ББК 84(2Рос-Рус)б Р91

Рухадзе А. А.

Р91 События и люди (1948-1991 годы). Продолжение: 12 лет спустя. 4 изд., испр. и доп. — Москва, 2005.

Книга известного российского физика-теоретика А. А. Рухадзе вклю­чает в себя воспоминания, а также публицистические заметки, опубли­кованные в средствах массовой информации в 1996-2004 годах.

ББК 84(2Рос-Рус)6

L А. Рухадзе, 2005

ПРЕДИСЛОВИЕ К ЧЕТВЕРТОМУ ИЗДАНИЮ

Настоящее четвертое издание отредактировано профессионалом. Оно подготовлено к 75-летию и, по-видимому, последнее. В нем добавлены фотографии самых близких и колоритных людей, а также список опуб­ликованных в центральных научных журналах работ, причем особо выде­лены работы побочного увлечения. В остальном настоящее издание мало отличается от третьего.

Еще раз хочу отметить большой труд моих учеников и коллег, внес­ших решающий вклад в подготовку данного издания: И. Н. Карташова, подготовившего электронный вариант книги, Д. Н. Клочкова, создавшего макет рисунка на обложке, В. П. Быстрова и И. Ф. Нестеренко, отскани­ровавших избранные труды и фотографии, и, наконец, В. Г. Еленского, отредактировавшего книгу.

ПРЕДИСЛОВИЕ К ТРЕТЬЕМУ ИЗДАНИЮ

Первые два издания книги, опубликованные в 2000 и 2001 годах общим тиражом 1000 экземпляров, быстро разошлись. По просьбе многих желающих я подготовил третье издание, в которое внес ряд дополнений. Во-первых, кратко описал свое видение того, что произошло за послед­ние 12 лет с момента написания книги. Естественно, дополненное так же субъективно, как и вся книга в целом. Во-вторых, добавил несколько публицистических статьей, опубликованных либо подготовленных для СМИ.

ПРЕДИСЛОВИЕ КО ВТОРОМУ ИЗДАНИЮ

Для меня было приятной неожиданностью, что первое издание моих воспоминаний «События и люди» разошлось почти мгновенно. Причем это произошло при условии, что книга в основном распространялась сре­ди действительно заинтересованных людей, о которых в ней шла речь. В итоге оказалось, что далеко не все желающие смогли приобрести эту книгу. Поэтому я решил выпустить второе издание, исправив при этом замеченные ошибки, опечатки и огрехи набора, приведшие к пропуску некоторых абзацев. Многие читатели сделали мне критические замеча­ния, но я не стал ничего менять в основном тексте, оставив его таким, каким он был написан в 1991 г. Статьи после основного текста были несколько расширены и дополнены, в частности, ответом на публикацию В. Л. Гинзбурга в журнале «Вопросы истории естествознания и техни­ки» № 4 за 2000 г. под названием «О некоторых горе-историках физики».

КРАТКОЕ ПРЕДИСЛОВИЕ (К ПЕРВОМУ ИЗДАНИЮ)

В этих воспоминаниях я рассказал о физиках, с которыми встречался на протяжении моей жизни в физике, начиная с 1948 года, когда, посту­пив на физико-технический факультет МГУ, обрек себя стать физиком, и заканчивая 1991 годом, когда я почувствовал необходимость записать все это. Не обо всех я мог подробно рассказать. Да и не ставил такой цели. Я стремился рассказать только о тех физиках, которые произвели на меня сильное впечатление, и встречи с ними не стерлись из памяти. Эти воспоминания не только характеризуют мой путь в физике, но и дают представление о физиках с моей, субъективной, но и, уверяю Вас, нетривиальной точки зрения.

ПРЕДИСЛОВИЕ ЧИТАТЕЛЯ

Хорошие плохие люди науки:

Тамм, Капица, Ландау, Сахаров, Прохоров, Басов, Гинзбург, Велихов, Сагдеев, Фортов, Рухадзе и другие

В книге откровенно описаны важные малоизвестные эпизоды науч­ной и личной жизни многих известных учёных современности, общаться с которыми довелось автору. Сразу же по выходу предварительных вер­сий, изданных малым тиражом и полукустарным способом, книга вызва­ла большой интерес общественности. Написана она искренне, откровен­но и субъективно, потому что написана активным участником событий. Автор не щадит ни себя, ни других, однако в стиле изложения ему уда­лось избежать злобы и интриг, столь характерных для административно-научных коллизий. Такой подход вызвал шквал понятной критики, зато, в отличие от лакированных хроник большинства других летописцев, поз­волил создать живой документ эпохи.

Несколько слов об авторе, с которым я знаком не один десяток лет. У него по ряду причин есть все основания ставить себя в один ряд с остальными героями книги, так как на протяжении многих лет возглав­лял теоретический отдел ведущего научного учреждения — Института об­щей физики, что даже по формальным признакам позволяет считать его одним из главных идеологов современной науки. Быть может, еще более крупным достижением Анри Амвросьевича является создание и функци­онирование на протяжении последних десятилетий известного научного семинара Рухадзе, на котором прошли обкатку и развитие многие клю­чевые научные идеи современности. Нельзя забывать и о личном вкладе автора в науку. На мой взгляд, этот вклад недостаточно оценён Рос­сийской академией наук только благодаря «горячему характеру» Анри Амвросьевича.

Не могу не отметить ещё одного достоинства книги. В ней описывается развитие наиболее блестящего достижения человеческой научной мысли — физики плазмы. По стечению обстоятельств благодаря гонке вооруже­ний эту сверхнауку создавало такое мощное сочетание сил и умов, кото­рое не было достижимо до описываемых событий, и едва ли может быть повторено в будущем. Так, концентрация сравнимых сил в электронике в начале XXI века не сопровождается концентрацией сравнимого интел­лектуального потенциала и едва ли может привести к созданию столь же красивой науки. Объясняется это появлением мощных ЭВМ, которые за­менили изящные аналитические формулы и качественные рассуждения полуэмпирическими компьютерными расчётами.  {7} 

Так получилось, что мне на протяжении десятилетий довелось об­щаться со многими героями книги через призму другого (помимо ИОФАН) столпа мировой науки — Курчатовского института, и я не могу не подтвердить меткость многих оценок и замечаний автора.

Хотелось бы высказать и собственную точку зрения на события, опи­санные в книге. Полагаю, что в какой-то мере эти события определяются общим кризисом мировой науки, связанным с переходом от индустриаль­ной эпохи к информационной. Этот переход предполагает радикальную реформу или даже исчезновение традиционной науки. Вместо науки с ее изящными аналитическими формулами и связями на первые роли выхо­дят полуэмпирические новые технологии и столь же полуэмпирические компьютерные расчёты.

Однако в большей степени кризис российской науки определяется дву­мя российскими обстоятельствами. Внешний фактор связан с реформа­ми в стране, которые в значительной степени делаются за счет интел­лектуалов. А внутренний — с унизительными для нормального зрелого человека сверхбюрократическими экзаменами типа защиты докторской диссертации или избрания академиком РАН. В значительной мере про­блемы российского учёного связаны с тем, что вместо нормального повы­шения рейтинга за счёт реальной полезной работы ему приходится тра­тить серьёзные силы на сбор нелепых бумажек, и это хорошо отражено в книге. Так, перед любым сильным учёным раньше или позже встаёт выбор: написать книгу, которую прочитают для повышения своего на­учного уровня тысячи учёных, или написать докторскую диссертацию, которая, требуя таких же затрат, будет пролистана лишь ограниченным кругом людей.

В результате неглупый, но задавленный жизнью и иерархическими структурами сотрудник РАН вызывает сегодня не столько уважение, сколько жалость. В Российской академии наук сегодня, похоже, в цене только те новые идеи, которые не отрицают старые. Так, моим знакомым (да и мне самому) не раз при отстаивании новых и уже почти победивших идей приходилось слышать один «весомый» контраргумент: обсуждае­мая идея ставит крест на работах целого поколения известных учёных, все эти учёные — хорошие люди, и надо подождать с восстановлением истины, пока они хотя бы не выйдут на пенсию. О какой тяге к научной истине у людей с такой психологией можно говорить?

Тут можно привести пример учёного первого эшелона — нобелевско­го лауреата В. Л. Гинзбурга, который не перестаёт называть лженаукой один из крупнейших научных прорывов последнего десятилетия — новую  {8}  хронологию, ставшую результатом применения современных мето­дов обработки информации к хронологической информации. При этом его нисколько не смущает и то, что он причислил к лжеучёным и таких основателей новой хронологии, как Исаак Ньютон и Анатолий Фомен­ко, быть может, самых неслабых учёных и энциклопедистов своих эпох. Последний, кстати, принадлежит к числу немногих нестарых и активно занимающихся исследованиями членов РАН.

Выход из сложившейся ситуации в науке не прост в реализации, но возможен. Устаревающие и деморализованные научные структуры типа РАН должны быть лишены монополии на истину. Это в полной мере относится и к наиболее удачливому коммерческому проекту XX века — Нобелевской премии. И чем раньше начнётся эта ликвидация монополии на истину, тем, в конечном счете, будет лучше и учёным, и обществу.

В последние годы кризис в науке начал преодолеваться за счет возник­новения альтернативных РАН научных структур и академий. Правда, большинство этих структур повторяет ошибки РАН, являясь, по сути, не инновационными организациями, а риэлторскими фирмами, основ­ным занятием которых является коммерческая сдача доставшихся им всеми правдами и неправдами помещений. Такое раздвоение не может не наложить серьёзный отпечаток на всех научных сотрудников РАН — от младшего научного сотрудника до директора. Но есть и такие, кото­рые реально заняты инновационной научной деятельностью, и с ними связаны основные надежды на будущее.

Впрочем, не всё так трагично в науке. Проблемы сложны и естествен­ны, на то она и наука, и обывателю не следует сводить функциониро­вание науки только к интригам. Хотя бы потому, что именно среди на­учных работников по-прежнему находятся наиболее интеллектуальные, энергичные и трудоспособные личности. На смену отжившим методам функционирования научных структур придут новые, более совершенные. А эта книга поможет произойти такой смене.

И в заключение одно пожелание. Книга сильно выиграла, если бы её удалось проиллюстрировать фотографиями героев, в том числе из архива автора.

Доктор физ.-мат. наук, профессор В. А. Никеров

Примечание автора: выполнение пожелания профессора В. А. Никерова потребует слишком кардинальной доработки книги. Я это сделаю через полтора года к своему 75-летию, причем издам книгу в твердой обложке.

А. А. Рухадзе

ФТФ МГУ В ДОЛГОПРУДНОМ. ДНИ В МОСКВЕ

Родился я в семье ученого — мой отец Амвросий Калистратович Рухадзе, профессор математики, долгое время руководил кафедрой высшей математики в Грузинском политехническом институте и работал науч­ным сотрудником в Институте математики Грузинской академии наук. Поэтому с раннего детства я видел у нас дома многих крупных матема­тиков и даже общался с ними. Достаточно упомянуть такие имена, как Н. И. Мусхелишвили, В. Д. Купрадзе, И. Н. Векуа, С. А. Христианович и другие. Со многими из них я беседовал еще в детстве и потому страха перед учеными не испытывал. Более того, с детства я себя готовил для служения науке и, как всегда бывает, хотел пойти по пути отца — стать математиком. Кстати, и мать моя была математиком и, говорят, доволь­но неплохим. Но, к сожалению, она рано ушла из жизни и в этом плане на мои устремления сильного влияния не оказала. Но все мои школь­ные встречи с учеными ограничивались математиками. Первым физиком (правда, тогда его физиком можно было назвать лишь условно), которо­го я встретил и который круто изменил мою жизнь, оказался Ю. Д. Про­кошкин. Встретились мы совершенно случайно на Зеленом Мысу вблизи Батуми, в доме отдыха Грузинского политехнического института, в кон­це августа 1947 года. Я тогда перешел в 11-й класс средней школы, а Ю. Д. Прокошкин, успешно пройдя конкурс приемных экзаменов, был зачислен на первый курс физико-технического факультета МГУ.

Созданный по специальному указанию И. В. Сталина для подготовки специалистов высшей квалификации в новейших областях науки и тех­ники, ФТФ был неординарным высшим учебным заведением. На этот факультет приемные экзамены сдавали все, даже медалисты, и не в один тур, а в два; выпускники же из союзных республик — аж в три тура эк­заменов. Причем 1947 год был годом первого набора на ФТФ, правда, набрали сразу два курса, первый и второй (по переводу из других вузов). Естественно, после такого отбора на ФТФ попадали только очень одарен­ные ребята. Я бы сказал, обладающие не только большим талантом, но и большим самомнением, словом, «вундеркинды». Таким выдающимся считал себя и Ю. Д. Прокошкин, и вполне оправданно: впоследствии он заслуженно стал действительным членом АН СССР. Работы Ю. Д. Про­кошкина, по словам академика Б. Понтекорво (ученика Э. Ферми), со­ставляют золотой фонд советской науки, а сам он является гордостью нашей страны¹.  {10} 

Но это было уже много позже. А тогда совсем еще юный Ю. Прокош­кин был горд и гордости своей не скрывал. Легко понять, что это задело меня. Я ведь тоже считал себя будущим Эйнштейном! Поэтому после встречи с Ю. Прокошкиным я твердо решил поступить на ФТФ, во что бы то ни стало пройти через все препятствия и стать студентом этого необычного факультета.

О своем решении я сообщил отцу. Он долго думал... Поверьте, ему было нелегко отпустить меня. Ведь я был сирота, без матери, жил с мачехой, и мой отъезд в Москву, разумеется, был бы воспринят род­ственниками как избавление мачехи от пасынка. Кроме того, это был 1947 год, год еще голодный, послевоенный, когда продукты выдавались по карточкам. И вот в это трудное время отправить сына, еще совсем мальчика, в Москву! Надо было быть очень смелым отцом, и мой отец, к чести его будет сказано, оказался таковым.

В 1948 году я окончил школу с золотой медалью и прошел отборочный конкурс для поступления на ФТФ в Тбилисском университете. Помню, по устной математике меня экзаменовал сам И. Н. Векуа. Не знаю уж, по блату или нет, хотелось бы верить, что нет, но я был отобран!

Из 98 желающих поступить на ФТФ были отобраны 13 вчерашних школьников и 31 июля 1948 г. отправлены из Тбилиси в Москву само­летом. Я не буду рассказывать, как мы долетели до Москвы, как чуть было не «сели на пузо». Все это позади.

Наконец, мы в Москве, и каковы же наши первые, неизгладимые впе­чатления? Нет, это не Кремль, не Манеж и не Красная площадь. Это булочки по 1 руб. 30 коп., свободно продающиеся у станции метро «Со­кольники», у входа в общежитие МГУ на Стромынке, где нас поселили. Ешь-не хочу, а в Тбилиси об этом и мечтать не приходилось. И еще: длин­ный, необычно длинный день: 9 часов вечера, а все еще светло. Трудно представить, насколько в диковинку это южанину, привыкшему, что к этому времени давно уже наступает глубокая темнота. А в Москве ночи светлые. Не думал я тогда, что позже буду удивляться, что в декабре уже в четыре часа дня темно! Из 13 человек экзамены успешно выдержали и поступили на ФТФ шестеро: я, Н. Бибилейшвили (в 1954 году погибнет под поездом на Курском вокзале), Л. Микаэлян, С. Хлевной, А. Акопов и Ю. Георгждаев.

Я не помню, кто принимал экзамен но физике, по-видимому, этот че­ловек в моей жизни особого следа не оставил. А вот как и кому я сдавал математику, помню отлично. Это был Л. Д. Кудрявцев, позже ставший очень известным математиком. Он задал мне такой вопрос: «дан круг, на  {11}  который Вы с соперником ставите монеты. В какой точке надо положить первому монету, чтобы быть и последним, заполнившим всю плоскость круга?» Я, не задумываясь, ответил, что на плоскости круга нечетное число точек, так как все точки имеют сопряженную, кроме центра. По­этому ответ очевиден: в любую, если не учитывать размеров монет. Этот ответ Л. Кудрявцеву понравился, и я был быстро отпущен.

Так я оказался зачисленным на ФТФ. Нас поселили в общежитие в Долгопрудном. Всего на первый курс оказались зачисленными около 100 человек, все «вундеркинды», в собственных глазах, по крайней ме­ре. И все стали присматриваться друг к другу, кто чего стоит? Я тоже очень волновался: как пойдет учеба, не опозорюсь ли, не опозорю ли отца своего?

ПЕРВЫЙ КУРС, ПЕРВЫЕ ПРЕПОДАВАТЕЛИ

Под стать студентам-«вундеркиндам» был подобран и преподаватель­ский состав. На нашем курсе общую физику читал академик Г. С. Ландсберг, математический анализ — академик С. М. Никольский, аналитиче­скую геометрию — профессор В. Узков, теоретическую механику — ака­демик Л. И. Седов. Второму курсу общую физику читали академики П. Л. Капица и Л. Д. Ландау. Мы, первокурсники, часто ходили на их лекции. Семинарские занятия тоже вели тогда еще молодые, но впо­следствии ставшие маститыми ученые: по математике — К. Семендяев, Л.Д.Кудрявцев и др., по общей физике — А. С. Боровик-Романов, С. Л. Мандельштам, М. Д. Галанин и др. Обо всех не скажешь. Да и не надо. Ценными представляются только личные контакты и личные впе­чатления. И то только с физиками, поскольку именно они определили мое будущее как физика.

Очевидно, мне следует сказать несколько слов о Г. С. Ландсберге. Это был сверхкультурный и, по-видимому, сверхобразованный человек. Но именно сверхкультурность, с моей точки зрения, не позволила Г. С. Ландсбергу стать хорошим лектором. Может быть, он рассказывал много ин­тересного и даже очень интересного. Но он всегда говорил тихо, как и подобает настоящему интеллигенту, монотонно, без каких-либо эмоций. И это мешало слушателю. Я лично выдерживал не более 10-15 минут, после чего сладко засыпал. И не удивительно, поскольку мы все на пер­вом курсе вкалывали по 14-16 часов в день. Особенно тяжело было мне, не слишком хорошо знающему русский язык. Все военные годы я про­учился в глухой деревне, в школе, где преподаватель русского языка и  {11}  литературы, как я понял позже, по-русски и говорить-то не умела. Чему же меня она могла научить? Русский язык я выучил лишь после войны, когда вернулся в Тбилиси и проучился в городской школе последние 4 года. Что касается английского, то я его совершенно не знал и начал с нуля уже на факультете. Многое приходилось наверстывать; не возвра­щаться же обратно с позором! Словом, ночами я не спал, а отсыпался на лекциях Г. С. Ландсберга. А их было три в неделю. Больше ничем мне не запомнился Г. С. Ландсберг. Разве что один случай в оптическом практикуме. Там стоял какой-то очень ценный, приобретенный недавно самим Г. С. Ландсбергом, спектрограф. Какой-то черт меня дернул, я по­дошел к драгоценному прибору и неудачно включил розетку. Почему-то произошло короткое замыкание на металлический кожух спектрографа, который в результате оказался сильно поврежденным. Узнав об этом, Г. С. Ландсберг чрезвычайно расстроился, а я с того дня решил с экспе­риментом дела не иметь и стать теоретиком. Это случилось во втором семестре первого курса.

Экспериментальным навыкам нас учила Н. А. Ирисова, проводившая с нами два раза в неделю по шесть часов в физическом практикуме. Тогда она была совсем юной аспиранткой второго года обучения, воис­тину влюбленная в физику, и это чувство упорно прививала нам. Я от нее усвоил теорию ошибок и усвоил настолько хорошо, что не прово­дя измерений мог оформить задачу физического практикума настолько естественно, что всегда от нее удостаивался похвалы и отличных оце­нок. Но, кроме шуток, хотя это не шутка, а истинная правда, Н. А. Ири­сова научила меня чувствовать физическую величину на ощупь. И ес­ли сегодня я неплохо умею оценивать различные величины в физиче­ских явлениях и, как говорят, с точностью до величины порядка едини­цы предвидеть количественный ответ поставленной задачи, то это за­слуга Н. А. Ирисовой, которая на первом курсе научила меня видеть главное в том или ином явлении. Этим я обязан ей и среди немно­гих считаю ее своей учительницей. Правда, звучит странно, что учи­телем я считаю физика, которого обманывал, но именно она научила меня физике, и без ее науки я вряд ли бы сумел преуспеть в этом об­мане. Спустя более 30 лет на ученом совете филиала Института атом­ной энергии в г. Троицке я громко рассказал о том, как я обманывал Н. А. Ирисову. Произошло это во время защиты кандидатской диссер­тации Ю. Русановым, который претендовал на экспериментальное обна­ружение явления усиления звука с переходом в слабую ударную волну при разряде в молекулярном газе (в азоте). Явление это, безусловно,  {13}  может иметь место, но я знал, что Ю. Русанов его не наблюдал; весь описанный им эксперимент — чистейшая выдумка и поэтому фальси­фикация. О чем я и сказал, а для подтверждения, что такая фальси­фикация возможна, рассказал о том, как обманывал Н. А. Ирисову. Но, увы! Моя речь достигла не поставленной, а обратной цели. В. Д. Пись­менный, будучи председателем совета, воскликнул, что если Ю. Руса­нов действительно не проводил экспериментов и так искусно сумел их описать, он тем более заслуживает кандидатской степени. Таким обра­зом, несмотря на мои старания и даже в некоторой степени благода­ря им, Ю. Русанову, против моей воли, была присуждена кандидатская степень.

С большой теплотой я вспоминаю также М. Д. Галанина, который вел семинарские занятия по общей физике. Он научил нас решать задачи. Поверьте, это сложно. В отличие от теоретической физики, где суще­ствуют канонические методы решения задач, и они решаются весьма стандартно, в общей физике нет канонических методов и каждую задачу приходится решать по-своему. Поэтому физическая интуиция развивает­ся именно на задачах по общей физике. Такую интуицию в нас развивал М. Д. Галанин и развивал, на мой взгляд, весьма успешно. По крайней мере, в течение всей своей жизни я опирался именно на ту интуицию, которую во мне заложил М. Д. Галанин в течение первых двух лет учебы на ФТФ.

Разумеется, все мы на первом курсе боялись первой сессии, хотя и считали себя юными гениями. Боялся и я и мечтал, и молился, чтобы не опозориться самому и не опозорить отца. И какова была моя радость, когда математику написал на 5 и, не сдавая устного экзамена, получил первую отличную оценку. За ней последовала и отличная оценка по фи­зике, и я был бесконечно счастлив и горд. Неплохо прошла и вторая сессия, хотя здесь я уже получил две четверки — по химии и истории КПСС. О химии ничего не хочу сказать, все было по заслугам. Но в слу­чае с историей КПСС, думаю, оценка явилась результатом отношения нашего преподавателя Э. Скляра к грузинам. Он их считал генетически­ми меньшевиками. Иначе я не могу объяснить его реплику на мой ответ по теме «Апрельские тезисы». Зная его отношение ко мне, я выучил это произведение наизусть и залпом, без заминки отбарабанил. Реакция Э. Скляра была ошеломляющей и поэтому запомнилась на всю жизнь: «Все хорошо, но вот какой-то меньшевистский дух в Вашем ответе все же остался!»

С Э. Скляром позже у меня произошло еще одно столкновение. Изучали  {14}  мы произведение В. И. Ленина «Материализм и эмпириокритицизм», в котором беспощадно критикуется идеализм Маха. Я, как сын матема­тика, а точнее механика, оказался знаком с произведением Маха: среди книг отца еще в школьные годы я нашел книгу Маха «Механика» и про­чел ее. Мне показалось, что Ленин не совсем правильно понял Маха и критиковал не Маха, а свое понимание. К своему несчастью, об этом я и сказал на семинаре, и такое началось... Но, как видите, я остался цел, хотя в комитете ВЛКСМ меня изрядно потрепали. Однако я стоял на своем, и они отступились: меня не исключили из ВЛКСМ и не выгнали с ФТФ. Более того, я заработал на этом дешевый авторитет среди сту­дентов и на следующий год «насильно» был избран в комитет ВЛКСМ. С тех пор я твердо усвоил: «Собака кусает только тех, кто боится собак».

ВТОРОЙ КУРС, НОВЫЕ ВПЕЧАТЛЕНИЯ

Осень 1949 года, я — студент второго курса. Новые, весьма яркие впе­чатления, но и грустные воспоминания. Яркость впечатлений, в первую очередь, связана с Л. Д. Ландау, который в третьем семестре просто бле­стяще, за 11 лекций прочитал первый том своего знаменитого учебника «Теоретическая физика» — «Механику». Много прекрасных лекторов я слушал, но Л. Ландау был уникален. Он не только очень интересно рас­сказывал, но и бурно жестикулировал, причем не только руками, но и губами. Кстати, большие, выпяченные вперед губы — чисто националь­ная черта. Я бы не сказал, что такие губы особо красят человека, но Л. Ландау ими пользовался очень искусно: от его губ трудно было ото­рвать глаза, они завораживали.

Л. Д. Ландау покорил всех еще и тем, что подробно рассказал об усло­виях сдачи «минимума Ландау» и что он сам лично будет у себя до­ма принимать эти экзамены. Тогда, естественно, я окончательно решил стать теоретиком и сдавать «минимум Ландау». Это решение еще более укрепилось во время зимней сессии, когда после экзамена Ландау сказал мне, что если я собираюсь сдавать теоретический минимум, то механику можно считать уже сданной. Увы! Мне не удалось сдать все экзамены минимума: на третьем курсе я сдал еще математику, теорию поля и кван­товую механику (первую часть), а дальше судьба моя круто изменилась. Но все по порядку.

По существу, третий семестр был последним из радужных семест­ров на ФТФ. В четвертом семестре с факультета исчезли Л. Д. Ландау,  {15}  П. Л. Капица, Г. С. Ландсберг и др. Но по инерции факультет просуще­ствовал еще около одного года, т.е. я проучился на нем еще 3-й курс. И на этом, летом 1951 года ФТФ как факультет МГУ перестал существо­вать. Тогда я еще не знал, почему многим выдающимся ученым запре­тили преподавать и почему вообще прикрыли ФТФ. Значительно позже я узнал, что это был результат антагонизма между физическим факуль­тетом и нашим факультетом. Окончательно физфак взял верх после от­странения П. Л. Капицы от ядерной программы и неудачного приглаше­ния ряда преподавателей нашего факультета на банкет в честь 70-летия И. В. Сталина. А ведь ФТФ был задуман очень интересно и очень эффек­тивно! Родителями идеи факультета были академики М. А. Лаврентьев и П. Л. Капица. Они собрали созвездие ученых и организовали ФТФ таким образом, что все группы, разбитые на 7-8 специальностей, имели своих кураторов — академические и отраслевые институты, такие как ФИАН, ИАЭ, ИТЭФ, ИХФ, ЦАГИ и др. Студенты уже со второго курса слушали спецкурсы в этих институтах, работали в лабораториях. Это, безуслов­но, увеличивало их самомнение, но вместе с тем, приучало с детства не робеть перед великими и чувствовать себя рядом с ними полноценными людьми.

Группа 223, в которой я числился, принадлежала ИХФ, во главе ко­торого стоял будущий лауреат Нобелевской премии академик Н. Н. Се­менов, автор теории разветвленных цепных реакций. И вот со второго курса два дня в неделю я проводил в ИХФ на Ленинских горах, в зда­нии, которое до войны принадлежало Музею народов СССР. Здесь я познакомился с очень интересным человеком, профессором А. Ф. Беляе­вым, который нам читал лекции но физике и химии взрывчатых веществ и физике взрыва. Мы, вся наша группа под руководством А. Ф. Беляе­ва, дружно готовили различные ВВ: запомнилась головная боль от при­готовления тринитротолуола из нитроглицерина. Затем это взрывчатое вещество вводили в цилиндрическую полость в свинцовом кубе и подры­вали. Измеряли, насколько увеличился объем цилиндрической полости. В общем, мне все это показалось позапрошлым веком, и я окончательно решил расстаться с экспериментом и химической физикой. Хотя сейчас я прекрасно понимаю, что именно тогда рождалась гидродинамика взры­ва и ударных волн и что А. Ф. Беляев был одним из творцов этой науки, фанатично влюбленным в свое дело. Результат моего непонимания это­го факта — четверка по специальной химии, она же вторая четверка в дипломе (к счастью, больше четверок там нет).

Следует упомянуть еще об одном приятном для меня событии  {16}  весны 1950 года. В конце второго курса у нас был назначен госэкзамен по общей физике. На экзамене надо было представить реферат научной ра­боты по специальности, т. е. я должен был сделать какую-нибудь работу по физике взрыва. Такую работу я провел довольно неплохо с помощью студента 4-го курса группы ИХФ, будущего крупного ученого, одного из сподвижников М. А. Лаврентьева, Б. Войцеховского. Под его руковод­ством я провел серию экспериментов по сферическому взрыву. С этой целью мы под давлением наполняли гремучим газом презервативы, ко­торые я покупал в большом количестве, к великому изумлению аптека­ря, в долгопрудненской аптеке, и подрывали. Я сейчас не очень помню, в чем состоял смысл работы, но она произвела сильное впечатление на Г. С. Ландсберга, и я получил отличную оценку по госэкзамену. Об этих экспериментах стало известно самому М. А. Лаврентьеву, естественно, не от меня. Правда, я уже на втором курсе был знаком с ним: он нам чи­тал спецкурс по физике кумулятивного взрыва. Мягко говоря, это был какой-то ужас. Он таскал на лекции какие-то железки, танковую броню и прочее, дабы продемонстрировать, что с ними происходит при куму­лятивном взрыве. Единственный интересный факт, который я извлек из этого спецкурса — это то, что такой взрыв был впервые открыт Р. Вудом при расследовании загадочной смерти некоего английского лорда, мирно сидевшего у камина. В результате я получил отличную оценку по этому спецкурсу, даже не раскрывая тетрадку с записями лекций.

ТРЕТИЙ КУРС. ПОСЛЕДНИЙ ГОД ФТФ

Осенью 1950 года начался пятый семестр. Было очень грустно, так как все понимали — что-то происходит. Вместо Л. Д. Ландау пришел читать электродинамику сплошных сред проф. А. А. Соколов, вместо Г. С. Ланд­сберга курс общей физики дочитывал проф. С. Г. Калашников. Правда, еще держалась на уровне кафедра математики — математическую фи­зику читал академик С. Л. Соболев.

Именно с С. Л. Соболевым у меня произошел конфуз, о чем хочу вкратце рассказать. На экзамене я решил отличиться и доказывал теоре­мы Фредгольма, используя матричный формализм, который так мне по­нравился из курса квантовой механики. С. Л. Соболев сделал квадратные глаза и собрался вкатить мне тройку. Я запротестовал и попросил двой­ку, каковую он и выставил, немало пораженный моей просьбой. Через неделю я пересдал этот экзамен Л. Д. Кудрявцеву на отличную оценку, а  {17}  за матричный метод доказательства теоремы Фредгольма даже удосто­ился похвалы.

Эту историю я рассказал для иллюстрации одного высказывания Л. Д. Ландау. Когда кто-то из наших студентов спросил, получится ли из него физик, тот ответил, что на факультете из него могут сделать только физика. А вот математик из него точно уже не получится. По-видимому, эти слова с точностью до наоборот относятся ко всем выпуск­никам механико-математического факультета МГУ, который заканчивал С. Л. Соболев. Каким бы великим математиком он ни был, физику, а тем более квантовую механику, он знать не мог.

Пожалуй, на этом можно завершить рассказ о событиях на факуль­тете. Повторяю, учебный год 1950/51 был мрачным для факультета. Уровень преподавания резко упал, ощущалась какая-то тревога. А вот в ИХФ, который мы все чаще и чаще посещали, напротив, жизнь станови­лась интереснее. Мы взрослели, в том числе и умственно, и поэтому нами стали заниматься все более интересные люди, более крупные ученые.

В первую очередь, я хочу сказать о В. Н. Кондратьеве. Он был од­ним из крупнейших физико-химиков, и его курс по химической кине­тике, несмотря на то, что я химию генетически не люблю, меня очень увлек. Если бы я остался до конца в группе ИХФ, наверное, пошел бы к В. Н. Кондратьеву. Но нет, я твердо решил стать теоретиком и на 3-м курсе усиленно начал сдавать минимум самому Л. Д. Ландау. И как я уже сказал выше, за этот год сдал три экзамена: математику, теорию поля и первую часть квантовой механики.

Мне кажется, что «минимум Ландау» сблизил меня с еще одним очень интересным физиком, с В. И. Гольданским. Он тогда был совсем моло­дым, доводился зятем академику Н. Н. Семенову. Читал нам он спецкурс по цепным реакциям. Читал добросовестно, но как говорят «не Рио-де-Жанейро». И вдруг, как-то после своей лекции он мне сказал, что силь­ные мира сего меня похваливают. Оказывается, на семинаре Ландау, ко­торый традиционно до сих пор проходит по четвергам и собирает мно­гих теоретиков страны (а при жизни Л. Д. Ландау — практически всех), несколько лестных слов обо мне сказал кто-то, может сам Л. Д. Ландау, которому перед этим я сдал «теорию поля». В. И. Гольданский проникся ко мне уважением, и это чувство сохранилось у него до сих пор. Я к нему отношусь тоже с большим уважением и теплотой, во-первых, по­тому, что он тогда информацией «от сильных мира сего» вселил в меня некоторую уверенность, за что я ему очень благодарен, а во-вторых, вся его последующая научная деятельность, безусловно, заслуживает глубокого  {18}  уважения, особенно в области ядерной спектроскопии.

И, наконец, несколько слов о С. П. Дьякове, восторженном молодом ученом, который рано, в возрасте 28 лет, по-глупому ушел из жизни: летом 1954 года каким-то странным образом утонул в Москве-реке. Он нам читал спецкурс по теории неустойчивости ударных волн. Эта бы­ла песня, такая же восторженная, как и он сам. Я не знал тогда, что сам Л. Д. Ландау, писавший в то время «Механику сплошных сред» (она вышла в 1954 году), многое позаимствовал у С. П. Дьякова. Многочис­ленные ссылки на С. П. Дьякова подтверждают это. В связи с сильной засекреченностью многих работ С. П. Дьякова в то время, а также ранней его смертью, научная общественность даже нашей страны знает о нем до­вольно мало. Считаю необходимым, чтобы на страницах УФН в разделе «из истории науки» появилась статья, освещающая вклад С. П. Дьякова в науку².

ОДНОКАШНИКИ ПО ФТФ

Вот и все о моем последнем годе на ФТФ. Летом я уехал домой в Тби­лиси и вернулся уже студентом МИФИ. Какой это был удар для меня, и что я делал в 1951/52 учебном году, расскажу позже. Сейчас же хочу вкратце поведать о моих однокашниках, студентах ФТФ, с которыми я учился, какими они тогда были и кем стали. Естественно, я ограничусь упоминанием только тех, кто оставил след в моей жизни либо произвел на меня сильное впечатление.

Прежде всего, хочу рассказать о нашей 223-й группе, группе ИХФ. Нас было 10 человек, причем трое из Тбилиси: я, С. Хлевной и Н. Бибилейшвили. Учились с нами также Ю. Вахрамеев, А. Плещанов, Л. Болховитинов, Л. Белопухов, К. Волков, Е. Ловецкий и А. Дремин.

Моим ближайшим другом на курсе был Е. Е. Ловецкий. Но о нем я хочу рассказать в отдельной главе, поскольку он остался моим близким другом до сегодняшнего дня и, надеюсь, будет до конца моей жизни.

Я очень сдружился в те годы с Ю. Вахрамеевым, парнем из Перми, очень способным и старательным. Он был из простой семьи и хотел под­няться, что, с моей точки зрения, ему удалось. Он не только сам поступил на ФТФ, но и подготовил брата уже для Физико-технического института,  {19}  и недавно я узнал, что окончил МФТИ и блестяще защитил кандидат­скую диссертацию его сын Сергей. Сам он — доктор наук, кавалер многих правительственных наград, всю жизнь проработал и работает до сих пор в Челябинском ядерном институте (ныне г. Снежинск). Ю. Вахрамеев по праву считается одним из основных разработчиков водородной бомбы. Он в то время очень тянулся ко мне, и я очень его любил. Считаю, что я учил его, каким надо быть в жизни, как общаться с девушками: по природе он был очень застенчив. Ему нравилась девушка из Новодачно­го поселка, что вблизи Долгопрудного, Ж. Зубрилина, будущий главный бухгалтер МФТИ. Она отвечала ему взаимностью, но перейти какой-то барьер и стать возлюбленными из-за застенчивости Ю. Вахрамеева ока­залось невозможным. Мои же советы испортили дело, они расстались навсегда. Я учил, что следует вести себя с Женей посмелее, и однажды он решился проявить эту самую смелость, а точнее грубость, что и за­кончилось весьма плачевно: Женя нанесла нокаутирующий удар ниже пояса, так что бедняга два дня не мог разогнуться. И как только этот неуклюжий в общении с девушками парень затем сумел жениться — до сих пор не пойму. Три года, пока учились на ФТФ, мы были неразлучны. Одно лето он даже провел со мной в Грузии: был в гостях у моего отца в Тбилиси и в деревне у моей бабушки. Всем моим родственникам очень понравился этот белобрысый, почти как альбинос, молодой парень. На­ши пути разошлись после развала факультета: он остался в группе ИХФ и стал крупным специалистом в области физики взрыва, я же, после перехода в МИФИ, подался в теоретики. К сожалению, позже мы еще реже встречались, он почти безвыездно работал и работает до сих пор в Снежинске.

С Ю. Вахрамеевым связан один странный эпизод в моей жизни, воз­можно, очень точно меня характеризующий. После окончания аспиран­туры в 1957 году встала проблема моего трудоустройства, поскольку у меня не было московской прописки, а в Тбилиси возвращаться я не хо­тел: были прерваны дипломатические отношения с родными в связи с женитьбой на русской. Тогда И. Е. Тамм попросил некоего Г. Гаврилова (я о нем ничего ни до, ни после не слышал) взять меня в Арзамас (ныне г. Саров). Долго я ждал, а ответа не последовало. Так я и не попал туда. Спустя много лет Ю. Вахрамеев признался мне, что это он «помешал» моему появлению в г. Арзамасе. На вопрос Г. Гаврилова, что из себя пред­ставляет А. Рухадзе, он ответил: «Кошка, гуляющая сама по себе. Будет делать то, что ему нравится». Он считал, что меня спас. Я же частенько вспоминаю этот эпизод — может это действительно так?!  {20} 

Дружил я также с Н. Бибилейшвили, с парнем из простой тбилисской семьи. Он был очень красив и буквально с первого взгляда покорял де­вушек. И на этом поприще наши с Нодаром дороги пересеклись. Еще на первом курсе мы с ним познакомились с девушками с биологического факультета, часто встречались с ними и даже не одно лето провели вме­сте. В одну из них, в Э. Казаржевскую (полячку по происхождению), я влюбился, она же была влюблена в Нодара. И длилось это более 5 лет, до неудачной женитьбы Нодара, за которой последовала его смерть (он попал под электричку на Курском вокзале). После 1-го курса Н. Биби­лейшвили был из ФТФ переведен на физфак МГУ, а вместо него к нам перевели с физфака С. Чихладзе, не прошедшего конкурс ФТФ и зачис­ленного как медалиста без экзаменов на физфак. Мы с Нодаром дружить продолжали и встречались часто. Он учился на физфаке хорошо и после окончания университета в течение трех месяцев, до своей трагической гибели, работал ассистентом, но уже в МФТИ.

Поражал нас всех в группе своим трудолюбием А. С. Плещанов, па­рень из Серпухова, сын школьной учительницы. Он учился на факуль­тете блестяще и один из немногих был награжден грамотой после 3-го курса. Такие грамоты за отличную успеваемость в связи с прекраще­нием существования ФТФ на нашем курсе получили 8 человек, в том числе и я. После 3-го курса А. Плещанов почему-то также был удален из нашей группы и переведен в специальную группу на физфак³, на кафед­ру профессора А. С. Предводителева. Позже научная судьба А. Плещанова не очень сложилась. Он трудился и трудится по настоящее время в Энергетическом институте им. Г. М. Кржижановского как теоретик-теплофизик. Пытался защитить докторскую диссертацию, но неудачно. У него много работ, но в большей степени по мелочам, как бы дочища­ющие работы других исследователей. Возможно, по этой причине ему не удается защитить докторскую диссертацию, хотя он, безусловно, гра­мотный физик⁴.

В смысле творческой активности меня лично из нашей группы удивил А. Дремин. Во время учебы он ничем не отличался, а выделялся, скорее, исключительным здоровьем и могучей физической силой. Но вот после  {21}  окончания института (а он был переведен вместе со всеми в МИФИ) он начал работать в филиале ИХФ в Черноголовке в области физики ударных волн, и вполне успешно. Он давно уже доктор, и даже с ми­ровым именем, хотя и специалист узкого профиля. Среди его учеников есть академик В. Е. Фортов — человек, безусловно, талантливый, но еще в большей степени пробивной (как сказал о нем А.Дремин, «высокой проходимости»).

О других членах нашей группы сказать мне особо нечего — их жизнь не повлияла на мою ни во время учебы, ни после. Да и они не достигли больших высот, так что рассказ о них будет не слишком интересен чита­телю. Что касается моих сокурсников, то среди них есть действительно выдающиеся ученые. Достаточно назвать Л. В. Келдыша, Ю. А. Рыжова, Ю. Е. Нестерихина, В. А. Сидорова, Р. И. Солоухина и др. Всех не назо­вешь, и не обо всех я могу высказать свое мнение.

Начну с Л. В. Келдыша, поскольку считаю его большим ученым, хотя мнение о нем в научном мире мне представляется несколько преувели­ченным. Учился он очень хорошо, один из 8, кто был удостоен похваль­ной грамоты на ФТФ, упомянутой выше. Но не этим отличался он от многих из нас. По-видимому, он понимал больше нас и поступал мудрее нас, что и определило во многом его успех. Иначе нельзя объяснить его поступок осенью 1951 года, когда факультет разогнали, а нас перевели в различные вузы. Он воспользовался этим и начал учиться на физфаке снова на 3-м курсе. Это было странно, отличник учебы садится повтор­но на тот же курс, зачем?! После он так объяснил свой поступок: «Мы очень спешили, и многие знания были недостаточно прочно усвоены, в особенности общие дисциплины и математика. Да и последний год на факультете был не на высоком уровне. Я и решил, что этот год посвящу повторению и более глубокому самообразованию». Я привел эти слова по памяти, хотя и выделил их в кавычках. Согласитесь, они очень муд­ры. Кто его этой мудрости научил? Если сам дошел до этого, то это, безусловно, свидетельствует о его уме.

Еще один эпизод из жизни Л. Келдыша является предметом моих ча­стых размышлений. Когда мы учились в аспирантуре, он иногда захо­дил к нам в общежитие, либо мы беседовали около библиотеки ФИАН на лестничной площадке, либо во время частых подмосковных похо­дов. «Мы» — я имею в виду аспирантов, связанных с И. Е. Таммом ли­бо Е. Л. Фейнбергом и занимающихся теорией элементарных частиц или квантовой теорией поля. Он же был аспирантом В. Л. Гинзбурга и за­нимался туннелированием электронов во внешнем электрическом поле,  {22}  «какой-то классической скукой», как он сам выразился. Он искренне за­видовал нам и после аспирантуры хотел заниматься квантовой теорией поля. По-видимому, он самостоятельно занимался ею, иначе нельзя объ­яснить развитие им диаграммной техники, известной под его именем, ко­торая, по существу, есть применение техники феймановских диаграмм к проблемам твердого тела. Но вот к чему «классическая скука» привела, очень поучительно — к эффекту Франца-Келдыша. Могли ли он либо его руководитель В. Л. Гинзбург подумать тогда, что эта тема впоследствии окажется столь звучной!? Что касается диаграммной техники Келды­ша, которая считается его основным вкладом в науку, то она, как я уже сказал, на мой взгляд, по существу не является столь уж большим до­стижением. Не считаю очень крупным вкладом в науку и другие работы Л. В. Келдыша, в том числе и капельную модель экситонов, хотя это, безусловно, красивая работа.

Последнее, что меня удивило, это согласие Л. В. Келдыша стать ди­ректором ФИАН, а потом и академиком-секретарем ООФА. Вот это уже «не пришей кобыле хвост», зная его и его способности, я это объяснить не могу. Может, это очередной гениальный поступок? Время покажет, хотя время такое, что трудно что-то показать.

Наконец, немного о его человеческих качествах, которые я наблю­дал с самой молодости. Л. В. Келдыш, безусловно, любитель женского пола. И за это я его люблю, но и женщины его тоже любили и любят. Я не говорю здесь о том, что у него были три жены и все диаметрально противоположны. Нет, у него было невероятное количество увлечений, не тайных, а известных всем. Наверное, тайных было еще больше. Без увлечений нельзя творить! Не знаю, разделяет ли он эту точку зрения, но поступает именно так!

По рангу теперь следует сказать о Ю. А. Рыжове, общественно-политическая деятельность которого широко известна. И не о ней я хочу здесь сказать. Учился Ю. А. Рыжов прилично, но выдающимся не был. После ликвидации ФТФ он остался в МФТИ; так как все группы ЦАГИ были оставлены в Долгопрудном. Здесь он из моего поля зрения пропал и вновь появился в конце 60-х годов, когда был создан академический Со­вет по физике плазмы, куда он вошел в секцию взаимодействия плазмы с поверхностью. Он возглавил также Совет по физике плазмы в Мини­стерстве высшего образования. Вскоре он стал директором МАИ и был избран в Академию наук СССР. Головокружительная карьера! За какие научные успехи, я не знаю, скорее всего это закрытые работы, посколь­ку в области «плазма-поверхность» я его выдающихся работ не знаю.  {23} 

Но о человеческих качествах Ю. А. Рыжова говорит его общественно-политическое лицо. Хотя я хотел бы добавить здесь как-то сказанное им: «Каких бы высот я ни достиг и какое положение ни занимал, для меня Анри останется тем, кем он был на ФТФ». Я думаю, он остался таким по отношению и к другим, иначе его не любили бы так!

Ю. Е. Нестерихин — это редкое явление как на факультете, так и в жизни. Учился он, мягко говоря, не очень. Испытывал большие труд­ности, особенно с математикой и теоретической физикой. Но зато уже тогда, еще до появления первых отечественных телевизоров и начала телепередач, он сам сделал кинескоп и телевизор. С осциллографами и всякой радиотехникой был он настолько на короткой ноге, что про него ходили легенды. И еще он играл в хоккей: для меня это было что-то сверхъестественное. И вот все это ему очень помогло. Уехав вместе с Г. И. Будкером в Новосибирск в числе первых строителей академгородка, он очень быстро прославился на всю страну разработкой ЭОПов и быст­рых АЦП и раньше других стал членом Академии наук СССР. В личной жизни он очень верен друзьям и женщинам. Можно сказать, что он од­нолюб. После внезапной смерти молодой и любимой жены он долго жил один. А потом, говорят, увел от мужа младшую сестру жены, которая была очень похожа на покойную, и женился на ней. Эту черту я очень ценю и поддерживаю с ним дружеские отношения.

Учился у нас на курсе еще один очень талантливый физик С. Кривцун, который так же, как Ю. Нестерихин, был в больших неладах с матема­тикой. Он поступил на факультет без экзаменов, как победитель ряда Всесоюзных физических олимпиад. Был рожден физиком или, лучше сказать, помазан богом быть физиком. Но вот математика была не для него. И именно математика оказалась непреодолимым барьером. Он так и не научился брать неопределенный интеграл от степенной функции и был исключен с факультета будучи студентом второго курса. Не удалось ему и позже получить высшее образование, и он начал работу лаборан­том в НИИ «Полюс». Здесь он дорос до начальника отдела в 300 с лиш­ним человек. Среди его сотрудников были и доктора наук. Не подумайте, что он был просто хорошим администратором. Нет, он был генератором идей, и отдел жил его идеями. Ему принадлежат немало изобретений. Я назову только одно из них — кольцевой лазер, который вскормил мно­гих докторов наук. К сожалению, С. Кривцун рано умер, не достигнув и сорокалетнего возраста, растаял в щупальцах рака.

Из однокурсников я хотел бы еще коротко рассказать о Л. Н. Пятниц­ком и Г. И. Козлове. Первый известен в науке как разработчик полностью  {24}  автоматизированных оптических диагностических систем в Инсти­туте высоких температур, за что и был удостоен Государственной премии СССР, а второй — созданием очень мощного стационарного CO₂ лазера и осуществлением с его помощью непрерывного оптического разряда⁵. С ними меня судьба сблизила в последние пятнадцать лет, и мы дружим семьями до настоящего времени.

Об остальных я бы не хотел что-либо рассказывать. Я их не настолько знаю, чтобы отметить в них что-либо характерное, для меня самого ин­тересное. Это касается и двух упомянутых выше членов Академии наук СССР В. А. Сидорова и Р. И. Солоухина. Они, безусловно, незаурядные люди, но на курсе были и другие, не менее незаурядные, которые на мою судьбу, однако, никак не повлияли. Были среди них также и члены Ака­демии наук — разве всех упомнишь. Тем более, что с переводом в МИФИ появились новые знакомые, повлиявшие на мою судьбу существенным образом.

МИФИ, ПЕРИОД АККЛИМАТИЗАЦИИ

Приехав осенью 1951 года после летних каникул, я был извещен, что зачислен, без моего ведома и согласия, переводом на 4-й курс факуль­тета теоретической и экспериментальной физики МИФИ. Правда, это название факультет получил несколько позже, но не в этом суть. Хотя в течение года мы все чувствовали, что ФТФ умирает, и целый год гру­стили, все же кончина оказалась для всех неожиданной. Для меня тем более, поскольку перевод в МИФИ, а тогда он назывался Московским механическим институтом, я воспринял как удар судьбы. Сразу же начал протестовать, побежал на физический факультет МГУ, к декану факультета профессору А. А. Соколову, тем более, что буквально за три месяца до этого я ему на «отлично» сдал экзамен по теоретической физике и он меня запомнил. Он даже протянул мне руку, пообещав, что зачислит на физфак, если я смогу уйти из МИФИ. Долго я бился, обивал пороги деканата и даже ректора МИФИ — безуспешно. К началу зимней сессии пригрозили «волчьим билетом», лишающим права учиться в течение нескольких лет в любом вузе страны, и я сдался.

Уговорил меня сдаться В. Г. Левич, очень неплохо читавший нам курс статистической физики. Правда, в целом в МИФИ после ФТФ мне показалось очень скучно, требования были намного ниже и курсы читались не столь насыщенно. Исключение, пожалуй, составляли курсы  {25}  по теоретической физике. Кроме В. Г. Левича, нам прекрасно читал курс квантовой теории излучения Е. Л. Фейнберг. Все эти курсы читались группе теоретиков, куда по ходатайству В. Г. Левича из нашей группы ИХФ попали я и Е. Ловецкий. Это единственная уступка, которая была снисходительно нам дарована. Все остальные практически не появлялись в МИФИ и учились в самом ИХФ. В. Г. Левич был хорошим лектором и автором прекрасной книги по статистической физике. Но книга эта была для студентов МИФИ, а мне больше по душе была книга Ландау-Лифшица, хотя я не считал уже тогда эту книгу идеальной. Кое-что в книге В. Г. Левича, в частности общее построение и ее целе­направленность, мне нравилось больше. Ее недостаток, как мне тогда казалось, в многословности. И поэтому я сам решил, помня курс по механике, прочитанный Л. Д. Ландау, написать лекции по статистиче­ской физике. И написал, уложил весь курс в 13-ти лекциях, которые занимали одну общую тетрадь. Хотел даже показать этот курс самому Л. Д. Ландау во время очередного экзамена по минимуму. Но жизнь моя, как мне казалось, была неустроенной, и я все откладывал сдачу экзаме­на по минимуму. Показал тетрадь В. Г. Левичу, он меня раскритиковал за нестрогость в изложении и излишнюю краткость. Я расстроился и забросил тетрадь. Потом долго ее искал, но так и не нашел. А зря.

С В. Г. Левичем у меня установились дружеские отношения. Узнав о моих переживаниях, он решил мне помочь и сказал Е. Л. Фейнбергу, что­бы тот обратил на меня внимание. Дружеские отношения с В. Г. Левичем у меня сохранились вплоть до его отъезда в Израиль, хотя я и пошел в аспирантуру не к нему и работал не у него. Перед его отъездом мы встретились в спецполиклинике Академии наук, и он долго мне расска­зывал о причинах, побудивших его к отъезду. Этот поступок выглядел со стороны совершенно непонятным. Он пользовался в нашей стране большим уважением, был избран в Академию наук СССР, заведовал кафедрой на мехмате МГУ, отделом в Институте электрохимии АН СССР, написал прекрасную монографию по химической гидродинамике, был окружен талантливыми учениками. Что же еще ему надо было!? Нет, была, наверное, более веская причина, совсем не политическая, и поэтому ему не чинили никаких серьезных препятствий при отъезде.

Евгений Львович Фейнберг — этому человеку я обязан тем, как сло­жилась моя научная судьба. Поэтому, естественно, что я этого человека глубоко уважаю⁶. Как я уже сказал, читал Е. Л. Фейнберг нам квантовую  {25}  теорию излучения по книжке В. Гайтлера. Читал он хорошо, но это явно было не его творчество, в отличие от В. Г. Левича. Поэтому я не могу ска­зать, что Е. Л. Фейнберг меня чем-то зажег. Но вот то, что он мне сильно помог и даже определил мою научную судьбу, это действительно было. И было это так. В конце четвертого курса он отобрал 5 человек из группы (в том числе меня) и привел в теоретический отдел ФИАН, где работал на основной ставке. Нам предложили выбрать научных руководителей для выполнения дипломных работ. Тогда теоретическим отделом заведо­вал И. Е. Тамм. Но поскольку он находился в длительной командировке в Арзамасе-16, то исполнял обязанности заведующего отделом В. Л. Гин­збург. Так я оказался прикомандирован к ФИАН и навсегда расстался с ИХФ, хотя, как оказалось позже, не все было так просто.

Из преподавателей 4-го курса я хочу еще упомянуть В. И. Когана, который вел у нас семинары по квантовой механике, т.е. учил нас решать квантово-механические задачи. Я его назвал не потому, что он был выдающимся преподавателем. Нет, он решал с нами уже давно решенные им задачи и даже опубликованные в собственном задачнике, кстати, весьма приличном. Просто Володя — хороший человек, и с нашей группой он вел себя не как преподаватель, а как товарищ. Более того, они с С. П. Бакановым (о нем речь пойдет ниже), нашим однокурсником и моим близким другом, крепко подружились и, тем самым, подружился и я с Володей. Эта дружба длится до сих пор и подкрепляется ежегод­ными нашими встречами на всех семейных праздниках Нины и Сталя Бакановых. Очевидно, поэтому В. Коган оказал большое внимание на мою философию и взгляды. В частности, он был тем человеком, кото­рый смягчал мои переживания в связи с переходом в МИФИ, успокоил и убедил меня в том, что я не только потерял, но даже приобрел, оказавшись в МИФИ, а не МГУ, так как в МИФИ в то время препода­вательский состав был намного лучше, чем на физическом факультете МГУ. Я окончательно сдался. Все, что ни делается — к лучшему!

Так я постепенно успокоился и начал новый учебный 1952/53 год уже вполне довольный всем. Тем более, что меня заметили не только преподаватели дисциплин по теоретической физике. Кафедра математи­ки пригласила меня работать на полставки вторым преподавателем по курсу математической физики. Будучи студентом 5-го курса, я уже вел семинары со студентами 3-го курса. На кафедре математики я настолько прижился, что совместительствовал в течение 3-х лет, даже будучи в  {27}  аспирантуре. И только под нажимом собственного отца, который счи­тал, что это может мне помешать в научной работе, к великому моему сожалению, я оставил кафедру математики. А жаль. Уже тогда по пред­ложению доцента А. Петрова я готовился приступить к составлению задачника по курсу теории функций комплексного переменного. Правда, возможно, отец по-своему был прав. Из-за занятий со студентами я про­пускал собственные занятия в аспирантуре по философии. Естественно, это заметил преподаватель и на экзамене в конце первого года аспиран­туры вкатил мне двойку. Все лето пришлось зубрить труды классиков, и на пересдаче осенью чуть опять не провалился. Только дружба с заведу­ющим отделом аспирантуры ФИАН Л. И. Петренко выручила меня. Так я добровольно, без сопротивления бросил совместительство. Кстати, в истории ФИАН только два человека были удостоены двоек по филосо­фии: А. Д. Сахаров и я. Обоих нас спасал от исключения из ФИАН наш общий учитель И. Е. Тамм — великий прародитель всех Дон-Кихотов.

Раз я упомянул И. Е. Тамма, то хочу здесь сказать, как, будучи на 5-м курсе, я познакомился с ним. Произошло это так. Весной 1953 года нам вдруг сказали, что завтра к нам, теоретикам 5-го курса, приедут И. Е. Тамм и Я. Б. Зельдович и будут отбирать студентов для работы на объекте (речь шла об Арзамасе-16). Действительно, на следующий день часам к десяти утра к нам приехали два очень живых, подвижных человека небольшого роста: потолще был И. Е. Тамм, похудее Я. Б. Зель­дович («жизнерадостный сперматозоид», как его прозвал Л. Ландау, и мы уже тогда об этом были наслышаны). Они прибыли в сопровождении двух молодцов, которые, как тень, сопровождали их всюду. На этот раз они вошли в аудиторию одни, а эти молодцы вместе с нами оста­лись в коридоре. Каждого из нас поодиночке вызывали к себе И. Е. и Я. Б. и устраивали блиц-экзамен. Меня, например, спросили, помню ли я первый полином Лежандра. Я ответил — единица. «Почему?» — тут же последовал новый вопрос. «А потому что все полиномы, если они образуют полную систему функций, должны начинаться с единицы». Не знаю, понравился или нет им этот ответ, но меня не стали уговаривать ехать на объект. Большинство из нас получило такие приглашения и даже требование ехать туда. Тогда, я помню, Е. Е. Ловецкий сочинил басню, которую я запомнил навсегда:

К повешению суд гуся присудил:

Он изнасиловал соседскую индюшку.

Развратник о пощаде возопил.

Но вздернули мерзавца на макушку  {28} 

Большой сосны. И тело по ветру качалось.

Тянулась долго шея и вдруг порвалась.

Как женщина, мораль нам отдается:

Где тонко, там и рвется.

Мораль вторую без труда поймешь:

Там не насилуй, где живешь!

Мораль последнюю поймет Зельдович просто:

Тянуть за шею — не лучший метод роста!

Не правда ли, хорошо? А, главное, было очень кстати.

На пятом курсе группе теоретиков читали спецкурсы еще два очень известных теоретика: И. Я. Померанчук и А. Б. Мигдал. Первый читал курс теории ядра по своей книжке с А. И. Ахиезером. Сам курс ничем особо не отличался, но читал его И. Я. Померанчук мастерски, с большим увлечением. Ему даже не важна была аудитория, столь необходимая для вдохновения лектора. Он был вдохновлен и так, даже без слушателей. Как женщина, которая красиво одевается не для мужчин, а в первую очередь для себя. Для себя читал лекции и И. Я. Померанчук. Он вхо­дил в аудиторию и, не поворачиваясь к студентам, писал на доске, писал очень мелким почерком, и написанное было видно только ему самому. Он всегда был небрит, и это не удивительно, поскольку даже если он прихо­дил бритый, то к концу лекции вновь оказывался небритым. Также, не поворачивая головы, со звонком он уходил из аудитории, чтобы прийти вновь через неделю. О нем ходили разные легенды. Говорили, что он са­мый талантливый ученик Л. Д. Ландау, и, наверное, это действительно так. По крайней мере, он был единственным, кто на семинарах Ландау по четвергам мог возразить Ландау, не будучи обруганным, и, как пра­вило, оказывался прав. Но самый интересный анекдот о нем был такой. Говорили, что он женился на женщине огромных размеров, да еще с 5-ю детьми. Сам он был очень щупленьким, маленького роста, но при этом замечал только крупных особ. Поэтому он смог заметить только круп­ную женщину и вовсе не заметил ее многочисленных детей.

Умер И. Я. Померанчук относительно рано от тяжелейшего недуга — рака легких. Возможно, что болезнь его была результатом безбожно­го курения. С его смертью у меня ассоциируется неприятное, а точнее неэтичное, произведение нашего киноискусства. Дело в том, что бук­вально за 2-3 месяца до смерти И. Я. Померанчука на экранах нашей страны, в том числе и по телевидению, начали демонстрировать двух­серийный кинофильм Армянской киностудии «Здравствуй, это я», по­священный Артему Исааковичу Алиханяну, младшему брату одного из  {29}  физиков-атомщиков, трижды Героя Социалистического Труда Абрама Исааковича Алиханова. В Армении, однако, народным героем по за­слугам считался Артем Исаакович, сделавший для развития физики в Армении очень много. В частности, он был основателем Ереванского физического института (ЭРФИ) и создателем знаменитого ускорителя там. Собственно, этому и посвящена картина. Естественно, однако, что в картине много места уделено связи Артема Исааковича с ИТЭФ, ди­ректором которого был старший брат и где работал Исаак Яковлевич Померанчук. Более того, в этом фильме есть и роль И. Я. Померанчука, теоретика, оказавшего большое влияние на становление ЭРФИ. В филь­ме использована созвучная фамилия Померанцев, который по фильму тоже теоретик и друг главного героя. В фильме он умирает в относи­тельно молодом возрасте от тяжелого недуга. Показать такой фильм по телевидению буквально перед смертью И. Я. Померанчука, мне кажется, было некстати. Не дай бог, видел его сам Исаак Яковлевич! Но что чле­ны его семьи фильм видели, в этом я не сомневаюсь. Могли подождать месяц, другой.

Человеком-легендой был и А. Б. Мигдал, мастер спорта, будущий ака­демик, один из основателей воднолыжного спорта в СССР. Читал он нам спецкурс: «Дополнительные главы квантовой механики», нечто вроде сборной солянки, хотя в целом слушать его было интересно. Во-первых, потому, что он выгодно отличался от других лекторов теоретической физики, которые, как правило, были людьми хрупкого телосложения. А. Б. Мигдал был атлетично сложен, красив, как бог. Он это понимал и красовался перед нами, иначе это не назовешь. Был, например, такой эпизод. Как-то перед лекцией он поставил венский стул с довольно вы­сокой спинкой, и с места перепрыгнул через него туда и обратно. Никто в группе, даже такой спортсмен, как Е. Е. Ловецкий, сделать этого не смог, все поотбивали себе задницы. Красавцем-мужчиной считался он и среди участников семинара Ландау. Любитель жизни, он много времени уделял спорту, саморекламе и, несмотря на незаурядные способности, в науке не оставил большого следа. А ведь мог! Если бы так не любил себя.

В целом пятый курс прошел спокойно, я был доволен и своими пре­подавателями, и своим преподаванием тоже. Единственное, о чем сожа­лел тогда и сожалею сейчас, что не смог продолжить сдачу «минимума Ландау». Не хватало времени, и в первую очередь потому, что я уже приступил к работе над дипломом, пришел, благодаря Е. Л. Фейнбергу, в ФИАН, познакомился с новыми людьми и связал с ними всю оставшу­юся жизнь.  {30} 

РАБОТА НАД ДИПЛОМОМ. ТЕОРЕТИЧЕСКИЙ ОТДЕЛ ФИАН

Как я уже сказал выше, Е. Л. Фейнберг отобрал 5 человек и при­вел в теоретический отдел ФИАН, который в то время из-за отсутствия И. Е. Тамма возглавлял В. Л. Гинзбург. Ими были я, Е. Ловецкий, В. Ку­лешов, В. Артамкин и С. Баканов. В. Л. Гинзбург собрал свою команду: Е. Л. Фейнберг, В. П. Силин, Г. Ф. Жарков, В. Я. Файнберг и сам. Каж­дый из нас мог сам себе выбрать руководителя, не зная о нем ровным счетом ничего, как «кота в мешке». Ни тебе заранее походи на семи­нар, ни тебе слушай, чем можешь заниматься. Просто смотри и вы­бирай. И мне кажется, я поступил тогда правильнее всех. Еще рань­ше от отца слышал, что учиться надо, работая с человеком, который на полшага впереди тебя. Помня об этом, я выбрал самого, как мне показалось, молодого из них — В. П. Силина. И правильно поступил, связав научную и во многом человеческую судьбу с человеком, кото­рого всегда считал и считаю до сих пор своим учителем в науке и жизни.

В. П. Силин был на 4 года старше меня и в начале 1952 года, завершив работу над кандидатской диссертацией, начал заниматься новой для себя областью науки — квантовой мезодинамикой. Они тогда работали вместе с В. Я. Файнбергом над проблемой взаимодействия нуклонов в рамках формализма Тамма-Данкова. Это была и дань моде в ожидании возвра­щения И. Е. Тамма с объекта обратно в ФИАН; этим занимался тогда и сам И. Е. Тамм. Этой же проблемой под руководством В. П. Силина я занимался почти два года, выполняя дипломную работу, а потом еще более трех лет, находясь в аспирантуре ФИАН и выполняя кандидат­скую работу, опять-таки под руководством В. П. Силина. Руководителем же аспиранта А. А. Рухадзе числился И. Е. Тамм. Но об этом потом, те­перь же расскажу о первых двух годах в ФИАНе, первых впечатлениях и знакомствах.

Поскольку с И. Е. Таммом я, по существу, начал контактировать значительно позже, уже будучи аспирантом, то начну свой рассказ о ФИАНовцах с В. Л. Гинзбурга. В 1952 году он еще не был членом ака­демии, но явно был ярче и именитее всех остальных сотрудников тео­ретического отдела. Я вскоре узнал, что к этому времени он уже внес существенный вклад почти во все области науки, а ведь ему было то­гда неполных 36 лет. Еще до войны он сделал прекрасные работы по теории излучения и теории частиц со спином 3/2. В 24 года он стал кан­дидатом, а в 26 доктором наук. Безусловно, он очень способный и очень  {31}  яркий физик; таковым был тогда, когда я его впервые увидел в 1952 году, таковым остается и сейчас. Я не хочу здесь перечислять его вклад в нау­ку, а отмечу те характерные черты, которые на меня произвели сильное впечатление и в некоторой степени повлияли на мое мировоззрение.

Прежде всего, я хочу отметить, что в 1952 году В. Л. Гинзбург основал свой семинар, который очень скоро перерос в городской многолюдный семинар. В теоротделе были и другие семинары, в частности семинар И. Е. Тамма, работал тогда и знаменитый семинар Л. Д. Ландау. Но они были парадными, на них рассказывались завершенные работы, семинар Ландау к тому же был «злым». Семинар же В. Л. Гинзбурга, во-первых, был очень доброжелательным и таковым остался до сих пор, а во-вторых, в то время он был рабочим, на нем рассказывались незавершенные рабо­ты, поэтому после этих семинаров люди уходили с зарядом новой актив­ности, особенно докладчики. На этих семинарах часто формулировались задачи и даже определялось, кто и как их должен решать. К сожалению, со временем эта исключительная особенность семинара В. Л. Гинзбурга постепенно пропала, и он тоже в значительной степени превратился в парадный.

Но я на примере этого семинара четко усвоил, что если хочешь быть любим и популярен, организуй семинар такого типа, каким был в 50-60-ые годы семинар В. Л. Гинзбурга. Как мне кажется, именно таким является мой семинар, начавший работу в конце 60-х и проведший к сегодняшнему дню более 500 заседаний⁷.

Еще одна черта В. Л. Гинзбурга мне очень нравилась, и я ей тоже ста­рался подражать: обсуждать с людьми все интересующие их проблемы. При этом сам учишься, не говоря уж о том, что это расширяет твой кругозор и круг знакомых. Нет, это не потерянное время, как считает В. П. Силин — это твой актив и твои связи.

Очень привлекательной является и широта натуры В. Л. Гинзбурга: он не жаден и легко делится как своими научными идеями, так и чи­сто материальными ценностями. Как-то, в 1968 году, он получил заказ написать обзор для «Хандбух дер Физик» по распространению радио­волн в ионосфере Земли. Он позвал меня и предложил написать этот обзор, поскольку сам давно этой проблемой не занимался, а «отказаться от такого заказа глупо». Я написал, он внес посильный вклад, прочитав рукопись и сделав ряд замечаний, и любезно согласился быть соавтором, поскольку в противном случае неизвестно, был бы опубликован этот  {32}  обзор вообще. Другими словами, не испугался своим именем помочь мне. Вместе с тем, понимая, что вклад его мал, он полностью отказался от своей доли гонорара. Не взял он гонорар и с русских изданий этого об­зора в виде книг, опубликованных в издательстве «Наука» в 1970 и 1975 годах (со значительной доработкой, естественно).

Особенно мне нравилась в В. Л. Гинзбурге его смелость. Порой каза­лось, что он ничего не боялся, смело высказывал свои мысли и заступал­ся за других, отказывался делать что-либо, что считал неправильным, хотя прекрасно понимал, чем это могло кончиться для него. Я еще раз хочу отметить, что эту черту его характера считаю следствием влияния И. Е. Тамма, общаясь с ним, трудно было не стать «Дон-Кихотом».

Что мне не нравилось в В. Л. Гинзбурге? В первую очередь, его нацио­нальная ориентация. Как-то он сказал, что «при прочих равных услови­ях он возьмет к себе, естественно, еврея». Мне кажется, что следствием этого же является и то, что он всегда старался подчеркнуть, что являет­ся учеником Л. Д. Ландау, а не И. Е. Тамма. А жаль, в школе Ландау к нему относились свысока, несколько снисходительно. И. Я. Померанчук его даже назвал «красавчиком». Кстати, также называл его, и столь же снисходительно, М. А. Леонтович. Кто был автором этого прозвища, не знаю.

Не нравятся мне также академические игры В. Л. Гинзбурга, точ­нее его неискренность в этих играх. Нет, он не мафиози, каким был Я. Б. Зельдович или каким является И. М. Халатников. Он просто подыг­рывает им за «мелкие подачки». Такими подачками я считаю, например, избрание в академию Э. Л. Фабелинского и В. Б. Брагинского, за которых В. Л. Гинзбург заплатил «своей совестью». Приведу еще один пример, но уже его неискренности, проявленной во время академических игр. Было это, по-моему, в 1986 году. Я попросил В. Л. Гинзбурга поддержать мою кандидатуру, сказав, что, возможно, для меня будет дана специальная «единица». Он ответил, что голосовать за меня он будет, так как всегда голосует за всех «своих». Вместе с тем возмутился, что бывают такие специальные «единицы» и что в таких случаях он специально голосу­ет против. Через несколько дней на экспертной комиссии, куда входил В. Л. Гинзбург, В. Д. Письменный получил 13 голосов из 13-ти, причем такой результат был обусловлен заявлением А. П. Александрова, тогдаш­него президента Академии наук, что под В. Д. Письменного выделяется специальная «единица». Вот и принципиальность В. Л. Гинзбурга.

Естественно, не обо всех сотрудниках теоротдела стоит рассказывать. Но вот о В. Я. Файнберге, с которым познакомился в 1952 г., я не могу  {33}  не сказать. Он с самого начала понравился всем дипломникам, со всеми был очень добр, подбадривал нас, подзадоривал, сравнивал нас друг с другом, хвалил, когда ему нравился кто-либо из нас. Видно было, что он к нам неравнодушен, причем ко всем, и занимался он всеми нами, а не только своим дипломником В. Ф. Кулешовым, который, кстати, всем остальным по уровню уступал. Таким же искренним и доброжелатель­ным он остался в моих глазах до сих пор и не только по науке, но и по реакциям на события жизни. У нас с Володей всегда были и остаются неизменно теплые, дружеские отношения, причем, что очень важно, у нас о многом схожие мнения: и о И. В. Сталине, и о А. Д. Сахарове и, что для меня важно, о В. П. Силине, которого В. Я. Файнберг всегда считал искренним во всех его поступках. Правда, я считаю, что В. Я. Файнберг отчасти видит мир в розовом свете, многое он воспринимает наивно, как Дон-Кихот, в частности и А. Д. Сахарова. Но это и нравится мне в нем. Я считаю это результатом его интернационального воспитания, свойственного многим семьям в СССР. А его дон-кихотство — результат общения с И. Е. Таммом, великим предводителем племени Дон-Кихотов.

В. Я. Файнберг, безусловно, квалифицированный теоретик, пользую­щийся высоким авторитетом и как ученый, и как лектор. Он в тече­ние десятилетий преподает на теор.кафедре физфака МГУ, где о нем и студенты, и преподаватели отзываются очень тепло. Несмотря на это, и даже на национальность, в Академии наук его кандидатуру никогда всерьез не рассматривали. Думаю, это зависть, зависть к способному, которому все легко дается: и наука, и спорт, и даже жизнь, так как сам он доброжелателен и независтлив. Я его любил всегда и люблю сейчас⁸.

Наконец, В. П. Силин, которого я сам выбрал своим научным руко­водителем. Хотя хочу заметить, что я колебался между В. Файнбергом и В. Силиным. И сделал правильный выбор: Володя все делал бы сам за меня, а Витя Силин меня муштровал. О, сколько раз я плакал по его вине и проклинал свою жизнь и тот день, когда я с ним связал свою судь­бу. Но сейчас я гордо произношу, что он был и остался моим учителем, единственным человеком, которому я по гроб жизни должен и обязан. Все остальные близкие мне люди в большей степени обязаны мне, а не наоборот.

Именно В. П. Силин научил меня думать еще тогда, когда я был его дипломником и даже после, когда я стал аспирантом И. Е. Тамма, но работал и учился у В. П. Силина.  {34} 

И, наконец, позже, когда я был в теоретическом секторе лаборатории физики плазмы, куда я «перетащил» В. П. Силина заведующим секто­ром. И много позже, даже сегодня и завтра, пока я могу мыслить, он будет меня учить, как надо думать.

Лучше о нем больше не буду, так как многие считают, что «для мыш­ки кошка — самый страшный зверь», и я, мол, преувеличиваю заслуги В. П. Силина. Возможно, я и не могу быть к нему объективным, но ведь я по-настоящему испытал на себе силу его интеллекта, что немногим до­велось познать. Я написал с ним в соавторстве книгу, первую для нас обо­их, в которую он вложил весь свой тогдашний интеллект. Это его книга и моя учеба, как надо писать книги. Кстати, я считаю также выдающей­ся его единоличную книгу «Кинетическая теория газов». Что говорить, об интеллекте В. П. Силина свидетельствует, например, такой факт: его «обокрал» сам Л. Ландау: ведь теория Ферми-жидкости Ландау — это работа В. П. Силина, которую гений Ландау присвоил незаметно для са­мого себя. Многие со мной не согласятся, но я так считаю.

Хватит, теперь хочу показать, что я не слеп: видел и вижу так­же и недостатки В. П. Силина, из-за которых многие его не любят и даже ненавидят, но никто его не презирает и не считает невеж­дой.

Первый недостаток: он не Дон-Кихот, хотя и много общался с И. Е. Таммом. Это результат его суровости: В. П. Силин никогда не про­щал людям промахи и человеческие слабости, хотя прекрасно их пони­мал. Всегда хотел быть сильным, по крайней мере, казаться таковым, что у него проявлялось в этой излишней суровости.

Второй недостаток, и очень серьезный: он не ценит чужие идеи, он увлечен и продвигает только свои. Именно поэтому я считаю, что он ве­ликолепный учитель для аспирантов и младших научных сотрудников, пока они не достигнут самостоятельности. Если человек научился сам думать, а ведь он учит его думать и учит хорошо, такой человек ему уже в тягость, он ему не нужен. И здесь начинаются трения у В. П. Си­лина со своим учеником, доросшим до научной самостоятельности. На этой стадии от него надо уходить, лучше поддерживать дружбу и на­учное сотрудничество с В. П. Силиным на расстоянии. Именно так я и поступил, когда не пошел с ним в Отдел теории плазмы и остался с М. С. Рабиновичем. Это дало мне возможность продвигать свои идеи, со­хранить дружбу с В. П. Силиным и, более того, сохранить возможность постоянно советоваться и консультироваться у него.

Наконец, хочу отметить еще один недостаток В. П. Силина, который  {35}  мешает ему самому в научной работе. Это, как часто о нем говорят, излишнее увлечение математическим формализмом, а я бы сказал из­быточная строгость в обосновании результатов. Он обладает огромной физической интуицией, но вместе с тем в своих работах опирается не на нее, а на математику. Из-за этого он зачастую «долго копается» и упускает инициативу и даже приоритет, а его работы порой носят фор­мализованный и «мелкий» характер. Считаю очень точным один анекдот про него: «Силина спросили: может ли он удвоить число своих публика­ций? Он ответил: запросто! А может ли учетверить? Вполне! А может ли удесятерить? Конечно, но одна вода будет». В его статьях действи­тельно много места уделяется математическому формализму, который с успехом можно оставить за ширмой, от этого статьи только выиграли бы.

Я считаю В. П. Силина своим отцом, учителем, который определил мою жизнь. Естественно, поэтому я люблю его, как отца, и не могу быть в отношении него объективным. Но последнее, что я хочу сказать о нем, поверьте, это объективная реальность. В. П. Силин — крупный ученый, он внес огромный вклад в науку, и я уверен, что это оценят в будущем больше, чем его современники.

В. П. Силин предложил мне тему дипломной работы из области, ко­торой он в тот момент занимался. Он только что закончил работу над кандидатской диссертацией, защитил ее (весной 1952 года) и занялся по предложению И. Е. Тамма вместе с В. Я. Файнбергом исследованием задачи взаимодействия нуклонов в модели Тамма-Данкова. Эта тема и была мне предложена. Я занялся проблемой взаимодействия двух нук­лонов, а еще точнее, проблемой дейтрона. Работал я с упоением, почти никого вокруг не замечая. Только после, уже в аспирантуре, я оглянул­ся вокруг и сблизился со многими аспирантами и сотрудниками ФИАН моего поколения.

Завершил я дипломную работу неплохо, заслужил похвалу весьма скупого на это В. П. Силина, который и рекомендовал И. Е. Тамму взять меня в аспирантуру. По-видимому, это была правда, поскольку много позже такой ас теории элементарных частиц, как Е. С. Фрадкин, вос­пользовался моим результатом по перенормировке теории с векторным мезонным полем взаимодействия нуклонов и цитировал мою первую на­учную работу, опубликованную в 1955 году (послана в печать в 1954 го­ду). Защитил я диплом 19-го февраля 1954 года и принялся готовиться к поступлению в аспирантуру ФИАН. Но не тут-то было. Отдел кадров МИФИ направил меня на работу в ИХФ. Началась новая борьба, которая  {36}  увенчалась успехом только благодаря И. Е. Тамму. Я упорно отказывал­ся идти в ИХФ, более того, на собеседовании с директором, будущим лауреатом Нобелевской премии, создателем теории ценных химических реакций (которая впоследствии легла в основу теории ядерных цепных реакций) Н. Н. Семеновым сказал ему, что «считаю его жизнь загублен­ной, а для себя достойной только физику элементарных частиц». Вот ка­ким Эйнштейном я себя тогда мнил: это воспитание физико-технического факультета, к сожалению, далеко не всегда соответствующее реально­му положению дел, и отсутствие скромности, не украшающее молодого человека. Но на физтехе действовало высказывание Л. Ландау: «скром­ность украшает девиц, да и то только до 12 лет».

Так я нанес незаслуженное оскорбление великому человеку, а он, проявив великодушие и снисходительность, отпустил меня с богом. И. Е. Тамм вмешался, чтобы в Министерстве среднего машиностроения, которое распределяло выпускников МИФИ, меня не смешали с грязью и тоже отпустили с богом. Меня распределили в аспирантуру ФИАН, ку­да я был зачислен с 15 апреля аспирантом И. Е. Тамма. Буквально перед моим приходом в теоротдел ФИАН на выборах в АН СССР И. Е. Тамм и А. Д. Сахаров были избраны академиками, а В. Л. Гинзбург и М. А. Мар­ков — членами-корреспондентами. И. Е. уже вернулся из Арзамаса-16 и с участием этих выдающихся людей (кроме А. Д. Сахарова, который остался в Арзамасе-16) начал функционировать знаменитый вторнич­ный семинар Тамма, и я был одним из участников этого семинара. Моему счастью не было границ.

ГОДЫ АСПИРАНТУРЫ. ПРЕПОДАВАНИЕ В МИФИ

С 1954 по 1957 год я был аспирантом И. Е. Тамма и продолжал за­ниматься проблемами мезодинамики в рамках модели Тамма-Данкова. В. П. Силин в это время начал постепенно отходить от этой тематики и все больше обращаться к кинетической теории электронов в метал­лах, к проблеме нулевого звука и ферми-жидкостных эффектов. Тогда же начал расцветать семинар по классической физике В. Л. Гинзбурга по средам, постепенно перерастая в городской семинар теоретиков. Я, естественно, тоже посещал этот семинар и как-то старался тянуться за В. П. Силиным. Но аспирантура заставляла меня продолжать мое де­ло, хотя и шло оно довольно медленно: потерпел неудачу метод Тамма-Данкова для задачи распада мезона, так как он свелся к теории воз­мущений, и специфика приближения Тамма-Данкова не проявилась. По  {37}  совету В. П. Силина и с согласия И. Е. Тамма было решено писать диссер­тацию по задаче двух нуклонов: задач рассеяния и связанного состояния, которыми я занимался еще при работе над дипломом.

Свободного времени было довольно много, и я приобрел новых друзей и сблизился со многими интересными людьми моего поколения. Хочу рассказать о некоторых из них.

Начну с Ю. М. Попова, ныне лауреата Ленинской и Государственной премий СССР, заведующего отделом ФИАН. Он на год раньше поступил в аспирантуру к И. Е. Тамму и, естественно, наши судьбы сразу же ока­зались связанными. Более того, одна из самых первых моих публикаций была с ним в «Письмах ЖЭТФ» в 1955 году. Ю. М. Попов очень нетри­виальный, довольно умный человек, с большим чувством юмора. По мо­ему мнению и, думаю, многих других, у Ю. М. Попова не было больших научных перспектив, и тем не менее он, безусловно, достиг многого. До­статочно сказать, что лазер на p/n-переходе предложен и рассчитан им — немногие могут таким похвастаться, даже будучи академиками РАН. Чем объясняется его успех? Первым делом, думаю, удивительной цеп­костью и хорошим чутьем. Он всегда поддерживал хорошие отношения с людьми, от которых имел «научный профит», которые ему помогали, и он умел эту помощь получать. Думаю, даже и я в самом начале его научной деятельности принес ему немалую пользу. Позже очень много сделали для его научной карьеры О. Н. Крохин, Л. В. Келдыш, Р. В. Хох­лов и особенно Н. Г. Басов. Ю. М. Попов очень рано и четко увидел в Н. Г. Басове восходящую звезду и сразу же пошел за ним, во всем по­могал Н. Г. Басову. Как правило, ему приходилось делать самую черную работу, за что Н. Г. Басов был ему благодарен и всячески его продвигал. Удивительно, что при этом он сохранял хорошие отношения со многими людьми. За юмор его ценили даже те, кто всячески поносил.

Вторая и, думаю, не менее важная причина его успехов в жизни и науке — это его жена. У Юры довольно невзрачная внешность. Это еще больше подчеркивалось, когда он находился рядом с женой, Н. Поповой. Как только эта красавица появилась у нас в компании аспирантов где-то в начале 1955 года, все ахнули: как мог ее Ю. М. Попов отхватить?! Только провинциальностью города Пензы, откуда родом были Поповы, и известностью отца Ю. М. Попова, крупнейшего венеролога города, мож­но объяснить этот явно неравный брак. Надя Попова, а для многих она была Наденькой, сделала очень много для карьеры своего мужа. Вместе с тем эта пара в совместной жизни была очень несчастлива. Она по на­стоящему его никогда не любила, но бросить мужа и уйти не могла —  {38}  уходить женщина в никуда не может, тем более необеспеченная. Он же, понимая хорошо последнее, лишил ее единственной радости — возмож­ности распоряжаться деньгами; даже мелочи для дома, не говоря уж о продуктах, всегда покупал и покупает до сих пор сам. Вот никуда и не уйдешь от него при такой жизни.

У меня с Юрой Поповым отношения складывались и развивались очень непросто. В частности, это объясняется тем, что я, в отличие от О. Н. Крохина, Л. В. Келдыша, Р. В. Хохлова и других, не был связан с Надей и Юрой Поповыми никакими обязательствами. Но мое отношение к ним тоже не было объективным — под давлением О. В. и Л. С. Богданкевич, с которыми у меня были далеко неформальные, дружеские от­ношения. Более того, мои «неформальные» отношения с Ларисой были «притчей во языцах» во всем ФИАНе, изрядно портили жизнь нашим семьям и в конечном счете привели к распаду семьи Ларисы и Олега. Я много лет очень холодно относился к Наде и Юре. Это было неспра­ведливо с моей стороны, и в последние годы я постарался искупить свою вину: помог Ю. М. Попову быть избранным в Академию естественных наук, и наши отношения стали нормализовываться.

Следующий, о ком я хочу рассказать, и с кем, начиная с аспирантских лет до конца его жизни, нас связывала дружба, — это В. П. Шабанский. Первое сильное впечатление о нем я получил уже на следующий день по­сле выдачи стипендии аспирантам, по-моему, в мае 1954 года. Он и Сла­ва Пофомов, так же как и Ролька Шабанский, аспирант В. Л. Гинзбурга, появились в ФИАНе, мягко говоря, сильно помятыми: у Славы был под­бит глаз, а у Рольки — выбиты зубы. Это они так повеселились после получения стипендии, а заодно все переломали в квартире у Славы Пофомова. В. П. Шабанский был необыкновенно одаренным человеком во многих областях. Во-первых, он был вполне приличным физиком и внес довольно значительный вклад в физику магнитосферы Земли и ради­ационных поясов, написал хорошую монографию, за что был удостоен Ломоносовской премии. Во-вторых, он был прекрасным рассказчиком, излагал громко и аппетитно. Но самое главное — он был хорошим му­зыкантом: играл на многих инструментах, в особенности на гитаре, и пел — пел великолепно. Пластинка, выпущенная нами после его смерти по магнитофонным записям, — прекрасное доказательство тому. Он пел и В. Высоцкого, и Б. Окуджаву, но лучше всего у него получались русские романсы, сопровождаемые прекрасной игрой на гитаре; это была именно игра, а не аккомпанемент.

Большим несчастьем В. П. Шабанского и для всех, кто любил и дружил  {39}  с ним, и, что самое страшное, — для его собственной семьи, бы­ла тяжелая форма алкоголизма. Он пил безбожно, состояние, в кото­рое он впадал во время запоев, нельзя передать словами. Он лечил­ся, периодически кодировался, затем в течение 2-3 месяцев не пил, не мог пить, но с нетерпением ждал того дня, когда ему можно будет на­питься, и тогда на 2-3 недели превращался в огромное отвратительное животное. Благо, это видела только его жена и, может, случайно еще несколько человек. Потом он выходил из этого состояния и опять на 2-3 месяца «завязывал». И это периодически продолжалось много лет, пока сердце не отказало, и на 58-м году жизни в 1986 году он ушел от нас насовсем. Ушел, унеся с собой то наслаждение, которое он до­ставлял своим голосом; осталась только пластинка, книга по магнито­сфере Земли, самоучитель игры на гитаре и память, глубокая память о нем.

В последние годы жизни В. П. Шабанский особенно сблизился со мной; почти каждую субботу они с женой приезжали к нам, и он, смоля сигарету за сигаретой и глотая, как наркоман, стакан за стаканом креп­кий кофе (благо тогда я еще мог себе позволить угощать кофе в любом количестве), много говорил и довольно часто пел. Тогда-то я и сделал записи, которые легли в основу выпущенной после его смерти грампла­стинки. Мне кажется, что наше сближение во многом объясняется моим терпением к его многословию последних лет. Многие по этой причине стали его избегать, и он чувствовал себя очень одиноким и ненужным. Ушел он из жизни, исчерпав себя.

Совсем кратко о С. И. Сыроватском, который, как и В. П. Шабанский, был аспирантом теоретического отдела в те же годы, что и я. Его руко­водителем был С. З. Беленький, умерший в возрасте 40 лет. Сам С. З. Бе­ленький был очень неординарным человеком. Я всегда думал, глядя на него, что в цирке либо на эстраде он был бы великолепным комиком: юмор так и извергался из него. С. И. Сыроватский был поздним студен­том и поэтому поздним аспирантом, прошедшим войну и испытавшим на себе все ее тяготы. Это и стало причиной его ранней смерти. Вна­чале у него случился инфаркт, очень тяжелый, примерно в 40 лет, а в 50 лет он уже ушел из жизни. Я с С. И. Сыроватским не был близок. И решил написать о нем по причине, которая станет ясной из дальнейше­го. Он очень много работал, как бы наверстывая упущенное, и работал очень успешно. По существу, после Альфвена он внес наиболее суще­ственный вклад в магнитную гидродинамику и в этом смысле вошел в число классиков. Классическими считаю его результаты по устойчивости  {40}  тангенциального разрыва и особым точкам МГД течений. Не случайно в «Электродинамике сплошных сред» Л. Ландау и Е. Лифшица в разде­ле «Магнитная гидродинамика» он неоднократно цитируется. Вообще, весь этот раздел написан по кандидатской диссертации С. И. Сыроватского.

Но вот значение его работы по разрыву тока и перезамыканию сило­вых линий магнитного поля его ученики, по-моему, сильно преувеличи­вают. Возможно, применительно к магнитосфере Земли С. И. Сыроватский первым сказал об этом, и это, действительно, — его большая заслуга, но само явление есть не что иное, как неустойчивость плоского спинчованного (самосжатого) токового слоя, и физикам-плазменщикам давно известна не только линейная, но и нелинейная стадия этой неустойчиво­сти, известная как структуры Кварцхавы. Я ему об этом говорил, когда в лаборатории физики плазмы по его предложению А. Г. Франк присту­пила к экспериментам по проверке теории С. И. Сыроватского. И он, по существу, согласился со мной. Тем не менее, эксперименты в течение ряда лет проводились и, с моей точки зрения, ничего принципиально нового по сравнению с опытами И. Ф. Кварцхавы не дали. Просто А. Г. Франк эксперименты проводила после создания теории С. И. Сыроватского, а поэтому более целенаправленно. В то же время опыты И. Ф. Кварцхавы были объяснены Н. Н. Комаровым и В. М. Фадеевым еще в начале 60-х годов, т.е. значительно раньше работы С. И. Сыроватского, которая, от­дадим должное, была более глубокой и сообщала о ряде неучтенных ра­нее явлений.

Наконец, хочу несколько слов сказать о Г. М. Ваградове. Он был аспи­рантом лаборатории физики атомного ядра, но меня с ним свела общая комната в общежитии аспирантов. Жора Ваградов, из Тбилиси, закон­чил Тбилисский университет и поэтому по духу и житейским традициям был мне близок. Мы жили душа в душу, сохранив эти дружеские чув­ства до сих пор. Наши научные интересы были далеки друг от друга: он занимался теорией ядра у М. Казарновского и после окончания аспиран­туры остался работать в той же лаборатории. Он не стал очень крупным ученым, но пользуется хорошим авторитетом в институте ядерных иссле­дований и вполне заслуженно. Мы с ним вместе часто проводили свобод­ное время, естественно, много общались и, наверное, во многом повлияли друг на друга в чисто человеческом плане. Наша комната в общежитии на улице Д. Ульянова (недалеко от ФИАН) была центром кристаллиза­ции аспирантов-теоретиков ФИАН. Здесь устраивались пьянки, танцы по субботам и отсюда ходили в пешие походы по Подмосковью. Постоянными  {41}  активистами этих мероприятий были Л. В. Келдыш, Ю. М. Попов с женой, Е. Е. Ловецкий, В. М. Байер, Д. Г. Санников и другие.

Работа над диссертацией шла очень вяло: метод Тамма-Данкова по­степенно себя изживал, и в этом смысле я ничего интересного расска­зать не могу. Но в годы аспирантуры со мной произошли два случая, которые скорее больше характеризуют И. Е. Тамма, и поэтому я расска­жу о них и этим закончу мои впечатления о И. Е. Тамме. Обычно пер­вый год аспирантуры в основном посвящен сдаче кандидатского мини­мума. По языку и по специальности все прошло гладко. А вот по фило­софии у меня произошла осечка. Известно, что не философию должен знать аспирант, а философ должен знать аспиранта как очень активно­го молодого человека, интересующегося трудами классиков марксизма-ленинизма. Это, кстати, относится и к студентам, изучающим марксизм-ленинизм и философию в институтах, и я это хорошо знал по своему опыту. Но причиной моего провала стало стихийное бедствие. На пер­вом году аспирантуры я еще по совместительству продолжал препода­вать математику в МИФИ и даже готовил задачник по теории функ­ций комплексного переменного. К несчастью, в течение обоих семестров часы занятий в МИФИ совпали с часами занятий по философии в ас­пирантуре ФИАН. Философ, естественно, меня не знал и практически впервые увидел меня на экзамене летом 1955 года. В комиссии, кро­ме него, состояли еще какой-то философ с кафедры философии АН и физик — зав.лабораторией оптики М. М. Сущинский. Вопросы мне до­стались идеальные: работа Ф. Энгельса «Происхождение семьи...» и «Волновые и корпускулярные свойства материи как проявление един­ства противоположностей в диалектике». Первый вопрос я знал, так как это было единственное произведение классиков, которое я читал. Всю остальную философию я изучил по краткому справочнику М. Розенталя, в котором, например, утверждалось, что кибернетика — лженаука, придуманная империалистами. Вот в этом я чистосердечно и признал­ся философу. В результате по первому вопросу было сказано, что я его не знаю, а по второму, который свелся к смыслу волновой функции в уравнении Шредингера, оказывается, я ничего не понимаю. Выстави­ли мне по обоим вопросам двойку. Я не злопамятен, но до сих пор не могу простить М. М. Сущинскому, который знал, что я теоретик и что никто из них, экзаменаторов, в том числе и сам М. М. Сущинский, в уравнениях Шредингера и Дирака лучше меня, по определению, раз­бираться не мог. Так или иначе, я создал проблему: меня полагалось исключить. Отстоял меня И. Е. Тамм, который лично явился на партком  {41}  и настоял на пересдаче экзамена. Все лето я зубрил классиков, а осенью на пересдаче чуть вновь не провалился. Я сдавал вместе с по­ступающими в аспирантуру, и поэтому меня начали спрашивать по ис­тории партии, а не по философии. Опять я поплыл, но тут меня спас Л. И. Петренко, зав. отделом аспирантуры ФИАН, редкой доброты че­ловек. По его просьбе мне выставили мне четверку и отпустили с бо­гом. Вечером того же дня мы это отметили в «Арагви», и Л. Петрен­ко, огромный детина, на плечах дотащил Н. Дривинг (жену С. Баканова) и Г. Ловецкую (жену Ж. Ловецкого) от «Арагви» до Кропоткин­ской, где жили Бакановы и где мы продолжили экзамен по филосо­фии.

Я очень всегда гордился и горжусь до сих пор этой двойкой по филосо­фии, так как я был вторым: первым, кто получил двойку по философии во время сдачи кандидатского минимума в ФИАН, был А. Д. Сахаров.

Теперь о втором случае, который тоже связан с именем И. Е. Тамма и который также характеризует больше его, чем меня. Уже из изло­женного видно, какую большую роль в моей жизни сыграл И. Е. Тамм: вытащил из ИХФ, спас от отчисления из аспирантуры. А третий слу­чай говорит совсем о другом. Произошло это в 1956 году после по­явления работы Янга и Ли по несохранению четности. Тогда на се­минаре И. Е. Тамма я высказал предположение, что из-за несохранения четности электроны ядерного распада должны быть поляризова­ны и это должно проявиться в аномалии рассеяния распадных элек­тронов по сравнению с рассеянием ускорительных электронов, эмити­руемых из горячего катода. Мне тогда казалось, что это может быть причиной тех аномалий, которые наблюдал еще до войны Д. В. Ско­бельцын при исследовании рассеяния электронов. И. Е. Тамм очень за­горелся этой идеей и на следующий день принес ворох бумаг с подроб­ностями вычислений явления двойного рассеяния распадных электро­нов. Я принялся за работу и, по существу, в течение двух месяцев про­верял расчеты И. Е. Тамма. Меня подгонял Ю. В. Анищенко, аспирант Д. В. Скобельцына, которому еще раньше была поручена перепровер­ка экспериментов Д. В. Скобельцына. Он также присоединился к мо­ей идее и ждал результатов вычислений для целенаправленной поста­новки экспериментов. Вычисления И. Е. Тамма оказались безупречны­ми. Более того, они показали, что главный эффект возникает имен­но в двойном рассеянии, которое при больших углах может превзой­ти эффект однократного рассеяния. Я этого не предполагал и, более того, по своей необразованности не понял тогда, что И. Е. Тамм рассчитал  {43}  новый эффект, а не тот, который я предлагал: эффект отсут­ствия усреднения по начальным состояниям и поэтому увеличение се­чения рассеяния при больших углах. Не заметив этого, я на радостях написал статью, взял в соавторы Ю. В. Анищенко, вызвавшегося про­верить эффект на эксперименте, и послал ее в ЖЭТФ. И. Е. Тамм да­же виду не подал, что заметил мое хамство; только спустя много лет я узнал, что в действительности он это заметил. А я даже не по­нял тогда... Я очень горжусь этой работой, так как сделана она бы­ла по моей инициативе, хотя и не по моей идее. И как многое дру­гое, эта статья — подарок И. Е. Тамма мне и одна из многих работ, сделанных И. Е. Таммом, но автором которых он не числится. Эти­ми словами о великом прародителе Дон-Кихотов, о человеке, кото­рый дал миру не только электронно-позитронные силы, квазичасти­цы, поверхностные таммовские уровни и метод Тамма-Данкова, но и А. Д. Сахарова, В. Л. Гинзбурга, В. Я. Файнберга и многих других Дон-Кихотов, я хочу закончить рассказ о моем пребывании в аспирантуре ФИАН.

Защитил я кандидатскую диссертацию 26-го апреля 1958 года уже будучи сотрудником Физико-энергетического института в Обнинске (то­гда п/я 412). Я даже не помню, был ли И. Е. Тамм на защите. Скорее всего, нет. По крайней мере, он диссертацию не читал, поскольку точ­но знаю, как в 1962 году он восхищался работой французского физика М. Леви, который просто повторил мой результат. Об этом И. Е. Тамму сказал В. П. Силин. В то время меня самого моя диссертация уже не интересовала. Я твердо решил последовать за В. П. Силиным и уйти из мезодинамики в классическую физику. К тому же тогда я, втайне от моих родственников в Тбилиси, женился, и жена была на сносях. На защите тайное должно было стать явным, и эта проблема так меня вол­новала, что я даже не помню, как прошла моя защита. Но об этом будет рассказано ниже.

ГОД НА ПЕРВОЙ АТОМНОЙ ЭЛЕКТРОСТАНЦИИ

Летом 1957 года я закончил аспирантуру ФИАН и возникла пробле­ма моего трудоустройства. Я уже говорил, что В. Л. Гинзбург мягко вос­препятствовал тому, чтобы я остался в теоретическом отделе, сказав, что при прочих равных условиях он предпочтение отдает еврею. Да и к тому же у меня не было московской прописки; обещание, что скоро женюсь и  {44}  прописка будет, по-видимому, на него не подействовало. И. Е. Тамм по­пытался устроить меня к Гаврилову в Челябинск, но из этого ничего не получилось. Я уже рассказал выше, что Ю. Вахрамеев отсоветовал ему брать меня к себе. Не прошла и рекомендация И. Е. Тамма к Н. Н. Бого­любову. У него тогда был в аспирантуре А. Н. Тавхелидзе, который, как мне кажется, так же как и Ю. Вахрамеев, для моего же «блага» отсове­товал Н. Н. Боголюбову взять меня к себе.

Устроил меня на работу в Обнинск В. М. Агранович, с которым я по­знакомился на семинаре В. Л. Гинзбурга и который тогда искал пути сближения с В. Л. Гинзбургом и почему-то решил, что я могу поспособ­ствовать этому. Так или иначе, но именно он посоветовал Л. Усачеву, за­ведующему теоретическим отделом Физико-энергетического института в Обнинске, взять меня к себе. И с 1 октября 1957 года, спустя почти полго­да после окончания аспирантуры, я был зачислен научным сотрудником ФЭИ. В этом же году, 4-го октября, был запущен первый искусственный спутник Земли, и это толкнуло меня на смелый шаг — жениться. Мы с Тамарой Александровной расписались 8 октября, и за всю свою жизнь я ни разу не пожалел об этом. С женой мне повезло, хотя наш брак в Тбилиси встретили в штыки и даже предприняли попытку нас развести. Но попытка оказалась безуспешной⁹.

В Обнинске я провел год с небольшим и в декабре 1958 года вернулся в ФИАН. Там я встретился с новыми людьми, новыми переживаниями и впечатлениями. Но обо всем по порядку.

Начну свой рассказ с В. М. Аграновича, который, как я уже отметил, и привел меня к Л. Усачеву. В ФИАН были известны два Усачева: «ум­ный» — Лев, и «глупый» — Юра Усачев, сотрудник М. А. Маркова. Сам Л. Усачев в моей жизни, помимо того, что принял меня на работу, пове­рив В. Аграновичу, никакого следа не оставил. С В. М. Аграновичем же связан ряд интересных моментов моей жизни, и о нем я хочу рассказать.

В. М. Агранович, безусловно, способный физик-теоретик, представи­тель школы А. С. Давыдова. Занимался он тогда экситонами в твердых телах и молекулярными кристаллами. Он и меня привлек к этой деятель­ности: у нас имеются совместные две или три опубликованные работы, которые, однако, я своими не считаю, они полностью его. Вместе с тем  {45}  он научил меня некой общей феноменологической методике описания мо­лекулярных кристаллов, которой я воспользовался при написании моей первой книги с В. П. Силиным «Электромагнитные свойства плазмы и плазмоподобных сред», М., 1961 год. Сам В. М. Агранович опубликовал очень неплохую книгу с В. Л. Гинзбургом «Кристаллооптика с учетом пространственной дисперсии и теория экситонов». Думаю, она написана В. М. Аграновичем полностью — по стилю видно.

О человеческих качествах В. М. Аграновича не могу, к сожалению, отозваться столь же хорошо. В то время женой В. М. Аграновича была Н. Омельяновская, дочь известного философа — академика О. М. Омельяновского. Володя очень любил говорить — «моя жена Наташа». Но любил ли он ее, очень сомневаюсь. Он, по-моему, никого не любил, кроме себя. И делал только то, что ему было выгодно. Тогда ему была выгодна жена Наташа, а как только академика не стало, а точнее вся его антиборовская идеология в начале 60-х годов рухнула, и он перестал что-либо значить, В. М. Агранович поспешил с ней расстаться.

С именем академика О. Омельяновского связана одна история, сви­детелем которой я был. В то время наступила хрущевская оттепель и двери нашей страны открылись для иностранцев, в том числе для физи­ков. И вот в 1959 году к нам должен был приехать Н. Бор, на идеализме которого и сделал свою академическую карьеру О. Омельяновский. Есте­ственно, ему хотелось встретиться с Н. Бором, и В. Агранович попросил меня помочь организовать эту встречу. Я взял разрешение у И. Е. Тамма, и встреча состоялась. Свидетелем этой встречи я и был. Происходило это в теоротделе ФИАН, на 4-м этаже в кабинете И. Е. Тамма. Во время пребывания Н. Бора в теоротделе дверь открылась, вошел О. Омельянов­ский, представился. Н. Бор спросил его: «Кто вы по специальности?» По­следовал ответ — философ. Н. Бор, словно не поняв, переспросил: «А кто же вы по специальности?» Последовал тот же ответ, и тогда Н. Бор за­думчиво сказал: «А вот у нас, у физиков, философ — В. Гейзенберг!» Воцарилось неловкое молчание. И тогда я подумал, что только в нашей стране вузы плодят философов, которые не являются специалистами ни в одной области науки. Ведь философия в нашей стране считалась «на­укой всех наук». Знать при этом ничего не требовалось. Это прекрасно понимали все, в том числе и В. М. Агранович, который, как и все, снис­ходительно, а может, и с неприязнью относился к своему тестю; и как только тот стал никем, сразу же перестал быть его зятем.

По всем другим параметрам Володя остался хорошим физиком, и я к нему, как и он ко мне, отношусь с уважением, считая его, однако,  {46}  все-таки человеком «высокой проходимости», никого по-настоящему не любившим. Трудно жить таким людям, тем более, если это «написано» на лбу.

Второй физик, о котором я хочу с теплотой отозваться, — это В. Ставинский. Он не был выдающимся физиком, занимался ядерными реак­циями и константами этих реакций, их теоретическим расчетом; труд­ный и кропотливый труд, который закончился выпуском многотомного справочника. Но человеком он был очень хорошим и остался таким. Мы с ним были очень дружны, дружили семьями. Правда, вся моя семья тогда состояла из двух человек — я и моя жена, а летом 1958 года ро­дился сын Зураб. У В. Ставинского же были жена и две маленькие до­чери. И когда родился Зураб, он подарил мне фарфоровую вазу и книгу М. Е. Салтыкова-Щедрина «История города Глупова». С надписью: «По­роднился ты с русским народом, так пойми душу русскую». Немногим русским хватает смелости признаться в этом. И это самое сильное впе­чатление, которое он оставил во мне. И если я люблю Россию, а иногда мне кажется, что я понимаю ее лучше многих русских, то во многом благодаря влиянию В. Ставинского и великой книги, которую он мне подарил.

В Обнинске я познакомился и с другими интересными людьми. От­мечу таких, как А. И. Лейпунский, — один из крупнейших физиков-ядерщиков; Г. И. Марчук, крупным ученым которого ни в какой области не назовешь, но который достиг всех мыслимых и немыслимых академи­ческих высот, вплоть до президента АН СССР. «Воистину, неисповедимы пути Господни». Вместе с тем человеческую доброту и чувство благодар­ности у него не отнимешь. Это тоже важно.

Но вот еще один человек, который не сыграл в моей жизни ника­кой существенной роли, но которого я очень часто цитирую. Это Валя Турчин, известный советский диссидент, впоследствии эмигрировавший в США. В нашей стране он широко известен тем, что собрал и опублико­вал две книжки «Физики шутят». Это очень интересный труд. И вообще, сам В. Турчин был весьма интересным человеком, автором умной статьи «Страх как форма мышления советского человека». За эту статью и по­платился он Родиной. Но статья была правдой и останется правдой до тех пор, пока все родившиеся до перестройки не вымрут и не появится новое поколение непокорных. Лучше я процитирую его хорошую поэ­му: «Я царь природы — человек!», из которой помню только несколько строк.  {47} 

Пасутся овцы на лугу

И воду пьют из речки.

Я подражать вам не могу,

Счастливые овечки!

Работать должен я весь век,

Я царь природы — человек!

Совокупляются собачки,

Сперва с одной, потом с другой,

Потом устраивают драчки

Из-за красотки молодой.

А я с одной женой весь век,

Я царь природы — человек!

Зато собаки, звери, птицы

Подохнут где-нибудь в лесу.

Мне умереть так не годится,

Меня на кладбище снесут.

И успокоюсь там навек

Как царь природы — человек!

После отъезда в США я его не видел, хотя он и приезжал в Россию, но мы не встречались.

Вот, пожалуй, и все, что я вынес из Обнинска. В конце 1958 года, мы — я, жена и полугодовалый Зураб — со своим скромным скарбом в кузове грузовика поздним декабрьским морозным днем перебрались в Москву.

ЭТАЛОННАЯ ЛАБОРАТОРИЯ ФИАН

Итак, с конца декабря 1958 года я снова в ФИАН, но уже в эталон­ной лаборатории, которая была основана В. И. Векслером, но которой в то время руководил М. С. Рабинович. С них я и хочу начать свой рас­сказ, поскольку оба они сыграли большую роль в моей жизни. Попал я в эталонную лабораторию по рекомендации Б. М. Волотовского, который до того сам работал в этой лаборатории и, уходя в теоретический от­дел, рекомендовал меня М. С. Рабиновичу со следующими словами: «Анри, думаю, станет очень скоро намного важнее для лаборатории, чем Л. М. Коврижных». Последний тоже сыграл важную роль в моей жизни, и я о нем также расскажу ниже.

В лаборатории, в которой я проработал до 1988 года, тогда рабо­тали 5 теоретиков: Л. М. Коврижных, Л. С. Богданкевич, И. С. Данилкин, А. Н. Лебедев и Е. М. Мороз. Теоретиками были и М. С. Рабинович и  {48}  A. А. Коломенский, но они были начальниками. Хотя руководил лабора­торией М. С. Рабинович, истинным ее руководителем был В. И. Векслер. М. С. Рабинович и А. А. Коломенский руководили двумя секторами: пер­вый — сектором физики плазмы, а второй — сектором циклических ускорителей. Они были и оставались мальчиками В. И. Векслера.

В. И. Векслер был, пожалуй, одной из колоритнейших фигур после И. Е. Тамма. Он был воспитанником детского дома и описан в известном романе Макаренко. Родители его уехали из России, а он стал беспри­зорником. В детской колонии окончил школу монтеров, потом вечерний институт связи и прочитал первый том учебника А. Абрагама «Электри­чество». Если учесть, что он был 1909 года рождения и довольно много скитался во время разрухи по России, то, по-видимому, только перед войной он осилил Абрагама и тут же придумал принцип автофазировки — основу всех современных ускорителей. Независимо от В. И. Векслера этот принцип был предложен и американским физиком Д. Макмиланом, лауреатом Нобелевской премии. Последнее обстоятельство не позволило В. И. Векслеру стать лауреатом Нобелевской премии. Позже Д. Макмилану и В. И. Векслеру за этот принцип была присуждена престижная премия «Атом для мира».

В. И. Векслер был от меня далек, тем более, что тогда он работал в Дубне и лишь наездами появлялся в ФИАН. Уж не знаю почему, но ко мне он относился очень тепло. То ли потому, что познакомился со мной на конференции в Риге в 1960 году, или Катя Векслер, которая знала меня по МИФИ, сказала обо мне что-то лестное, а может знал, что мы вместе с В. П. Силиным в это время начали писать нашу книгу, но факт остается фактом, он пригласил меня в Дубну весной 1960 го­да для чтения лекций для молодых сотрудников-теоретиков по физике плазмы. Две недели, проведенные в Дубне, и эти лекции, на которые часто ходил он сам, навсегда останутся в моей памяти. Здесь я воочию убедился в остром уме и образном языке В. И. Векслера, этого знаме­нитого колониста. Чего стоили некоторые его высказывания! Например, ему позвонили из общих служб ОИЯИ и сказали, что наличие в его ла­боратории отдельных мастерских наряду с центральными неправильно, поскольку приводит к дублированию работ. Ему, по-видимому, очень не хотелось расставаться с мастерскими, и он ответил: «Вот у меня два яйца, и если вы мне докажите, что они дублируют друг друга, я готов отрезать одно из них!» На этом телефонный разговор прекратился, как и разговоры о ликвидации мастерских. Или еще один случай: как-то на ученом совете обсуждались работы, которые представлялись на  {49}  международную конференцию. Докладывала Н. Биргер. В. И. Векслер задал несколько вопросов, а потом сказал, что результаты сырые и требует­ся их более детальное «обсасывание»; именно это слово он употребил. Н. Биргер возразила, что такое замечание он уже ранее сделал, и они уже обсосали сколько могли. На это последовала реплика В. И. Векслера: «Наташа! Вы могли что угодно сосать, но результаты эксперимента не обсосаны!» Вот тебе и Векслер. После этого я верил, что и многие другие образные высказывания, которые ему приписываются, могли дей­ствительно принадлежать ему.

Умер В. И. Векслер рано, в 59 лет, так и не успев прочитать второй том учебника Абрагама. И жизнь у него была не очень легкой. Я считаю, мне повезло, что хоть и ненадолго, но судьба все-таки свела меня с ним.

Теперь о М. С. Рабиновиче. Я с ним проработал около 25 лет и ни­когда и нигде его не предавал. В 1960 году я дал ему слово, что пойду с ним, и слово сдержал. А он меня предал и предал жестоко, что, по-видимому, сильно отразилось и на моем здоровье. Но обо всем по по­рядку. Я работал в лаборатории физики плазмы с 1959 по 1988 год, а М. С. Рабинович умер весной 1983 года. Сразу же скажу, что работал я с ним с наслаждением. Он довольно быстро оценил меня и уже через полтора года, весной 1961 г., дал звание старшего научного сотрудни­ка, а позже, по моей просьбе, пригласил В. П. Силина в лабораторию и создал теоретический сектор. Наконец, он очень помог мне при защите докторской диссертации в 1964 году. Позже, когда В. П. Силин ушел из лаборатории, я остался верен слову и остался с М. С. Рабиновичем. Счи­таю, что мы понимали друг друга, и я отвечал взаимностью. Я сделал все, чтобы Маша Рабинович, дочь М. С. Рабиновича, была зачислена на физфак МГУ, а еще раньше занимался со старшей дочерью М. С. Раби­новича, Ирой, при ее поступлении на мехмат МГУ, протежировал ей на работе у И. Прангишвили. И что самое главное, по моей инициативе ве­лись в лаборатории важные правительственные работы, причем на всех уровнях всегда на первое место я выдвигал М. С. Рабиновича. Естествен­но, потому, что я верил его словам, когда он говорил, что меня следует выделить в отдельную лабораторию. Когда же он умер, выяснилось, что все было продумано заранее и что лабораторию ни в коем случае мне нельзя отдавать. Заведующим лабораторией стал Л. М. Коврижных. За­чем нужно было меня обманывать?! Ведь нет ничего горше обманутых надежд! Этот его поступок и оттолкнул меня от его семьи, с которой я был в свое время близок, и даже от его памяти. А жаль, годы показали, что другие его не очень-то ценили и сегодня в Отделе физики плазмы  {50}  его памятью не очень дорожат.

Тем не менее, эти слова — слова моей обиды. Объективно же следует отметить незаурядную роль М. С. Рабиновича как в жизни ФИАН, так и для всего плазменного сообщества нашей страны. Я не буду говорить о его роли в расчете и проектировании дубнинского синхрофазотрона (это было до меня), скажу только о его роли в развитии физики плазмы в нашей стране.

Прежде всего, это стеллараторная программа. Для проведения в жизнь этой программы в недрах эталонной лаборатории и была создана лаборатория физики плазмы. Это была его инициатива, и думаю, что вклад этой лаборатории значителен не только в масштабах нашей стра­ны, но и всего мира.

По инициативе М. С. Рабиновича был создан Совет по комплексной проблеме физики плазмы АН СССР, который потом распался на три со­вета, один из которых, а именно, Совет по высокотемпературной плазме, возглавлял сам М. С. Рабинович. Более того, реально практически все­ми делами Совета по комплексной проблеме физики плазмы, которым руководил и руководит до сих пор академик Б. Б. Кадомцев¹⁰, руково­дил М. С. Рабинович. В частности, ежегодные сессии Совета, которые до сих пор традиционно проводятся весной в Звенигороде, — это детище М. С. Рабиновича.

Его детищем является и журнал «Физика плазмы», который за очень короткое время стал одним из лучших журналов Академии наук и, по­жалуй, лучшим в области физики плазмы среди всех журналов мира. Все это сделал М. С. Рабинович.

Он сделал еще и много другого. Он не прикрыл работы по радиацион­ному ускорению, начатые по инициативе В. И. Векслера, и даже придал этим работам новый импульс, когда в конце 60-х годов было обнаружено аномальное поглощение СВЧ излучения плазмой при больших мощно­стях. Это явление легло в основу целого нового направления в области оборонных работ, получившего название «радиоэлектронной борьбы» — использования мощного СВЧ излучения для силового и функциональ­ного поражения. Он одним из первых понял перспективы использования сильноточных релятивистских электронных пучков, которыми я зани­мался, и в начале 70-х годов выступил с предложением развития работ по релятивистской СВЧ электронике. И это тоже М. С. Рабинович. И тем не менее, его заслуг почему-то не хотели замечать в Академии наук: он  {51}  так и не был избран в АН, хотя этого, безусловно, заслуживал. В 1982 го­ду, перед его кончиной, я просил А. М. Прохорова, который тогда очень «толкал» Н. В. Карлова, чтобы он отложил избрание Н. В. Карлова на два года и провел М. С. Рабиновича. Он и слышать не захотел. Теперь локти кусает, но поздно: вырастил человека без принципов на свою го­лову.

Не знаю, ценил ли М. С. Рабиновича кто-либо так, как ценил его я. Он это знал, но почему-то меня недолюбливал — то ли побаивался, то ли попросту считал варягом. Бог ему судья!

Безусловно, ключевой фигурой в окружении М. С. Рабиновича в лабо­ратории физики плазмы был И. С. Шпигель. Мне даже казалось, что он управляет М. С. Рабиновичем. Это человек очень цельный и решитель­ный. У него не было физического образования, но любознательностью и самообразованием он быстро ликвидировал этот пробел и создал весь­ма неплохой коллектив физиков, работающих на стеллараторе. Вместе с тем он не терпел сильных и самостоятельных людей и от них избавлялся очень резко. Так поступил он с А. П. Попрядухииым, который как физик был на голову сильнее его. По этой же причине от него ушли П. С. Стрел­ков, М. Ивановский и др., а оставшиеся старались ему не перечить, не возражать, считая это небезопасным.

И. С. Шпигель был практичен в житейском смысле: он не рвал отно­шений даже с теми, кто его недолюбливал, но казался нужным. К таким принадлежал и я. Более того, он прекрасно знал, что я его не люблю, но поддерживал со мной приятельские отношения и даже успешно ис­пользовал меня: в личном образовании, в помощи зятю либо племяннице в г. Харькове. Но и в ответ он мог оказать добрую услугу, если это не стоило особых усилий. В принципиальных вопросах он придерживал­ся четкой политики, а эта политика господствовала во всей лаборатории физики плазмы. К сожалению, она носила национальный характер. При­веду один пример. Перед смертью М. С. Рабиновича я, понимая его роль в лаборатории, пришел к нему и сказал, что пока есть время, необходимо занимаемые им ключевые позиции в сообществе физиков-плазменщиков поделить между собой, чтобы сохранить за нашей лабораторией. Име­лись в виду лаборатория, Совет по высокотемпературной плазме и жур­нал «Физики плазмы». Я предложил: я заведую лабораторией, он — жур­налом, а Советом — Л. М. Коврижных; либо второй вариант: он руководит лабораторией, я — журналом, а Л. М. Коврижных — Советом. Разговор был между нами. Не прошло и недели как жена Б. Б. Кадомцева уже говорила Н. Л. Циицадзе о том, какой плохой я человек, раз при жизни  {52}  М. С. Рабиновича хочу занять его место. И думаю, все, что произошло после смерти М. С. Рабиновича, дело рук И. С. Шпигеля.

В науке И. С. Шпигель, как я уже отмечал, достиг значительных ре­зультатов благодаря своей любознательности и стремлению восполнить недостаток образования. Благо он умел оседлать лошадей, на которых ездил. Одним из таких был И. С. Данилкин. Вся стеллараторная про­грамма лежала на его плечах, он был той рабочей лошадкой, которая тянула воз. И таким остался, так и не защитив докторскую диссертацию. Саму же идею стелларатора, точнее ту изюминку, которая вывела лабо­раторию на высокую орбиту, предложил Л. М. Коврижных, а довели до инженерных расчетов и реального воплощения в жизнь И. С. Данилкин и И. С. Шпигель.

Л. М. Коврижных, безусловно, способный физик-теоретик, но боль­шой «любитель жизни», что ему, однако, не мешало добиться успеха. Ему во многом везло, так как его сильно поддерживали в лаборатории. Этим объясняется Ленинская премия, которую он получил благодаря мудро­сти М.С.Рабиновича, включившего его в удачную компанию. Этим же объясняется и докторская диссертация, которую во многом ему помог сделать В. Н. Цытович. Но надо все же отметить, что в премиальную ра­боту его вклад значительный, хотя премию дали не работе, а коллективу авторов. И в докторской диссертации вся физика принадлежит ему са­мому: просто В. Н. Цытович никогда не знал физику хорошо, а помогал Льву лишь в технике. Так Л. М. Коврижных стал практически полным наследником М. С. Рабиновича, но не по заслугам, а по желанию как са­мого М. С. Рабиновича, так и особенно И. С. Шпигеля. Л. М. Коврижных никогда не испытывал благодарности к людям, которым он чем-то обя­зан. Только этим я объясняю его неприязнь к В. Н. Цытовичу. Вместе с тем хочу отметить невыносимый эгоизм В. Н. Цытовича, который только о себе и заботится. То, что он помог Л. М. Коврижных, по-моему, в основ­ном заслуга Эммы, жены Вадима, женщины очень умной и сознававшей будущую роль Л. М. Коврижных в жизни лаборатории. Но вот если сам Лев кому-то сделал добро, то к этому человеку он относится тепло. Пере­мена в его отношении ко мне, считаю, произошла из-за его благородного поступка — неоценимой помощи в организации и проведении защиты док­торской диссертации моего ученика Р. Р. Киквидзе¹¹, что нас в последнее время несколько сблизило. А может, то, что мы разошлись по разным отделам и наши пересечения стали реже и в другом русле. Так или иначе,  {53}  мы сейчас добрые приятели.

Раз уж я заговорил о В. Н. Цытовиче, скажу до конца, что я о нем ду­маю. Вадим неплохо знает технику теоретической физики, но практиче­ски лишен физического чутья. Последнее он компенсирует колоссальной работоспособностью; считает все и вся! И естественно, иногда наталки­вается на какой-то интересный счетный эффект. Но большая часть его работы — это аккуратный счет известных явлений, получающих оче­редные уточнения, т.е. я бы сказал — «радиационные поправки высшего порядка».

Человек В. Н. Цытович доброжелательный, воспитал многих дип­ломников и аспирантов, не требуя от них признательности. Я даже ска­жу, что многие его воспитанники платили ему черной неблагодарностью. Но это, думаю, плата за равнодушие: он воспитывает учеников не пото­му, что любит свой труд и «своих детей», а просто так положено. Души своей он в них не вкладывает, поэтому нередко они такими же черствы­ми остаются и к нему. Мне всегда было жалко Вадима, поскольку все его эксплуатировали: и неблагодарные аспиранты, никогда не сказавшие о нем доброго слова, и Коврижных, и М. С. Рабинович, и даже В. Л. Гин­збург, который так и не захотел его взять в теоротдел ФИАН, хотя книг ему Вадим написал предостаточно, и Р. З. Сагдеев, который всегда о нем отзывался пренебрежительно. Рано защитивший докторскую диссерта­цию, он долго ждал получения сектора. Более того, страдал от комплекса неполноценности. Я решил помочь ему освободиться от этого комплек­са и, когда организовался отдел теоретической физики в ИОФАН, взял его к себе и создал для него сектор. Но Вадим как был одиночкой, так им и остался. Думал всегда о себе и пробивал дорогу только себе. Но из этого тоже можно извлечь пользу. Например, как представитель на­шей страны в Оргкомитете Международной конференции по явлениям в ионизованных газах, он был идеален: себе дорогу пробивал, но и дру­гим доставалось кое-что от его бурной деятельности. Это хорошо, но то, что мыслить себя без «заграницы» он не может, а «здесь», как ребенок, живет только за чужой счет и только по принципу «скажи, что мне де­лать» — никуда не годится. В конце концов именно это перетягивает в отрицательную сторону баланс при его оценке в целом. Я к нему отно­шусь неплохо, хотя, по-моему, ему глубоко это безразлично; ему важнее, что о нем думает В. Л. Гинзбург или Р. З. Сагдеев.

Особенного внимания среди сотрудников отдела физики плазмы за­служивает Г. А. Аскарьян. Можно сказать, что это физик от рожде­ния, от Бога, как говорят. Обладая колоссальным чутьем в физике,  {54}  он почти не владеет аппаратом ни теоретической, ни экспери­ментальной физики, но чувствует всю физику образами, на пальцах. Но и на пальцах он предсказал многое, очень красивое, я бы да­же сказал, великое в физике. Приведу только один пример — явле­ние самофокусировки лазерного излучения. Это явление им было пред­сказано как конкуренция дифракционного расплывания и нелинейно­го сжатия пучка лазерного излучения в среде. Но это предсказание ведь очень скоро стало основой всей нелинейной оптики и электро­динамики. Мог ли тогда кто-либо подозревать, что именно вид дис­персии, ответственный за расплывание волнового пакета, и нелиней­ность определяют виды нелинейных уравнений (Кортевега-де Вриза, Шредингера и др.), которые ныне лежат в основе нелинейной оптики сред.

У меня тоже имеется одна публикация с ним, посвященная разделе­нию изотопов с помощью ионного циклотронного резонанса. Идея его — моя реализация. Но при этой реализации я и понял, каков его уровень владения аппаратом расчета. Вместе с тем это одна из очень цитируе­мых моих работ. И вот у этого талантливого и очень богатого идеями человека какая-то нечеловеческая жадность и даже страх, мания обкра­дывания. Его приоритетные притязания и борьба, борьба жесткая и да­же жестокая, мне очень несимпатичны. Нельзя быть к коллегам таким жестоким. Я приведу один пример для подтверждения своих слов. Как-то между Г. А. Аскарьяном и А. А. Маненковым возник конфликт чисто приоритетного характера. В одной из своих статей Гурген указал, ка­кой из нелинейных оптических механизмов является доминирующим в жидкостях и какой — в твердом теле. Позже Г. П. Шипуло с сотрудника­ми экспериментально подтвердили предсказания Г. А. Аскарьяна. Неза­висимо и, как говорят, несколько позже А. А. Маненков также наблюдал нелинейный эффект в твердом теле, и Г. А. Аскарьян в специальной ста­тье отметил, что наблюдаемый А. А. Маненковым эффект есть не что иное, как предсказанное им явление. Несмотря на это, несколько лет спустя А. А. Маненков в трудах ИОФАН опубликовал обзор и не сослал­ся на Гургена, а только на свою статью. Естественно, тут же возник конфликт. Создали комиссию, которую я возглавлял. Комиссия действи­тельно усмотрела в поступке А. А. Маненкова бестактность и предложи­ла ему публично, через УФН, извиниться. Однако Гургену этого было недостаточно, он потребовал объявить А. А. Маненкова плагиатором, вы­вести его из состава Экспертного Совета ВАК и исключить из партии. На это комиссия не пошла. Тогда он перестал здороваться со мной и, наверное,  {55}  с другими членами комиссии и не разговаривал с нами в течение 5-6 лет. Лишь недавно мы с ним помирились. В этом весь Гурген. Но все-таки я это ему прощаю и уважаю за независимость. Перед ним нет никаких авторитетов, только истина, правда, такая, какую он восприни­мает.

Недавно под моим нажимом он с опозданием в 30 лет защитил док­торскую диссертацию, в которой закрепил все свои открытия. Может, это снимет с него боязнь быть обкраденным¹²?

Пожалуй, обо всех наиболее значительных людях отдела физики плаз­мы я сказал. Прожил я в теоретическом секторе В. П. Силина, которого М. С. Рабинович по моей просьбе пригласил к себе, более 10 лет. Напи­сал книгу с В. П. Силиным, которая значительно подняла мой рейтинг и которая в первую очередь принадлежит В. П. Силину. Написал книгу с В. Л. Гинзбургом, которая только моя, а не В. Л. Гинзбурга. Защитил докторскую диссертацию, начал преподавать на физфаке МГУ и в 1971 году стал профессором. В том же году ушел из отдела В. П. Силин, я же остался и получил у М. С. Рабиновича сектор. О моем секторе и об университете, о людях, работающих со мной, я и хочу теперь рассказать.

СЕКТОР ПЛАЗМЕННОЙ ЭЛЕКТРОНИКИ

После защиты докторской в 1964 году и утверждения в 1965 году я, естественно, стремился начать, как говорят, свое дело. М. С. Рабинович не со зла, а больше из страха, не хотел давать мне сектор. Но когда защитились и Л. М. Коврижных и И. С. Шпигель, держать нас уже бы­ло нельзя. Волей-неволей он выделил мне, И. Шпигелю и Л. Коврижных секторы. Это произошло в 1971 году. К этому времени у меня был значи­тельный задел по плазма-пучковому взаимодействию и, по существу, с моим именем было связано новое направление в области теории взаимо­действия релятивистских электронных пучков с плазмой и, в частности, что очень важно, — с ограниченной в пространстве плазмой.

Но во время борьбы за сектор имели место некоторые события, кото­рые характеризуют обстановку, царившую тогда в отделе, и, возможно, проясняющие многое из происшедшего позже.  {56} 

Как-то в 1967 году, при очередном отказе дать мне сектор, М. С. Ра­бинович сказал, что в лаборатории есть мнение, что сектор мне давать нельзя, так как мой моральный облик и поведение общественным орга­низациям кажутся недостойными. В происках я заподозрил О. И. Федянина, тогдашнего секретаря партбюро лаборатории, и решил проверить свои подозрения, обратившись к нему с просьбой дать мне рекоменда­цию в партию. Он отказал, повторив при этом слова М. С. Рабиновича. Поэтому я тут же пошел к А. И. Исакову, секретарю парткома институ­та, и рассказал ему обо всем. Он тут же дал мне рекомендацию сам, и тогда О. И. Федянину ничего не осталось, как дать свою. Так я в 1968 году оказался в партии коммунистов, без особого желания попасть туда. Сейчас же хочу добавить, что я ничуть не жалею, что был членом КПСС и делал все, чтобы эта организация была лучше и полезней для людей. Я не предавал КПСС и не выходил из нее, а поэтому по-прежнему счи­таю себя в партии коммунистов СССР, а не КПРФ. Это мое убеждение. После этого мне три года пришлось отработать председателем месткома, где я довольно много наломал дров.

Первая стычка произошла с Р. Г. Трофименко, заместителем директо­ра по кадрам. Дело было так. Два инженера, недавно принятых на рабо­ту и не выполнивших порученную им работу из-за ее необеспеченности администрацией, решили уволиться по собственному желанию. Р. Г. Трофименко решила их наказать и уволить по статье КЗОТ, причем прове­дение этого дела было поручено профкому. Я не считал инженеров ви­новными в провале работы и решил им помочь. Прикинувшись неосве­домленным, я попросил Р. Г. Трофименко подготовить мое выступление на профкоме, обвиняющее инженеров. Сам же на профком пригласил инспектора ВЦСПС и рассказал какими средствами дирекция расправ­ляется с людьми. Естественно, все замыслы дирекции, и в частности Р. Г. Трофименко, провалились, и ребят отпустили с миром. На меня же заимели зуб.

Более серьезная стычка произошла с парткомом, секретарем которо­го был В. П. Силин. Шла кампания против А. Д. Сахарова, и партком требовал от всех подписать клеймящую его бумагу. Я отказался подпи­сывать, ссылаясь на то, что мне никто не показывал его сочинения и я не знаю, за что его клеймить. Но это мне бы простили, не прости­ли другое — выступление на партсобрании института, на котором я и не должен был выступать. Я и не собирался, но когда Ю. Воронов — зав. отделом охраны труда, назвал А. Д. Сахарова «подонком», я не вы­держал и выступил. Нет, не в поддержку А. Д. Сахарова, что иногда мне  {57}  приписывают. Я просто сказал: «Я не хочу ни клеймить, ни оправдывать А. Д. Сахарова. Во-первых, я не знаю, за что, а во-вторых, я считаю, что не имею права его обсуждать, поскольку его мизинца не стою. Но ко­гда выступает Ю. Воронов, который моего мизинца не стоит, я не могу молчать». Вот этого мне уже не простили, и вскоре я покинул местком. После такого отступления хочу рассказать о своем секторе, его ста­новлении и во что он вырос сегодня. Итак, в начале 1971 года мне от­крыли сектор. В секторе были созданы две группы: группа М. Д. Райзера, которая должна была работать в области применения сильноточных релятивистских электронных пучков в вакуумной электронике, и груп­па П. С. Стрелкова, которая должна была развивать физику взаимодей­ствия сильноточных релятивистских электронных пучков с простран­ственно ограниченной плазмой. Сразу же возник конфликт, который по­влиял на отношения П.С.Стрелкова и М. Д. Райзера на многие годы. Уже к этому моменту отношения между ними были натянуты. Дело в том, что до образования сектора П. С. Стрелков и Г. П. Мхеидзе работа­ли в группе М. Д. Райзера, и Павел считал, что Миша очень поверхност­ный экспериментатор и любит работать в неясной области, где всегда можно подхалтурить. И поэтому, когда М.Д.Райзер высказал желание плазмой заниматься самому, а вакуумную электронику отдать Паше, тот взорвался, считая, что это результат стремления Миши к неопределен­ности. Выход был найден Рабиновичем, он убедил Мишу согласиться на вакуумную электронику. Это, кстати, для него оказалось большой удачей и обеспечило ему успех. Миша с помощью Г. П. Мхеидзе, очень хорошего инженера и тщательного экспериментатора, быстро построил ускоритель, названный нами установкой «Терек-1». Именно на этой уста­новке М. Д. Райзер вместе с командой из Нижнего Новгорода (М. И. Пе­телин, Н. Ф. Ковалев и А. В. Сморгонский) впервые в мире в 1973 году реализовал сверхмощную генерацию СВЧ излучения на сильноточном релятивистском пучке. И этот год стал годом рождения релятивистской СВЧ электроники. Этот результат и стал впоследствии основой его док­торской диссертации, защита которой проходила очень трудно, почти со скандалом, поскольку П. С. Стрелков занимал довольно жесткую пози­цию, утверждая, что М. Райзер является слабым экспериментатором и чуть ли не подтасовывает факты ради нужного вывода и что его защита будет портить молодежь, нанесет вред науке в целом. В этом есть доля истины. Но я считал и считаю до сих пор, что быть таким нетерпимым к людям, а в особенности к человеку, с которым сам начинал путь в науку, нельзя и даже неэтично. Кто знает, возможно, в том, что Миша  {58}  очень скоро после защиты диссертации стал резко сдавать и превратил­ся в полного инвалида, обреченного на скорую кончину, есть доля вины и П. С. Стрелкова¹³. При всем том я считаю роль М. Д. Райзера в целом положительной — и в науке, и в жизни. Я не могу его уличить в недобро­совестности даже с учетом его слабостей в научном и личностном плане. Более того, хотя я и разделяю некоторые взгляды П. С. Стрелкова на Мишу, но уважаю его за любовь к науке, в которую он, безусловно, внес существенный вклад. А что Миша часто желаемое выдает за действи­тельное, так это небольшой грех, тем более что обманывает он прежде всего самого себя.

Следующий по возрасту из моих учеников-экспериментаторов (если я так могу их назвать) — Г. П. Мхеидзе. Он на год моложе меня, в то вре­мя как Миша на год старше. Гурама я знал еще по тбилисской средней школе, он учился классом ниже. Будучи в 10 классе, я обратил на него внимание в физическом кружке пионерского дворца. Тогда он был весь­ма высокомерен, и проистекало его высокомерие, как мне казалось, от завышенного самомнения в физике. Позже я узнал, что он никогда себя великим физиком не считал и что высокомерие — плод его княжеского происхождения, это у него в крови, хотя никогда даже самому себе он в этом не признается. Но на мое замечание, что фамилию Мхеидзе носили не только князья, но и холопы, он тут же притащил свою родословную, доказывающую его княжеское происхождение.

Г. П. Мхеидзе талантливый инженер, любит во всем тщательность. Все экспериментальные методики у него универсальны, а установки много­целевые. Но вот любит человек во всем видеть непонятное, и каждый раз это непонятное для него самое главное. По этой причине каждое его выступление на семинаре или ученом совете кончалось скандалом, так как он всегда говорит о непонятном. А когда это непонятное становится понятным ему, он тут же теряет к нему интерес и быстро забывает. А у других складывается мнение, что у него вообще все непонятно и вообще какая-то грязь. В действительности же у него всегда все тщательно из­мерено и ему всегда можно верить. За это его любят и ценят многие, кто с ним имел дело, в том числе и я.

Г. П. Мхеидзе из породы трудяг, на ком всегда ездят, и он безро­потно тащит. Про меня говорят, что я безотказный, но думаю Гурам во сто крат безотказнее. Иначе не объяснишь его многократные же­нитьбы. О нем ходят разные истории, например: его дочка воспитывалась  {59}  в семье Ф. Некрасова, который когда-то был женат на матери этой девочки (зачавшая ее от Гурама, она, кажется, и не была его же­ной¹⁴), но после развелся, а дочку Гурама взял с собой. Я был свиде­телем одного анекдотического случая с Гурамом, который очень точ­но его характеризует. Гурам жил и работал в Сухуми и как-то по­знакомился с отдыхающей там журналисткой С. Бахметьевой. Женил­ся на ней, у них родилась дочь, и он, переехав в Москву, поступил в ФИАН к М. С. Рабиновичу на работу «по блату» — жена Гурама бы­ла знакома с женой М. С. Рабиновича. Потом они разошлись, но об­щались, и опять появилась на свет уже третья по счету дочь, как две капли воды похожая на Гурама. Гурам свою причастность отри­цал, но ничего не вышло — суд признал его отцом и заставил вы­плачивать С. Бахметьевой алименты в размере 33% от зарплаты, хо­тя обе дочери воспитывались у него. Все это соответствует характе­ру Гурама. Вскоре С. Бахметьева махнула в Париж, сделав очеред­ной своей жертвой какого-то престарелого француза. Последний тут же умер, осталась С. Бахметьева с наследством или с носом, не знаю. Но дети достались Гураму. В этом весь Гурам. Гурам еще и в том, что он всегда в день зарплаты покупал своим многочисленным доче­рям много пирожных, а потом две недели ходил голодный. Это тоже Гурам, но уже князь Гурам Мхеидзе. Но за это его, кстати, любили и любят.

Лет десять назад Гурам снова женился, кажется, на этот раз удачно. По крайней мере, жена Люда родила ему сына, и от мужа ничего не требовала. А он в знак благодарности защитил докторскую диссертацию, вполне приличную, по прохождению РЭП через газы и их возбуждению, и стал «уважаемым» человеком.

Княжеское происхождение Гурама проявляется и в его грузинском патриотизме, скорее смахивающем на национализм. Но это просто шир­ма, слова, на самом деле он такой же интернационалист, как и я.

Последний, кого я хочу из моих учеников-экспериментаторов отме­тить — это П. С. Стрелков. Он мне немало крови попортил своей из­лишне русской принципиальностью. Он еще достаточно молодой, 1939 года рождения, и его скорее можно было бы отнести к ученикам сле­дующего поколения. Но он, так же как М. Д. Райзер и Г. П. Мхеидзе, руководит группой (а сейчас уже и лабораторией) и является провод­ником в жизнь моей главной идеи — плазменной СВЧ электроники.  {60}  П. С. Стрелков поверил в это сразу же, когда, еще будучи в группе М. Д. Райзера, экспериментально убедился, что неустойчивость в плазма-пучковой системе во внешнем магнитном поле носит пороговый харак­тер по плотности плазмы и что вблизи порога неустойчивости в плаз­ме возникают довольно интенсивные когерентные поля. Отсюда один лишь шаг к релятивистским пучкам и генерации электромагнитного из­лучения, правда, шаг очень капризный и трудный в экспериментальном плане. Этот шаг он сделал и успешно защитил докторскую диссерта­цию.

Как к физику-экспериментатору к П. С. Стрелкову никаких пре­тензий нет и не может быть. Он очень целеустремленный и ак­куратный экспериментатор, имеет огромный запас прочности, не только логический, но и экспериментальный. Поэтому ему всегда верят. И я уверен, что он внесет определяющий вклад в плазмен­ную электронику. В этом ему придает значительную уверенность А. Г. Шкварунец, его ученик, блестящий физик с золотой голо­вой, принадлежащий уже следующему поколению. Однако не все качества П. С. Стрелкова мне правятся. Да, он очень честен, тре­бователен не только к другим, но и к себе. Вместе с тем он же­сток и «уперт», просчеты и грехи не прощает и его трудно пе­реубедить. Правда, в отделе многие грешат жестокостью. Напри­мер, когда умер И. Р. Геккер, никто даже не вздрогнул. Затрав­ленный в отделе и объявленный «сексотом», он оказался в пол­ной изоляции. Если бы он был таким, от травли не погиб бы. А люди в это не верят и не понимают. «Туда ему и дорога» — твердят и не понимают, что от переживаний человек может погиб­нуть.

Я думаю, со временем П. С. Стрелков исправится. Просто до сих пор он жил в тепличных условиях: дома — профессорский сынок, а на работе за широкой спиной М. С. Рабиновича и А. А. Рухадзе. Когда он поймет, почем фунт лиха, — станет мягче. Этот процесс уже начался — годы берут свое.

Вот и все, что я хотел бы сказать о моем секторе, который сей­час формально в другом отделе, но фактически со мной. Я еще хотел бы из этой лаборатории (сейчас так называется) «выжать» Государственную премию России, премию за создание новой области науки — релятивистской плазменной СВЧ электроники. И это долж­на сделать лаборатория П. С. Стрелкова, лично он и его ученики, реализовать не только генератор, но и плазменный СВЧ усилитель  {61}  с перестраиваемой частотой. Я в это верю, я этого от них тре­бую!

КАФЕДРА ЭЛЕКТРОНИКИ ФИЗИЧЕСКОГО ФАКУЛЬТЕТА МГУ

Здесь я временно хочу перейти от ФИАН и ИОФАН к физическому факультету МГУ, ибо я попал туда благодаря некоторым людям, и рабо­та там свела меня со многими интересными людьми, о которых я и хотел бы рассказать.

Попал я на физфак МГУ в 1966 году по предложению А. Ф. Алек­сандрова, моего ученика и друга, о котором речь пойдет ниже. Тогда он только защитил кандидатскую диссертацию (я был у него оппонен­том) и, естественно, сам на факультете еще ничего не значил. Попросил поспособствовать моему появлению на кафедре электроники А. А. Кузовникова, который тогда был секретарем партбюро факультета и близким A. Ф. Александрову человеком. Тот, в свою очередь, привлек к этому де­лу Р. В. Хохлова, который с большим трудом «пробил» меня через декана В. С. Фурсова наперекор словам последнего — «только через мой труп». Дело в том, что я заканчивал не физфак МГУ, а МИФИ, а для B. C. Фур­сова было немыслимо, чтобы на физфак преподавателем был приглашен человек, не окончивший физфака.

Поскольку роль Р. В. Хохлова в этом деле была определяющей, то и начать я хочу с него. Человек он был несколько восторженный: вме­сте с такими фундаментальными проблемами, как нелинейная оптика, когерентные рентгеновские источники, он с интересом занимался сомни­тельной, я бы сказал жульнической (в том смысле, что многие жулики на этом руки грели) «наукой», такой как телекинез, экстрасенсорика и т.п. На мой взгляд, внимание к таким проблемам вполне оправдано, по край­ней мере, в большей степени, чем непримиримая позиция, какую зани­мает В. П. Силин: тех, кто занимается системами, для описания которых не применима теория возмущений и для которых не известно основное состояние, надо «стрелять». Теоретическая физика обладает единствен­ным методом — методом малого параметра; все остальное — от лукавого. Это мои слова, произнесенные на Международной конференции по тео­рии плазмы в 1972 году в Киеве по поводу работ по сильнонеидеальной плазме. С тех пор, в частности, и под влиянием Р. В. Хохлова я стал терпеливее относиться к «лженауке» и даже довольно часто предоставляю  {62}  на моем семинаре трибуну «лжеученым», что вызывает сильное раз­дражение В. Л. Гинзбурга. Странно, ведь сам он с упоением занимается «лженаукой», а именно — высокотемпературной сверхпроводимостью. На мой взгляд, хотя такое явление и существует, это чистой воды лженаука по своей научной и прикладной значимости.

Р. В. Хохлов был вполне человечным человеком, в том смысле, что увлекался не только красивой наукой, но и красивыми женщинами. Он явно неформально относился к Н. Поповой, и это во многом помогло карьере Ю. М. Попова, у которого Р. В. Хохлов был оппонентом по док­торской диссертации. Я в этом его не только не осуждаю, но даже вос­торгаюсь. Красивое он умел ценить во всем!

Р. В. Хохлов в моем представлении был кристально честным и сверхвоспитанным человеком. Это мнение у меня сложилось не толь­ко в результате непосредственного общения. Я к нему не так уж часто обращался, но всякий раз поражала его необыкновенная доброжелатель­ность. Пожалуй, в этом плане его можно сравнить лишь с И. Е. Таммом. Это мнение еще больше укрепилось во мне в результате общения в те­чение ряда лет с его женой — Е. М. Дубининой. Не мог такой душевно богатый человек, как она, быть бесконечно влюбленным в Р. В. Хохлова, не будь ей тот так близок по духу.

Второй представитель старшего поколения, безусловно, являвшийся одной из центральных фигур физического факультета МГУ, — это бес­сменный, «вечный декан» В. С. Фурсов. Он деканствовал с 1956 года, когда был «поставлен» И. В. Курчатовым для укрепления физфака, до 1989 года, т.е. «властвовал» более 30 лет. В. С. Фурсов был человеком невысокого роста и, как отмечали биографы Наполеона, обладал всеми комплексами невысоких людей: очень любил унижать собеседника и де­лал это, как истинный садист, с превеликим удовольствием. Поэтому с просьбами к нему обращаться не любили, особенно члены Академии на­ук, которых он унижал с особым наслаждением. Поскольку Фурсов дав­но махнул рукой на выборы в Академии, от академиков он не зависел и резвился вовсю. Особенно часто доставалось Р. В. Хохлову, которого Ва­силий Степанович знал «ходящим в коротких штанишках», и потому по­ложение ректора и академика не мешало Фурсову устраивать публичные экзекуции. Доставалось, разумеется, и С. Н. Вернову, и В. В. Мигулину, и другим. Но деканом он был идеальным, настоящим хозяином физфака. И это объяснялось в первую очередь его независимостью, а во вторую — объективностью в оценке деятельности кафедр. Последнее также объяс­нялось тем, что сам Василий Степанович наукой не занимался, и поэтому  {63}  своих пристрастий не имел. А то, что он любил унижать, это люди тер­пели и даже с большим уважением к нему относились. После его ухода с должности «вечного» декана нового декана оказалось выбрать не так просто, пошла чехарда: за три года второго декана меняют.

Несмотря на то, что вначале В. С. Фурсов очень сопротивлялся моему приходу на факультет, ко мне он относился хорошо. Перелом в его отно­шении ко мне произошел в 1968 году, когда по просьбе Василия Степа­новича я был представителем факультета на пленуме Комитета по Ле­нинским премиям и отстаивал кандидатуру А. А. Власова. Ленинскую премию А. А. Власов получил, но это не моя заслуга. Кому же, если не автору уравнения Власова, давать премию?! Думаю, что именно эта моя позиция и изменила отношение В. С. Фурсова ко мне. И даже настоль­ко, что он прощал мне мою ершистость, в частности, по отношению к нему самому. Так, однажды по какой-то причине мы с ним повздори­ли. Он мне довольно резко в чем-то отказал, а я сгоряча ему нагрубил, сказав, что «зато я не предавал своего учителя». Не знаю, понял ли он тогда меня правильно, но я имел в виду его позицию в 1938 году, когда на партсобрании ФИАН он клеймил И. Е. Тамма как брата врага народа. В ту минуту, когда Фурсов говорил, отворилась дверь и вошел И. Е. Тамм. Естественно, партсобрание было отменено, а сам В. С. Фур­сов вскоре ушел из ФИАН. Но на мою грубость он не отреагировал и даже позже не изменил своего отношения ко мне.

Раз я упомянул А. А. Власова, хочу несколько слов сказать и о нем. Я с ним лично пересекся дважды. Первый раз в 1960 году во время защи­ты моего дипломника. В своем докладе тот коснулся вопроса затухания Ландау, которого А. А. Власов не признавал. И тут А. А. Власов взорвал­ся и обругал вначале дипломника, потом, осознав, что срывает защиту, перешел на руководителя. Несмотря на свой взрывной характер, я это стерпел. Этим я спас дипломника, которому вместо двойки выставили четверку. А главное — обезоружил Власова.

А. А. Власов для меня — человек, которого я относил и отношу к чис­лу великих ученых. По-видимому, мы с В. П. Силиным были первыми советскими авторами, которые в своей книге всячески популяризовали термин «уравнение Власова». И это, несмотря на яростное сопротивление В. Л. Гинзбурга, который всеми фибрами своей души не любил А. А. Вла­сова. Может быть, и у В. Л. Гинзбурга, и И. Е. Тамма, и Л. Д. Ландау бы­ли основания не любить А. А. Власова, ведь последний принимал актив­ное участие в изгнании с физфака И. Е. Тамма и Л. Д. Ландау. Но тем не менее я считаю, что статья в ЖЭТФ авторов В. Л. Гинзбурга, М. А. Леонтовича,  {64}  Л. Д. Ландау и В. А. Фока «Об обобщенной теории плазмы и тео­рии твердого тела», опубликованная в 1946 году, является позором как для авторов, так и, к сожалению, для всей советской физики, допустив­шей такую публикацию¹⁵.

Второй раз я пересекся с А. А. Власовым в связи с присуждением ему Ленинской премии. Я об этом уже рассказывал. Но вот после присужде­ния премии он устроил вечер и я получил приглашение, правда, только письменное. Я долго сомневался, но не пошел. Скорее всего, счел себя лишним в интимной компании, поскольку был уверен, что он пригла­сил очень ограниченное число людей. И был очень удивлен и обрадован словами А. А. Власова, сказанными своему другу В. С. Фурсову: «Очень жаль, что не пришел Рухадзе, один из немногих, кого я хотел бы видеть в этот вечер». Действительно, очень жаль: вскоре он тяжело заболел и умер, а мы так и не объяснились.

С большим почтением отношусь еще к одному человеку на факуль­тете — Ю. Л. Климонтовичу. Я познакомился с ним у В. П. Силина. Они когда-то вместе работали и были очень дружны. Потом они разошлись. Не знаю почему и знать не хочу. Он был моим оппонентом по докторской, и этого достаточно, чтобы я к нему относился с теплотой. Но есть нечто большее, за что я его уважаю: он один из немногих после Н. Н. Бого­любова, кто внес существенный вклад в развитие статистической физи­ки. Немногие могут похвастаться уравнением своего имени, а уравнение Климонтовича широко известно в статистической физике. Но особенно важно для меня то, что он плюет на признание со стороны академиков. Л. А. Арцимович так и умер, не пожелав слышать о Ю. Л. Климонтовиче: «Кто он такой?». Тем хуже для Л. А. Арцимовича. Имя Ю. Л. Климонтовича прочно вошло в науку.

Но об одной обиде я все же хочу рассказать. Когда моя книга пред­ставлялась на Государственную премию СССР, он отказал мне в под­держке и на Ученом Совете факультета высказался против, правда, за­ранее об этом сказав. Может, он и прав, но во время выдвижения или присуждения премий так не поступают. И тем не менее я его чту, уважаю и люблю.

Не могу не остановиться и на бывшем в течение многих лет заведу­ющим нашей кафедрой электроники Г. В. Спиваке. Он меня не знал, но под давлением А. А. Кузовникова и А. Ф. Александрова согласился при­нять меня на кафедру. Я был первым и остаюсь пока единственным и,  {65}  наверное, последним совместителем на этой кафедре. Когда я пришел в 1966 году, ему было 66 лет и он тогда еще вполне прилично соображал. Буквально за два или три года до этого он был назначен исполняющим обязанности заведующего кафедрой, но так и остался и.о., так как не был избран по конкурсу. И это развило в нем комплекс неполноценности, он во всех, и особенно в Кузовникове, видел своего соперника и всячески старался подмочить его репутацию. Благо, А. А. Кузовников в течение ряда лет был секретарем партбюро факультета и членом парткома уни­верситета и поводов для удара по его авторитету было хоть отбавляй. И такой повод, очень хороший, представился. Подал заявление на вы­езд в Израиль В. А. Годяк, ученик Кузовникова, действительно толко­вый человек, которого поддерживал и я. Этим решили воспользоваться «доброжелатели» А. А. Кузовникова, в частности В. Б. Брагинский. Я о нем вообще не хочу говорить, считаю это ниже своего достоинства. Вот кто всю жизнь занимается очковтирательством в науке, пытаясь обнару­жить гравитационные волны, и все неудачно. А В. Л. Гинзбург всячески поддерживает его. Вот вам и его принципиальность, и борьба с «лже­наукой». Так или иначе при поддержке В. Б. Брагинского на нашей ка­федре возникло «течение против предателей Родины и их сторонников». В эту борьбу активно включились В. Е. Мицук (к сожалению) со своим учеником В. Русановым и Б. Н. Швилкин (это уж и вовсе исчадие ада!). На многочисленных партсобраниях прорабатывали А. А. Кузовникова и А. А. Рухадзе, было даже написано донесение в органы, что Годяк посе­щал мои семинары в ФИАН и мог воспользоваться утечкой информации о моих оборонных работах (говорят, это сделал Швилкин). И что са­мое страшное, это неприемлемое для еврея течение поддерживал еврей Г. В. Спивак — лишь бы устранить конкурентов. Я так уверенно говорю об этом, потому что однажды он прямо мне сказал: «Ты хочешь занять мое место на кафедре». О, боже! Прости меня грешного, но в это время я считал Г. В. Спивака выжившим из ума. И такое его состояние в тече­ние ряда последних лет способствовало развалу созданной Н. А. Капцовым кафедры, когда-то одной из самых сильных на факультете кафедр. Пришедшему в 1986 году на смену Г. В. Спиваку А. Ф. Александрову при­шлось приложить много усилий, чтобы хоть ненамного поднять автори­тет кафедры и спасти ее от полного развала. А шумиха вокруг В. А. Годяка, разумеется, пошатнула авторитет А. А. Кузовникова, он не стал заведующим кафедрой. Но больше всего пострадали В. Русанов (ушел с факультета), Б. Н. Швилкин (ушел с кафедры) и В. Е. Мицук (так и не защитился, хотя он этого заслуживает): в глазах окружающих они потеряли все.  {66}  Ничего не потерял только В. Б. Брагинский, поскольку ничего и не имел. А то, что он стал членом-корреспондентом РАН — это заслуга В. Л. Гинзбурга, его высокая оценка очковтирателей в науке. Воистину, «свои дети иначе пахнут».

Раз уж я вновь коснулся имени А. А. Кузовникова, так закончу рас­сказ о нем. Я для него слишком много сделал сам, а поэтому по отно­шению к нему мне трудно быть объективным. Он скорее относится к числу друзей. Но одного не могу не отметить: он подолгу и часто ра­ботал в таких «скользких» местах, как партбюро, партком и деканат, причем на руководящих должностях. Трудно на этих местах оставаться чистым и не нажить врагов. Но мне кажется, что он не так уж много дров наломал, например, по сравнению с В. П. Силиным, возглавившим антисахаровскую кампанию. И в этом я вижу его большое достоинство. Второе его достоинство состоит в том, что он хорошо знает себе цену и никогда не «надувается». К числу его недостатков хочу отнести неумение разбираться в людях: то, что произошло у него с В. Е. Мицуком, которо­го он безоглядно любил, а после того, как тот предал, люто ненавидит. Так нельзя!¹⁶

На физфак я принес всю свою душу, я не заканчивал физфак не по своей вине и хотел как-то войти в историю факультета. Думаю, это мне удалось. С моим приходом оживилась научная работа в лаборатории га­зового разряда кафедры электроники. Именно здесь были начаты рабо­ты по использованию разрядной плазмы в качестве источников света для накачки мощных лазеров, принесшие мне и А. Ф. Александрову в 1981 году Государственную премию СССР; именно здесь был создан курс и затем написан учебник «Основы электродинамики плазмы», за который я, А. Ф. Александров и Л. С. Богданкевич в 1991 году были удостоены Государственной премии СССР, последней Госпремии СССР. И наконец, премией им. М. В. Ломоносова были я и А. Ф. Александров удостоены в 1989 году за работы в области релятивистской СВЧ электроники, кото­рые на кафедре были также инициированы мною. Это все мои премии. За работы, выполненные в Академии наук (месте основной моей дея­тельности) формально я премий еще не получал. Правда, моя научная деятельность в Институте общей физики (а до этого ФИАН) и на ка­федре сильно переплетены. Все, что я делаю в институте, так или иначе делается и на кафедре. Поэтому физфак я считаю своим домом, так же как и ИОФАН. Их ни я, ни А. Ф. Александров никогда не делили, не делил и Г. В. Спивак. А вот В. С. Фурсов делил, и это мне было больно.  {67} 

ИНСТИТУТ ОБЩЕЙ ФИЗИКИ. ТЕОРЕТИЧЕСКИЙ ОТДЕЛ ИНСТИТУТА

Однажды я уже был лишен МГУ и переведен в МИФИ без моего согласия. Это было в 1951 году. А вот в 1982 году, также без моего со­гласия, я был переведен из ФИАН в ИОФАН. Тогда, в 1951 году, это была интрига между физфаком и физико-техническим факультетом и между людьми, которые стояли за этими однотипными факультетами МГУ. А в 1982 году я оказался в ИОФАН, также в результате интриги, но уже интриги между двумя гигантами — А. М. Прохоровым (учителем) и Н.Г.Басовым (учеником). Взаимная неприязнь этих людей явилась причиной многих потерь для ФИАН и для их учеников. Это моя точка зрения, и ее я хочу здесь изложить.

Я пришел в ФИАН, когда директором был Д. В. Скобельцын, один из последних действительно великих людей. Он был дворянин во всех своих проявлениях — гордый и великодушный. Одним из проявлений его вели­кодушия было выдвижение Н. Г. Басова и А. М. Прохорова еще в 1964 году на Ленинскую премию за создание квантовых генераторов. Я не хочу сказать что-либо плохое об этой работе, она действительно приве­ла к созданию новой области физики — квантовой радиофизики, и роль Н. Г. Басова и А. М. Прохорова, безусловно, огромна; они себе «воздвиг­ли нерукотворный памятник». Но скромности у них оказалось малова­то. Особенно у Н. Г. Басова. После получения ими Нобелевской премии в 1964 году (а это также во многом заслуга Д. В. Скобельцына: ведь именно он выдвинул их на следующий год после запуска Ю. Гагарина в космос, что и явилось определяющим моментом для успеха) они окончательно возомнили себя гениями. Я и в этом не вижу ничего плохого, но вот когда они начали ненавидеть друг друга, тут и началось их падение.

Уже в конце 60-х годов Басов, став директором ФИАН, начал ис­кусственно раздувать квантовую радиофизику. А. М. Прохоров от него не отставал. Квантовая радиофизика проникала повсюду: от медицины до обороны. Вся оборонная промышленность была разбита на две ча­сти, одна из которых шла под флагом Н. Г. Басова, а другая — под фла­гом Прохорова, который к этому времени стал академиком-секретарем ООФА АН СССР. О том, как они были ослеплены квантовой радиофи­зикой, замкнуты на ней и не замечали ничего вокруг, говорят их сле­дующие высказывания. Н. Г. Басов, когда в конце 60-х годов появились импульсные сильноточные релятивистские электронные пучки и перед физиками возникли новые перспективы, на предложение заняться ими в ФИАН, ответил: «Зачем? Нам на перспективу и лазерной физики хватит!»  {68}  В результате О. В. Богданкевич покинул ФИАН, а я не пошел за Басовым, считая его консерватором в науке. А. М. Прохоров во время спора в 1988 году о необходимости ИОФАН теоретического отдела ска­зал мне: «Мне нужен такой теоретик, который рассчитает, как я дол­жен сверлить зуб с помощью лазера, чтобы он не перегрелся и не рас­трескался!» Правда, буквально через неделю все-таки открыл мне тео­ретический отдел. Наверное, понял его необходимость, а скорее всего попросту решил: хороший парень этот Анри; если ему так хочется теоротдел, почему не создать ему его! Но об этом потом. Сейчас же я хо­чу подчеркнуть, что вражда между Н. Г. Басовым и Прохоровым при­несла много неприятностей ФИАН: в частности, именно по этой при­чине они не могли проводить в Академию своих людей, чем прекрасно воспользовались ИАЭ (вначале Л. А. Арцимович, потом Е. П. Велихов и А.П.Александров) и ИФП (Я.Б.Зельдович и И. М. Халатников), кото­рые почти полностью оккупировали Академию своими людьми. Да и сейчас Ю. А. Осипьян, Б. Б. Кадомцев и А. В. Гапонов-Грехов бурно тол­кают в РАН своих. В ФИАН создалось очень неприятное положение: почти 60% сотрудников института занималось лазерами, причем в огром­ных отделах Басова и Прохорова, по существу, делали одно и тоже. В финансовом же отношении они поглощали более 80% денег, посту­пающих в институт. Правда, в основном они их и зарабатывали. Но о развитии других направлений они не думали. Так долго не могло про­должаться, и ФИАН распался. Вначале выделился Институт ядерных исследований А. Н. Товхелидзе (это дело рук А.М.Маркова), а потом — ИОФАН под руководством А. М. Прохорова. И вот с 1982 года я — в ИОФАН.

С моей точки зрения, из этих двух открывателей квантовой радио­физики, по-видимому, Н. Г. Басов был инициатором этого направления науки. Иначе нельзя объяснить того, что проучившись четыре года в мединституте и пройдя всю войну, он поступает в МИФИ «уже зара­женным идеей стимулированного излучения А. Эйнштейна и с твердым желанием получить физическое образование для реализации этой идеи». По-видимому, это так. А. М. Прохоров же — более образованный и с боль­шей физической интуицией. Он позже, чем Н. Г. Басов, начал загружать себя общественно-политической и административной работой. И мне ка­жется, что он хорошо понял молодого аспиранта Н. Г. Басова, пришед­шего в ФИАН в 1950 году, поддержал его, помог, и не просто помог, а думаю, внес решающий вклад в реализацию стимулированного излу­чения и заслуженно считается вместе с Н. Г. Басовым родоначальником  {69}  квантовой радиофизики¹⁷.

Все было хорошо, пока они дружили, и ФИАН процветал. Но вот после получения Ленинской премии А. М. Прохоров отказался от места зам. директора ФИАН, а Н. Г. Басов согласился. Сразу же они начали расходиться, все больше и больше ссориться, пока совсем не переруга­лись и не разошлись полностью. Именно в этот период, а это началось с 70-х годов, я не остался с Н. Г. Басовым, а вместе с М. С. Рабиновичем пошел за А. М. Прохоровым. Все шло благополучно до смерти М. С. Ра­биновича. После же его смерти, как я уже говорил, лабораторию воз­главил Л. М. Коврижных и наши отношения с А. М. Прохоровым начали портиться. И здесь я хочу рассказать об одном эпизоде, из которого я сделал вывод, что передача лаборатории Л. М. Коврижных была заранее запрограммирована М. С. Рабиновичем и И. С. Шпигелем.

До смерти М. С. Рабиновича А. М. Прохоров почти не знал Л. М. Ков­рижных. Меня же он знал хорошо. Ведь я вел большую работу по обо­ронной тематике и даже в 1982 году, когда А. М. Прохорову показали объекты в Химках и МРТИ на Варшавском шоссе, он как-то сказал своей секретарше Л. М. Кальченко: «Все сделал Анри, а они у него от­нимают». Тем не менее, когда умер М. С. Рабинович, нас, заведующих секторов лаборатории, собрал А. М. Прохоров и извиняющимся голосом сказал: «я предлагаю в качестве заведующего Л. М. Коврижных. Анри, ты известный во всем мире ученый, но, к сожалению, грузин и очень темпераментный». Единственный ответ, который я сумел тогда найти, был таков: «Спасибо А. М., хорошо, что Вы не считаете меня сыном И. В. Сталина».

Наши отношения с А. М. Прохоровым продолжали портиться, и к на­чалу 1988 года я твердо решил уйти из ИОФАН и перейти в ИВТАН. Более того, у меня уже была беседа с А. Е. Шейндлиным (бывшим ди­ректором), В.М.Батениным (тогдашним директором) и Л. М. Биберманом (зав. теоротделом). На место последнего я и должен был придти. Но в сентябре 1988 года произошло событие, которое удержало меня в ИОФАН. По инициативе В. В. Савранского (ученого секретаря ИОФАН) я в свите А. М. Прохорова поехал в научную поездку по Финляндии. Я со­гласился на эту поездку, так как решил сказать А. М. Прохорову о моем переходе (хотя уже знал, что ему это было известно; по этому поводу  {70}  он сказал Л. М. Коврижных: «пусть уходит, х... с ним») и высказать все, что у меня накопилось. Но все, что я увидел в Финляндии, меня очень удивило. А. М. Прохоров чувствовал себя за границей очень неуверенно, они с женой всего стеснялись и я даже взял шефство над ними. Мы про­вели вместе 9 дней, в течение которых имели весьма откровенные беседы. Вернувшись в Москву в пятницу, я уехал на дачу, а он — в Румынию. Уже в понедельник я узнал, что он распорядился к его возвращению подгото­вить вопрос о создании теоретического отдела во главе с А. А. Рухадзе. Я решил остаться, подведя А. Е. Шейндлина. И это нехорошо: ведь имен­но ему принадлежат слова: «Единственный человек, которому можно верить в ИОФАН — это А. А. Рухадзе». Мне сказали, что А. Е. Шейндлин на меня не обиделся, об этом свидетельствовали также и все наши последующие отношения. И мне это приятно — камень с души упал.

Но вот теоретический отдел создан. Как будто бы моя мечта сбылась. Почему мечта? Да потому, что я всегда страдал, что не мог брать к себе своих учеников, не обладая рычагом администратора. Но получил отдел слишком поздно, в 58 лет. Да еще в такое время — время распада СССР и распада всей академической науки. В отделе сейчас 18 человек. Со мной пошли А. М. Игнатов, Л. С. Богданкевич, В. Н. Цытович и С. В. Владими­ров. Это теперь сектор В. Н. Цытовича. Второй базовый сектор — это сектор В.П.Макарова, который вышел из отдела колебаний, и третий — это сектор А. К. Звездина, известного теоретика в области магнитных явлений. В настоящее время трое в длительных командировках за ру­бежом, две женщины — пенсионерки и скоро уйдут из отдела, еще 3-5 явно балластных людей, и если от них избавиться, то отдел может стать хорошим. Пока об этом, однако, думать не приходится. Сейчас главная задача — просто выжить, пережить тяжелое экономическое положение в России. Сколько это будет длиться, не знаю. Вряд ли я доживу, но твердо останусь до 95-го года, а после, если мы останемся, уступлю отдел либо A. М. Игнатову, либо А. К. Звездину. Первый очень хорошо образован, но очень большой индивидуалист в науке. Изменится ли он за эти два года, не знаю. Второй же в организационном плане лучше, но явно уступа­ет А. М. Игнатову по широте образования. К тому же А. К. Звездин – в некотором смысле варяг, пришел в ИОФАН уже сформировавшимся, а не родился в нем.

Из сектора В. П. Макарова в первую очередь я хочу отметить самого В. П. Макарова, с хорошей подготовкой, но малоинициативного человека. Он — первый муж известной Е. Образцовой, и, видимо, их разрыв надол­го вывел его из строя. Надеюсь, он постепенно будет оживать. Такой  {71}  процесс идет. В человеческом же плане он вполне соответствует моим требованиям, и я с ним подружился. Близко сошелся я и с А. И. Коротченко: это моя правая рука, и в эти трудные годы он мне во многом помогает. А вот А. А. Самохин меня очень огорчил. Я за него всегда был горой и во многом из-за него испортил себе карьеру, а, оказалось, он того не стоил. Слишком уж заботится только о себе и, что самое страшное, увлекся войной с проходимцами в науке вроде С. И. Анисимова, в резуль­тате чего сам перестал заниматься наукой. А жаль, судя по его реакции на семинарах, он физик от бога.

МОИ УЧЕНИКИ, ПРЯМЫЕ И КОСВЕННЫЕ

На сегодняшний день мною воспитано более 50 кандидатов и более 20 докторов наук. Естественно, не все одинаково мне дороги и не все оставили одинаковый след в моей жизни. Я хочу рассказать о некото­рых из них, наиболее мне близких. Начну, естественно, с самых первых учеников, так как первый всегда первый, если даже не самый близкий.

Первым моим учеником был В. Маханьков, с которым я познакомился при чтении лекций в Дубне по приглашению В. И. Векслера. Он защи­тился в 1963 году по теории неустойчивости анизотропной замагниченной плазмы. Затем он занялся численным моделированием нелинейных плазменных задач, защитил докторскую и живет в Дубне.

Вторым в начале 1964 года защитился Р. Р. Рамазашвили по коллек­тивной релаксации анизотропии температуры электронов в плазме. Он работает в отделе теории плазмы ФИАН и по праву считается совестью отдела. К сожалению, он до сих пор не защитил докторскую диссерта­цию, хотя давно этого заслуживает. Я с ним поддерживаю теплые дру­жеские отношения и рад этому.

Третьим был мой однокурсник В. Ф. Кулешов. На его защите я хо­чу остановиться подробнее. В. Ф. Кулешов, или «Пруль», как его зва­ли на курсе (от слова прет, т.е. везет) после окончания института по­шел работать в Президиум АН СССР. После избрания В. И. Векслера академиком-секретарем Отделения ядерной физики В. Ф. Кулешов стал у В. И. Векслера референтом. Вот тогда то, а это было в 1961 году, В. И. Векслер мне сказал, что ему необходимо, чтобы В. Ф. Кулешов стал кандидатом. «Есть! Товарищ начальник!» — ответил я, и за два года то­му сварганили вполне приличную диссертацию. Но вот защита ее чуть не обернулась для меня инфарктом. В. Д. Шафранов вдруг задал вопрос,  {72}  и диссертант задумался над ответом. Воцарилось долгое и мучительное молчание, которое длилось больше 10 минут. Я уже чувствовал, что те­ряю сознание, ослабли руки, потемнело в глазах. И тут спасительные слова председателя — «это к диссертации отношения не имеет», выве­ли из оцепенения диссертанта, а меня вернули к жизни. Так референт В. И. Векслера стал кандидатом. С тех пор он всегда повторяет, что всю жизнь мне обязан, но от слова «халва» во рту слаще не станет. Никакого реального прока я от него не видел, хотя на своем посту он многое может. И я уверен, он и хотел бы меня отблагодарить, но богом не дано: к сожалению, слишком осторожен. В этом не вина, а беда его¹⁸.

Дальше защиты пошли непрерывным потоком. Выделю некоторые. C. А. Тригер защитился у меня в 1968 году по теории устойчивости излучающего разряда. Именно эти работы составили теоретическую часть исследований, за которые мы с А. Ф. Александровым были в 1981 го­ду удостоены Государственной премии СССР. С. А. Тригер не попал в список представленных, но претендовал. Я даже поощрял его претен­зии, но из этого ничего не вышло: его включение означало бы значительное расширение коллектива людьми второго эшелона. Первый же эшелон не составлял полного комплекта (12 человек) — нас было толь­ко 10. Этим сразу же воспользовался один из величайших дельцов в науке В. Д. Письменный и на последнем этапе, когда работа уже прошла конкурс, подсунул в нашу компанию двух своих сотрудников, не имеющих никакого отношения к работе. В результате они получили премию, а Сережа нет. Из-за этого я все время испытываю перед ним угрызения совести и всячески стараюсь искупить свою «вину». С докторской дис­сертацией С. Тригера, идеи которой он вынашивал сам, но в обсуждении результатов я принимал активное участие, тоже связана одна любопыт­ная история, о которой не могу не рассказать. Занимаясь жидкими ме­таллами, С. А. Тригер исследовал кулоновскую систему с произвольно сильным взаимодействием. Поэтому многие полученные им результаты легко обобщались на случай неидеальной плазмы. И вот из его теории получилось, что плазменная частота есть точное собственное значение для частоты малых колебаний такой неидеальной плазмы. Откровенная чушь! Но найти конкретную ошибку оказалось невозможным. А Сереже очень хотелось опубликовать этот результат. Тогда я пошел к А. М. Про­хорову и попросил представить работу С. А. Тригера в ДАН СССР. Он представил, и работа была опубликована. Но вот прошло уже более 5  {73}  лет, но ни один человек не опроверг эту явную чушь, даже не выступил с критикой, хотя бы с устной. Вот так мы читаем чужие работы! А мо­жет, людям было неудобно: ведь работу представил сам А. М. Прохоров. Он же подмахнул представление, даже не посмотрев.

Следующим моим учеником, о котором я хочу рассказать, был Р. Р. Киквидзе. Но о нем, об А. Ф. Александрове и О. А. Омарове я на­пишу в разделе «Мои друзья».

Б. А. Альтеркоп, один из моих любимых учеников, пришел ко мне в 1966 году, чтобы завершить кандидатскую работу. Дальше он у меня сделал докторскую и недавно уехал в Израиль, покинув меня навсегда. Его мне очень не хватает, и не только мне, но и всему нашему семинару. Его критический ум и любимый вопрос: «А зачем все это надо?» всегда подтягивал нас и не позволял «считать для того, чтобы считать», как это делает В. Н. Цытович. Человек с тонким юмором и очень доброже­лательный, никогда не проявлявший никакого еврейского национализма. Вот характерный пример. В 1968 году, сразу после окончания арабско-еврейской войны, ко мне в аспирантуру попал выпускник Дамасского университета, гражданин Сирии Абу-Асали Элиас. Как раз в это время Б. А. Альтеркоп защитил кандидатскую и у него было несколько хоро­ших задач по нелинейным ионно-звуковым волнам. Поэтому я прикрепил Э. Абу-Асали к нему, будучи уверенным, что Боря с задачей справится. Последний, узнав, что Боря еврей, как после он мне признался, хотел от­казаться и даже уйти от меня. Но испугался, что его не поймут и вышлют обратно в Сирию. А у Б. А. Альтеркопа не возникло и тени каких-либо сомнений. Они начали работать и вскоре подружились. Элиас прекрас­но защитился и сейчас руководит физическим отделением в Дамасском университете (что-то вроде декана). Уверен, они с Б. А. Альтеркопом еще встретятся, и дружба будет продолжена.

Примерно такая же ситуация и примерно в то же самое время возник­ла и с двумя другими моими учениками: югославом (сербом) Б. Миличем и немцем Д. Зюндером. Д. Зюндер пришел дипломником, когда Б. Милич заканчивал работу над кандидатской. Когда я представил Д. Зюндера в качестве подопечного Б. Миличу, последний заартачился: «Не хочу нем­ца и все!» С большим трудом уговорил его — и тоже прекрасный резуль­тат: подружились и сейчас ездят в гости друг к другу. Б. Милич защитил в 1968 году докторскую в Белграде (я был в числе организаторов этой защиты), и сейчас он — профессор Белградского университета.

О Д. Зюндере хочу рассказать и другой случай, характеризующий его цельную натуру. После защиты диплома он поступил в аспирантуру и  {74}  тут — события августа 1968 года в Чехословакии. В это время он был главой немецкого землячества в МГУ и повел себя очень мужественно. На партийном собрании, где исключали из партии студентов и аспиран­тов ГДР, осуждающих советское вторжение в Прагу, Д. Зюндер занял твердую, логически очень разумную позицию: «Поскольку эти люди на­рушили партийную дисциплину, их надо из партии исключить, но высы­лать их в ГДР, сорвав с учебы, нельзя. Учеба не должна быть связана с убеждениями». После этого он сам оказался в опале и на следующее лето, поехав на каникулы домой, в Москву уже не вернулся. Долго и упорно пришлось мне вызволять его от принудительного перевоспитания на за­воде. Только через два года ему разрешили вернуться и завершить дис­сертацию, которую он блестяще защитил в 1973 году. После он работал в Центральном электрофизическом институте в Берлине, вышел из пар­тии, много и плодотворно сотрудничал с советскими учеными, написал книгу и недавно защитил докторскую диссертацию. Сейчас он работает в Гархинге под Мюнхеном.

Не могу не рассказать об очень увлеченном тандеме, С. Е. Росинском и В. Г. Рухлине. Они появились у меня из МИФИ еще студентами третье­го курса в 1964 году. Работали очень дружно, просто как один человек с удвоенной энергией. С. Е. Росинский был где-то поспособнее, а В. Г. Рухлин поработоспособнее. Вместе они могли горы своротить и своротили. Совместно сделали две кандидатские диссертации по теории дрейфовых колебаний в магнитных полях стеллараторной и токомачной геометрии, разделили на две части и успешно защитились. Когда они приходили, всегда много и громко спорили у доски и со мной, но особенно между собой. Однажды М. С. Рабинович, кабинет которого был рядом, не вы­держав, вошел и воскликнул: «Прекратите этот еврейский базар»! Он не знал, что С. Е. Росинский был евреем. После защиты они устроились в ИКИ, но, когда туда пришли Р. 3. Сагдеев и А. А. Галеев, чего-то ис­пугались, подумали, что окажутся ненужными, и перешли в МИРЭА к М. А. Савченко, к этому, мягко говоря, пройдохе. С. Е. Росинский в ре­зультате вообще бросил теоретическую физику, а В. Г. Рухлин перешел в МРТИ, довольно успешно работал там, подготовил докторскую диссер­тацию, даже отпечатал, но произошло несчастье: в 1986 году он попал под машину и погиб. Это первая жертва и первая смерть среди прямых моих учеников.

Много учеников было у меня из Болгарии, из Софийского универси­тета: четверо прямых, но еще больше учеников моих учеников, особенно экспериментаторов. Это и неудивительно: силами групп П. С. Стрелкова  {75}  (ИОФАН) и А. Ф. Александрова (МГУ) в Софийском университете созданы две установки с сильноточными электронными пучками, на ко­торых сейчас ведутся работы очень высокого класса и в тесном контакте с нами. Правда, началась перестройка, и эти контакты сейчас в значи­тельной степени ослабли. До 1988 года все мы довольно часто ездили в Софию, я даже нашего заместителя директора Ю. В. Рогова возил туда по их приглашению. Теперь все кончилось. Естественно, среди большого числа учеников попадаются разные люди. Поэтому не удивительно, что разными и порой даже несовместимыми оказались мои болгарские уче­ники. И. Желязков не любит Н. Николова, последний не любит С. Ивано­ва и т.н. Но среди них есть один, который в теоретическом плане наиболее самостоятелен. Это Н. Мартынов. Организация защиты его докторской диссертации в Софийском университете мне очень тяжело досталась, так как это была первая докторская диссертация по физике, защищенная в Болгарии. Сейчас Н. Мартынов — профессор, декан физического факуль­тета и проректор университета¹⁹, председатель ВАК Болгарии.

В последние годы, после 80-го, ко мне потянулись очень сильные тео­ретики. Первым был Н. Карбушев, в которого я вложил слишком много времени и сил и который, я так считаю, не благодарен мне. И все из-за того, что он не любит и даже люто ненавидит М. В. Кузелева, очень це­леустремленного и плодовитого ученого. Допускаю, что последний мог сильно обидеть самолюбивого Н. И. Карбушева каким-либо небрежным высказыванием в его адрес. Но это никак не оправдывает Н. И. Карбуше­ва в его отношении ко мне — он полностью порвал контакты и со мной, и даже с наукой после того, как М. В. Кузелев защитил докторскую дис­сертацию. Жаль, что контакт между ними так и не удалось наладить: мог получиться очень сильный тандем, который, возможно, занял бы ве­дущее положение во всей релятивистской плазменной СВЧ электронике.

Н. И. Карбушев появился у меня раньше М. В. Кузелева, еще в 1976 го­ду. Я хотел после дипломной работы оставить его в аспирантуре, но он общественно провинился: ударил девушку, которая оскорбила его муж­ское достоинство, хотя пять лет до этого дружила с ним. Тогда мне при­шлось пристроить его в Сухумском ФТИ. Здесь он быстро завоевал ав­торитет, но на почве избыточно ревностного отношения к своему вкладу в работу, явно преувеличенному, вскоре испортил отношения с руковод­ством лаборатории, а именно с Д. Иремашвили. Как только прошли два года после его проступка, я взял его в аспирантуру. К сожалению для  {76}  него, М. В. Кузелев в это время у меня уже работал и началось нездо­ровое соперничество. М. В. Кузелеву, который до этого диплом делал на кафедре математики физфака, казалось, что задач для него может не хватить. Поэтому он ревностно относился к Н. И. Карбушеву: «Зачем он лезет в эту область»? Коля же страдал от неумения считать на компью­терах, что становилось все более определяющим в нелинейных задачах плазменной СВЧ электроники. Коля начал отставать от Миши, кото­рый к тому же оказался более общительным и не только самозабвенно работал сам, но и привлек к работе Д. Филипычева, Е. Липеровскую, В. Панина и многих других. Сегодня у него уже около 10 воспитанных кандидатов, причем большинство из них из Тулы.

Первым туляком (с конца 60-х годов) у меня был В. В. Северьянов. Он защитил диссертацию по средним силам, действующим на плазму в поле электромагнитной волны в условиях сильной пространственной дисперсии. Когда он в Туле окреп, решил обзавестись учениками и на­правлял их на учебу к нам в ИОФАН и физфак МГУ. В это время как раз и набирал силу М. В. Кузелев и практически всех туляков поста­вил на ноги именно он. Среди них наиболее целеустремленным оказал­ся В. А. Панин, который завершил работу над докторской диссертацией. К сожалению, между В. В. Северьяновым и В. А. Паниным в последние годы возникли разногласия. Трудно сказать, в чем их причина, то ли из­держки быстрого и, может, не очень обоснованного роста В. А. Панина, который, по-видимому, стал зазнаваться, то ли в болезненном воображе­нии В. В. Северьянова. Он тяжело заболел, и это, безусловно, отразилось на его психике и поведении в целом: он стал мнительным и раздражи­тельным. Я очень хочу, чтобы они помирились и сделаю для этого все. В частности, решено (и в этом заслуга также тульских друзей В. В. Северьянова) до защиты В. А. Панина помочь защитить докторскую само­му В. В. Северьянову — он этого заслуживает²⁰. М. В. Кузелев полностью разделяет эту точку зрения, и я очень надеюсь на его помощь. Уже из сказанного видно, что М. В. Кузелев довольно сильный человек. Сейчас он заведует кафедрой в Московском полиграфическом институте. Если его не погубит административная работа, то я уверен, что его принцип «все что спрятал — пропало, а что отдал — твое» принесет ему в жизни заслуженные плоды и радости труда.

К сожалению, Н. И. Карбушев придерживается противоположного принципа и поэтому у него «конфликты» не только с Мишей, но и со  {77}  мной, а также с харьковской и горьковской группами физиков. Да и конфликтами это не назовешь, это чистой воды мнительность (обкрады­вают!), которая и приводит к самоизоляции.

Такой же закомплексованный, даже еще больше, и В. Ю. Шафер, а потому у него еще больше и научных, и человеческих проблем. Он не только самоизолируется, но и ведет себя порой крайне агрессивно, подчас угрожая физической расправой тем, кого подозревает в присвоении его результатов или разглашении тайны (в число таких попали В. Тараканов, П. Стрелков и даже я).

Раз я упомянул В. П. Тараканова, скажу несколько слов и о нем. Он был моим дипломником, а кандидатскую делал у Б. А. Альтеркопа. Это человек большого трудолюбия и целеустремленности, с полным отсут­ствием физического чутья. Но в контакте с хорошим физиком он может сделать многое. Такими физиками были В. Г. Рухлин (до его смерти) и Б. А. Альтеркоп (до его отъезда в Израиль). Они помогли ему создать приспособленный для работы на персональных компьютерах, полностью трехмерный электродинамический код («КАРАТ») для решения задач плазменной СВЧ электроники. В США подобный код «Маджик» может работать только в суперкомпьютерах типа «Крей». В. Тараканов много работает, в основном «из-за фанатичной жадности до денег». Это слова Б. А. Альтеркопа, с которым я согласен.

В заключение я хочу остановиться на А. М. Игнатове, очень образо­ванном и грамотном теоретике. Именно в нем я хотел бы видеть про­должение моего дела в отделе и всячески стараюсь окружить его уче­никами, сделать из него учителя, дарящего свой ум и знания другим столь же щедро, как это делает М. В. Кузелев (они однокурсники физ­фака МГУ), превратить его из ученого-одиночки, индивидуалиста в ру­ководителя большого коллектива. По своим знаниям и кругозору он — единственный, кто может возглавить теоретический отдел ИОФАН, если отдел уцелеет после моего ухода. Я очень хотел бы внушить ему, что теоротдел — его призвание. Его энциклопедическое образование мешает ему быть творческим. В чисто индивидуальной научной работе он достигнет значительно меньше, чем в коллективной. Во многом в этом плане мне помогли Р. Р. Киквидзе и Р.  Д. Джамалов, мои ученики старшего поколе­ния, которые завершили свои докторские диссертации под руководством А. М. Игнатова. Дай бог, чтобы он вырос в руководителя теоротдела. Это жизненно необходимо, поскольку кандидатура А. К. Звездина — второго человека, способного возглавить теоротдел, по всем параметрам хороша, но он «варяг» в ИОФАН и никогда своим не станет. Кто из них будет  {78}  руководить теоротделом выяснится в ближайшие 2-3 года, после моего ухода с должности заведующего, а это произойдет в 1995 году, если я до этого времени доживу²¹.

Я здесь не рассказал о многих других моих учениках, достигших зна­чительных успехов в науке, — С. Решетияне и Н. Николове, С. Иванове и П. Крочеке, и многих других. Но уже из того, о чем я рассказал, можно увидеть, что я никогда не выделял их по национальности. Более того, как-то Р. Г. Трофименко, тогда заведующая отделом кадров ФИАН, вы­звала меня и сказала, что у меня слишком много аспирантов грузин. Когда я спросил: «Кто же?», она ответила: «Акопян, Арутюнян, Аро­нов — разве этого недостаточно?» — «Но помилуйте, Акопян — вообще не мой аспирант, а Силина, причем он не грузин, а армянин, как впрочем и Арутюнян. Что касается Аронова, то он вовсе еврей, а не грузин». — «Вот, вот! Именно это я и имела в виду». Тогда если так считать, то из 50-ти моих воспитанников больше половины — грузины, а остальные — евреи. Я всегда придерживался принципа: «Если хотите со мной рабо­тать, пожалуйста: семинар для всех открыт, приходите, сами выбирайте себе микрошефа и тематику, а время, точнее Ваша работа, покажет, что из Вас получится». Поэтому и много у меня учеников всех национально­стей.

МОИ ДРУЗЬЯ

Я человек довольно общительный, и многие люди становятся близки­ми мне. Но это не означает, что все они мои друзья. Друг это тот, кто связан с тобой не только научной работой, хотя часто дружба у людей моей специальности так и начинается. Друг, с моей точки зрения, это тот, кто сделает для тебя все, на что он способен, и ты сам сделаешь для него все, что сможешь. В этом смысле я не согласен с моим учеником и ставшим моим другом Р. Р. Киквидзе, который требует от друзей всего того, что он делает для них. Это слишком, так как «нельзя требовать от женщины того, чего она дать не может». Но и от любого человека тоже!

На вопрос «кто твои друзья?» я в первую очередь назову Е. Е. Ловец­кого и С. П. Баканова. Я даже не хочу рассказывать о них по отдельности — насколько переплетена наша дружба. Хотя с Женей мы подружились чуть раньше, с 1948 года, а со Сталем уже после перевода в МИФИ, то есть с 1951 года. К этому моменту мы с Женей были настолько нераз­лучны, что Сталь воспринимал нас только вместе. Тем не менее, мы все  {79}  разные люди. Я есть я, и из этих записок вы составите собственное мне­ние обо мне. Женя атлет и красавец, целиком отдающий себя друзьям, удивительно бесхитростный человек, был и остался таким же. Его ха­рактеризует такой случай. Летом 1955 года мы втроем поехали в Гагры отдыхать и тут же, как говорят, нашли себе девиц. Девицу Жени звали Галя, так же как его невесту, с которой он уже был «помолвлен» и соби­рался жениться, он был страстно влюблен в нее. Может быть, и девицу с таким же именем нашел только для того, чтобы почаще произносить это имя вдали от невесты. Думаю, это так, поскольку каждый вечер он доставал фото своей Гали и смотрел на нее. Вернувшись в Москву, сразу же женился — разлуки, даже на один день, выдержать был не в силах. Скажете, что за развратный тип. Да что вы! У нас с ним много зна­комых девушек водилось, и это естественно, так как мы всегда гуляли вместе. Разумеется, девочки всегда клали глаз на Женю: он имел яв­ное преимущество передо мной, а потому первым и выбирал. Мне же — по остаточному принципу, доставалась вторая из подруг. Через неделю Женя мне доказывал, что ему досталась девственница: не подпускает близко. Тогда мы менялись девицами, и через неделю моя бывшая де­вушка оказывалась девственницей. Но уж тут я ему не верил и говорил: «Девушки всегда отвечают так, как к ним относишься». А он иначе не мог. И вот он, прожив всю жизнь с Галей, уверен, что ни о какой другой и подумать не может. Не может не потому, что не пытался, а потому что не мог. На вопрос «Есть ли в Париже порядочные женщины?» Ответ: «О, месье! Есть, конечно, но они стоят баснословно дорого». Так вот, ему только такие женщины и встречались. Либо он так вел себя, что они ждали от него того, чего у него не было — чисто мужского напора. А как Галя стала его женой?! Да потому, что это именно Галя его на себе женила. Она такая, какая есть, безалаберная, но всегда восторженная, и я за это ее безгранично люблю.

А вот еще один случай с Женей. В марте 1953 года, когда умер И. В. Сталин, нас понесло в Колонный зал посмотреть на покойника. Но мы не дошли. Где-то около Пушкинской площади толпу начала теснить конная милиция и я упал прямо под копыта лошади. И вдруг увидел бледное лицо Жени, который вытаскивал меня из-под лошади. Удалось ему это с невероятным трудом. И я никогда не забуду его лицо, бледное, искаженное страхом.

Какой же Сталь? Он намного сложнее Жени. И женился не так, а вполне расчетливо. Дело в том, что семья Яна Яновича и Айны Констан­тиновны Дривинг, на дочери которых, Нине, студентке третьего курса  {80}  МИФИ (они учились в одной группе) женился Сталь, была уникальной. Я и Женя во многом получили воспитание в этой семье, мы бывали там, как у себя дома. Они же, старшие, на нас времени не жалели. Думаю, что Сталь, который в этой семье появился за два года до нас, хорошо понял уникальность этого дома и решил там остаться. Кстати, старшие Дривинги его любили и любят не меньше, чем своих сыновей. Нина же, не будучи особенно красивой, была настолько умной и даже мудрой, что «знала когда и как женщина должна притвориться глупенькой, чтобы ее любили». Она и стала женой и «матерью» Сталя, а заодно и «матерью» нам с Женей, а позже и нашим женам. А с годами она даже похорошела. Ум к старости облагораживает женщину.

Описанием семьи Я. Я. и А.К.Дривинг и их дочери я, по существу, уже охарактеризовал Сталя. Упомяну еще одну черту его характера -задиристость. Особенно это проявилось, когда мы были в Гаграх. Эта поездка была одной из многих, но она была первой нашей совместной поездкой, после таких обычно первая становится либо последней, ли­бо связывает на всю жизнь. Тогда мы часто конфликтовали с местны­ми грузинами из-за девочек, карт и волейбола. Всегда задирался Сталь, дрался Женя, а я, как грузин, улаживал конфликты. Кстати, мы поеха­ли в Гагры, когда Нина была на сносях. Вернувшись, Сталь отправился в колхоз на уборку картошки. Я, как всегда, захаживал к ним домой и в один прекрасный октябрьский день так рассмешил Нину рассказами о нашей поездке в Гагры, что ее в спешном порядке отвезли в роддом. Так появилась на свет Катя, моя крестница. Я, Женя и Сталь нашей мно­голетней дружбой и готовностью помочь друг другу всегда вызывали и вызывают восторг и даже зависть у многих. Много раз нас пытались раз­лучить, но мы этого даже не замечали. Я обоим помог во время защиты докторских диссертаций. Сейчас они оба дедушки, а их жены, соответ­ственно, бабушки. Все понемногу стали сдавать: первой Тамара, потом Женя и Галя, Нина и я. А Сталь пока держится. Дай бог ему здоровья и нам тоже!

О В. П. Силине я уже писал. В первую очередь, он мой учитель. Но я могу осмелиться назвать его и другом. Учитель одностороннее понятие, а друг — только взаимное. И поэтому я сказал «осмелюсь», имея в виду, что он тоже считает меня своим другом. И в том смысле, что и он от меня получил нечто большее, чем только преданность ученика. По крайней мере, с годами он многое перенял от меня, в частности, стал мягче к людям и доброжелательнее, пропала в нем излишняя принципиальность. Но дороже всего мне то, что, я уверен, он считает меня своим другом.  {81} 

Из учеников моих другом, в первую очередь, я могу назвать А. Ф. Александрова. Поначалу нас крепко связала судьба по работе, а потом и в жизни. В некотором смысле он — моя частичка, и я люблю его как свой труд. Он, безусловно, отвечает мне дружбой искренней, на­сколько это позволяет университетская система субординации, где чино­почитание на высочайшем уровне. Мы с ним вместе получили все знаки отличия за научные достижения, вместе переживали успехи и прова­лы, но многое ему досталось легче, за мой счет. И этого он не очень понимает. О нем как-то сказал В. П. Силин, прося меня, чтобы он при­шел на защиту диссертации, где числился оппонентом: «Разумеется, он очень важный, но попроси его, чтобы пришел, иначе диссертанта хва­тит инфаркт». Вот эта черта — считать свое более важным, чем чужое, непонимание нужд и переживаний другого, некоторое «чванство» — от­талкивает людей от него. И мне приходится за него бороться, так как знаю, что многое из этого напускное, результат университетского воспи­тания. Например, его слова «зато ты профессор МГУ» разве не говорят об этом? Я часто обижался на него, много раз собирался порвать с ним и уйти из университета, но не мог — слишком многое вложено в него и университет. Надеюсь, когда-нибудь он поймет свой фатальный недоста­ток. Наверное, после моей смерти, когда будет не за кого скрываться и некому сглаживать его проступки.

Есть у меня друзья и среди других учеников, которые, наверное, сказали бы обо мне так же, как я о В. П. Силине. Это Р. Р. Киквидзе и О. А. Омаров. Разумеется, преданность ученика учителю в них преобладает, но они — друзья, посвященные во все мои жизненные тайны и проблемы, так же как и я в их. Они разные люди, но од­но их объединяет: они друзья не только мои, но и между собой, т.е. их объединяет дружба, которая возникла между ними благодаря мне.

Рамаз — фанатик дружбы и отдает друзьям больше, чем берет от них, хотя и говорит, что «друг должен сделать для меня все, что я сделаю для него». Но это только слова, думаю, многие пользуются его гипертро­фированным восприятием понятия дружбы. Как ученый Рамаз далеко не выдающийся, он никогда не претендовал на это звание. Но он очень неплохой преподаватель. Из него мог бы получиться и ученый, если бы науке он уделял больше времени. Однако из-за друзей у него времени не остается. Но мне кажется, что «серьезной» взаимностью дружбы он пользуется только с моей стороны. Он не замечает, что многие его дру­зья — друзья только в одну сторону, когда он им нужен. Но в этом его  {82}  не убедишь.

Омар в большей степени претендует на ученость. Голова у него, дей­ствительно, неплохая. Но не хватает образования и времени, чтобы вос­полнить свои пробелы в образовании. Во-первых, из-за большой адми­нистративной нагрузки: уже сразу же после защиты кандидатской в те­чение долгого времени он был проректором Дагестанского университе­та, потом зав.кафедрой, а сейчас дорос до ректора. А во-вторых, и это более важное препятствие, у него не хватает времени из-за чрезмерно­го соблюдения обычаев предков. Он полукровка и, чтобы его считали истинным даргинцем, он слишком усердно это демонстрирует, т.е. пре­бывает в плену своих предрассудков. Но я его люблю, люблю свой труд и его человеческую душу и из-за того, что он полукровка (сын русской и дагестанца).

Есть еще один человек, которому я всегда клянусь в верности и друж­бе и надеюсь, что и он считает меня своим другом. Он не учитель и не ученик мой, хотя в некотором смысле и то и другое. Он хотел просто помочь мне (я выше рассказал об этом) и верил в меня. А ученик... это скорее шутка — я учил его детей и, наверное, буду учить внука, если доживу: он только сейчас поступает на физфак.

Я подружился с А. И. Исаковым в 1968 году, когда мы поселились в одном доме. Тогда он был зам. директора ФИАН. Пожалуй, самый ум­ный и деловой зам. директора. Большая ошибка была допущена Н. Г. Ба­совым, заменившим А.И.Исакова на О.Н.Крохина. А.И.Исаков все­гда был среди сотрудников, ему все открывали душу, а О. Н. Крохину в то время не открывался никто. Вот и пропала у Н. Г. Басова поч­ва под ногами, перестал он понимать ФИАН и в конце концов поте­рял А. И. Исакова: он ушел в ВАК СССР заместителем председате­ля. И я считаю, он сделал для ВАК больше, чем кто-либо. Он оста­нется в истории ВАК как человек, построивший новое здание и укре­пивший авторитет ВАК. Посмотрим, как поведет дела Н.В.Карлов, уже потерявший здание, с таким трудом построенное А. И. Исаковым. Один эпизод, характеризующий А. И. Исакова. Как-то мы с А. Ф. Алек­сандровым допустили бестактность: опубликовали статью в «Правде» об установке «Фотон», построенной в МГУ при поддержке Н. Г. Басо­ва, а в статье не упомянули об этом. Н. Г. Басов решил с нами рас­правиться и руками В. С. Зуева обвинил меня в раскрытии секретности. Дело могло приобрести непредсказуемый оборот, если бы не А. И. Исаков, который собрал всех в своем кабинете и очень корректно по­ставил всех на место, предотвратив и мою гибель, и позор Н. Г. Басова.  {83} 

Вот еще одно проявление доброты и мудрости А. И. Исакова. После того, как Н. Г. Басов заменил его О. Н. Крохиным, казалось, что А. И. Ис­аков должен был затаить глубокую обиду, и не только на Н. Г., но и на О. Н. Крохина. По крайней мере, это выглядело бы вполне естественно. Но последующие события показали, что А. И. Исаков выше мелких обид и мудрее как Н. Басова, так и О. Крохина.

Н. Г. Басов оставил А. И. Исакова в ФИАН и даже сохранил за ним лабораторию нейтронной физики. И вот, когда отношения между Н. Г. Ба­совым и О. Н. Крохиным испортились и Олег оказался, мягко говоря, «подвешенным», отстраненным от лазерных дел (правда, по «собствен­ному желанию»), руку ему протянул не кто иной, как А.И.Исаков, пригласивший возглавить сектор «Плазменного фокуса» в своей лабо­ратории. Конечно же, это свидетельствует, в первую очередь, о доброте А. И. Исакова. Но также и о его мудрости, ибо он ценил талант О. Н. Кро­хина (ученика акад. Е. И. Забабахина), блестяще знающего газодинами­ку, в особенности газодинамику взрыва. В то время А. И. Исаков был поглощен делами ВАК и такой человек, как О. Н. Крохин, был необхо­дим для руководства всей лабораторией, а не только сектором. Так и произошло. Кроме того, к этому времени и сам Олег Николаевич сильно изменился. Поняв «почем фунт лиха», он перестал следовать принципу «нищим не подают». И в этом тоже заслуга А. И. Исакова. А. И. Исаков и О. Н. Крохин очень скоро подружились²².

Таков А. И. Исаков во всем, за что я его и люблю. А не за «ученость», у него этого нет, и он не строит из себя великого ученого.

В жизни я встречался со многими людьми, многие стали мне близки­ми, но истинными друзьями я считаю только этих шестерых. Об осталь­ных либо я уже сказал, либо еще скажу ниже.

О ДРУГИХ ЛЮДЯХ, КОТОРЫЕ МНЕ ВСТРЕЧАЛИСЬ В ЖИЗНИ

Чтобы никого не пропустить, буду придерживаться хронологии. Есте­ственно, ограничу круг людей и, чтобы было интересно, расскажу в ос­новном об известных людях, с которыми неоднократно встречался и мое мнение о которых, возможно, будет интересно гипотетическому читате­лю. Поэтому начну с 1948 года, когда я начал свой путь в науку сразу же после окончания школы.  {84} 

Первый человек, который напутствовал меня в науку, был И. Н. Ве­куа. Он принимал у меня экзамен по математике при поступлении на ФТФ МГУ в 1948 году. Возможно, тогда он по блату меня и пропустил, ведь он был товарищем моего отца, хотя их отношения, особенно в тот период, хорошими было назвать нельзя. Это было тогда, когда ряд гру­зинских математиков восстал против него в основном, как мне кажется, из-за ревности: глава грузинской математической школы и президент АН Гр.ССР Н. И. Мусхелишвили, возможно, отдавал ему некоторое предпо­чтение. Возникла склока, которая привела к отъезду И. Н. Векуа вначале в Москву (1950 г.), а потом в Новосибирск (1961 г.), где его и избрали академиком. И. Н. Векуа даже выиграл от этого, а грузинская математи­ческая школа, которая имела всемирное признание, практически распа­лась.

На меня же произвела сильное впечатление встреча с И. Н. Векуа в 1960 году. В это время мы с В. П. Силиным писали книгу и, разбираясь с проблемой затухания Ландау, обратились к нему как к крупнейше­му специалисту по теории сингулярных интегральных уравнений. Эта встреча оказалась пустой, этим она на меня и произвела впечатление. Тогда я осознал, что ни один математик не может лучше понять твои, физика, математические проблемы, чем ты сам. С тех пор я никогда к математикам не обращаюсь и считаю, что физики, которые прикрыва­ются математиками, просто невежественны.

Имя И. Н. Векуа фигурирует в истории ФИАН вместе с именами мо­его отца А. К. Рухадзе и В. Д. Купридзе. В начале 30-х годов, будучи ас­пирантами акад. А. Крылова в Ленинградском ФТИ, они учили моло­дых аспирантов-физиков основам математики. Мне очень приятно, что о моем отце с теплотой вспоминали Н. А. Добротин, Б. М. Вул, П. А. Че­ренков. Этим я горжусь так же, как горжусь и своим отцом, великим лектором, и И. Н. Векуа, крупнейшим грузинским математиком.

Хочу сказать еще об одном известном физике, родственно связанным с И. Н. Векуа. Это мой одноклассник и брат зятя И. Н. Векуа А. Н. Тавхелидзе. Он не поступал вместе со мной на ФТФ и вряд ли поступил бы, так как в школе он успехами не выделялся. А вот после школы И. Н. Ве­куа пристроил его к Н. Н. Боголюбову, и здесь он расцвел. В результате он достиг всех академических вершин и получил все почести и, кажет­ся, вполне заслуженно. С его именем связаны весьма фундаментальные научные достижения в теории элементарных частиц. Одно могу точно сказать — он прекрасный организатор. Во многом создание Института теоретической физики в Киеве, ИЯИ в Москве — это его заслуга, много  {85}  усилий он приложил в организации теоретического отдела ОИЯИ в Дубне. И все же наибольшее впечатление на меня он произвел тем, как нужно быть требовательным в подборе кадров, если хочешь, чтобы они почитали тебя. «Кадры решают все», как говорил И. В. Сталин. В этом секрет успеха А. Н. Тавхелидзе.

Еще два грузинских физика близки мне — это Н. Л. Цинцадзе и Дж. Г. Ломинадзе, учитель и ученик. Первый преувеличенно считает се­бя учителем, а второй категорически не признает это и в некотором смыс­ле неблагодарен. Поясню сказанное. Джумбер окончил физфак МГУ и получил лучшее образование, чем Нодар, который учился на физфаке Тб.ГУ. Но творческой активности в Нодаре было явно больше, и когда Джумбер вернулся в Тбилиси после двух- или трехлетнего пребывания в Челябинске-70, Нодар уже был кандидатом и возглавлял лабораторию физики плазмы во вновь организованном Э. Л. Андроникашвили Инсти­туте физики АН Гр.ССР. Таким образом, Джумбер пришел в лаборато­рию Нодара и под его руководством защитил кандидатскую диссертацию в 1961 году. В этом смысле Джумбер — ученик Нодара, по крайней ме­ре, у последнего есть основание так считать. Но вскоре они разошлись, и Джумбер защитил докторскую уже с помощью К. Н. Степанова из Харь­ковского ФТИ и А. Б. Михайловского из ИАЭ им. И. В. Курчатова. На основе докторской диссертации он опубликовал довольно неплохую кни­гу «Циклотронные волны в плазме», о которой я писал на страницах УФН «книга явно лучше автора». Джумбер — очень тактичный и воспи­танный человек, он никогда не портил отношений с нужными людьми (со мной, О. Н. Крохиным и особенно с Р. З. Сагдеевым) и от всех что-то получал. В целом, несмотря на свою критику, я к нему отношусь положительно. Благодаря своей дипломатичности он достиг высокого положения в АН Гр.ССР, стал академиком-секретарем Отделения фи­зики и математики и на этом посту сделал много хорошего. В настоя­щее время его высокая культура во многом скрашивает невоспитанность президента АН Грузии А. Н. Тавхелидзе. В карьере Джумберу очень по­могает его жена Лия, тоже очень воспитанный и дипломатичный чело­век.

Нодар Цинцадзе, как я уже сказал, рано стал руководителем лабо­ратории, а затем и замом Э. Л. Андроникашвили. Он создал неплохую школу физиков-плазменщиков в Тбилиси, некоторые из них переросли его. Недостаток образования и знания физики он компенсирует актив­ностью, организацией школ и конференций в Грузии с приглашением иностранцев. Поэтому у него есть известность, довольно широкая, но  {86}  не очень высокий научный авторитет. Он этого не чувствует, а жаль, многие используют его, его гостеприимство, но как только возникает во­прос о его оценке, отзываются о нем нелестно. Плохо относятся к нему и в Грузии, считая его не интеллигентом, а выскочкой. Действитель­но, он из простой семьи, но многим чванным интеллигентам сто очков даст вперед. Он очень активный и много делает в науке, те же — просто бездельники, лишь хвастаются своим происхождением. Недостаточно хо­рошо относятся к нему и в нашей стране, и в бывшем СССР. Но он это компенсирует известностью за рубежом, предпочитая зарубежье родным стенам. И труды у него, благодаря неплохой школе, вполне приличные. В целом, он для Грузии явление положительное и явно недостаточно оцененное.

Раз я упомянул об Э. Л. Андроникашвили, позвольте сказать несколь­ко слов о нем. Тем более, что у меня остались неприятные воспоминания об этом человеке. Он, безусловно, больше всех физиков сделал для Гру­зии, создав Институт физики, и поэтому, без сомнения, золотыми буква­ми войдет в историю грузинской науки. Да и вообще, в большой науке его имя известно как открывателя второго звука в жидком гелии. Толь­ко это я имел в виду, когда однажды на банкете в ответном тосте, после того, как он пригласил меня переехать в Тбилиси, ответил: «Элефтер Луарсабович, я опоздал с рождением. Кем бы я ни стал, я никогда не стану в Грузии первым. Первый Вы, и только Вам воздвигнут здесь памят­ник». Эти слова он воспринял очень болезненно и даже, как мне позже стало известно, позволил себе неприличный поступок. Это застолье про­ходило в доме Н. Цинцадзе, на приеме иностранных физиков, участников Международной школы по физике плазмы. На этом банкете я произнес тост за учителей, назвав среди учителей всех теоретиков: Л. Д. Ландау, А. Зомерфельда и В. П. Силина. Элефтер Лаурсабович в своем отчете об этом банкете написал, что А. А. Рухадзе восхвалял еврейских физиков. Воистину, доносы надолго укоренились в нашей крови.

В противовес Э. Л. Аидроникашвили хочу несколько теплых слов ска­зать об И. Г. Гвердцители, в течение довольно длительного времени быв­шего директором Сухумского ФТИ. Он очень многое сделал для этого крупнейшего Физико-технического института Грузии. К сожалению, его, как и Н. Л. Циицадзе, и в Тбилиси, и в Москве мало ценили, но много эксплуатировали. Так и ушел он из жизни непризнанным ни физиками, ни властями Грузии из-за своей гордости и независимости. А я именно за эту независимость его и уважал; как физика я его высоко не расцени­вал, а как организатор он уступал разве что А. Н. Тавхелидзе. И очень  {87}  жаль и несправедливо, что Сухумскому ФТИ присвоили не его имя и не имя первого грузинского директора И. Ф. Кварцхавы, а имя И. Н. Векуа, который не только никакого отношения не имел к ФТИ, но и ни разу там не был.

Кстати, незаслуженно не оценен в Грузии и И. Ф. Кварцхава. Он не был хорошим директором, но в науке (после Э. Л. Андроникашвили) оставил наибольший след. «Структуры Кварцхавы» — обще­принятое название открытого им явления образования пинч-структур в сильноточном газовом разряде. Не каждый может похвастаться таким.

Как-то я в сердцах сказал, что меня только на родине, в Грузии, ни во что не ставят, а вот в Армении по моей рекомендации выбирают в АН Армении. В этих словах есть большая правда. Возможно, это объясняет­ся тем, что в аспирантуре я учился одновременно с М. Тер-Микаэляном и Г. Гарибияном (о них несколько позже) и они знали меня хорошо. Так или иначе, эти люди, занимавшие довольно высокие посты в АН Ар­мении, ценили меня и к моему мнению действительно прислушивались. М. Тер-Микаэлян, с моей точки зрения, — сильнейший из здравствующих сегодня физиков-теоретиков. Г. Гарибиян в свое время сделал очень кра­сивую работу по переходному излучению и вошел в историю науки²³. Он стал академиком-секретарем и по моему совету способствовал избранию Тбилисского физика С. Матиняна в Армянскую академию.

Но среди армянских физиков великим сыном Армении был Артем Исаакович Алиханян. У него был действительно великий брат, трижды Герой Труда Абрам Исаакович, директор ТТЛ (ИТЭФ), но я его лич­но не знал. А с Артемом Исааковичем в последние годы его жизни у меня установились дружеские отношения. Он меня попросил, и я помог защититься Э. Мергеляну, за что он был очень благодарен мне. Я же считаю то, что он построил институт физики в Армении (так же как Э. Л. Андроникашвили в Грузии), заслуживает памятника в Армении. Но к сожалению, пока этого нет; более того, в конце жизни он даже был изгнан из Армении. Так отблагодарила его родина.

Среди моих учеников — трое из Армении. Особенно сильных среди них нет. Может, выше других можно поставить С. Г. Арутюняна, с которым мы построили теорию нового типа разряда — разряда в сверхсильных СВЧ полях. Сейчас он заканчивает докторскую диссертацию.

Достаточно высоким авторитетом обладаю я и в Узбекистане. Это не только благодаря Э. Мергеляну, узбекскому армянину, и Р. Джамалову,  {88}  моему прямому ученику, но в основном из-за большого количества утвержденных в ВАК узбеков, за которых меня всегда просили прези­дент академии Уз.ССР (а одно время и председатель Верховного Сове­та республики) Пулат Хабибулаев и академик-ядерщик Ф. Бигджанов. Пулат Хабибулаев, пожалуй, самая колоритная фигура. Он физику не очень знает, но, благодаря своей общительности и гостеприимству, дорос до члена-корреспондента АН СССР. Более того, даже был избран в отде­лении академиком, но на общем собрании был забаллотирован. Думаю, это дело рук первого секретаря ЦК Узбекистана Р. Нишанова, который видел в нем соперника и постарался нокаутировать. Кстати, так же по­ступили и грузинские математики, когда руками С. Новикова угробили на общем собрании избранного в отделении академиком А. В. Бицадзе, одного из сильнейших математиков не только среди грузин, но и среди всех математиков нашей страны.

Не могу не сказать и об украинских физиках, среди которых есть как мои учителя (Я. Б. Файнберг и А. И. Ахиезер)²⁴, так и друзья (К. Н. Сте­панов, В. Г. Бархтар, А. Г. Ситенко). Для меня больше всех из них зна­чит Я. Б. Файнберг, продолжателем дела которого я себя считаю со своей плазменной СВЧ электроникой. Думаю, он так же считает, по крайней мере, всегда об этом говорит. Он, безусловно, родоначальник этой обла­сти науки, и я тоже всюду это подчеркиваю. Но он человек тщеславный, и ему иногда кажется, что его недостаточно возвеличивают. Ему мало, что каждая статья харьковских физиков начинается и заканчивается его именем. Я так не делаю, и он нередко обижается на меня. А однажды между нами едва не произошел полный разрыв. А было это так. Как-то в начале 80-х годов мы заявили доклад на сессии ООФА АН СССР. Естественно, первое слово было предоставлено ему и он, как всегда, пе­речислил имена всех, кто занимается физикой пучков, чтобы, не дай бог, никого не обидеть. Суть же доклада не успел рассказать, времени не хва­тило. Мое выступление на этом фойе походило на цицероновское, что не понравилось Я. Б. Файнбергу, Но вместо того, чтобы корить себя, обидел­ся на меня: «Это было сделано, чтобы опозорить меня». После этого он на долгое время прервал всякие отношения со мной и даже поддерживал Н. И. Карбушева в критике моих работ. К счастью, он вскоре одумался и сейчас у нас опять мир и дружба. А харьковчане по-прежнему по лю­бому поводу и без повода всюду цитируют Я. Б. Файнберга. Зачем это надо? Это ведь унижает!  {89} 

В этом смысле совсем иного плана человек А. И. Ахиезер, родоначаль­ник теории плазмы и вообще теоретической физики в Харькове. Имен­но из-под него вышли Я. Б. Файнберг и В. Г. Барьяхтар, А. Г. Ситенко и К.  Н. Степанов и многие, многие другие. Это яркий человек и большой жизнелюб. К сожалению, сын его оказался полной ему противоположно­стью. Под давлением отца тот в 27 лет защитился, стал доктором. Отец его тут же женил, но выяснилось, что это было уже ни к чему. Силь­ная травма, которую сын не перенес, стала причиной его ранней смерти. Это, в свою очередь, оказалось тяжелым ударом для отца, для всей его философии, и он сдал. Пока жив, но уже полностью разбит. Поистине, когда речь идет о нас и наших поступках мы «не ведаем, что творим».

В. Г. Барьяхтар, К. Н. Степанов, С. В. Пелетминский и А. Г. Ситенко. Это самые талантливые ученики А. И. Ахиезера моего поколения. Я с ними дружу. Все они достигли высоких академических званий: В. Г. Ба­рьяхтар стал первым вице-президентом АН Украины, А. Г. Ситенко — ди­ректор Института теоретической физики, самого престижного института в Киеве. Обижен один только К. Н. Степанов, обижен учителем своим — А. И. Ахиезером. Он, быть может, талантливее всех, но слишком само­стоятельный, не подчиняется академической мафии. Они и мстят ему за это. Недавно, наконец-то он избран в члены-корреспонденты АН Укра­ины²⁵.

Еще об одном человеке, выдающемся физике украинской школы, я хочу тепло сказать. Это А. С. Давыдов. Я с ним знаком еще со времен, когда он работал в лаборатории ядра ФИАН в 50-х годах. Он одно­курсник В. Л. Гинзбурга, и последний всегда снисходительно относился к нему, считая его туповатым. Это чисто еврейская надменность пере­шла от В. Л. Гинзбурга к В. М. Аграновичу, который был непосредствен­ным учеником А. С. Давыдова. После сближения с В. Л. Гинзбургом он тоже снисходительно и даже свысока начал относиться к А. С. Давыдо­ву. А.С.Давыдов же не только не заслуживает этого, а наоборот: ему принадлежат прекрасные результаты в теории экситонов, основанные на теории симметрии кристаллов, теория спектров несимметричных ядер и многое другое²⁶. Я всегда считал его самым ярким представителем укра­инской школы теоретиков, после Н. Н. Боголюбова, разумеется.

Н. Н. Боголюбов (я его даже не хочу обсуждать) — это великая глы­ба России, выходец из Украины. Он, может, в физической интуиции и уступал Л. Д. Ландау, но как методист, создатель метода Боголюбова-Крылова,  {90}  метода цепочек Боголюбова и дисперсионных соотношений — с ним никто не может сравниться в мире.

Из Украины, минуя Москву, двинусь на восток, в Горький (Ниж­ний Новгород), где в создании Института прикладной физики (ИПФАН) я принимал некоторое участие. Именно этот институт был создан по­сле 1973 года, когда сотрудники ФИАН (М. Д. Райзер, Г. П. Мхеидзе и Л. Э. Цопп) совместно с коллегами из НИРФИ (М. И. Петели­ным, Н. Ф. Ковалевым и А. В. Сморгонским) дали дорогу релятивистской сильноточной СВЧ электронике. Для развития этой области науки и был создан ИПФАН, а директором стал А. В. Районов-Грехов. О нем только и хочу сказать, поскольку он академик, т.е. причислен к клану бессмерт­ных. Воистину этого человека возвело на пьедестал его происхождение: он сын великой М. Я. Греховой, основателя НИРФИ еще в 30-е годы. Го­ворят, что А. В. Гапонов-Грехов вместе с М. А. Миллером получил усред­ненную силу во внешнем СВЧ поле, известную как сила Миллера. Одна­ко М. А. Миллер был его учителем, поэтому слава досталась ему. Правда, членом-корреспондентом избрали А. В. Гапонова (тогда он был только Гапоновым). После ему приписали открытие стимулированного цикло­тронного излучения и создание научной базы гиротронов. Но в работе, за которую ему дали Государственную премию, он сам пишет, что еще до него это явление открыл В. В. Железняков. Позже он приписал себе ре­лятивистскую СВЧ электронику, но здесь я могу заверить, что это идея М. С. Рабиновича. За стимулированное излучение А. В. Галопов-Грехов избран академиком, а за релятивистскую СВЧ электронику он чуть не получил Ленинскую премию. Меня же не включили в команду и угово­рили, чтобы я не возникал. Но Бог есть! Рухнул СССР, а вместе с ним и эта премия. Как то, на 85-летии А. М. Прохорова, Андрей Викторович мне сказал о юбиляре: «Он всегда чувствовал себя комфортно, какую бы гадость ни делал, он всегда был убежден, что поступает правильно.» О, как эти слова относятся именно к нему самому, а не к Александру Михайловичу. Ко мне Андрей Викторович относился идеально: я ему не мешал, хотя и удивлялся его успеху. Думаю, в истории российской на­уки он большого следа не оставит. Но то, что он баловень судьбы, это бесспорно, по этому показателю с ним может сравниться лишь Е. П. Ве­лихов.

Из Горького я хочу переместиться дальше на восток, в Сверд­ловск (Екатеринбург). Там у меня много друзей, но расскажу только о П. С. Зырьянове, Л. Я. Кобелеве, С. В. Вонсовском и Н.В.Тимофееве-Ресовском (знаменитом Зубре). Все они люди удивительно высоких  {92}  моральных качеств. С. В. Вонсовский, долгое время возглавлявший Ураль­ский филиал АН СССР, был учеником репрессированного и рано ушед­шего из жизни С. П. Шубина, одного из друзей И. Е. Тамма. С. В. Вонсов­ский после смерти С. Шубина женился на его вдове и воспитал ее детей, так и не заимев своих. С именем С. В. Вонсовского связано становление науки на Урале: в соответствии с богатством края — физики металлов. Он основал институт АН под соответствующим названием, который являет­ся ведущим в нашей стране. Много времени он уделял сплочению ученых разных регионов, организовывая всевозможные школы и симпозиумы. Мне кажется, за такую организационную деятельность и личное благо­родство он в основном и был удостоен высоких академических званий. Как ученый он не внес в науку ничего существенного. Его фундамен­тальный труд по магнетизму скорее компиляция, хотя и подытоживает знания в этой области (в основном феноменологические).

С.В. Вонсовский весьма тепло относился ко мне (как ученику В. П. Силина) и всегда приглашал на знаменитые школы по физике твер­дого тела в Коуровке (под Свердловском). В одной из таких поездок я познакомился вначале с сыном, а потом и самим Н. В. Тимофеевым-Ресовским, одним из крупнейших ученых мира, основателем радиацион­ной биологии. Это о нем написал Шредингер в своей книге «Что такое жизнь с точки зрения физика-теоретика» восторженные слова по по­воду радиационного изменения структуры гена. Будучи одним из двух русских учеников великого Моргана, он в 1938 году остался в Германии и позже возглавил Институт биологии Кайзера Вильгельма под Берли­ном. А вот второй, не менее талантливый ученый-биолог, Н. И. Вавилов, вернулся в Союз и стал жертвой репрессий 30-х годов. Удивительно, но И. В. Сталин после войны вывез Н. В. Тимофеева-Ресовского из Бер­лина, отыскав среди пленных, и организовал для него биологическую станцию на озере под городом Миасс. При И. Сталине Н. В. Тимофееву-Ресовскому были созданы идеальные условия для работы и к его голосу прислушивались. При Н. С. Хрущеве же он попал в опалу, его заставили защитить докторскую диссертацию (ему это пришлось сделать, чтобы не умереть с голоду), а потом ВАК чинил всякие препятствия при утвер­ждении ее. На этой стадии я принимал некое участие в его судьбе, но без особого успеха. Его утвердили в докторской степени только после смещения Н. С. Хрущева. Он, точнее его сын, подарил мне фотографию с изображением профессора Моргана с его русскими учениками. Позже я эту фотографию отдал Ю. Н. Вавилову, и она попала в книгу Н. В. Ду­бинина «Н. И. Вавилов». Нет, не Зубром я воспринимал Н. В. Тимофеева-Ресовского,  {92}  этого очень гордого и действительно несгибаемого человека, а отражением И. Е. Тамма в биологии, может даже его лучшим изданием.

Из свердловчан особенно близки мне П. С. Зырьянов и Л. Я. Кобелев. Познакомился и сблизился я с ними тоже благодаря В.П.Силину: они были его друзьями. Но позже подружились и мы, независимо от В. П. Си­лина. П. С. Зырьянов был очень теплым человеком, в Коуровке он обо всех нас заботился. За ним мы все чувствовали себя как за каменной стеной. К сожалению, он рано ушел из жизни, трагично попав в ди­кую автомобильную катастрофу. Недавно от рака проктаты умерла его вдова Валя. Я сделал все возможное, но более чем на два года жизнь ей продлить не удалось; операция, которую ей сделали в Институте прокто­логии, спасти уже не могла. В этом смысле удивляет меня Л. Я. Кобелев, человек оставшийся без желудка еще со времен войны. Ему казалось, что он вот-вот должен умереть и долгое время не хотел жениться, чтобы не оставлять детей-сирот. Но со временем на удивление себе самому он не только не сдал, а даже окреп. И тогда он решил жениться и в ударном порядке наплодил троих детей. Теперь они уже подросли. Дай бог ему еще жизни, этому любимому всеми и любящему всех человеку.

Со Свердловском тесно связан Томск. Именно оттуда Г. А. Месяц пере­брался в Свердловск и занял место С. В. Вонсовского. Думаю, что от это­го Свердловск только выиграл, а Томск не проиграл, поскольку Г. А. Ме­сяц не уменьшил заботу об ИСЭ, его детище в Томске. Для этого челове­ка я сделал очень много и, надо отдать должное, он это ценит, но ничего не может сделать в ответ. Я был у истоков его защиты докторской, со­здания института, выборов в члены-корреспонденты и академики и да­же неудачной попытки выбраться в депутаты Верховного Совета СССР. Более того, я помог встать на ноги почти всем его ученикам в Томске и подготовил ему настоящего теоретика Л. Г. Глазова. Я даже вступил в заочную полемику с Б. Н. Ельциным, когда по его указанию Г. А. Меся­ца обливали грязью в Свердловске. Все это он помнит, но будучи вице-президентом АН, не пошевелил и пальцем ради меня. Я знаю, что он и рад бы помочь, но не может преодолеть сопротивление И. М. Халатникова. Разве ему дороже И. М. Халатников? Нет, не дороже — ему он нужнее, он его боится. К сожалению, он опасается и А. В. Гапонова-Грехова, ина­че я не могу объяснить, почему он мог просить меня не возникать при выдвижении того на Ленинскую премию, так и не состоявшуюся. А то, что он всех своих сделал членами академии, так ведь это свои, а глав­ное, он уверен, что они — великие ученые. И о себе тоже так думает. Да простит ему бог!  {93} 

Дальше на восток — Новосибирск, академгородок. С этим городком меня связывает наука, а также встречи со многими интересными людь­ми. В первую очередь, это Г. И. Будкер, с которым я познакомился еще в 1960 году на конференции в Риге. Тогда ему было только 40 лет, но он уже строил свой знаменитый Институт ядерной физики. Именно он предложил тогда «выставить» В. И. Векслера на ресторан, где мы с Буд­кером и познакомились. Увы! Я отказался от его приглашения в Ново­сибирск, а Р. 3. Сагдеев поехал. Я сдрейфил. В Новосибирске Г. И. Буд­кер расцвел как организатор, создал прекрасный институт, пригласив туда очень сильных молодых людей. Укажу тех, кого я знал до этого: С. Т. Беляев и Б. Чириков, В. А. Сидоров и Ю. Е. Нестерихин, Р. 3. Саг­деев, Р.И.Солоухин и Д. Д. Рютов. Все они позже стали членами Ака­демии. А я сдрейфил. В. И. Векслер несколько недолюбливал Г. И. Буд­кера: то ли потому, что завидовал ему — Г. И. Будкер был образованнее; то ли действительно считал его немного очковтирателем, как об этом, не скрывая, часто говорил. Но после того, как в 1964 или 1965 году посетил академгородок и воочию убедился в содеянном Г. И. Будкером, провел его в академики и вполне заслуженно. Больше с Г. И. Будкером я не пе­ресекался, а вот с Р. 3. Сагдеевым, напротив, пересекался часто, и о нем непременно хочу рассказать.

Так вот, я не поехал с Будкером в Новосибирск, а Р. З. Сагдеев со­гласился. И бурно начал там расти. Я считаю, что он, безусловно, та­лантливый человек, но рос он, опережая свои заслуги. При этом у него была какая-то ревность к нам с В. П. Силиным. Мы общались, но всегда настороженно, словно он чувствовал, что мы считали его неким «прохо­димцем». Первый раз он обратился ко мне с просьбой помочь Джумберу Ломинадзе защитить докторскую и уладить их отношения с Цинцадзе. Я помог и завел первый вексель на него. Я так резко начал о нем не по­тому, что я ему в чем-то завидую. Нет, я его считаю физиком выше меня и в этом плане ничего плохого о нем не хочу сказать. Но вот в жизни он, считаю, многим должен и никого не отблагодарил. Хотя бы возьмем того же Г. И. Будкера. Все для Р. З. Сагдеева сделал Будкер, даже акаде­миком избрал, но при условии, что тот покинет академгородок. Не хочу вдаваться, почему было поставлено такое условие человеком, который знал о своей скорой кончине. Но если бы он считал Р. З. Сагдеева поря­дочным человеком, то должен был, напротив, уговаривать его остать­ся. Приютил изгнанного из Новосибирска Р. З. Сагдеева А. Е. Шейндлин в ИВТАН. Тот воспользовался этим местом для интрижки по снятию Г. И. Петрова, директора ИКИ, и сам занял его место, проделав удивительно  {94}  профессиональный трюк. Распространив слух, что он переезжает в Зеленчукское, Р. Сагдеев в действительности возглавил комиссию по проверке ИКИ, предложил свою программу работ и в итоге стал дирек­тором ИКИ. В некоторой степени я ему помогал: многие планы вынаши­вались в моей квартире, о чем сейчас жалею. Потом он просил меня за сына, поступающего в университет, и я вывернулся наизнанку, потом по­мог его ребятам получить Государственную премию, уговорив Н. Л. Цинцадзе не возникать. А в ответ — только «хорошее отношение», как гово­рит Г. Моногадзе. Когда нужно было остаться на два дня и выступить за меня в Академии либо обзвонить и этим помочь, у него не хватило времени. Естественно, я обижен и не могу быть объективным при оценке этого человека, который понимает лишь одностороннюю дружбу. Даже женился он по расчету (его первая жена дочь Д. А. Франк-Каменецкого), так как иначе не мог выбраться из Арзамаса-16. Но как о физике, повто­ряю, я о нем высокого мнения. В частности, в создании квазилинейной теории плазмы его роль определяющая. Правда, и здесь не обошлось без помощи М. А. Леонтовича, который безгранично любил Р. Сагдеева и сообщал ему обо всех работах, поступающих в ЖЭТФ. Не по этой ли причине в печати одновременно появились родственные работы Е. П. Ве­лихова, А. А. Веденова, Р. З. Сагдеева и Ю. А. Романова, В. Филиппова. М. А. Леонтович нередко грешил в этом плане. И это я знаю по собствен­ному опыту: в одном номере ЖЭТФ вместе с нашей работой по правилам квантования и дрейфовым колебаниям появилась статья А. А. Галеева на ту же тему. Р. З. Сагдеев — очень дальновидный человек: его дальновид­ность проявилась в переезде в Новосибирск, потом в захвате ИКИ; и он уже все подготовил, чтобы занять кресло президента АН, но тут почуял скорую кончину СССР и вовремя смылся в США, женившись на внучке Д. Эйзенхауэра.

Об остальных новосибирцах я уже рассказал в разделе, посвященном ФТФ, и поэтому вернусь в Москву, в ИАЭ, к физикам-плазменщикам, с которыми судьба меня сталкивала довольно часто. Есть, правда, еще и Д. Д. Рютов, но как ученого я знал его в Москве, а в Новосибирске он стал политиком. Поэтому я и отношу его к москвичам, ибо в Москве он работал ради науки, а в Новосибирск уехал ради карьеры. К нему я отно­шусь положительно, он грузинский зять, и к его чести надо добавить, что жену ой отобрал у грузина. Уверяю, что русскому это сделать нелегко. Значит, Д. Д. Рютов был того достоин. И физиком я его считаю хорошим, образование у него отличное (физтеховское). Одного я не могу ему про­стить: самоутверждаясь, он часто и излишне критиковал Л. И. Рудакова,  {95}  своего учителя. Даже если бы Л. И. Рудаков этого заслуживал, Диме это­го не следовало делать, тем более, что от него же неоднократно слышал о Л. И. Рудакове — «он много красивого сделал в физике плазмы». Я то­же так считаю, но что меня удивляет — черная неблагодарность многих его учеников. Не только Д. Д. Рютов, но и В. П. Смирнов, очень неплохой экспериментатор, как только сменил на посту руководителя программы «АНГАРА» Л. И. Рудакова, сразу же начал плохо о нем отзываться. Это не к липу ни одному ученику, хотя допускаю, что Л. И. Рудаков оттал­кивает от себя людей своим пижонством. По крайней мере, именно по этой причине в Академию его не пустил Е. П. Велихов. Пижоном и в науке считали его недавно ушедшие из жизни Т. И. и Н. В.Филипповы, прародители плазменного фокуса.

Раз я упомянул Велихова, скажу свое мнение о нем. С ним я познако­мился в 1961 году во время конференции по УТС в Зальцбурге. Имен­но тогда произошел со мной интересный случай. Руководителем нашей делегации был Л. А. Арцимович, хорошо образованный, но и очень за­диристый человек. Л. А. Арцимович мало что самостоятельно сделал в науке, но организатором и популяризатором он был прекрасным. Этому способствовало его неплохое знание физики. Ему принадлежит заслуга в избрании в Академию очень многих плазменщиков из ИАЭ. Кадом­цев, Е. П. Велихов и многие другие были избраны именно в тот период, когда академиком-секретарем был Л. А. Арцимович и когда А. М. Прохо­ров и Н. Г. Басов топили друг друга. Л. А. Арцимович хотел, чтобы наша делегация выглядела очень хорошо. И поэтому всем раздал накануне от­крытия конференции доклады иностранных физиков и попросил, чтобы все ему вкратце рассказали суть. Хотел блеснуть быстротой и эрудици­ей. Все ходили к нему и рассказывали. Дошла и до меня очередь. Силин вернулся от него и сказал, что Лев Андреевич меня ждет. Я наскоро одел галстук и в одних трусах и с галстуком предстал перед ним. Его моя наглость поразила, но он сдержался и сказал: «Люблю веселых и находчивых». С тех пор он со мной был осторожен, опасаясь, как бы я чего не выкинул. Как-то Е. П. Велихов так отозвался об Л. А. Арцимо­виче: «Он хоть школьную физику знает, я его научил, а твой Векслер и этого не знает». В этих словах сермяжная правда. Именно за такие заслу­ги стали членами Академии Е. П. Велихов, Р. 3. Сагдеев и др. — им было кого учить школьной физике. Ведь сам Велихов, с моей точки зрения, очень талантливый физик, благодаря старанию М. И. Миллионщикова, А. М. Леонтовича, Л. А. Арцимовича и даже нашего А. М. Прохорова ра­но бросил науку и пошел в гору. И сегодня он возглавляет все программы  {96}  в Академии, большую политику в органах власти, а в смысле науки остался на уровне 61-го года, когда мы с ним познакомились. Так резко я о нем отзываюсь не только потому, что он превратился в большого делягу, но и потому, что предал учителя. Когда мы были с ним в Ав­стрии, он был очень тронут моим отношением к В. П. Силину и сказал, что «вот приедем в Москву, я тебя познакомлю со своим учителем, же­лезным Сашей Веденовым». Приехали, познакомились, А. А. Веденов нас с В. П. Силиным пригласил к себе, и мы были шокированы Сашей. Он, как оказалось, был зятем академика С. Стечкина и жил в академическом доме №13 по Ленинскому проспекту. Он провел нас в квартиру и пред­ставил домочадцам. «А этот, с ним здороваться не надо, он сволочь», сказал Саша, показав, как мы позже узнали, на своего шурина, члена-корреспондента АН СССР. Тот как будто и не обиделся. Правда, мне показалось, что он был изрядно пьян. Так вот железного Сашу Е. П. Ве­лихов просто не пускает в Академию, именно не пускает. Ибо по научным заслугам А. А. Веденов не чета ни В. Д. Письменному, ни А. М. Дыхие и многим другим, которых Е. П. Велихов протащил в Академию. А ведь он первый вице-президент и многое может.

Несмотря на резкую критику, хочу отметить, что как Е. П. Велихов, так и А. А. Веденов всегда относились к нам с В. П. Силиным без зависти и с теплотой, чего не скажешь ни о Р. 3. Сагдееве, о котором я уже го­ворил, ни о Б. Б. Кадомцеве. Последний — безусловный лидер советской плазменной физики. Мысленно я его всегда сравниваю с М. Розенблютом и отдаю ему предпочтение. И поэтому не могу понять его ревнивого отно­шения к нам, особенно к В. П. Силину. Я не забуду, как он обрадовался, когда нашел ошибку в работе В. П. Силина, которая попала к нему на рецензию из ЖЭТФ, и написал отрицательный отзыв, сообщив об этом В. П. Силину с большим удовольствием. Или же еще один пример: ему как-то пришлось сослаться на мою работу с Е. Е. Ловецким, и сослался он так: «Е. Е. Ловецкий и др.» Др. это я, больше авторов нет. И меня больше всего огорчает, что я этому человеку сделал много хорошего. Я, например, оппонировал его сыну, которого неоднократно спасал на физ­факе МГУ. Я выполнял любые его просьбы, да не только его, но и его жены. Например, взял на работу А. К. Звездина и Г. Кузьмина, которые когда-то вместе с ней получили Государственную премию СССР. Прав­да, я всегда знал об отношении супругов Кадомцевых ко мне и ничего другого от них не ожидал.  {97} 

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

На этом хочу закончить свои откровения, уже порядком надоело пи­сать. Иногда даже злюсь на себя. Разве не видно из всего сказанного, что я никому не должен, за исключением В. П. Силина и немного А. И. Иса­кова. Им же я, наверное, останусь должен до конца своей жизни. Но зато я свою жизнь считаю прожитой с чистой совестью. Да пусть осудит меня читатель, если я не прав! Да и Новый Год на носу, всего три дня осталось. Сегодня 27 декабря 1991 года. Лежу в больнице АН СССР, куда я по­пал 11-го декабря после сильного астматического приступа в состоянии «астматического статуса». Пришел в себя через две недели и за три дня написал все это. Перед публикацией этих воспоминаний я еще раз пере­читал их и убедился, что я даже немного приукрасил всех. Последние годы окончательно убедили меня в правоте высказывания «академик — не профессия, а черта характера», а великое изречение «собака кусает только тех, кто боится собак» было путеводителем всей моей жизни. На­верное, мне везло, но я никогда и ничего не боялся и никогда из-за своей смелости не страдал. Так было в 1948 году, когда в спец.отделе ФТФ мне сказали, чтобы я не контактировал с моими двоюродными братья­ми, отец которых был расстреляй в 1937 году, а я категорически это отверг; так было и на втором курсе ФТФ в 1950 году, когда я сказал, что В. И. Ленин не понял Маха (об этом я уже рассказал) и настоял на своем; так было и 1956 году, когда я сам ушел из комсомола после «разобла­чения И. В. Сталина», и никто мне этого в последствии не припомнил; даже тогда, когда я резко возразил всему партсобранию ФИАН в 1969 году, когда они осуждали А. Д. Сахарова, и так сегодня, когда я написал эти воспоминания. Будут ли выводы и возможные последствия для меня за мою правду? Возможно! Но это еще больше утвердит меня во мнении, что «академик — не профессия, а черта характера».

ДОПОЛНЕНИЕ

Выше я зарекся ничего не добавлять к написанному в конце 1991 го­да, поскольку все мои заметки относятся в основном к людям, о которых я помнил, находясь в тяжелом состоянии. А это означает, что они либо произвели на меня сильное впечатление, либо существенно повлияли на мое мировосприятие. Более того, перечитав написанное спустя 9 лет, я не почувствовал необходимости что-либо менять, хотя эти годы были на­столько насыщенными, настолько все изменилось вокруг, в том числе и  {98}  люди, о которых я написал, что трудно удержаться от добавлений. Более того, на моем жизненном и научном пути появились новые люди, о кото­рых хочется рассказать, и тем не менее я этого делать не буду. Обо всех и обо всем я напишу позже, когда последуют события, вызванные мои­ми воспоминаниями. События обязательно последуют, в этом я уверен. Ведь так много революционного и «перестроечного» произошло как в со­знаниях окружающих, так и в моем собственном. Об этом, в частности, свидетельствуют некоторые мои публицистические заметки, опублико­ванные за эти годы СМИ. Они также о людях и обо мне, о том, как я реагировал на происходящее. Поскольку они уже опубликованы либо находятся в печати, я решил их поместить здесь в качестве приложений.  {99} 

ПРОДОЛЖЕНИЕ 12 ЛЕТ СПУСТЯ

Когда писал свои воспоминания, я не думал, что мне придется писать продолжение. Хотя тогда «великая перестройка» (точнее, разрушение) России уже началась и более двух лет крушила Россию, но я не ду­мал, что доживу до осмысления происходящих событий. Однако значи­тельно позже, когда первое издание воспоминаний увидело свет и даже до этого (об этом свидетельствуют даты публикаций моих общественно-политических взглядов, включенных в оба издания воспоминаний), я за­думался над продолжением. Под влиянием А. А. Самохина были заду­маны грандиозные планы: написать в духе воспоминаний большой опус «О роли интеллигенции в развале Советского Союза» на примере жизни ФИАН и ИОФАН в эти годы и при этом возвыситься до осознания тех огромных перемен в жизни всего нашего общества, которые по масшта­бам превосходят перемены, вызванные Октябрьской Революцией. Обыч­но смуты в России длились не более 10-15 лет и поэтому в конце 90-х я надеялся, что выглянет Солнце, и что можно будет понять, что про­изошло, взглянуть на «героев» моих воспоминаний, как они вели себя в период смуты и как выглядят сейчас. Однако мои надежды не оправда­лись, смута не кончается и вряд ли закончится при моей жизни.

Нет, не доживу я до конца смуты в России и для этого есть еще бо­лее глобальная причина. Сегодня на Земле около 7 миллиардов людей и это явно превосходит численность, необходимую для освоения богатств Земли и ее ресурсов. Технический прогресс всегда сопровождался высво­бождением рабочих рук и ростом безработицы, ростом численности лиш­них людей. Они становятся лишними не потому, что нетрудоспособны, просто обществу их труд становится ненужным. Это давно интуитивно поняли люди и начали разными способами бороться с этим, в частности, путем регулирования рождаемости и т.п. Однако это в основном проис­ходило в развитых странах, обеспечивающих технический прогресс. В слаборазвитых странах, таких как Индия, Малайзия, Ближний Восток и даже Китай, как быстро размножались люди, так и размножаются. Развитые страны начали понимать, что идет борьба за выживание на Земле. Значит численность людей на Земле надо сокращать, но тогда возникает вопрос: кого же оставлять, кто должен управлять, а потом и регулировать жизнь на Земле? И то, что сегодня происходит в Рос­сии «демократическим» путем, а на Ближнем Востоке военным, и то, что происходило во Вьетнаме, Афганистане и других местах — это проявление  {100}  борьбы за выживание. Этот процесс долгий, и возможно, будет длиться столетиями. Я, естественно, не доживу до его конца. Но не дожи­вут и мои потомки. Значительно раньше выравняется цивилизованность отдельных народов и наций и наступит время единого управления Ми­ром, в некотором смысле это будет время тяжелой и жестокой борьбы за выживание. Впрочем, это сугубо мое видение развития человеческого общества на Земле. Возможно, я и ошибаюсь²⁷.

А уходить, не досказав, я не хочу. Поэтому, понимая, что я могу оши­биться и что я не Л. Толстой и не М. Шолохов и никогда не смогу описать глубину происходящих событий, ограничусь кратким высказыванием мо­их взглядов. Тем более что перемены в России коснулись и моих «геро­ев»; не все вели себя достойно и адекватно, и не сказать об этом я не могу. К тому же за эти 12 лет в мою жизнь вошли новые люди, сильно повлиявшие на мое мировоззрение и на меня в целом, и о них я тоже хочу сказать несколько слов.

В воспоминаниях я говорил только о людях, об их поступках, о собы­тиях, связанных с ними, совершенно не касаясь политических событий. Это естественно, поскольку в 1991 году еще не очень ясно было, куда вся эта «перестройка» нас ведет. Хотя тревожно на душе, думаю, было у всех. Сейчас же, напротив, я буду говорить о людях и их поступках в эти годы на фоне политических событий. Это тоже естественно, поскольку поведение человека в экстремальных условиях, а именно такими были эти годы, лучше всего его и характеризует.

ЭПОХА М.С.ГОРБАЧЕВА

В 1985 году на российском политическом небосводе взошла звезда М. С. Горбачева. Однако его политическая карьера началась раньше, по-видимому, еще в 1956 году — с разоблачения культа личности И. Сталина Н. С. Хрущевым. Я не хочу давать оценку И. Сталину, хотя считаю, что доклад Н. С. Хрущева был злобным и во многом преувеличенным. Важно другое — он нанес непоправимый вред всему Советскому Союзу, всем на­родам нашей страны. Вместе с так называемой «Хрущевской оттепелью» появилось диссидентское движение, в котором в основном участвовала интеллигенция. Власти нашей страны вместо того, чтобы пойти навстре­чу этому движению и начать хоть какие-то реформы, как политические, так и экономические (а они назрели), начали жестоко подавлять его, что привело к обратному эффекту — к расширению и укреплению этого  {101}  движения. Западные же спецслужбы (я не оговорился, именно так), используя популистские и фальшивые лозунги о правах человека, всяче­ски подогревали это движение, направляя его на подрыв власти и развал государства. Разве не подтверждает это тот факт, что Запад, который так усердно критиковал наш «железный занавес», из-за которого никого не выпускают, сейчас так усердно закрывает свои двери для восточных эмигрантов? Или другой факт: разве не Запад вопил, что из-за «желез­ного занавеса» наш бедный гражданин ничего западного не может при­обрести либо продать свое лучшее за хорошие деньги на Запад? Запад сам, подобно нашему «железному занавесу», создал свой полупрозрач­ный «железный занавес», сквозь который провозит и уже заполонил сво­ими товарами наш рынок, выкачивая из нас огромные деньги, и таким образом наглухо закрыл нам любую возможность вывозить свой товар на Запад, кроме сырья и умов, так дорого стоящих стране, за бесплат­но. А ведь тогда наша интеллигенция поверила лживым и утопическим мифам о правах человека и под управлением Запада пустилась в пляс на разрушение государства.

Так было при Н.С.Хрущеве, Л. И. Брежневе, К.У.Черненко и Ю.  В.Андропове, причем все усугублялось двумя факторами: престаре­лостью наших руководителей, впавших в откровенный маразм, и зате­янной Р. Рейганом дезинформацией о «звездных войнах». Наша страна, имеющая к 80-м годам перед Западом явное преимущество не только в обычном вооружении (самолеты, танки), но и в стратегическом (ра­кеты с боеголовками, в том числе ядерными, атомные подводные лод­ки), поддалась на эту дезинформацию, разрушающую экономику стра­ны. И в этом активное участие приняли крупнейшие ученые Н. Г. Басов, А. М. Прохоров, Ю. Б. Харитон, Б. Ф. Бункин, А. В. Гапонов-Грехов и др. Все прекрасно понимали, что никакое лучевое оружие не может быть эффективным в борьбе с тяжелыми ракетами, но намечали программы и тратили огромные деньги. Как-то Ю. Б. Харитон при осмотре уникаль­ной установки по СВЧ оружию в сердцах сказал: «Я думал, что только мы пускаем деньги на ветер, но, оказывается, вы намного больше делаете это».

Экономика, начиная с 1980 г., с каждым годом падала, диссидентское движение росло, борьба с ним усиливалась и на этом фоне в 1985 г. на политическом небосклоне засверкала звезда молодого М. С. Горбачева, который был далеко не маразматиком — по крайней мере, выступал без шпаргалок и не читал их по несколько раз. Общество в целом (включая диссидентов) приняло его с восторгом. Запад начал ему рукоплескать, а  {102}  он Западу угождать. Он сразу же начал «отпускать вожжи», перестал преследовать диссидентов, освободил от домашнего ареста А. Д. Сахаро­ва и даже предоставил всем желающим возможность свободно покинуть страну, активно критикуя при этом своих предшественников, — начал «Перестройку». Правда, очень скоро стало ясно, что т.н. «перестройка» — большой блеф: экономика продолжала падать, хотя М. С. Горбачев и начал произносить знакомые всем слова, что, мол, «все хорошо, жить стало лучше». На Запад хлынуло большое число эмигрантов, и Западу это уже не понравилось. Ведь приезжали не активно умственно работа­ющие молодые люди, а в основном пустословы, которые очень скоро и там становились диссидентами — в этом была их суть. Это уже после М. С. Горбачева, при великом «царе-разрушителе» Б. Н. Ельцине, на Запад устремилась активная молодежь, увеличивая за бесценок научный потенциал западных стран.

М. С. Горбачев со своей пресловутой «Перестройкой» и «Новым мыш­лением» пошел дальше — сделал Верховный Совет СССР «демократиче­ским», а выборы — многопартийными (от организаций и обществ). Я не полностью осуждаю это, более того, выше отмечал, что реформы назре­ли и проводить их было нужно. Но делать это следовало осторожно, без разрушения страны, понимая, что этим воспользуются проходимцы и под флагом демократии будут разводить демагогию, поднимая муть и смуту. Так и произошло: в Верховный Совет устремились такие демагоги, как А. Собчак, С. Ковалев, Г. Попов и др. Академия наук также внесла свой вклад в этот процесс: были избраны такие в прошлом активные комму­нисты, как Н. В. Карлов и В. Л. Гинзбург, диссидент А. Д. Сахаров и др. (всех не перечислишь). Надо отдать должное В. Л. Гинзбургу, который очень скоро понял суть нового веяния в Верховном Совете и вышел из него со словами: «Раньше я считал себя смелым человеком, но здесь я увидел намного более «смелых», чем я». Осуждал поведение активных депутатов от АН СССР и сам депутат от Академии А. В. Галопов-Грехов, который в то время очень резко отзывался о Н. В. Карлове.

Депутаты от общественных организаций образовали так называемый «Дем. Союз» и, используя трибуну Верховного Совета, начали поносить все и вся, всю историю Советского Союза и даже победу во Второй миро­вой войне, призывали Запад разорвать отношения с СССР, а республики — к независимости, в общем вели к развалу СССР. Западу, естественно, все это нравилось, а М. С. Горбачеву уже нет. Он пытался с помощью референдума остановить распад СССР, сочинял все новые и новые «со­юзные договоры». Но было уже поздно. Выпущенный им  {103}  «демократический джин» сделал свое дело. Россия объявила себя независимой и избрала своим вождем «великого дирижера» Б. Н. Ельцина. Все шло к переименованию СССР в Россию во главе с Б. Н. Ельциным. Здесь, как мне кажется, М. С. Горбачев предпринимает последнюю попытку остать­ся у власти — образует очень хитроумный ГКЧП. Но это был его крах, он сам себя обманул, хотя считается, что его перехитрил Б. Н. Ельцин. Так или иначе, СССР во главе с его первым и последним президентом М. С. Горбачевым перестал существовать. На развалинах СССР появи­лись независимые страны — бывшие республики СССР, в числе которых и независимая (от кого?!) Россия во главе с председателем Верховного Совета Б. Н. Ельциным и спикером Р. И. Хасбулатовым.

Это грязное дело — дело рук демократической интеллигенции из «Дем. Союза», депутатов-демократов последнего Верховного Совета СССР и, как мне кажется, в этом деле основная заслуга принадлежит А. Д. Сахарову, Г. X. Попову, А. А. Собчаку и, разумеется, Б. Н. Ельцину и его сторонникам. И что мне было удивительно — народ ликовал. Но недолго музыка играла. Эпоха М. С. Горбачева кончилась и началась эпо­ха Б. Н. Ельцина.

ЭПОХА ЕЛЬЦИНА

Собственно, когда я писал свои воспоминания, эпоха М. С. Горбачева уже закончилась, а эпоха Б. Н. Ельцина уже началась. Но буквально в следующем, в 1992 году, произошли события, которые многим миллио­нам людей открыли глаза на то, что из себя представляет Б. Н. Ельцин. Я имею в виду расстрел Белого Дома и разгон депутатов. Я не буду ком­ментировать этот поступок Б. Н. Ельцина, он и так ясен. Но то, что меня больше всего поразило, это реакция многих соотечественников, которые в Р. И. Хасбулатове (а не в Б. Н. Ельцине) видели исчадие ада, чеченца, рвущегося к высшей власти в России, в то время как именно он сто­ял за наш народ, против самодурства Б. Н. Ельцина. И это отношение к Р. И. Хасбулатову, думаю, большинства москвичей (а политика всегда вершится в столице) определила победу Б. Н. Ельцина и продолжение его эпохи, которая, длится и по сей день.

Эпоха Ельцина — это эпоха разрушения России. Постараюсь это про­демонстрировать на конкретных явлениях, характерных для этой эпохи. Я хочу начать с того, что эпоха Ельцина разваливала и продолжает раз­валивать науку России. Наука всегда определяла потенциал страны, а она у нас была на высочайшем уровне. Может, в свое время (в основ­ном в период Второй мировой войны и сразу после нее) И. В. Сталин  {104}  дал слишком большой импульс науке. Но этого требовало время — время атомного и ракетного оружия. Ученых и научных учреждений было по­рождено в стране больше, чем нужно. Но развалить с трудом созданное было преступлением, большим преступлением Б. Н. Ельцина. Сократив субсидирование науки почти до нуля, он инициировал большой отток молодых, наиболее способных кадров на Запад. Этого Запад и добивал­ся. Очень быстро сократив иммиграцию диссидентов из стран бывше­го СССР, Запад широко открыл двери ученым. Сотни тысяч молодых навсегда покинули страну, обогатив Запад, так как подготовка одного ученого на Западе обходится более ста тыс. долл. Вот и подсчитайте, сколько мы подарили Западу! Но еще хуже, что в стране практически не остается молодых ученых, поэтому с уходом из жизни оставшихся наука помрет вовсе. Этот процесс деградации продолжается и до сих пор, да еще усугубляется постоянным уменьшением притока студентов в ВУЗы.

Второе огромное преступление эпохи Ельцина — это разрушение эко­номики, не только промышленной, но и аграрной. Часто говорят, что заслугой экономической политики Е. Т. Гайдара, этого «экономического архитектора» эпохи Ельцина, является «наполнение пустых прилавков товарами». Посмотрим, что это за наполнение и к чему оно привело. Да, пустые прилавки сразу же заполнились! Но как? Покажу на примере Турции и ее вкладе в этом заполнении. Когда в 1994 году я приехал в Стамбул, меня поразил аэропорт, сплошь заваленный огромными тюка­ми для экспорта в Россию. Я узнал, что только за один день в Стамбул из различных городов России прилетает 31 чартерный рейс (в основном ИЛ-86), которые привозят российских «челноков», закупающих турецкие товары. Простой подсчет показывает, что за год они в среднем оставляли в Турции более 10 миллиардов долларов, развивая турецкую промыш­ленность и разрушая и так слабую нашу. Кроме Стамбула были такие же рейсы и в другие страны Европы и Азии, были поезда и автобусы, увозящие российский капитал, столь необходимый собственной промыш­ленности.

То же самое относится и к аграрной сфере. Я не буду распространять­ся на эту тему. Отмечу только, как реагировали США, когда Россия пе­рестала импортировать пшеницу или же так называемые «ножки Буша». Чуть ли не войну объявили нам. Наш экспорт же не только ограничен — просто запрещен. Вот тебе и свободная рыночная экономика! И это заслуга «великого экономиста» Е. Т. Гайдара, правой руки Б. Н. Ельцина.

Выше говорилось о легкой промышленности. Еще более тяжелый удар  {105}  был нанесен тяжелой промышленности, в том числе военной. Она у нас была рассредоточена по всему Советскому Союзу, по различным респуб­ликам. С развалом СССР, когда независимые государства решили, что «мы сами с усами» и будем жить по отдельности намного лучше, были разрушены связи и сразу же тяжелая промышленность рухнула, заво­ды, особенно военные, встали. Как-то в начале эпохи Ельцина я слышал высказывание Ю. Б. Харитона: «Вот сейчас, если начнется война, нас голыми руками можно будет поставить на колени: боеголовки «Маяк-2» производит, а средств доставки у нас нет — их производитель днепропет­ровский «ЮЖМАШ» стоит на Украине». А чего стоит недавно показан­ная по телевизору в программе «Совершенно секретно» гибель нашего ТУ-144 на выставке в «Ля-Бурже», которую, возможно, инициировали англо-французские конкуренты!? Произошло то, о чем Запад мечтал: все независимые государства из бывшего СССР стали либо сырьевым придатком, либо просто рынком для Запада.

И на этом фоне больших преступлений детской шалостью покажется ограбление народа Сбербанком (гарантирующим сохранность сбереже­ний), ваучерной приватизацией А.Чубайса, многочисленными коммер­ческими банками и пирамидами и, наконец, дефолтом 1998 года. Просто разделили и ограбили народ — тот народ, который рукоплескал Б. Н. Ель­цину, приводя его к власти. Вот так он народу и отплатил.

Хватит, слишком долго я задержался на политике, слишком много очевидных вещей наговорил. Но просто накипело на душе, а, кроме того, мне это нужно для того, чтобы на этом фоне показать, как вели «герои» моих воспоминаний в эту тяжелую эпоху Ельцина и как ведут сейчас, после ухода Б. Н. Ельцина. Именно в экстремальных условиях выясня­ется «кто есть кто». Не говоря уж о том, что как раз в таких условиях теряются многие старые и приобретаются новые друзья. О них-то я и хочу вкратце рассказать.

МОИ ПРИСТАНИЩА: ФИАН, ИОФАН, ФИЗФАК МГУ

Хотя уже почти 20 лет работаю в ИОФАН, своим домом до сих пор я считаю ФИАН. Поэтому начну именно с него. Почти все герои моих воспоминаний из ФИАН восприняли происходящую в этот период смуту примерно также, как и я. Это относится к В. Л. Гинзбургу, В. П. Силину, В. Я. Файнбергу, Л. А. Шеленину и многим другим. Развал науки, иници­ированный на самом верху, естественно, тяжело отразился и на ФИАН. И этому развалу способствовали некоторые наши коллеги сами. ФИАН и так был значительно ослаблен противостоянием Н. Г. Басова и А. М. Прохорова,  {106}  приведшему к развалу ФИАН и образованию трех институтов — ФИАН, ИОФАН и ИЯИ. В ельцинскую же эпоху дальнейшее ослабле­ние всех этих институтов, как мне кажется, стало политикой Президиума РАН. После смерти М. А. Маркова, духовного отца и покровителя ИЯИ, его директор А. Н. Тавхелидзе ушел и, переехав в Тбилиси, стал Прези­дентом Грузинской АН. Это было существенным ослаблением веса этого института в РАН. Но особо тяжелый удар был нанесен ФИАН, когда на­стало время «убрать» Н. Г. Басова. В этом был заинтересован Президиум РАН и теоретический отдел самого ФИАН. Ими и было это сделано ру­ками Л. В. Келдыша. Под флагом альтернативных выборов директором ФИАН был избран Л. В. Келдыш, имевший в РАН высочайший автори­тет, но не обладавший каким-либо опытом административной работы, даже, с моей точки зрения, не пригодный для такой работы. Н. Г. Басов, по-видимому, этого не ожидал, и получив тяжелый удар, оправиться от него впоследствии не смог. На похоронах Н. Г. Басова Л. В. Келдыш, как бы извиняясь, назовет его гениальным физиком. Но зачем это надо было теоротделу ФИАН, в частности В. Я. Файнбергу, В. Л. Гинзбургу и дру­гим?

Что же касается ФИАН, то я считаю, что годы правления Л. В. Кел­дыша, даже с учетом общего развала науки, не были для него лучши­ми годами, несмотря на то, что в это время Л. В. Келдыш был также и академиком-секретарем ООФА и многое мог бы сделать для ФИАН. По-видимому, в отличие от его предшественника по РАН А. М. Прохорова, Л. В. Келдыш был на это не способен.

После Н. Г. Басова пришла очередь и А. М. Прохорова: надо было из­бавиться от него как академика-секретаря ООФА. И это грязное дело тоже было сделано Президиумом РАН руками Л. В. Келдыша. Опять такими же альтернативными выборами А. М. Прохоров был отстранен, академиком-секретарем ООФА стал сам Л. В. Келдыш. Эта смена бы­ла тяжелым ударом не только для А. М. Прохорова, но и для ИОФАН в целом. Замечу к тому же, что на похоронах А. М. Прохорова Л. В. Келды­ша вообще не было. По-видимому, угрызения совести он не испытывал. Не испытывал угрызения совести Л. В. Келдыш и при получении пре­мии «Триумф», учрежденной Б.А.Березовским, считая, что деньги не пахнут. А то, что устранение Н. Г. Басова и А. М. Прохорова было заказ­ным делом, следует из того, что вскоре после этих «побед» Л. В. Келдыш ушел с постов как директора ФИАН, так и академика-секретаря — «мавр сделал свое дело, мавр может уйти».

После сказанного, естественно, мое мнение о Л. В. Келдыше сильно 107}  изменилось к худшему. Знаю, что ему на это наплевать, но думаю на­прасно, поскольку у многих такое же мнение.

Изменилось мое мнение и о Е. Л. Фейнберге, о котором в моих вос­поминаниях были сказаны только теплые слова. Причина может пока­заться пустяковой, но для меня она принципиальная, поскольку имеет политическую окраску. Она связана с Дж. Соросом и его «благотвори­тельностью», о чем я уже высказался в открытой печати и в воспоми­наниях. В 1998 году на банкете в честь 85-летия профессора физфака МГУ В. А. Красильникова — однокурсника Е. Л. Фейнберга, я подошел к Е. Л. Фейнбергу и хотел с ним поздороваться. Но он сказал, что руки мне не подаст из-за моего отношения к Соросу. Сейчас, спустя 5 лет, мне ка­жется, уже всем ясна роль Дж. Сороса «в спасении российской науки». Думаю, что Е. Л. Фейнберг и тогда это хорошо понимал, но его нацио­нальные чувства были явно мною задеты. Естественно, Е. Л. Фейнберг после этого сильно упал в моих глазах.

Хочу отметить и изменения в лучшую сторону. Это, в первую очередь, относится к Д. С. Чернавскому и Л. А. Шелепину, которые все эти го­ды проводят политико-экономические семинары, на которых открывают глаза многим наивным поклонникам «демократии», показывая истинное лицо разрушителей России. В этом плане особо хочу отметить Л. А. Шелепина, который опубликовал две книги об информационной войне За­пада против России. Положительно хочу отозваться и о В. Л. Гинзбурге, хотя он в журнале «Вопросы истории естествознания и техники» (2004, №4) необоснованно смешал меня с грязью, назвав «горе-историком фи­зики». «О мертвых надо говорить либо хорошо, либо ничего», — писал В. Л. Гинзбург, критикуя мою статью о роли А. А. Власова в физике в журнале «Физика плазмы» (1997, т. 23). Но спустя всего лишь год на закрытии (к сожалению) своего семинара он изменил свою точку зре­ния, сказав, что «о мертвых надо говорить правду, либо ничего». А ведь говорил я в своей статье правду, о чем В. Л. Гинзбургу дважды пись­менно указал В. П. Силин. Он тем не менее передо мной не извинился. Думаю, что он ничего не понял из писем В. П. Силина. И все же я хо­чу отметить, что точка зрения В. Л. Гинзбурга о роли А.Д.Сахарова в термоядерной проблеме, после опубликования статьи Б. Д. Бондаренко (УФН, 2001, т. 178), в написании которой я принимал некоторое участие, изменилась в правильном направлении. Он понял, что решающее значе­ние для всей термоядерной проблемы сыграло его предложение о LiD, о котором долго умалчивалось, не без участия А. Д. Сахарова. Думаю, что и в других вопросах (о состоянии науки в нашей стране, о несовместимости  {108}  религии с научным мышлением и др.) наши позиции близки, но в этом ему трудно признаться.

Перейду теперь к ИОФАН, где я прожил все эти тяжелые годы. Да­же тогда, когда я на основную ставку перешел на физфак МГУ (с 1966 по 2000 годы), я всецело оставался в ИОФАН, не изменив ни на минуту свое расписание. ИОФАН повезло больше, чем ФИАН: его фактическим директором до конца 2000 года оставался сам А. М. Прохоров, авторитет которого был абсолютно непререкаемым. Со смертью А. М. Прохорова, несмотря на молодость и энергичность молодого директора И.А.Щер­бакова, думаю, нам будет тяжелее. Наш директор пока предан памяти А. М. Прохорова. Я ему даже уступил свой ученый совет. Это произо­шло еще при жизни А. М. Прохорова: он не был председателем ученого совета, что было нонсенсом — вот я и уступил. К сожалению, теперь И. А. Щербаков слишком осторожен, и это плохо отражается на работе ученого совета. На защиту в основном принимаются либо хорошо ему понятные работы, либо рекомендованные кем-то из академических авто­ритетов. Со спорными работами председатель нашего совета старается не связываться. Но ни в чем другом упрекнуть я его не могу. Дай бог, со временем он повысит свои академические регалии, станет смелее и все изменится к лучшему. Взгляды о судьбе науки в эти экстремальные годы у него, с моей точки зрения, вполне правильные, и это обнадеживает.

За эти годы произошли два важных события в моей жизни в ИОФАН. Первое — это формирование докторского ученого совета под моим пред­седательством, в котором представлены три специальности: теоретиче­ская физика, физика твердого тела и физика плазмы. Этот совет успеш­но проработал два срока — 10 лет. Ученым секретарем в совете по моему настоянию, вопреки нажиму Н. В. Карлова и А. М. Прохорова, была вы­брана Н. А. Ирисова. Она об этом знала (я ей говорил), но оставалась другом Н. В. Карлова и мне, наверное, не доверяла.

Ученый совет в целом проработал хорошо, все его члены были прак­тически единомышленниками и ни разу отрицательных голосований не было, все защищенные на совете диссертации были утверждены ВАКом. Я горжусь тем, что на нашем совете защитились Г. А. Аскарьян, А. А. Самохин и многие другие хорошие физики. Н. А. Ирисова пассивно, но сопротивлялась защите А. А. Самохина, требуя выполнения всех фор­мальностей. Она, думаю, во многом информировала Н. В. Карлова, ко­гда А. А. Самохин судился с ВАКом. Но я не давал ей повода думать, что недоволен ее поведением, и, слава богу, мы расстались друзьями. Я не подал вида, когда она за моей спиной осуждала публикацию моих  {109}  воспоминаний, хотя именно она первой прочла рукопись воспоминаний и выразила свой восторг, который и подвигнул меня на их публикацию. Работая с ней, я нередко замечал ее неискренность. Но это я знал еще с первой защиты А. А. Самохина в 1986 году на совете А. М. Прохорова, когда она за кулисами уговаривала всех голосовать против. Но бог ей судья, она женщина и, как любая женщина, не всегда искренна. Хотя бы то, что до ельцинской революции она была очень активной комму­нисткой; такой же антикоммунисткой, подобно Н. В. Карлову, она стала после. Она не смогла оценить мою роль в ее жизни — ведь Н. В. Кар­лов (почти убедил А. М. Прохорова) послал бы ее на пенсию. Я же дал ей возможность активно поработать, по крайней мере, еще 10 лет. И я доволен работой с ней. То, что совет проработал все 10 лет хорошо, без скандалов и интриг, считаю не только своей, но и ее заслугой тоже. А то, что она до сих пор испытывает слабость к Н. В. Карлову и В. Г. Веселаго, то это даже характеризует ее положительно — друзей в этом возрасте не меняют. Просто друзья иногда ее подставляли, это были их интриги, а не ее.

Второе важное событие в моей жизни в ИОФАН в эти годы — безуслов­но, создание в институте теоретического отдела и его работа. Отдел и при моем заведовании, и при А. М. Игнатове всегда был довольно дружным. И даже когда нам пришлось отправлять наших дам (Л. С. Богданкевич и Г. А. Звереву) на пенсию, все прошло безболезненно. И сокращения были проведены без скандалов, поскольку в отделе все работали и работают до сих пор и на кого-либо пальцем указать трудно. Саша Игнатов по­ступил очень мудро, когда существенно увеличил численность отдела, что позволяет ему маневрировать. Единственный упрек к нему, как и раньше я это отмечал, это его низкая активность во внешнем мире. Он все-таки ученый одиночка и любит работать в одиночку, без рекламы и шумихи. Это хорошо, но финансово для отдела не очень выгодно, хотя и заставляет всех крутиться самим.

Из отдельных сотрудников отдела я хочу в положительную сторону выделить А. А. Самохина и В. П. Макарова, не только потому, что наши взгляды на все происходящее в стране во многом совпадают, но также и потому, что за эти трудные годы они оба повысили свою научную актив­ность. А. А. Самохину уже не хватает одного С. Н. Андреева, и он стре­мится увеличить число своих учеников. В. П. Макаров же в последнее время сделал несколько первоклассных работ, и я приложу все усилия, чтобы он в ближайший год защитился.

В РАН начинаются тяжелые времена, не хватает бюджета на прибавку  {110}  академикам и членам-корреспондентам (да и остальным тоже), и поэтому предстоит 30% сокращение. Это заденет многих стариков, ду­маю, В. Н. Цытовича и меня тоже. Но вряд ли этого будет достаточно. И тогда в отделе может возникнуть первая крупная ссора. Надеюсь, Саша Игнатов найдет в себе силы справиться с этой проблемой. Либо, молю Бога, рухнет РАН и ее Президиум, что будет благо для науки. Надеюсь, что теоротдел ИОФАН останется и я, как его создатель, войду в исто­рию института. Надеюсь также, что мое имя останется и в отделе физики плазмы, и в лаборатории плазменной электроники, возглавляемой очень дорогим для меня человеком П. С. Стрелковым. Он уже самостоятель­но плывет, и я ему, в принципе, не нужен. Ему нужно только, чтобы я был, хотя иногда это ему очень мешает. Так, в 2000 году мы представили нашу почти 30-летнюю работу коллектива на Государственную премию. Название работы «Плазменная релятивистская СВЧ электроника» гово­рит, что мы создали новую область СВЧ электроники. В список авторов, представленных на премию, был жестко ограничен: А. А. Рухадзе (руко­водитель), П. С. Стрелков, А. Г. Шкварунец, О. Т. Лоза и М. В. Кузелев (единственный не из ИОФАН); именно эти люди действительно опре­делили успех всей работы в целом. Работа действительно выдающаяся и, может быть, всего несколько работ, уже отмеченных Госпремией, мо­гут сравниться с нашей. Но это ничего не значит. Нас отклонили, по слухам мы получили всего один голос. Думаю причина такого решения лежит во мне, точнее в присутствии моей фамилии в списке авторов. И это результат публикации моих воспоминаний, многие герои которых разочаровались во мне и забыли все, что я для них сделал. В первую оче­редь, это Г. А. Месяц, А. В. Гапонов-Грехов и В. Е. Фортов²⁸. Собственно говоря, я предсказывал, что должно последовать за публикацией моих воспоминаний, так и случилось. Были и другие события, но о них я ска­жу позже.

Хочу рассказать также о новых людях ИОФАН, вошедших в мою жизнь и оказавших на меня сильное влияние. В первую очередь, это В. П. Быстров, начальник вычислительного отдела ИОФАН. Я его знал и раньше, до ельцинской эпохи, и часто обращался к нему при необ­ходимости использования вычислительной техники во времена БЭСМ,  {111}  когда еще не было персональных компьютеров. Близко мы познакоми­лись после публикации моих воспоминаний, которые ему понравились. Постепенно выяснилось, что у нас довольно много общего во взглядах. Единственное, в чем мы с ним расходимся, — это отношение к религии. Я ее не признаю и считаю, что «религиозность несовместима с научным мышлением» (В. Л. Гинзбург). Общение с ним привлекло мое внимание к проблеме возможности инициирования ядерных реакций в среде при ее сверхсжатии, и мы совместно с О. Хаврошкиным (из Института физи­ки земли) часто обсуждаем эту проблему. Думаю, что со временем наши отношения станут дружескими и он перейдет в разряд моих друзей. Его религиозность этому не мешает, поскольку она у него очень добрая и вызвана именно добротой, а не фанатизмом.

В заключение хочу сказать несколько слов о физфаке МГУ, куда я вложил значительную часть своей души. На уровне деканата я всегда был там варягом и никогда не стану своим. По этой причине в 2000 го­ду я ушел с основной ставки на физфаке, хотя при этом существенно потерял в деньгах и ни на минуту не сократил своего присутствия на кафедре. Более того, с 1995 года у меня появился новый интерес — к радиочастотным источникам плазмы и построению теории таких источ­ников. Этот интерес возбудила во мне научная группа Е. А. Кралькиной, с которой я познакомился в 1994 году (тогда они были в МАИ). Я сразу же понял, что Лена очень серьезный физик-экспериментатор, а ее груп­па активно и надежно работающая. Одно время эта группа работала на Южно-Корейскую фирму и, хотя этим она получала существенную фи­нансовую поддержку, позволяющую группе не только жить, но и вести научные исследования, в целом работа была направлена на оптимизацию источников. Это мешало работе по исследованию происходящих в источ­никах физических процессов. Несколько лет назад по моей рекомендации вся группа была переведена на физфак МГУ, где физическим исследо­ваниям сейчас уделяет основное внимание. Я очень тесно контактирую с этой группой, и наши отношения переходят в дружеские. Думаю, со временем эта группа будет для меня второй группой П. С. Стрелкова.

В идеологическом плане на кафедре А. Ф. Александрова все стоят на тех же позициях, что и я. В этом, полагаю, большая заслуга А. А. Кузовникова, который всегда был и оставался духовным наставником ка­федры²⁹. В последние годы на кафедре (в той части, с которой я контак­тирую) произошел ряд изменений: уехал за рубеж М. А. Красильщиков,  {112}  вместо него пришел не уступающий ему И. Н. Карташов; осуществилась мечта В. П. Савинова — он защитил докторскую диссертацию. По взгля­дам он мне ближе всех, хотя немного ортодокс, слишком доверяет напи­санному и общественному мнению, часто носящему социально заказной характер. Я к нему отношусь более чем положительно и всегда помогаю, хорошо понимаю его научные возможности и ценю его.

Вот все, что я хотел бы сказать о кафедре. В целом, она проявила себя в это тяжелое ельцинское время неплохо. Единственное, что меня беспокоит, это нерешительность заведующего кафедрой А. Ф. Алексан­дрова, что порой выглядит так, как будто он запустил кафедру. Как бы это не стало причиной катастрофы. Одна из причин, почему я ушел с физфака, именно это.

ЕЩЕ РАЗ О РОССИЙСКОЙ АКАДЕМИИ НАУК (РАН) И ВЫС­ШЕЙ АТТЕСТАЦИОННОЙ КОМИССИИ (ВАК)

О РАН и ВАК я уже высказывался в печати (статьи включены в вос­поминания). И это относилось уже ко времени ельцинского правления. РАН и ее Президиум, а также ВАК, с моей точки зрения, абсолютно ненужные органы, я бы сказал, рассадники коррупции. В ельцинскую эпоху это явление еще больше усугубилось и заразило даже ранее поря­дочных людей, в особенности в РАН.

Продемонстрирую на примерах. Начну с грантов: гранты РАН и РФФИ, поддержка ведущих научных школ и др. РФФИ в начале 90-х годов возглавлял В. Е. Фортов, который до дела А. А. Самохина относил­ся ко мне даже с трепетом: ведь я писал отзыв на его докторскую, и он это знал. Но после дела А. А. Самохина, которое было инициировано чер­ноголовскими академиками, он резко изменил отношение ко мне («волк волчью шкуру не ест»). И когда я обратился к нему за финансовой под­держкой участников Международной конференции по ионизованным га­зам в Нью-Джерси, он отказал мне. Я пожаловался Г. А. Месяцу, кото­рый для всей делегации (около 30 человек) нашел деньги со словами «что ты с ним связываешься, ты — ученый, а он... ». Позже В. Е. Фор­тов побывал министром и отношение Г. А. Месяца к нему изменилось. По его настоянию я включил В. Е. Фортова с обзорным докладом на эту же конференцию в Тулузе (Франция), но он не поехал (для министра это было не по рангу), послал вместо себя другого, но текст доклада так и не передали в оргкомитет. Более того, по настоянию Г. А. Месяца в Вар­шаве я ввел его в Оргкомитет конференции (вместо себя), хотя понимал, что работу он либо провалит, либо замкнет на себя (к этому времени он  {113}  перестал быть министром). Так и получилось, с тех пор на эту конферен­цию ездят только его люди и люди Г. А. Месяца. Мне можно возразить, зачем я это сделал, ведь мною уже была рекомендована замена в лице профессора Ю. К. Боброва, который, кстати, мог оказывать финансовую помощь делегатам конференции — он работал в РАО ЕЭС. Но Г. А. Месяц настоял на своем, даже сам приехал в Варшаву, чтобы я его не обманул. Я же не мог ему отказать, так как он значительно финансировал де­легации на эту конференцию, и, наконец, до публикации воспоминаний он был моим другом. Он же, будучи членом оргкомитета конференции по сильноточным пучкам, туда и В. Е. Фортова всегда проталкивает: ес­ли до 2000 года он и других включал в делегации на эту конференцию, то с 2000 года практически только люди Г. А. Месяца, В. Е. Фортова и А. В. Гапонова-Грехова туда ездят. Вот такой демократический принцип монополизации в науке.

Еще в большей степени это проявилось в научных программах РАН. Если до ельцинской эпохи такие программы (не только академические, но и миннауки, и Минобразования) распределялись как-то объектив­но, то в последнее время они пишутся только под себя. Так поступил А. В. Гапонов-Грехов по программе «микроэлектроника» Миннауки Рос­сии, которой он руководит, а значит, распределяет деньги. Если еще до 2000 года в этой программе фигурировали и МГУ и ФИАН с ИОФАН, то позже все были выкинуты, и эта программа стала чисто ИПФАНовской. То же самое можно сказать и о программах РАН на 2003-2005 годы. Я знакомился с программами ООФА, экспертную комиссию по которым возглавляет А. В. Гапонов-Грехов. В комиссию входит и наш директор И. А. Щербаков, и тем не менее мы об этих программах узнали уже по­сле 17 февраля, т.е. после окончания срока подачи заявок. Однако и этот срок не имел никакого значения, потому что руководителями программ (а от ИПФАН их трое: А. Г. Литвак, А. В. Гапонов-Грехов, В. Сергеев) так составлена проблематика, что кроме их самих никто туда не вписывает­ся. Они и распределили все финансы на «себя». Воровать так воровать. Правда, я ни на что не мог надеяться, поскольку А. В. Гапонов-Грехов после публикации моих воспоминаний не только вычеркнул меня из спис­ка своих друзей, но и не хочет появляться там, где я нахожусь. Так, он, руководитель программы «микроэлектроника», в 2001 году на итоговом отчете по программе не появился, так как я был там. Вот такое прояв­ление «событий», которые последовали вслед за воспоминаниями.

Такая же картина, думаю, и по другим отделениям РАН. Ведь своя рубаха ближе к телу, а в эпоху Ельцина «прихватизация» и откровенное  {114}  воровство стали обычным делом. Обычным стали и заказные убий­ства. Не удивляйтесь, если «закажут» и меня. Любому мною обиженному (правда глаза режет) герою воспоминаний это обойдется не более 1000 долларов. Только и скажут: так ему и надо, сам напоролся на свободу слова.

Теперь о выборах в РАН. Уже когда объявляются вакансии, в руко­водстве РАН и ее отделениях все договорено и распределено. На выборах 2000 года я в этом лично убедился: когда по физике плазмы было объяв­лено одно место, я понял, что оно выделено под А. Г. Литвака (протеже А. В. Гапонова-Грехова). И, хотя мне это подтвердили многие (в частно­сти, из окружения Г. А. Месяца), я позвонил ему и, задав прямой вопрос, получил подтверждение. Позже мне позвонил сам А. В. Гапонов-Грехов, но меня не оказалось дома, а больше он не звонил. Я понимаю, как тя­жело ему было звонить мне: ведь публикация воспоминаний уже состоя­лась. Я снял свою кандидатуру, как обещал А. Литваку: ведь и а выборах у него был и другой конкурент — А. А. Веденов, человек по науке на голо­ву выше. Более того, по результатам голосования он получил проходной бал, но меньше чем А. Литвак, и поэтому не прошел. Е. П. Велихову как вице-президенту и академику-секретарю отделения, где оставалось неис­пользованное место ничего не стоило получить дополнительное место для А. А. Веденова. Но он этого не сделал. Отмечу, что в апреле 2003 го­да А. Веденов был, наконец, избран, поскольку в РАН существует неписанный закон: прошедшего, но не избранного из-за отсутствия места, на следующих выборах надо избрать. В данном случае это по заслугам.

В 2003 году я подал документы на выборы в РАН. Но не для того, чтобы меня избрали. Этого, по определению, не могло случиться. Просто хотел проверить слова Г. А. Месяца, что он ничем на прежних выборах помочь мне не мог, поскольку И. М. Халатников следил за всеми, что­бы за меня не голосовали. Сейчас я подал документы в отделение, где Г. А. Месяц хозяин и делает что хочет. Был уверен, однако, что и в этот раз он найдет причину, как уйти в кусты. Моя уверенность была осно­вана на факте провала нашей работы в Комитете по Государственным премиям России. Мы тогда получили всего один голос, но и он не был голосом Г. А. Месяца, хотя именно он представлял нашу работу и призы­вал всех членов физической секции голосовать за нее. Так и получилось: избрали ректора МФТИ Н. Кудрявцева, хотя как физик он далеко не бле­щет. Избрали по должности, а не по научным заслугам. В этом не малая заслуга Месяца³⁰.  {115} 

Вряд ли стоит приводить другие факты, свидетельствующие о клано­вости и коррумпированности в РАН. На выборах в 2003 году было еще не то, так как академикам и членам-корреспондентам с этого года суще­ственно увеличили пенсии до — 20000 и 10000 рублей соответственно. Не отдавать же такие места чужим, какими бы достойными они ни были. Так что я остаюсь при своем мнении — такая РАН России не нужна.

Приведу один пример коррумпированности в РАН, который всплыл на выборах 2003 года. Иностранным членом был избран шведский уче­ный (но словам В. Е. Фортова, ученик X. Алызена) М. Тендлер, будто бы внесший определяющий вклад в развитие термоядерной науки. На общем собрании РАН Р. З. Сагдеев высказал недоумение, что он о нем ничего не знает как термоядерщика. Ему возразили, кажется, В. Е. Фортов, что М. Тендлер внес существенный вклад в энергетику слабоионизованной плазмы. Его избрание утвердили. А недавно сам В. Е. Фортов был удо­стоен престижной Международной премии им. X. Альвена, а М. Тендле­ру, кажется, дали гражданство России. Подобное же имело место и при получении Международной премии «Глобальная энергия» Г. А. Месяцем и Дж.Смитом, недавно избранным почетным доктором РАН.

Теперь о ВАКе. Как только туда д 1992 году пришел Н. В. Карлов, ме­ня «ушли» из экспертной комиссии ВАК по физике. Правда, оставили экспертом по закрытым работам, но оттуда я ушел сам. Я уже рассказал о своей тяжбе с ВАКом из-за дела А. А. Самохина. Н. В. Карлов всегда был политически ориентированным: при коммунистах — активный функ­ционер, при демократах — непримиримый демократ, воюющий с члена­ми общества «Память». И такой человек руководил ВАКом, абсолютно ненужным органом, решающим судьбы людей. Думаю, не один А. А. Са­мохин был ошельмован и подвергнут научному гонению. С приходом Г. А. Месяца карловский субъективизм был в значительной степени ис­коренен — диссертацию оценивали с чисто научных позиций без учета «политических взглядов и вероисповеданий» диссертанта и без ярлыков. Но это не изменило моего убеждения в том, что ВАК не нужен: единой оценки диссертационных работ из центра и с периферии нет и не может быть. Не лучше ли в дипломе указывать место защиты и присвоения степени. Это будет лицом и диссертанта, и ученого совета, присвоивше­го степень. При таком подходе ученые советы задумаются при приеме и защите диссертаций Г. Зюганова и В. Жириновского, С. Степашина и многих подобных ученых-политиков. Сейчас же эти советы в тени, за  {116}  широкой спиной ВАК России.

МОИ УЧЕНИКИ ЕЛЬЦИНСКОЙ ЭПОХИ

За последние 12 лет у меня защитили кандидатские диссертации россияне — Л. Г. Глазов, П. В. Рыбак, Р. В. Романов, М. А. Красильщи-ков, А. Б. Кринецкий, Д. Н. Клочков, Н. С. Демидова, А. П. Плотников, М. Ю. Пекар, Ю.  В. Бобылев, И. Н. Карташов; иностранцы — Б. Шокри (Иран), А. Илмаз (Турция), Ри Мьенг Хи (Южная Корея). Несколь­ко моих учеников защитили докторские диссертации — В. В. Северьянов, В. А. Панин, М. Е. Чоговадзе, В. И. Крылов. Все дети для родителя оди­наково дороги, обо всех не скажешь. Отмечу лишь самых сильных и самых трудных, одни доставили удовольствие, другие переживания и даже страдания. Безусловно, самым сильным из них физиком является Л. Г. Глазов из Томска, который поступил ко мне по просьбе Г. А. Месяца. Я уже упомянул о нем выше, отметив, что подготовил Г. А. Месяцу бле­стящего теоретика. Но он оказался еще сильнее, чем я полагал. Его не удовлетворили просто прикладные задачи, которые перед ним ставили в Институте сильноточной электроники, и очень скоро сам выбрал свое направление — кинетику взаимодействия ионов с поверхностью твердого тела. На его первые работы в этой области, посвященные точному реше­нию кинетического уравнения ионов, пересекающих поверхность твер­дого тела, с учетом граничных условий, обратил внимание профессор Зигмунд из Швеции. Они начали работать вместе. По словам профес­сора Зигмунда, Л. Глазов значительно глубже знает математику, и этот тандем выполнил ряд прекрасных работ. Он довольно много времени проводит в Швеции, и я не удивлюсь, если он насовсем переедет туда.

Перебрался в Германию и М. А. Красильщиков, тоже довольно силь­ный и самостоятельный физик, хорошо владеющий вычислительными методами. Он работал в основном под руководством М. В. Кузелева и выполнил ряд важных работ по моделированию плазменных усилите­лей и генераторов СВЧ излучения. М. В. Кузелев был очень расстроен его отъездом, и сейчас вся наша надежда на И. Н. Карташова. Так же как и М. А. Красильщиков, Игорь Карташов кончал физфак МГУ и об­ладает довольно хорошей подготовкой. Он во многом продолжает дело М. А. Красильщикова, и мы с М. В. Кузелевым надеемся, что он не поки­нет нас.

Вузовская подготовка имеет большое значение для начинающего уче­ного. В этом плане нашим с М. В. Кузелевым ученикам из Тульского педагогического университета Ю. В. Бобылеву и Р. В. Романову, значительно  {117}  уступающим М. А. Красильщикову и И. Н. Карташову по вузов­ской подготовке, приходится в науке значительно труднее, больше вка­лывать. Большая заслуга М. Кузелева в том, что они достигли такого уровня и сделали так много, что сегодня стоит вопрос о докторских дис­сертациях. Бог им в помощь! В связи с этим я хочу сказать несколь­ко слов о двух других моих учениках последних лет — Д. Н. Клочкове и М. Ю. Пекаре. Они кончали соответственно Физико-технический ин­ститут и физфак МГУ, и это отразилось на их уровне. Они пришли ко мне по рекомендации В. В. Северьянова и, обладая достаточно высоким уровнем подготовки и работая вместе, довольно быстро и легко сделали кандидатские работы. Но после защиты их пути разошлись. М. Пекар работает в православной гимназии и, по-видимому, хорошо зарабатыва­ет. Степень ему в этом плане помогает, но на этом он как-то успокоился и дальше расти не стремится. Д. Н. Клочков, наоборот, после защиты еще больше активизировался, и на это его толкает неустроенность. Он ра­ботал в Тульском педагогическом университете, когда В. В. Северьянов рекомендовал его мне, но позже между Д. Клочковым и В. Северьяновым ними произошла размолвка. Мне кажется, в этом в значительной степе­ни виноват Д. Н. Клочков, его физтеховская высокомерность, которая во время работы в Педагогическом Университете еще больше усугубилась, и от него отвернулись почти все сотрудники ТГПУ. Ему пришлось уй­ти из университета, и до сих пор он не может найти работу. И в этом ему также мешает все та же высокомерность. Он — довольно способный и активный физик, и жалко, если пропадет из-за своей надменности к окружающим; ее замечают почти все, кто с ним имел хоть какое-то дело.

Наконец, кратко о моих иностранных учениках, получивших степени доктора философии. Раньше всех в университете Анкары, в котором я курировал теоретическую группу с 1995-1998 гг., защитилась А. Илмаз. Работа ее — о затухании геликоидных волн в ионосферном волноводе в результате их переизлучения в наружную ионосферу в виде косых ленг­мюровских волн — получилась вполне хорошей. После защиты, по моей рекомендации, она в течение двух лет стажировалась в Орлеане (Фран­ция). Но здесь вместо активной работы она активно старалась выйти за­муж и остаться во Франции. Это ей не удалось, с Орлеаном ей пришлось расстаться. Позже она все-таки вышла замуж в одной из скандинавских стран, но вскоре от мужа сбежала и ушла из науки.

В противоположность А. Илмаз очень хорошие отношения с продол­жением сложились у меня с Б. Шокри, иранским аспирантом физтеха. У него был не очень высокий уровень, но он очень старался, сделал прекрасную  {118}  диссертацию по поверхностным волнам в плазмоподобных сре­дах и волнам в тонких пленках и, вернувшись в Иран, возглавил лабо­раторию по физике плазмы в одном из университетов Тегерана. Наше сотрудничество продолжается до сих пор, причем в основном он сам ге­нерирует идеи, а я помогаю их правильно реализовывать. Единственный его недостаток — это стремление все охватить, из-за чего нередко страда­ет глубина проработки. Но, думаю, эта черта со временем может стать даже положительной и даст ему возможность создать хорошую теорети­ческую группу. В этом плане он старается во многом копировать меня.

Наконец, последняя моя аспирантка — кореянка Ри Мьенг Хи, больше всех доставившая мне хлопот своей неорганизованностью и даже безала­берностью. До меня она 10 лет училась в Гайдельберге (Германия), окон­чив два факультета — физический и математический. Подготовка у нее достаточно хорошая, но работала она урывками: то очень интенсивно, то пропадала на многие месяцы. И все-таки она выполнила вполне хорошую работу по низкочастотной неустойчивости токовой плазмы, проявив хо­рошие знания по решению нелинейных дифференциальных уравнений. Я устроил ее на фирму «Самсунг», где она должна продолжить рабо­ту по теории радиочастотных источников плазмы для технологических применений.

В заключение кратко скажу о новых докторах наук из числа мо­их учеников. О них я уже говорил выше — и о В. В. Северьянове, и о В. А. Панине, и о М. Е. Чоговадзе. Они, успешно преодолев вторую сту­пень, по-разному продолжают свой путь в науке и по-разному сложилась их судьба в этот перестроечный период. В. В. Северьянов не смог приспо­собиться к новому времени, да и здоровье и возраст не позволили ему сделать это. Он ушел на пенсию, обиженный на всех и вся, и очень зря.

В. А. Панин, напротив, нашел себя в эту трудную пору, став прорек­тором Тульского педуниверситета. Именно ему я во многом обязан пуб­ликацией этих воспоминаний. Считаю его вполне порядочным руководи­телем, способствующим молодым пробиваться в науке.

Несколько слов о М. Чоговадзе, о которой я уже довольно много ска­зал. Отмечу только, что ей приходится труднее всех, поскольку она в Тбилиси, где под чутким руководством президента Э. А. Шеварнадзе на­ука уже полностью умерла. К тому же у нее тяжелое положение в се­мье. Она, по существу, кормилица престарелой матери и незамужней (странно, очень симпатичной) сестры с музыкальным (совсем в Тбилиси ненужным) образованием. Сама она своей семьи так и не создала. Пы­тается что-то делать в науке, но тяжелое положение в Грузии не дает ей  {119}  такой возможности.

Осенью 2001 года защитил докторскую В. И. Крылов, окончивший ас­пирантуру ФИАН под руководством И. С. Данилкина. В течение мно­гих лет он работает в Хабаровском педуниверситете. Сам нашел себе интересную, нераспаханную область — особенности кулоновского рассея­ния частиц при наличии внешнего электрического поля. В докторантуре ИОФАН под моим наблюдением он завершил эту работу и защитил дис­сертацию на физфаке МГУ. Сейчас он заведует кафедрой в Хабаровском педуниверситете. Осенью 2002 года я был в Хабаровске, прочитал там несколько лекций (точнее, целый курс по электродинамике плазмоподобных сред) и убедился, что В. И. Крылов очень уважаемый и, пожалуй, самый сильный и перспективный физик в этом университете. Несмотря на тяжелые условия, он ищет любую возможность укреплять кафедру кадрами и развивать науку. Да поможет ему бог!

Последним в 2004 году защитил докторскую мой ученик из Еревана Е. В. Ростомян. Он оказался покрепче С. Г. Арутюняна, который бросил науку и ушел в бизнес. Е. В. Ростомян не только остался в науке, но и стал одним из ведущих физиков-теоретиков Армении.

О МОИХ ДРУЗЬЯХ, СТАРЫХ И НОВЫХ

Начну с самых близких мне — Ловецких и Бакановых. Женя и Галя Ловецкие работали в вузах, и поэтому тяжелые времена для науки их коснулись косвенно. Их дети (и зять) с началом перестройки перешли в бизнес, что вначале они переживали, но позже не только смирились, но и поняли, что для того времени такой шаг был оправданным, и даже ста­ли гордиться ими. Могу добавить, что А. Андреев (зять Ловецких) мог стать блестящим ученым, но стал очень успешным бизнесменом благо­даря незаурядности. Стать же преуспевающим бизнесменом, по-моему, намного труднее, чем хорошим ученым, поскольку многое зависит не только от тебя, а, кроме того, в любой момент ты можешь встретиться с опасностью. В годы аспирантуры я уважал его как молодого учено­го, а сейчас даже восхищаюсь им. Сами Женя и Галя были обеспечены детьми (по крайней мере, о хлебе насущном им не приходилось заботить­ся) и продолжали работать спокойно, без особого надрыва по зарабаты­ванию средств для существования. Благо, разрушение образования шло и идет до сих пор медленнее, чем разрушение науки. Тем не менее гене­тика берет свое и вслед за ушедшей в 2000 году моей женой Тамарой, в 2002 году ушел и Женя. Галя осталась одна, но не уходит на пенсию, много времени уделяет внукам, что и спасает ее от одиночества.  {120} 

Несколько иначе сложилась судьба Нины и Сталя Бакановых. Нина Дравинг в самом начале ельцинской эпохи ушла на пенсию, а Сталь ис­пытал на себе все ужасы перестройки. Работая в Институте физической химии РАН, он не смог сопротивляться развалу науки и приспособиться к рыночной экономике в науке. Да и дочь оказалась не очень устроен­ной как в личной жизни, так и в бизнесе. И они решили воспользовать­ся благами, которые им предоставляло национальное происхождение, и, переехав в Германию, живут на благотворительность Хола-Косты. Ра­зумеется, эта благотворительность очень унизительна, морально очень ограничивает человека, но материально вполне приемлема. Поэтому они терпят моральное унижение и тихо живут в спокойном Веймере. В ок­тябре 2002 года я посетил их и в очередной раз испытал теплоту нашей дружбы. Они, славу богу, здоровы, хотя возраст со своими болячками коснулся и их.

Старость коснулась и Силиных — Виктора и Розы. Они всегда были столь активными в жизни, в особенности Виктор Павлович, что каза­лось, они всегда будут такими. Он, несмотря на возраст (на 4 года старше меня), смог удержаться в эпоху Ельцина благодаря своему интеллекту и уму. Более того, он не только уберег свой отдел от развала, но и в те­чение ряда лет, в период правления ФИАН Л. В. Келдышем, руководил, и довольно успешно, отделением физики твердого тела ФИАН, за что и был избран в члены-корреспонденты РАН. Это, безусловно, украсило Академию, хотя она и не заслужила В. П. Силина. В последние годы он удивляет меня не только хорошо сохранившимся интеллектом в науке, но и глубоким пониманием истории и сегодняшних событий. Жаль, что он ничего об этом не пишет: такая книга, безусловно, очень помогла бы будущим историкам эпохи Ельцина.

По здоровью сдал свои позиции и А. И. Исаков — один из моих куми­ров, человек-созидатель, добрейшей души человек. В своих воспоминани­ях я уже писал, что он, будучи заместителем председателя ВАК, проявил себя как государственник, построил для ВАК прекрасное здание на ули­це Грибоедова. С приходом Н. В. Карлова в качестве председателя ВАК А. И. Исакову пришлось уйти: разрушитель не мог ужиться с созидате­лем и избавился от него. Возвратившись в ФИАН, он с большой пользой для О. Н. Крохина (директора ФИАН после Л. В. Келдыша) несколько лет проработал его заместителем. Недавно по состоянию здоровья ушел с этой должности. Я очень горжусь нашей дружбой и отвечаю взаимно­стью — двое из его внуков прошли через мои руки в МГУ. Желаю ему здоровья и здоровья еще раз.  {121} 

Подошла очередь А. Ф. Александрова, моего ученика и друга одно­временно. Он, безусловно, предан друзьям и все, что может, для них всегда делает. В этом его нельзя упрекнуть, как нельзя упрекнуть и в правильном понимании всего происходящего, в том числе и эпохи Ель­цина в целом. Но вместе с тем его нерешительность и робость перед начальством не дают ему возможность бороться против беспредела. Он быстро приспосабливается к нему, а то, что при этом кафедра развалива­ется и ее авторитет падает, ему как бы и дела нет. Кроме того, слишком много времени он уделяет своим личным проблемам, которых у него, действительно, много. С большим трудом удалось мне убедить его, что для укрепления кафедры необходимо пригласить М. В. Кузелева, на ред­кость талантливого физика-теоретика и блестящего лектора. Я надеюсь, что Андрей поймет, что без М. В. Кузелева кафедра захиреет, особенно газовая электроника, и приложит все усилия для его «прописки» на пол­ную ставку.

В последние годы я очень сблизился с Ю. Л. Климонтовичем, недав­но ушедшим из жизни (в конце 2002 года). Я всегда считал его очень крупным физиком и сблизился с ним именно на почве несправедливо­го отношения к нему В. Л. Гинзбурга и особенно школы Л.Д.Ландау. Если бы бог был, он бы не простил им травлю не только А. А. Власо­ва, но и Ю. Л. Климонтовича и многих других. Об этом, кстати, написал еще в 1994 году один из лучших учеников И. М. Лифшица — М. И. Азбель (очень рекомендую прочесть его статью «Иерусалимские размышления» в журнале «Природа», 1991, №10).

Я рассказал здесь о моих друзьях, о которых уже писал в воспомина­ниях. Все они остались моими друзьями, между нами не возникло раз­ногласий, поскольку оказалось так, что все мы в той или иной степени единомышленники, смотрим на окружающий нас мир одними глазами и реагируем, хотя и индивидуально, но в целом одинаково. Это было и остается основой нашей дружбы. Естественно, однако, что в эти тя­желые времена появились и новые друзья, о которых я тоже хотел бы упомянуть, поскольку и в них также вложена частица моей души.

Среди новых друзей хронологически первым является И.М.Минаев — полковник ВВА, который под моим руководством выполнил докторскую работу еще в начале 80-х годов. В последнее время наши отношения пере­шли в дружеские, во-первых, потому, что он как военный больше других испытал прелести ельцинской эпохи, и поэтому наши взгляды во многом совпадают, а во-вторых он перешел работать в ИОФАН и нам приходит­ся больше контактировать, хотя и раньше мы сотрудничали достаточно  {122}  тесно, что, собственно, нас и сблизило. Мы вместе работали по закрытой тематике и крушение военно-промышленного комплекса страны пережи­ли одинаково остро. В его порядочности у меня нет сомнений, и наши отношения будут продолжаться и дальше.

Вторым хочу назвать Ю. К. Боброва. Он не был моим учеником, но я был его оппонентом и помог в выборе совета для защиты докторской диссертации. Мне понравилась его работа и он сам как ученый. Хотя хочу отметить некоторую странность в его работе с литературой: он хо­рошо знает старые работы классиков, по которым учился в вузе, и плохо — новые, он их просто не замечает. Нас сблизила работа с сирийскими студентами, которые в Москве выполняли дипломные работы. Они были приглашены в Москву по моей инициативе после чтения мною лекций в Дамаске. Ю. К. Бобров тоже читал там курс лекций и принял актив­ное участие в подготовке сирийских дипломников, за что я ему очень благодарен. Еще ближе мы сошлись после его болезни, когда по моему предложению он по рабочим дням стал оставаться у меня и мы много бе­седовали и даже спорили. За это время я его узнал лучше и могу сказать, что он хороший и надежный друг, несмотря на то, что у нас несколько различные взгляды на историю нашей страны. Иногда мне кажется, что его отец был скорее моим, настолько он отошел от ценностей отца, а я, напротив, стал ценить их больше. Однако на сегодняшний день эпохи Ельцина у нас общие взгляды, которые я бы сформулировал следующим образом: если у этих гангстеров, вроде А. Б. Чубайса, я могу даже ценой обмана что-то урвать, я не остановлюсь. Ю. Бобров как раз и работает в РАО ЕЭС и следует этой формуле.

В последнее время я очень сблизился с В. И. Коганом, о котором я уже говорил в воспоминаниях. Подружились мы на почве обсуждения работ Л. И. Уруцкоева. Я еще раз убедился, что В. И. очень глубокий физик с нетрадиционным мышлением, не отвергающий априори чужие результаты и не преклоняющийся перед авторитетами. Сохранить такую свежесть ума в свои годы (ему 80 лет) дано не каждому. А то, что он меня любит и ценит, я этим горжусь.

Подружился в эти годы еще с двумя молодыми, возраста моих учени­ков, физиками — У. Юсуналиевым и Л. И. Уруцкоевым. Они оба в чем-то похожи и в то же время очень разные люди. Похожи тем, что денег на науку не жалеют и достают их любыми средствами. Усен хороший ор­ганизатор, умеет ладить с людьми и «делает» науку чужими руками, правда, щедро оплачивая труд. Лепя же с людьми ладит хуже, обладает высоким уровнем знаний и своей идее (ошибочной или верной) отдаст все  {123}  силы и финансы. Думаю, что и он деньги для науки достает, не стесняясь средствами. Но я им обоим обязан: Усену — за экономическую поддерж­ку, Лёне — за стимулирование мысли. Кроме того, они оба убежденные государственники и ратуют за целостность России, хотя оба, как и я, нерусские.

Последним, кого я причисляю к своим новым друзьям, является В. П. Быстров. Думаю, что он сблизился со мной из-за моей позиции в деле А. А. Самохина, хотя мы несколько по-разному оцениваем ее. Я считал А. А. Самохина достойным докторской степени, исходя только из достоинств его работы, и меня возмущало поведение его противников, проваливших его по чисто политическим соображениям. Владик же, мне кажется, последнее обстоятельство считал главным. Он очень добрый и слишком правильных, с моей точки зрения, взглядов человек. Но име­ются у него два явно гипертрофированных бзика: славянофильство и термояд, хотя в остальном я только восторгаюсь им, его добротой и муд­ростью. Что же касается его взглядов на мир, эпоху Ельцина, причины краха СССР и роль интеллигенции в этом процессе, то они полностью совпадают с моими. От него я узнал многое о том, кто и что делал и делает против России и кто из сильных нашей страны помогает этому. Я ему желаю только здоровья, здоровья и еще раз здоровья.

НАУЧНЫЕ СВЯЗИ С РЕСПУБЛИКАМИ, О КОТОРЫХ Я УЖЕ ПИСАЛ ЕЩЕ В 1991 ГОДУ

Одно из самых тяжких преступлений ельцинской эпохи — это «бе­рите суверенитета сколько хотите». В результате сразу же появилась куча независимых республик и их президентов, жаждующих сидеть с Президентом США за одним столом. Естественно, с развалом СССР в значительной степени разорвались и научные связи. И сейчас, чтобы по­сетить мой семинар гражданину Украины либо Грузии надо заранее, через иностранный отдел заказать пропуск, выделить ответственного, составить программу его пребывания в ИОФАН, а потом отчитаться. В общем, лучше ему отказать заранее. Докатились! И все-таки ученые разобщены значительно меньше, чем политики и экономика разных рес­публик. Если в начале эпохи развала были такие, кто считал, что вот теперь начнется расцвет национальной науки и культуры (например, по­койный А. Г. Ситенко из Украины, Н. И. Кервалишвили из Грузии и др.), то сейчас таких нет. Все прозрели, и не только люди, но даже многие по­литики в республиках поняли, что без России им тяжело и будет еще хуже, если не объединяться вновь. И что самое важное — ученые этих  {124}  стран осознали, что они преступно способствовали развалу СССР. Слава богу, период разгула суверенитетов и угар национализма, когда, к при­меру, вице-президент Национальной Академии Украины В. Г. Барьяхтар собрался было бежать в Россию, позади, контакты постепенно вновь на­лаживаются, хотя между отдельными учеными они и не прекращались.

В начале эпохи Ельцина в Киеве были проведены две Международные конференции по теории плазмы. Проводились они Национальной Ака­демией Наук и Институтом теоретической физики, причем «курам на смех» языками конференций были украинский и английский. Посколь­ку на русском языке докладываться не разрешалось, то неудивительно, что на этих конференциях россиян было мало. Как следствие, конферен­ции фактически провалились, поэтому после смерти А. Г. Ситенко такие конференции уже не проводились. Но и киевляне в Москве (и вообще, в России) появляются нечасто до сих пор. Связи поддерживаются скорее через международные организации. Так, на Международную конферен­цию по ионизованным газам в Тулузе (Франция) я предложил К. П. Шамраю из Института ядерной физики (Киев) представить совместный с МГУ обзорный доклад, что и было успешно сделано. Таких примеров личных контактов можно привести много, но совместных общих меро­приятий нет, как нет и общих грантов.

С харьковскими институтами также прекратились общие контакты, хотя частные продолжаются. Это и понятно: Харьков не столь нацио­нально ориентированный город и, я бы сказал, город, сохранивший вер­ность Москве. Это во многом заслуга А. И. Ахиезера, Я. Б. Файнберга и их учеников. Они постоянно публиковались и публикуются в российских журналах, приезжали и приезжают на ежегодные конференции в Зве­нигород. В. И. Карась, являясь членом редколлегии журнала «Физика плазмы», ежемесячно приезжает на заседания редколлегии. В 2003 году в Харькове проводилась конференция стран СНГ по физике плазмы в честь 85-летия Я. Б. Файнберга, на которую в числе других был пригла­шен и я.

Еще в большей изоляции от российских ученых оказалась наука Гру­зии. Здесь пресловутому суверенитету добавилась изоляция, обусловлен­ная абхазской и чеченской войнами, практически полностью парализо­вавшими наземное сообщение между Грузией и Россией. Воздушное же сообщение сократилось более чем в 5 раз, не говоря уж о том, что стои­мость перелета Москва-Тбилиси превысила зарплату российского стар­шего научного сотрудника и в три раза больше зарплаты его грузин­ского коллеги. Сухумский физико-технический институт после грузино-абхазской  {125}  войны вообще прекратил работу. Почти все ученые эмигриро­вали в Тбилиси, Москву и другие научные центры либо вообще бросили науку. Многие тбилисские ученые также сбежали от невыносимо тяже­лых экономических условий. Положение ученого в Грузии втрое тяже­лее, чем в России. После введения визового режима между Россией и Грузией практически прекратились не только научные, но и экономиче­ские связи. Если в 1996 году я смог организовать поддержку конферен­ции в Тбилиси, посвященной памяти В. И. Петвиашвили (в связи с его 60-летием), и из Москвы приехало три человека, то сейчас такое сделать невозможно. Встречаемся с грузинскими физиками за рубежами России и Грузии, в основном в Триесте, куда еще грузинские молодые физи­ки могут приезжать за счет Международного центра по теоретической физике. Один только Дж. Г. Ломинадзе иногда приезжает в Москву на средства Центризбиркома Грузии, председателем которого он является. С Н. Л. Цинцадзе я встречаюсь в Триесте, Тегеране и других местах, но только не в Тбилиси и не в Москве.

Еще более тяжелое положение в других республиках, ученые которых практически полностью изолированы от России. Единственное, что их объединяет — это иммиграция активно действующих ученых на Запад и на Дальний Восток (Япония, Корея, Китай), где не только встреча­ются, но и совместно работают — за мизерную плату, но зато на благо «демократии».

ЭПИЛОГ

Я поведал обо всем, что на душе наболело и почему так «обидно за Россию, за державу». В конце предыдущих изданий своих воспомина­ний я писал, что ограничился своей оценкой людей и их поступков и что «события» (санкции) последуют... И они последовали как в мой адрес, так и в адрес всей страны, и последовали как раз от тех людей, о ко­торых я не очень-то лестно отозвался. Естественно, это представители ученой элиты в основном из РАН и МГУ, которых я знал, за которыми наблюдал и которые своими действиями произвели на меня неизглади­мое впечатление в ту или другую сторону. Не все они, подобно А. Д. Са­харову и Р. 3. Сагдееву, проводили деструктивную, с моей точки зрения, политику. Н. Г. Басов, А. М. Прохоров, В. П. Силин и многие другие тяже­ло переживали развал СССР и всеми силами старались препятствовать развалу РАН, который обязательно должен был последовать и последо­вал за развалом России. Действительно, иначе как развалом не назовешь узкоместническое отношение к грантам и другим благам таких академиков,  {126}  как А. В. Гапонов-Грехов, В. Е. Фортов, Г. А. Месяц, А. Ф. Андреев и др. А разве конструктивна отчаянная борьба академиков Э. М. Круглякова, В. Л. Гинзбурга, Е. П. Велихова с так называемой «лженаукой», не замечая при этом рекламы целителей и колдунов в СМИ и даже в газете РАН «Поиск»? Деструктивна также и сложившаяся система выборов в РАН, с ее интригами и «договорными играми».

А ведь раньше молчали, молчали, когда в 1985 году власти не запрети­ли празднование 1-го Мая в Киеве (после Чернобыльской аварии), мол­чали, когда расстреливали Белый Дом, молчали, когда в 1992 и 1998 го­дах народ грабили и сейчас молчат, когда сами разваливают РАН.

Ну что ж, мне кажется, осталось совсем немного до полного развала РАН, и мне ее не жалко: я считаю РАН коррумпированной и ненужной. Думаю, что еще доживу до этого дня. А то, что на меня обиделись многие мои друзья за правду, мою правду о них, и теперь даже мстят — значит, были лжедрузьями. Настоящие на меня не обиделись.  {127} 

ФИЗИКИ НЕ ШУТЯТ

(«Правда Москвы» за 15 февраля 1996 г.)

Горком профсоюза работников научных учреждений провел 14 фев­раля митинг с целью в очередной раз привлечь внимание властей к бед­ственному положению ученых. Лояльность их постепенно улетучивается, о чем также свидетельствует переданное в нашу редакцию письмо пре­зиденту Б. Н. Ельцину.

Борис Николаевич!

Я, ученый, дважды лауреат Государственной премии СССР и премии имени М. В. Ломоносова, заслуженный деятель науки России, обвиняю Вас в развале науки, конкретно — физико-математической науки, в ко­торой в советские годы наша страна была лидирующей в мире.

Страна высоко ценила труд ученых, они были наиболее уважаемой и вполне обеспеченной частью нашего общества. Переводя на рыночные рельсы нашу науку и образование, Вы обрекли их на полное уничтоже­ние. Молодежь покинула науку, кто мог, уехал за рубеж. Оставшиеся буквально умирают с голода, не получая зарплаты. Непоправимые по­тери отбросили нас назад на многие десятилетия.

Борис Николаевич! Во всем этом я обвиняю Вас, и не только я! По­думайте об этом, подумайте, что скажут о Вас потомки!

Я долго ждал, что с подобным письмом к Вам обратится директор на­шего института А. М. Прохоров. Его мировой авторитет переживет всех президентов. Но как директор, он, к сожалению, боится Вас. Приходится это делать мне.

А. А.Рухадзе,
профессор.  {128} 

НУЖНЫ ЛИ РОССИЙСКИЕ ВАК И АКАДЕМИЯ НАУК?!

(«Трибунал», № 9, за сентябрь 1997 г.)

Я постараюсь ответить на этот вопрос возможно кратко и четко, что­бы уложиться в рамки небольшой газетной статьи.

В бывшем Советском Союзе ВАК был призван осуществлять кон­троль за единством требований при присуждении ученых степеней специ­ализированными Учеными советами научных центров больших городов (Москвы, Ленинграда, Новосибирска, Киева и др.) и советами маленьких республик и регионов. В действительности, ВАК никогда не соблюдал этого принципа. По крайней мере, за 25 лет (с 1968 по 1993 гг.) работы в экспертном Совете ВАК по физике в качестве эксперта я многократно наблюдал его нарушение. Всегда периферийным регионам и республи­кам делались «поблажки». Под предлогом, что уровень провинций на­до поднимать, кандидатские и докторские диссертации из периферий утверждались, несмотря на их явную слабость. Кроме того, аспирантам и докторантам, в особенности вузов, делались снисхождения, учитывая требования защиты в срок! Наконец, следует отметить и «мафиозность» ряда специализированных Ученых советов, использующих свое влияние на ВАК, чтобы «проводить» явно слабые диссертации. Правда, такие явления все-таки были исключением.

Тем не менее тогда в стране не было Министерства науки и техноло­гии, и существование ВАК можно было как-то оправдать. Сейчас, когда Советский Союз распался и появилось в России такое министерство, по­требность в ВАК полностью отпала. Более того, ВАК вреден не только потому, что, обладая большим штатом, расходует впустую большие госу­дарственные средства, но и потому, что нарушение единства требований в ВАК сегодня стало вопиющим, о чем говорят многочисленные сканда­лы, свидетелем которых я был.

Считаю, что узкоспециализированные (не более двух специальностей) Ученые советы в крупных вузах и федеральных научных центрах России вполне могут взять на себя все функции ВАК. И если принцип единства требований будет нарушаться такими советами, то это очень быстро от­разится на их авторитете при условии, что в дипломах присуждаемых ученых степеней будет указываться также Ученый совет, в котором была присуждена ученая степень. Формирование и контроль за работой таких советов должно взять на себя Министерство науки и вмешиваться в их  {129}  работу только в крайне редких, конфликтных случаях.

Все сказанное относится и к четырем известным Академиям наук (РАН, академиям медицинской, сельскохозяйственной и образования), финансируемым государством. При отсутствии Министерства науки они осуществляли координацию и распределение средств между научными учреждениями. За эту работу (а точнее, вообще ни за что!) «самоиз­бранным» членам академий выплачивались пожизненные Государствен­ные пенсии, а сами академии укомплектованы огромными чиновничьи­ми штатами, пожирающими большие средства. Сейчас, когда создаются крупнейшие Федеральные научные центры, финансируемые непосред­ственно Министерством науки России, роль академий сводится к нулю. Поэтому их надо реорганизовывать, превратив в не финансируемые госу­дарством общественные и чисто «престижные» организации. Это высво­бодит средства, идущие на финансирование административных аппара­тов этих академий, не говоря о том, что искоренит источник коррупции, процветающий в них.

Тем же ученым, которые уже «самоизбраны», надо сохранить стипен­дии до конца жизни (правда, только тем, которые работают постоянно в России). Ведь они сами говорят по этому поводу: «Расход небольшой, но если не платить, то вони будет больше!»

Таким образом, считаю и ВАК, и Академии наук России абсолютно ненужными и даже вредными, как центры необъективности и корруп­ции. Их функции надо передать большим вузам, федеральным научным центрам и Министерству науки России.

Анри РУХАДЗЕ.

БЛАГОТВОРИТЕЛЬНОСТЬ С СОМНИТЕЛЬНОЙ ОКРАСКОЙ

(«Российские Вести», № 113, за 24 июня 1997 г.)

Анри РУХАДЗЕ, академик Российской академии естественных наук, профессор

Странно, что наше Правительство, приняв решение взять на себя по­ловину расходов по проведению программы Института «Открытое об­щество» «Соросовские профессора», передоверило вознаграждение оте­чественных ученых такой сомнительной организации, как Фонд Сороса.

Хочу поделиться своим мнением по поводу того, кому и зачем адре­сована его поддержка. Я был в числе соискателей, но не получил дол­госрочный грант и дважды не попал в число соросовских профессоров. Поначалу было обидно, но проанализировав, как это произошло, я при­шел к выводу, что по-другому и быть не могло.

Сравнивая неблагоприятные отзывы экспертов о моих научных пред­ложениях с теми, которые получили гранты, могу сказать, что мои луч­ше подавляющего большинства из них. Когда я сам пишу отрицательные отзывы, то сообщаю о них авторам. Фонд же экспертизу предложений проводил закрыто, способствуя возможной необъективности оценки и за­одно нарушив существующую в мире практику, не оплатил труда рецен­зентов.

Столь же необычно Институт «Открытое общество» отбирал и соро­совских профессоров. Расскажу о собственном опыте. По положению, для того чтобы разобраться со мной, сотрудники фонда должны были провести опрос моих студентов. Человек, который этим занимался, по­звонил мне и сказал: «Студенты рассказывают о вас взахлеб. Я хочу придти на вашу лекцию». Помимо Госпремии за учебник, я получил еще одну за науку и стал лауреатом Ломоносовской премии. По положению, мне нужно было набрать 6 защитившихся под моим руководством канди­датов наук, у меня их было 15. На мою монографию по физике плазмы было сделано больше 178 ссылок. А нужно 5. Казалось бы, чего еще? Тем не менее я вылетел из списка. В официальном ответе было напи­сано, что студенты оценили мою преподавательскую деятельность как посредственную.  {131} 

Список соросовских профессоров, которых фонд отбирал столь же за­крыто, как и грантодержателей, вызывает удивление странным однооб­разием фамилий. Неужели русские профессора настолько тупы? В спис­ках их так мало, что создается статистика, которая может иметь только одно разумное объяснение — эта благотворительность носит националь­ную окраску, подобно тому, как премии имени Ш. Руставели и А. Пуш­кина вручаются, соответственно, только грузинским и только русским писателям. Есть ли такое же условие в уставе Фонда Сороса — сомни­тельно, ибо институту «Открытое общество» оно не к лицу.

Впрочем, уместно ли говорить о сохранении лица организации, кото­рая, пользуясь бедственным материальным положением наших ученых, бесплатно собрала ценнейшую информацию об их новейших разработ­ках и идеях, спровоцировав претендентов на грант изложить все это в многочисленных анкетах. Зная предприимчивость г-на Сороса, уверен, что он найдет этой информации хорошее коммерческое применение.

Столь же неоднозначно выглядит при ближайшем рассмотрении и такая оказываемая Соросом помощь, как повсеместное внедрение ком­пьютерной сети Интернет. Прилагая огромные усилия для создания та­моженной службы, способной остановить контрабанду, наше Правитель­ство, видимо, не знало, что идеология глобальной компьютерной сети была задумана и разрабатывалась для того, чтобы сделать прозрачны­ми любые границы. Положить заслон продолжающейся через Интернет утечке стратегической информации из России можно только одним пу­тем — создать ученым нормальные условия для проживания и работы у себя на Родине. Можно ли перепоручать это заокеанским дядюшкам, заинтересованным в прямо противоположном?

P.S. Меня некоторые упрекают: «Если ты так думаешь о фонде Соро­са, зачем же дважды сам участвовал в конкурсе фонда?». Ответ простой — а как же иначе я мог убедиться в национальной ориентации фонда?  {132} 

О ФИЗТЕХЕ, ВАКЕ И АКАДЕМИИ НАУК

(«Независимая Газета», ежемесячное приложение,

№ 5 (9), от 6 мая 1998 г.)

Взяться за перо меня побудила статья Сергея Петровича Капицы, опубликованная в «НГ-науке» за 14 января 1998 г. Нужен ли России знаменитый Физико-технический институт, Физтех? Ответ мой будет по­ложительный — нужен!

Я окончил среднюю школу с золотой медалью в 1948 году в Тбили­си и поступил в Физтех после 3 туров довольно сложных отборочных экзаменов. Это был второй набор Физтеха, так что я старожил и имею определенное право высказаться об этом институте. Добавлю к этому, что вот уже более 30 лет работаю профессором физического факультета МГУ и могу провести сравнение этих двух близких вузов.

После окончания с отличием института в 1954 году я поступил в ас­пирантуру Физического института Академии наук (ФИАН) к академи­ку Игорю Тамму и проработал в академии вот уже почти 45 лет — от младшего научного сотрудника до заведующего теоретическим отделом и главного научного сотрудника. Более десяти раз выдвигался в члены Академии наук. Так что, наверное, могу оценить и работу научных ин­ститутов, и роль самой Академии наук и ее президиума. Кроме того, с 1967 по 1992 год был членом экспертных комиссий Высшей аттестаци­онной комиссии (ВАК) по физике как по открытым, так и по закрытым работам, и поэтому функции ВАК и их фактическое выполнение этим органом мне также хорошо знакомы. Выскажусь обо всех этих вопросах очень кратко.

Высшая аттестационная комиссия никогда не соблюдала основной свой принцип — единство требований при присуждении ученых степеней, всегда делала поблажки периферии («их надо развивать»), аспирантам («они должны защищаться в срок») и влиятельным группировкам (силь­ные мира сего всегда вмешивались). Зачем такая ВАК, она давно изжила себя?!

Мое мнение по этому вопросу: функции присуждения степеней полно­стью надо доверить специализированным Ученым Советам при крупных вузах и научных институтах, указывая место защиты в дипломе. Это очень быстро покажет, кто есть кто и чего он стоит. Конфликтные же ситуации, а их число при этом должно резко уменьшиться, надо дове­рить небольшому Совету при Министерстве науки, который к тому же  {133}  и будет утверждать спец.советы.

Членам Российской Академии наук, избираемым самими же членами РАН, пожизненно с момента избрания платят «академическую пенсию», и уже по этой причине они не могут быть достаточно объективными. Примеров такой необъективности членов РАН и желающих во что бы то ни стало туда быть избранными имеется множество. В последние го­ды академия, очевидно, угождает чиновникам и прочим «значительным лицам». Примеров чересчур много, чтобы здесь их перечислять. В то же время в РАН не были избраны такие, например, ученые, как Влади­лен Летохов, Юрий Климонтович, Сергей Ахманов, Гурген Аскарьян — гордость нашей физической науки.

Российская академия наук должна быть бесплатным клубом элитных ученых. Что касается самих академических институтов, их надо сохра­нить, усилив их роль в развитии фундаментальной науки и резко со­кратив их участие в прикладных проблемах, — для этого существуют прикладные институты, финансируемые во многом частным капиталом и через госзаказ. Академические же институты должны финансировать­ся Министерством науки.

И, наконец, о Физтехе. Созданный с целью подготовки кадров для развития фундаментальной науки в институтах АН СССР, Министер­ства среднего машиностроения и некоторых других министерств, Физтех был институтом очень нужным и даже элитным (по уровню подготовки кадров). В частности, в Физтехе изучались основы физики ядерного и термоядерного взрыва, физические процессы в топливах новых авиаци­онных и ракетных двигателей, новые физические принципы локации. Но, начиная с 70-х годов, когда ВПК начал определять тематику академи­ческих институтов, они стали дублировать прикладные. Фактически это привело к господству прикладных исследований в Физтехе. С открытием кафедр прикладных институтов в Физтехе он начал терять свое лицо.

Я не хочу винить в этом последнего ректора и его предшественни­ка — такова была государственная политика, которая привела к паде­нию престижа Физтеха. Последней каплей в этом процессе стало откры­тие кафедры философии эстетики (как пишет Сергей Капица, введение гуманитарного образования). Эта кафедра мне напоминает рекламу: «Я выбираю безопасный секс»: когда физик становится импотентом в фи­зике — он начинает философствовать на эту тему.

А Физтех должен быть таким, каким он был задуман, — кузницей вы­сококвалифицированных кадров для фундаментальной физики с ориен­тацией на определенные практические приложения. Здесь должны преподавать  {134}  активно работающие крупные ученые, обладающие к тому же педагогическим даром, что бывает очень и очень редко!

Анри Амвросьевич Рухадзе, доктор физико-математических наук, профессор МГУ, главный научный сотрудник Институ­та Общей Физики, дважды лауреат Государственных премий СССР, лауреат премии имени М. В. Ломоносова МГУ

НЕДОРАЗУМЕНИЯ И НЕДОБРОСОВЕСТНОСТЬ
В НАУКЕ

Часть I. Фрагменты истории: ошибки, открытия, реклама и пр.

В ныне разрушенном СССР науке уделялось заметное внимание, кото­рое не оставляло равнодушными даже поэтов. «Что-то физики в почете, что-то лирики в загоне...» — сокрушался один из них по этому пово­ду. А поскольку «поэт в России больше, чем поэт», то ученые порой и вовсе представлялись какими-то неведомыми небожителями, чему спо­собствовала, кстати, и завеса секретности, отсутствующая у поэтов. В «застойное» время одна из газет вела долгую общую дискуссию о на­уке и нравственности, и при этом создавалось такое впечатление, как будто ученые в этом отношении чем-то особым и существенным, кроме специфики своей работы, отличаются от других людей.

Ученым, как и всем прочим людям, не чуждо ничто человеческое, в том числе и совсем не возвышенные страсти, а также заблуждения и ошибки, порой весьма курьезные и поучительные.

Вычисляя отклонение луча света около массивного тела, Эйнштейн в рамках релятивистской теории в начале двадцатого века первоначально получил ошибочный результат, который еще в начале девятнадцатого столетия был уже получен на основе нерелятивистской (ньютоновской) теории тяготения и корпускулярной теории света.

Открытое экспериментально П. А. Черенковым в 1934 г. излучение электрона, равномерно движущегося в среде со сверхсветовой скоростью, было теоретически предсказано также в девятнадцатом веке Хевисайдом, о чем ученые узнали спустя много лет, уже после открытия Че­ренкова и присуждения за это открытие и его объяснение Нобелевской премии И. Е. Тамму, Г. М. Франку и П. А. Черенкову в 1958 г.

Несмотря на интенсивные теоретические и экспериментальные поис­ки высокотемпературной сверхпроводимости, ее открытие в 1986 г. в ке­рамических образцах стало почти полной неожиданностью, поскольку подобные материалы оставались вне поля зрения теоретиков.

Эти примеры показывают, сколь причудливым может быть движе­ние переднего края науки, конфигурация которого определяется и об­щественными потребностями, и внутренней логикой развития науки, и устремлениями отдельных ученых.

В химии, биологии, медицине и других науках также случались различные  {136}  не очень приятные истории, в том числе и такие, которые непо­средственно влияли на жизнь и здоровье многих людей. Достаточно вспомнить в связи с этим о применении медицинского препарата талидо­мида, инсектицида ДДТ, о неприятии асептики современниками доктора Зиммельвейса или об истории с «голубой кровью» — кровезаменителем перфтораном.

Но мы ограничимся здесь областью точных наук — физикой, посколь­ку физика нам ближе всего по роду наших занятий. Кроме того, как уже упоминалось выше, в почете были именно физики, и поэтому вовсе не случайно один из перестроечных кумиров был сотворен из физика А. Д. Сахарова. В массовом сознании представители других наук не име­ли такого особого ореола, а химики были даже дополнительно скомпро­метированы неуемной хрущевской «химизацией», так что слова «химик» и «химичить» стали почти нарицательными, бросая неоправданную тень на науку, «широко простирающую руки свои в дела человеческие».

Научная работа требует безупречной логики, так как в противном слу­чае вероятность получения ошибочных выводов резко возрастает даже при правильных исходных посылках. Об одном таком случае из истории своей работы с Л.Д.Ландау рассказал в недавно вышедшей книге «О науке, себе и других» (1997 г.) академик В. Л. Гинзбург. Из рассужде­ний Ландау следовало, что в феноменологическом уравнении для сверх­проводников константа взаимодействия с внешним электромагнитным полем должна быть универсальной, и по этой причине ее положили рав­ной заряду электрона е. Однако на самом деле эта константа оказалась равной удвоенному заряду электрона («куперовская пара»), что не про­тиворечит первой части рассуждений Ландау, поскольку константа 2е столь же универсальна, как и е.

Отношение к ошибкам и другим нежелательным или спорным явле­ниям в науке может служить характеристикой не только отдельных лич­ностей, но и целых общественных систем. В наших научных журналах до сих пор фактически отсутствует регулярная рубрика, аналогичная «Комментариям» в ряде зарубежных журналов, где печатаются крити­ческие и другие замечания по опубликованным статьям. Такие журна­лы, например, как «Science» и «Nature» постоянно держат в поле зрения вопросы профессиональной научной этики, которым у нас в научных журналах уделяется явно недостаточное внимание.

В средствах массовой информации сейчас говорят и пишут почти обо всем, в том числе и о халтуре в науке. Как пишут — это отдельный во­прос, но в прежние времена эта тема практически совсем не обсуждалась,  {137}  хотя после «оттепели» иногда научные коллизии или скандалы попада­ли на страницы газет в форме сенсационных публикаций, за которыми порой следовали авторитетные разоблачения. Многие ученые старшего поколения еще помнят, наверное, о «теории Козырева» или о «чуде в Бабьегородском переулке», где был достигнут КПД больше единицы.

В пятидесятые годы и ранее открытые дискуссии были событи­ем скорее чрезвычайным, чем правилом, поскольку в жестко центра­лизованной системе они могли повлечь за собой очень серьезные по­следствия для ее участников. Известное противостояние Н. И. Вавило­ва и Т.Д.Лысенко привело к аресту и гибели Н.И.Вавилова. Под аре­стом и в заключении побывали многие крупные ученые и специали­сты: Л.Д.Ландау, В. А. Фок, С. П. Королев, А.Н.Туполев... Талантли­вый физик М. П. Бронштейн, без должной серьезности воспринимавший обострение «классовой борьбы» и заявлявший, что он назовется племян­ником Троцкого, если тот придет к власти, был расстрелян в 1937 го­ду. Жестокие удары обрушивались тогда и на ученых, и на поэтов, и на иных выдающихся или простых людей, не говоря уже о партийно-государственных деятелях. Один из них шутил по этому поводу: «У меня со Сталиным разногласия по аграрному вопросу — кто кого закопает». В этом деле Сталин оказался более опытным, чем его противники, и это обстоятельство многих продолжает волновать до сих пор.

Продолжение трагедии, как известно, нередко превращается в фарс и трагикомедию. Уже на нашей памяти Ландау сначала изображали как невинную жертву тоталитарного режима, которую едва удалось спасти от гибели благодаря усилиям академика П. Л. Капицы. Затем стали на­мекать, что Ландау — таки был идейным борцом с режимом, а это, как говорится, две очень большие разницы. Погибшего академика Н. И. Бу­харина не только полностью реабилитировали, но и восстановили в пар­тии, которую потом стали называть фашистской, как бы подтверждая прежние обвинения в сговоре Бухарина с фашистами.

Подобного рода «парадоксальность» мышления и действий характер­на для многих представителей российской интеллигенции, не исключая и ученых. Они, например, ставят превыше всего «права человека» и од­новременно поносят государство как зловредную систему, словно забы­вая, что государство как раз и предназначено для реального обеспечения этих прав. В результате такой борьбы за «общечеловеческие ценности» в разрушаемой стране миллионы бюджетников не получают заработанные деньги, а представителей более удачливого меньшинства их конкуренты отстреливают в подворотнях, как собак. Настойчиво призывая не замечать  {138}  национальных различий, те же самые «общечеловеки» зовут всех «прогрессивных» людей на борьбу с антисемитизмом, явно выделяя сре­ди прочих национальностей одну особенную. Такое выделение не может не затрагивать интересы всех остальных людей, включая и «лиц кавказ­ской национальности».

По этой причине, в частности, многие научные коллизии нередко смещаются в плоскость национального вопроса, которого у нас, вро­де бы, никогда не существовало, поскольку он был решен оконча­тельно и бесповоротно после победы революции. Но в действитель­ности все обстояло совсем не так, как на самом деле, что и бы­ло отражено в известном афоризме: «Физик — это не профессия, а национальность». Теперь постепенно многие подобные истории стано­вятся достоянием гласности, хотя и не без определенного сопротивле­ния.

Недавно один из нас — А. Р. — опубликовал в журнале «Физика плаз­мы» № 5 за 1997 г. статью, написанную по просьбе главного редактора этого журнала В. Д. Шафранова и посвященную истории кинетической теории плазмы, в создании которой существенную роль сыграли рабо­ты А. А. Власова и Л. Д. Ландау. Ландау первым понял необходимость формулирования кинетической теории плазмы — газа, состоящего из за­ряженных частиц. В 1936 г. он опубликовал работу «Кинетическое урав­нение для газа кулоновских частиц». Хотя поставленная цель в ней и не была достигнута, но, тем не менее, это одна из наиболее цитируемых работ Ландау. Мы не случайно подчеркнули первую половину предыду­щего предложения, поскольку именно эти выделенные слова были вы­черкнуты из статьи А. Р. уже после проверки ее корректуры.

Такое откровенное проявление цензуры в наше «демократическое» время уже само по себе примечательно, тем более, что речь идет о со­бытиях шестидесятилетней давности. Однако «укрепление авторитета» Ландау столь «старомодным» способом за счет умаления заслуг Власова продолжается.

Дело в том, что правильное кинетическое уравнение для плазмы первым написал Власов в 1938 г., и это обстоятельство оказалось, по-видимому, очень болезненным для самолюбия некоторых физиков. Так или иначе, но в 1946 г. в «Журнале экспериментальной и теоретической физики» появилась статья известных ученых В. Л. Гинзбурга, Л. Д. Лан­дау, М. А. Леонтовича и В. А. Фока под названием «О несостоятельности работ А. А. Власова по обобщенной теории плазмы и теории твердого те­ла», которая является позором для ее авторов и редакции ЖЭТФ, не  {139}  предоставившей Власову возможности для печатного ответа, хотя с его ответом авторов указанной статьи ознакомили еще до ее публикации.

В основном результате работы Власова нет приписываемых ему оши­бок. Полученное им уравнение вошло в мировую научную литературу под названием «уравнение Власова», имя которого в ЖЭТФ старались упоминать как можно реже.

Эта история показывает, до какой степени ослепленности могут до­ходить некоторые ученые в своих уязвленных амбициях, когда кто-то другой опережает их. Уязвленно-необъективное отношение к выдающе­муся достижению Власова отчетливо проступает в стиле изложения ста­тьи Ландау «О колебаниях электронной плазмы» (ЖЭТФ, т. 16, с.574, 1946 г.. Собрание трудов Л. Д. Ландау, т. 2, с. 7, 1969 г.): «Колебания элек­тронной плазмы описываются при больших частотах сравнительно про­стыми уравнениями. ... Эти уравнения были применены к изучению ко­лебаний плазмы А. А. Власовым [1, 2], однако большая часть полученных им результатов является ошибочной.» Судя по этому стилю, для Лан­дау просто невыносимо публичное признание того факта, что Власов не только применил «эти уравнения», но и впервые в мире сформулировал их для плазмы!

Вышеупомянутая статья четырех авторов (ЖЭТФ, т. 16, вып. 3, с. 246, 1946 г.) не была включена составителями в Собрание трудов Л. Д. Лан­дау и ее не содержит даже приведенный в т. 2, с. 448 «Список статей, не включенных в это Собрание». О ней обычно стараются вообще не вспо­минать, как это делает, например, Е. Л. Фейнберг в своей книге «Эпоха и личность. Физики. Очерки и воспоминания» (Москва, «Наука», 1999 г.), где есть статьи, посвященные Л. Д. Ландау и М. А. Леонтовичу. Не из­бегая «острых углов» при описании характеров и некоторых поступков этих ученых, Евгений Львович, тем не менее, никак не затрагивает ис­торию с Власовым, в которой они оба участвовали.

В тех случаях, когда подобное замалчивание затруднено, использует­ся такая форма подачи материала, которая превращает Власова в некую безликую фигуру и не оставляет места даже для намека на то, что сфор­мулированные им уравнения заслуженно носят его имя в мировой науч­ной литературе.

В книге А. С. Сонина с закавыченным названием «Физический иде­ализм» и подзаголовком «История одной идеологической кампании» (Москва, 1994 г.) в разделе «Борьба с космополитизмом» (с. 100) чита­ем: «13 ноября 1947 г. состоялось заседание Ученого совета физического факультета МГУ. С докладом «О патриотическом долге советских ученых»  {140}  выступал декан профессор В. П. Кессених. Он начал, конечно, с идеологических постановлений ЦК ВКП(б). В свете этих постановлений, подчеркнул Кессених, становится ясным, что отдельные профессора фа­культета недооценивают роль русских и советских ученых...

Замалчивание русских ученых иногда переходит в «охаивание и опо­рочивание». Профессор А. А. Власов написал в 1946 г. интересную статью по теории плазмы. Тут же Фок, Ландау, Леонтович и Гинзбург (обратите внимание на фамилии — А. Сонин) послали в ЖЭТФ статью «О несосто­ятельности работ А. А. Власова по обобщенной теории плазмы и теории твердого тела». По мнению Кессениха, указание на ошибки коллеги — это «опорочивание»...

Доклад Кессениха поддержал профессор А. А. Соколов. Главным мо­тивом в его выступлении звучало обвинение физиков Академии наук в «затирании» университетских физиков. Это было подано как проис­ки космополитов Фока, Ландау, Леонтовича, Гинзбурга и др. Он опять вернулся к случаю со статьей Власова, посетовал на то, что всю редак­ционную политику в ЖЭТФ определяет один Лифшиц, который препят­ствует напечатанию статей физиков МГУ.

В разделе «Совещание, которое, к счастью, не состоялось» на с. 132 А. С. Сонин пишет: «Особое место в выступлении Ноздрева занимал во­прос о «травле и замалчивании» отечественных физиков из МГУ «антипа­триотической группой» из Академии наук СССР. По мнению Ноздрева, история этой «травли» началась в 1944 г., когда заведующим кафедрой теоретической физики был избран Власов, а Тамм был забаллотирован. Тогда Мандельштам, Фрумкин, Семенов, Фок и Леонтович подали в Ко­митет по высшей школе заявление, в котором была сделана «попытка дискредитировать Власова» и выдвинуты требования отменить решение Ученого совета физического факультета. Комитет удовлетворил это тре­бование и назначил заведующим кафедрой Фока. Однако «под давлени­ем научной общественности» физического факультета Комитет отменил свое решение и назначил избранного Власова».

«Тогда, — заявил Ноздрев, — начинаются атаки с другой стороны. В ЖЭТФ появляется статья за подписью Фока, Леонтовича, Ландау и Гинзбурга под кричащим заголовком «О несостоятельности работ проф. А. А. Власова». Тут же под председательством «небезызвестного своими антипатриотическими поступками» проректора В. И. Спицына была со­здана комиссия, которая сняла Власова с поста заведующего кафедрой, потому что «он слаб как организатор». Опять вмешалась «научная обще­ственность» и Власова снова восстановили». Так выглядит эта история в  {142}  изложении А. С. Сонина.

Добавим к сказанному, что Власов так и не был избран членом АН СССР. Академическая «элита» пыталась также, но не смогла помешать присуждению Власову Ленинской премии в 1977 г. Об этом нам известно потому, что А. Р. присутствовал на пленуме Комитета по Ленинским пре­миям как представитель МГУ для поддержки Власова и был свидетелем всего там происходящего.

Подробнее о жизни и работах Власова можно прочитать в книге И. П. Базарова и П. Н. Николаева «Анатолий Александрович Власов» (Москва, Физический факультет МГУ, 1999). Вспоминает о Власове и А. Д. Сахаров: «Основной для меня курс квантовой механики читал про­фессор А. А. Власов — несомненно, очень квалифицированный и талант­ливый физик-теоретик, бывший ученик И. Е. Тамма... Первые, очень интересные работы Власова были написаны совместно с Фурсовым, по­том их плодотворное содружество распалось. Наиболее известные рабо­ты Власова по бесстолкновительной плазме; выведенное им уравнение по праву носит его имя. Уже после войны Власов опубликовал (или пытался опубликовать) работу, в которой термодинамические понятия вводились для систем с малым числом степеней свободы. Многие тогда с огорче­нием говорили об этой работе как о доказательстве окончательного его упадка как ученого. Но, может быть, Власов был не так уж и не прав. При выполнении определенных условий «расхождения траекторий» си­стема с малым числом степеней свободы может быть эргодической (не поясняя термина, скажу лишь, что отсюда следует возможность термо­динамического рассмотрения). Пример, который я знаю из лекций проф. Синая: движение шарика по биллиардному полю, если стенки сделаны вогнутыми внутрь поля. Власов был первым человеком (кроме папы), который предположил, что из меня может получиться физик-теоретик.» («Знамя» № 10, 1990 г.) Отдавая должное Власову, Сахаров обходит мол­чанием историю со статьей в ЖЭТФ, которая, по-видимому, не уклады­вается в тщательно охраняемую систему современных мифов о людях науки.

В истории науки имеется немало драматических и даже трагических примеров соперничества, неприязни и элементарной необъективности. Достаточно вспомнить о взаимоотношениях И. Ньютона и Г. Лейбни­ца в истории создания дифференциального исчисления или И. Ньюто­на и Р. Гука в связи с открытием закона тяготения. Великий математик К. Ф. Гаусс оказал роковое влияние на трагическую судьбу одного из со­здателей неевклидовой геометрии Я. Больяи, который пришел к своему  {142}  открытию независимо от Лобачевского. Поэтому, если бы предмет на­учных исследований был столь же доступен для массового восприятия, как и музыка, то легенда о Моцарте и Сальери просто затерялась бы среди ее научных аналогов, в которых гений и злодейство причудливо сочетались в одних и тех же персонажах.

(Первоначальный вариант изложенного выше текста был напеча­тан в «Независимой газете» 17.02.99 под заглавием «Субъективные за­метки о научной этике» и с подзаголовком «Наука полна аналогов ле­генды о Моцарте и Сальери». Его продолжение, которое приводится далее, опубликовать в той же газете пока не удалось.)

Уже в девятнадцатом веке взаимодействие между учеными несло на себе отпечаток не только личных, индивидуальных факторов, но и коллективных, групповых устремлений. Авторы приложения к переводу максвелловского «Трактата об электричестве и магнетизме» (Изв.вузов «ПНД» № 6, 1999) пишут: «Многие другие исследователи, занятые ана­логичными делами, т.е. развивающие свои варианты теории, не воспри­няли достижения Максвелла как решающие и тем более как завершаю­щие. Одной из причин, наверное, было привлечение образной, фарадеевского толка аргументации... Это отпугивало, по крайней мере, неко­торых континентальных физиков. Как ни странно, но такая территори­альная поляризация наблюдалась на самом деле: немецкая и француз­ская наука была более привержена рассудочному, аналитическому спосо­бу познания, чем британская, тяготевшая к образным, геометрическим методам. И шло это традиционно еще со времен Великого Противосто­яния дифференциалов Лейбница и флюксий Ньютона. Вообще написан­ные Максвеллом уравнения показались «конкурентам» неубедительны­ми и неубедительно обоснованными.» На континенте, в свою очередь, «национально-территориальные» аспекты соперничества между фран­цузскими и немецкими учеными ощущались еще задолго до первой ми­ровой войны. В чем-то содействуя развитию науки, эти дополнитель­ные факторы в то же время косвенно способствовали необъективности, практике двойного стандарта и другим не самым лучшим проявлениям человеческой натуры.

Открытие в 1895 г. немецким физиком Рентгеном «Х-лучей» стиму­лировало соответствующую активность во Франции, где через несколько лет тоже были обнаружены новые таинственные «N-лучи». Их существо­вание было «подтверждено» в нескольких лабораториях, однако в итоге все это начинание оказалось блефом, о котором сейчас мало кто и помнит.  {143} 

Гораздо более масштабной и долгой оказалась другая околонаучная история, связанная с формированием релятивистской физики, в кото­рой рассматриваются скорости движения, сравнимые со скоростью све­та. В работе 1905 г. по специальной теории относительности Эйнштейн ни словом не обмолвился о своих предшественниках в этой области — Лоренце и Пуанкаре. Такое явное нарушение норм научной этики было обусловлено и духом времени, и личными качествами отдельных ученых, и национально-территориальными аспектами.

Упоминание национального фактора нередко вызывает явное неудо­вольствие у некоторых «культурных» людей, исключающее возможность объективного рассмотрения подобных вопросов. В этой связи в качестве примера противоположного рода стоит упомянуть статью «Иерусалим­ские размышления» («Природа», № 10, 1991) известного физика М. Азбеля, который в свойственной ему парадоксальной манере заявляет: «А недавно мне пришла в голову и еще более еретическая мысль. В нарочито заостренной форме ее можно выразить так: Геббельс был прав — суще­ствует наука арийская и наука еврейская. Наука в Советском Союзе и отчасти в Европе — наука еврейская. Наука в Америке и Израиле(!) — это наука арийская.

Мысль эта пришла мне в голову при чтении книги Доры Штурман, в которой она описывает характер Троцкого. В этом характере мне вдруг почудилось что-то страшно знакомое. Где-то я уже читал нечто подоб­ное... И вдруг я вспомнил: в западной биографии Эйнштейна!

В России мы привыкли к образу добропорядочного, всепрощающего, всепонимающего, скромнейшего Эйнштейна. В жизни это был человек, плохо понимавший возможность чьей-либо правоты, кроме своей соб­ственной; резкий и нетерпимый в споре; готовый прислушаться к мнению лишь немногих избранных. Узнав это, меньше удивляешься тому, что у Эйнштейна никогда не было настоящих учеников, что он не создал и не оставил школы. Характер Эйнштейна подозрительно напоминал харак­тер другого известнейшего еврейского физика — величайшего советского теоретика Льва Ландау.»

«Если моя теория относительности окажется правильной, — заявил Эйнштейн в своем выступлении в Сорбонне в 1920 г., — то немцы бу­дут называть меня немцем, а французы — гражданином мира. Если же теория не подтвердится, то французы будут считать меня немцем, а нем­цы — евреем.» (Nature, v. 403, 17, 2000).

Впоследствии вокруг «теории Эйнштейна» была развернута шумная  {144}  мировая рекламная кампания, а он сам был объявлен величайшим физи­ком всех времен и народов, гениальность которого роднит его с Моцар­том, Шекспиром, Достоевским и прочими известными в истории фигу­рами. При этом подчеркивалось, что понять его теорию по-настоящему не может никто, с чем далекий от физики обыватель легко соглашался. Естественная негативная реакция на эту шумиху объявлялась антисе­митизмом, что способствовало дополнительному разжиганию страстей, направленных и против конкретной физической теории, и против Эйн­штейна, и против всех тех, кто его так непомерно возвеличивает.

В различных формах этот рекламный процесс продолжается до сих пор, предоставляя возможность обывателям услышать соответствующее имя из уст и Михаила Горбачева, и Аскара Акаева, и персонажей «Санта-Барбары», естественно, без адекватного упоминания о других физиках и математиках, которые внесли вклад в «теорию Эйнштейна» не меньше, чем ее «создатель». В итоге такой интенсивной промывки мозгов даже многие физики как-то упускают из виду, что «уравнения Эйнштейна» несколько раньше его написал Д. Гильберт, что релятивистские преобра­зования пространства-времени называются «преобразованиями Лорен­ца», что Нобелевскую премию за теорию относительности Эйнштейн не получил и что первая релятивистская теория в физике — электродина­мика Максвелла — создана вообще без всякого участия «величайшего физика всех времен и народов».

Авторы упомянутой выше статьи в «ПНД» — М. Л. Левин, Е. В. Су­воров, М. А. Миллер — отдают должное громадному вкладу Максвелла в развитие современной физики, поскольку уравнения Максвелла — это не только первая релятивистская теория, но и первый пример «единой теории поля», объединившей электричество, магнетизм и оптику. Кроме того, в отличие, например, от общей теории относительности, уравнения Максвелла «работают» практически во всей окружающей нас технике.

Между тем достойная оценка роли Максвелла как одного из создате­лей современной классической физики оказывается скорее исключением, чем правилом. Вот перед нами текст лекции академика Ж. И. Алферова, члена редакционного совета журнала «Наука и жизнь», прочитанной в рамках Соросовской конференции в Петербурге и напечатанной в журна­ле «Наука и жизнь» № 3 за 2000 г. В ней дается обзор достижений физи­ки — «главной науки уходящего столетия». Этот период автор называет также «веком квантовой физики, поскольку именно квантовая физики определила лицо уходящего века». Отмечая сравнительную молодость современной науки, насчитывающей примерно лет триста, Алферов сообщает,  {145}  что основателями современного естествознания, современной фи­зики можно считать Исаака Ньютона, Галилео Галилея и Рене Декарта, которые сформировали классическую механику и классическую физику. О создателе классической электродинамики в этой статье не сказано ни слова.

Забыв упомянуть о Максвелле, Алферов, разумеется, не забыл ска­зать необходимый набор слов об Эйнштейне, который в данном слу­чае предстает перед обывателем в новой ипостаси, долженствующей, по-видимому, дополнить или даже качественно изменить образ творца теории относительности:

«Недавно журнал «Тайм» провел опрос, кого из жителей планеты можно признать олицетворившим XX век, и титул человека столетия с подавляющим преимуществом получил Альберт Эйнштейн — основной создатель (если говорить об индивидуальностях) квантовой физики...

Конечно, решающее слово было сказано Альбертом Эйнштейном, предложившим в 1905 году квантовое объяснение фотоэффекта. Именно за квантовую теорию фотоэффекта, а не за теорию относительности ему в 1922 году была присуждена Нобелевская премия по физике. Потому что эта работа А. Эйнштейна сыграла ключевую роль в формировании квантовой теории.»

Объявление Эйнштейна «основным создателем» квантовой физики яв­ляется очевидным для каждого физика преувеличением, не менее выра­зительным, чем гиперболизация роли Эйнштейна в ряду других созда­телей релятивистской физики. По этой причине, наверное, Ж. Алферов не стал повторять эти опубликованные сентенции в своем выступлении в Физическом институте РАН, которое состоялось 31.01.2001 г. уже после присуждения ему Нобелевской премии по физике за 2000 г.

Появление подобных публикаций накануне решения вопроса о при­суждении Нобелевской премии может показаться чистой случайностью, если не обращать внимания на некоторые другие обстоятельства, в част­ности, на бытующее с некоторых пор утверждение о том, что «основой квантовой электроники как науки в целом служит явление индуцирован­ного излучения, существование которого было постулировано Эйнштей­ном в 1916 г.» Такое утверждение содержится, например, в книге Карло­ва Н. В. (Лекции по квантовой электронике, Москва, 1983 г.), где также сообщается о том, что «спонтанное излучение является эффектом прин­ципиально квантовым, не допускающим классической трактовки» и что «автор благодарен своим друзьям и коллегам Ф. В. Бункину, В. Г. Веселаго, П. П. Пашинину, внимательно прочитавшим рукопись этой книги и  {146}  сделавшим много полезных для автора замечаний». Между тем процессы индуцированного и спонтанного излучения не являются специфическими квантовыми эффектами и имеют свои известные до 1916 г. классические аналоги, о чем сам Эйнштейн добросовестно повествует в своих статьях 1916 г. «Испускание и поглощение излучения по квантовой теории» и «К квантовой теории излучения», в которых предположено, что эти класси­ческие понятия можно перенести и в квантовую область (А. Эйнштейн. Собрание научных трудов, т.III, Москва, 1966 г.). Однако после первой из этих статей в указанном Собрании научных трудов на с.392 поме­щено руководящее и направляющее редакционное примечание: «В этой работе высказаны идеи, которые впоследствии привели к возникновению и развитию электроники. В ней впервые были введены коэффициенты Эйнштейна А и В». Направленности этого примечания соответствует и более ранний текст в Физическом энциклопедическом словаре (Москва, 1962 г.) на с. 180: «Впервые индуцированное излучение было постулиро­вано Эйнштейном...». При этом, правда, все-таки присовокупляется, что «существование индуцированного излучения можно вывести из классиче­ской электродинамики», но не упоминается, когда и кем это было сделано впервые. В этой связи почему-то неотвратимо вспоминается другая клас­сическая, но уже совсем лозунговая сентенция: «Пройдет зима, настанет лето — спасибо партии за это!»

Неприглядная роль СМИ в создании подобных деформаций массово­го сознания очевидна. Это отмечается, в частности, в фейнмановских лекциях по физике, автора которых вряд ли можно обвинить в антисе­митизме. Обсуждая формулу Е = mc², Р. Фейнман в этих лекциях пи­шет: «Вычтя одно значение массы из другого, можно прикинуть, сколько энергии высвободится, если m распадется «пополам». По этой причине все газеты считали Эйнштейна «отцом» атомной бомбы. На самом деле под этим подразумевалось только, что он мог бы заранее подсчитать выде­лившуюся энергию, если бы ему указали, какой процесс произойдет... Это отнюдь не принижение заслуг Эйнштейна, а скорее критика газет­ных высказываний и популярных описаний развития физики и техники. Проблема, как добиться того, чтобы процесс выделения энергии прошел эффективно и быстро, ничего общего с формулой не имеет».

К этим словам Р. Фейнмана стоит добавить, что приписывание этой формулы только Эйнштейну также является рекламным преувеличени­ем, поскольку её аналог еще до первой работы Эйнштейна был опубли­кован в работах Лоренца (1904 г.) и еще раньше А. Пуанкаре (1900 г.), о чем можно прочитать, например, в Amer. J. Phys., v.56, № 2, 1988.  {147} 

Наша «перестроечная» пресса оставила в своем усердии далеко поза­ди те газеты, о которых писал Р. Фейнман. В деле сотворения мировой эйнштейнианы русскоязычные СМИ оказалисъ «впереди планеты всей».

«Человеку свойственно стремление к ясности, к очевидности. Нам симпатичны геометрия Евклида и физика Ньютона, с ними нам как-то спокойнее. Но живем-то мы в эйнштейновском мире: в мире искривлен­ного пространства, пересекающихся параллельных, физических неопре­деленностей. Тем не менее до сих пор мало кто ясно представляет себе смысл теории относительности».

Это не выдержка из философского трактата или научно-популярной брошюры. Такими сентенциями просвещает читателей опубликованная 22.04.90 г. в газете «Правда» статья «Гений: путь к истине», автор ко­торой Н. Морозова с особым нажимом и подчеркиванием пишет далее: «Точно так же и в общественных науках, в политике нам больше по душе линейные решения. А Ленин-то в политике и был Эйнштейном!»

Авторам «Правды» виднее, разумеется, почему Ленина сегодня следу­ет считать именно Эйнштейном, хотя многим такое утверждение может показаться просто случайным недоразумением. Однако никакой случай­ности здесь нет, поскольку в наших изданиях для упоминания этого име­ни используются любые поводы.

В предисловии к избранным произведениям М. В. Ломоносова (1986 г.) С. Микулинский пишет: «Стремление раскрыть эти законы, что­бы использовать их в интересах человека и развития своего Отечества, было постоянным внутренним стимулом творчества Ломоносова. Эти дерзновенные устремления ученого XVIII в. сродни мечте Эйнштейна об открытии нескольких основных законов, которые объяснили бы любые явления в физическом мире».

«Не философствуя и не морализуя, Высоцкий философичен в понят­ном всем общечеловеческом значении, в каком каждый из нас рано или поздно становится философом. Т. е. начинает всерьез размышлять над тем, как мы живем и почему живем так, а не иначе. (Как никогда раньше, человечество нуждается сегодня, по остроумной формуле А. Эйнштейна, «в скамеечке, чтобы сесть и подумать»).» Так пишет в журнале «Смена» № 19 за 1986 г. В. Толстых в статье о В. Высоцком.

«Говоря о литературном таланте Шоу и музыкальном — Моцарта, Альберт Эйнштейн заметил: «В прозе Шоу нет ни одного лишнего слова, так же как в музыке Моцарта нет ни одной лишней ноты. То, что один делал в сфере мелодий, другой делает в области языка: безупречно, по­чти с нечеловеческой точностью передает свое искусство и душу»». Это  {148}  литературно-музыкальное откровение Эйнштейна встретится читателю в книге Ю.Александровского «Глазами психиатра» (1985 г.).

Этот могучий рекламный поток вовсе не является стихийным и некон­тролируемым, он довольно жестко корректируется и направляется в нужную сторону заинтересованными лицами. Вот как наставляет и по­учает Ю. Нагибин в газете «Советская культура» 01.12.84 г. Наталью Сац, которая, по его мнению, в «Новеллах моей жизни» рассказала о встрече с Эйнштейном совсем не так, как это должен делать «любой среднеобразованный человек»:

«Не задался Н. Сац образ Эйнштейна. Перед нами симпатичный немецкий «гелертер», любящий жену, детей, свой загородный домик и сад, любящий поливать цветы из резинового шланга, играть на скрипке и добродушно болтать с гостями...

Наталья Ильинична дает понять, что образ Эйнштейна ей не по пле­чу, поскольку она не может постигнуть его теорий. Но ведь это не так. Знаменитая формула Эйнштейна, покончившая с ньютоновским миром и поместившая нас как бы в иную вселенную, доступна любому средне-образованному человеку, а главное, надо понять не математическое вы­ражение идей Эйнштейна, а их философский смысл, что, конечно же, по силам ухватистому уму Натальи Сац. И тогда среди жасминов и шлан­гов появился бы не уютный доморощенный садовод и скрипач-любитель, а великая личность».

В отличие от Н. Сац, подавляющее большинство пишущей и вещаю­щей у нас братии в подобных наставлениях совсем не нуждается.

В статье под названием «Куда живем?», напечатанной 15.08.87 г. в газете «Социалистическая индустрия», Л.Жуховицкий информирует и размышляет: «...именно люди, гуманитарно развитые, как раз и доби­ваются большего в любой сфере деятельности. Известно самое автори­тетное из возможных тому свидетельство: не кто-нибудь, а сам Эйнштейн признался как-то, что Достоевский дал ему больше, чем Гаусс. Величай­шего физика всех времен и народов легко понять: сложность, глубина, парадоксальность Достоевского лучше любых профессиональных менто­ров готовит человека к сложному, глубокому, парадоксальному в любой сфере деятельности. А мы во имя весьма полезной информатики ужима­ем как раз Достоевского. Не потеряем ли нового Эйнштейна? Впрочем, дело даже не в гениях, хотя их роль в прогрессе непомерна велика».

«Многие писали об Эйнштейне, но лишь Б. Г. Кузнецов раскрыл глу­бокий смысл общности Эйнштейна с Достоевским и с Моцартом», — со­общил М. Волькенштейн в заметке «Наш друг», напечатанной в журнале  {149}  «Наука и жизнь» № 1 за 1985 г. в связи с кончиной Б. Г. Кузнецова.

«7 октября исполнилось сто лет со дня рождения Нильса Бора. Хотел было написать, великого физика Нильса Бора, но понял, что эти допол­нительные слова излишни. В самом деле, наш век, и особенно его первая половина, — это период расцвета физики и даже ее известного доминиро­вания среди других наук. Естественно поэтому, что о двух крупнейших физиках двадцатого столетия Альберте Эйнштейне и Нильсе Боре слы­шал каждый». Так «естественно» начинает академик В. Л. Гинзбург в «Литературной газете» 11.12.85 г. статью, посвященную Нильсу Бору.

Академик прав: благодаря такой массированной рекламной кампании у нас об Эйнштейне действительно «слышал каждый»! С этим именем читатель, слушатель и зритель сталкивается в СМИ гораздо чаще, чем с именами всех прочих вместе взятых не менее выдающихся физиков: Максвелла, Лоренца, Планка, Шредингера, Гейзенберга и других.

Не углубляясь далее в обсуждение основных принципов различных физических теорий и той роли, которую играли при их создании разные ученые, включая и первую жену Эйнштейна — его однокурсницу сербку М. Марич, с которой он потом развелся, женившись на своей кузине. Не затрагивая совсем отношения Эйнштейна к сионизму, коммунизму и про­чим «измам», а также его участия в борьбе за создание атомной бомбы и против нее, мы обращаем здесь внимание прежде всего на связанный с его именем рекламный процесс, начавшийся у нас еще до появления на телеэкранах Лени Голубкова с его партнером и тети Аси с ее отбелива­телем.

В интенсивности этой рекламной кампании сейчас может легко убе­диться каждый, кто имеет доступ в Интернет и посмотрит на частоту упоминания имени Эйнштейна по сравнению с другими физиками. Пас­сажиры московского метро в 1999 г. могли созерцать портрет Эйнштейна на плакатиках Верховного комиссара ООН по делам беженцев («И гений может стать беженцем... Эйнштейн был беженцем»). В этом же контек­сте Эйнштейн преподносился домоседам-телезрителям, которые могли услышать это имя и в рекламе лианозовского молока, и в рекламе ви­таминов, и по многим другим поводам³¹. Портрет Эйнштейна повешен в кабинете следователя в теледетективе про Каменскую, а батончики «Марс» рекламируются с помощью «формулы Эйнштейна» (или наобо­рот!).

Этот рекламный напор в СМИ дополняется соответствующими  {150}  перекосами в специальной и научно-популярной литературе. В «Советском энциклопедическом словаре» (1989 г.) написано, например, что «Макс­велл создал теорию электромагнитного поля (уравнения Максвелла), развивая идеи М. Фарадея». А вот об Эйнштейне без всякого упомина­ния о предшественниках просто сообщается: «Создал частную (1905) и общую (1907-16) теории относительности». И если в статье о Пуанкаре еще можно прочитать, что он независимо от Эйнштейна развил матема­тические следствия «постулата относительности», то в статье о Гильбер­те нет вообще никакого упоминания о получении им ранее Эйнштейна уравнений общей теории относительности.

Сторонники такого подхода не скрывают своих принципов. Рецензи­руя книгу А. Миллера об Эйнштейне, М. В. Терентьев в журнале «При­рода» № 8 за 1985 г. пишет: «Глава завершается обсуждением того, на каком уровне знал Эйнштейн электродинамику в 1905 г. Эта тема ча­сто затрагивается, и одна из причин — в том, что Эйнштейн, с точки зрения обычных критериев, не был аккуратен в литературных ссылках (Заметим, что в обсуждаемой статье 1905 г. их попросту не было). Суще­ствуют свидетельства, что Эйнштейн не знал некоторых важных работ своих предшественников. Как известно, незнание не освобождает от от­ветственности за нарушение законов и не снимает с Эйнштейна вину за пренебрежение к традиционным правилам при публикации научной ста­тьи, проявившееся в отсутствии ссылок. Но, на самом деле, так ли уж велик этот грех? ...

Нужно еще учесть, что в 1905 г. Эйнштейн понимал принципиаль­ные проблемы в физике значительно глубже, чем все его современники. Возможно, это еще одна причина отсутствия ссылок. Резко осуждать Эйнштейна можно, лишь не осознавая в полной мере, какой глубокий разрыв со всем строем мысли его предшественников означала его рабо­та. Высказанные соображения совпадают по существу с позицией автора книги, хотя А. Миллер не формулирует ее буквально в таком виде».

В этой же рецензии можно прочитать и следующие строки: «Явление «гений в силе», помимо естественной реакции благоговейного удивления, заслуживает в каждом случае того, чтобы быть изученным с самых раз­ных точек зрения... Например, явление «Эйнштейн в Берне» с указанной точки зрения разработано намного хуже, чем «Пушкин в Болдино», хотя его историческое и общечеловеческое значение не меньше».

Подобная гипертрофированная реклама оказывает дурную услугу пропаганде реальных достижений Эйнштейна в развитии физики XX века.  {151} 

Откровенная проповедь вседозволенности для избранных сочетается здесь с безудержным восхвалением одной личности при явном приниже­нии роли предшественников и современников Эйнштейна.

Следование подобным «принципам» порождает лицемерие и ложь, ко­торыми в значительной степени отравлена наша наука и все наше обще­ство. Происходящие в стране катастрофические перемены не избавля­ют нас от этой отравы, разрушающее влияние которой ощущается во всех сферах нашей жизни. Если с подобными негативными явлениями не вести постоянную целенаправленную борьбу, то наша страна вряд ли сможет встать на путь нормального развития.

Анри Амвросьевич Рухадзе — доктор физико-математичес­ких наук, профессор Московского государственного университе­та имени М. В. Ломоносова, дважды лауреат Государственных премий СССР и премии имени М. В. Ломоносова МГУ. Александр Александрович Самохин — ведущий научный со­трудник Института общей физики РАН.

НЕДОРАЗУМЕНИЯ И НЕДОБРОСОВЕСТНОСТЬ
В НАУКЕ

Часть II. Люди науки в разрушающемся обществе

Наука в России переживает сейчас нелегкие времена, о чем много го­ворят и пишут уже несколько лет подряд. «Наука уже в коме» — так озаглавлена опубликованная 02.11.94 г. в «Известиях» статья академи­ков РАН В. Е. Захарова и В. Е. Фортова. Во многом справедливая, эта статья оставляет, тем не менее, ощущение какой-то особой перекошенно­сти мышления ее авторов, неадекватности восприятия некоторыми ака­демиками вполне очевидных вещей.

Разруха коренится в головах, и эта элементарная истина касается не только Шарикова и Швондера. От разрухи в головах не гарантируют ни академические звания, ни высокие начальственные кресла.

Захаров и Фортов повествуют о развале науки почти как о стихийном бедствии, которому способствует «бушующая у нас малоцивилизованная рыночная экономика». Но разве эта «бушующая экономика» разгулялась у нас вследствие каких-то неведомых космических причин или происков инопланетных пришельцев, прилетевших на НЛО? Разве не была она вколочена в нашу жизнь посредством хорошо известных «умных» го­лов при активном участии «международного сообщества», на адресную поддержку которого так рассчитывают академики?

Вспоминая в своей статье в связи с разрушением науки и Генриха Гиммлера, и Адольфа Гитлера, академики так и не доходят в своих рас­суждениях до того русскоязычного «демократа» тоже на букву «Г», ко­торому наша наука в значительной мере обязана своим нынешним поло­жением. Анализ причин развала науки сводится академиками к рассуж­дениям о «государственном антисемитизме» и о том, что «по понятным причинам диктаторы не любят ученых».

С благоговением вспоминая «диссидентов — демократов первой вол­ны» и «гигантскую фигуру А. Д. Сахарова», академики снова забывают, что этот гигант почему-то не смог сказать правду ни о чернобыльском ре­акторе РБМК-1000, ни о могущественных академических кланах. Слов­но какой-то гигантский штемпель пробивает зияющие черные дыры в академическом мышлении и памяти!

«Конечно, наша наука накопила за последнее время тяжелый груз разнообразных проблем и нуждается в реформировании» — такой беглой  {153}  констатацией практически исчерпываются все мысли двух академиков о реальном положении науки. Ни слова о том, в чем же заключается этот «груз» и кто его, собственно, «накопил»? Неужто Гиммлер и Гитлер?

Специфическое пристрастие некоторой части российской интеллиген­ции к муссированию ярлыков «фашизма» и «антисемитизма» превозмо­гает порой и рассудок, и порядочность. Многие еще помнят, наверное, как главный редактор «Знамени» Г. Бакланов напечатал в этом журна­ле адресованное ему анонимное письмо с угрозами общества «Память», которое на самом деле сочинил Аркадий Норинский — такой же «анти­семит», как и сам Г. Бакланов.

Газета «Поиск» № 26 в июне 1998 г. публикует анонимное «Заявле­ние членов Президиума Российской академии наук», которое начинается следующими словами: «Демократия дала России свободу мысли и слова. К сожалению, долгие годы тоталитарного режима не могли способство­вать развитию важных норм политической жизни и этических принци­пов, присущих подлинно демократическому обществу. Во многих регио­нах России все громче звучат голоса сторонников националистической, шовинистической и даже фашистской идеологии, замешанной на опас­ной смеси популизма и лжепатриотических идей. Страна с молчаливого попустительства некоторых политических партий и властных структур приближается к опасному рубежу, за которым межнациональная рознь может поставить под угрозу безопасность России...». Сетуя далее на отсутствие «отпора фашиствующим элементам» и «выступающим с чер­носотенных позиций», анонимные члены Президиума призывают «всех тех, кому не безразлично будущее нашей страны, сказать свое веское слово в защиту прав человека, в поддержку дружбы и сотрудничества между народами России».

Публикацию подобных заявлений вполне можно уподобить тушению пожара с помощью керосина, поскольку в них нет даже малейшего наме­ка на то, что нашу страну в конце двадцатого века разрушили не Гитлер с Гиммлером, и не Васильев с Баркашевым, а совсем другие персона­жи, называющие себя «демократами», «правозащитниками» и прочими «борцами с тоталитаризмом».

Реальная озабоченность этой проблемой звучит, например, в откры­том письме Эдуарда Тополя к Березовскому, Гусинскому, Смоленско­му, Ходорковскому и остальным олигархам (АиФ № 38,1998 г.), которое очень похоже на отчаянное обращение «К евреям всех стран!», опубли­кованное «Отечественным Объединением русских евреев заграницей» в Берлине в 1924 г. еще до прихода Гитлера к власти.  {154} 

Как известно, крайности сходятся. Поэтому стоит обратить внима­ние и на тех «антифашистов», которые превыше всего в мире стараются поставить борьбу с «антисемитизмом».

Помимо гуманитарно-политических глыб, подобных академику А. Н. Яковлеву, на этом поприще действует множество других персона­жей. Захаров и Фортов пишут: «Правительство снова — как в последние сталинские годы — вернулось к политике государственного антисеми­тизма и ввело негласные ограничения на прием евреев в престижные учебные заведения и исследовательские учреждения. Эта безнравствен­ная и пеленая политика вызвала первую волну эмиграции научных ра­ботников за рубеж, нанесшую серьезный ущерб прежде всего физико-математическим наукам. К чести наших ученых нужно сказать, что по­давляющее большинство не поддержало эту политику и в той или иной степени ей сопротивлялось».

На практике это «сопротивление» выглядит следующим образом. В 1984 г. в Институте теоретической физики им. Ландау защищал доктор­скую диссертацию М. И. Трибельский. Были хвалебные официальные от­зывы, была реклама в научной и научно-популярной литературе. В пер­вом основном результате своей диссертации соискатель утверждал, что им «предсказана тепловая неустойчивость... », одним словом, уверенно демонстрировал свои способности и достижения.

Однако на публичной защите стала вырисовываться иная картина, из которой следовало, что Трибельский на самом деле означенную неустой­чивость не предсказал, а просто приписал себе чужие результаты (пред­сказание этой неустойчивости, ее физическую интерпретацию и формулу для максимальной скорости ее нарастания), нарушив тем самым сразу две заповеди: не кради и не лги.

В соответствии с положением ВАК о порядке присуждения ученых степеней при таком использовании чужого материала диссертация сни­мается с рассмотрения без права повторной защиты, что и должно было произойти с диссертацией Трибельского. Если, конечно, все соискатели равны перед требованиями положения ВАК. Но официально деклариру­емого равенства и единства требований у нас фактически не существует из-за мощного «сопротивления» борцов с «госантисемитизмом», которые попирают и библейские заповеди, и положение ВАК. Вместо предусмот­ренных положением ВАК действий Президиум ВАК постановил «строго указать М. И. Трибельскому на необходимость соблюдения научной эти­ки» и присудил ему докторскую степень.

Случай с Трибельским отнюдь не единственный, но эта история примечательна  {155}  тем, что в ней приняло участие множество академиков, член-корреспондентов и тех, кто очень хотел войти в сообщество «избран­ных»: С. И. Анисимов, А. М. Бонч-Бруевич, Ф. В. Бункин, Л. П. Горьков, А. М. Дыхне, В. Е. Захаров, Я. Б. Зельдович, Н. В. Карлов, Ю. В. Копаев, А. Б. Мигдал, С. П. Новиков, Ю. А. Осипьян, Л. П. Питаевский, В. Е. Фор­тов, И. М. Халатников...

Этот не претендующий на полноту список показывает, как объединя­ются в подобных случаях представители различных академических кла­нов, о которых колоритно высказался И. С. Шкловский (1916-1985 гг.), член-корреспондеит АН СССР, хорошо знавший академический мир из­нутри. Приводимый ниже отрывок взят из журнального варианта его книги «Эшелон» («Химия и жизнь» № 9, 1988 г.), однако он отсутству­ет в отдельном издании этой книги (Москва, 1991 г.), где ему положено было бы быть на с. 149. Такая посмертная цензурная правка в данном случае придает особую значимость словам И. С. Шкловского:

«В нашем отделении физики и астрономии имеются две основные мафии. Сейчас, пожалуй, самая мощная — это мафия Черноголовки (вспомним средневековые «домы-гильдии Черноголовых» в Риге и Тал­лине), включающая Институты им. Ландау и твердого тела, где сейчас директором Осипьян. По существу, в эту мафию входит также Институт физпроблем, что на Воробьевке. Чисто работают ребята, что и говорить! Дисциплинка, что надо. Почти всех своих деятелей вывели в академи­ки — осталось всего-ничего — Халатников, например, не уверен, что на следующих выборах он пройдет... Стиль работы этой мафии — высо­копарные, ужасно прогрессивные и «левые» словесные обороты. Очень цепкая компания, а главное — дружная. Несколько сдала свои позиции мафия Института атомной энергии им. Курчатова, где долгие годы бли­стал наш покойный академик-секретарь Лев Андреевич Арцимович. Ка­кие дела проворачивал! Еще переть и переть до реального открытия термоядерного синтеза, а мы уже имеем трех молодых академиков, из них, кажется, один вполне толковый...»

Обе эти мафии были едины в деле защиты Трибельского и «сопро­тивления» тем, кто не желает жить по лжи и угодничать перед «избран­ными». В связи с этим одному из нас — А. С. — было уделено особое внимание.

6 сентября 1985 г. на имя Председателя ВАК СССР поступило пись­мо, подписанное академиками И. М. Халатниковым, Л. П. Горьковым, А. Б. Мигдалом, С. П. Новиковым, Ю. А. Осипьяном, член-корреспонден­тами АН СССР Ф. В. Бункиным, В. Е. Захаровым, А. М. Бонч-Бруевичем  {156}  и Л. П. Питаевским следующего содержания:

«Мы хотели бы обратить Ваше внимание на то, что в процессе рас­смотрения ВАКом докторской диссертации М. И. Трибельского возникла беспрецедентная ситуация, когда один безответственный человек в тече­ние длительного времени саботирует присуждение степени доктора наук ученому, который этой степени безусловно достоин...

Со своей стороны, мы считаем, что лауреат премии Ленинского комсо­мола М. И. Трибельский несомненно заслуживает присуждения степени доктора физ.-мат. наук.»

Академики и член-коры не ограничивались, естественно, только таки­ми письмами в защиту Трибельского. В феврале 1989 г. на предвыборном собрании в Физическом институте АН СССР кандидат в народные де­путаты академик Ю. А. Осипьян прозрачно намекнул с трибуны, что по поводу диссертации Самохина тоже могут быть «разные мнения... »

Такой академический стиль кому-то может показаться более «про­грессивным», чем старомодная однопартийная формулировка: «Есть мнение... » Но суть здесь — прежняя, рассчитанная на простаков и при­способленцев.

На том же собрании выступал и кандидат в российские нардепы А. Е. Шабат, который постарался не заметить обсуждавшийся при нем вопрос о неправомерных действиях и решениях ВАК. Подобная позиция весьма характерна для наших «правозащитников», целенаправленно ис­пользующих в своей деятельности практику двойного стандарта.

В соответствии с обещанными академиком Осипьяном «разными мне­ниями» на защиту Самохина в октябре 1989 г. в Институт общей физики было представлено два очень похожих — вплоть до одинаковых орфо­графических ошибок — отрицательных отзыва от официального оппо­нента С. И. Анисимова (Черноголовка) и филиала Института атомной энергии им. И. В. Курчатова, которые обвиняли А. С. в том, что в своей диссертации он якобы приписывает себе чужие результаты. Ритуально-мстительный характер этих клеветнических утверждений был очевиден и недвусмысленно давал знак всем участникам, как они должны вести себя в этом деле.

Для многих «наших ученых» подобные указания неизмеримо важнее и положения ВАК, и научных истин, и моральных заповедей. Несмотря на то, что заведомая необъективность и научная несостоятельность отри­цательных отзывов была полностью выяснена на защите 02.10.89 г., кото­рая продолжалась шесть часов, результаты тайного голосования оказа­лись отрицательными. «Неожиданное голосование!» — заявил по этому  {157}  поводу председатель диссертационного совета академик А. М. Прохоров.

Руководимый им Ученый совет отдела, рекомендовавший в 1986 г. диссертацию А. С. к защите, по итогам работы специальной комиссии (председатель В.П.Макаров) подтвердил 03.11.89 г. эту рекомендацию и признал не соответствующими действительности обвинения в адрес диссертанта, содержащиеся в отзывах Анисимова и ФИАЭ.

Другая комиссия (председатель Ю. В. Копаев), образованная диссер­тационным советом для подготовки заключения по апелляции А. С. от 27.11.89 г., также установила, что «фактов заимствования А. А. Само­хиным чужих результатов в качестве оригинальных в диссертации нет».

Для любого нормального человека, не склонного к специфическо­му «парадоксальному» мышлению, из таких заключений обеих комиссий однозначно следует вывод о необъективности отрицательных отзывов С. И. Анисимова и ФИАЭ. Однако в подобных случаях общепринятые нормы не действуют, как это уже было видно в деле Трибельского, на диссертацию которого «наши ученые», в том числе и Копаев, также пи­сали необъективные, но хвалебные отзывы.

Продолжая традицию «сопротивления» нормам логики, морали и права, апелляционная комиссия вместо необходимого вывода о необъ­ективности отрицательных отзывов сделала бездоказательное и не со­ответствующее действительности предположение о том, что «утвержде­ния, содержащиеся в отзывах официального оппонента и ведущей ор­ганизации, которые можно рассматривать как обвинения в такого рода заимствованиях, связаны, вероятно, с недостаточно четким изложением соответствующего материала в тексте диссертации.» Ни одного примера «недостаточно четкого изложения» эта комиссия указать не смогла.

Опираясь на свое надуманное и унижающее достоинство А. С. пред­положение, апелляционная комиссия порекомендовала «автору перера­ботать диссертацию, особенно четко выделить в тексте полученные им оригинальные результаты, после чего диссертация может быть представ­лена для повторной защиты». Издевательский характер такой «рекомен­дации» очевиден, поскольку оригинальные результаты диссертации уже были «особенно четко» выделены в отдельную часть ее текста, именуе­мую Заключением.

Большинство диссертационного совета, подчиняясь духу «сопротив­ления», постаралось не заметить этот издевательский абсурд и 25.06.90 г. отклонило апелляцию, оставив без проверки и тот указанный в апелля­ции факт, что в отзыве ведущей организации в грифе «УТВЕРЖДАЮ» вместо означенного там директора ФИАЭ им. И. В. Курчатова член-корреспондента  {158}  АН СССР В. Д. Письменного на самом деле стоит под­пись другого человека (по-видимому, Н. А. Черноплекова), чья фамилия и должность в документе не указаны.

Закрывая глаза на этот подлог, на заведомую необъективность отзы­вов Анисимова и ФИАЭ, на явные признаки сговора между их якобы «независимыми» составителями, ВАК оставляет в силе отрицательные решения диссертационного совета Д 003.49.01 от 02.10.89 г. и 25.06.90 г. по диссертации и апелляции Самохина. Поданная 24.12.90 г. в соответствии с положением ВАК последняя апелляция на такое решение Президиума ВАК от 07.12.90 г. до сих пор остается без ответа по существу.

Действуя далее также в соответствии с положением ВАК, А. С. пред­ставил к защите и в том же Институте общей физики 15.02.93 г. на заседании другого диссертационного совета Д 003.49.03 (председатель А. А. Рухадзе) успешно защитил новый вариант диссертации с дополни­тельным теоретическим материалом, подтверждающим ее основные по­ложения и выводы. Положительный отзыв ведущей организации — Физи­ческого института им. Лебедева был утвержден лауреатом Нобелевской премии академиком Н. Г. Басовым.

Основанное на отзывах Нобелевских лауреатов Басова и Прохорова и других известных ученых положительное решение совета Д 003.49.03, казалось бы, может служить основанием для того, чтобы ВАК принял положительное решение по этой защите и тем самым, «сохраняя лицо», дезавуировал необъективные отзывы Анисимова и ФИАЭ, содержащие не соответствующие действительности сведения и подлог.

Однако Президиум ВАК, наплевав в очередной раз на собственное «лицо», постановил 12.11.93 г. не рассматривать положительное реше­ние совета Д 003.49.03 по новому расширенному варианту диссертации, сославшись на невыполнение требований ее «переработки» в угоду имен­но этим необъективным отзывам, так как никаких других официаль­ных документов с конкретизацией требований «переработки» диссер­танту предъявлено не было. ВАК даже не счел нужным своевременно сообщить об этом своем постановлении соискателю и диссертационному совету. Ответом на последующие обращения в ВАК были отписки, ложь или просто молчание. Даже через суд не удалось получить от ВАК ответ на вопрос, какие же именно места и на основе каких замечаний должны быть «переработаны» в диссертации!

Подчеркнем специально, что в этой истории нет научного спора, по­скольку критические замечания в адрес М. И. Трибельского и его соав­торов, опубликованные в научной печати, не были никем опровергнуты.  {159} 

Вместо стремления к истине здесь проявляется тупое и небескорыстное подчинение озвученным академиком Ю. А. Осипьяпом «разным мнени­ям»³².

По этим примерам работы ВАК видно, что представляет собой на са­мом деле то «сопротивление», хвалу которому воздают в «Известиях» академики Захаров и Фортов. Подобная активность оказала и продол­жает оказывать разрушительное влияние не только на нашу науку, но и на все общество в целом прежде всего потому, что в основе ее ле­жит ложь — большая ложь, масштабы которой заставляют вспомнить доктора Геббельса, соратника упоминаемых академиками Гиммлера и Гитлера.

В книге Шкловского «Эшелон» об этой лжи сказано так: «Кому не повезло в нашей литературе и искусстве, а также журналистике — так это ученым и науке. Трудно себе представить человеку, стоящему в сто­роне от науки, как эта вся проблематика в нашей литературе искажена и какие мегатонны лжи и глупости сыплются на головы бедных читате­лей».

Эта внешняя по отношению к.науке ложь тесно смыкается с внутрен­ней ложью, которая стала привычным делом для восхваляемого Захаро­вым и Фортовым «большинства наших ученых», включая их самих.

В «Независимой газете» 26.09.98 г. Захаров сетует, что «зачастую ин­ститут лоббирования в России подменяется полублатным протекциониз­мом». Однако сам Захаров тоже внес в этот «протекционизм» заметный вклад, без которого, впрочем, его реальные научные достижения могли и не получить формальной оценки «академического сообщества», как это случилось с А. А. Власовым.

На защите Трибельского Захаров выступал в его поддержку, предавая научную истину и закрывая глаза на ложь, очевидную даже для неспеци­алиста. А двумя годами ранее в том же Институте теоретической физики им. Ландау Захаров выступал с официальным положительным отзывом на защите С. М. Гольберга, в диссертации которого утверждается пря­мо противоположное тому, что написано в диссертации Трибельского — соавтора Гольберга.

А. М. Бонч-Бруевич, составлявший хвалебный отзыв ведущей органи­зации (Государственный оптический институт им. Вавилова) на диссер­тацию Гольберга, выступает затем с хвалебным официальным отзывом  {160}  на защите Трибельского, умалчивая о вопиющем противоречии между результатами этих диссертаций, обе из которых признаются удовлетво­ряющими требованиям ВАК. То же самое делает и другой официальный оппонент Гольберга — B. С. Лукьянчук, составивший заведомо необъек­тивный хвалебный отзыв на диссертацию Трибельского от Института общей физики. Директор Института А. М. Прохоров не стал утверждать этот отзыв, однако зам.директора Ф. В. Бункин не устоял и утвердил отзыв на своего соавтора Трибельского и даже поехал на защиту в Чер­ноголовку, хотя формально в его присутствии не было необходимости. Но тут уж не до формальностей!

Один из непосредственных мотивов такого поведения — карьера в Академии наук, ради чего многие «наши ученые» пускаются во все тяж­кие. Научные истины, моральные заповеди и законы в подобных играх отступают на задний план в угоду интересам того клана, который кон­тролирует академические выборы и систему аттестации.

Неподчинение клановым правилам практически не оставляет никаких шансов ученым для продвижения по академическим ступеням, незави­симо от значимости их научных достижений. Повествуя об академиче­ских выборах, Шкловский пишет, что он лишился каких-либо шансов на избрание академиком после того, как «крайне неосторожно задел не подлежащий критике посмертный авторитет Ландау и позволил выска­зать свое недвусмысленно-отрицательное отношение к одному неблаго­видному поступку, некогда совершенному Зельдовичем». Не уделял, по-видимому, должного внимания академическим кланам и В. С. Летохов, который до сих пор не был избран даже член-корреспондентом Акаде­мии наук, хотя его работы уже давно получили мировое признание. То же самое можно сказать о Г. А. Аскарьяне, С. А. Ахманове, Ю. Л. Кли­монтовиче и других ученых-физиках. О таких позорных для Академии фактах Захаров и Фортов не вспоминают, предпочитая разглагольство­вать о «государственном антисемитизме».

Подобную «академическую» линию на своем уровне в системе атте­стации проводит и ВАК, где действуют те же самые борцы «сопротивле­ния», частично уже упомянутые выше. Стараниями таких деятелей уро­вень лжи в нашей науке и обществе уже давно превысил ту критическую отметку, за которой следуют экологические и социальные катастрофы.

Член-корреспондент АН СССР Л. П. Феоктистов был не только пред­седателем экспертного совета по физике ВАК, который весьма специфи­чески реализовывал на практике принцип единства требований к соиска­телям ученых степеней. Он был также зам. главного редактора журнала  {161}  «Природа», где в октябре 1983 г. в рубрике «Новости науки» сообщалось о «достижениях» Анисимова и Трибельского, а в июне 1985 г. в статье, одним из соавторов которой был зам. директора ФИАЭ им. Курчатова тот же Л. П. Феоктистов, рекламировалась «экономичность, надежность, безопасность» наших АЭС.

Через десять месяцев эта ложь взорвалась в Чернобыле. Как и всегда в подобных случаях, виноватым оказался «стрелочник», хотя опасные принципиальные недостатки реакторов чернобыльского типа не были тайной для специалистов. Однако эта информация подавлялась мега­тоннами лжи, распространяемой борцами «сопротивления».

Подавляющее большинство «сопротивленцев», активно проявивших себя на этом поприще, были избраны член-корреспондентами и академи­ками, получили новые назначения, в том числе и министерского уров­ня. Кресла министра науки и вице-президента РАН достиг В. Е. Фор­тов. В. Е. Захаров стал директором Института теоретической физики им. Ландау. Директором вновь образованного академического Инсти­тута проблем безопасного развития атомной энергетики в 1991 г. был утвержден Л. А. Болынов — составитель заведомо ложного и непонят­но кем утвержденного отзыва ФИАЭ на диссертацию Самохина, ко­торый ВАК продолжает считать действительным. Очень старавшийся зам. председателя экспертного совета по физике Н. В. Карлов возвы­сился даже сразу до двух должностей: ректора МФТИ и председателя ВАК.

Однако летом 1998 г. ВАК в ее прежнем качестве была ликвидирова­на, реорганизована и передана в Министерство высшего и среднего обра­зования РФ. Новый руководитель ВАК академик и вице-президент РАН Г. А. Месяц назвал ликвидированную структуру «прогнившей и коррум­пированной системой, в которой получали научные степени люди, не имеющие отношения к науке». Ликвидации ВАК предшествовали пуб­ликации в таких разных газетах как «Советская Россия» (20.12.97 г.), «Новые Известия» (10.01.98 г.), «Независимая газета» (06.05.98 г.), об­винявшие ВАК в коррупции, в угодничестве перед власть имущими и в невыполнении своей главной задачи — осуществлении принципа един­ства требований к соискателям. Все это вместе с приведенными нами дополнительными фактами вроде бы не дает никаких оснований для со­жалений по поводу упразднения ВАК.

Тем не менее подобные сожаления появились. Так, газета «Известия» 22 мая 1998 г. на первой полосе печатает комментарий С. Лескова «За­чем церберу отрезали голову», автор которого сокрушается: «ВАК была  {162}  попыткой обеспечить независимую межведомственную экспертизу, по­ставить заслон перед полными тщеславия карьеристами. Не случайно ВАК всегда возглавляли самые авторитетные ученые, члены академии наук... После упразднения ВАК все честные специалисты в ужасе».

Назвать такие пассажи добросовестным заблуждением никак нельзя, поскольку мы уже давно представили С. Лескову множество неоспори­мых фактов, свидетельствующих о гнусной практике двойного стандар­та в ВАК. После многомесячной волокиты эти факты так и не были обнародованы в «Известиях». Столь же безрезультатно окончилась ана­логичная попытка и в газете «Поиск».

«Новые Известия» 11.08.98 г. с подзаголовком «Российскую науку ли­шили знака качества», также вынесенном на первую полосу, сообщают о ликвидации «всемирно знаменитого и уважаемого ВАК». Газета при­водит последнее интервью председателя ВАК Н. В. Карлова, в котором последний, в частности, утверждает: «Экспертный совет ВАКа организо­ван таким образом, что наши эксперты принадлежат к разным научным школам и являются оппонентами». Это обстоятельство якобы препятству­ет продажности ВАК: «Дух соперничества и антагонизма не позволил бы... Все бы сразу выплыло наружу». Карлов здесь откровенно лука­вит, поскольку ему хорошо известны факты сговоров «оппонентов» из различных «научных школ», в действиях которых он сам принимал непо­средственное участие, злоупотребляя своим служебным положением.

Словоохотливый экс-председатель ВАК вполне доходчиво формули­рует свое кредо: «ВАК — не женская консультация, а скорее роддом и загс в одном лице. Зачатие и развитие «ребеночка» происходит где-то, но в жизнь выводим его мы. И очень важно, чтобы это выглядело прилич­но. Родители проверены, ребенок аттестован.» Каких именно «ребят» предпочитала аттестовывать ВАК, уже известно.

Главное у нас — это люди. Будем же более внимательны к друг другу, в том числе и к этим «ребятам», к их повивальным бабкам и родителям. Тогда будет легче противостоять различным формам недобросовестно­сти в нашей науке и нашем обществе.

Анри Амвросьевич Рухадзе — профессор Московского государ­ственного университета имени М. В. Ломоносова. Александр Александрович Самохин — ведущий научный со­трудник Института общей физики РАН.

ПО ПОВОДУ СТАТЬИ В. Л. ГИНЗБУРГА «О НЕКОТОРЫХ ГОРЕ-ИСТОРИКАХ ФИЗИКИ»

(«Вопросы истории естествознания и техники» № 4, 2000 г.)

В этой статье с большим полемическим пылом критикуется А. А. Рухадзе, который «совершенно безответственен, что ярко проявилось в его «исторических изысканиях» [3] и всей брошюре [9]». Ссылка [3] — это ста­тья А. Ф. Александрова и А. А. Рухадзе (далее — АР) «К истории осново­полагающих работ по кинетической теории плазмы» (Физика плазмы, т.23, с.474, 1997 г.), а «брошюра [9]» — это первое издание (2000 г.) книги воспоминаний А. А. Рухадзе «События, годы, люди».

Академик В. Л. Гинзбург, несомненно, является большим ученым и яркой личностью³³, что, в свою очередь, не могло не отразиться на содер­жании и стиле обсуждаемой нами его критической статьи. Оставление такой статьи без внимания и ответа с нашей стороны может ввести чита­телей в дальнейшее заблуждение. В то же время, не будучи стопроцент­ными язычниками, мы не можем в данном случае просто ограничиваться формальными аргументами тина: «Юпитер, ты сердишься, значит, ты не нрав!» или какими-нибудь иными метафорическими приемами. Надо от­вечать более содержательно и конкретно.

В. Л. Гинзбург, безусловно, прав в своем утверждении о неверно ука­занной в [3] дате (1949 г.) публикации в ЖЭТФ статьи четырех авторов (В. Л. Гинзбург, Л. Д. Ландау, М. А. Леонтович, В. А. Фок — далее ГЛЛФ). Правильная дата — 1946 г. На неверно указанную дату печатно обратил внимание также М. Ковров в статье «Ландау и другие», опубликованной в газете «Завтра» № 17, 2000 г., и даже дал этому свою интерпретацию. В. Л. Гинзбург сообщает, что о статье [3] «узнал лишь в июле 2000 г. из подкинутой мне в ФИАНе рукописи под названием «Ландау и другие». В качестве автора указан М. Ковров, но адреса нет, а сочинение это анти­семитского типа, поэтому, вероятно, это анонимка.»

Мы не знакомы с М. Ковровым, и нам не вполне ясно, почему В. Л. Гинзбург называет опубликованную под этим именем статью ано­нимкой. Более понятны причины, по которым заслуженный академик не собирается «цитировать господина (или товарища) Коврова», ибо о ста­тьях АР и ГЛЛФ М. Ковров, в частности, пишет: В статье Александрова и Рухадзе нет выдержек из Гинзбурга и  {164}  др., а они любопытны: «применение «метода самосогласованного по­ля» приводит к выводам, противоречащим простым и бесспорным след­ствиям классической статистики», чуть ниже — «применение метода самосогласованного поля приводит (как мы сейчас покажем) к резуль­татам, физическая неправильность которых видна уже сама по себе», «мы оставляем здесь в стороне математические ошибки А. А. Власо­ва, допущенные им при решении уравнений и приведшие его к выводу о существовании дисперсионного уравнения» (того самого, которое сего­дня является основой современной теории плазмы). Ведь приведи они эти тексты, то получается, что Ландау и Гинзбург не разбираются в простых и бесспорных следствиях классической физики, не говоря уже о математике.

Определяя статью М. Коврова как сочинение «антисемитского типа», В. Л. Гинзбург указывает, что «статья Александрова и Рухадзе широко используется в ней для «доказательства» того, как Л. Ландау и другие травили А. А. Власова». Как мы видим, однако, М. Ковров для обоснова­ния своей позиции использует непосредственно статью ГЛЛФ, критикуя при этом статью АР.

А вот как пишет о статье АР уважаемый академик: Наконец, в-третьих, и по существу это главное. Горе-критики не по­трудились даже сообщить читателям о содержании статьи ГЛЛФ [4], о том, что в ней критикуется не работа Власова [8], а его спеку­ляции относительно «обобщенной теории плазмы и теории твердого тела». Вся «критика» статьи ГЛЛФ в [3] сводится, как мы видели, к голословному утверждению о ее необоснованности, да и к тому же «в особенности в части, касающейся кинетической теории плазмы». На деле же у ГЛЛФ этой «части» просто не существует (!) Поми­мо уже процитированного выше замечания о справедливости примене­ния метода самосогласованного поля в случае плазмы, о плазме в конце статьи ГЛЛФ [4] в нескольких строках лишь упоминается о критике Ландау [12] статьи Власова [8] в отношении дисперсионного уравне­ния.

В этих «нескольких строках» статьи ГЛЛФ заявляется: «Однако ис­следование вопроса автор опять проводит на основе несуществующего «дисперсионного уравнения», вследствие чего большинство результатов этой работы также неверно».

Вряд ли Виталий Лазаревич будет теперь настаивать на справедливо­сти подобных утверждений о «несуществующем» дисперсионном уравне­нии. В противном случае, как тогда можно будет объяснять его соавторство  {165}  с А. А. Рухадзе в двух изданиях книги «Волны в магнитоактивной плазме» (Москва, 1970 г., 1975 г.), которая целиком основана на решени­ях различных дисперсионных уравнений для колебаний неравновесной магнитоактивной плазмы?!

Заслуживает внимания и отношение академика к употреблению тер­мина «уравнения Власова»: «Нисколько не умаляя заслуги Власова, при­менившего такое самосогласованное приближение, я не вижу разумных оснований для подобного словоупотребления, ибо речь идет об укоро­ченном уравнении Больцмана и уравнениях Максвелла (или уравнении Пуассона)». Далее В. Л. Гинзбург говорит о своем согласии с названи­ем «кинетическое уравнение с самосогласованным полем», в котором не упоминается имя Власова. Мы не можем, однако, согласиться с мнением академика, что «вопрос о терминологии не имеет особого значения», и дело здесь не только в напоминании о приоритете. Слова «укороченное уравнение Больцмана» искажают суть приближения самосогласованного поля и более подошли бы к результату работы Л. Ландау 1937 г., ес­ли под «укорочением» понимать обрезание в интеграле столкновений при больших и малых прицельных расстояниях.

По поводу своего авторства в статье ГЛЛФ В. Л. Гинзбург пишет: «Я был тогда молодым доктором наук и горжусь тем, что мои старшие кол­леги включили меня в число авторов статьи». Если В. Л. Гинзбург при этом действительно не снимает с себя ответственности за ее содержание, то тогда следовало бы более четко пояснить, почему эта статья не вклю­чена ни в Собрание трудов Л. Д. Ландау (Москва, 1969 г.), ни в приведен­ный там же список статей, не включенных в это собрание, среди которых указаны, в частности, и ошибочные работы Л. Ландау.

Возможный ответ на этот вопрос подсказывается следующим призна­нием:

По всей вероятности, статья ГЛЛФ не появилась бы, не будь Вла­сов представителем и даже знаменем сил, боровшихся с физиками, работавшими в АН СССР. Но это обстоятельство ни в коей мере не делает статью ГЛЛФ беспринципной или ошибочной — речь в ней идет о физике и только физике. Наша статья была бы беспринципной, ес­ли бы мы где-либо покривили душой, исказили научную сторону дела. Этого, конечно, не было. Просто, если бы Власов не занимал указанно­го положения и позиций, охарактеризованных в письме В. А. Фока, на его физические ошибки скорее всего не обращали бы особого внимания.

Можно было бы, наверное, действительно не обращать особого вни­мания на сопутствующие появлению статьи ГЛЛФ околонаучные обстоятельства,  {166}  если бы ее авторы в азарте борьбы за свое «знамя» не отошли слишком далеко от научной истины, быть может, сами тогда не вполне это сознавая.

В. А. Фок в письме П.Л.Капице от 5 июля 1944 г. так писал об А. А. Власове:

В настоящее время он фанатично увлечен неверной идеей о том, что метод, примененный им к решению задачи о плазме, имеет будто бы универсальный характер. Он вообразил, что ряд разнородных явлений, как то: сверхтекучесть гелия, сверхпроводимость, флюктуации, упру­гость и пр. (явления, которые на самом деле едва ли между собой связаны), имеют общую причину — наличие «далеких взаимодействий». При этом он думает, что эта причина может быть учтена его фор­мальным методом. Убедительных доводов в пользу своей идеи он при­вести не в состоянии, но он часто выступает с декларациями о том, что нужно «искать новых путей в науке» и т.п., причем выставляет себя новатором, а всех прочих (внеуниверситетских физиков) консер­ваторами. Убежденности, с которой он произносит свои декларации, и следует приписать, вероятно, то влияние, которым он пользует­ся в ВКВШ и МГУ (об этом влиянии можно судить по тому, что мое несогласие на назначение Власова моим заместителем явилось, по-видимому, достаточной причиной для моего увольнения из МГУ).

Эти строки В. Л. Гинзбург не только цитирует без всяких оговорок, но и повторяет почти дословно уже от себя их содержание: Но вот развитие бывает разное. А. А. Власов так увлекся применением самосогласованного приближения в теории плазмы, что решил приме­нять такое же приближение и в случае короткодействующих сил, в частности в твердых телах. Однако такой подход, вообще говоря, со­вершенно неверен. Статья ГЛЛФ как раз и посвящена критике этих статей — так наша статья и называется.

И действительно, «развитие бывает разное». Неверными, вообще го­воря, оказались как раз цитируемые и повторяемые В. Л. Гинзбургом утверждения о методе самосогласованного поля, который на самом де­ле имеет гораздо большую область применимости, чем это предполагали авторы статьи ГЛЛФ. И в этом смысле А. А. Власов был куда более прав, чем его оппоненты.

В этом нетрудно убедиться после даже беглого просмотра названий статей в нескольких текущих номерах авторитетных физических жур­налов: «Dynamical mean-field theory and electronic structure calculations» (Phys. Rev. В 62, p.12715, 2000), «Variational mean-field approach to  {167}  the double-exchange model» (Phys. Rev. В 63, 054411, 2001), «Weakly interacting Bose-Einstein condensates under rotation: Mean-field versus exact solutions» (Phys. Rev. Lett. 86, p.945, 2001), «Relativists Hartree-Bogoliubov description of sizes and shapes of A = 20 isobars» (Phys. Rev. С 63, 034305, 2001). В тексте статьи «Surface-directed spinodal decomposition in binary fluid mixtures» (Phys. Rev. E 63, 041513, 2001) читаем: «In Sec. Ill, we describe our model and the numerical methods used. These involve an «integration» of the Vlasov-Boltzmann equations for the binary mixture in contact with a surface». А статья «A statistical theory of the mean field» (Ann. Phys. 262, p. 105, 1998) специально посвящена вопросу примени­мости метода самосогласованного поля к самым различным системам, взаимодействие в которых может быть короткодействующим или дальнодействующим, слабым или сильным.

С точки зрения истории науки и логики развития научных исследова­ний интересным представляется вопрос о том, почему Л. Ландау в сво­ей работе 1937 г. проглядел возможность применить к рассматриваемой им задаче метод самосогласованного поля. Создается впечатление, что Л. Ландау просто вытеснял из своего сознания этот термин и само это понятие. Такое предположение в известной мере подтверждается статьей ГЛЛФ и другими работами Л. Ландау.

Мы полностью согласны с высокой оценкой В. Л. Гинзбургом работ Ландау и Власова, но не можем безоговорочно принять его аргумент о том, что он не знает ни о каких последующих достижениях Власова. Эйнштейн, как известно, тоже посвятил много лет безуспешным попыт­кам построения единой теории поля, но вряд ли уместно рассматривать это обстоятельство как компроментацию самой идеи или конкретного ученого.

Метод самосогласованного поля, в развитие которого внес свой непре­ходящий вклад А. А. Власов, широко применялся и применяется не толь­ко в физике плазмы, но и в атомной и ядерной физике, в теории твердо­го тела и других областях физики. «Теория фазовых переходов Ландау представляет собой, как хорошо известно, теорию среднего поля (или, как иногда говорят, молекулярного или самосогласованного поля)» — эти слова напечатаны на с. 141 книги В. Л. Гинзбурга «О науке, о себе и о других» (Москва, 1997 г.). Добавим к этому и другой общеизвест­ный факт, что В. А. Фок является автором одного из вариантов метода самосогласованного поля в атомной физике, который называется «метод Хартри-Фока».

Мы также поддерживаем В. Л. Гинзбурга в том, что «недопустимо  {168}  проходить мимо лженауки и ее пропаганды, мимо лжи и необъективности в исторических сочинениях, мимо клеветы на людей под видом публи­кации воспоминаний и т.п.». Именно поэтому мы снова и снова возвра­щаемся к подобным проблемам, сознавая, сколь причудливой и трудно уловимой порой оказывается грань между истиной и ее суррогатами.

А. А. Рухадзе, А. А. Самохин

МИФЫ И РЕАЛЬНОСТЬ
О ЛУЧЕВОМ ОРУЖИИ В РОССИИ

Доклад на 4-ой Международной конференции

«Фундаментальные и прикладные проблемы физики»,

г. Саранск, 16-18 сентября 2003 г.

Этот доклад во многом носит автобиографический характер, и поэто­му изложение ведется от первого лица. Здесь дается информация, кото­рую я почерпнул не только из своих теоретических и экспериментальных исследований, но также и из исследований, проводимых во многих на­учных учреждениях бывшего Советского Союза. О них я узнавал либо от моих заказчиков, либо от друзей, работающих в этих учреждениях. Сегодня, когда завеса секретности с этих исследований давно снята, о них можно говорить. Более того, в периодической научной и научно-популярной литературе опубликованы практически все наиболее важные результаты таких исследований, их цели и перспективы реализации. Так что я никаких секретных сведений не раскрываю. Тем не менее мой до­клад, думаю, интересен не тем, что исходит от одного (не самого важно­го) из участников таких исследований, но и тем, что в нем рассказыва­ется о моем отношении к этим исследованиям. Уверен, что аналогичные чувства испытывали и другие (более важные) их участники, но они так же, как и я, молчали. Правда, причины молчания, по-видимому, у всех были разные.

Впервые серьезно о лучевом оружии я услышал во второй половине 60-х, где-то в 1966-68 годах. После защиты докторской диссертации, осо­бенно после ее утверждения ВАКом в 1965 году, я стремился получить самостоятельность в науке, возглавить какое-нибудь научное направле­ние. Естественно, я хотел, чтобы это направление было связано с силь­ноточными релятивистскими электронными пучками и их взаимодей­ствием с плазмой и со средами. В 1966-67 годах в лаборатории физики плазмы ФИАН, где я работал, защитили докторские Л. М. Коврижных и И. С. Шпигель, и они также стремились возглавить самостоятельные научные подразделения. Тематика своя у них была: термоядерная на «Стеллараторе» — главное направление научной деятельности лаборато­рии Физики плазмы в целом, которую возглавлял М. С. Рабинович.

Было в лаборатории и второе научное направление, начатое по иници­ативе В. И. Векслера, которое тогда возглавлял Г. М. Батанов, так называемый  {170}  «РАМУС» — радиационный метод ускорения нейтральных сгуст­ков заряженных частиц в волноводе с помощью мощного СВЧ излуче­ния. Однако оба эти направления финансово не были достаточно обес­печены для полноценной жизни лаборатории. К тому же в 1966 году В. И. Векслер умер, и тематика «РАМУС» вообще повисла в воздухе.

Перед М. С. Рабиновичем стояла большая проблема: как новым док­торам и Г. М. Батанову создать сектора и где под них достать деньги. В то время их можно было достать только через военно-промышленный комплекс, предложив разработку какого-либо нового перспективного ви­да лучевого оружия. Именно лучевого, поскольку как для защиты, так и для нападения требовалось быстрое, безынерционное, почти мгновенное реагирование. Это было постхрущевское время, время разгара холодной войны. Именно тогда и у нас, и в США начали разрабатывать лазерное оружие, нечто вроде «гиперболоида инженера Гарина». Кроме слухов я ничего об этом оружии не знал. Знал только, что одно из направле­ний лазерного оружия носило глобальный характер и его возглавлял академик Н. Г. Басов. Другое же направление носило менее глобальный характер и скорее было нацелено на создание тактического оружия. Воз­главлял его акад. А. М. Прохоров. Вот и все, что тогда, в конце 60-х, я знал о лазерном оружии и, честно говоря, большего знать и не хотел — лазер не был моим внутренним импульсом, и, кроме того, им и так занималось слишком много людей.

Не знал я и того, что у М. С. Рабиновича уже тогда было «запазухой» весьма и весьма перспективное предложение о создании лучевого ору­жия, но не лазерного, а на основе мощного СВЧ излучения. Дело в том, что эксперименты по теме «РАМУС», проводимые в группе И. Р. Геккера, привели к неожиданному результату: не к отражению СВЧ излучения в волноводе от плотного сгустка плазмы и его ускорению, а аномальному поглощению СВЧ излучения плазменным сгустком и ускорению части его электронов до больших энергий. Это открывало новые возможности по созданию лучевого СВЧ оружия, более перспективного, чем лазер­ное оружие. Дело в том, что длина волны лазерного излучения порядка микрона и поэтому лазерное излучение практически невозможно сфоку­сировать на относительно малой площади цели, находящейся на боль­шом (больше 100 км) расстоянии. Естественное же угловое расхождение оптического лазерного излучения в атмосфере в результате рассеяния составляет q » 10^–4 (это было установлено в специально созданном для обеспечения выполнения программы создания лазерного оружия Инсти­туте оптики атмосферы в СО АН СССР в г. Томске, который возглавлял  {171}  акад. В. Е. Зуев). Отсюда следовало, что пятно лазерного излучения на расстоянии 100 км будет иметь диаметр не менее 20 метров, а плотность энергии на площади в 1 см² при полной энергии лазерного источника в 1 МДж (для короткоимпульсного лазера неосуществимая мечта и се­годня) меньше 0,1 Дж/см². Этого слишком мало: чтобы поразить цель, создав в ней отверстие в 1 см², требуется больше 1 кДж/см².

Хотя приведенные оценки были получены несколько позже, но уже тогда, в конце 60-х, в общих чертах они были ясны, по крайней мере, невозможность фокусировки лазерного излучения была хорошо понят­на. И тем не менее о расходимости лазерного луча в атмосфере были намного более радужные надежды. Мне тогда все это было неизвестно и, более того, недоступно ввиду секретности этих данных. М. С. Рабино­вич, по-видимому, их знал и поэтому попросил Н. Г. Басова (тогда заме­стителя директора ФИАН) обратиться в Правительство с предложением издать постановление о создании СВЧ оружия сантиметрового диапазо­на длин волн. Ведь СВЧ излучение можно сфокусировать с помощью фазированной антенной системы на площадь »l² (где λ = 3 см — длина волны СВЧ излучения). Если расстояние до цели h = 100 км, то для такой фокусировки радиус антенны должен быть порядка

R » Ölh » 60 м.

Отсюда следует, что если источник СВЧ излучения обладает энерги­ей 10⁴ Дж, то можно разгерметизировать спутник либо ракету на рас­стоянии более 100 км.

Н. Г. Басов от идеи М. С. Рабиновича выйти в правительство отказал­ся, ответив, что он может обратиться лишь к тогдашнему заместителю министра радиопромышленности В. И. Маркову, чтобы тот возглавил эту тему и обеспечил финансирование соответствующих работ в лаборатории М. С. Рабиновича. Но только при одном условии: работы эти в лабора­тории М. С. Рабиновича должен возглавить А. А. Рухадзе. На это уже не мог пойти М. С. Рабинович, поскольку к работам по теме «РАМУС», в недрах которой и родилась эта идея, я не имел никакого отношения.

Альянс с Н. Г. Басовым не удался, и тогда М. С. Рабинович обратился к А. М. Прохорову. В результате в 1969 году вышло постановление Пра­вительства, согласно которому большая кооперация, возглавляемая за­местителем министра В. И. Марковым и акад. А. М. Прохоровым, долж­на была создать источник СВЧ излучения с длительностью импульса несколько миллисекунд и общей мощностью до 20 МВт путем когерент­ного сложения излучения от 196 источников с точностью до 10^–10 с. Это  {172}  постановление существенным образом повлияло на жизнь лаборатории физики плазмы, которая финансово стала одной из самых обеспеченных в ФИАН. М. С. Рабинович в конце 1971 года создал сразу четыре сек­тора: И. С. Шпигелю (сектор «Стелларатор»), Л. М. Коврижных (теоре­тический сектор, В. П. Силин, который возглавлял этот сектор до него, из лаборатории ушел), Г. М. Баталову (сектор «РАМУС») и мне (сектор плазменной электроники).

Так я получил возможность заниматься выбранной мною темой, в ко­торой у меня был значительный задел — взаимодействием сильноточных импульсных релятивистских электронных пучков с плазмой и исследо­ванием генерации СВЧ излучения я занимался давно. Но к закрытой теме я тогда еще не был допущен и к лучевому СВЧ оружию прямого отношения не имел.

Но уже имел отношение к лазерному оружию. И произошло это следу­ющим образом. Еще в 1966 году я увлек идеей импульсных релятивист­ских электронных пучков одного из сотрудников Н. Г. Басова, О. В. Богданкевича. Он тогда завершал работы по сооружению лабораторного корпуса в г. Троицке (филиале ФИАНа), в котором предполагалось раз­вернуть исследования по полупроводниковым лазерам. Мы убеждали Н. Г. Басова изменить тематику лаборатории в Троицке и заняться там совместно с нами физикой релятивистских пучков. Н. Г. Басов, естествен­но, нам отказал, иначе он не был бы самим собой — фанатиком лазеров. Зная, однако, мое стремление к самостоятельности, предложил и мне за­няться проблемой лазерного оружия. Дело в том, что в басовской теме основным активным элементом, генерирующим мощное лазерное излу­чение, предполагалось использовать газ SF₆J (предложенный И. С. Собельманом) при высоком давлении и в большом объеме. Полоса погло­щения этого газа лежит в ультрафиолетовой области и поэтому обычные ксеноновые лампы, разработанные И. С. Маршаком³⁴ и успешно используемые  {173}  для накачки твердотельных лазеров, не годились. Возникла про­блема создания эффективных источников мощного ультрафиолетового излучения для накачки SF₆J, и Н. Г. Басов предложил мне участвовать в работах по созданию таких источников на базе сильноточного само­сжатого разряда в плотных газах. Мне показалось это интересным, и я согласился, а также привлек к этим работам кафедру электроники фи­зического факультета МГУ (группу тогда молодого А. Ф. Александро­ва). В ФИАН в лаборатории квантовой радиофизики эти работы велись в группах В. Б. Розанова и Ф. А. Николаева. Так с начала 1968 года я приобщился к работам по лазерному оружию. Тогда же я разобрался в деталях не только басовской темы, но и прохоровской. Хотя в качестве активного элемента в последней использовалось неодимовое стекло, но и здесь необходимо было создать долгоживущие электроразрядные ис­точники света для накачки такого лазера. Исследования были очень схо­жи с нашими и, естественно, своими достижениями мы делились, в том числе и с физиками из филиала ИАЭ им. И. В. Курчатова в г. Троицке (руководил работами Е. П. Велихов). Думаю, что все мы прекрасно понимали и бесперспективность создания силового лазерного оружия, осо­бенно дальнего действия (я, по крайней мере, в этом был убежден). Но никто об этом громко не говорил. Даже Ю. Б. Харитон — научный руко­водитель ядерного центра в Арзамасе-16, сказавший, что ракету можно сбить только антиракетой, — активно проводил исследования по мощным лазерам у себя на объекте.

Мы с А. Ф. Александровым на физфаке, В. Б. Розанов с Ф. А. Никола­евым в ФИАН, Ю. С. Протасов с Н. П. Козловым в Бауманском училище честно выполнили свою задачу — создали эффективные источники уль­трафиолетового излучения для накачки мощных лазеров и были удосто­ены Госпремии СССР в 1981 году за цикл работ по «физике излучающей плазмы».

Об еще большем блефе 70-х и 80-х годов по созданию лучевого ору­жия я узнал после того, как в 1974 году стал активным участником работ по упомянутому выше СВЧ оружию. Дело в том, что с 1971 года в созданном для меня секторе плазменной электроники начались про­водиться работы по двум направлениям. Работы по релятивистским ва­куумным СВЧ источникам проводились в группе М. Д. Райзера в тес­ном контакте с электронщиками НИРФИ (г. Горький). Работы же по плазменным релятивистским СВЧ источникам проводились в группе П. С. Стрелкова. Источник пучка релятивистских электронов «Терек-1» в группе М. Д. Райзера был создан Г. П. Мхеидзе в 1972 году. Именно  {174}  на этой установке (с параметрами: напряжение 670 кэВ, ток 5 кА и длительность импульса 40 нс) М. Д. Райзером, Г. П. Мхеидзе, Л. Э. Цоппом (ФИАН), М. И. Петелиным, Н. Ф. Ковалевым и А. В. Сморгонским (НИРФИ) был впервые в мире реализован релятивистский СВЧ гене­ратор ЛОВ (названный карсинотроном) с мощностью свыше 300 МВт и кпд 14%. Это было сенсацией. Американцы, имеющие лучшие, чем у нас, источники пучков, такого добиться не могли, в их релятивистских источниках СВЧ кпд не превышал нескольких процентов. Только через год, побывав у нас и взяв образец нашего ЛОВ, они смогли повторить наш результат.

Но и для нашей программы по СВЧ оружию и для меня лично полу­ченный результат оказался переломным. Дело в том, что проблема сло­жения мощности от 196 элементов за время 10^–10 с в это время сильно буксовала (она была решена только в 1978 году). Я же высказал мнение, что для решения всей проблемы СВЧ оружия миллисекундный источник СВЧ непригоден. Чтобы пробить броню и создать в ней сантиметровое отверстие, энергоподвод к цели должен происходить за время, меньшее времени теплоотдачи вследствие теплопроводности. Это же время поряд­ка микросекунд. Следовательно, нам нужен был источник СВЧ микросекундной длительности; для получения необходимой энергии 10 кДж/см² его мощность должна быть не менее 10 ГВт. Так появилась идея новой короткоимпульсной СВЧ установки, нового правительственного поста­новления, которое и вышло в 1976 году. Согласно этому постановлению, основными участниками кооперации были ИСЭ СО АН (Г. А. Месяц — источники релятивистских пучков), ИПФАН (А. В. Гапонов-Грехов — ге­нераторы СВЧ) — эти институты создавались в соответствии с постанов­лением, и ФИАН (физика СВЧ воздействия). Научными руководителя­ми работ были А. М. Прохоров и А. А. Кузьмин (директор Московского радиотехнического института — МРТИ).

При подготовке постановления я познакомился с проводимыми в лабо­ратории работами по СВЧ оружию и убедился в полной их несостоятель­ности. Более того, в обосновании нашей темы фактически отрицалась целесообразность создания длинноимпульсного СВЧ оружия. И действи­тельно, начиная с 1977 года длинноимпульсная установка как бы замо­розилась, широкая кооперация, нацеленная на создание на основе этой установки прототипа СВЧ оружия, практически перестала функциони­ровать. А на этой установке (в основном силами сектора Г. М. Батанова в ФИАН и группы А. А. Кузовникова в МГУ) еще в течение нескольких лет проводились работы по исследованию нелинейного взаимодействия  {175}  мощного СВЧ излучения с плазмой. Работы привели к очень интересным научным результатам, хотя и далеким от военного применения.

В это же время, с начала 1977 года, бурно развивались работы по созданию в МРТИ короткоимпульсной установки и ее моделей в ИСЭ СО АН и ИПФАН. Она еще подавала надежды быть прототипом буду­щего СВЧ оружия. Ведь по проекту предполагалось, что она должна обеспечить в сантиметровой области длин волн мощность до 10¹⁰ Вт при длительности импульса порядка 1-2 мкс, т.е. около 10 кДж в пятне по­рядка одного квадратного сантиметра, что и требовалось как расчетное значение критерия поражения. Другими словами, установка должна бы­ла дать возможность экспериментально подтвердить или опровергнуть расчетный критерий поражения цели мощным СВЧ излучением. Мне было любопытно узнать, была ли идея СВЧ силового оружия таким же блефом, как идея лазерного оружия? Была какая-то надежда, что нет! Думаю, что такая же надежда была и у А. А. Кузьмина (директора МРТИ), ибо он особое внимание уделял нашей теме, хотя в его институ­те были и более обильно финансируемые темы, например, по созданию пучкового корпускулярного (из электронов, протонов и мезонов) оружия силового действия. Бред какой-то, блеф, в стократ превосходящий блеф лазерного оружия. Это А. А. Кузьмин прекрасно понимал и все надежды возлагал на нашу тему.

Я не буду рассказывать об огромных трудностях, которые при­шлось преодолеть при создании установки в МРТИ и модельных уста­новок не только А. А. Кузьмину и В. Д. Селезневу (МРТИ), команде А. В. Гапонова-Грехова из ИПФАН (М. И. Петелину и Н. Ф. Ковалеву), инженерам Г. А. Месяца из ИСЭ СО АН (Б. М. Ковальчуку, С. П. Буга­еву), Г. А. Шнеерсону из ЛПИ и многим другим и, естественно, М. С. Ра­биновичу и мне. Скажу только, что подходящая для исследования крите­рия поражения установка в МРТИ была создана в 1982 году и обошлась стране свыше 90 млн. долларов.

С гордостью мы пригласили Ю. Б. Харитона и показали ему эту уникальнейшую установку. Параметры пучка (уже тогда достигнутые): энергия — 3 МэВ, ток — до 100 кА при длительности импульса 2 мкс (общая энергия 600 кДж); параметры магнитного поля (уже тогда рабо­тающего): 90 кГс в объеме до 4 × 10⁴ см³ при длительности импульса в несколько миллисекунд (общая энергия магнитного поля свыше 1 МДж); уже готовая камера взаимодействия с тремя фокальными плоскостями для определения критерия поражения в близких к натурным услови­ям, т.е. при давлении 10^–7 Тор в объеме 400 м³. Было чем гордиться!  {176} 

Ю. Б. Харитон, увидев все это, произнес убийственные слова «Я думал, что только мы пускаем деньги на ветер (наверное, имел в виду лазерное оружие — А. Р.), оказывается, вы намного больше делаете это».

Эти слова меня очень смутили, я обалдел. Ведь говорят «Жираф большой — ему видней». Так и оказалось. Более 8 лет мы безуспешно пытались достигнуть запланированных параметров СВЧ излучения. Ге­нератор работал и даже давал нужную мощность 5 × 10⁹ Вт, но гене­рация через несколько десятков наносекунд срывалась, несмотря на то, что пучок без существенных искажений продолжал пронизывать элек­тродинамическую систему генератора СВЧ. Очень скоро разобрались в причинах неудачи — взрыв поверхности электродинамической системы ЛОВ, что приводило к отказу ее функционирования. Таким образом, к 1990 году и на силовом СВЧ оружии был поставлен крест.

Однако уже к началу 90-х короткоимпульсные источники мощного СВЧ излучения получили новый стимул. Они оказались очень эффек­тивными при воздействии на элементы телекоммуникационных систем, на порядок эффективнее мощного лазерного излучения. И это понят­но, поскольку действие лазерного излучения сводится к тепловому воз­действию, то оно пропорционально интенсивности потока, в то время как действие СВЧ излучения проявляется в виде полевого пробоя в эле­ментах и эффект пропорционален электрическому полю в потоке СВЧ волны, вследствие чего это воздействие намного эффективнее. Таким образом, возникло и успешно развивается новое направление лучевого оружия — СВЧ оружие для функционального поражения. К сожалению, с помощью наших ученых оно сильнее развивается уже на Западе, по­скольку у нас в 1991 году началась и до сих продолжается «перестройка», инициированная М. Горбачевым и продолженная Б. Ельциным. Правда, и здесь остается пока еще не до конца решенная проблема, которая бы­ла сформулирована еще в нашей теме, — проблема передачи короткого (наносекундного) импульса СВЧ на большие расстояния, порядка сотен километров. Не решена она и до сих пор.

В заключение я хочу кратко остановиться на плазменных источниках мощных импульсов СВЧ. Именно такие источники СВЧ, хотя они и усту­пают по мощности вакуумным (о них речь шла выше — релятивистский ЛОВ-карсинотрон), по моим представлениям, являются наиболее подхо­дящими в качестве СВЧ оружия для функционального поражения. Ра­боты по разработке и созданию релятивистских плазменных генераторов и усилителей СВЧ излучения велись в лаборатории физики плазмы вна­чале в ФИАН, а с 1976 года в ИОФАН и ведутся по сегодняшний день.  {177} 

Теоретические работы проводятся М. В. Кузелевым и мною с учениками, а экспериментальные — П. С. Стрелковым, А. Г. Шкваруицом, О. Т. Лозой и их сотрудниками. В создании экспериментальных стендов (в основном ускорителей) большую помощь оказали сотрудники Г. А. Месяца из ИСЭ СО АН, в особенности Б. М. Ковальчук.

Не буду рассказывать обо всех наших успехах и неудачах при разра­ботке релятивистских плазменных СВЧ генераторов и усилителей. От­мечу только, что первый генератор заработал в 1982 году, а первый уси­литель — в 1999. Приведу параметры этих приборов на сегодняшний день и отмечу их преимущества перед релятивистскими вакуумными прибо­рами, имея в виду не только СВЧ оружие для функционального пораже­ния, но и другую важную оборонную проблему — проблему обнаружения летательных аппаратов-невидимок, изготовленных по технологии Stealth.

Достигнутая мощность релятивистского плазменного СВЧ генерато­ра на сегодняшний день составляет 500 МВт при длительности импуль­са 100 нс и кпд 10% и до 100 МВт при длительности импульса до 500 нс и кпд 10%. Реализованы и стабильно работают усилители на часто­тах 12,9 ГГц (2,3 см) и 9,1 ГГц (3,3 см), входные мощности соответственно равны 75 кВт и 40 кВт, а выходные — 20 МВт и 8 МВт, т.е. усиление в обоих случаях превышало 20 дБ.

Приведенные параметры релятивистских плазменных генераторов и усилителей СВЧ почти на порядок меньше достигнутых в вакуумных релятивистских источниках. Однако их уникальность состоит в том, что в одном таком приборе можно реализовать как узкополосную (5%), так и широкополосную (50%) генерацию, причем с очень широкой полосой перестройки — от 4 до 28 ГГц, т.е. в 7 раз. Причем перестройка прибора, т. е. переход от одной частоты к другой в указанной области осуществ­ляется за время ~30 мс. Это связано с тем, что частота генерации в плазменном приборе определяется плотностью плазмы, которая может меняться в пределах 10¹²–10¹³ см^–3, причем это изменение происходит за характерное время рекомбинации ~30 мс. Отсюда следует, что уже сегодня реально создание плазменного генератора с таким же временем перестройки и работающего с частотой следования импульсов в 3 кГц. О таких возможностях вакуумных приборов и речи быть не может.

Нетрудно понять, что СВЧ генераторы с указанными параметрами позволяют быстро определить резонансную частоту наиболее сильно­го воздействия излучения на элементы телекоммуникационных систем и могут служить эффективным лучевым оружием для функционального поражения. Совершенно так же таким прибором можно быстро определить  {178}  область частот видимости летательных аппаратов и обнаружить их. Жалко только, что в нашей стране это никому не нужно, и очень опасно, что такими источниками СВЧ усиленно интересуются западные страны.

О том, что западные специалисты уделяли и уделяют особое внима­ние СВЧ оружию функционального поражения свидетельствует приведенный ниже отрывок из книги высокопоставленного работника британ­ских спецслужб Джона Колемана «Комитет 300, Тайны Мирового Пра­вительства», Москва, изд. Витязь, 2000 (перевод с английского):

«Римский клуб», действуя по приказу Комитета 300 об устране­нии генерала Уль Хака, без угрызений совести пожертвовал жиз­нями ряда военнослужащих США, находившихся на борту самолета, включая группу «Оборонного разведывательного агентства» (US Defense Intelligence Agency), возглавляемую бригадным генералом Гербером Вассомом. Генерал Уль Хак был предупрежден турецкой секретной служ­бой, чтобы не летал на самолетах, так как стало известно, что пла­нируется взорвать его самолет в воздухе. Учитывая это, Уль Хак взял с собой группу военнослужащих из Соединенных Штатов в качестве «страхового полиса», как он объяснил узкому кругу приближенных со­ветников.

В моей работе 1989 года «Террор в небе» я дал следующее описа­ние происшедшего: «Незадолго до того, как «С-130» Уль Хака взлетел с пакистанской военной базы, рядом с ангаром, в котором стоял С-130, был замечен подозрительный грузовик. С диспетчерской башни дали предупреждение службе охраны, но пока успели что-либо пред­принять, самолет уже взлетел, а грузовик уехал. Через несколько ми­нут самолет неожиданно начал делать петлю Нестерова, а затем врезался в землю и взорвался. Объяснений подобного поведения С-130 не было, самолет имел отличную репутацию по безопасности поле­тов, а совместная пакистано-американская комиссия по расследованию катастрофы не обнаружила ошибок пилота или каких-либо механиче­ских или структурных неполадок. Неожиданная петля Нестерова — это, так сказать, признанная «торговая марка» самолета, поражен­ного импульсом ЭНЧ.

То, что Советский Союз имел возможность производить прибо­ры, генерирующие высокоамплитудные радиочастоты, было известно на Западе по исследованиям советских ученых, работавших в отделе­нии интенсивного релятивистского электронного излучения Инсти­тута атомной энергии им. Курчатова. Среди этих специалистов были  {179}  Ю. А. Виноградов и А. А. Рухадзе. Оба ученых работали в Институ­те физики им. Лебедева, который специализируется на электронных и рентгеновских лазерах.

То, что здесь написано, разумеется, чушь: никакого СВЧ оружия функционального поражения в 1988 году (в год гибели Зия Уль Хака) СССР не обладал. Но сегодня такое возможно, и я не уверен, что на Западе такое оружие не создано. В России, я уверяю, его нет.

А. А. Рухадзе

ОТКРЫТОЕ ПИСЬМО В ПРЕЗИДИУМ РОССИЙСКОЙ АКАДЕМИИ НАУК

(статья опубликована в «Независимой Газете» за 25 июня 2003 г.)

В 1998 году Президиум Российской Академии Наук создал «Комис­сию по борьбе с лженаукой». Сам факт создания такой комиссии вызвал большое недоумение в научной среде. Практика создания подобных ко­миссий не нова. Во времена средневековья существовала инквизиция, призванная бороться с инакомыслием не только в вопросах веры, но и устройства природы. При Советской власти существовали научные ко­миссии для борьбы с чуждыми коммунистическому мировоззрению тео­рией относительности и квантовой механики, затем боролись с генетикой и кибернетикой. Результаты борьбы известны. Анализ работы предыду­щих комиссий приводит к выводу, что так или иначе под флагом борьбы с «лженаукой» на самом деле боролись с чуждой идеологией, т.е. с си­стемой философских взглядов. А с какой идеологией призвана бороться Ваша Комиссия? Зачем вообще РАН (по своему статусу организации об­щественной) заниматься организацией «охоты на ведьм»? Дошло ведь до того, что Ваша Комиссия требует от президента России официаль­ных полномочий «ставить на место недобросовестных журналистов». По сути дела Комиссия добивается права цензуры всей информации, отно­сящейся к научной тематике. В условиях демократии такими полномочи­ями не обладает и сам Президент. Не забывайте, что мы живем в начале третьего тысячелетия в свободной демократической России.

В чём же истинная причина особого внимания Президиума РАН к так называемой «лженауке»? Ведь все «лжеученые» вместе взятые тра­тят бюджетных средств для удовлетворения своего «лженаучного» лю­бопытства в масштабах, несравнимых с бюджетными затратами отдель­ных «истинных» ученых. А то, что они свои результаты не скрывают от других, за это их только благодарить надо. Не верите в результаты ис­следований — проверяйте и доказывайте обратное. Имеете аргументиро­ванное возражение — публикуйте, научные журналы ныне не перегруже­ны. Академия Наук обладает уникальными возможностями по изложе­нию своей точки зрения по любой научной проблеме. Ведь подавляющее большинство научных журналов и изданий находится под патронажем РАН. Более того, публикация статей в отечественных научных журналах стала возможной в двух случаях: либо если результаты несущественно отличаются от уже известных, либо при условии протекции кого-нибудь  {181}  из влиятельных академиков. Поэтому жалобы на то, что у комиссии по борьбе с лженаукой нет общественной трибуны, можно сравнить лишь с жалобами жителей Прибайкалья на отсутствие пресной воды.

А ведь именно публикация в научном журнале корректной научно-аргументированной и доброжелательной критики тех или иных взглядов «недобросовестных ученых» была бы встречена с полным пониманием научной общественностью. Вместо этого Комиссия способствует созда­нию атмосферы нетерпимости к новым идеям и неприятия неожиданных результатов, нагнетая истерию в научной среде именно через средства массовой информации.

Так, количество публикаций в СМИ председателя Комиссии академи­ка Э. П. Круглякова стало заметно превышать число его научных работ. Поверхностность и однобокость, обусловленные низкой научной компе­тенцией в затрагиваемых им темах, одиозность и отсутствие широкой научной эрудиции приводят к тому, что большая часть публикуемых им материалов напоминает скорее базарную склоку, нежели аргументиро­ванную научную позицию. Многие доводы, приводимые Э. П. Кругляко­вым в дискуссиях и отдельных выступлениях, не просто не точны, а настолько ошибочны, что кроме улыбки и сочувствия ничего вызвать не могут. С нашей точки зрения такое положение вещей наносит вред прежде всего престижу самой Академии Наук.

Обращаясь к Вам как к руководящему органу РАН, мы призываем еще раз задуматься над тем, нужна ли вообще эта Комиссия по борьбе непонятно с чем. Монополии на истину ни у кого нет и быть не мо­жет. Процесс познания бесконечен. Представления и идеи, кажущиеся ошибочными сегодня, могут оказаться в итоге верными. Более того, как следует из истории науки, именно так всегда и происходило. С кем же вы боретесь? Без свободы научного творчества нет и не может быть никаких достижений в науке.

Считаем, что позиция Президиума РАН, занятая в отношении «холод­ного синтеза» является глубоко ошибочной. Основываясь на результатах исследований различных научных групп, на сегодняшний день можно утверждать, что при электромагнитных процессах в конденсированных средах наблюдается явление низкоэнергетической трансформации ядер химических элементов. Нам представляется, что явление носит ярко вы­раженный коллективный характер и происходит за счет слабых взаи­модействий, а не за счет сильных, как предполагалось ранее. Явление трансформации происходит в строгом соответствии с основными зако­нами сохранения (энергии, барионного, электрического и лептонного зарядов).  {182}  Неясным остается лишь, за счёт какого конкретного механизма наблюдаются столь высокие сечения взаимодействия. Здесь будет умест­но вспомнить слова Анри Пуанкаре: «Один надежно установленный экс­периментальный факт весит больше, чем мнение всех ученых, вместе взятых». Без изменения позиции РАН невозможно своевременно органи­зовать планомерные научные исследования, а прогресс в этой области стал развиваться столь бурно, что это может привести к становящему­ся привычным отставанию России в очередной (которой уже по счёту?) области науки и технологий уже в ближайшем будущем.

По нашему мнению, на сегодняшний день в российской науке сло­жилась затхло-религиозная атмосфера. С каждыми выборами в Ака­демию усиливается административное крыло, поскольку членами Ака­демии становятся всё в возрастающем масштабе директоры и ректоры институтов, а такие серьёзные и известные учёные, как В. Летохов оста­ются за её бортом. В Академии процветает кланово-бюрократическая система распределения «квот на научные исследования». И именно по этой причине, не в последнюю очередь, многие настоящие ученые уеха­ли из страны, а не только из-за материальных трудностей, как принято считать в кругах людей, далеких от науки. Так зачем же целенаправлен­но нагнетать атмосферу в научной среде, усложняя и без того непростую жизнь отечественных ученых?

С уважением,

д.ф.-м.н., профессор А. А. Рухадзе
д.ф.-м.н. Л. И. Уруцкоев

ВСЕХ НАУК ВЕЛИКИЙ ЦЕНЗОР, ИЛИ МНОГО ШУМА ИЗ НИЧЕГО

(Статья опубликована с небольшими изменениями в «Независимой газете» от 25 июня 2003 г. под названием «Охота на академических ведьм»)

И умным кричат: Дураки, дураки!

А вот... Б. Окуджава

Эта статья — отклик на публичную дискуссию о состоянии современ­ной науки, которая развернулась на страницах российской академиче­ской печати («Вестник РАН», «Поиск»). Поскольку редакция рассчи­тывала на «откровенный разговор», то мы и решились на откровенное письмо, правда, без особых надежд на публикацию. Следует отметить, что сам факт того, что такая дискуссия возможна, вселяет определен­ный оптимизм. Статья академика Натальи Петровны Бехтеревой — до­стойный образец того, как настоящий ученый должен уметь решительно и аргументированно, с одной стороны, и уважительно к оппоненту — с другой, отстаивать свою позицию.

Изложение нашей собственной позиции нам хотелось бы начать с об­щефилософской проблемы познаваемости и непознаваемости окружаю­щего нас мира. Итогом общеизвестной философской дискуссии, которая в XIX-XX веках имела место по этому поводу, стал вывод: мир позна­ваем. Бурный рост научных достижений стал яркой иллюстрацией пра­вильности сделанных выводов. Технологический прорыв, начавшийся с середины XX столетия, привел к «головокружению от успехов» не толь­ко у рядовых членов общества, но и у ученых. И здесь, как нам пред­ставляется, таится угроза фундаментальной науке, ибо именно в период расцвета технологий начинается кризис фундаментальных представле­ний (или как сейчас принято говорить — парадигмы). У этой закономер­ности есть своё достаточно простое и общеизвестное объяснение. Дело в том, что результаты, полученные с помощью новых методов и более совершенных и точных приборов, придуманных и построенных на базе существующих представлений и технологий, рано или поздно начинают входить в противоречие с общепринятой парадигмой. Но достижения и успехи науки представляются столь очевидными, а расхождения с пред­ставлениями столь незначительными, что первоначально возникает ин­стинктивное желание «замести все эти мелочи под ковер». И накопление «несостыковок» продолжается до тех пор, пока ученые не наталкиваются  {184}  на результат, который качественно не удается осознать в рамках суще­ствующих представлений. Так в науке бывало не раз и, наверное, так будет всегда. По-видимому, таков объективный путь познания истины. Ученые, полагающие, что здание науки, «в основном построено», очень похожи на путников, которые, уютно расположившись в придорожной корчме на ночлег, полагают, что дорога закончилась.

Все изложенное выше ни в коей мере не может претендовать на ори­гинальность и новизну, более того, является хрестоматийной истиной и многим может показаться, что не стоило бы об этом и говорить. Но, на наш взгляд, очень даже стоит, так как общее настроение в акаде­мических кругах таково, что, похоже, исторические уроки не усвоены. Казалось бы, всем уже набили оскомину разговоры о попытках борьбы с теорией относительности и квантовой механикой, генетикой и кибер­нетикой и все согласны с тем, что это было ошибкой. И как результат — создание комиссии РАН по борьбе с «лженаукой». Слегка модернизиро­ванной, но отличающейся от прежних комиссий не более чем один вирус гриппа отличается от другого. По форме — это та же безапелляционность критики при отсутствии веских научных аргументов, та же трескучесть в попытке придания «борьбе» статуса национальной проблемы, а по сути — желание сохранить незыблемость существующих представлений.

К настоящему моменту в физике сложилась достаточно пара­доксальная ситуация: основатели современной физики (А. Эйнштейн, Л. де Бройль, П. Дирак, Э. Шредингер), как следует из их поздних работ, гораздо сильнее сомневались в незыблемости основ своих теорий, чем их современные последователи. Более того, классики предвидели такое положение вещей. В подтверждение своих слов позволим себе процити­ровать малоизвестное высказывание Луи де Бройля, которое было опуб­ликовано к 100-летию А. Эйнштейна: «В силу того, что по самой логике своего развития система научных исследований и научного образования непременно отягощается громоздкими административными структура­ми, заботами финансирования и тяжеловесным механизмом регламен­тации и планирования, становится более чем когда-либо необходимым охранять свободу научного творчества и свободную инициативу ориги­нальных исследований, поскольку эти факторы всегда были и останутся самыми плодотворными источниками великого прогресса Науки»³⁵.

Так давайте попробуем разобраться в том, какие именно проблемы попали в поле зрения современной комиссии по борьбе с «лженаукой».

Это, прежде всего, медицина. Достаточно забавно наблюдать, как  {185}  физики-теоретики, составляющие подавляющую часть комиссии, прояв­ляют трогательную заботу о здоровье населения страны. Мы не облада­ем знаниями в области медицины и поэтому не беремся судить, сколько заболеваний лечит и лечит ли вообще тот или другой прибор. На наш взгляд, главное, чтобы он не наносил вреда здоровью людей. И причем здесь «лженаука»? Потребители сами разберутся, помогает ли этот чудо-прибор или нет. Разве мало нам с экранов телевизоров рекламируют и более бесполезных вещей?

А вот в 1986 году, когда к 29 апреля стал понятен масштаб черно­быльской трагедии, именно академики-физики должны были, проявив настойчивость и мужество, убедить М. С. Горбачева в недопустимости первомайской демонстрации в Киеве. Вот это была бы настоящая забота о здоровье населения страны.

Что касается физиологических и биологических исследований, то Н. П. Бехтерева в своей статье от 25 июня 2003 года предельно ясно изло­жила суть разногласий с председателем комиссии по борьбе с лженаукой академиком Э. П. Кругляковым. Хотели бы только добавить, что если Эдуард Павлович хочет пообсуждать биологические и физиологические проблемы с точки зрения физики, то ярким примером для подражания может быть замечательная книга Эрвина Шредингера «Что такое жизнь с точки зрения физика-теоретика». Правда, для этого необходимо иметь высокую профессиональную компетенцию в обсуждаемом вопросе и ши­рокую общую научную эрудицию. В противном случае дискуссия скорее будет напоминать базарную склоку, чем свидетельствовать о наличии се­рьезной научной позиции. Но, как нам представляется, отсутствие имен­но такой позиции убедительно показывает уровень большинства публи­куемых Э. П. Кругляковым материалов. А многие доводы, приводимые Эдуардом Павловичем в дискуссиях и отдельных выступлениях не про­сто не точны, а настолько ошибочны, что кроме улыбки и сочувствия ничего вызвать не могут. И такое положение вещей, с нашей точки зре­ния, наносит вред, прежде всего, престижу самой Академии Наук.

В число неблагонадежных попал также известный математик А. Т. Фоменко. В одном из своих интервью Э. П. Кругляков выразил свое отношение к нему следующими словами: «С сожалением могу добавить: есть в Академии академик-математик А. Т. Фоменко, широко известный своими, мягко говоря, странными сочинениями по поводу новой хроноло­гии». Давайте попытаемся разобраться, в чем же обвиняют А. Т. Фомен­ко. А суть дела состоит в том, что А. Т. Фоменко, основываясь на резуль­татах радиоуглеродного анализа различных исторических памятников,  {186}  построил модель, которая вошла в противоречие с общепринятой хро­нологией. В чем истинная причина расхождения, на сегодняшний день сказать трудно: то ли в результаты анализа вкралась какая-то система­тическая ошибка, то ли под влиянием каких-то непонятных факторов изменялся привычный для нас период полураспада. Нельзя исключить и возможность того, что историческая хронология искажена преднаме­ренно. Ведь сейчас на наших глазах американские историки существенно переписывают историю Второй мировой войны. Да что там американ­ские, «царь-кровопийца» Николай II и вождь мирового пролетариата В. И. Ульянов (так учили в школе, по крайней мере, нас) переписаны, один — в святого, а другой — в губителя России. Так что история, к со­жалению, непредсказуема. И нам кажется, что, прежде чем обрушивать огонь критики на А. Т. Фоменко, быть может, академикам-историкам сто­ило бы разобраться с нашим недавним историческим прошлым.

Но, конечно же, передним краем борьбы с «лженаукой» является про­блема «торсионных нолей». И нельзя не согласиться с тем, что крити­ческие высказывания Э. П. Круглякова по этому поводу далеко не бес­почвенны. Но, быть может, комиссии по борьбе с «лженаукой» в этом вопросе стоит изменить тактику и дать возможность А. Е. Акимову, в по­рядке дискуссии, опубликовать результаты его экспериментов в научном журнале. И, наверно, тогда научное сообщество само составит мнение о проблеме. А то получается так, что критических замечаний много, а что именно критикуется понять невозможно, так как А. Акимов ниче­го не может опубликовать в доступном ему научном журнале. Попутно хотим отметить, что практика рецензирования научных статей сейчас достигла такой высоты виртуозности, что можно смело утверждать, что ни И. Ньютон, ни Д. К. Максвелл, ни тем более А. Эйнштейн не смогли бы сейчас опубликовать ни одной своей работы.

Нам представляется, что совсем другой вопрос — это работы Г. И. Шипова. Понятно, что если ученый по тем или иным причинам неудачно на­звал выведенное им уравнение, то этот факт никак не может влиять на правильность и неправильность самого уравнения. Поэтому хотелось бы понять, что так не нравится комиссии по борьбе с «лженаукой» в работах Г. И. Шипова: постановка задачи, ошибка в вычислениях или трактовка результатов?

Ознакомившись с научными трудами Э. П. Круглякова и понимая сколь далека область его научных интересов от проблем общей теории относительности, мы прекрасно осознаем, что для него весьма затруд­нительно дать аргументированный критический анализ работ Г. И. Шипова.  {187}  Быть может, другие члены комиссии возьмут на себя этот труд и опубликуют его результаты в научном журнале. Первая попытка та­кой публикации в журнале «Успехи физических наук» оказалась весьма неубедительной и больше похожа на разбор сочинения школьника, допу­стившего стилистические огрехи и неточность в высказываниях.

Нам вообще не очень понятно, почему дискуссия на страницах науч­ного журнала воспринимается научным обществом исключительно как выяснение личных отношений. Представляется, что квалифицирован­ная, но доброжелательная критика — совершенно нормальное явление в научном мире, более того, просто необходимая составляющая процесса познания. Исходя из собственного опыта, можем сказать, что достаточно жаркая, но уважительная дискуссия с Ж. Лошаком (учеником де Брой­ля) очень многому научила нас, позволив уяснить достаточно тонкие места квантовой механики и электродинамики. А ему, в свою очередь, она позволила намного лучше понять тонкости экспериментов одного из нас (Л.Уруцкоева). Так что, от нормальной дискуссии выигрывают все.

Относительно экспериментальных работ по преобразованию «титана в золото», хотели бы заметить, что их результаты опубликованы в науч­ной печати. И будем весьма признательны комиссии по борьбе с «лженау­кой», если она опубликует свои критические замечания также в научном журнале.

Пользуясь случаем, хотим публично задать два вопроса академику Э. П. Круглякову как председателю комиссии по борьбе с «лженаукой» и как бывшему секретарю парторганизации.

1. Эдуард Павлович, ответьте, пожалуйста, как, по Вашему мнению, на­учный коммунизм — это наука или «лженаука»? Ответ не очевиден. Если да, то тогда получается, что Академия Наук 70 лет «пригревала» лже­науку. Если наука, то тогда почему мы не пользуемся ее достижениями?

2. В своих выступлениях Вы так часто подчеркиваете свое бескорыстие и корыстолюбие всех остальных, что невольно напрашивается нескром­ный вопрос. А не объясняется ли вся эта шумиха по борьбе непонятно с чем просто попыткой создания очередной бюрократической структуры в рамках Академии Наук с целью возглавить ее?

д.ф.-м.н., профессор А. А. Рухадзе д.ф.-м.н. Л. И. Уруцкоев  {188} 

НЕДОРАЗУМЕНИЯ И НЕДОБРОСОВЕСТНОСТЬ В НАУКЕ

Часть III. Отрицательный индекс

(Опубликовано в газете «Научное сообщество» — органе профсоюзной организации РАН, ноябрь 2003 г.)

В конце 2002 г. в мировой науке произошло событие, всколыхнувшее научное сообщество и ставшее предметом обсуждения на страницах не только авторитетных научных, но и массовых изданий. 26 сентября га­зета New York Times сообщила о результатах расследования специаль­ной научной комиссии, назначенной для проверки достоверности экс­периментальных работ, опубликованных в ведущих научных журналах (Nature, Science, и др.) сотрудником Лаборатории Белла в Мюррей Хилл (Нью Джерси), Хендриком Шоном. Эти работы, в частности, касавши­еся проблемы создания транзисторов на отдельных молекулах и сверх­проводимости фуллеренов, привлекли к себе большое внимание многих исследователей. Но за X. Шоном было трудно угнаться: в 2001 г. он выда­вал следующую научную работу в среднем каждые восемь дней. Однако, согласно заключению комиссии, многие из его «замечательных» резуль­татов оказались обманом и подделкой.

Это был шок. И заголовки некоторых статей в октябрьских номе­рах Nature непосредственно об этом свидетельствуют: «РАЗМЫШЛЕ­НИЯ О МОШЕННИЧЕСТВЕ В НАУКЕ. Обстоятельное исследование выявило значительное загрязнение исследователями физической лите­ратуры. Такие случаи трудно предотвратить, но нужно больше старать­ся», «КРУШЕНИЕ ВОСХОДЯЩЕЙ ЗВЕЗДЫ», «ВЫЯВЛЕНИЕ НА­УЧНОЙ НЕДОБРОСОВЕСТНОСТИ ПОТРЯСАЕТ СООБЩЕСТВО ФИЗИКОВ», «ПУБЛИКУЙ И БУДЬ ПРОКЛЯТ...», «КТО ДОЛЖЕН СИДЕТЬ В КРЕСЛЕ РЕДАКТОРА?». Газета Wall Street Journal обви­нила журналы Nature и Science в том, что в своей конкуренции за пре­стиж и паблисити они «сглаживают углы», чтобы заполучить «горячие» статьи. Редакции научных журналов эти обвинения отвергли.

Этот прискорбный случай в очередной раз обозначил реально суще­ствующие проблемы, возникающие при рецензировании и отборе статей для публикации, при распределении грантов и вообще при оценке де­ятельности работников науки. Некоторым аспектам этих проблем по­священ ряд публикаций, последовавших за разоблачением X. Шона (см.,  {189}  например, журналы Optical Engineering за ноябрь 2002 г., Nature от 9 и 16 января, 27 февраля 2003 г. и др.) — Следует напомнить при этом, что вопросы научной этики и случаи ее нарушений (misconduct) всегда находятся в поле зрения многих англоязычных научных изданий.

В отечественной литературе подобные проблемы обсуждаются менее обстоятельно и отнюдь не по причине недостатка соответствующих пово­дов. Частично это связано с тем, наверное, что у нас нет аналогов таких научных изданий, как Nature и Science, которые публикуют не только регулярные научные статьи, но и письма читателей с различными мне­ниями об организации науки и жизни научного сообщества.

Этот недостаток может в какой-то мере восполняться публикациями в журнале «Вестник РАН», газете «Поиск» и научно-популярных жур­налах, а также в других, в том числе и в массовых изданиях. На стра­ницах «Вестника РАН», например, публиковались дискуссионные мате­риалы (февраль 2002 г.) о «новой хронологии» А. Т. Фоменко. «Незави­симая газета» 25 июня 2003 г. опубликовала две статьи — «Социальный заказ на «практическую» магию» Э. Круглякова и «Охота на академиче­ских ведьм» А. Рухадзе и Л. Уруцкоева, выражающие различные точки зрения на работу Комиссии РАН по борьбе с лженаукой, возглавляемой Э. Кругляковым. Одной из причин такого различия является нечеткость, размытость термина «лженаука», вдобавок к тому же еще и отягощен­ного мрачными историческими реминисценциями.

При неосторожном использовании этого понятия можно не заметить различия между добросовестным заблуждением, случайной ошибкой и злостным мошенничеством или психическим отклонением, которое, как известно, может быть и симуляцией. Ответ на вопрос — bad or mad? (мо­шенник или сумасшедший?) порой столь же неочевиден, как и в случае квантовомеханического «кота Шредингера», поскольку в действительно­сти эти различные состояния могут реализовываться в одном и том же персонаже.

В книге Э. П. Круглякова «Ученые» с большой дороги» приведено множество примеров «научного» шарлатанства и паразитирования на авторитете науки, однозначная оценка которых вряд ли может вызывать какие-либо серьезные сомнения у большинства нормальных ученых. Од­нако эта однозначность утрачивается в некоторых «пограничных» ситу­ациях, когда публикуемые результаты не дают достаточных оснований для отнесения их к «лженауке», но вызывают яростную полемику в на­учной среде, в том числе и по вопросу о допустимости подобных публи­каций на страницах серьезных научных изданий. О двух таких публикациях  {190}  в 2002 г. упоминается в журналах Nature (24.10.2002) и Science (08.03.2002), в которых сообщается о наблюдении ядерных реакций, ини­циируемых акустической кавитацией в дейтерированном ацетоне. Авто­ры статьи в Nature (24.10.2002) подчеркивают, что исследователи спорят относительно того, насколько обоснованы выводы этих публикаций по­лученными экспериментальными данными, и никаких предположений о научной недобросовестности при этом не делается.

Большие прорывные открытия в науке случаются не очень часто, но работа научного сообщества продолжается непрерывно, оставаясь в ос­новном мало понятной и мало интересной для широких слоев населения и СМИ, ориентированных обычно на любого рода сенсации. Для оцен­ки деятельности ученых используются различные подходы и критерии. Формальным признанием определенных научных достижений и заслуг является присуждение ученых степеней и званий, различных премий и других наград. К числу формальных показателей научной активности относятся такие критерии, как число публикаций и индекс цитируемо­сти, т.е. число ссылок на работы данного ученого в научной литературе.

Очевидно, что никакие формальные процедуры сами по себе не могут обеспечить полной объективности оценки труда и достижений ученых, в том числе и с мировым именем, о чем явно свидетельствуют некоторые известные случаи из прошлой и настоящей жизни научного сообщества, например, неизбрание членами Академии наук А. А. Власова, B. С. Лето­хова и др., очередной скандал вокруг решения Нобелевского комитета — последний раз в связи с присуждением премии по медицине и физио­логии 2003 года и т.п. Результаты применения формальных методов в этой области оказываются в гораздо большей зависимости от интересов и пристрастий ученых, чем это по общепринятым нормам допускается непосредственно в научных исследованиях. Весьма распространенным «грехом» научных работников является «раздувание» числа собствен­ных публикаций (см., например, Nature, 16.01.2003). В отличие от этого параметра индекс цитируемости представляется более объективным, но и такой критерий не свободен от ряда недостатков (см., в частности, пуб­ликации в «Независимой газете» 26.06.2002 и 14.05.2003). В связи с этим стоит отметить и тот факт, что упоминание в какой-либо статье ученого с мировым именем не всегда сопровождается наличием соответствую­щей ссылки в списке литературы на его оригинальные работы. По этой причине индекс «цитируемости» Ньютона, Фарадея, Максвелла, Шредингера и других гигантов мировой науки скорее всего окажется весь­ма низким. Это обстоятельство может влиять также и на индекс цитируемости  {191}  наших более близких современников, чье имя «прикреплено» к названиям уравнений или физических эффектов (уравнения Власо­ва, Гинзбурга-Ландау, черенковское излучение, эффекты Джозефсона, Мессбауэра и др.).

Проблема адекватного цитирования имеет и ряд других аспектов, в том числе и касающихся несоблюдения норм научной этики. Один из самых, пожалуй, знаменитых случаев подобного рода связан с именем Эйнштейна, который в своей работе 1905 г. по специальной теории отно­сительности просто не сослался на труды своих предшественников. В то же время в электронных и печатных СМИ это имя раскручено настоль­ко, что его повторение, скорее всего, превосходит на этом поле индекс цитируемости всех других ученых вместе взятых («Альберт Германо­вич, куда пиво ставить? — Поставьте справа. — Относительно Вас или относительно меня? — Относительно... — Гениально! — Так родилась на свет теория относительности.»).

В жизни современной науки неадекватное цитирование также имеет место, причем такие нарушения не всегда являются случайными. Быва­ет так, например, что автор работы в какой-то мере сначала цитирует предшественников, но в последующем ссылается только на эту свою ра­боту, тем самым сознательно замалчивая предшественников и нередко искажая при этом существо обсуждаемой проблемы. На одной из таких «новейших» историй стоит остановиться подробнее.

Как и всякая история, она имеет свою предысторию. В июле 1967 г. в журнале «Успехи физических наук» (1967, т.92, с.517) была опубли­кована статья В. Г. Веселаго «Электродинамика веществ с одновремен­но отрицательными значениями ε и μ». По существу, статья эта носи­ла методический характер, что видно уже из ее весьма немногочислен­ного списка литературы по сравнению с обычными обзорными статья­ми. В ней говорилось фактически о том, что такие вещества являются примером сред с отрицательной групповой скоростью, «необычные» оп­тические свойства которых отмечались ранее, в частности, в работах Л. И. Мандельштама, и других авторов, на которых В. Г. Веселаго более или менее правильно сослался.

В октябре 2002 г. в том же журнале УФН в рубрике «методические за­метки» В. Г. Веселаго в заметке «О формулировке принципа Ферма для света, распространяющегося в веществах с отрицательным преломлени­ем» пишет: «В работах группы ученых из Университета Сан-Диего [1,2] (Smith D.R. et al. Phys.Rev.Lett. 2000, v.84, p.4184; Shelby R.A., Smith D.R, Shultz S. Science 2001, v.292, p.77) сообщалось о практической реализации  {192}  композитных материалов, необычные электродинамические свойства ко­торых могут быть хорошо объяснены, если принять, что коэффициент преломления таких материалов отрицателен. Отрицательным значением коэффициента преломления могут быть охарактеризованы изотропные вещества, у которых фазовая и групповая скорости антипараллельны. Такая ситуация характерна, в частности, для веществ, у которых зна­чения диэлектрической и магнитной проницаемостей оба являются ска­лярами и имеют отрицательный знак [3] (Веселаго В. Г. УФН 1967, т.92, с.517)». Обратим внимание, что в данном случае никаких ссылок ни на Л. И. Мандельштама, ни на других авторов в заметке уже нет. Более того, в ее тексте читаем далее: «Хотя в [3] были достаточно полно из­ложены основные электродинамические свойства веществ с отрицатель­ным коэффициентом преломления, сами такие вещества в руках экспе­риментаторов отсутствовали. Указывалось, в частности, на возможность реализации одновременно отрицательных значений ε и μ в магнитных полупроводниках, однако эти попытки не увенчались успехом прежде всего в силу чисто технологических трудностей при изготовлении таких веществ. (Кроме магнитных полупроводников, в работе [3] указывалось еще на проводящие ферромагнетики, а также смесь из газовой плазмы и монополей Дирака — Примечание авт.)

Прорыв в данном направлении наступил совсем недавно, когда груп­па ученых из Сан-Диего [1,2] синтезировала искусственный композитный материал, который в диапазоне сантиметровых волн может обладать са­мыми различными, в том числе отрицательными, эффективными значе­ниями μ... Эксперимент, реализованный в [2], убедительно показал, что преломление электромагнитной волны на границе вакуума и такой композитной среды подчиняется закону Снеллиуса с отрицательным зна­чением n. Тем самым можно считать экспериментально подтвержденны­ми основные положения работы [3].»

Поэтому очевидно, что такое утверждение о «подтверждении основ­ных положений работы [3]» даже для неподготовленного читателя вы­глядело бы весьма странно, если бы автор работы [3] при этом сослался на более ранние работы других авторов, уже содержавшие эти «основные положения». По этой причине В. Г. Веселаго никаких ссылок и не делает, стараясь, как говорится, натянуть все одеяло целиком на себя, игнори­руя и основополагающие заслуги предшественников, и нормы научной этики.

Одновременно при этом искажается и физическая сущность рассмат­риваемых эффектов. Пытаясь отмежеваться от того «неудобного» для него  {193}  факта, что в физике давно известны периодические структуры, в которых в микроволновой (СВЧ) и оптической областях частот реализу­ется отрицательная групповая скорость, В. Г. Веселаго пишет: «Следует заметить, что сам факт антипараллель­ности фазовой и групповой ско­ростей давно реализован, например, в некоторых электронных устрой­ствах и обычно характеризуется термином «отрицательная групповая скорость». Однако такого рода устройства не могут быть охарактеризо­ваны определенными, тем более скалярными значениями ε и μ».

Обсуждение методического вопроса о целесообразности использова­ния тех или иных параметров для характеристики электродинамических свойств вещества равно как и проблемы создания различных искусствен­ных сред и устройств не является здесь нашей целью, однако нельзя не отметить специфическое своеобразие аргументации В. Г. Веселаго. Дело в том, что процитированные выше слова В. Г. Веселаго как раз справед­ливы и в отношении так взволновавших его искусственных композитных сред [1,2], которые являются анизотропными и никак не могут быть оха­рактеризованы скалярными значениями, т.е. говорить здесь о «прорыве в данном направлении», тем более с точки зрения основных физических принципов, вряд ли уместно, даже если это и очень хочется. Когда же на сессии Отделения физических наук РАН 26 марта 2003 года В. Г. Весела­го прямо спросили, являются ли эти композиты изотропными или анизо­тропными, он не нашел ничего лучшего как ответить, что этот вопрос не исследовался, хотя анизотропность этих материалов видна просто нево­оруженным глазом. Представьте себе человека, которому показывают обыкновенный футбольный мяч и спрашивают, шар это или куб, а он отвечает, что этот вопрос еще надо исследовать!

Однако это обстоятельство нисколько не смущает В. Г. Веселаго, кото­рый в тексте доклада на этой сессии, опубликованном в УФН 2003, №7, под названием «Электродинамика материалов с отрицательным коэф­фициентом преломления» (!) пишет: «Основы электродинамики матери­алов с отрицательным коэффициентом преломления достаточно полно изложены, в частности, в работах [3-6] (Здесь он ссылается на свои пуб­ликации — авт.). В этих работах было показано, что вещества с отрица­тельным коэффициентом преломления характеризуются также отрица­тельными значениями диэлектрической и магнитной проницаемостями. Существенно, что все эти утверждения относятся к изотропным матери­алам, для которых величины n, ε и μ — скаляры».

Группа ученых из Университета в Сан-Диего по какой-то причине дважды не вполне адекватно сослалась на работу В. Г. Веселаго (УФН,  {194}  1967 г.). В своей статье, опубликованной в журнале Phys.Rev.Lett 2000, v.84, p.4184, они пишут «Веселаго теоретически исследовал электроди­намические свойства сред с отрицательными ε и μ и заключил, что в таких средах драматически меняется характер распространения элек­тромагнитных волн из-за изменения знака групповой скорости, включая изменения эффектов Доплера и Черенкова, аномалии в рефракции и давлении света». В другой статье в журнале Science 2001, v.292, p.77 под названием «Экспериментальное подтверждение отрицательного ин­декса рефракции» эта ссылка идет в таком контексте: «Хотя все извест­ные естественные материалы имеют положительный индекс рефракции, возможность существования материалов с отрицательным индексом ре­фракции исследовалась теоретически (здесь идет ссылка на статью В. Г. Веселаго в УФН 1967 г. — авт.) и был сделан вывод, что такие материалы не нарушают никаких фундаментальных физических зако­нов».

Такая ссылка действительно способствует созданию ложного впечат­ления о том, что этот «вывод» сделал сам В. Г. Веселаго. Между тем в т. V Собрания трудов Л. И. Мандельштама (1879-1944) читаем: «Но мы знаем, что групповая скорость может быть отрицательной. Это означа­ет, что группа (и энергия) движется в сторону, противоположную на­правлению распространения фазы волны. Возможны ли такие случаи в действительности?

В 1904 г. Лямб придумал некоторые искусственные механические мо­дели одномерных «сред», в которых групповая скорость может быть от­рицательной. ... Но, как оказывается, существуют и вполне реальные среды, в которых для некоторых областей частот фазовая и групповая скорости действительно направлены навстречу друг другу. Это полу­чается в так называемых «оптических» ветвях акустического спектра кристаллической решетки, рассмотренных М.Борном. Возможность по­добного явления позволяет с несколько иной точки зрения подойти и к таким, казалось бы, хорошо известным вещам, как отражение и пре­ломление плоской волны на поверхности раздела между двумя непоглощающими средами. Протекание этого явления, при разборе которого о групповой скорости обычно вообще не упоминается, существенно зависит от ее знака».

Далее в лекциях Мандельштама еще на двух страницах (464-465) с формулами и рисунками приводится достаточно подробный анализ это­го явления с учетом знака групповой скорости. Поскольку содержание данного текста хорошо известно В. Г. Веселаго, то отсутствие у него адекватных  {195}  ссылок является не случайным недоразумением, а отражением вполне определенной позиции, характерной для некоторой части научно­го сообщества и позволяющей превращать процедуру объективного на­учного цитирования в недобросовестную рекламную кампанию.

Непосредственным следствием подобной позиции в рассматриваемом случае является такое вот прямо-таки директивное указание на стр. 69 журнала «Письма в ЖТФ» (2003, т.29, вып.1): «Основополагающей ра­ботой в теории отрицательно преломляющих сред следует считать ра­боту В. Г. Веселаго, опубликованную в 60-х годах». В результате такого коллективного сознательного и бессознательного рекламного творчества фигура «основоположника» избавляется от нежелательной «конкурен­ции» со стороны других ученых, имена которых при этом просто не упоминаются. Бывают случаи, когда здравствующие ученые достаточ­но четко реагируют в научной печати на подобные принижения их роли в конкретных научных исследованиях. Поскольку Л. И. Мандельштам не может участвовать в подобном процессе, то защита его научного имени от недобросовестного цитирования должна осуществляться теми живу­щими, кто дорожит его памятью и считает недопустимыми искажения подобного рода в отношении любого ученого.

Всей этой истории с неадекватным цитированием могло бы вообще не случиться, если бы еще при рецензировании статьи В. Г. Веселаго 1967 г. ему было указано на необходимость сослаться на Л. И. Мандельштама уже на первой странице этой статьи, где В. Г. Веселаго рассуждает о воз­можности существования сред с отрицательными значениями ε и μ, т.е. с отрицательной групповой скоростью, и об их отличии от обычных сред с положительной групповой скоростью. Этот пример еще раз напоминает нам не только о том, к чему могут приводить незначительные на первый взгляд перекосы в цитировании, но и о той ответственности, какая в свя­зи с этим ложится на редакторов научных изданий, рецензентов научных статей и на всех работников науки. Только осознанными и своевремен­ными совместными усилиями можно сохранить в науке ту атмосферу честного ей служения, без которого существование науки фактически невозможно.

А. А. Рухадзе, А. А. Самохин  {196} 

КАК Я ПОЗНАКОМИЛСЯ С КИРИЛЛОМ ПЕТРОВИЧЕМ СТАНЮКОВИЧЕМ

(Статья опубликована в украинском журнале

«Condensed Matter Phys.», 2004, v.7, N3 -

в номере, посвященном памяти Ю.Л.Климонтовича)

А. А. Рухадзе

Этот рассказ³⁶ в основном о Ю.Л.Климонтовиче, в меньшей степе­ни о В. П. Силине, двух обожаемых мною людей, и совсем немного о К. П. Станюковиче. Ю. Л. Климонтовича, с которым я дружил с начала 1959 года и до его внезапной смерти в конце 2002 года, на нашем семи­наре теоретического отдела ИОФАН в шутку (а в каждой шутке боль­шая доля истины) называли последним Больцманом современной фи­зики. В. П. Силина же, моего учителя, я (и, думаю, не только я) вообще считаю самым могучим интеллектом, с которым мне пришлось общаться. Но и К. П. Станюкович был не последним физиком, уравнение состояния вещества при взрыве — одно только уравнение Ландау-Станюковича чего стоит.

С Ю. Л. Климонтовичем я познакомился вначале 1959 года в доме у Силиных, частым гостем которых был и Ю. Л. Климонтович. В то вре­мя Юрий Львович и Виктор Павлович дружили и очень плодотворно работали в области кинетической теории флуктуации в плазме. Ох уж эти флуктуации, именно они и оказались яблоком раздора и привели к охлаждению отношений между ними. При этом каждый из них был не виноват и по-своему прав.

А дело было, как мне кажется, так. Юрий Львович в начале 1960 года получил из ЖЭТФ на рецензию статью Ю.А.Романова и Г.Ф.Филипова по построению квазилинейной теории колебаний плазмы исходя из ки­нетического уравнения Власова с просьбой Е.М.Лифшица «портфель ЖЭТФ переполнен и по возможности строго отнестись к рецензирова­нию». Такие просьбы были обычным делом, поскольку в те годы порт­фель ЖЭТФ действительно был переполнен. Юрий Львович статью держал довольно долго, и на это у него были предостаточные основа­ния. Ведь уравнение Власова не содержит флуктуации, а при построе­нии квазилинейной теории приходилось усреднять по случайным фазам  {197}  (либо по времени, как позже писал А. А. Веденов в сборнике «Вопросы теории плазмы» (вып. 3, стр. 203, Атомиздат 1963 г.). В конце концов Юрий Львович дал положительную рецензию и статью опубликовали причем, что весьма важно, после ее одобрения семинаром М. А. Леонтовича, на котором она докладывалась в мае 1960 года (ЖЭТФ 1961, т.40, №1, с. 123; статья поступила в редакцию после доработки в мае 1960 г.). Но в том же году на эту же тему появились две статьи³⁷ А. А. Веденова, Е. П. Велихова и Р. З. Сагдеева: первая, посвященная линей­ной теории плазменных неустойчивостей (УФН 1961, т.73, №4, стр.701), и вторая, посвященная нелинейной теории (Ядерный Синтез 1961, т.1, №2, стр.82). Совпадения, конечно, бывают, но в данном случае получен­ные в указанных работах уравнения квазилинейной теории совпадают с точностью до обозначений. Правда, проблема эта была актуальной, и не случайно в это же время в научной литературе появился ряд статей, по­священных выводу кинетического уравнения для плазмы с учетом тепло­вых флуктуации (J.Lenard, Ann. Phys., 1959, v.10, p.390; R. Balescu, Phys. Fluids, 1960, v.3, p.52; O. B. Константинов, В. И. Перель, ЖЭТФ, 1960, т.39, стр. 861; В. П. Силин, ЖЭТФ, 1961, т.40, стр.1769). Уравнения квазили­нейной теории были весьма сходны с полученными в этих работах, но только вместо тепловых флуктуаций в них фигурировали надтепловые флуктуации.

Так или иначе две статьи (Ю. А. Романова-Г. Ф. Филипова и А. А. Веденова-Е. П. Велихова-Р. З. Сагдеева) появились в печати в один и тот же год, причем первая из них с опозданием на год. К тому же очень вероятно, что первая еще в рукописи стала известна авторам второй статьи. Не говоря уж о том, что они слышали доклад по первой работе на семинаре Леонтовича. Важно напомнить, что в это время роль главного редактора по теоретическим работам в ЖЭТФ исполнял М.А.Леонтович, который, кстати, прекрасно понимал проблему необ­ходимости развития теории флуктуации в кинетике (ЖЭТФ 1935, т.5, стр.211), а А. А. Веденов, Е.П.Велихов и Р.З.Сагдеев были его учениками. Может быть, не так уже банально звучит русская пословица «Свои дети по-другому пахнут».

Всю эту историю я слышал от Виктора Павловича Силина и понимаю  {198}  его обиду на Юрия Львовича. Хотя Ю.Л.Климонтович ни в чем не виноват: во-первых, он не знал о работе А. А. Веденова, Е.П.Велихова и Р.З.Сагдеева, а во-вторых, вопрос о правомерности введения флуктуа­ций в кинетическое уравнение Власова и до сих пор остается спорным.

А теперь вернусь к К. П. Станюковичу. Это было на защите доктор­ской диссертации Ю.Л.Климонтовича в начале 60-х. Успешная защита отмечалась на его квартире по Ломоносовскому проспекту. Была позд­няя весна, теплые дни конца мая и я пришел на празднование с опозда­нием в красной фланелевой клетчатой рубашке без пальто. Почему-то дверь открыл К. П. Станюкович, уже изрядно выпивший. Увидев меня в красной рубашке, он воскликнул: «Если дурак, зачем вывеска?» Я как грузин этого вынести не смог, схватил этого маленького толстого чело­вечка за грудки и хотел показать ему «дурака». Но тут вмешался хозяин, Юрий Львович, и я отступил. Это было мое первое знакомство с Кирил­лом Петровичем Станюковичем, которое после перешло в солидарность — мы часто единым фронтом выступали за незаслуженно обиженных физиков-теоретиков.

Однако я хотел рассказать не о нем, а о Ю.Л.Климонтовиче и о В.П.Силине, об их искренней дружбе, которая оборвалась и невольно привела к разрыву очень плодотворного сотрудничества этих двух воис­тину талантливых физиков-теоретиков в расцвете их творческих сил.  {199} 

МЫЛЬНО-ПУЗЫРЬКОВЫЕ ТЕХНОЛОГИИ

Российские физики десятилетиями тратили деньги на проекты,

реализовать которые было невозможно

Анри Рухадзе, академик РАЕН

(Политический журнал №18 (21) от 31 мая 2004 г.

Интервью записал А.И.Лотов)

Мезонная фабрика в Пахре — уникальный инструмент для исследо­ваний в области ядерной физики высоких энергий. Понимая, что для ее создания денег никто не даст, в свое время Отделение ядерной фи­зики АН СССР обратилось в правительство с предложением создать мезонную пушку, чтобы сбивать мезонами американские спутники. Каждый из подписантов этой бумаги понимал, что придумать боль­шего абсурда невозможно, однако тогдашний министр обороны Дмит­рий Устинов попался на эту удочку. 24 декабря 1970 г. вышло поста­новление о создании нового научно-исследовательского центра. Акаде­мики понимали — когда выяснится, что мезоны в качестве космиче­ского оружия не годятся, деньги у них обратно не отберут.

В сказанном выше есть большая доля правды. Практика подобных взаимоотношений между учеными и правительством в СССР была типо­вой. Основы ее были заложены еще при Иосифе Сталине. В январе 1942 года, когда немцы во второй раз оказались под Москвой, генералисси­мус понял, что без научных технологий современную войну не выиграть. Американцы и немцы взялись за разработку атомной бомбы. Чтобы не отстать от них, Отец народов вложил в военную науку и в создание вы­соких технологий огромные деньги, и это себя полностью оправдало.

Вскоре, однако, необходимость в физических исследованиях резко спала. К середине 50-х стало ясно, что новой глобальной войны в бли­жайшее время не будет. Однако к этому времени по обе стороны океана уже существовали огромные исследовательские центры, которые научи­лись тратить деньги. Чтобы задействовать их, научная элита в СССР и в США раздувала слухи о разработках потенциальным противником но­вых видов сверхоружия. В результате мы получали на науку огромные деньги, создавали гигантские, никому не нужные установки, которые нередко и вовсе не работали.

Я не обвиняю ученых, которые на эти деньги покупали приборы, вы­числительную технику, создавали исследовательские стенды, развивая науку. Но государству они наносили экономический ущерб. Гонка воору­жений привела нас к экономическому соревнованию с Америкой, выиг­рать которое мы не могли.  {200} 

«Великий реформатор» Никита Хрущев попытался реформировать на­уку. Его приоритетом стала ракетная техника. В эту область инженер­ной науки он вложил огромные деньги, в результате чего мы значительно обогнали американцев. Хрущев сократил зарплаты ученым, резко умень­шил численность армии, пустил под нож авианосцы, почти прекратил авиационные атомные разработки и втянул страну в Карибский кри­зис. Однако политический век этого лидера оказался недолгим, и когда на смену ему пришел Леонид Брежнев, в СССР началась эпоха новых идей и сверхдорогих оружейных псевдонаучных проектов. Так, в рамках очередного научного блефа были начаты работы по созданию самолета-невидимки. Американцы для решения этой задачи изменили геометрию самолета, сделав его корпус с острыми углами (последние не видны ра­дару). Наши же ученые предложили сделать самолет, корпус которого от радиолокаторов скроет плазма. Такой самолет был создан в НИИ тепловых процессов. Более того, он был даже показан на авиасалоне в Жуковском. Однако использовать это новшество оказалось невозможно: плазменный агрегат требовал электропитания мощностью в один мега­ватт, в то время как силовая установка самолета способна выдать во внешние сети не более 100 киловатт, т.е. на порядок меньше, чем требо­валось.

Ученые, которые во имя развития науки отдавали себя на неосуще­ствимые проекты, не были какими-то монстрами. На глазах у всего на­рода страна тратила массу денег на столь же неразумные политические проекты. Это подталкивало физиков к естественному выбору — а почему бы и нам не сделать того же на благо науки? И пошли на блеф. Блефо­вали чуть ли не все, даже такие гениальные физики, как Нобелевские лауреаты академики Николай Басов и Александр Прохоров, и конструк­тор знаменитого зенитно-ракетного комплекса С-300 дважды Герой соцтруда академик Борис Бункин. Они понимали, что идут на обман, но продолжали строить гигантские, никому не нужные лазерные монстры.

В результате мы опередили американцев и в этом. Однако поддержи­вать заданный темп наша экономика уже не могла. Осознав это, аме­риканцы стали провоцировать нас, заявляя о своих новых супердоро­гих военных программах, хотя тратили они на них намного меньше, чем декларировали. Многие сообщения были откровенной дезинформацией. Откликнувшись на них своими научными разработками, мы помогли по­литикам окончательно разорить страну и привести ее к полному развалу. Последней каплей в этом процессе стала стратегическая оборонная ини­циатива (СОИ), основанная на использовании лазерных, рентгеновских,  {201}  корпускулярных и СВЧ пушек для уничтожения спутников. И наши, и американские ученые прекрасно понимали, что ничего подобного по­строить нельзя, однако тратили они намного меньше, чем мы. Посетив одну из установок, созданных в рамках отечественного варианта СОИ, а именно установку для мощного СВЧ излучения, «отец» атомной бом­бы академик Юлий Харитон сказал: «Я думал, что только мы пускаем деньги на ветер. Оказывается, вы это делаете успешнее. Ведь ракету или спутник можно сбить только другой ракетой, а лучом сбить ее нельзя. Это бред!». При этом он сам таким же бредом занимался, разрабатывая у себя лазерное оружие. Та установка, кстати, наиболее приближенная к созданию космического СВЧ оружия, обошлась государству в 90 милли­онов долларов. Для ее монтажа построили специальное здание без окон, вытянувшееся вдоль Варшавского шоссе на сто двадцать метров. Над землей оно поднялось на три этажа, еще два прятались под землей. Пра­вительственная комиссия приняла эту установку в 1982 году. Когда де­сятью годами позже я привез иностранцев, чтобы показать им предмет моей гордости, установка стояла в замерзшей на полметра воде.

Отмечу, что и все остальные проекты, о которых я говорю (а в истории советской науки их были десятки), стоили не меньше. Особенно преуспел на почве создания псевдонаучных проектов академик Евгений Велихов. Он активно участвовал в МГД проекте, который был инициирован пред­седателем Госкомитета по науке и технике академиком Владимиром Ки­риллиным, и получил большой кусок. С самого начала все понимали, что это блеф, но построили для реализации этой идеи огромные институты. Позже Велихов добавил к этому проекту новый, столь же «успешный» — зондирование поверхности земли МГД генераторами с целью определе­ния залежей полезных ископаемых. Лазерное оружие тоже его конек — столь же дорогая глупость. Позже на Всесоюзной конференции «За из­бавление человечества от угрозы ядерной войны» он весьма скептически высказался о лазерах: «Их возможности должны быть увеличены при­мерно в десять миллионов раз, прежде чем они станут эффективным противоракетным оружием»... Однако сам он именно за такую разработ­ку и взялся. Будучи квалифицированным физиком, Е. Велихов прекрас­но отдавал себе отчет, что берется за то, чего быть не может.

Еще один раздутый им псевдопроект — исследование поверхности фи­зических объектов с целью определения их характеристик. Свойства по­верхности определяют, например, начинку компьютеров — какие чипы в них использованы. На это тоже были пущены огромные деньги, но ниче­го из этого не вышло. Столь же бесплодной и дорогостоящей была выдвинутая  {202}  Велиховым идея всеобщей компьютеризации средних школ. В рамках проекта был разработан восьми разрядный компьютер «Корвет», который должны были поставить на поток, чтобы в течение нескольких лет насытить все отечественные средние школы. Деньги ухнули, постро­или и запустили соответствующие заводы, а школы так и остались ни с чем. Порок этой идеи состоял в том, что процесс компьютеризации должен идти снизу, а не сверху. Школа была не готова к тому, чтобы принять, эксплуатировать и обслуживать такой парк вычислительной техники, не было ни учебников, ни учителей.

Особняком в ряду псевдопроектов стоит миф о получении управляе­мой термоядерной реакции. Он служил прикрытием разработок термо­ядерной бомбы. На самом деле, если бы «термояд» был действительно нужен, его давно бы сделали. Однако дело стоит на месте. Сейчас гово­рят, что Д-Т реакции, в которых рождаются нейтроны, для этой цели не пригодны, лучше якобы перейти к реакциям, где нейтронов не бу­дет, т.е. от тяжелой воды надо переходить к литию. Для этого нужно создать плазму с температурой не в сто миллионов градусов, которые еще не достигнуты, а втрое больше. На самом деле и этот параметр ре­ализуем, просто не нужен сам термояд. Такая энергетика пока еще не востребована.

Трудно судить, так ли обстояло дело в остальных областях науки, но совершенно точно, что аналогичный механизм был задействован и в биологии. Сужу об этом по разработкам, которые так или иначе были связаны с физикой. Например, психотропное оружие, в отличие от био­логического оружия, распространяющего сибирскую язву, было туфтой. Как и идея снабдить милиционеров источниками сверхнизкочастотных акустических колебаний, которые вызывают у человека мгновенный шок и непреодолимую депрессию. Или воздействие на людей СВЧ излучения, изменяющего состав крови. Физика, однако, по сравнению с другими нау­ками в смысле псевдопроектов оказалась в особом положении, поскольку имела многочисленные рычаги воздействия на правительство и могла ка­чать такие деньги, которые химикам, например, и не снились. Правда, в последнее время масштабные псевдонаучные проекты появились и в хи­мии. Сколько сил и денег было вложено, к примеру, в разработку разных аккумуляторов! Уж когда было обещано, что скоро все автомобили пе­рейдут с бензина на аккумуляторы, но ничего подобного не произошло. В лучшем случае машина на батарейках проедет километров сто...

Сейчас речь пошла о водородной энергетике. Химики пытаются со­здать аккумуляторы, в которых можно накапливать водород. А потом,  {203}  соединяя его с кислородом, которого в атмосфере хоть отбавляй, по­лучать электроэнергию. Процесс экологически чистый, потому что в ре­зультате его образуется только вода. Однако рабочим веществом в таком аккумуляторе служит палладий, который в тысячу раз дороже золота. Не знаю, подешевеет ли со временем палладий, но американцы выде­лили под проект 500 миллионов долларов. Владимир Потанин под наш вариант проекта выделяет 35 миллионов долларов, столько же обещает добавить наше правительство. Интуитивно подозреваю, что это очеред­ной блеф!

Неосуществимость суперпроектов советских физиков для правитель­ства не было тайной. Оно шло на все эти расходы сознательно. Ученых было много, их надо было чем-то занять, создать для них рабочие места, чтобы утечка мозгов не привела их в военно-промышленный комплекс Запада. В российских работах по надуванию мыльных пузырей было занято около двух миллионов человек. Когда эти проекты были прекра­щены, все они остались без работы.

Сейчас политика правительства изменилась. На тот же самый тер­мояд выделяется настолько мало денег, что ученым не хватает даже на пропитание самих себя. Видимо, решив, что ученых не стоит доводить до крайности, правительство стало платить им зарплату, не отличающуюся по размеру от пособия по безработице. В результате научная молодежь ринулась на запад, заполняя там научные центры, а оставшаяся в науку не идет. Когда старики вымрут естественным путем (а ждать осталось недолго), проблема с наукой решится сама собой. Думаю, что через год-другой Академии наук уже не будет. Отраслевую науку эта участь уже постигла. Например, в ЦНПО «Вымпел», где раньше было занято около 60 тысяч человек, ныне работает максимум 10 тысяч. Сошли на нет все могущественные министерства, которые независимо от Академии наук развивали науку. Те из ученых, кто мог, уехали на Запад, а тех, кто остал­ся, с каждым годом становится все меньше. Последние, как и прежде, живут за счет все тех же псевдопроектов. Ими стали все существующие российские гранты по естественным наукам, ибо, получая эти мизерные деньги, никто из ученых на них ничего путного сделать не может.

Впрочем, не стоит останавливаться на мелочах, вернемся к глобаль­ным псевдопроектам. Европа уже давно находится в оппозиции к Аме­рике. Люди на этом континенте привыкли жить более экономно и раци­онально. Поэтому в оголтелой гонке вооружений между СССР и США они не участвовали и от этого сильно выиграли. Не только в том смыс­ле, что меньше потратились, — именно им достались плоды от наших  {204}  гиперпроектов. Европейцы получили возможность задаром приобрести все наши ключевые научные разработки. Их фирмы покупают наше лу­чевое оружие, которое из всех существующих видов оказалось самым перспективным.

Когда в 1980-х годах стало ясно, что лучевым оружием ракету не собьешь, возникло другое направление разработок — функциональное воздействие. СВЧ излучение способно нарушить логику работы систе­мы или провести ее перепрограммирование. Это направление имеет под собой хорошую базу. Компьютеры, которые управляют самолетом, ра­кетой, кораблем и сознанием людей, идут по пути уменьшения энер­гопотребления. Сейчас их энергочувствительность достигает десяти на­ноджоулей на квадратный сантиметр. Компьютер потребляет такую же энергию, и такая же по величине энергия способна вывести его из строя. Зачем, спрашивается, сбивать ракету, если достаточно нарушить систе­му ее управления. Это очень просто. Чип размером в несколько десят­ков микрон, попадая в зону действия СВЧ-поля, меняет свою проводи­мость и, следовательно, работоспособность. Поэтому с 80-х годов возник­ла новая идеология лучевой войны — функциональное поражение систем управления. Ученые Москвы, Нижнего Новгорода, Урала и Сибири, зна­комые с этой технологией, сегодня успешно продают ее на Запад. Фран­цузы и англичане закупают нашу военную технику совершенно открыто. Сейчас этот процесс стали немного зажимать, но поздно — все уже про­дано.

О том, как работает эта техника, можно прочесть, например, в кни­ге профессионального разведчика Джона Коулсмана «Комитет 300». В ней он рассказывает, как убили президента Пакистана Мохамеда Зия-Уль-Хака. Последний знал, что на него готовится покушение и всюду таскал за собой десять американских генералов, надеясь, что с ними он в безопасности. Тем не менее, когда в Карачи вместе со всей этой сви­той президент сел в самолет, тот после взлета вошел в штопор и упал. Все погибли. Свидетели этой катастрофы обратили внимание, что сразу после случившегося припаркованный близ аэропорта грузовичок удрал оттуда с бешенной скоростью. Есть подозрение, что самолет был сбит установленным на этом грузовике лучевым оружием, которое, как пи­шет доктор Коулеман, «разрабатывалось в СССР Анри Рухадзе и Юри­ем Виноградовым». Указывался и адрес, где велись эти разработки, но в этом Коулеман ошибся.

ЕЩЕ РАЗ ОБ ОТРИЦАТЕЛЬНОМ ИНДЕКСЕ

В ряде статей, опубликованных в 2004 году в журналах «Вестник РАН» (т.74, №11), «Успехи физических наук» (т. 174, №№4,6,9) и других научных изданиях, затрагиваются вопросы, касающиеся использования индекса цитирования и некорректных приемов при цитировании науч­ных работ. Поэтому мы решили в нынешний «год физики» продолжить обсуждение темы «отрицательного индекса», начатое в части III нашей статьи «Недоразумения и недобросовестность в науке». Мы считаем, что работники науки должны высказывать свое отношение к той нравствен­ной атмосфере, которая складывается в сфере их основной деятельности, и надеемся, что такое мнение разделяет большинство научного сообще­ства.

«Снова к основам» — так назывался текст за подписью М.Компана, опубликованный 15 декабря 2003 г. в информационном бюллетене «Пер­спективные технологии» (ПерсТ) с указанием номера выпуска 23 на ти­туле и 22 на остальных листах, который был снабжен подзаголовком «Левши выходят из тени» и повествовал о т.н. «материалах-левшах» (left-handed materials). Ниже полностью воспроизводится весьма примеча­тельный фрагмент этого текста:

Придуманные российским физиком В. Г. Веселаго в 60-х годах ([2] — В. Г. Веселаго. УФН, 1967, 92, в.3 с.517 — и ссылки в ней), эти вещества по некоторым своим свойствам, действительно, должны вести себя как антиподы привычных материалов. В 2000-2003 годах прошла вто­рая волна публикаций, вызванная первой успешной (хотя и очень искус­ственной) реализацией «левшей», например, [3] (R.A.Shelby, R.A.Smith, S.Schultz. Science, 2001, 292, p. 77). К этому сроку о первой волне пуб­ликаций уже помнили единицы, так что вторая волна для многих явилась неожиданным открытием. Отметим, что авторы открытия 2000 г. ссылались на работы В. Г. Веселаго, что давало повод гордиться успехами отечественной физики. Тогда же в 2000 году ПерсТ опубли­ковал интервью с Виктором Георгиевичем [4] (ПерсТ. 2000, 7, вып. 11, с.1). В публикации упоминались некоторые парадоксальные свойства этих материалов, например: обратный знак эффекта Доплера, прелом­ление света в обратную сторону (словно он испытывает отражение от нормали к поверхности) и уж совсем противоестественный об­ратный знак вектора Пойнтинга (так что волны должны бежать в сторону источника, возбуждающего волны).

Прежде чем комментировать этот фрагмент, приведем следующую выдержку из четвертой лекции Л. И. Мандельштама от 5 мая 1944 г., опубликованную  {206}  в томе V Собрания его трудов:

Пусть все эти условия выполнены и, следовательно, энергия переме­щается с групповой скоростью. Но мы знаем, что групповая скорость может быть отрицательной. Это означает, что группа (и энергия) движется в сторону, противоположную направлению распростране­ния фазы волны. Возможны ли такие случаи в действительности?

В 1904 г. Лямб придумал некоторые искусственные механические модели одномерных «сред», в которых групповая скорость может быть отрицательной. Сам он, по-видимому, не считал, что приведенные им примеры могут иметь физическое применение. Но, как оказывается, существуют и вполне реальные среды, в которых для некоторых об­ластей частот фазовая и групповая скорости действительно направ­лены навстречу друг другу. Это получается в так называемых «опти­ческих» ветвях акустического спектра кристаллической решетки, рас­смотренных М. Борном. Возможность подобного явления позволяет с несколько иной точки зрения подойти и к таким, казалось бы, хоро­шо известным вещам, как отражение и преломление плоской волны на плоскости раздела между двумя непоглощающими средами. Протека­ние этого явления, при разборе которого о групповой скорости обычно вообще не упоминают, существенно зависит от ее знака.

Далее Л. И. Мандельштам приводит вывод формул Френеля для слу­чая отрицательной групповой скорости и затем подчеркивает:

Вопросы, которые мы разобрали, являются чрезвычайно общими — это вопросы распространения колебаний. Как я уже подчеркнул, они относятся к колебаниям самого разнообразного типа. По существу, я бы сказал, это геометрия волнообразного движения, не связанная с той или иной физической природой объекта. Правда, распространение энергии уже несколько выходит из этого круга, так как это вопрос динамический.

При сравнении с этими выдержками из лекции Л. И. Мандельштама становится очевидной некомпетентность и недобросовестность автора текста в ПерсТ, не потрудившегося хотя бы взглянуть на упомина­емые им же самим ссылки в статье [2], в том числе и на работу Л. И. Мандельштама, и не прочитавшего, по-видимому, даже статьи [2], в которой В. Г. Веселаго на с.519 поясняет, что в дальнейшем он будет пользоваться термином «левое вещество» исключительно для краткости, имея в виду, что этот термин эквивалентен термину «вещество с отрица­тельной групповой скоростью».

В. Г. Веселаго мог бы подсказать бравшему у него интервью в 2000 году  {207}  для публикации в ПерсТ восторженному М.Компану, что искусствен­ная среда с отрицательной групповой скоростью уже более чем полвека используется в лампах обратной волны (ЛОВ) и что в анизотропных средах, о которых написал М.Компан, факт несовпадения направлений фазовой и групповой скорости известен уже на протяжении почти двух веков. Например, для двухосного кристалла еще в 1832 г. была предсказа­на У. Р. Гамильтоном и в 1833 г. экспериментально обнаружена Х. Ллойдом т.н. коническая рефракция, при которой падающий на границу раздела луч распадается на бесконечное число лучей, направленных по образу­ющим конуса с вершиной в точке падения луча на грань.

Но Виктор Георгиевич ничего этого не сделал и не выразил своего неприятия ложных утверждений М.Компана о том, например, что «аме­риканцы открыли необычный материал, выдуманный Виктором Веселаго». Между тем эти самые «американцы» в своей статье в Phys. Rev. Lett. 84, №18, 4184 (2000) совершенно недвусмысленно пишут, что сконстру­ированный ими материал «выдумал» отнюдь не В. Г. Веселаго: «Среда из расщепленных кольцевых резонаторов, недавно введенная Пендри и др. (IEEE Trans.MTT, 47, 2075 (1999)), дала нам возможность сделать мате­риал с отрицательной магнитной восприимчивостью, из которого левая среда может быть сконструирована, как это показано ниже». В то же вре­мя эти же авторы на той же 4184 странице Phys. Rev. Lett. со ссылкой на УФН 1967 года (английская версия — 1968 год) пишут, что Веселаго «тео­ретически исследовал электромагнитные свойства среды с одновременно отрицательными ε и μ и заключил, что такая среда имела бы качественно особые свойства для распространения волн, проистекающие от измене­ния знака групповой скорости, включая изменения эффектов Доплера и Черенкова, аномальную рефракцию и даже превращение радиационного давления в растяжение».

Подобное цитирование, без каких-либо упоминаний работ Л. И. Мандельштама и В. Е. Пафомова, который в 1959 году (ЖЭТФ, т.59, вып. 6) первый рассмотрел эффекты Доплера и Черенкова в случае отрицательной групповой скорости, может быть связано с тем, что американцы, по-видимому, и на самом деле думают, что до всего этого В. Г. Веселаго сам дошел своим умом и все перечисленные результаты принадлежат именно ему. В отличие от американцев В. Г. Веселаго эти работы знает — они цитируются в его статье 1967 года. Однако в последующих публикациях В. Г. Веселаго в УФН т. 172, №10 (2002) и т.173, №7 (2003) ссылка на В.Е.Пафомова при упоминании эффектов Доплера и Черенкова уже отсутствует — в полном соответствии с процитированным  {208}  ранее указанием С.И.Мысловского в журнале Письма в ЖТФ, т.29, вып.1 (2003) на то, что «основополагающей работой в теории отрицательно преломляющих сред следует считать работу В. Г. Веселаго, опубликованную в 60-х годах». Прискорбно и то, что ссылок на работу В. Е. Пафомова не оказалось в публикациях К. Ю. Блиоха, Ю. П. Блиоха (УФН, т.174, №4) и В. М. Аграновича (УФН, т.174, №6), хотя в первой из этих публикаций затрагивается вопрос о цитировании предшественников в работах Пендри (J.B.Pendry).

Нам неизвестны работы, в которых бы обращалось внимание на явно неадекватное цитирование предшественников в статьях В. Г. Веселаго и других увлеченных этим потоком авторов.

Недостаточное внимание к нарушению норм научной этики при ци­тировании научных работ может содействовать развитию некоего специ­фического процесса, который способен приносить вполне определенные плоды для заинтересованных в этом деятелей.

9 ноября 2004г. Президиум РАН постановил присудить премию имени В. А. Фока 2004 года Веселаго Виктору Георгиевичу (МФТИ Минобрнауки России) за цикл работ «Основы электродинамики сред с отрицатель­ным коэффициентом преломления» с таким вот обоснованием:

В этом цикле, начатом еще в 1966-1967 годах В. Г. Веселаго указал на весьма необычные электродинамические свойства сред, которые харак­теризуются одновременно отрицательными значениями электрической и магнитной проницаемостей. Эти свойства могут быть полностью объ­яснены и описаны, если принять, что такие вещества обладают отри­цательным значением коэффициента преломления n. В своих первых работах В. Г. Веселаго особо подчеркнул, что электродинамика веществ с отрицательным значением n представляет несомненный общефизиче­ский интерес и очень логично дополняет привычную нам электродина­мику веществ с положительными величинами n. Однако в то время еще не были известны вещества с отрицательными значениями n, и именно это обусловило достаточно спокойную реакцию на первые публикации В. Г. Веселаго, хотя значимость этих результатов уже тогда было оче­видна. Положение резко изменилось в 2000 году, когда группа ученых из университета Сан-Диего (США) создала искусственный композитный материал, обладающий отрицательными значениями диэлектрической и магнитной проницаемости и, соответственно, отрицательным значением n. Уже в первых экспериментах группы американских ученых были под­тверждены основные свойства этих материалов, указанные В. Г. Веселаго в его работах. Важно подчеркнуть, что американские ученые полностью  {209}  сослались в своих публикациях на статьи В. Г. Веселаго и сейчас он явля­ется общепризнанным основателем этого направления. Сейчас эта тема­тика бурно развивается, количество публикаций в ней измеряется сотня­ми в год, ежегодно проводятся международные конференции по данной тематике, причем В. Г. Веселаго получает многочисленные приглашения на участие в них в качестве приглашенного докладчика. Эксперимен­ты, проведенные в этой области, подтвердили предсказания В. Г. Веселаго о том, что плоскопараллельная пластина, выполненная из материала n=–1, обладает фокусирующими свойствами, подобно обычной вы­пуклой линзе. В настоящее время В. Г. Веселаго продолжает развивать данное направление. Им, в частности, обобщен принцип Ферма на слу­чай распространения электромагнитной волны сквозь среду с отрица­тельным n. Можно с полным основанием утверждать, что заложенные В. Г. Веселаго основы нового направления являются выдающимся вкла­дом в электродинамику сплошных сред. Свидетельством этого служит начавшийся процесс проникновения электродинамики сред с отрицатель­ным преломлением в учебно-научную литературу.

Процитированное выше «обоснование» показывает, к чему может при­водить всего-навсего неадекватное цитирование. Если бы В. Г. Веселаго и другие вовлеченные в этот процесс авторы в своих публикациях все­гда должным образом ссылались на Л. И. Мандельштама и других пред­шественников и вольно или невольно не способствовали проникновению ложных представлений в научное сообщество, то всей этой непригляд­ной истории могло бы и не быть. Мы считаем, что этот случай дол­жен получить надлежащую оценку научного сообщества, поскольку в нем проявилось не только некомпетентность и недобросовестность, но и неуважительное отношение к выдающимся ученым Л. И. Мандельштаму и В. А. Фоку, именами которых отечественная наука действительно может гордиться.

Сокращенный вариант этой статьи опубликован в газете «Научное со­общество» №2, 2005г.

А. А. Рухадзе, А. А. Самохин

Фотографии

ОТЕЦ — профессор математики, назвав­ший сына именем Анри в честь Анри Пуанкаре.

1938 год — Анри ученик 1-го класса, мечтавший превзойти самого А. Пуанкаре (об А. Эйн­штейне он тогда ничего не знал).

1948 год — Анри студент 1-го курса ФТФ МГУ, в генеральском тулупе, уверенный, что станет грузинским Эйнштейном (о том, что А. Эйнштейн, мягко говоря, обобрал А. Пуанкаре, Анри то­гда еще не знал).

1954 год — Анри аспи­рант 1-го го­да обучения теоретиче­ского отдела ФИАН.

И. Е. Тамм — руководитель аспиранта Анри, в ком­ментариях не нуждается.

В. П. Силин — 1952 год — таким был руководитель дипломни­ка Анри, ставший затем его учителем, а сам Анри «пер­вым учеником Лоренца».

Женя Ловецкий и Сталь Баканов — 1951 год, в этом году заро­дилась их долгая бескорыстная дружба.

1957 год — Тамара — же­на Анри; диссертация еще не готова, зато ка­кую красавицу отхва­тил!

1965 год — Тамара с Зурабом, счастливая семья; вернулись бы эти годы и это счастье.

1962 год — Первая Кауровка, слева направо: Анри, В. П. Си­лин, П. С. Зырьянов, Ю. Л. Климонтович, А. В. Гуревич («тогда все были молодыми»...)

1957 год — В. Л. Гинзбург, не взявший Анри на работу в теоретический отдел ФИАН. Позже Анри напишет кни­гу и станет соавтором Лау­реата Нобелевской Премии.

1961 год — В.И.Векслер, тот самый Володька Векслер из «Педагогической поэмы», изобретатель принципа автофазировки, которого Анри так и не научил физике средней школы.

М. С. Рабинович и Я. Б. Файнберг. Этим людям Анри обязан: первому занятием плазмой, а второму — плазменной СВЧ электроникой.

1970 год, В. П. Силин — «учитель», как он по­хож на Маркса!

1980 год — 50-летие Анри, как всегда «учитель» с ним и хотя Анри уже доктор наук, но, увы, не Анри Пуанкаре.

Н. Г. Басов и А. М. Прохоров — советские родители лазеров. Анри долгое время был «слугой двух господ» до тех пор пока Н. Г. Басов открыто не заявил, что надо распустить АН и провести новые че­стные выборы по заслугам и без учета 5-го пункта.

А. М. Игнатов (в центре) и А. Ф. Александров (слева), которым Анри «завещал» теоретический отдел ИОФАН и кафедру физиче­ской электроники.

А. И. Исаков, о котором Ан­ри написал: «Я никому ни­чего не должен за исключе­нием В. П. Силина, и еще А. И. Исакова — за доброту».

П.С. Стрелков и М.В. Кузелев — продолжатели главной цели всей жизни Анри — плазменной релятивистской СВЧ электроники.

60-летие Анри, а он все еще «первый ученик Лопена» — В.П.Силина.

Анри сегодня, Тамары уже нет, но жить надо!...

Это тоже произведение Анри совместно с Тамарой: семья до­чери Нателлы (зять Заза и внук Лука) и семья сына Зураба (невестка Оля, внук Костя и внучка Ксюша).

КОРОТКО ОБ АВТОРЕ

АНРИ АМВРОСЬЕВИЧ РУХАДЗЕ — известный российский физик-теоретик, заслуженный деятель науки России, академик Академии есте­ственных наук России, доктор физ.-мат. наук, дважды лауреат Государ­ственной премии СССР, лауреат премии им. М. В. Ломоносова I степени МГУ, специалист с мировым именем в области электродинамики мате­риальных сред, физики плазмы и плазменной электроники, профессор МГУ и главный научный сотрудник ИОФ РАН.

А. А. Рухадзе с отличием закончил в 1954 году Московский инженер­но-физический институт и был рекомендован в аспирантуру Физиче­ского института им. П. Н. Лебедева, где началась его научная деятель­ность под руководством академика И. Е. Тамма в области мезодинами­ки — теории дейтрона с векторным взаимодействием в приближении Тамма-Данкова. А. А. Рухадзе удалось впервые в мире построить пол­ностью перенормированную теорию дейтрона.

С 1958 г. основное направление исследований А. А. Рухадзе было свя­зано с развитием электродинамики сред с пространственной дисперсией и ее приложениями к физике неравновесной плазмы и плазмоподобных сред. В его работах, совместно с В. П. Силиным, впервые были сфор­мулированы общие основы электродинамики сред с пространственной дисперсией и вскрыта природа магнитной проницаемости сред как про­явление такой дисперсии. По результатам этих работ были написаны известная монография «Электромагнитные свойства плазмы и плазмо­подобных сред» (совместно с В. П. Силиным) и учебник «Основы элек­тродинамики плазмы» (совместно с А. Ф. Александровым и Л. С. Богданкевич). За создание этого учебника коллектив авторов в 1991 г. был удо­стоен Государственной премии СССР. В 1984 году английский перевод учебника был издан в ФРГ издательством «Шпрингер».

Крупный вклад А. А. Рухадзе внес в теорию колебаний и устойчиво­сти неравновесной и неоднородной плазмы. Совместно с В. П. Силиным им была развита асимптотическая теория колебаний неоднородных сред и сформулированы «правила квантования» для определения спектров колебаний и анализа их устойчивости. Результаты этих исследований во­шли в монографии: «Волны в магнитоактивной плазме» (опубликована совместно с В. Л. Гинзбургом и переведена на английский и болгарский языки) и «Колебания и волны в плазменных средах» (опубликована сов­местно с А. Ф. Александровым и Л. С. Богданкевич).

А. А. Рухадзе по праву считается создателем релятивистской плаз­менной СВЧ электроники. Им совместно с учениками — теоретиками и экспериментаторами — были развиты не только теоретические осно­вы этой области науки, но и реализованы уникальные плазменные ге­нераторы когерентного электромагнитного излучения. За цикл работ по релятивистской СВЧ электронике А. А. Рухадзе вместе с А. Ф. Алексан­дровым и В. И. Канавцом в 1989 г. была присуждена Ломоносовская Пре­мия МГУ 1-й степени. Работы А. А. Рухадзе в этой области обобщены в монографиях: «Физика сильноточных релятивистских электронных пуч­ков» (совместно с В. Г. Рухлиным и С. Е. Россинским) и «Физика плот­ных электронных пучков в плазме» (совместно с М. В. Кузелевым), по­следняя издана и во Франции на английском языке в 1995 году.

А. А. Рухадзе были заложены основы новой области физики газово­го разряда — физики разряда в излучающей плазме. Сформулированы условия трансформации большой доли электрической энергии, вклады­ваемой в газовый разряд, в оптическое излучение в широкой области спектра. На основе развитой теории таких разрядов были созданы эф­фективные газоразрядные источники света для энергетической накачки мощных газовых лазеров. За эти работы А. А. Рухадзе, в коллективе со­авторов, был награжден Государственной премией СССР в 1981 г. По результатам работ написана монография «Физика сильноточных источ­ников света» (совместно с А. Ф. Александровым).

А. А. Рухадзе автор более 400 научных работ, в том числе почти 40 об­зоров и монографий. Под его руководством защищены 66 кандидатские диссертации, среди его учеников — 30 докторов наук.

А. А. Рухадзе — член редколлегий журналов «Прикладная физика» и «Краткие сообщения по физике» (ФИАН); член международных коми­тетов: школы ICTP и конференций ICPIG.

За плодотворную научно-педагогическую и активную общественную работу А. А. Рухадзе награжден орденами «Трудового Красного Знаме­ни» и «Знак Почета», медалями «За трудовую доблесть» и «Ветеран труда». В 1999 году А. А. Рухадзе избран почетным доктором Софийско­го университета им. В. К. Охридского (Болгария).

Rukhadze Ami Amvrosievich

Personal:

Date of birth: 9 July 1930, Tbilisi, Georgia

Nationality: Georgian

http://ph-elec.phys.rnsu.su/rukhadze.html

e-mail:rukh@fpl.gpi.ru

Education / degrees:

Physicist, Moscow State University, 1954. Grad. with first-class honor diploma.

Candidate for Phys.-Math. Sciences, 1958, Lebedev Physics Institute, Moscow.

Doctor of Phys.-Math. Sciences, 1964, Lebedev Physics Institute, Moscow.

Prof, of Electronics, 1971, Moscow State University.

Work activity:

1948-1954 Student of Moscow State University.

1954-1957 Post-grad. Stud, of Lebedev Physics Inst, Moscow.

1954-1955 Assistant Prof., Moscow Engineering Physics Inst.

1957-1958 Scientific worker of Physical Energetic Inst., Obninsk.

1958-1982 Lebedev Physics Institute, Moscow, Scientific worker, Head of Sector, Head of Lab.

1966-1971 Deputy Professor, Moscow State University.

1971-1996 Pull Professor, Moscow State University.

1982-1995 General Physics Institute, Moscow, Head of Lab., Head of theoretical department.

1995-1996 General Physics Institute, Principal investigator.

1996-2001 Pull professor Moscow State University. General Physics Institute, Principal investi­gator.

2001-present General Physics Institute, Principal investigator. Research Objectives:

1. Electrodynamics of Material Media, in Particular Plasma Electrodynamics.

2. Kinetic Theory of Plasma and Gases, Quantum Kinetics.

3. Stability Theory of Nonequilibrium Media, Plasma Instability.

4. Physical Electronics, R,elativistic High Power Electronics.

Membership, Professional Activities:

1. Member of Scientific Problem Council of RAS on Plasma Physics.

2. Member of Scientific Problem Council of RAS on Relativistic Electronics.

3. 1983-present Member of Scientific Council for doctor dissertations of General Physics In­stitute.

4. Member of Moscow Physical Society and editorial board of its journal.

5. 1971-present Member of Scientific Council for doctor dissertations of Physics Department of Moscow State University.

6. Member of editorial board of journal «Kratkie Soobshenia fisiki».

7. Member of Russian Academy of Natural Sciences.

Books:

1. Silin V.P., Rukhadze A.A. «Electromagnetic Properties of Plasma and Plasma-like Media», Moscow, Pub. House «Atomizdat» (1961).

2. Ginzburg V.L., Rukhadze A.A. «Waves in Magnetoactive Plasma», Moscow, Pub. House «Nauka» (1970, 1975); English transl. Handbook Physics v.49, «Springer Verlag», (1972); Bolgarian transl. (1972).

3. Alexandrov A.F., Rukhadze A.A. «Physics of High Current Light Sources», Moscow, Pub. House «Atomizdat» (1976).

4. Alexandrov A.F., Bogdankevich L.S., Rukhadze A.A. «Principles of Plasma Electrodyna­mics», Moscow, Pub. House «Visshay Skola» (1978, 1988), English Transl. «Springer Verlag», Heidelberg(1984).

5. Rukhadze A.A. et al «Physics of High Current Electron Beams», Moscow, Pub. House «Atomizdat» (1980).

6. Kuzelev M.V., Rukhadze A.A. et al «Nonequilibrium Resonance Phenomena in Plasma Radiophysics», Moscow, Pub. House «Nauka» (1982).

7. Alexandrov A.F., Bogdankevich L.S., Rukhadze A.A. «Waves and Oscillations in Plasma-like Media», Moscow, Pub. House Moscow University (1990).

8. Kuzelev M.V., Rukhadze A.A. «Electrodynamics of Dense Electron Beams in Plasma», Moscow, Pub. House «Nauka» (1990). English completed edition «Plasma Free Electron Lasers» Edition Frontier Paris (1995).

9. Alexandrov A.F., Rukhadze A.A. «Lectures on Electrodynamics of Plasma-like Media», Moscow, Pub. House Moscow University (1999 — part I, 2002 — part II).

10. Kuzelev M.V., Rukhadze A.A., Strelkov P.S. «Plasma Electronics», in «Low Temperature Plasma Encyclopedia, vol. IV», Moscow, Pub. House «Nauka» (2000).

11. Kuzelev M.V., Rukhadze A.A., Strelkov P.S. «Plasma Relativistic Microwave Electronics», Moscow, Pub. House «Bauman Tech. Univ.» (2002).

Articles: more than 400 scientific articles and 40 scientific reviews. Government Awards:

1. State Prize Winner 1981.

2. Lomonosov Prize Winner 1989.

3. State Prize Winner 1991.

4. Order «Sign of Honor» 1971.

5. Order «Labour Bunner» 1981.

6. Medals «Distinguished scientist» (1970) and «Veteran labour» (1990).

7. Medals «Honoured science labour of Russia» (1991) and «For successes in science and technology» (1996).

8. Doctor honores Causa Sofia University (1999).

Students: 66 Candidates and 30 Doctors of Sciences.

ОГЛАВЛЕНИЕ

Добро пожаловать на семинар теоретического отдела
ИОФАН!

Под руководством А. А. Рухадзе

Семинары проводятся каждую среду в 10.59 в конференц зале ИОФАН.

Литературно-художественное издание

РУХАДЗЕ Анри Амвросьевич

СОБЫТИЯ И ЛЮДИ (1948-1991 годы) Продолжение: 12 лет спустя

Издание четвертое, исправленное и дополненное

Типография ордена «Знак почета» издательства МГУ

119992, Москва, Ленинские горы

Заказ № 293 Тираж 300 экз.