Когда я в 1930 году приехал в Советский Союз, я впервые почувствовал себя человеком. Немыслимо, чтобы мы принимали участи в войне против страны, которая на протяжении жизни одного поколения вернула сотням угнетенных сознание человеческого достоинства.
(Из выступления делегата Всемирного конгресса сторонников мира, негритянского певца и артиста Поля Робсона).
Есть на заводе человек, жизнь которого могла бы служить неоспоримым подтверждением этих слов. Это Роберт Робинсон — инженер инструментального цеха, один из старейших работников завода, один из пытливейших рационализаторов.
На заводе многие знают Робинсона, однако немногие, особенно молодежи, пришедшей на завод в годы войны, известна его история.
В Америке Робинсон работал у Форда в инструментальном цехе, где [...] работало еще 700 белых. Он был единственный негр не только в цехе, но, пожалуй, и на заводе, выполняющий квалифицированную работу. Почему?! В Америке действуют негласные законы, которые часто сильнее писаных. Вот один из них: "белая" работа только для белых, черная пусть остается черным. Робинсон приехал в Америку первоклассным инструментальщиком. Эту специальность он приобрел на Кубе. Там было много цветных и мало белых. Однако в Америке — стране техники, стране гигантских заводов оказалось чертовски трудно получить работу инструментальщику-негру.
— Улицы подметать иди. Уборные чистить! — лучшего дела для негра не найти. — издевались над ним в конторах, когда он спрашивал о работе. И он шел разгружать вагоны, разбирать старые дома, он брался за алюбую работу, не оставляя своей мечты, потому что инструментальное дело было его мечтой, его призванием.
Двенадцать раз становился он в очередь у ворот Фордовского завода, так требовались квалифицированные рабочие, и двенадцать раз заводские ворота впускали только белых. К Форду ему удалось устроиться чудом, а удержаться там, только потому, что он был талантлив в своем деле.
В этом цехе он проработал два года, и за два года 699 белых не сказали ему ни слова (за исключением одного, да и то если никто не мог услыхать этого). Почему? Потому что второй из неписаных законов Америки гласит: для белого всякая близость с негром оскорбительна.
Шестьсот девяносто девять человек не "замечали" его, но зато они много говорили о нем. Они требовали, чтоюы негра убрали из цеха, а когда администрация отказалась расстаться с первоклассным инстурментальщиком, решили добиться, чтобы негр ушел сам. Они делали ему много пакостей: вымазывали калом станок, включали ток когда он работал, они были изобретательны, но они плохо знали Робинсона.
Белые могли вовсе не замечать его. Он и сам не хотел попадаться им на глаза, они могла оскорблять его, как хотели, они могла платить ему много меньше, чем белому, работавшему на таком же станке и выполнявшему менее сложную работу. Но сломить его волю они не могли. Им пришлось отступить: он остался.
Была в его жизни еще одна мечта. Отказывая себе во всем, недоедая, недосыпая, он откладывал деньги, чтобы заплатить за учение в колледже. Да, да, он хотел учиться. Учиться, чего бы это ни стоило. Зачем? Этот вопрос задал ему декан факультета, вызвав его однажды к себе в кабинет.
— Зачем вы учитесь, Робинсон? Разве вы не знаете, что Америка существует только для американцев?
Нет. Робинсон знал это. Он знал, что сотни егритянских юношей и девушек, которым посчастливилось (посчастливилось ли?) закончить колледж, работают дворниками, уборщицами, официантами, ведь "белая" работа только для белых, однако...
— Благодарю Вас, мистер, — учтиво ответил Робинсон, — я думал об этом, но я думаю также... что на свете существует не только одна Америка!
Что он хотел сказать этим? Ничего определенного в ту пору. Просто в нем говорила обида и уж, конечо, он не мог ожидать, что слова его сбудутся так неожиданно и так быстро.
Однажды у его станка остановилось несколько человек. Робинсон видел их раньше. Это были русские, посетившие фордовский завод.
— Мистер Робинсон! — обратился к нему старший из них, — не согласитесь ли Вы поехать в Россию на один год, чтобы обучить наших рабочих инструментальному делу?
Робинсон остолбенел. Негру обучать белых? Жестокая шутка! Впрочем, чего же еще ожидать? Белый всегда остается белым, где бы он ни родился. И Робинсон ответил шутливо: — Конечно! Пожалуйста! С удовольствием!
Но это оказалось вовсе не шуткой. На другой день его вызвали в контору. Ему действительно предлагали работу на Сталинградском тракторном заводе, очень хорошие условия, и договор сроком на один год.
Нельзя сказать, чтобы Робинсон не имел представления о России. Он отлично знал из американских газет, что Россия страна холодная, дикая, невежественная. Русские — бородатые, грубые люди, ходят в огромных сапогах, с разбойничьими ножами за голенищами. Они пьют "горькую", охотно вступают в драку, не способны к науке и не любят работать. Вот почему у них голод и бескультурье. Нельзя сказать, чтобы сведения располагали к поездке в эту страну, но у страны этой было неоспоримое преимущество. Страна эту нуждалась в нем, в Робинсоне, а это удивительно почувствовать, что ты вдруг стал нужен. Да к тому же это всего только на год. И он поехал.
И вот Робинсон едет на советском парохое в Советскую страну. Вместе с ним едут 120 американцев. Как и в Америке, они не замечают его. Как и в Америке, они открывают рот только для того, чтобы нанести ему оскорбление.
Но на советском пароходе советские порядки. Начать с того, что обедают все за одним столом. И если американцы не желают обедать с черным, так пусть они ждут, пока он пообедает.
А советские люди обедают с ним охотно. Они пьют за него охотно. Они пьют за его здоровье, и первым поднимает бокал за него писатель Алексей Толстой. Советские девушки приглашают его танцевать, а капитан корабля все свободное время проводит с ним на палубе, и они разговаривают, как добрые друзья.
На пароходе Робинсон делает первое открытие: русские совсем не похожи на "бородачей", которыми пестрят страницы американских газет. Он удивлен. Разве газетам свойственно ошибаться?!
В Сталинграде ему предоставляют комнату в русской семье. В инструментальном цехе он работает бок о бок с русскими. Он учит русских рабочих и, странное дело, цвет их кожи постепенно теряет значение для него.
Положение в цехе трудное. Нехватает мерительных инструментов. По договору Робинсон — инструктор, но разве он может только учить, если нечемизмерить даже требующую особой точности деталь, если нет инструментов, и делать их пока некому? Он сам становится за станки. Он и работает, и учит, а это тем более нелегко, что обьясняться приходится через переводчицу. Ученики его молоды, неопытны, неумелы. Но его подкупает их страстное нетерпение, их жажда знать и уметь, их особенное отношение к работе.
Разве видел когда-нибудь Робинсон, чтобы рабочий Форда задерживался у станка, чтобы он стремился сделать больше положенного, чтобы он стремился усовершенствовать свой станок!
А собрания! Разве у Форда когда-нибудь собирали рабочих, разве им разрешали высказывать свои мысли, и не просто высказывать, а критиковать, даже самое высокое начальство. И начальство принимает как должное то, что они говорят, начальство во всем идет им навстречу, у Форда же за высказанное шепотком недовольство, увльняли с завода с волчьим билетом. Удивительная страна! Удивительные порядки! И главное, всюду одно и то же: в Сталинграде — на Тракторном, в Москве — на Подшипниковом. Вот когда пригодились его знания, его мастерство! Вот когда он впервые в жизни стал работать в полну меру своих творческих сил и возможностей.
Одна за другой возникали задачи. Прежде всего нужно было механизировать процессы, ведь нельзя же терпеть, чтобы в инструментальном цехе подшипникового завода, величайшей точности завода, изготавливались вручную шаблоны, особенно требующиеся в огромном количестве. Времени нехватало: эскизировать, рассчитывать, чертить приходилось ночами. Днем он работал и обучал. А разве это легко — обучать [...] возраста, образования, характера, да еще если плохо знаешь язык, на котором они говорят. У него постепенно выработался свой метод.
— Я старался глядеть в глаза человеку, — говорит Робинсон, — яснее становится — какой у него характер, легче пути к нему искать.
И он иет пути к людям творчески, вдохновенно. Он тактичен и терпелив, он щедро раскрывает перед ними свой опыт и знания, — берите! И они берут полными пригоршнями. Они становятся первоклассными мастерами, они с благодарностью вспоминают учителя.
Шли годы. Срок его договора окончился давно — и первоначальный и последующие, а он не стремился возвращаться в Америку.
Он побывал в Америке дважды за это время. Ездил повидаться с родными, и каждый раз возвращался обратно задолго до конца отпуска. Почему? Наверное потому, что, привыкнув к свобоному воздуху нашей страны, он задыхался в Америке. Его мутило от этих встречающихся на каждом шагу надписей: "Для цветных". Он не мог спокойно ходить по улице. Опасность подстерегала его на каждом шагу, и нельзя было угадать, откуда она появится. Он не мог выносить этого. Он боялся не выдержать, он боялся взрыва своего возмущения — это был бы его конец. И как к родному очагу, он стремился обратно в Москву, на свой завод, в свой цех, к своим ученикам.
Он возвращвлся в страну, где человека ценят за хорошую голову, за умелые руки, за горячее сердце, а не за цвет кожи и чековую книжку в кармане.
Во почему, когда кончился срок договора, Робинсон не стал продлевать его. Он просто остался в СССР.
И. Ирошникова.
 |
|
За время работы на нашем заводе Роберт Робинсон обучил шлифовальному делу около 40 человек. На снимке: Р.Робинсон (в центре) среди своих учеников — В.Папкевича (центральная лаборатория), И.Жтльцова, В.Звонова и Н.Грицова (инструментальный цех). |
 |
Р.Робинсон за работой в техническом отделе инструментального цеха. |