УДК 882.3

ББК 84 (2Рос=Рус)

Г 67

Федеральная программа книгоиздания России

Горобец Б.С. Г 67 Круг Ландау. — М.; СПб.: «Летний сад», 2006. — 656 с. ISBN 5-98856-004-0

Академик Л.Д. Ландау (1908-1968) — гениальный советский физик, лауреат Нобелевской премии. Он — автор теорий фазовых переходов и сверхтекучести, матрицы плотности, первооткрыватель диамагнетизма электронов в металлах и затухания «без трения» волн в плазме и многого другого. Создал сильнейшую в мире школу теоретической физики, многотомный курс этой науки (совместно с Е.М. Лифшицем и Л.П. Питаевским), изданный на 20 языках. Жизнь Ландау — это размахи между триумфами и трагедиями. Он — всемирно известный ученый с 20 лет; муж первой красавицы Харькова, живущий с ней по своей «теории свободной любви»; инициатор борьбы против военно-прикладной физики в Украинском физико-техническом институте (УФТИ), приведшей к разгрому УФТИ, арестам и расстрелам ряда его сотрудников; узник тюрьмы НКВД проведший в ней год за участие в подготовке антисталинской листовки и вызволенный оттуда П.Л. Капицей; Герой Социалистического Труда и лауреат Сталинских премий за расчеты атомной и водородной бомб; в 54 года — жертва автокатастрофы, лишившей его радостей жизни и творчества и приведшей к смерти в 60 лет. Анализируются черты характера Ландау: искренность и неудержимое стремление к истине, рационализм и систематичность, эгоцентризм и авторитарность. Дается научно-популярное изложение основных достижений Ландау в физике, имеется раздел, посвященный ошибкам Ландау (компиляция по литературным данным). Включены очерки о крупнейших физиках-теоретиках школы Ландау — Е.М. и И.М. Лифшицах, А.С. Компанейце, А.Б. Мигдале, В.Л. Гинзбурге, А.А. Абрикосове и И.М. Халатникове. В Приложении приведены архивные материалы: документы из дела расстрелянных физиков Л.В. Шубникова и Л.В. Розенкевича, протоколы допросов Ландау, справка КГБ со стенограммами «прослушек» и доносов на Ландау, лекция Е.М. Лифшица о Ландау и другое.

О великом физике
Льве Давидовиче Ландау

(предисловие физика-теоретика, ФИАН-ИОФАН-МГУ)

Я не принадлежу к школе Л.Д. Ландау, хотя считаю его своим косвенным учителем, поскольку все советские физики-теоретики (и не только советские) учились и до сих пор учатся на единственном и непревзойденном полном курсе «Теоретической физики» Ландау-Лифшица¹. Я вряд ли имею моральное право высказываться о Ландау. Но поскольку в книге Б.С. Горобца упоминается моя фамилия, я написал по его просьбе о своих встречах с Л.Д. Ландау и впечатлениях о нем.

Прежде всего я хотел бы кратко высказаться о самой книге Б.С. Горобца. Книга в целом мне понравилась. В отличие от книг К. Ландау-Дробанцевой и М. Бессараб, она в большей части основана на документированных фактах и эмоций в ней немного. И даже в тех местах, где автор дает волю эмоциям, они представляются оправданными и совпадают с моими эмоциями и не только с моими. Другими словами, мне книга показалась достаточно объективной и, что весьма важно, доброжелательной по отношению к упомянутым героям. Это очень кропотливый, тонкий и нужный труд. Уверен, что книгу с интересом прочтут физики, и не только они, и дадут ей высокую оценку.  {4} 

Первый раз я увидел Л.Д. Ландау 1-го сентября 1948 года на встрече студентов 1-го курса Физико-технического факультета (ФТФ) МГУ с преподавателями факультета. Запомнился его ответ на вопрос одного из студентов: «Получатся ли из нас физики по окончании факультета»? Он был очень интересным: «Здесь из Вас сделают настоящих физиков. Но после окончания этого факультета инженером, либо математиком Вы уже стать не сможете. Здесь так закрутят Ваши мозги». (Здесь и ниже изречения приводятся по памяти и могут быть не совсем точными.) Это было лишь мгновение. Более серьезно я уже увидел и услышал Л.Д. Ландау осенью 1949 года, когда он нам, студентам второго курса в 3-м семестре прочитал «Механику» (1-й том знаменитого курса «Теоретической физики)¹. Уложился он в семь лекций — сжато, лаконично и очень понятно сказав все необходимое. Читал потрясающе, жестикулируя не только руками, но и губами. Это был монолог одного актера и, одновременно, гениального лектора. Сдал я экзамен по «Механике» досрочно и на отлично в декабре, и с тех пор на факультете Л.Д. Ландау (впрочем, как и П.Л. Капица) не появлялся.

Встретился я с Л.Д. Ландау примерно через год, весной 1952 года при сдаче экзамена его знаменитого теор-минимума по «Математике—1». Это был очень тяжелый экзамен, который длился более 2 часов в его квартире в Институте физпроблем на втором этаже. Сдал успешно, поскольку он мне велел готовиться к экзамену по «Теории поля», а «Механику» зачел, приняв во внимание успешную сдачу экзамена ему на факультете². Это был мой первый и последний экзамен, поскольку осенью 1951 года факультет ликвидировали, а меня перевели в Московский  {5}  Механический Институт (ММИ, позже МИФИ, который я и окончил весной 1954 года). Для меня это был тяжелый удар; я обратился к Л.Д. Ландау за помощью — перевести меня на физфак МГУ. Он ответил, что этого сделать он не может, и добавил: «Вы можете продолжать со мной контакты, будучи даже в мукомольном институте».

Я не хотел учиться в ММИ и целый год протестовал, пока Е.Л. Фейнберг не явился мне добрым ангелом: он привел меня в ФИАН, с которым и связана моя судьба с осени 1952 года. Я стал дипломником В.П. Силина, моего учителя и наставника, физика с интеллектом, мало чем уступающим интеллекту самого Л.Д. Ландау (я так считаю).

Мои контакты с Л.Д.Ландау практически прекратились, хотя я продолжал постоянно посещать его семинары до 1956 года включительно, а позже — из-за работы над диссертацией — иногда.

Мне вспоминается Международная конференция физиков-теоретиков, состоявшаяся в 1956 году в Москве. На ней ведущую скрипку играл Л.Д. Ландау. Я наблюдал его дискуссии с П.Дираком и другими знаменитыми физиками. Л.Д. Ландау был выше всех, и это не только мое мнение.

А теперь я хочу рассказать о моих наблюдениях того, что порой происходило на семинарах Ландау. Здесь он был довольно категоричен и порой груб с докладчиками. Его всесторонне образованный ум мгновенно, с первых же слов схватывал мысль докладчика, и в более чем 50% случаях он «скидывал» докладчика с трибуны со словами: «Бред сивой кобылы». Но порой, правда, в очень редких случаях, Ландау оказывался неправ — и все равно никакие «адвокаты» не могли помочь докладчику. Именно так произошло с А.И. Ахиезером осенью 1953 года, когда он попытался ввести пространственную дисперсию диэлектрической проницаемости среды. Он только успел сказать: «Если диэлектрическая проницаемость зависит от частоты поля, то почему она не может зависеть также и от волнового вектора?».  {6}  Л.Д. Ландау сразу же прервал его со словами: «Чушь! Как может показатель преломления среды зависеть от показателя преломления?». Не помог и Е.М. Лифшиц, поддержавший Ахиезера.¹ Тогда казалось, это было случайным заблуждением Л.Д. Ландау: он отождествил диэлектрическую проницаемость с оптическим случаем, считая ее квадратом показателя преломления среды. Но оказалось, что было более серьезное недопонимание, ибо в томе «Электродинамика сплошных сред» (1957) оно усугубляется. Л.Д. и Е.М., по-видимому, в то время не понимали, что магнитная проницаемость (как и вообще магнитный момент среды) есть понятие, справедливое лишь в статическом пределе, т.е. в условиях сильной пространственной дисперсии. В §60 авторы приводят рассуждения, что, по-видимому, в оптической области частот магнитная проницаемость стремится к единице (не определяется при этом, что понимается под оптической областью частот). Более того, в § 62, посвященном соотношениям Крамерса-Кронига, авторы приходят к выводу, что для термодинамически равновесных сред в статическом пределе диэлектрическая проницаемость всегда больше единицы, исключая тем самым сверхпроводники (?) Это тоже результат того, что в то время авторы не понимали роли пространственной дисперсии диэлектрической проницаемости. Рассуждения и формулы в этом параграфе, относящиеся к магнитной проницаемости, неверны.

Говорят, «только боги не ошибаются». Но ведь Л.Д. Ландау вместе с Е.М. Лифшицем ошиблись. Значит, и боги ошибаются. Непонятно только, почему в посмертных изданиях  {7}  курса «Электродинамики сплошных сред» добавлен раздел с пространственной дисперсией диэлектрической проницаемости, написаны правильные соотношения, а в параграфах без учета такой дисперсии, написанных еще в 1957 году, исправления не внесены?

Второе важное недопонимание Л.Д.Ландау относится к кинетическому описанию систем с кулоновским взаимодействием частиц. Л.Д. Ландау первый понял неприменимость для них Больцмановского параметра идеальности («газовости»), и в 1936—37 годах ввел правильный критерий «газовости» для кулоновских систем. Но вот кинетическое уравнение для электронного газа он записал, следуя Больцману, т.е. это — уравнение Лиувилля с правой частью в виде интеграла столкновений Ландау. Через год, в 1938 году А.А. Власов сформулировал свое знаменитое уравнение с самосогласованным полем. Тогда Л.Д. Ландау, как мне кажется, все понял — понял свою ошибку. Ведь он — автор теории фазовых переходов — был хорошо знаком с понятием самосогласованного поля. Это была большая досада, обида на самого себя, которую он не мог себе простить в течение многих лет. И она проявилась в известной статье 4-х авторов, опубликованной в ЖЭТФ в 1946 году, представляющей неприглядную страницу в жизни Л.Д. Ландау¹. Именно Ландау, а не других 3-х авторов, которые недостаточно вникли в проблему и подписались, доверяя его авторитету. Как написал впоследствии В.Л. Гинзбург: «Я тогда был молодым физиком и счел за честь подписаться под статьей таких выдающихся физиков». Каждому было лестно стать соавтором Л.Д. Ландау. А им двигала глубокая обида на самого себя за упущенное; ведь синица была не в небе, а в руках у него, и он ее упустил. В книге Б.С. Горобца об этой истории написано довольно подробно, я здесь добавил лишь мое восприятие  {8}  переживаний Л.Д.Ландау и кажущиеся мне мотивы его поступков¹.

Наконец, третье недопонимание, которое присуще всем изданиям «Курса теоретической физики», как до, так и после смерти Л.Д. Ландау. Это вынужденное излучение, о котором нет речи ни в классической «Теории поля», ни в «Электродинамике сплошных сред». Этот термин встречается лишь в томах по «Релятивисткой квантовой теории», написанных уже без участия Л.Д. Ландау. По-видимому, как сам Л.Д. Ландау, так и его соавторы недостаточно глубоко вникли в проблему и считали, что вынужденное излучение — чисто квантовое явление, предсказанное Эйнштейном. Хотя в самой работе Эйнштейна четко написано, что он теорию известного классического явления обобщил на квантовый случай. Классические усилители-генераторы радиоизлучения известны были еще с самого начала прошлого века, и это хорошо знали, если не сам Л.Д.Ландау, то Е.М.Лифшиц и другие его соавторы. Более того, представляется, что Л.Д. Ландау и Е.М. Лифшиц различали теорию неустойчивости и теорию вынужденного излучения. Иначе, как объяснить стабилизацию неустойчивости течения разрыва (с подачи С.И. Сыроватского) при скоростях больше скорости звука (см. «Гидродинамику» Ландау—Лифшица), когда неустойчивость от апериодической переходит в излучательную (вынужденное черенковское излучение при сверхзвуковом тангенциальном разрыве). Кстати, в задаче к соответствующему параграфу упомянутой книги показывается, что звук действительно излучается с поверхности разрыва.  {9} 

Хочу кратко рассказать еще об одной стороне творчества и личности Л.Д. Ландау. Он создал свой знаменитый семинар по теоретической физике, который был источником информации о новостях науки в первую очередь для него самого. Все ученики Л.Д. Ландау (а иногда и приглашенные гости) рассказывали Ландау новости науки. А он своим глубоким умом часто видел намного больше докладчика на заданную тему, либо автора докладываемой работы. Так было при обнаружении Ли и Янгом нарушения СРТ-инвариантности. (симметрии пространства при определенных ядерных реакциях). Тогда по предложению Ландау Б.Л. Иоффе было поручено разобраться в следствиях, вытекающих из этого. Эта история описана в книге Б.С. Горобца, и особо полно — в книге самого Б.Л. Иоффе «Без ретуши». Я хочу только заметить, что, пока Б.Л. Иоффе раскачивался (ему понадобилась неделя), Л.Д. Ландау все понял, и за одну ночь (а может быть, и час) все сделал, и на следующий день опубликовал свою знаменитую работу по комбинированной четности. Острый и быстрый ум Л.Д. Ландау порой не позволял ему осознать ценности чужого первого толчка, который давал гению Ландау возможность сделать решающий шаг к открытию.

Так было и с теорией Ферми-жидкости Ландау. Я не знаю, докладывались ли работы В.П. Силина по теории электронного спектра металлов (опубликованные в ЖЭТФ в 1952—1955) на семинаре Л.Д. Ландау, но Е.М. Лифшиц знал о них и, думаю, он рассказал об этом Л.Д., который сразу же увидел возможность обобщения на случай жидкости, что и было им сделано в 1956 году. В работе Л.Д. Ландау есть ссылки на работы В.П. Силина — говорят, что это заслуга Е.М. Лифшица.

Зачем я привел именно эти примеры? Их можно было привести и больше, но эти мне ближе, и я был их свидетелем. Я только хотел отметить, что, хотя Ландау был велик и как физик, и как учитель — но вместе с тем он был человеком, и «ничто человеческое ему было не чуждо».

И, наконец, о книге К. Ландау-Дробанцевой, о которой много написано в книге Б.С. Горобца. Да, эта книга позорна  {10}  так же, как позорна статья 4-х академиков с критикой работ А.А. Власова. Позорят автора те страницы книги, на которых поливаются грязью многие выдающиеся физики из окружения Л.Д. Ландау, особенно Е.М. Лифшиц. В каких только грехах его не обвиняют: и в научном плагиате и даже в воровстве денег и подарков Л.Д. Ландау. Чушь собачья! И это — о человеке, глубоко порядочном и искренне преданном Л.Д. Ландау, так много сделавшем для него не только при жизни, но и после его смерти.

Но по книге видно, что она написана женщиной, умственно сильно ограниченной, которая не могла оценить гения Ландау и высокий интеллект его окружения. Она была красивой и здоровой женщиной, которой нужен был здоровый мужчина, а не просто научное сообщество. По-видимому, Л.Д. Ландау особой сексуальностью не отличался. Он на себя «наговаривал» о своих увлечениях женщинами, а она ему верила и глубоко ненавидела его и его окружение, считая, что они у нее отнимают то, что по закону принадлежит ей. Это мое предположение, но, думаю, что книга Коры Ландау — это плод обманутых надежд обычной русской бабы, озлобленной в первую очередь на себя, а потом и на мужа за те байки о женщинах, которые он выдумывал. Можно только ее жалеть, а КГБ здесь не при чем.

Доктор физико-математических наук, профессор

А.Рухадзе,

лауреат Государственных премий и премии имени

М.В.Ломоносова 1-й степени,

заслуженный деятель науки России

ФИАН-ИОФАН, Физический факультет МГУ имени М.В.Ломоносова,

Москва, август 2005 г.

Книга посвящается памяти академика
Евгения Михайловича Лифшица — выдающегося физика
и классика мировой научной литературы,
ближайшего друга Л.Д.Ландау

От автора

«Кому подобное не интересно, тот и читать не станет,
такая мысль утешает».

В.Л. Гинзбург¹

П

риближается 100-летний юбилей главного героя этой книги — великого советского физика Льва Давидовича Ландау. Вместе с тем уже в этом году (2005) исполняется 90 лет со дня рождения и 20 лет со дня смерти Евгения Михайловича Лифшица — соавтора Ландау, его самого близкого друга и сотрудника.

В истории физики Ландау и Лифшиц навсегда слились благодаря своему знаменитому многотомному курсу теоретической физики. Эта реакция синтеза выражалась в том, что курс Ландау и Лифшица студенты иногда называли курсом Ландафшица. По существу, Е.М. Лифшиц является вторым главным героем книги, да и сам факт ее создания обусловлен прежде всего именно ролью Е.М. Лифшица в моей жизни. Я писал эту книгу так, как если бы он был моим собеседником и первым читателем. Хотя это вовсе не означает, что я на всем протяжении сюжетной линии воображал себе полную сходимость нашего видения. Напротив, уверен, что Евгений Михайлович, если бы он прочел эту книгу, был бы несогласен со многими предположениями и выводами автора. Таким образом, хотя содержание книги по определению посвящено теме Ландау, свой литературный труд — как сумму творческих  {12}  усилий, приведших к появлению книги, — я хочу посвятить памяти Е.М. Лифшица. По чисто личным причинам для меня он существенно выделяется в диаде «Л—Л», в которой для других людей был менее заметен из-за ослепительного сияния Ландау.

Далее. Сразу хочу оговорить определение «советский», использованное выше по отношению к Ландау и другим ученым, фигурирующим в тексте книги, а также к физике, развивавшейся в СССР. Сейчас определение «советский» нередко вызывает протестную реакцию, поскольку считается, что это — политический ярлык. Между тем, в данной книге оно просто обозначает эпоху, на которую пришлись жизнь и творчество ученых, фигурирующих в книге, работавших в интернациональном Советском Союзе.

Следующий важный момент. В.Л. Гинзбург написал в своей неизданной рукописи: «Гарику (сыну Ландау) сейчас 53 года, и, быть может, он также напишет свои воспоминания. Это было бы самым интересным. Еще написать интересное могли бы Зина (Зинаида Ивановна Горобец — вторая жена Жени), Л.П. Питаевский и И.М. Халатников. Больше сейчас и не знаю, кто» [Гинзбург, 1999].

Как ни парадоксально, но косвенно я отношу эти слова Виталия Лазаревича и к себе. Это нужно пояснить. За истекшие после смерти Ландау десятилетия никто из упомянутых людей не написал своей книги воспоминаний о Ландау. Никто из них не взялся за это дело также в последние «критические» пять лет, в течение которых тема Ландау освещается главным образом по «книге Коры», его супруги [Ландау-Дробанцева, 2000]. И нужно признать, что в информационном, а скорее, в дезинформационном смысле книга Коры исполняет свою псевдоисторическую роль весьма эффективно. Ведь она предназначена не тем нескольким десяткам очевидцев, кто знает, как было дело, и мог бы еще протестовать. Она адресована десяткам тысяч читателей, и — опосредованно — миллионам телезрителей, так как по книге Коры уже готовятся снимать фильмы. Таким образом, наши современники и потомки  {13}  будут воспринимать Ландау, людей и события вокруг него так, как это живописуется в книге жены Ландау. Книге, которая, по словам академика В.Л. Гинзбурга, отвратительна. О таком же отношении к ней пишет и академик Е.Л. Фейнберг (см. соответствующие полные цитаты и библиографические ссылки в Главе 7, в разделе «Книга ненависти»).

Действительно, читателю в общем-то не с чем сравнивать.

Существует, правда, замечательная книга «Воспоминания о Л.Д.Ландау», изданная Академией наук в 1988 году. Но, во-первых, это сборник статей нескольких десятков авторов — то есть литературный труд по определению фрагментарный. Во-вторых, этот сборник сейчас малодоступен из-за небольшого тиража; к тому же академические книги предназначены все-таки узкому читательскому кругу.

Есть еще книга М.Я. Бессараб [1971; 4-е изд.: 1990]. Ее литературные достоинства, по сравнению с книгой Коры, несомненно, выше. Но: «в книге Бессараб так или иначе извращена также и большая часть фактических сведений», — так в 1971 году написали в коллективном письме в Госкомиздат СССР восемь академиков-физиков, близких к Ландау (см. в Главе 7, в разделе о Майе Бессараб).

Наконец, есть книга A.M. Ливановой «Л.Д. Ландау» [1978]. В ней картина совсем иная. Это книга, на десятках страниц которой описывается главное научное достижение Ландау, его теория сверхтекучести. Описание популярное и самоценное. Но в этой книге почти нет житейских описаний Ландау, парадоксальных особенностей его ярчайшей личности и поступков, драматических событий, связанных с ним и его окружением, а также попыток их анализа.

Для всех вышедших ранее книг о Ландау характерно почти полное отсутствие в них документов. Между тем, начиная с 1990-х годов, в научно-исторических статьях опубликована масса важных и сенсационных документальных материалов. Это прежде всего заслуга историков физики Г.Е. Горелика и профессора Ю.Н. Ранюка с помощниками. Так, группа Ю.Н. Ранюка недавно обнародовала целый  {14}  пакет из нескольких десятков документов под названием «Дело УФТИ (1935—38 гг.)». Из них становятся понятными местные и в том числе личностные причины разгрома этого выдающегося центра советской физики, гибели нескольких его научных работников в общегосударственной волне сталинских репрессий. Г.Е. Горелик, получив в 1990 г. доступ в архивы НКВД—КГБ, обнаружил в деле Ландау подлинные причины его ареста в 1938 году. Причин было две, последней по времени стала антисталинская листовка, в составлении которой принял участие Ландау. В 1991 г. КГБ опубликовал протоколы показаний Ландау и другие документы из его дела. Наконец, некоторые документы, проливающие свет на события вокруг Ландау, были найдены мной в личном архиве Е.М. Лифшица. Почти все из упомянутых материалов мною помещены в Приложении к данной книге, они составляют документальную основу «ландауведения» (так назвал соответствующую часть истории советской физики В.Л. Гинзбург).

Работа по теме Ландау, вообще говоря, была начата мной в 1999 г. с составления сборника статей, посвященных Е.М. Лифшицу, опубликованного как специальный выпуск журнала «Преподавание физики в высшей школе», издаваемого Московским педагогическим государственным университетом, 1999, № 15. Но в том же году в «ландауведение» была вброшена бомба — вышла в свет упомянутая выше книга воспоминаний жены Ландау. В ней, наряду с главным героем, действует и антигерой — Е.М. Лифшиц. В этой книге описано, как жила семья Ландау, сообразуясь на практике с теорией академика Ландау о свободной любви и браке. По-видимому, именно из-за этого эротического фактора книга Коры стала популярной. Книга изобилует ненавистью и клеветой в адрес Е.М. Лифшица. В.Л. Гинзбург в печати сравнил процесс чтения этой книги с «погружением в ванну с дерьмом» [Гинзбург, 1999, 2000]. Псевдофакты, опубликованные в книге Коры, бросают тень на блестящую диаду «Л—Л», создавшую 10-томный курс книг по теоретической физике, напечатанных на двадцати языках и играющих  {15}  роль основных учебно-научных изданий по этой дисциплине вот уже на протяжении почти семидесяти лет во всем мире.

Многих физиков, лично знавших Е.М. Лифшица, сильно задела черная ложь по его адресу. Волны, ею вызванные, стали расходиться кругами, не только не затухая, а временами даже усиливаясь. Два протестных заявления, посланные в печать В.Л. Гинзбургом и Е.Л. Фейнбергом, констатировали неприятие ими лживой книги Коры. Но в коротких письмах академиков, естественно, нет содержательного анализа хотя бы основных кусков книги Коры. К тому же газетные и журнальные заметки обычно быстро «сходят со сцены». Книга же Коры, надо признать, не теряет популярности. Поэтому одной из задач нашей книги является критический анализ содержания книги Коры, проводимый с точки зрения требований внутренней логической и, в частности, хронологической непротиворечивости, а также сопоставления с внешними документами и свидетельствами. Но эта задача далеко не единственная.

В нашей книге девять глав. Из них пять глав размещены в хронологическом порядке, от рождения до смерти Л.Д. Ландау: главы 1—4, а также глава 9 («Катастрофическая»). Кроме того, в главе 5 дано более или менее популярное изложение основных достижений Ландау в физике и их история, не лишенная ошибок и конфликтов, а в главе 6 помещены очерки о Школе Ландау, его теоретическом семинаре, «теорминимуме», а также о нескольких виднейших ученых этой Школы: братьях Е.М. и И.М. Лифшицах, А.С. Компанейце, А.Б. Мигдале, В.Л. Гинзбурге, А.А. Абрикосове и И.М. Халатникове.

Далее, в главе 7 («Семейной») содержится попытка конфликтологической характеристики личности, поведения и поступков жены Ландау Коры и его сына И.Л. Ландау, а также племянницы Ландау М.Я. Бессараб, написавшей две книги о Ландау. В главе 8 содержится попытка систематической характерологии самого Ландау. В ней представлена система взглядов Ландау на различные стороны жизни  {16}  общества и индивидуумов (классификации по Ландау), отношение к литературе и искусствам, отношение к женщинам; описана масса эпизодов, поступков, высказываний Ландау; выдвинуты предположения психологического характера для их объяснения;

В заключение должен высказать слова признательности тем, кто помог мне в сборе материалов для данной книги или вносил дельные советы при обсуждении написанных глав.

В первую очередь это Зинаида Ивановна Горобец-Лифшиц, моя мать. С детских лет мне запомнились ее рассказы о Л.Д. Ландау, Е.М. Лифшице и других знаменитых (и не очень) физиках из их окружения. Благодаря матери я в течение нескольких десятилетий общался с Евгением Михайловичем Лифшицем, который стал ее вторым мужем. Под его влиянием я выбрал себе профессию физика (впрочем, не слишком удачно, и впоследствии работал в основном в других направлениях). С самого начала (в 1998 г.) моих газетно-журнальных публикаций по теме Ландау—Лифшица я получил практически неограниченную возможность пользоваться архивом Евгения Михайловича, который хранится у Зинаиды Ивановны. В нем был найден целый ряд новых документов, писем и фотографий, включенных в эту книгу.

Впервые мысль о запуске проекта книги о Ландау возникла у меня в декабре 2004 г. в разговоре с кандидатом филологических наук Виктором Альфредовичем Куппэ, известным поэтом и главным редактором издательства «Летний сад». Он горячо поддержал мою инициативу, включив книгу «Круг Ландау» в план издательства, подав заявку на грант Министерства печати РФ и взяв впоследствии на себя труд редактирования книги.

Официальные рецензии на заявку, поддержавшие проект книги, были даны:

(а) профессором, доктором физико-математических наук Вадимом Алексеевичем Ильиным (МПГУ), автором учебника «История физики», редактором журнала «Преподавание  {17}  физики в высшей школе», ранее печатавшим мои материалы по «ландауведению»;

(б) профессором, доктором химических наук Александром Евгеньевичем Чучиным-Русовым (университет «Дубна»), членом Союза писателей СССР, одним из основоположников современной культурологии.

Мой друг и соавтор по минералогическим книгам, кандидат физико-математических наук Александр Алексеевич Рогожин, выпускник МИФИ, а ныне заместитель директора института «ВИМС», в котором я проработал 30 лет, был первым, кто еще в 1999 году сообщил мне начальный импульс к контрнаступлению после появления книги Коры. Он убедил меня в необходимости обстоятельного ее анализа и ответных действий в печати — после чего появилась моя первая статья в «Независимой газете» о возможной идентификации «сексота» в окружении Ландау. Я благодарен А.А. Рогожину также за то, что он был первым, кто прочел эту мою книгу в рукописи и с энтузиазмом поддержал новые идеи по трактовке поведения действующих лиц из круга Ландау, внеся в нее ряд существенных коррекций (в особенности по трагедии в УФТИ и по тюремному году Ландау).

Крупнейший физик-теоретик из МГУ (физический факультет) и ФИАН-ИОФАН, в последние годы заведующий теоретическим отделом Института общей физики, профессор Анри Амвросьевич Рухадзе согласился написать несколько страниц своих воспоминаний и впечатлений о Л.Д. Ландау, которые я поместил с его разрешения в качестве Предисловия к моей книге. Он дважды организовал обсуждение в ИОФАН рукописи этой книги физиками-теоретиками, в августе 2005 и в феврале 2006 г. на своем семинаре. Он также предоставил мне малотиражные книги мемуаров Б.Л. Иоффе и Ю.А. Климонтовича, которые были использованы мной как ценные источники информации.

Книгу прочли и поделились своими впечатлениями Доктор физико-математических наук профессор Владимир Иванович Манько из ФИАН (он — из знаменитого  {18}  списка 43-х учеников Ландау, полностью сдавших ему теорминимум), кандидат физико-математических наук Вячеслав Петрович Макаров и доктор физико-математических наук Александр Александрович Самохин, оба — ведущие научные сотрудники ИОФАН. Кроме того, несколько важных вопросов по истории физико-теоретических открытий, связанных с именем Ландау, прокомментировал по моей просьбе ученый секретарь теоротдела ФИАН Юлий Менделевич Брук. В результате доброжелательного обсуждения с этими физиками, знающими изнутри элитный мир физиков-теоретиков, мною было внесено в рукопись немало важных поправок, дополнений и нетривиальных соображений.

Мой ученик и друг, кандидат геолого-минералогических наук Михаил Лазаревич Гафт, ныне доктор физики Открытого Университета в Тель-Авиве, помог опубликовать, представив большую серию моих статей о Ландау и Лифшице в русскоязычный израильский еженедельник «Окна». Они были напечатаны в 2003 г. под заголовком «Обратная сторона Ландау» и явились прологом к будущей книге «Круг Ландау». Им совместно с двумя израильскими профессорами физики: Ренатой Райсфельд (Еврейский университет, Иерусалим) и Львом Нагли (Тель-Авивский университет), прочитавшими рукопись, был написан подробный отзыв-рекомендация в адрес еврейских общественных организаций с просьбой поддержать публикацию книги.

Мой ближайший ныне коллега, доцент Борис Дмитриевич Рубинский, заведующий кафедрой высшей математики Московского государственного университета инженерной экологии, физик-теоретик по первой профессии, помог мне в исправлении ошибок и неточностей в Главе 5 («Научно-популярной»), Он также поделился со мной воспоминаниями о теоретических семинарах, проводимых Л.Д. Ландау (позже И.М. Лифшицем) и А.С. Компанейцем, которые посещал будучи аспирантом ИХФ, а также снабдил некоторыми ценными и редкими книгами, на которые я постоянно опирался при написании данного труда.  {19} 

Мои друзья-сокурсники по МГУ физики-теоретики, доктора физико-математических наук, супруги Нинепь Ивановна Пушкина (МГУ, ВНЦ) и Виктор Даниилович Эфрос, (ИАЭ им. И.В. Курчатова) консультировали меня по ряду сложных вопросов в трактовке научных достижений Ландау, конструктивно дискутировали по ряду неоднозначных моментов в истории советской науки и роли в ней Ландау. Я, в частности, благодарен им за то, что они познакомили меня с великолепной книгой об академике А.Б. Мигдале и тем самым навели на мысль об очерке о нем.

Кандидат физико-математических наук Нина Петровна Данилова с кафедры низких температур физического факультета МГУ, которая была лично знакома с Л.Д. Ландау и многие годы знакома с его сыном, учившимся на их кафедре, поделилась со мной своими воспоминаниями и соображениями. Для меня была существенна ее поддержка моих предположений, касающихся чрезвычайно большой и неочевидной роли жены Ландау в его биографии. Я признателен Н.П. Даниловой также за уточнение ряда сведений о физиках, сдавших теор-минимум Ландау.

Двое физиков, близко знакомых мне с детства, существенно помогли, предоставив некоторые важные фотографии и тексты а также высказав свои замечания при обсуждении отдельных глав книги. Это кандидаты физико-математических паук Дмитрий Александрович Компанеец, теоретик из ФИАН, сын ученика Ландау профессора А.С. Компанейца, и Илья Овсеевич Лейпунский, экспериментатор из ИХФ-ИЭПХФ, сын известного физика из ИХФ профессора О.И. Лейпунского и племянник директора УФТИ А.И. Лейпунского, во времена которого там работал Ландау и разыгралась трагедия этого института.  {20} 

Моя жена Валентина Викторовна Кузнецова, редактор издательства «Российская энциклопедия», была первой, с кем я обсуждал практически весь (кроме научно-физического) нарабатываемый материал готовящейся книги. Ее тонкая наблюдательность и интуиция способствовали более точному, как мы надеемся, освещению различных сложных событий, происходивших с героями книги (из них она лично знала Е.М. Лифшица). Ею также оказана большая помощь в поиске и подборе материалов из Интернета, перепечатке кусков рукописи и работе с компьютерными программами.

Борис Горобец,

профессор

Москва,

декабрь 2004—август 2005 г.

Глава 1. Оптимистическая

1.1. Баку: детство и чуть старше

Дом, родители, учение

Источниками описания первых 15 лет жизни будущего академика нам служат известная книга Майи Бессараб, племянницы жены Ландау [Бессараб, 1971; 1990] и записки Эллы Рындиной, родной племянницы Ландау, дочери его сестры Софьи [Рындина, 2004].

Лев Давидович Ландау родился 22 января 1908 г. в Баку, в семье Давида Львовича Ландау и Любови Вениаминовны (в девичестве Гаркави). Родители Льва ранее жили в Петербурге, где и познакомились в начале 1900-х годов. История знакомства связана с профессией Любови Гаркави, которая была акушером-гинекологом. Ей было уже 29 лет, но, по словам Э.Рындиной, она не помышляла о замужестве. По версии М.Бессараб [1971], когда она, проходя практику в клинике университета, ухаживала за роженицей по имени Мария Таубе (в девичестве Ландау), то познакомилась с навещавшим Марию ее сорокалетним братом Давидом Ландау. По версии Э.З. Рындиной [2004, № 5], они познакомились в поезде из Петербурга в Швейцарию. Вскоре поженились. Через какое-то время Д.Ландау, инженер-нефтяник, получил назначение на Бакинские нефтепромыслы. Чета поселилась в окраинном районе Баку Балханы. Там Любовь Ландау стала работать акушером-гинекологом, до тех пор пока не родилась дочь  {22}  Софья, а затем и сын Лев. Еще через несколько лет семья переехала в центр города Баку. Вот что, в частности, сообщает Э.Рындина.

Давид Львович «был инженером-нефтяником и занимал крупные посты в The Black Sea and Caspian Sea Stock Company. Эта компания была одной из крупнейших по добыванию, очистке и транспортировке нефти внутри России и заграницу. Дед был достаточно богатым человеком и занимал после женитьбы просторную квартиру из шести комнат. Квартира была в центре Баку на углу Торговой и Красноводской улиц (ныне это улицы Самеда Вургуна и Низами), размещалась на третьем этаже, с балконом, выходившим на обе улицы. Квартира была уютной, и ее часто посещали соученики Сопи и Левы... В советское время квартиру “уплотнили” и в ней поселились чужие люди... Теперь на этом доме висит памятная доска, свидетельствующая о том, что в нем родился академик Ландау».

В те годы Баку был интернациональным городом, крупным промышленным и культурным центром региона, в котором проживали как азербайджанцы, так и очень много русских, армян, евреев и т.д. В Баку были хорошие школы и университет. Но семья Ландау предпочла дать детям общее образование в домашних условиях. К ним на квартиру приходили учителя музыки, рисования и ритмики, в доме постоянно жила французская гувернантка. В квартире имелась классная комната с двумя партами. Любовь Ландау сама научила детей читать и писать. Давид Ландау удивлялся, насколько быстро его 4-летний сын усвоил все арифметические действия и научился считать довольно сложные примеры. Его с трудом удавалось оторвать от доски, исписанной множеством чисел и знаков. Одновременно Лев относился с отвращением к занятиям музыкой, и вскоре возник семейный скандал, когда он окончательно отказался учиться игре на рояле. В конце концов, настойчивые родители были вынуждены отступить.

Приведем краткие сведения о судьбе родителей Л.Д. Ландау, известные из публикаций Эллы Зигелевны Рындиной [2004, № 5].  {23} 

Давид Львович Ландау (1965—1943) был не только инженером в лучшем старом смысле этого слова, когда под этим понимались высокообразованные технические специалисты, руководившие крупными участками на производстве или строительстве. Наряду с этим он занимался исследовательской работой. Э.Рындина приводит ссылки на некоторые его статьи: 1). Д.Ландау, «Способ тушения горящаго (такое тогда было написание) нефтяного фонтана» — «Вестник общества технологов», 1913 г. С—Петербург; 2). Д.Л. Ландау, «Основной закон поднятия жидкости проходящим током воздуха (газа)» — «Журнал Технической Физики», т. 6, вып. 8, 1936 г.

Когда в Баку пришла Советская власть, то квартиру Д.Ландау «уплотнили», в бакинской квартире Ландау поселились чужие люди, дети уехали учиться в Ленинград: Соня — в Ленинградский Технологический институт, Лева — в Университет. В 1929 г. Д.Л. Ландау был арестован чекистами и обвинен в незаконном хранении золота. Он был вынужден сдать властям свои царские золотые монеты — и сравнительно быстро освободился. Более того, вместо сданных монет, ему выплатили «эквивалент» в советских рублях. Фактически это был принудительное изъятие золота у состоятельных граждан в пользу государства.

В начале 30-х Д.Л.Ландау с женой переехали в Ленинград и поселились у Пяти Углов, у сестры Д.Л. Ландау Марии Львовны. Э.Рындина пишет:

«Деду было уже за 60, но он продолжал работать дома: вел инженерные расчеты в нефтяной области и посылал их в канцелярию Молотова, оттуда приходили увесистые конверты с ответами, и расчеты продолжались. Когда началась война, перед мамой <Софьей> встала дилемма: уехать на Урал, где ее группа проектировала титановый завод, и вывезти меня из Ленинграда, но при этом бросить папу и деда, который только что потерял бабушку, или остаться с ними и отправить меня одну в эвакуацию. Фактически именно дед уговорил маму, что она должна ехать, чтобы в первую очередь спасти ребенка. Потом папа привез деда к нам, в Челябинск, и мы были вместе до самой его смерти.  {24} 

Дед посвящал мне много времени и внимания. Он учил меня математике. <...> Он со всеми подробностями помнил Библию и рассказывал ее по кусочкам мне и моему приятелю по средам и пятницам. Остальные дни недели были жестко подчинены его расчетам в области нефтяной промышленности, которые он не прекращал и во время войны.

Дед убежденно верил, что если в каком-нибудь государстве начинают преследовать евреев, то это государство непременно должно погибнуть. Может быть, это была одна из причин, по которой он твердо верил в победу над фашистами.

Дау присылал деду (не без маминой подсказки) ежемесячно денежные переводы из Казани с короткими записочками, чему дед очень радовался.

Я была девятилетней девочкой в 1943 году, когда у него случился инсульт, и его забрали в больницу, где я видела его в последний раз» [Рындина, 2004, № 5).

В опубликованных в 1991 г. документах дела арестованного в 1938 г. Л.Д. Ландау есть запись: «Ландау признался в том, что будучи озлобленным арестом своего отца — Давыда Львовича Ландау — инженера, осужденного в 1930 году за вредительство в нефтяной промышленности на 10 лет заключения в лагерях (впоследствии был освобожден), в отместку за отца примкнул к антисоветской группе, существовавшей в Харьковском физико-техническом институте» (см. № 9, Справка в Приложении). Сведения были, очевидно, умышленно искажены. Арест и освобождение Д.Л. Ландау произошли в 1929 году, и не было никакого осуждения па 10 лет. Это все официально выяснила Э.Рындина, написав запрос в КГБ СССР в начале 1990-х гг. Она сообщает:

«Я решила провести небольшое расследование и отнесла запрос в ленинградское управление КГБ. Примерно через месяц пришел ответ:

“Уважаемая Элла Зигелевна! Проверкой, приведенной но архивным материалам УКГБ по Ленинграду и Ленинградской области и информационного центра ГУВД Ленгорисполкомов, данных об аресте Вашего деда ЛАНДАУ Давида Львовича не обнаружено. Начальник подразделения А.Н. Пшеничный”.  {25} 

Так как я точно не знала, в каком году Давид Львович и Любовь Вениаминовна переехали из Баку в Ленинград (возможно, в 1930—31 гг. они еще были в Баку), то я обратилась в КГБ города Баку с тем же запросом. Через некоторое время из Министерства национальной безопасности Азербайджанской республики пришел ответ:

“Уважаемая Элла Зигелевна! Ваш дед — Ландау Давид Львович, 1866 года рождения, проживавший в гор. Баку по адресу: улица Красноармейская, дом 17 и работавший инженером-технологом «Азнефти» был задержан в марте 1929 года Экономическим отделом АзГПУ по обвинению в незаконном содержании золотых монет дореволюционной чеканки. Деньги были обнаружены при обыске в тайнике квартиры Вашего деда. Давид Львович себя виновным в нарушении валютных операций не признал, а найденное золото объяснил как свое сбережение с дореволюционного времени. Также сообщаем, что Коллегия АзГПУ от 5.09.29 г. решила выдать Ландау взамен обнаруженных золотых монет совзнаки по номинальному курсу того дня, а Вашего деда освободить.

Других данных о судьбе Ландау Д.Л. в архивном деле не имеется. Начальник отдела Ш.К. Сулейманов”».

Мать Л.Д. Ландау Любовь Вениаминовна Ландау-Гаркави (1876—1941) родилась под Могилевом в бедной еврейской многодетной семье. В 19-летнем возрасте закончила в Могилеве женскую гимназию и занялась репетиторством. Затем преподавала в частной школе в Бобруйске, скопила денег и в 1897 г. отправилась в Швейцарию, в Цюрих, где один год проучилась на Естественном факультете университета. Вернувшись в Россию, она сумела получить вид на жительство в Петербурге у самого генерал-губернатора (без разрешения евреям было запрещено жить в столице). Там Любовь Гаркави закончила Еленинский повивальный институт, стала принимать роды. В 1899 г. поступила в Женский медицинский институт (ныне 1-й мединститут Петербурга). Одновременно работала в нем сверхштатным сотрудником кафедры физиологии. В 1905 г. вышла замуж за инженера Давида Львовича Ландау и  {26}  переехала с ним в Баку. После трех лет работы в пригороде Баку Балханах акушером Л.В. Ландау стала школьным врачом в Женской гимназии. В 1915—16 гг. она — врач-ординатор в военном лазарете в Баку. С сентября 1916 г. она преподавала в Еврейской гимназии, впервые открытой в Баку. Как сообщает Э.Рындина, после революции мать Ландау (ее бабушка) «преподавала физиологию, анатомию, фармакологию на Курсах сестер и красных фельдшеров при Всевобуче и Военной школе Азерб. Армии, в Средне-Медицинской школе Баку, Высшем институте народного образования, Азербайджанском Государственном университете, на рабфаке и в АзСельхозинституте... В то же время бабушка успевает заниматься научной и исследовательской работой» [Рындина, 2004, № 5]. Сохранились ее печатные труды: «Об иммунитете жабы к ее собственному яду» (Баку, 1930, совм. с С.Бабаяном), «Краткое руководство по экспериментальной фармакологии» (1927). После переезда родителей Ландау в Ленинград в начале 1930-х гг. Любовь Вениаминовна читала лекции в Женском Медицинском институте вплоть до своей кончины в мае 1941 г.

В гимназии, куда Лев поступил в свои 8 лет, он не имел себе равных по точным наукам, но ненавидел уроки по русскому языку и литературе. Несмотря на то, что мальчик с интересом читал русских классиков, он терпеть не мог писать сочинения. Однажды получил «кол» за сочинение по роману «Евгений Онегин». В сочинении не было ни одной орфографической ошибки, но гнев учителя вызвала фраза: «Татьяна была довольно скучной особой». Учитель пожаловался отцу. Произошло крупное объяснение с сыном. В этом разговоре рельефно проступает одна из главных черт характера Льва Ландау — его приверженность прямому выражению своих взглядов и отвращение к насилию — поэтому есть смысл привести основные фразы из разговора (по книге М.Бессараб):

Внушение не подействовало. На вопрос учителя, что думал Лермонтов, когда писал «Героя нашего времени», Ландау ответил, что никто не может этого знать, кроме самого Лермонтова. За что опять получил «кол». При этом Лермонтов был самым любимым поэтом Ландау в течение всей жизни.

В 1920 г., на 13-м году жизни, Ландау получил аттестат. Но в этом возрасте в университет еще не брали, и Лев на какое-то время остался без видимых занятий. Пришлось выслушивать разговоры родителей на тему: «одних способностей мало; если не трудиться, они заглохнут, и человек превратится в полнейшее ничтожество». Такие фразы больно травмировали неустойчивую психику подростка. И впервые (по его признанию, сделанному много позже), Лев обдумывал способ самоубийства. Предотвратила роковое событие книга Стендаля «Красное и черное». Жюльен Сорель, с потрясающей силой воли противостоящий враждебному окружению, на всю жизнь стал наиболее ярким литературным героем для Ландау. Мальчик решил стараться подражать герою Стендаля. К тому же родители наконец решились отправить Льва вместе с сестрой Соней в Коммерческое училище. Лев по-прежнему увлекался едва ли не одной математикой. Он быстро прорешал все примеры из задачников того времени (Шапошникова и Вальцова). В 12 лет самостоятельно освоил дифференцирование, а в 13 лет — интегрирование. Любопытно, что при этом он не очень ценил геометрию: задачи казались слишком примитивными.

В 1922 г. Лев окончил училище и поступил в Бакинский университет, сразу на два факультета — физико-математический и химический (тогда это разрешалось). Но через год оставил химфак и окончательно избрал своей профессией физику.

В университете Ландау был моложе всех, но очень скоро снисходительное отношение студентов к нему сменилось  {28}  уважительным. Лев неоднократно решал предлагаемые задачи различными способами — оригинальнее и проще, чем те способы, которым их учили. Иногда ввязывался в споры с профессором математики — в результате профессор признавал его правоту и поздравлял талантливого студента.

1.2. Ленинград; юность и чуть старше

Джаз-банд из гениев физики

Ч

ерез два года Ландау переезжает в Ленинград к своей тете, сестре отца Анне Львовне Таубе. У тети уже жила его сестра Софья, приехавшая учиться в Ленинград. Кроме того, у тети были две дочери, двоюродные сестры Льва. Анна Львовна работала стоматологом, и у нее была очень большая квартира — такая, что Льву и Софье предоставили целых три комнаты.

В то время Ленинград был самым крупным научным центром СССР. Там работали и преподавали российские физики-экспериментаторы мирового класса А.Ф. Иоффе и Д.С. Рождественский, выдающийся физик-теоретик Пауль Эренфест. Ландау поступил на физико-математический факультет Ленинградского университета (в порядке перевода из Бакинского университета). Он особенно подружился со студентами Дмитрием Иваненко и — на последнем курсе — с Артемом Алиханьяном. Именно Иваненко придумал Льву имя Дау. Оно так понравилось Ландау, что стало его основным неофициальным именем на всю жизнь. Так называли Ландау не только друзья, но и широкий круг учеников и коллег. Даже своим студентам молодой профессор Ландау представлялся именно так. С профессорами Ландау держался подчеркнуто независимо. Одевался небрежно, ходил в белых парусиновых брюках и сандалиях. В аудитории нередко сидел в кепке. Мог ответить экзаменатору, требовавшему вывода определенной формулы, примерно так: «Сейчас выведу, но это к делу не относится».  {29}  Ландау вспоминал, что на лекции он ходил 2 раза в неделю, главным образом к профессору Рождественскому, принципиально не принимавшему экзаменов у студентов, которых он не видел на своих лекциях. Кроме того, интересно было пообщаться с приятелями и посмотреть, что делается в ЛГУ. «Но самостоятельно я занимался очень много. Так, что по ночам начинали сниться формулы». Е.М. Лифшиц пишет о том, как Ландау «рассказывал ему о своем состоянии потрясения от невероятной красоты общей теории относительности <...>, о состоянии экстаза, в которое его привело изучение статей Гейзенберга и Шредингера, ознаменовавших рождение новой квантовой механики <...>. Он говорил, что они дали ему <...> острое ощущение силы человеческого гения, величайшим триумфом которого является то, что человек способен понять вещи, которые он уже не в силах вообразить. <...> именно таковы кривизна пространства—времени и принцип неопределенности».

За полгода до окончания ЛГУ была написана первая научная работа Ландау, посвященная теории спектров двухатомных молекул. Это была одна из первых работ, описывающих квантовыми методами не отдельный атом, а их ассоциацию. В ней рассчитывались волновые функции и энергетические уровни электронов в простейших молекулах, состоящих из двух атомов. Она была напечатана в ведущем физическом журнале того времени «Zeitschrift fur Physik».

Свою дипломную работу Ландау выполнял под научным руководством (скорее всего, номинальным) профессора Виктора Робертовича Бурсиана — этнического немца, физика старой классической школы (репрессированного позже, в конце 1930-х гг.). 20 января 1927 г. Ландау защитил дипломную работу. В те годы система советской высшей школы еще слабо регламентировалась, и потому можно было одновременно числиться студентом и являться аспирантом какого-то научного учреждения. С 1926 г. Ландау состоял «сверхштатным аспирантом» Ленинградского физико-технического института (ЛФТИ, ныне имени А.Ф. Иоффе).  {30} 

После окончания ЛГУ Ландау съезжает с квартиры тети и снимает комнату на площади Пяти углов. Троица ближайших друзей-теоретиков: Георгий Гамов (по прозвищу «Джонни»), Лев Ландау («Дау») и Дмитрий Иваненко («Димус») называла себя мушкетерами, а всю свою компанию, в которую входили также А.И. Ансельм, Е.Н. Канегиссер, В.Кравцов и И.Сокольская — модным американским словечком «джаз-банд». Естественно, многие окружающие звали их джаз-бандой. Через некоторое время к друзьям примкнул Моисей (Миша) Корец, учившийся на физика в Политехническом институте, где тогда читал лекции Ландау, и сыгравший через несколько лет роковую роль в судьбе Ландау и ряда его харьковских сотрудников (этой тяжелой теме посвящена Глава 2).

К короткому промежутку восторженной дружбы Гамова, Ландау и Иваненко относится единственная общая статья «трех мушкетеров», которым предстояло через несколько лет разойтись в разные стороны, а последним двум даже стать смертельными врагами. Это статья: Гамов Г., Иваненко Д., Ландау Л., «Мировые постоянные и предельный переход» // «Журнал Росс. физ-хим. об-ва» (ныне ЖЭТФ). 1928. Т. 60. С. 13—17 — которая даже не фигурирует в Списке работ Ландау [Воспоминания о Л.Д. Ландау, 1988].

С осени 1931 г. от них стал потихоньку отдаляться «Димус». Его место среди ближайших друзей Ландау довольно быстро занял Матвей Бронштейн («Аббат»). Его ввела в «джаз-банд» их однокурсница Евгения Канегиссер (1908— 86). Они с Бронштейном познакомились на улице, разговорились и сблизились на почве любви к поэзии Н.Гумилева. Много времени в этой компании проводил и немецкий физик Рудольф Пайерлс, возрастом на год старше Ландау. Впоследствии Евгения Канегиссер вышла за Пайерлса замуж, а тот перебрался в Англию и стал там физиком с мировой известностью. Кстати, именно его заместителем был знаменитый Клаус Фукс, предатель Англии, передавший в СССР чертежи и технологию атомной бомбы. Пайерлс стал членом Лондонского Королевского общества и даже  {31}  получил дворянский титул, а Евгения Канегиссер стала леди Пайерлс.¹ Но Ландау не понравилось то предпочтение, которое Канегиссер явно оказывала Пайерлсу. Он крепко поссорился с обоими. Однако через какое-то время примирился с неизбежным, простив «измену» Канегиссер. Вряд ли он тогда понимал, что дальновидная дама сделала правильный выбор. А еще через 10 лет М.Бронштейна погубило письмо в Англию. Как рассказывал А.Б. Мигдал, это письмо еврею Р.Пайерлсу кончалось «в шутку» приветствием «Хайль Гитлер!» [Воспоминания об академике А.Б. Мигдале, 2003. С. 154]. Шел 1937 год. Считается, что именно это спровоцировало арест и гибель М.П. Бронштейна. Он наверняка стал бы одним из самых выдающихся физиков-теоретиков СССР.

«Первым, кто пришел в дом М.П. Бронштейна после его ареста, чтобы получить достоверные сведения, был В.А. Фок. В марте 1939 г., одновременно с научной характеристикой Бронштейна, подписанной СИ. Вавиловым, Л.И. Мандельштамом и И.Е. Таммом, а также с письмом С.Я. Маршака, Генеральному прокурору СССС было направлено письмо В.А. Фока» (Горелик, Френкель, 1990. С. 225]. Фок хорошо знал Бронштейна, был его преподавателем в университете, а позже — оппонентом по докторской диссертации. Однако, как удалось выяснить позже, к этому моменту М.П. Бронштейна уже не было в живых.

Приводим текст письма В.А. Фока из указанной книги Г.Горелика и В.Френкеля (авторы получили копию этого письма от Л.К. Чуковской и привели его на С. 225):

«Прокурору СССР т. Вышинскому

от академика д-ра В.А. Фока.

Многоуважаемый Андрей Януаръевич!

Я присоединяюсь к ходатайству Лидии Корнеевны Чуковской о пересмотре дела ее мужа, бывшего доцента Ленинградского университета Матвея Петровича Бронштейна.

М.П. Бронштейн в своей научной деятельности проявил себя как талантливый молодой ученый, сделавший ценный вклад в советскую науку и обладающий исключительной эрудицией в области теоретической физики. Его докторская диссертация, посвященная общей теории относительности Эйнштейна, содержит результаты большой научной ценности. В своей работе по теории металлов и полупроводников он также дал много нового. Наконец, ему принадлежит ряд научно-популярных книг для юношества, исключительно высокое качество которых было отмечено в свое время в нашей центральной прессе.

В случае, если Вы найдете возможным удовлетворить ходатайство Л.К. Чуковской, прошу при пересмотре дела М.П. Бронштейна учесть большую ценность его как научного работника».

Самое поразительное в этом письме — сам факт его написания всемирно известным советским физиком-теоретиком, который всего несколько месяцев назад, 11 февраля 1937 г., сам был арестован НКВД. В.А.Фок был обвинен в том, что он немецкий шпион, ему инкриминировали соавторство с немецким физиком Йорданом, который стал нацистом. Фок отверг предъявленные обвинения, никаких признательных показаний не дал. К счастью, через несколько дней он был освобожден по приказу Сталина, получившего письмо П.Л. Капицы в защиту Фока (об этом см. в книге Фейнберга [1999, С. 288]). Несомненно, в 1937—38 гг. письма Капицы и Фока  {34}  руководителям страны в защиту осужденных физиков были актами их личного героизма. В особенности потому, что они исходили от неблагонадежных, с точки зрения режима, физиков, тесно связанных с иностранным научным сообществом. Из монографии о М.П. Бронштейне процитируем примечательное сравнение его с Ландау, которое сформулировал бывший студент Бронштейна В.Я. Савельев. «По внешнему виду МП отличался от Ландау, как Штепсель от Тарапуньки <популярный дуэт украинских эстрадных артистов-сатириков середины XX века; Штепсель был полненький и коротенький, а Тарапунька — тощий и длинный. — Прим. Б.Г.>. Во внутреннем содержании сходства тоже было немного: добрый юмор Бронштейна сильно отличался от злого сарказма Ландау. Студентов никогда не преследовал и не издевался над ними. Страшно удивлялся, если студент знает хоть что-нибудь. Всем ставил пятерки» [Горелик, Френкель, 1990. С. 85].

***

Кружок, возникший вокруг Ландау в конце 1920-х годов в Ленинграде, оказался весьма плодотворным. Как пишет А.С. Сонин, «члены кружка отличались и хорошими теоретическими работами в труднейших областях квантовой теории и теории относительности, и неукротимым юношеским темпераментом и бескомпромиссностью» [Сонин, 1994]. В физике в те годы происходило становление квантовой механики и теории поля (электромагнитного и гравитационного). Почти с каждым из упомянутых друзей Ландау сделал по несколько научных работ: с Пайерлсом по квантовой электродинамике (релятивистской квантовой механике), с Гамовым — по астрофизике (вычислению внутренней температуры звезд), с Бронштейном — по трактовке второго начала термодинамики в применении к расширяющейся Вселенной, с Иваненко — по квантовой статистике и принципу причинности в современной физике. Последние две работы были доложены на VI съезде физиков в Москве, состоявшемся в Москве в 1928 г. [Бессараб, 1971].

Съезд был проведен благодаря инициативе и усилиям  {35}  академика А.Ф. Иоффе. Он оказался прекрасно организованным, в СССР впервые приехали самые знаменитые физики мира: Бор, Дирак, Дебай, Бриллюэн и другие иностранные участники. Благодаря знанию немецкого и французского языков Ландау свободно общался с ними. Этот съезд явился началом вхождения Ландау в мировую физическую элиту.

Необходимо подчеркнуть, что до войны в советской физике преобладающее положение занимали ленинградские ученые, а среди них — физики из ЛФТИ. Создателем ЛФТИ в 1923 г. и многолетним его директором был А.Ф. Иоффе, именем которого сейчас называется институт.

Ландау относился к Иоффе с сарказмом. По крайней мере так было в начале 1930-х гг. Он умышленно коверкал фамилию Иоффе (Joffe), произнося ее как «Жоффе» — так, как если бы в ней немецкий «йот» звучал по-французски. Ударение, однако, он делал на первый слог, отчего в звучании фамилии можно было услышать неприличный намек (об отношении Ландау к Иоффе см. также в Гл.8). Это, кстати, один из явных штрихов в характере Ландау, о котором позже Капица напишет Сталину: «...он задира и забияка, любит искать у других ошибки и, когда находит их, в особенности у важных старцев, вроде наших академиков, то начинает непочтительно дразнить. Этим он нажил много врагов»

Ю.Б. Харитон в своих воспоминаниях о А.Ф. Иоффе так описывает один эпизод с участием Ландау, фамилию которого из деликатности не называет: «Однажды один из блестящих молодых теоретиков докладывал на институтском семинаре появившуюся в литературе работу Г.А. Гамова об испускании альфа-частиц как о процессе прохождения сквозь барьер. В конце докладчик начал обсуждать математический вывод и показал, что все это можно сделать гораздо красивее. Абрам Федорович с необычайным для него раздражением прерван докладчика, сказав: “Разве дело в красоте способа вывода — важна сама идея!” [Юлий Борисович Харитон..., 2005, С.89].

В другой статье Ю.Б. Харитон, описывая тот же эпизод, по памяти воспроизводит слова Иоффе несколько иначе: “Неужели вы не понимаете, что совершенно не существенно, как такой важный результат получен?” [Там же, С.59].

Нам кажется, что столь резкая реакция Иоффе была по существу неоправданна. Ведь Ландау изложил выдающуюся работу Гамова, не умаляя ее значения. В заключение он сделал то, что совершенно допустимо и вообще очень полезно — показал  {37}  более простой вывод формулы, описывающей эффект. Известно, что в подобных ситуациях Ландау был особенно силен. Реакция Иоффе была, на наш взгляд, чисто личностной — именно Ландау его особенно раздражал и, вероятно, заслуженно. Кроме того, не всегда ведь важно, что говорят, но всегда важно, как говорят. А мы не знаем, в каком тоне Ландау излагал свою рационализацию. Иоффе же, восхищенный результатом Гамова, решил уязвить Ландау. Во всяком случае, это еще раз показывает, что относились они друг к другу с антипатией, что и предопределило в скором будущем переезд Ландау в Харьков. А пока...

Френкелевская троица: «Хамов, Хам и Хамелеон»

В

физике твердого тела хорошо известен дефект кристаллической структуры, открытый Я.И. Френкелем, называемый френкелевской парой (это междуузельный ион и ассоциированная с ним вакансия). Между тем в начале 1930-х гг. в теоротделе ЛФТИ, возглавляемым Френкелем, появилась френкелевская троица, позже прославившаяся на весь мир: Гамов, Ландау и Иваненко, к которым позже примкнул Бронштейн. В этом же отделе работал и В.А. Фок, который, однако, держался обособленно и скромно. А «джазисты», в особенности их первая тройка, не очень скрываясь, не только высмеивали диалектический материализм, но и не стеснялись говорить об отсталости в физике современных профессоров и академиков. Как пишет Г.Горелик: «Уж если добродушный Я.И. Френкель обозвал троицу — “Хамов, Хам и Хамелеон”, то, значит, было за что». Г.Горелик сообщает, что эту остроту он узнал из писем Н.Канегиссер своей сестре Е.Канегиссер, которые последняя переслала ему в 1984 г. для монографии о М.Бронштейне. А вот еще одно из высказываний Я.И. Френкеля по адресу “Джазистов», которое сообщает тот же источник: «На одном диаматическом заседании, где Яша <Я.И. Френкень> подчеркивал свой материализм, его упрекнули в идеологии его «учеников». Он сказал: «Можете взять себе этих учеников. Они, змееныши, и сами меня клюют» [Горелик, Френкель, 1990.  {38}  С. 89; Горелик, 1991]. Среди этих «змеенышей» сам Френкель явно выделял Бронштейна. В 1930 г. он писал: «Мне везет на ассистентов. Аббата <прозвище Бронштейна> я считаю самым талантливым» [Там же, С. 84].

Яков Ильич был смелым и принципиальным человеком. Для его характеристики с этой стороны достаточно привести следующий отрывок из его публичного выступления против официальной марксистско-ленинской философии. В декабре 1931 г. в Ленинграде состоялась 8-я Всесоюзная конференция по физико-химии. Беспартийного Френкеля вызвали для объяснений на собрание членов ВКП(б) участников этой конференции по поводу его неправильного, по их мнению, методологического подхода в сделанном им научном докладе на пленарном заседании конференции. Вот фразы Френкеля, записанные участниками разбирательства, опубликованные историко-физиком А.С. Сониным: «Диалектический метод не имеет права претендовать на руководящую роль в науке. В нашей политике допускается чрезвычайно вредный перегиб навязывания молодежи взглядов диалектического материализма. <...> Ни Ленин, ни Энгельс не являются авторитетами  {39}  для физиков, книга Ленина «(Материализм и эмпириокритицизм» — книга, канонизированная при Советской власти, служившая обязательной философской базой для всех научных работников СССР. — Прим.Б.Г.> сводится к утверждению азбучных истин, из-за которых не стоит ломать копий. Ваша философия реакционна. <...> Не может быть пролетарской математики, пролетарской физики и т.д. <...> Вы ставите знак равенства между антидиалектическим мнением и антисоветским настроением. Я предан советской власти, но не признаю диамата <...> Я не считаю для себя нужным плыть по течению или говорить одно, а думать другое, как некоторые. <...> Я один только как друг партии говорю открыто, что не признаю диалектического материализма, а многие специалисты боятся это сказать» [Сонин, 1994. С. 36].

Эта позиция Френкеля была впоследствии использована в борьбе с физиками, которую повели советские философы-ортодоксы. В особенности отличался чешско-советский коммунист Эрнст Кольман, напечатавший в главном теоретическом партийном журнале «Большевик» (1931, № 2) статью «Вредительство в науке», в которой он упомянул и Френкеля. В другой своей статье он уже называет прямо Ландау и его друзей, которые злой шутки ради послали по телеграфу карикатуру на физика Гессена, защищавшего концепцию Вселенского «эфира» (впоследствии Гессен стал жертвой репрессий). Вот, что писал Кольман об авторах карикатуры:

«Эта наглая вылазка заядлого махиста, главы группы физиков так называемой «ленинградской школы» (Гамов, Ландау, Бронштейн, Иваненко) и др.) не единична. Совсем недавно эти господа в ответ на статью «Эфир» в 65-м томе Большой Советской энциклопедии позволили себе устроить демонстрацию: послали радиоизображение — карикатуру похабного содержания, критикующую статью сточки зрения отрицания существования эфира как объективной реальности... Вот какова философия, которую господа Френкели предпочитают Диалектическому материализму, — проповедь чертовщины, Сражающей весь безнадежный пессимизм закатывающееся, исчезающего, содрогающегося в коллапсе, прогнившего  {40}  капиталистического строя и его плакальщиков» [цит. по: Сонин, 1994. С. 37]. В книге А.С. Сонина приведена и сама карикатура с пояснениями. Она была послана «джазистами» в виде фототелеграммы Б.М. Гессену, автору упомянутой статьи «Эфир», который был в то время директором Физического института при МГУ: «На ней изображен забор, на котором сидит кот с лицом Гессена. У забора — мусорный ящик с надписью “Вельт-помойка” (мировая помойка). В ящике всякий мусор и среди него бутылка с надписью “теплород”, а рядом ... ночной горшок с надписью “эфир”. Подпись под фототелеграммой гласила: “Прочитав ваше изложение в 65-м томе, с энтузиазмом приступили к изучению эфира. С нетерпением ждем статьи о теплороде и флогистоне. Бронштейн, Гамов, Иваненко, Измайлов, Ландау, Гимбадзе” <так в книге; на самом деле Ипико Чумбадзе. — Прим. Б.Г>.

Фототелеграмма повлекла за собой оргвыводы. Ее содержание обсуждалось на собрании сотрудников Физико-технического института <ЛФТИ>, где тогда работали Ландау и Бронштейн... В результате Ландау и Бронштейна отстранили от преподавания в Политехническом институте. Гамов же, не работавший в ЛФТИ, вообще избежал проработки. <...> 20 января 1932 г. он послал письмо Сталину, в котором резко критиковал философов (А.К. Тимирязева и Б.М. Гессена) и протестовал против травли физиков-теоретиков (текст письма есть в книге [Горелик, 2000]. Странно, что это письмо осталось без последствий. Более того, спустя год Гамова вместе с женой выпустили на XIII Сольвеевский конгресс в Брюсселе, после которого он не вернулся на родину» [Сонин, 1994. С. 86].

«В Петербурге-Петрограде-Ленинграде родился, жил, работал и умер создатель теории расширяющейся Вселенной Александр Александрович Фридман. Учеником Фридмана по Ленинградскому  {41}  университету, воспринявшим космологию из его рук, был Георгий Антонович Гамов, автор теории горячей Вселенной», — так пишет известный астрофизик профессор А.Д. Чернил (цит. по: [Знакомый незнакомый Зельдович, 1993. С. 269]).

Так заключает краткую справку о Гамове автор основного справочника о физиках мира, изданного в СССР в 1983 г.

Даже лишенная эпитетов сухая справка в советском справочнике об эмигранте-«невозвращенце» (о них тогда надо было писать как можно меньше) свидетельствует, что СССР потерял в начале 1930-х гг. еще одного гениального физика.  {42} 

***

О взаимоотношениях Гамова и Ландау написано очень мало. Как и Ландау, в конце 1920-х — начале 30-х гг. Гамова неоднократно командировали в Западную Европу для повышения их творческого уровня. На одном из фотоснимков Гамов запечатлен сидящим на теоретическом семинаре в Копенгагене в первом ряду между Паули и Ландау. После отказа вернуться в СССР, когда истек срок его длительной загранкомандировки, Гамов не сразу был объявлен невозвращенцем и лишен советского гражданства. Он еще какое-то время (около года?) считался советским командированным ученым.

В книге М.Бессараб так описана реакция Ландау на известие об отказе Гамова вернуться: «Он страшно удивился, когда узнал, что один из его знакомых решил не возвращаться после командировки на родину. “Продался за доллары, — сказал Ландау. — Лодырь. Работать никогда не любил. Что о нем говорить — самоликвидировался. Перестал работать и впал в ничтожество”» [Бессараб, 1971. С. 29].

Известно, как много в книгах М.Бессараб вольных экстраполяций, извращений и выдумок: на это впервые обратила внимание группа академиков в письме министру Госкомпечати СССР в 1971 г. (см. Главу 7). На мой взгляд, вряд ли Ландау, человек очень искренний и честный, а в период до своего ареста еще и удивительно смелый, мог высказаться о своем близком друге в таких словах. Даже если он осуждал в то время эмиграцию Гамова, что я допускаю, он не стал бы высказываться о нем на публику, чтобы властям донесли о его лояльности. И слабо верится в то, что Ландау мог назвать Гамова лодырем.

Приведу еще один эпизод из книги М.Бессараб, опубликованной ею уже в постсоветский период. «Известный французский физик русского происхождения Анатоль Абрахам <род. в 1914 в Москве. — Прим. Б.Г.> в книге “Время вспять, или Физик, физик, где ты был?” приводит свой разговор с Георгием Гамовым. “...я рассказал Гамову о поездке в Россию и о встрече с Ландау. Он погрузился в думу, потом сказал: нас было трое неразлучных — Ландау, И. и я. Нас звали три мушкетера. А теперь? Ландау — гений, И. — все знают, кто такой,  {43}  а я — вот где”. Он ткнул стаканом в самого себя, развалившегося на диване». Далее М.Бессараб добавляет от себя: «...по-видимому, только Лев Ландау обладал силой воли и остался верен своим идеалам. И. — Гамов побрезговал даже назвать его фамилию, — в основном занимался защитой советской науки от влияния Запада, а о Гамове ходили слухи, что он спился, правда, я не знаю, так ли это, слухи есть слухи. Но Дау говорил о нем с грустью, жалел его. Безусловно, из этой великолепной тройки лишь один полностью реализовал себя, сделал все, что мог...» [Бессараб, 2004. С. 32].

Заметна смысловая и интонационная нестыковка двух абзацев из двух различных книг Бессараб. Что касается легковесной мысли М.Бессараб о том, что Гамов не реализовал себя, то можно порекомендовать заинтересованному читателю не обращать внимания на этот пассаж непрофессионала, а хотя бы обратиться к приведенной справке о достижениях Гамова в физике. Можно посмотреть и упомянутую выше статью, посвященную Зельдовичу, которую профессор А.Чернин заканчивает знаменательными словами: «Рядом с Фридманом и Гамовым завоевал своими трудами место в науке о Вселенной Яков Борисович Зельдович. На этих трех “китах” стоит сейчас космология» [Знакомый..., 1993. С. 269].

Завершая подтему Гамова в теме Ландау, приведу перепечатку из книги Горелика и Френкеля [1990. С. 88] двух коротких писем (от 25.11.1931 и 03.12.1931), которыми обменялись Ландау с Капицей по поводу выдвижения Гамова в члены-корреспонденты АН СССР:

«Дорогой Петр Леонидович, необходимо избрать Джони Гамова академиком. Ведь он бесспорно лучший теоретик в СССР. По этому поводу Абрау (не Дюрсо, а Иоффе) из легкой зависти старается оказывать противодействие. Нужно обуздать распоясавшегося старикана, возомнившего о себе бог знает что. Будьте такой добренький, пришлите письмо на имя непременного секретаря Академии наук, где как член-корреспондент Академии восхвалите Джони; лучше пришлите его на мой адрес, чтобы я мог одновременно опубликовать таковое в “Правде” или “Известиях” вместе с письмами Бора и  {44}  других. Особенно замечательно было бы, если бы Вам удалось привлечь к таковому посланию также и Крокодила! <прозвище Резерфорда> Ваш Л.Ландау».

«Дорогой Ландау, что Академию омолодить полезно, согласен. Что Джонни — подходящая обезьянья железа, очень возможно. Но я не доктор Воронов <биолог, пропагандировавший метод омоложения с помощью обезьяньих гормонов. — Б.Г.> и не в свои дела соваться не люблю. Ваш П.Капица».

Несмотря на разбитной тон письма Капице, которого Ландау даже не просит, а почти что инструктирует, что тому следует делать, хочется подчеркнуть, что по существу это письмо отражает личную скромность Ландау — ведь он просит за Гамова, явно выделяя его над собой.

***

О причинах ареста Д.Д.Иваненко в «Деле УФТИ» говорится: «В период убийства т. Кирова был арестован и сослан  {45}  за к/р (контрреволюционную) деятельность» (Эта безграмотная формулировка заимствована нами из Меморандума, характеризующего Л.В. Шубникова, арестованного в 1937 г. В Меморандуме Иваненко отнесен “к наиболее реакционной части ЛФТИ”» [Ранюк, «Дело УФТИ», Интернет; текст Меморандума см. ниже, в главе 3]).

Имя Иваненко прочно связано в истории физики с борьбой за приоритет фундаментальной идеи о протонно-нейтронной модели ядра атома. В Физическом энциклопедическом словаре (ФЭС), в статье Ядро говорится: «Состав Я.а. был выяснен после открытия англ. физиком Дж. Чедвиком (1932) нейтрона <...>. Идея о том, что Я.а. состоит из протонов и нейтронов, была впервые высказана в печати Д.Д. Иваненко (1932) и непосредственно вслед за этим развита нем. физиком В.Гейзенбергом (1932)» [ФЭС, 1983].

Ландау как-то сказал на эту тему. «После открытия нейтрона все понимали что ядро состоит из протонов и нейтронов, но только Иваненко взял и напечатал <про это>». Независимо и параллельно, в том же 1932 г., Гейзенберг выдвинул ту же идею, но сделал это на значительно более глубоком уровне: он ввел понятие изотопического спина и показал, что ядерные силы — насыщающие.

Еще одна известная работа была сделана параллельно Д.Д. Иваненко и И.Е. Таммом, которые предложили одну из первых полевых теорий ядерных сил (1934 г.). Однако у Иваненко не было формул и количественных оценок, в отличие от Тамма [Фейнберг, 1999. С. 47].

С чего началось расхождение Ландау и Иваненко, неясно. Оба они не оставили четких формулировок причин прекращения их дружбы в середине 1930-х гг. Во всяком случае убедительных версий на этот счет до нас не дошло. Ходили разные слухи — о доносе Иваненко на Ландау, возможно, но время ареста первого из них в 1935 г., о женщине, «пробежавшей» между ними, о резких высказываниях Ландау по поводу приоритетных притязаний Иваненко на нейтронную модель атома. Между тем следует подчеркнуть, что в рассекреченных архивах НКВД однозначно указывается: «Иваненко  {46}  же, будучи осуждён в 1935 году к 3 годам ИТЛ как социально опасный элемент, утверждал, что он честно работал над развитием советской физики. В антисоветской деятельности Иваненко никого не изобличал». Скорее всего это правда, так как в том же документе сообщается, что также не дал обвинительных показаний против коллег B.C. Горский, но их дали другие арестованные, очевидно, после применения к ним недозволенных методов ведения следствия (см. Приложение: «Дело УФТИ», последний из приводимых документов).

Так или иначе, но в середине 1940-х гг. Дау и Димус уже были непримиримыми врагами.

Физик-историк А.С. Сонин пишет об Иваненко так: «Он много сделал в различных областях теоретической физики. Широко известны его протонно-нейтронная модель ядра, предсказание синхротронного излучения, многие другие пионерские работы в области квантовой теории и теории гравитации. Вместе с тем Иваненко — один из ревнителей “советской” физики, яростный борец против “физического идеализма” и “космополитизма”» [1994. С. 128].

Надо прямо сказать, что в конце 1940—50-х гг. Иваненко стал восприниматься как одиозная фигура не только в школе Ландау, но и почти всеми крупнейшими физиками СССР (это А.Ф. Иоффе, П.Л. Капица, Н.Н. Семенов, М.В. Фок, Я.И. Френкель, И.Е. Тамм, М.А. Леонтович, М.А. Марков, В.Л. Гинзбург и многие другие).

Следующие события поясняют картину нравственной деградации этого талантливого физика, одержимого навязчивым синдромом приоритетности и непризнания. В 1948 г. Минвузом СССР и АН СССР был образован Оргкомитет для проведения «Всесоюзного Совещания заведующих кафедрами физики университетов и вузов», на котором предполагалось повести решительную борьбу с «физическим идеализмом», «низкопоклонством» и «космополитизмом». Совещание планировалось как аналог пресловутой Сессии ВАСХНИЛ в 1948 г., на которой Лысенко и его подручными была разгромлена школа научной биологии в СССР. На этот раз идеологической чистке должны были подвергнуться  {47}  физики. Против них было использовано политическое обвинение в игнорировании диалектического материализма как обязательной философии для любой науки, развиваемой в СССР, в наличии буржуазно-философских взглядов (идеализм, позитивизм, махизм) в их работах и учебных курсах по новой физике (теории относительности и квантовой механике), а также в космополитизме (он тогда означал преклонение перед Западом, замалчивание приоритетных работ советских физиков и даже передачу на Запад научно-технических разработок). Подобные обвинения в те годы были смертельно опасны. История подготовки этого Совещания детально описана А.С. Сониным [1994].

В 1949 г. Оргкомитет Совещания провел 42 заседания. Они проходили в обстановке яростной борьбы «идеологизированных физиков» с физического факультета МГУ (Н.С. Акулов, В.Ф. Ноздрев, Д.Д. Иваненко, А.А. Соколов (декан физфака), Ф.А. Королев (замдекана), Б.И. Спасский, Я.П. Терлецкий, Б.Н. Кессених), поддержанных рядом советских философов, против физиков из АН СССР, среди которых особо яростным нападкам подверглись М.А. Марков, Я.И. Френкель и А.Ф. Иоффе. На одном из совещаний выступал Иваненко, который сказал, что «советская теоретическая физика имеет все основания и должна взять на себя решение задачи создания картины мира». «Однако, по его мнению, этому мешает Ландау, который своим авторитетом препятствует тому, чтобы физики занимались глобальными проблемами. Ландау призывает их решать конкретные задачи, то, что Иваненко пренебрежительно называет “малым стилем” в науке. <...> Главное внимание в своем выступлении Иваненко сосредоточил на <...> борьбе за свой приоритет, и в частности, в создании протонно-нейтронной модели ядра. Ему кажется, что академические физики умышленно не цитируют его работы. Здесь он предъявил претензии Леонтовичу и Гинзбургу. <...> Выступление Иваненко вызвало бурное обсуждение. Очень резко выступил Тамм. Он сказал, что критическое отношение к работам физиков Московского университета (Иваненко, Соколова, Власова и др.) вызвано только низким  {48}  их качеством. Но всякую научную критику эта группа “квалифицирует как затирание, охаивание, посрамление” и т.д. Что же касается нежелания физиков ссылаться конкретно на работы Иваненко, то тут ясность внес Леонтович. Он сказал, что “причина состоит в том, что в широких кругах советских физиков известна неопрятность в отношении литературных произведений других авторов, заимствованных со стороны Д.Д. Иваненко. Таких случаев имеется три-четыре, хорошо известных. Имел место такой случай в работах Ландау но ливню, по квантовой теории эффекта Черенкова” <последняя работа — В.Л. Гинзбурга. — Прим. Б.Г.> <...> Их поддержал и Фок. Он подчеркнул важность вопроса о приоритете советской науки, но указал, что “нельзя смешивать вопрос о приоритете советских ученых с вопросом о приоритете Д.Д. Иваненко”» [Там же, С. 129].

К счастью, как пишет Сонин, само «Совещание отменили, дабы предотвратить его пагубные последствия для советской физики и атомной науки. ... По моему глубокому убеждению, отменить такое совещание мог только сам Сталин. Никто из его ближайшего окружения никогда не решился бы взять на себя такую ответственность. ... По-видимому, кто-то его определенным образом информировал <...>. Скорее всего это сделал Берия, курировавший работы по атомной проблеме. Об этом говорит следующий факт, сообщенный И.Н. Головиным, заместителем Курчатова, со слов генерала В.А. Махнева, который в то время был референтом Берия. <...> Берия спросил у Курчатова, правда ли, что теория относительности и квантовая механика— это идеализм и от них надо отказаться? На это Курчатов ответил: “Мы делаем атомную бомбу, действие которой основано на теории относительности и квантовой механике. Если от них отказаться, придется отказаться и от бомбы”. Берия был явно встревожен этим ответом, он сказал, что самое главное — это бомба, а все остальное — ерунда. По-видимому, он тут же доложил Сталину, и тот дал команду не проводить совещания».

Атака на физиков проводилась с разных углов. «Заслугой» Иваненко является попытка расширить на физику сектор  {49}  поражения погромной пролысенковской статьи в «Литературной газете», опубликованной 4 октября 1947 г. под заголовком «Против низкопоклонства». Вот, что пишет о ней В.Л. Гинзбург: «<...> ему <Шнейдерману, лицу, готовившему статью> поручили написать статью, клеймящую противников Лысенко <...>. В это время в Сельхозакадемии работал также Д.Д. Иваненко, который, узнав о подготовке статьи, решил этим воспользоваться. Конкретно, он уговорил Шнейдермана, якобы для придания большей общности и звучания, не ограничиваться примерами из области биологии, <...> а обрушиться также на физика-“низкопоклонника” Гинзбурга, не признающего достижений “истинно отечественного ученого” Иваненко и т.п.» [Гинзбург, 2003. С. 381].

После смерти Сталина министра высшего образования С.В. Кафтанова сменил более просвещенный В.П. Елютин, который издал в 1954 г. приказ «О мерах по улучшению подготовки физиков в МГУ». По приказу были уволены с физфака две наиболее одиозные фигуры — Акулов и Ноздрев, на посту декана Соколов был заменен на курчатовца B.C. Фурсова, из состава Ученого совета были выведены Акулов, Королев и Терлецкий, в состав совета введены Л.А. Арцимович, В.Н. Кондратьев, В. А. Котельников, И.В.Курчатов, И.Е. Тамм, О.Ю.Шмидт, В.И. Векслер, И.М. Франк, А.И. Шальников, В.П. Пешков, С.П. Стрелков (последние трое — сотрудники Капицы). Для преподавания были приглашены Л.Д. Ландау, И.Е. Тамм, Л.А. Арцимович и М.А. Леонтович. Это означало окончательную победу академических физиков над идеологизированными физфаковцами. Но Иваненко уцелел и до конца жизни оставался профессором физфака МГУ. По-видимому, его защитило то, что он действительно был автором некоторых первоклассных научных работ. И не стоит замалчивать этот факт, который, очевидно, неслучаен, наверное, как и принадлежность в молодости «Димуса-хамелеона» к узкому кругу друзей Ландау, среди которых впоследствии трое стали классиками физики XX века. Наряду с самим Ландау это Георгий Гамов и Рудольф Пайерлс.

В заключение заметим, что уже в послесталинское время, в январе 1956 г. (т.е. до XX съезда) была зафиксирована  {50}  отрыжка идеологической войны физиков и философов в виде Записки в ЦК КПСС за подписями заведующего отделом науки ЦК В.А. Кириллина, его заместителя некоего Н.И. Глаголева и инструктора ЦК А.С. Монина (ставшего в ДемРоссии в 1990-е гг. академиком!). «В письме предлагалось принять меры по отношению к Е.М. Лифшицу, который выступил с заглавным идеологически неправильным докладом на сессии Отделения физико-математических наук. Указанный доклад <...> явился существенной пропагандой “теории расширяющейся вселенной” <...>. Согласно этой “теории” вселенная имеет конечный возраст; в момент своего образования она занимала ничтожно малый объем, а затем стала расширяться; такое расширение имеет место и в настоящее время» <...>. Недостатки имелись также в докладах тт. Ландау и Гинзбурга» [Блох, 2001. С. 343]. С Запиской согласились члены Президиума ЦК Д.Шепилов, П.Поспелов, М.Суслов и др. Они поручили Кириллину принять какие-то меры, однако время было уже не то и ничего серьезного не последовало.

Из Ленинграда в Копенгаген: виртуальная встреча с Эйнштейном

В 1929 г. Ландау получил длительную зарубежную командировку от Наркомата просвещения для стажировки в лучших научных центрах мира по теоретической физике. Он побывал в Германии, Англии Швейцарии и Дании. В Дании талант Ландау произвел сильное впечатление на одного из основоположников квантовой механики великого физика Нильса Бора. Ландау надолго задержался у него и примкнул к так называемой копенгагенской школе Бора по теоретической физике. Всю дальнейшую жизнь он с гордостью считал себя учеником Бора.

Существует немало спекуляций на тему о встрече Ландау с Эйнштейном. Помимо книги М.Бессараб [1971], о ней пишут и гораздо более солидные источники. В.Л. Гинзбург пишет так: «Ландау не раз рассказывал, в частности, мне или при мне, что он один раз в жизни разговаривал с Эйнштейном, насколько помню, в Берлине, году, так, в 1930-м.  {51}  Ландау, по его словам, после семинара пытался “объяснить” Эйнштейну квантовую механику, но безуспешно. <...> В 1974 г. мы обменялись с Ю.Б. Румером письмами, причем он, кстати, сообщил следующее. В декабре 1929 г. Румер и Ландау познакомились в Берлине (их познакомил П.Эренфест), и они вместе сидели на коллоквиуме (на самой верхотуре, как пишет Ю.Б. Румер), на котором присутствовал Эйнштейн. Ландау сказал Румеру: “Спущусь вниз и попытаюсь уговорить Эйнштейна бросить заниматься единой теорией поля”. Однако разговора с Эйнштейном Ландау тогда не завязал, и Ю.Б. Румер считает, что это не могло произойти и позже» [Гинзбург, 1996. С. 377].

Сам Ю.Б. Румер так описывает указанный момент. «Я о нём знаю больше, чем другие. Я абсолютно точно знаю, что он у Эйнштейна никогда не был! Вопреки легенде, он никогда не встречал Эйнштейна. А он, Гинзбург: “Это неправда, потому что сам Ландау рассказывал, что он встретил”. А Кора <...> сейчас выпустила книжечку, там приходят студенты к Ландау и спрашивают:

— Лев Давидович, правда что Вы встречались с Эйнштейном?

— Правда.

— Вы с ним спорили? — ну и так далее...

Легенда появляется. Я-то считаю — ну как он мог там быть? К Эйнштейну не так-то легко попасть, кто-нибудь должен был привести его в дом. А детали? Он бы вспомнил, что сионистские кружки голубенькие стояли во всех углах гостиной, тоже характерно. Ландау этого никогда не рассказывал вообще. Вот мы с ним были, правда, на семинаре в Берлине, там в первом ряду сидели самые “боги”, в том числе Эйнштейн. И Дау мне говорит: “Пойду, скажу старику, чтобы он перестал глупые статьи писать по квантовой механике”. Ну и так шаловливо направился. Но, остановившись в двух метрах от Эйнштейна, он так же побрел обратно (Ю.Р. смеется). Так что я думаю, что все-таки это легенда» [Румер, «Необходимая предыстория», Интернет].

Добавлю несколько слов от себя. Хорошо помню рассказ  {52}  Ландау о его встрече с Эйнштейном. Первоисточник использовал примерно те же слова, что в пересказе Гинзбурга, но чуть подробнее. Я слышал их лично, как и присутствовавшие на встрече с Ландау примерно полтораста студентов МГУ в 1960 г., в холле общежития зоны “Б “, на 11 этаже главного здания. Ландау с большой теплотой и в то же время с искренней печалью говорил об Эйнштейне, о его глубоко укоренившемся заблуждении на тему возможности создания единой теории поля; о том, что три последние десятилетия жизни Эйнштейна прошли в бесплодных усилиях; о том, что он, Ландау, пытался объяснить Эйнштейну, почему такая теория в принципе невозможна, но тот не был в состоянии понять. Таким образом, совершенно ясно: сам Ландау утверждал, что с Эйнштейном они встречались и даже спорили о единой теории поля. В противоречие с этим вступает рассказ единственного свидетеля самого эпизода этой “встречи”. В чем дело? Я, например, теперь склонен больше верить Ю.Б. Румеру. Мне кажется, что Ландау самогенерировал устойчивую конфабуляцию. Уж очень ему хотелось по молодости поспорить с самим Эйнштейном, которым он восторгался больше, чем кем-либо иным. И уж очень шикарно это выглядело в последующие годы в глазах младших коллег и интеллигентных девиц. Постепенно Ландау мог и себя убедить в том, что у них с Эйнштейном ранее состоялся полноценный диалог. В общем решение поставленного вопроса лежит, по-видимому, в области психологии. Такая, в сущности невинная, никому не вредящая полуправда-полуфантазия!

Глава 2. Харьковская

2.1. Изгнание Пятигорского из «рая»

«Механика» Ландау-Пятигорского

Н

екоторые физики, изучавшие теоретическую физику в середине XX века по курсу Ландау—Лифшица, обращали внимание на то, что в Предисловии к тому I «Механика» (1958, 1965) было сказано следующее. «Первое издание первого тома было опубликовано в 1940 г. Л.Ландау и Л.Пятигорским. Хотя общий план изложения остался прежним, но книга существенно переработана и полностью написана заново». Практически никто не знал, какая страшная драма скрывается за непривычным сочетанием имен в этой паре. Кто такой Пятигорский? Откуда появился? Куда исчез? Учитывая «графофобию» Ландау, получается, что первую книгу писал именно Пятигорский. Наверно, не так просто было стать соавтором Ландау вообще, а по книге тем более. Значит, качества Пятигорского как физика-теоретика и как писателя были более или менее на высоте. Может быть, Пятигорский был внезапно арестован, может быть, он давно умер? Я помню, что однажды в библиотеке физического факультета МГУ увидел затертую книгу Ландау—Пятигорского в зеленовато-сером переплете. Бегло сравнил ее с «Механикой» 1958 года издания. В последней книге была новая глава о канонических преобразованиях, много новых задач. По составу остальных параграфов книги несильно различались, но тексты я не сравнивал. Спросил о Пятигорском Е.М. Лифшица. Ответы были короткими,  {54}  в основном «да-нет», без подробностей. Приблизительно так: «Нет, не умер. Где-то работает. Он повел себя непорядочно, Дау прекратил с ним отношения. В теоретической физике больше ничем не известен». Видно было, что эта тема Лифшицу несимпатична.

Нежелательность «темы Пятигорского» в окружении Ландау подтверждает профессор Юрий Николаевич Ранюк. Этот харьковский физик из УФТИ провел в 1990-х гг. историко-архивные исследования и опубликовал сенсационные документы. Они повествуют о той научно-политической драме, которая разыгралась в институте в 1935 г., когда оказались в противостоящих лагерях Ландау и Пятигорский [Ранюк, 1995; 1999]. Ю.Н. Ранюк пишет: «Всегда считалось признаком хорошего тона в воспоминаниях о Ландау Пятигорского обходить молчанием. В УФТИ знали, что эти отношения были очень непростыми. Причины этого назывались разные, но все они, как оказалось, были далеки от действительности» [1999]. Слова «как оказалось» здесь означают, что Ю.Н. Ранюку удалось получить принципиально новую информацию, разыскав Пятигорского и обратившись за разъяснениями к нему самому.

УФТИ

У

краинский физико-технический институт (УФТИ) — один из самых известных научных институтов по физике в СССР (а сейчас на Украине). Он был создан по инициативе «отца советской физики» А.Ф. Иоффе в Харькове в 1928 г. Иоффе выдвинул стратегию создания сети физических институтов по всей стране. И в первую очередь надлежало создать такой институт в столице Советской Украины. Естественно, что УФТИ создавался по образу Ленинградского физтеха (ЛФТИ) и при громадном участии последнего. Из Ленинграда в УФТИ поехали работать И.В. Обреимов (заместитель директора ЛФТИ, руководивший созданием УФТИ, его первый директор), А.И. Лейпунский, К.Д. Синельников (ставшие позже академиками и вторым и третьим  {55}  директорами института), Г.Д. Латышев, А.Ф. Прихотько, О.Н. Трапезникова, А.К. Вальтер, B.C. Горский, Л.В. Розенкевич, Л.В. Шубников — физики, ставшие известными благодаря их работам, выполненным в УФТИ (четверо последних репрессированы в 1937 г., а среди них трое последних расстреляны). Из местных физиков в УФТИ пришел, в частности, инженер-физик А.А. Слуцкин (ставший украинским академиком и упоминаемый далее в письме Пятигорского как один из ключевых фигурантов конфликта в УФТИ).

Как известно, Ландау тяготился работой в ЛФТИ под началом Иоффе, особенно после того как он подышал вольным воздухом Европы, пообщался с ведущими физиками мира и сам завоевал себе мировое признание. После войны И.В. Обреимов рассказывал А.И. Ахиезеру, что «в ЛФТИ Ландау недооценивали, и только он, Обреимов, зная, насколько талантлив Ландау, предложил ему должность заведующего теоретическим отделом УФТИ и полную свободу действий в смысле подготовки кадров молодых теоретиков и научной тематики» [Воспоминания..., 1988. С. 46]. Ландау переехал в Харьков и приступил к работе в УФТИ с сентября 1932 г. Авторитет института в мировой науке стал быстро расти, во многом благодаря работе Ландау.

Мировой класс УФТИ был подтвержден в 1934 г., когда в УФТИ состоялась международная конференция по теоретической физике. Всего было около 30 ее участников, в том числе восемь иностранных физиков во главе с Нильсом Бором. В их числе были Л.Розенфельд, Р.Пайерлс, И.Веллер, Л.Тисса (последний был уже доктором наук, но пожелал поступить в аспирантуру УФТИ к Ландау, после чего стал всемирно известным теоретиком). Из русских физиков участвовали И.Е. Тамм, В.А. Фок, Я.И. Френкель, Д.Д. Иваненко. До 1935 г. УФТИ посещали такие великие физики XX века, как П.Дирак и Г.Гамов, в нем какое-то время работали, находясь в длительных командировках в 1930-х гг. выдающиеся иностранные физики: В.Вайскопф, Ф.Хоутерманс, Г.Плачек (последний потом фигурировал в архивах НКВД как резидент германской разведки). В аспирантуру УФТИ к Ландау  {56}  поступили: И.Я. Померанчук из Ленинграда, Е.М. Лифшиц, А.С. Компанеец и А.И. Ахиезер из Харькова, вскоре вошедшие в элиту теоретической физики СССР, а на работу к Шубникову поступили Н.Е. Алексеевский и А.И. Кикоин, ставшие затем известными физиками-экспериментаторами.

Во время работы в УФТИ сам Ландау получил без защиты диссертации в 1934 г. ученую степень доктора физико-математических наук, а в 1935 г. — звание профессора.

Ниже приводится текст краткого рукописного отчета Ландау по работе его группы (фотокопию оригинала см. во вклейке).

«Теоргруппа (итоги за II квартал 35 г.)

За отчетный период произошли следующие выдающиеся события: 1. Лифшиц закончил работу о дисперсии магнитной восприимчивости. 2. Шурка Ахиезер блестяще закончил теорминимум и, подавая большие надежды, приступил к освоению когерентного рассеяния ядер. 3. Шура Компанеец закончил обзор по проводимости. С осени он выразил желание работать в Днепропетровске. 4. Тисса значительно ускорил темпы сдачи теорминимума. 5. То же делает и Корец. 6. Розенкевич Л. окончательно занялся счетчиками у Киры, и уходит из теоргруппы. 7. Пятигорский Л. средними темпами двигал свою научную работу. Кроме сего, он со мной написал уйму всяких программ и является единственным человеком, заботящимся о Харьковском университете. 8. Коновалов наконец-то сдал последние остатки теорминимума и, с осени с миром уходит на преподавательскую работу. 9. Ландау после долгих сборов написал 4 работы.

Усиленными темпами ведется писание книжек (норма 12000 печатных знаков на пишущее рыло). Пишутся: Статистика — Лифшиц — срок окончания 1/XI, 2. Механика — Пятигорский — 1/XII, 3. Ядро — Ахиезер — III.

В результате усиленной деятельности полностью уничтожена внутри теоретической группы дезорганизованность  {57}  и установлена четкая шкала зарплаты за производимую работу с автоматическим повышением при переходе на высшую •ступень. Моральное действие четкости было настолько велико, что единственный сотрудник группы, недовыполнивший нормы, сам попросил снизить себе зарплату. (Многие институтские сотрудники с большим правом могли бы последовать его примеру).

Организован конвейер практикантов, автоматически отбирающий годный материал, пропустивший за истекший период 12 душ. С 1-го сентября 20 человек, а с февраля 36 года — 40 человек.

Л.Ландау

Приписка другим почерком:

«Примечание редакции: Мы были вынуждены поместить эту статью в подлиннике, ибо в противном случае т. Ландау категорически потребовал ее возвращения».¹

Конфликт республиканского масштаба

К

огда Ландау приступил к работе в УФТИ, Лазарь (Леонид) Моисеевич Пятигорский в это время уже там работал (с 1930 г. — о его биографии и работе с Ландау говорится в письме самого Пятигорского, см. ниже). Пятигорский считал Ландау великим физиком, а в те годы еще и «настоящим коммунистом без партбилета» (так он выразился в беседе с историком физики Г.Гореликом в 1986 г. [Горелик, 1991]). Но в начале 1935 г. в УФТИ разгорелся острый конфликт с участием Ландау и Пятигорского. Однако едва ли не центральной и наиболее активной фигурой в конфликте, той, которая не один раз сыграла роковую роль в жизни Ландау, стал Моисей Абрамович Корец, ставший его новым сотрудником и ближайшим другом (подробнее о нем — в следующем подразделе).

Суть конфликта в коллективе УФТИ, расколовшемся на  {58}  два лагеря, состояла в отношении к новому, оборонному направлению работ, которые были поручены институту в марте 1935 г. решением Наркомтяжпрома, которому подчинялся институт. Речь шла о разработке СВЧ генератора (мощного магнетрона) и антенны для радиолокации, технология которой в те годы в СССР еще отсутствовала. Группа теоретиков и экспериментаторов во главе с Ландау была против проведения в институте работ по этой тематике, мотивируя тем, что большой объем работ технического характера снижает научно-теоретический уровень института. Эта группа имела хорошие отношения с директором УФТИ А.И. Лейпунским и в основном пользовалась его поддержкой, однако Лейпунский в эти месяцы находился в загранкомандировке.

У Лейпунского было высокое покровительство в Москве, в Наркомтяжпроме, в лице Орджоникидзе, а также в ЦК ВКП(б) в лице Пятакова и Бухарина. Последний был также знаком с Ландау, встречался с ним и Корецом по поводу публикации статьи Ландау в «Известиях» от 23 ноября 1935 г. Статью под названием «Буржуазия и современная физика» поместили за подписью Ландау (отрывок из нее см. в Главе 8). Написана же она была Корецом — очевидно, с целью получения поддержки у высшего партийного руководства страны.

С апреля 1934 г. и до осени 1935 г., когда Лейпунский находился в загранкомандировке, на место директора был назначен, по словам Ю.Ранюка, «никому не известный и непонятно откуда взявшийся Семен Абрамович Давидович» [Ранюк, 1995; Интернет]. Инициаторами принятия институтом оборонных заказов были временно исполнявший обязанности директора УФТИ профессор В.В. Гей (выходец из ЛФТИ) и украинский академик Абрам Александрович Слуцкин, возглавлявший отдел в УФТИ. Их горячо поддержал новый директор. У этой группы также были высокие покровители — Харьковский обком партии и Харьковское управление НКВД. В связи с началом работ по оборонной тематике УФТИ стал режимным институтом:  {60}  появился секретный отдел, построена ограда, введены пропуска, собирались уволить иностранных специалистов, работавших в УФТИ. Привыкшие к свободному режиму сотрудники были всем этим крайне недовольны. Некоторые выражали свое отношение своеобразно: Ольга Трапезникова, жена и сотрудник Льва Шубникова, цепляла пропуск к ошейнику своей собаки, Ландау и немецкий физик Ф.Хоутерманс прикрепляли пропуска к спине ниже пояса и предъявляли «всё вместе» вахтеру (как вы думаете, кто был автором последней репризы?)

Группа иностранных физиков, работавших в УФТИ, состояла в основном из немецких, граждан, покинувших нацистскую Германию. (В одном из документов упоминается что эта группа насчитывала 11 человек [Есаков, Рубинин, 2003, С.534].) Наряду с ядерщиком Фридрихом Хоутермансом (1903—1966)¹, иностранцами в УФТИ были: Мартин Руэманн (научный сотрудник лаборатории низких температур) и его жена Барбара Руэманн, Шарлотта Шлезингер, аспирант Ландау венгр Ласло Тисса, начальник Станции глубокого охлаждения УФТИ немецкий коммунист Александр Вайсберг (1901—1964). Последний опубликовал в 1990 г. в Польше книгу «Большая чистка», из которой приведем следующую цитату (по статье Ю.Н. Ранюка [1995]).

«Дела в институте шли все хуже и хуже. Наконец, ведущие сотрудники института приняли решение прекратить дальнейший развал работы. Они собрались вместе и написали заявление в ЦК партии с просьбой отозвать Давидовича  {61}  и вновь доверить руководство институтом Лейпунскому. <...> Колебалась не только партийная организация УФТИ, колебался также харьковский НКВД, стоящий на стороне Давидовича, и очень осторожно брался за дело. Давидович требовал, чтобы кого-нибудь арестовали. Но тогда еще не решались трогать Ландау, всемирно известного ученого, или арестовать меня, иностранцах...>. Они выискивали в нашей группе самого незащищенного человека. Им оказался молодой аспирант по фамилии Корец, работавший у Ландау. Корец боготворил Ландау и с большим азартом участвовал в борьбе с Давидовичем. <...> Позже, через несколько недель Корец был арестован. Это действительно парализовало инициативу нашей группы. Ландау был единственным, кто не сломался» [цит. по: Ранюк, 1995].

Это произошло 27 ноября 1935 г. А 1 декабря директором УФТИ был вновь назначен А.И. Лейпунский, отозванный из Англии. Ранюк цитирует справку из Архива Харьковского КГБ, в которой говорится, что «Корец М.А. является участником контрреволюционной подпольной группы, проводит разложенческую работу среди сотрудников УФТИ и занимается контрреволюционной агитацией». На допросе, протокол которого также цитирует Ранюк [1995], Корец не признал себя виновным. Он заявил: «... что же касается моих разговоров против выполнения оборонной работы, то я такие разговоры вел, только не против ее выполнения, а против той организации руководства выполнением оборонной работы, которую организовало руководство института, в частности, директор института Давидович, и, по моему мнению, такая организация снижала как теоретический уровень института, так и качество выполнения самой оборонной работы».

Во время следствия Пятигорский дал показания главным образом против Кореца, но в некоторой степени и против Ландау. В протоколе допроса свидетеля Пятигорского от 5 декабря 1935 г. есть следующая запись:

«Вопрос: Что вам известно о контрреволюционной деятельности Кореца и его связях?  {62} 

Ответ: Мне известно, что в нашем институте существовала антисоветская группировка, в состав которой входили Корец, Ландау, Шубников, иностранно-подданные, прибывшие из Германии Вайсберг и Руэманны, прибывшие также из Германии. <...> ...со мной вел целенаправленные разговоры и Ландау, говоря, что научные работники-партийцы, которые стоят во главе института, хотят развалить работу института, а для этого они набрали заданий оборонного значения, что снижает общий уровень института».

Пятигорский был единственным коммунистом среди теоретиков отдела Ландау, в который входили еще Е.М. Лифшиц, А.И. Ахиезер, А.С. Компанеец и И.Я. Померанчук. Причем это был убежденный коммунист, обязанный Советской власти тем, что выжил, получил образование, стал преподавателем и ученым. Во время еврейских погромов на Украине у него была убита вся семья. У самого подростка Лазаря Пятигорского отрубили руку. Он уцелел, но стал беспризорником. Как известно, в те годы государство всего за несколько лет решило проблему беспризорных детей и подростков. Ими занималось ЧК во главе с Феликсом Дзержинским. Пятигорский попал в колонию для беспризорников, где получил школьное образование и воспитание в духе Макаренко или, если угодно, — коммунистической идеологии. Несмотря на то, что Пятигорский, как и Корец, боготворил Ландау, не выступить он не мог — прежде всего из чувства партийного долга. Да он и не считал нужным молчать. Он говорил правду и искренне отстаивал те позиции, в которых был убежден. Во всяком случае, Пятигорского нельзя обвинить ни в клевете, ни в лицемерии, ни в карьеризме, ни в том, что он дал показания из трусости. Он верил в справедливость советского суда. Вроде бы и не напрасно верил, так как в те месяцы ни Ландау, ни кто-то еще, кроме Кореца, не был арестован, а Корец по суду более высокого уровня вскоре был оправдан (см. ниже). Однако, может быть, можно приписать Пятигорскому проявление до некоторой степени синдрома Павлика Морозова, который, как известно, донес на отца как на врага Советской  {63}  власти. Ведь Пятигорский все-таки дал показания, причем не только против своего идейного противника Кореца, но и против Ландау, перед которым преклонялся.

Г.Горелик сообщает, что «по поводу своих свидетельских показаний 1935 г. полвека спустя он сказал: “Я — коммунист и не мог врать советскому суду. Я сказал правду. Позже я не раз обдумывал это и понял, что не мог поступить иначе”» [Горелик, 1991].

А был ли донос Пятигорского?

П

римером того, как в «женской» литературе о Ландау появляются лжефакты, призванные морально уничтожить намеченную жертву, могут послужить два следующих фрагмента из 4-го издания книги Майи Бессараб, в которых речь идет о Пятигорском: «Впервые выходит книга об академике Льве Давидовиче Ландау, в которой нет белых пятен в его биографии: раскрыта история его ареста и освобождения, названа фамилия предателя, в корыстных целях написавшего гнусный донос, будто Ландау — немецкий шпион», — и: «... он не постеснялся появиться в Капичнике и просил у Ландау прощения. Дау не подал ему руки. — “Я негодяев не прощаю”, — сказал он. — Этот человек так и остался стоять с протянутой рукой и со слезами на глазах». [Бессараб, 1990]. Здесь, что ни слово — то лжефакт. Это ясно из опубликованных документов, добытых Г.Гореликом в архивах госбезопасности и Ю.Ранюком в архивах УФТИ и в переписке с Пятигорским.

Во-первых, не было доноса Пятигорского о том, что Ландау— немецкий шпион. Хотя сам Ландау после тюрьмы рассказывал, что его обвиняли в том, что он немецкий шпион, такого пункта нет в обвинительных документах (см. Приложение). В них сказано, что Ландау вел «подрывную вредительскую деятельность» «в составе контрреволюционной группы», «антисоветской группы». Что касается шпионажа, то слова на эту тему, действительно,  {64}  имеются в протоколе допроса, но они относятся к Корецу. Следователь говорит Ландау: «Установлено, что поручения выпустить листовку <...> были даны Корецу представителем немецкой разведки, агентом которой являлся Корец. Вы об этом не могли не знать». Появлению же немецких мотивов в делах Кореца и Ландау, очевидно, послужило то, что в группе, сплотившейся вокруг Ландау, которая выступала против развития оборонной тематики в УФТИ, находились, как уже упоминалось выше, граждане Германии, прикомандированные к институту: А.Вайсберг, Ф.Хоутерманс, Мартин и Барбара Руэманны и другие.

Во-вторых, в показаниях Пятигорского не было корыстной мотивации, под которой в книге М.Бессараб понимается его желание остаться единственным автором в книге «Механика». В отсутствии такой мотивации убежден также Г.Горелик, беседовавший с Пятигорским [Горелик, 1991].

Наконец, М.Бессараб сочинила эффектную сценку с несостоявшимся рукопожатием. О том, как Ландау и Пятигорский встретились в УФТИ впервые после войны пишет М.Каганов: «Бывая в Харькове, Л.Д. в УФТИ не заходил. И зашел в первый раз тогда, когда Кирилл Дмитриевич Синельников, директор УФТИ в те годы, болел и уступил Л.Д. свой кабинет <...> Ландау не хотел встречаться с Синельниковым, хорошо помня его поведение в прошлые годы. <...> Ландау <...> выступил в УФТИ с докладом. После доклада непосредственно на сцене Дау обступили: вопросы, приветствия и т.п. Подошел и Пятигорский<...>. За Л.М. Пятигорским тянулась дурная слава: считалось, что он — один из тех, кто виновен в аресте Л.Д. Хорошо помню <выделено мной — Б.Г.>: Пятигорский протянул Ландау свою единственную руку. Вторая была отрублена во время еврейского погрома в каком-то украинском местечке давно, когда шла гражданская война. Дау протянутую руку пожал. Через много лет жена Л.М. пришла ко мне в ИФП и принесла копию справки, выданной в КГБ, где сказано, что в деле Ландау фамилии Л.М. Пятигорского нет. Сцена с рукопожатием врезалась в память, хотя сути ее я не понимаю. Скорее  {65}  всего, сработала “презумпция невиновности”: не было доказательств виновности, хотя, уверен, Дау хорошо помнил, что Пятигорский выступал против его позиции в выборе научной тематики УФТИ, обвиняя Ландау в том, что он отвлекает Институт от решения “истинно важных”, нужных производству задач (все это относится к тридцатым годам, когда подобное заявление воспринималось как серьезное обвинение)» [Каганов, 1998. С. 21]. Правда, книга Каганова вышла в 1998 г., а книга Бессараб — в 1990 г., и она, по-видимому, ничего не знала об описанной им встрече. Вряд ли также академик с ней делился всеми подробностями своих дел и переживаний — в этом можно согласиться с журналистом Д.Новоплянским. Приведем перепечатку его статьи в газете «Правда» от 19 августа 1991 г.

Страшное горе обрушилось на старого коммуниста Леонида Пятигорского. Со страниц книги, выпущенной издательством «Московский рабочий», его объявили предателем, доносчиком. Четырежды повторяли, будто выжигали на нём тавро: «негодяй». Собственно, это был гвоздь нового, дополненного издания. Сенсация. Уже первая фраза мини-предисловия оповещала: здесь впервые «названа фамилия предателя, в корыстных целях написавшего гнусный донос, будто Ландау — немецкий шпион». На разных страницах мелькала обещанная фамилия — вот кто в 1938-м оклеветал, посадил в тюрьму и едва не погубил одного из самых талантливых физиков-теоретиков двадцатого века. На странице 123-й раскрывался коварный замысел: убрать молодого Ландау, чтобы присвоить его труд. На странице 125-й суровый вердикт: простить Пятигорского «мог бы только такой негодяй, как он сам».

Обвинения тяжкие. По нынешним временам — вдвойне, втройне. Они потрясли человека, которому уже за восемьдесят. У него доброе имя, учёная степень, учёное звание. Были. Отныне он — презренный стукач — не больше. Бросился в издательство, умолял задержать книгу, пока она не разошлась. Его жалобы отмели, как вздорные. Аргумент  {66}  один: автор книги — родственница академика, ей нельзя не верить. И это издание — уже четвёртое.

«Но в прошлых изданиях, — написал мне Пятигорский, — не было и намека на донос, даже на арест. Когда Майя Яковлевна Бессараб готовила второе или третье издание, она со мной консультировалась, как с человеком, знавшим Ландау и заслуживающим доверия. Теперь читаю, будто она еще со студенческих лет знала, что я — предатель. Как же могла она со мной, предателем, мило беседовать, чай пить, дарить мне книгу с ласковой надписью? Если же вдруг решила подправить свой труд в духе времени, — не грех бы сто раз проверить-перепроверить, прежде чем кого-то клеймить. Живу всего в сорока километрах от Москвы — долго ли приехать? Ладно, со мной она не обязана разговаривать, но уж явиться в Бауманский народный суд — сам закон велит. Однако три раза заседания откладывались — она не приходила. А книга в широкой продаже. Я оплёван, растоптан. Где искать защиты? Мне советуют обратиться в КГБ...»

Ответ пришёл быстро. Материалы уголовного дела №Р-18609 сохранились, и уточнить причины ареста Льва Давидовича Ландау — не проблема. Народный депутат РСФСР, начальник управления КГБ по Москве и Московской области В.Прилуков, ссылаясь на эти материалы, начисто опровергал какую-либо причастность Пятигорского к аресту. Более подробный документ пришёл из Центрального архива КГБ СССР:

«Причиной ареста Л.Д. Ландау послужили показания научных работников Украинского физико-технического института Шубникова Л.В, Розенкевича Л.В., арестованных в 1937 году УНКВД по Харьковской области. В КГБ СССР сведений о Вашей причастности к аресту Ландау Л.Д. не имеется, о чем сообщено в Бауманский райнарсуд г. Москвы».

На суде у автора спросили, располагает ли она доказательствами. Бессараб отвечала, что жила, росла в семье учёного и беседовала с ним на разные темы. Ей помнится, как сам Ландау после освобождения называл виновника ареста. Он и другим говорил о нелепом доносе. Допустим. Однако память легко может подвести кого угодно. Мог ошибиться и Ландау,  {67}  просидевший год в Бутырской тюрьме и вышедший оттуда полуживым. Да и стал бы он говорить домашним или приятелям всю правду? Если верить не книге, а подлинным документам, он вряд ли мог посвящать в свои дела юную родственницу. Суд показал, что автор и издательство не были знакомы с подлинными причинами ареста Ландау. Книга повторяла, будто Пятигорский сочинил заявление-донос, гласившее: «немецкий шпион». В действительности, никакого заявления не было и, как видно из протоколов допроса, в ряду предъявленных Ландау обвинений ни разу не упоминался шпионаж.

В журнале «Известия ЦК КПСС» № 3, 1991 г. были опубликованы документы об аресте Л.Д. Ландау — двадцать четыре страницы. Они запечатлели одно из самых трагических событий в жизни учёного и заслуживают большого общественного внимания. В книге же М.Бессараб вместо правдивого рассказа об этом событии — сенсационные домыслы.

Суд обязал издательство и автора принести извинения Л.М. Пятигорскому за опубликование в книге «несоответствующих действительности сведений».

Д.Новоплянский

Итак, М.Бессараб не видела документов и не предполагала, что они могут быть найдены и обнародованы, а свои домыслы опубликовала, исходя из общих предположений, которые ей казались очевидными. Ей очень хотелось найти и преподнести сенсацию. На «героя» же сенсации, старика-инвалида, было наплевать (информацию из него она уже выжала — см. письмо Пятигорского), тем более, что он — «предатель». Но этот инвалид сумел дать свой последний и решительный бой. И произошло почти невозможное: старик-инвалид победил, а М.Бессараб заставили в печати это признать и извиниться.

«Вечерняя Москва», № 17, 25.01.1991 г.

Уважаемая редакция!

В конце минувшего года Бауманский районный народный суд г. Москвы рассмотрел и удовлетворил иск Леонида  {68}  Моисеевича Пятигорского о защите его чести и достоинства и обязал издательство «Московский рабочий» опубликовать следующее сообщение:

«Издательство “Московский рабочий” и Майя Яковлевна Бессараб, автор книги “Ландау. Страницы жизни” приносят извинения Леониду Моисеевичу ПЯТИГОРСКОМУ за опубликование в этой книге несоответствующих действительности сведений о том, что совместная работа с Л.Пятигорским “едва не стоила Дау жизни”, что Пятигорский “сочинил на Ландау гнусный донос”, послуживший причиной его ареста органами НКВД в 1938 году».

Хотя эти несколько строк — всё, что требует решение суда, необходимы, думается, и дополнительные разъяснения. Строки о П.М. Пятигорском, вызывающие наше глубокое сожаление, появились в книге, выпущенной в 1990 году. Это было 4-е, дополненное издание, что свидетельствует о большом читательском интересе к ней. Но надо признать, что в книге некритически воспроизведен пересказ академиком Ландау сообщённых ему следователем НКВД сведений о «доносчике».

Между тем, судя по представленной в Бауманский райнарсуд архивной справке КГБ СССР, показаний Л.Пятигорского вовсе нет в «деле» Ландау; напротив, основанием для ареста послужили показания научных работников Ш<убникова> и Р<озенкевича>, арестованных в 1937 году. Вряд ли теперь мы узнаем, почему тогда была названа фамилия мнимого доносчика — скорее всего, чтобы скрыть доносчиков реальных...

Понимаем, что причинили Л.М. Пятигорскому тяжёлые переживания. Надеемся, что наше искреннее сожаление по этому поводу будет принято.

М.Бессараб, литератор
И.Третьякова, редактор издательства «Московский
рабочий»

Вместе с тем, стремясь к исторической правде, приводим также документ, заимствованный из статьи Ю.Ранюка [1999], который прямо свидетельствует о действиях Пятигорского  {69}  по «разоблачению» группы Кореца—Ландау. Он представляет собой заявление Пятигорского в НКВД Украинской ССР. Заявление написано Пятигорским от руки. Оно не датировано, но, по-видимому, относится к лету 1935 г. Как оно было обнаружено Ю.Ранкжом, в тексте статьи последнего не говорится. Здесь оно приводится стереотипно, без редактирования стиля и грамматики.

В НКВД УССР. Заявление Пятигорского Л.М.

В конце июля этого года я шел на лекцию в университет. Меня остановил иностранный специалист инженер Вайсберг и начал со мной разговор о том, что его несправедливо уволили из ОСГО <Опытная станция глубокого охлаждения, начальником которой был Вайсберг> Предложил мне зайти в кафе, взял пирожных и перевел разговор на положение в УФТИ. Это положение он охарактеризовал так: Научный уровень института снижается, институт идет к гибели. В качестве причин он выставлял то, что Гей <замдиректора УФТИ по науке>, и другие члены партии, которые не подготовлены к научной работе, тянут институт вниз, снижают его уровень до своего. По его мнению директор Давидович губит институт. Вайсберг также намекнул мне на то, что, по его мнению, т. Гей спецработу в Москве «выпросил». Выходом из создавшегося положения он считал бы иметь в УФТИ руководство парторганизацией из рабочих, а секретарем «крепкого парня». Попутно готовить кадры коммунистов научных работников. Никаких конкретных мероприятий Вайсберг при мне не называл. Я высказал несогласие с тем, что коммунисты тянут УФТИ вниз. В доказательство того, что это ложь, привел в пример т.т. Гарбера и Комарова, которые, по-моему, вполне в курсе научных интересов института. На этом наги разговор закончился. Вайсберг прекрасно ориентируется в политической обстановке в СССР, часто высказывает совершенно твердые, правильные утверждения. Поэтому посчитать его разговор со мной политической ошибкой я не смог и стал присматриваться к Вайсбергу. Бросилось в глаза то, что он со  {70}  многими сотрудниками УФТИ подолгу беседует, расхаживая с ними по асфальтовой дорожке во дворе. В частности, он обрабатывал, как мне кажется, членов партии, помощника директора института т. Кравченко, имея с ним несколько продолжительных разговоров. От некоторых сотрудников я слышал, что он им говорил о рабочих аспирантах (коммунистах), что никуда не годится. Постепенно у меня начало складываться впечатление, что Вайсберг создаёт в УФТИ склочную обстановку, организовывает атмосферу слухов, сплетен, враждебного отношения к парторганизации и дирекции. О своих подозрениях я в конце июня довёл до сведения т. Заливадного <парторга — Прим. Ю.Р.> У нас в УФТИ работает ряд иностранцев. От Тиссы, сотрудника теоретического отделения, я не раз слышал «новости» о разворачивании «склоки» в УФТИ, и в большинстве случаев на мой вопрос: где ты всё это набираешь? он мне отвечал, что слышал всё от Вайсельберга (тоже иностранец, не работает, но живёт в УФТИ). Вайсельберг — приятель Вайсберга. Я рекомендовал ему поменьше питаться слухами, но он мне ответил что узнаёт их волей-неволей, т.к. ужинает у Вайсельберга. Всё это ещё раз говорит о том, что Вайсберг находится в центре или, во всяком случае, близко от центра группы людей, которым нужна склока. Деятельное участие в этой группе принимала (иностранка) Варвара Руэманн. От Ландау я слышал, что (иностранец) Гаутерманс определил продолжительность жизни нашего УФТИ в 2 месяца. На научном языке сказал, это означает только то, что если все дела будут идти так, как идут, то больше 2 месяцев институт не протянет. Таким образом, на Вайсберга сориентированы В.Руэманн, Гаутерманс <правильно: Хоутерманс, Тисса, который объяснял своё недовольство чисто плохими отношениями с Давидовичем <директором УФТИ>.

Корец неохотно вступал в разговоры со мною. В группе людей, которые организовывают склоку (Вайсберг, Корец, Ландау, Шубников, В.Руэманн), он играл, по-моему, видную роль. Его называли организатором положительной программы. Так, якобы в критической статье в стенгазете он дискредитировал двух сотрудников спецлаборатории,  {71}  членов комитета комсомола, приводил их в пример неправильной политики зарплаты в институте.

У Ландау я видал список сотрудников с указанием их зарплаты, причём против каждого проставлена ещё зарплата, которую следовало бы платить. Думаю, что весь список и вся идея упорядочения зарплаты — в духе статьи Кореца и по идее самого Кореца.

Сам Корец получал зарплату, совершенно не соответствующую его работе в УФТИ. Корец имел чрезвычайно плохое влияние на Ландау. Они находились в дружеских отношениях, очень много бывали вместе, и была явно видна перемена Ландау в худшую сторону по приезде Кореца в институт. Вместо того чтобы осуществлять подготовку кадров организованно, Корец толкал Ландау на путь авантюризма, отрыва от партии, самостоятельных действий, причём всегда в конечном счёте думал о том, что борьба с Давидовичем идёт на «кто-кого», и если потерять в темпе, то Давидович уничтожит институт. Думаю, что большинство вредных идей принадлежат Корецу (новая смета зарплаты, разделение института на две части, если мы не съедим Давидовича, то Давидович съест нас, идея о блокировании с иностранцами и др.) Во всяком случае, говорит он всегда очень демагогически, уверенно, всегда делая вид, что кто не согласен с ним, тот желает гибели институту. На комитете комсомола Корец признал, что скрыл своё соц-происхождение, а Ландау на следующий день опять убеждал, что не скрыл. В то же время <Корец> убеждал Ландау, что уход Ландау с работы вредно отразится на Кореце. Вот такая двухличность есть характерная черта Кореца. Я уверен, что Корец стоит в центре склоки. Не думаю, чтобы он один мог сыграть вреднейшую, дезорганизующую роль в УФТИ, разлагая сотрудников, противопоставляя себя, свою линию, линии парторганизации, создавая вокруг парторганизации и комсомола нездоровую атмосферу, тем самым проводя практически вредную работу.

Ландау очень часто заводил со мной беседы о порядках в институте. Он говорил мне о том, что институт идёт к  {72}  гибели, Давидович ведёт институт к развалу. Говорил мне, что спецработы сильно снижают уровень института, что спецработы он выпросил в Москве для того, чтобы выслужиться и загрузить институт спецработой. По его мнению, в институте имеется часть сотрудников — Гей, Заливадный, Музыкантский и др. во главе с Давидовичем, которым на руку, чтобы институт шёл вниз — они тогда не вылетят. Ландау несколько раз говорил мне о том, что неправильно построена в институте зарплата. <неразборчиво> Ландау на собрании, бросившему по поводу выступления т. Вальтера: «Интересно, сколько заплатил Вам за это выступление Давидович?» Ландау мне не раз говорил о том, что «слуцкины не грамотны в физике и это факт, а вот считаются физиками». Вообще такая тенденция на изоляцию некоторых служащих (спецлаб) от института. Ландау убеждал меня, например, в необходимости разделить институт на две части — лаборатория Слуцкина совместно с лабораторией ядерной отдельно и, кроме того, отдельно «собственно УФТИ» из Шубникова, Обреимова и Ландау. Ландау говорил мне о том, что спецработа в УФТИ будет провалена, так как её поручили не настоящим физикам, не привлекли научных руководителей. Вообще получилось так: смотрите, что они делают — набирают спецработу, нельзя этого делать. А уж если брать, то необходимо поручать её научным руководителям и, одновременно, говорилось о снижении уровня спецработ. Эти разговоры сначала шли, понятно, по линии критики Давидовича и я тогда разделял в разговоре с Ландау его мнение о том, что Давидович нетактичен, но против его разговоров о спецработах и спецработниках делал решительный отпор. Позже, когда я стал замечать в разговорах Ландау то же, что сказал Вайсберг, я решительно советовал ему действовать через парторганизацию и не вдаваться в авантюры. Но Корец имел сильное влияние на Ландау, и Ландау не хотел никого вполне слушать. По-моему, путь антисоветских разговоров, о которых я говорил, Ландау занимает благодаря Корецу. О том, что от Ландау пахнет  {73}  Вайсбергом, я заявил Комарову. Дау же говорил, что снятие Давидовича есть первый этап борьбы за развитие физики в Советском Союзе. План он рисовал примерно такой:

1) Добиться снятия Давидовича, 2) Укрепить УФТИ как научную единицу, 3) Сделать из УФТИ центр подготовки кадров. Кореца Ландау называл организатором, т.к. будто бы Корец внёс ему ряд ценных предложений, как готовить кадры. Мне представляется, что в основе своей Ландау не хотел вести антисоветскую линию, но, сблизившись с Корецом, пошёл по враждебному партии пути.

Буквальная травля Стрельникова как научного работника, то, что его не хотели утверждать кандидатом наук в то время, как Бриллиантова утвердили, ещё раз подчеркивает политическую направленность группировки, организовавшей склоку. Я часто говорил Ландау: «Вы против Стрельникова, а почему утвердили Бриллиантова?» Он говорил тогда, что, мол, имела место ошибка, что Бриллиантова утвердили. Когда я говорил о всём этом с Ландау, он мне заявил: «что же я травлю коммунистов, что ли?» Я не мог ему ничего возразить, ибо это означало бы обвинение в антисоветском поступке своего научного руководителя, а в институте парторганизация осторожно подходила к политической характеристике Ландау.

Лично я знаю Ландау с 1932 г., с тех пор, как он приехал в УФТИ. Мне всё время казалось, что он становится всё ближе к партии и партийным взглядам, но так было только до тех пор, как Корец не начал на него влиять. В конце я хотел бы отметить, что, по моему, просто ошибкой назвать творящееся в УФТИ нельзя, как я говорил, в своё время, Заливадному и Комарову и как еще все ясно мне стало потом, в УФТИ склока была только ширмой, методом, который был составной частью более широкой авантюры.

Как видим, этот документ проливает свет на многое, происходившее в УФТИ в те месяцы и впоследствии. Рискну высказать несколько своих соображений.  {74} 

Каким словом обычно называют подобные заявления в органы госбезопасности — говорить излишне. Значит, не так уж неправ был Ландау в своей оценке поступка Пятигорского. Другое дело, откуда он узнал о существовании этого заявления. Может быть, свой вывод он сделал только на основании показаний Пятигорского на суде над Корецом? (см. письмо Пятигорского Ранюку). Нет, не только. Как сообщает Ю.Ранюк: «Ландау было известно о роли Пятигорского в деле Кореца и о его свидетельских показаниях, касавшихся не только Кореца, но и его самого. Одним из источников такого рода конфиденциальной информации был, как ни странно, начальник Харьковского областного управления НКВД Мазо, который, будучи личным другом директора УФТИ А.И. Лейпунского (члена горкома партии), информировал его о «сигналах», поступавших в НКВД из УФТИ <...>.

Получается, что отчасти права была и М.Бессараб. Конечно, она сильно сместила акценты. По-видимому, свидетельские показания Пятигорского на процессе Кореца и приведенное его заявление в органы не сыграли решающей роли в аресте Ландау. Такую роль сыграла листовка Кореца, который был как раз врагом Пятигорского. Но в ходе следствия по делу Ландау центр тяжести обвинения снова сместился: во-первых — «вредительская деятельность» в УФТИ, и только во-вторых — антисоветская листовка.

Очевидно, смягчающим для Пятигорского обстоятельством может служить и то, что он действовал по искреннему убеждению, а не из подлости или корысти. Об этом говорит и Ю.Ранюк: «Не будем строго судить Пятигорского. Он по-своему понимал свой долг гражданина, комсомольца и друга Ландау. Сирота, воспитанник детского дома, следовательно, “сын железного Феликса” (напомним, что ЧК и ГПУ шефствовали над беспризорниками), мог ли он не выполнить указания своих воспитателей? Он выполнял заказ и собирал “компромат” на Кореца, который был “намечен” к аресту. Не мог он, даже вопреки своей воле, обойти вниманием и Ландау. С этого, собственно,  {75}  началось “дело УФТИ”. Свой поступок Леонид Моисеевич расценивал как жизненную катастрофу» [Павленко и др., 1998; Ранюк, 1999].

Объяснительное письмо (1990-е годы)

П

риводим перепечатку письма Л.М. Пятигорского Ю.Н. Ранюку, в котором освещаются события в УФТИ в 1935 г. такими, какими они ему виделись.

...Я родился 17 мая 1909 г. в селе Александрова Александровского р-на, Кировоградской обл. Два года был беспризорным, затем в детдоме им. Парижской Коммуны в г. Харькове, в доме полуподростков и в доме подростков. С 15 лет жил самостоятельно.

В средней школе не учился. Будучи в детском доме, увлекался астрономией и по совету профессора ХГУ Николая Павловича Барабашова самостоятельно подготовился к ХГУ, был принят в 1927 году и закончил его в 1931 году.

С 1922 г. в течение трёх лет был председателем харьковского горкома Юных Спартаков, с 1924 г. — член ЛКСМУ, с 1940 г. — член КПСС. В 1924 году поступил на работу в Госиздат Украины, где работал в должности адресовщика детских коммунистических изданий <...> до 1927 года. Как и многие другие сотрудники физико-математического факультета, я все годы (т.е. с 1930 по 1956) работал одновременно в ХГУ и в УФТИ.

Моя работа в ХГУ началась в 1930 году, т.е. за год до окончания университета, когда я был принят в качестве преподавателя факультета социалистического воспитания. Преподавал я математику. В 1931 году был принят в ХГУ на должность преподавателя высшей алгебры. В 1931 году поступил в аспирантуру УФТИ по специальности «Теоретическая физика». Моим научным руководителем был Л. Д. Ландау. ...Ландау поставил перед собой великую и очень трудную задачу: организацию в нашей стране работ по физике и теоретической физике. Размах его работ был, можно сказать, революционным.  {76} 

1. Прежде всего, он занялся вопросом кадров.

2. Составил список всех физиков нашей страны.

Ландау вообще любил классифицировать всё, что он принимался изучать.

Классифицировал он и физиков СССР. Очень резко относился к тем, кто тормозил развитие науки в нашей стране.

3. Но классификацией Ландау не ограничился. Он начал создавать кадры физиков. С этой целью он, прежде всего, организовал отдел теоретической физики, который он сам же и возглавил. В отдел был принят ряд молодых людей в качестве аспирантов:

Ахиезер А.И., Компанеец А.С., Герман В.П., Лифшиц Е.М., Померанчук И.Я., Пятигорский Л.М. (Здесь Пятигорский несколько неточен. Теоретический отдел в УФТИ существовал со дня образования института. Первым руководителем теоротдела был друг Ландау по университету Д.Д. Иваненко. — Прим. Ю.Р.)

4. Л.Д. Ландау разработал программу теорминимума, которую сдали не только аспиранты теорлаборатории, но и многие молодые физики нашей страны. Всего с 1933 по 1961 г. теорминимум сдали более 40 человек.

5. Ландау организовал сдачу теорминимума экспериментаторами УФТИ.

6. Вместе со своим ближайшим учеником ЕМ. Лифшицем он создал «Курс теоретической физики»... Первое издание первой части этого курса была осуществлено Л.Д. Ландау совместно с Л.М. Пятигорским. Предполагалось написание следующего тома «Квантовая механика», но бурные события, связанные с катастрофой 1935 года, нарушили эти планы. Соавтором стал ЕМ. Лифшиц.

7. Ландау организовал преподавание физики и теорфизики в ХГУ и на физмехе Харьковского Политехнического института.

Дальнейшее не будет понятно, если я не укажу одно обстоятельство, которое мне не хотелось бы упоминать, но без которого многое не будет понятно. Дело в том, что моя предыдущая биография, в частности, работа в течение почти года  {77}  на селе, где в тяжёлые годы удалось обойтись без искривлений, <...> я пользовался симпатией и доверием руководства ХГУ. Поэтому, когда я на партийном бюро предложил заменить проф. Желиховського на проф. Ландау, мне это в конце-концов удалось. Удалось с большим трудом, но все же удалось.

Ландау стал заведовать кафедрой общей экспериментальной — Прим. Ю.Р.> физики, а я по его предложению читал курс «Квантовой механики», курс «Дополнительных глав квантовой механики», курс «Истории физики», и был назначен заведующим кафедрой теоретической физики... Сам же Л.Д. Ландау прочитал курс общей физики. На мой взгляд, он гораздо лучше тех курсов, которые издавались и издаются у нас и за рубежом. На лекции его приходили преподаватели ряда вузов, а также научные работники-физики...

На своих лекциях Ландау иногда вел себя непривычно, и меня не один раз вызывали на партбюро ХГУ с указанием, что так вести себя нельзя. Я на всё это отвечал, что лекции Ландау — это блестящая страница в истории нашего факультета и за это я могу простить ему щелканье семечек на лекции и многое другое. Мне всё прощали (ведь это я привёл его в университет).

Для решения задач по общему курсу физики Ландау взял М.Кореца, своего знакомого по совместному пребыванию в Ленинграде. Но М.Корец не понимал даже условий задач, которые должен был решать, и это неизменно вызывало смех студентов.

Героической работе Ландау по организации советской физики кое-что помогало, но кое-что очень мешало.

Очень помогало ему то, что сотрудники Ландау с огромным уважением относились к нему как к учёному и буквально повили каждое его слово, связанное с физикой. Не только я, но и многие студенты и преподаватели поняли, что он гениальный учёный. Это понимали очень многие, и это дало возможность сохранить его на факультете, невзирая на все случайные обстоятельства.

Очень и даже трагически помешало ему то, что после прихода Гитлера к власти большое число немецких физиков оказалось  {78}  в УФТИ. Среди них были такие благородные люди, как Фритц Фритцевич Ланге, Мартин Зигфридович Руэманн и др. Но были и другие, как например, Барбара Руэманн. Они вели себя недопустимо, и в конце концов оказали трагическое влияние на УФТИ.

Перехожу к важнейшему событию тех злосчастных лет.

Приближалась война с Германией. Многие не понимали положения, в котором оказалась наша страна. Мы во многом оказались неготовыми к войне, в том числе и в том, что касалось физики. В частности, у нас не было радиолокатора. Поэтому таким потрясением для нас было то, что над нашим УФТИ появился вдруг немецкий самолёт-разведчик, и никто его не задержал! Но это было уже после начала войны, а до этого была история с радиолокатором, которая, в частности, сломала мою судьбу.

Не знаю, что по этому поводу думают другие, но я лично хорошо знаю, что важнейшая часть радиолокатора — источник радиоволн — так называемый магнетрон был разработан в УФТИ задолго до войны. Организатором всей этой работы был академик Абрам Александрович Слуцкин. У него был корпус, в котором производились все работы по этой проблеме. Второй важнейшей частью радиолокатора является антенна. Создание её стало необходимым условием дальнейших работ по радиолокации. Это работа не столько экспериментальная, сколько теоретическая. Построить антенну можно, но как её спроектировать?! Вот тут-то и началась травля Слуцкина. Целая группа лиц, в основном «гостей» из Германии, утверждали следующее: «Ландау ведёт важную работу по организации советской теоретической физики. Не надо ему мешать! УФТИ должен заниматься фундаментальными проблемами физики, а Слуцкин, его корпус, его сотрудники только мешают и создают трудности в организации советской физики. Поэтому, — считают они, — Слуцкина и его сотрудников, весь коллектив радиофизиков надо отделить от УФТИ, чтобы они не мешали работе».

Что тогда творилось в УФТИ — трудно описать!

Ко мне явился М.Корец и передал мне поручение Л.Д. Ландау: «Вы должны написать для институтской газеты  {79}  “Импульс” статью, в которой потребовать отделения Слуцкина, его отдела и его работ от УФТИ».

Я Мише Корецу ответил: «Не могу это сделать потому, что уверен в прямо противоположном: теоретики должны помочь Слуцкину, оставив на время другие дела». М.Корец сказал, что передаст Ландау мой отказ. На следующий день он обратился ко мне с тем же предложением. Так продолжалось много дней. Тогда я впервые перестал нормально спать. Я оказался в центре совершенно неожиданных и нежелательных для меня событий. «Нападение», как я теперь понимаю, было сделано не только на меня, но и на А.К. Вальтера и К.Д. Синельникова.

Хочу особо подчеркнуть, что никаких разговоров о том ужасе, который на меня обрушился, я ни с кем не вел, о поведении Ландау и Кореца по отношению ко мне никому не рассказывал, кроме моего личного друга А.К Вальтера.

И вдруг — новость. Арестован М.Корец. Меня вызвали на заседание суда. Суд был над М.Корецом. На суде присутствовали Ольга Николаевна Трапезникова — жена блестящего физика Л.В. Шубникова и жена Кореца.

После ряда формальных вопросов меня спросили: верно ли что М.Корец был против работы Слуцкина в УФТИ над проблемой радиолокации? Я ответил: да, это верно. Как вы считаете, почему он так думал? Почему он был против работы Слуцкина? Я ответил: «По глупости, он ничего не понимал». После этого мне сказали, что я могу уходить. Я пошел в УФТИ и сел в библиотеке. Лицо горело от возбуждения. С тех пор прошло несколько десятков лет, но я всё ещё не могу успокоиться после переживаний этого ужасного дня. А будущее готовило ещё большие испытания для моей психики, вообще для моего здоровья.

В библиотеку УФТИ вошёл Л.Д. Ландау и пальцем вызвал меня. Зайдя в кабинет, Ландау попросил у меня журнал, в котором был список физиков. Журнал хранился у меня, поскольку Ландау считал меня ближайшим своим сотрудником по организации физики. Получив журнал, он вычеркнул меня из списка, озаглавленного «коммунисты» и вписал в список «фашисты». Что ему рассказали обезумевшие от горя женщины — О.Н. Трапезникова и жена Кореца, я так и не узнал.  {80}  Ландау не задал мне ни одного вопроса и сказал, чтобы я не ходил на теорсеминары.

Все предыдущие годы я был близок к Ландау. Он относился ко мне очень хорошо. Мы вдвоём уходили с лекций в университете и об очень многом разговаривали. Изменение отношения произошло после моего отказа написать статью против Слуцкина...

Теперь по поводу книги «Механика». Ландау объявил мне, что, как и раньше, я буду писать, а он корректировать заключительные параграфы.

Несколько слов о том, как писался курс теоретической физики.

1. Идея написания курса и список томов был составлен Л.Д. Ландау.

2. Конспекта лекций Ландау по механике у меня не было. Были только краткие заметки по его лекциям в теоретической лаборатории. Несколько листочков. После того, как я заканчивал написание очередного параграфа, я передавал его Ландау и он окончательно редактировал его. Эта работа состояла в том, что он вычёркивал то, что считал лишним. Именно это сокращение (примерно 15—20%) придало книге тот вид, который она имеет.

Здесь я должен сказать, что некоторые книги курса писались совершенно иначе. Ландау прочитал в теоротделе и на физмехе курс теории поля. Конспект этого курса лёг в основу книги «Теория поля». Первые лекции курса «Статистическая физика» написал М.П. Бронштейн. Когда я был в Ленинграде, М.П. Бронштейн дал мне прочитать эти главы. То ли потому, что торопился, то ли потому что после разрыва я был «не в себе», но я увёз эту машинопись в Харьков. Там я сразу же передал её Ландау. Курс «Квантовой механики», кроме седьмого параграфа, очень слаб. В нём даже нет теории спектра атома водорода, т.е. теории, которая лежала в основе квантовой механики. Седьмой параграф был написал Ландау. При написании других частей курса были самым широким образом использованы конспекты А.С. Компанейца, который хорошо записал элегантные лекции Л.Д. Ландау.

Я уже сделал доклад на теорсеминаре по теме кандидатской работы, данной мне Ландау для кандидатской диссертации.  {81}  Тема называлась «Образование электронно-позитронных пар при бета-распаде». После разрыва эта тема была передана аспиранту из Венгрии Ласло Тиссе. On рассказал мне, что Ландау ему сказал: «Либо эта тема, либо никакая другая». Вместе с Е.М. Лифшицем была в пожарном порядке защищена эта тема. Мне остаётся добавить, что Тисса сдавал кандминимум по моим конспектам и что он больше года чуть ли ежедневно приходил ко мне домой, ужинал и разговаривал по вопросам кандминимума.

Однажды мне рассказали, что Ландау хотел бы со мной поговорить. Я специально к нему не поехал, но, будучи в институте физпроблем, встретился с ним. Никакого извинения с его стороны не было...

Глубокоуважаемый Юрий Николаевич!

Направляя Вам эти листки моих воспоминаний, я разрешаю поступить с ними по Вашему усмотрению. Со своей стороны могу сказать, что всё написанное является безусловно правдой без прикрас. А следует ли это где-либо опубликовать, я оставляю на Ваше усмотрение.

От всей души желаю Вам, Вашей стенгазете, всем моим знакомым, от которых я, к большому моему сожалению, отдалился, всего самого, самого доброго.

Л.Пятигорский

Итак, мы познакомились с одной из трагических судеб. Д.М. Пятигорский, несомненно талантливый теоретик (иначе он не стал бы соавтором Ландау), практически полностью сошел с небосклона теоретической физики после того как был подвергнут остракизму со стороны Ландау Он защитил кандидатскую диссертацию лишь 20 лет спустя, в 1955 г. в Харькове. Естественно, по совершенно другой теме («Взаимодействие заряженных частиц с медленными электромагнитными волнами в плазменных волноводах»), ведь Ландау отобрал у него первую тему, уже серьезно проработанную. После войны (?) он переехал в Подмосковье, в Зеленоград. Иногда приезжал к Москву, даже бывал в Институте физпроблем. Но Ландау  {82}  ничего ему не простил. Очень редко Пятигорский звонил бывшим харьковским друзьям. Однажды в 1960-х гг. Дмитрий Компанеец услышал странный разговор своего отца А.С. Компанейца по телефону. Странность состояла в том, что отец обращался к позвонившему человеку на ты. При этом он называл его Леня. Александр Соломонович ни с кем, кроме харьковского друга юности Е.М. Лифшица, не был на ты, и к тому же со всеми — только по имени и отчеству. Звонивший спрашивал совета по вопросу трудоустройства дочери. Потом отец сказал Диме, что это был Пятигорский. Он добавил, что в окружении Ландау считается, что из-за Пятигорского Ландау и был арестован. Поэтому с ним почти никто не общается. Как мы теперь знаем, до войны Тисса все же продолжал контакты с Пятигорским — обсуждал с ним свою кандидатскую тему, которая ранее была темой Пятигорского, уже неплохо разработанной, но Ландау после «предательства» тему отобрал и передал Тиссе. В то же время, как считали некоторые бывшие друзья, если Пятигорский сам им звонил или приходил в институт, то нехорошо было с ним не здороваться и отворачиваться. Он заслуживал в обращении некоторого снисхождения, так как был инвалидом с отрубленной рукой, жертвой еврейского погрома.

Итак, по-видимому, трудно считать, что Пятигорский был невиновен перед Ландау. Однако тяжесть его вины, возможно, была преувеличена и незаслуженно перенесена Ландау на него одного. На него вывалился весь груз обвинения в тех несчастьях, которые накатились на Ландау. При этом даже не выслушали, не дали возможности объясниться. В то же время, пока Пятигорский оставался нужен как писатель 1-го тома Курса, деловые отношения с ним Ландау не свел к нулю. Он молча продолжал давать задания Пятигорскому по написанию заключительных глав книги «Механика». Правил приносимый Пятигорским текст, а потом всю книгу отдал в печать, поступив справедливо — под двумя авторскими фамилиями. Но тему неоконченной диссертации у Пятигорского отобрал. В общем Ландау морально уничтожил «предателя».

Вместе с тем я ни разу не слышал (например, через Е.М.Лифшица) оценки самим Ландау или же Лифшицем  {83}  поведения других «активистов» из окружения Ландау в УФТИ в 1935—37 гг. В частности, критического анализа поведения Кореца. Правда, поскольку я не знакомился ранее с историей УФТИ, то и вопросов на эту тему почти не задавал — ни Лифшицу, ни себе. Однако по умолчанию предполагаю, что Е.М. было неприятно возвращаться к тем воспоминаниям, а его личное восприятие событий тех лет было полностью конформным по отношению к восприятию Ландау.

В заключение приведу по-своему примечательную телеграмму от Л.М. Пятигорского в адрес Е.М. Лифшица к 70-летаю последнего в 1985 г. (под наградой в ней имеется в виду орден Дружбы народов):

«Поздравляю высокой наградой за великий труд. Здоровья, счастья. Пятигорский».

В телеграмме можно усмотреть нестандартный этический момент. Многие ли отверженные способны искренне и свободно, без вынуждающих или же конъюнктурных обстоятельств, высказать слова, признающие превосходство своего противника — того, кого взяли на место под Солнцем, ранее занимаемое самим отверженным?

2.2. Корец — «безумство храбрых»

«Характеристика»

Остановимся подробнее на личности и судьбе Моисея Абрамовича Кореца (которого Ландау и друзья называли Мишей). Именно ему предначертано было сыграть ключевую роль в судьбе Ландау. Тем самым по всей логике исторического периода СССР 1935—1940 гг. этому молодому человеку (ему тогда было 27—30 лет) чуть было не довелось свалить историческое ландауское древо теоретической физики — как с уже расцветшими, так и с виртуальными, еще не разросшимися ветвями. Этой причины достаточно, для того чтобы фигура Кореца стала  {84}  знаковой в истории советской физики и потому заслуживающей критического анализа. Предпримем же такую попытку.

Характеристика

Корец Моисей Абрамович, родился в 1908 году в семье кустаря в гор. Севастополе, служащий, еврей, беспартийный, обр. высшее. В УФТИ Корец прибыл из Уральского физико-технического института 13.03.35 г. и поступил на работу инженером теоретической группы, на этой должности он работал до 14.11.35 г., т. е. до увольнения из института за сокрытие соц-происхождения. Как специалист-физик Корец для УФТИ ценности не представлял. Ранее дважды исключался из комсомола за сокрытие своего социального происхождения и антикомсомольское поведение. В УФТИ до ареста также исключался из комсомола за сокрытие соцпроисхождения, за отрыв от комсомольской организации и за попытку дискредитации оборонных работников. Был активным участником группы, борьба которой против дирекции и оборонных работников ударяла по выполнению оборонной тематики УФТИ. Корец, прикрываясь комсомольским билетом, активнейшим образом сколачивал эту группу, создавая впечатление согласованности действий этой группы с комсомольской и партийной организациями. Он выдвигал положение, что научный уровень УФТИ снижается, так как много ведётся работ технического характера (в то время были получены распоряжения об увеличении работ оборонного порядка), требовал снижения зарплаты сотрудникам, выполнявшим оборонные задания, отстаивая уравниловку в зарплате, высмеивал работников, выполнявших оборонные задания и т.д. Вообще работа Кореца была направлена на срыв тем. фин. плана и, в частности, заданий оборонного значения.

Директор УФТИ Лейпунский
Секретарь ПК Гарбер
Председатель МК Барит

Эта характеристика была выдана М.А. Корецу в конце 1935 г., уже после увольнения из УФТИ, когда он только  {85}  что был арестован [Ранюк, 1999]. В ней, как мы видим, первой стоит подпись А.И. Лейпунского, вернувшегося из загранкомандировки.

В следующем кратком автобиографическом документе (из ответа следователю НКВД) Корец сообщает о себе: «До 25 года — Симферополь, потом Москва, артель переплётчиков, потом чернорабочий. В 1927 году поступил учиться в Московский индустриально-педагогический техникум. В 1929 году перевёлся в Ленинградский физ.-мех. институт, где пробыл до 1932 года. С 1932 года в Свердловске научный сотрудник в Институте физики. В 1935 году по приглашению Ландау приехал в УФТИ» [Там же].

Корец познакомился с Ландау осенью 1931 г. в Ленинграде и вошел в ближний крут его общения (вместе с Иваненко, Гамовым, Батенским). Тогда он был студентом последнего курса физмех-факультета Ленинградского Политехнического института, где преподавал Ландау. До конца 1934 г. Корец работал в Уральском физико-техническом институте. В Украинский ФТИ зачислен на должность инженера теоретической группы 14 марта 1935 г. Уволен 14 ноября 1935 г., после того как его борьба во главе группы теоретиков за раздел института и сохранение за группой чисто теоретической тематики закончилась неудачей.

Первый арест

28

ноября 1935 г. Корец был арестован НКВД с санкции, полученной от Наркомтяжмаша (куратора УФТИ) из Москвы [Павленко и др., 1998]. Ю.Н. Ранюк сообщает: «В итоге Корец был обвинен в том, что “проводил дезорганизаторскую работу среди сотрудников института по срыву выполнения заданий оборонного значения”. Суд, состоявшийся 26 февраля 1936 г., приговорил его к лишению свободы в общих местах заключения сроком на один год и шесть месяцев» [Ранюк, 1995].

Девятый вал террора 1937 г. еще не накатил, и пока еще  {86}  тоталитарное государство карало своих врагов необязательно по сфабрикованным обвинениям и не самыми жестокими сроками заключения. Как видим, и формулировка обвинения в общем близко соответствует тому, что имело место в действительности. (Другое дело, что в тоталитарном государстве за эти действия работнику дали срок, а в демократическом — хозяева просто выгнали бы с работы.) Отмеченной особенностью исторического времени — до наступления пика террора — объясняется и то, что произошло сразу после ареста Кореца. Прежде всего, это — мужественный, рискованный, но и результативный шаг Ландау — его письмо в защиту Кореца, направленное наркому внутренних дел Украины Балицкому.

31.12.35 г.

Уважаемый товарищ Балицкий!

Обращаюсь к Вам с просьбой вмешаться в разбор дела сотрудника Украинского физико-технического института инженера Кореца, арестованного 28 ноября с.г. Тов. Корец был в течение последнего года моим ближайшим сотрудником. Я хорошо знал его в личной жизни как человека, бесконечно преданного советской власти. Вместе с ним мы поставили себе задачу сделать все, что в наших силах для того, чтобы сделать науку в нашей стране первой в мире. Я совершенно не могу себе представить, чтобы этот человек мог сделать что-либо враждебное политике партии. Мне не удалось узнать что-нибудь определенное о причинах его ареста. Я не могу не связать его с деятельностью бывшего директора Давидовича. Внутри института Давидовичем была создана атмосфера грязных интриг и грубой травли. Большинство основных сотрудников института считают, что Давидович разваливает институт, и возбуждали перед центральными органами просьбу о его снятии, В ответ на это Давидович пытался всюду и везде представить дело так, что сотрудники института борются не с ним, а с порученными институту спецработами. В частности, такие обвинения Давидович распространял по отношению  {87}  ко мне и поэтому я с полной ответственностью могу утверждать, что они представляют собой грубую ложь, не имеющую никакого обоснования в реальной действительности. В настоящее время эти возмутительные обвинения отпали со снятием Давидовича и назначением ЦК ВКП(б) на его место Пейпунского. Я не сомневаюсь в том, что Давидович и его помощники могли систематически вводить в заблуждение органы НКВД, не считая удобным слишком грубо клеветать на меня, старались представить в виде главы заговора моего ближайшего сотрудника и помощника. Вся деятельность товарища Кореца в УФТИ происходила на моих глазах, и я готов в любое время дать исчерпывающие показания по его поводу. Я очень просил бы Вас, если Вы найдете это возможным, предоставить мне случай в личной беседе с Вами переговорить о деле Кореца.

Научный руководитель теоретического отдела УФТИ

Л.Д. Ландау

Харьков, Чайковского 16

Вскоре был назначен пересмотр дела Кореца в Харьковском облсуде, который вынес оправдательный приговор. (До знакомства с этими документами автор не представлял себе, что такой поворот по политическому делу — уже после убийства Кирова — был возможен.)

Постановление

г. Харьков, 1936 года, июля 25 дня. Я, начальник 4 отделения СПО ХОУ НКВД ст. лейтенант госбезопасности Фрей, рассмотрев след.дело по обвинению Кореца М.А.,

НАШЕЛ:

что проведенными дополнительными следственными мероприятиями по делу Кореца материалов в достаточной мере по привлечению его в качестве обвиняемого не добыто, а посему, руководствуясь статьей 97, установил:  {88} 

Дело № 7771 по обвинению Кореца Моисея Абрамовича дальнейшим действием прекратить. Избранную меру пресечения в отношении обвиняемого подписку о невыезде отменить, объявив ему об этом.

В одном из пунктов нового решения суда, в частности, было записано: «...п.3. Что подсудимый Корец никогда не проводил работы по срыву оборонных заданий, что могут подтвердить бывший секретарь парткомитета Музыканский Семен Петрович и научный работник института Лифшиц Евгений Михайлович». Дело было отправлено на доследование в НКВД. Там было дано заключение, что «проведенными дополнительными следственными мероприятиями по делу Кореца материалов в достаточной мере по привлечению его в качестве обвиняемого не добыто».

Корец был досрочно освобожден в августе 1936 г. после 9 месяцев заключения. Он уехал в Воронеж, где проживала его мать. «Лейпунский уволил Давидовича с работы в УФТИ. Вместе с ним были изгнаны и его сторонники в институтской борьбе: С.Давидович, Ю.Рябинин, Стрельников и другие были вынуждены искать работу в Днепропетровском физико-техническом институте. Владимир Гей возвратился в Ленинград». В 1937 г. Давидович был арестован.

Между тем из Харьковского в Воронежское НКВД отправилось сообщение, которое перепечатываем целиком [Павленко и др., 1998].

НКВД УССР, Харьковское облуправление,
3 отдел УГБ, 5 июля 1937 года, №813321.

Сов. секретно

3 отд. УНКВД по Воронежской области

гор. Воронеж.

По имеющимся у нас данным, в г. Воронеже проживает и работает гр-н Корец Моисей Абрамович, 1908 года рождения, инженер-физик.

Корец нами разрабатывался как член контрреволюционной троцкистской вредительской организации.  {89} 

В 1935 г. Корец был нами арестован, однако виновность последнего доказана полностью не была, вследствие чего Корец не был осуждён и дело о нём прекращено.

В настоящее время мы приступили к ликвидации всей контрреволюционной вредительской группы в УФТИ и материалами следствия, полученными нами, установлено, что Корец является одним из активных участников указанной контрреволюционной группы и ближайшим другом руководителя этой группы троцкиста профессора Ландау.

Корец нами намечен к аресту.

Просим срочно установить Кореца М.А., взять его до ареста в активное агентурное обслуживание и информировать нас о всех добытых там материалах.

Зам. нач. УНКВД по Харьк. обл. Гришин

Зам. нач. 3 отд. Торнуев

Ю.Ранюк заключает свою статью (постоянно здесь цитируемую) словами: «Отсюда становится понятным дальнейший ход событий — “агентурное обслуживание” Ландау и Кореца в Москве и их арест» [1995].

Группа Ландау под ударом

О

днако на этом заглавная роль Кореца в предвоенной истории Ландау, к сожалению, еще не была отыграна. Произошедший скандал всеукраинского масштаба в УФТИ еще откликнется трагическим эхом при аресте Ландау и следствии в НКВД по его делу. Переезд Ландау (бегство) в 1937 г. в Москву, его арест в 1938 г. и показания, — все это жестко связано с именем Корец.

Макроскопическая картина второй половины 1930-х гг. в СССР хорошо известна: тоталитарный режим, усугубляемый личностными качествами вождя, характеризуется резким нарастанием антинародных репрессий по отношению к массам граждан, в подавляющем большинстве не виновных перед этим режимом. Просто государству  {90}  нужна миллионная армия рабов для строительства сталинского социализма и коммунизма. Наряду с этим — глобальная идеология Коминтерна, подрывная революционная деятельность по всему миру, создание мощной армии, не особенно скрываемая агрессивность военной доктрины, которая провозглашала ведение войны в основном на чужой территории (слова из знаменитой песни предвоенных лет: «... и на вражьей земле мы врага разобьем малой кровью, могучим ударом»). Эта агрессивность коммунистического государства пугала и отвращала просвещенные, европейски цивилизованные круги советского общества. По-видимому, это спровоцировало сопротивление группы Ландау проведению в УФТИ физико-технических исследовательских работ в военных целях. Наверное, группа особо не задумывалась над тем, оборонительного или наступательного назначения разработки предлагались институту.

Однако нас здесь будет интересовать микроскопический анализ: иначе говоря, как действовали в указанных макроусловиях отдельные люди с их конкретными характерами (в данном случае — внутри окружения Ландау) в данном учреждении (УФТИ), в котором возникли узкоспецифические условия работы — конфликт между физиками-теоретиками и «оборонщиками». При таком рассмотрении микросистемы нужно учесть как ее начальное состояние (начало 1935 г.) так и кинетику процесса — приход новых лиц, появление новой тематики, противостояние высоких чинов в Харькове таковым в Москве. При этом важна тщательная сверка хронологии событий, т.е. анализ их последовательности во времени.

Даже при беглом взгляде на даты поступления Кореца в УФТИ и его увольнения поражает то, что общий срок его пребывания в институте составляет всего чуть более полугода! Как же мгновенно Корец «вошел в тему»! — сумел стать в центре событий, с ходу начал активно выражать свое мнение о том, по какому научному направлению следует вести институт, а по какому не следует. Не будучи при этом сколько-нибудь значимым ученым-физиком (последнее  {91}  следует из отсутствия научных работ, из характеристики, выданной УФТИ, а также, например, из ремарки «малоизвестный физик» в книге Е.Л. Фейнберга [1999, С. 282]). Для проводимой логики пока не важно даже, правильным ли было защищаемое Корецом генеральное научное направление института — чистая физика, а не прикладная (см. в письме Пятигорского о борьбе Кореца с тематикой по радиолокации, актуальность которой нашла свое скорое и прямое подтверждение с началом войны). В показаниях Кореца говорится, что он был «...против той организации руководства выполнением оборонной работы, которую организовало руководство института, в частности, директор института Давидович и, — продолжает Корец, — по-моему мнению, такая организация снижала <как> теоретический уровень института, так и качество выполнения самой оборонной работы». Пусть даже всё так, но...

Вероятно, среди читателей этой главы окажутся научные работники. Пусть попытаются себе представить, как бы они отнеслись к новому (принят всего месяц назад), совсем молодому (27 лет) сотруднику, ничего еще не успевшему сделать ни для науки или техники вообще, ни для института в частности, если бы этот сотрудник стал самым активным из выступающих за исправление организации работ в институте, продвижение одного из направлений и сдерживание другого.

(К примеру, я проработал 30 лет в режимном институте (ВИМС), который был головным в СССР по геологии урана. Представил себе, как отнеслись бы ко мне коллектив, начальство и в том числе кураторы из КГБ — которые заведомо были — если бы я, несмотря на свой стаж, степень, книги (в частности, по тому же урану), вдруг стал выступать за свертывание работ по урану, так как это, мол, отвлекает силы и средства, снижая научный уровень работ по «чистой» минералогии и кристаллографии, которые, кстати, также успешно проводились в институте. Наверняка как минимум сочли бы свихнувшимся. Сначала, наверное, в грубой форме предложили бы «заткнуться». А  {92}  если бы уперся, то лишили бы допуска и уволили. Правда, под суд не попал бы — время во второй половине века было уже не такое жестокое, как в 1930-е гг.)

Однако М.А. Корец был на редкость пассионарной личностью. Спустя всего несколько недель (!) после перевода в УФТИ из уральского ФТИ он сумел встать (правда, не один, а вместе с Ландау) во главе лагеря борцов с «оборонщиками» института. Для этого Корец, поддерживаемый Ландау, энергично пропагандировал — в частности, через стенгазету— раздел института на две части, «теоретическую» и «прикладную». Но этого мало. Попутно, из-за неприсоединения к линии Ландау—Кореца, последний сумел отсечь от Ландау единственную пишущую руку — его ближайшего помощника Пятигорского, который начал писать курс теорфизики (учитывая «графофобию» Ландау). А ведь эта рука уже подготовила более половины первой книги курса — «Механики» — а также вела запись лекций по электродинамике (см. в Главе 6 параграф о Курсе теорфизики). Указанная сумма реальных организационных последствий, индуцированных деятельностью молодого человека (Кореца) в течение менее чем полугодия после поступления его в знаменитый на весь мир институт, несомненно, доказывает, что это была неординарная личность — выдающийся организатор-разрушитель. И еще вопрос, кто на кого больше влиял — Ландау на Кореца или наоборот — так, как это, кстати, виделось Пятигорскому (см. выше его письмо).

Но вернемся к хронике событий в Харькове. В конце лета 1935 г. Ландау, Шубников и Корец с супругой отправились в пешее путешествие по Крыму. Как сообщает Г.Горелик, «в центре походных разговоров были оставшиеся в Харькове проблемы. <...> трудность проблем не столько угнетала, сколько раззадоривала, побуждала бороться за правое дело» [Горелик, 1991]. Здесь цитируемый автор тонко подметил момент «раззадоривания» как милую поведенческую черту молодых пассионариев, Кореца и Ландау. Но ведь это их «раззадоривание» реально привело  {93}  к тому, что через два года были расстреляны люди, их товарищи по работе Л.В. Шубников, Л.В. Розенкевич и B.C. Горский. Конечно, все можно списать на высшую силу — сталинский режим. А что, разве были иллюзии, что в СССР воцарилось надолго нечто иное? И не пришла в голову мысль, что вместо раззадоривания надо бы вести себя поскромнее, потише, хотя бы уж не подставляя других? (Но, судя по игривой лексике автора последней цитаты и отсутствию у него даже намека на критический анализ роли Кореца, такая мысль не посетила и его.)

Что же касается «правого дела» — это зависит от позиции и убеждений. Для одних правое дело состояло в приоритетном развитии теоретической физики, для чего они предлагали разделить УФТИ, создав отдельный институт теоретической физики на базе отдела Ландау. Для других правым делом была техническая подготовка страны к грядущей войне, в данном случае заключающаяся в срочной разработке мощных магнетронов и расчетах радиолокационных антенн. Для третьих (Лейпунского) оно заключалось в необходимости сохранить институт в целости, а также в достижении компромисса по развитию и того, и другого направлений.

Подчеркну, что вряд ли Ландау и Корец сознательно боролись с «оборонщиками», чтобы подорвать обороноспособность СССР, как это было представлено впоследствии после арестов Ландау в 1938 г. и Кореца в 1935 и 1938 гг. На самом деле Ландау боролся за то, чтобы развивать свою тематику и сохранить тот уровень мирового масштаба, который был достигнут в УФТИ к 1934 г. благодаря работам его группы. А если уж так необходимо заниматься «оборонкой» (сейчас оборонными, такими, как радиолокационная техника, а дальше, возможно, и агрессивными видами вооружений), то пусть Слуцкин и компания это делают, а его — чтоб не трогали! Пусть, наконец, разделят УФТИ надвое, огораживают оборонный институт забором, ставят охрану, вводят режим и т.д., лишь бы сохранили все, как было до начала 1935 г., для другого института —  {94}  теоретического. Другое дело, что субъективное нежелание Ландау работать на оборону выражалось в его действиях на поле тоталитарного государства, да еще в период общего нарастания репрессий (сразу после убийства Кирова!) Таким образом, вполне понятна становится линия следствия в 1938 г., которому не нужно будет ничего выдумывать после ареста Ландау и Кореца за изготовление антисталинской листовки. Им вменят «...срыв важнейших научных работ института, предназначенных для нужд обороны страны» (см. Приложение: Протоколы...).

...После отпуска Ландау и Корец отвезли в Москву, в газету «Известия» статью «Буржуазия и современная физика». Статью написал Корец, но подписал только авторитетный Ландау. Их принял Н.И. Бухарин, прочел статью при авторах и одобрил (она вышла в номере от 23 ноября 1935 г., т.е. уже после увольнения Кореца из УФТИ и накануне его ареста; отрывок из статьи см. в Главе 8). Заручившись высокой поддержкой, Корец пишет обширную статью в стенгазету УФТИ, в которой излагает позицию и намерения друзей и сочувствующих Ландау. До войны стенгазеты в СССР играли роль, несравненно большую, чем в послевоенные годы. Они были чем-то вроде китайских «дацзыбао» — стенгазет времен культурной революции Мао-цзэдуна. То есть данная статья Кореца была мощным выпадом против дирекции и ее линии на исследования по оборонной тематике в УФТИ. Естественным было ожидать реакции противника. И она последовала.

Тогдашний директор Давидович нашел мелкое, с точки зрения людей послевоенной поры, но отнюдь не мелкое в 1930-е гг., несоответствие в анкете из личного дела Кореца в отделе кадров УФТИ и в его комсомольской анкете: в первой из них Корец не упоминал, что его мать какое-то время занималась мелкой торговлей в годы Гражданской войны. В те годы это свидетельствовало о мелкобуржуазном социальном происхождении Кореца и в принципе препятствовало его вступлению в комсомол и партию, а  {95}  также занятию ряда должностей. Поэтому нередко люди приукрашивали свои анкеты. Если их разоблачали, то изгоняли из комсомола, партии, увольняли с работы. Такова была реальная и печальная практика классовой борьбы в предвоенном СССР. Давидовичу удалось представить материалы в стенгазете с проектом разделения УФТИ как массовую агитацию против интересов социалистического государства со стороны мелкобуржуазных элементов, действующих под руководством Кореца, проникшего в УФТИ путем сокрытия своего враждебного классового происхождения (вспомним тезис Сталина: «По мере строительства социализма классовая борьба обостряется»).

После ареста Кореца заместитель директора УФТИ П.А. Кравченко дал на следствии показания против него, в которых, в частности, говорилось: «Эта группа¹ за 3—4 месяца <...> держала институт в лихорадке, что очень сильно отразилось на сроках выполнения правительственного задания» [Павленко и др., 1998].

Как уже писалось выше, Корец не признал себя виновным, и получил полтора года лишения свободы. Но вскоре НКВД провел новое расследование и не нашел состава преступления в действиях Кореца (!). В новом суде он был оправдан.

Естественно, что события, происходившие с Корецом, ставили под удар и всех его союзников, в том числе Ландау. Хотя пока органы не трогали физика с мировым именем, но, по крайней мере с тех пор, т.е. с 1935 г., он был взят под негласный контроль со стороны Госбезопасности, который осуществлялся, очевидно, с помощью сексотов. Во всяком случае, именно к моменту освобождения Кореца приурочен первый по времени из опубликованных документов о слежке за Ландау. В нем прямо сказано о «ближайшем Друге <руководителя контрреволюционной группы Кореца> троцкисте профессоре Ландау» (см. выше фрагмент  {96}  донесения Харьковского УНКВД из статьи Ранюка [1995]). События принимали лавинообразный характер.

По-видимому, с этого времени также руководство Харьковского университета, где Ландау был завкафедрой общей физики (параллельно с работой в УФТИ), искало предлога от него избавиться. 26 декабря 1936 г. Ландау был уволен приказом ректора ХГУ Нефоросного. Предлогом послужило якобы недовольство некоторых студентов тем, что лекции Ландау трудно понимать [Кикоин, в кн.: Воспоминания..., 1988, С. 163]. В ответ на это в один и тот же день подали заявления об уходе из ХГУ Е.М. Лифшиц, А.И. Ахиезер, И.Я. Померанчук, Л.В. Шубников и B.C. Горский (все они работали одновременно в университете и в УФТИ). На заседании ученого совета ХГУ их обвинили в антисоветской забастовке, предпринятой накануне зимней экзаменационной сессии. Даже К.Д. Синельников (сильный физик и впоследствии многолетний директор УФТИ) выступил и обвинил Ландау в участии в «физическом джаз-банде» вкупе с невозвращенцем Г.Гамовым (джаз в те годы ассоциировался с вредной буржуазной тенденцией в музыкальной культуре). Всю группу во главе с Ландау вызвали в новую украинскую столицу Киев, в наркомат просвещения. Ландау не поехал. Остальных принял нарком Затонский. Он обещал сгладить конфликт, восстановить Ландау в ХГУ и даже предоставить ему место завкаферой теоретической физики. Остальным велел возвращаться на работу. Однако по какой-то причине (НКВД Украины?) ничего из обещаний наркома просвещения не было выполнено. Более того, все названные физики, подавшие заявление об увольнении, были уволены приказом с убийственной формулировкой: «Уволить за участие в антисоветской забастовке». Но, как сообщает А.И. Кикоин, ученику Ландау А.И. Ахиезеру удалось через своих высокопоставленных знакомых из Москвы, проверявших работу ХГУ, добиться изменения формулировки на вполне приемлемую: «Во изменение формулировки приказа от такого-то уволить по собственному желанию» [Там же, С. 164].  {97} 

Скорее всего, эта первая формулировка, подшитая к личным делам и наверняка посланная как копия в НКВД на каждого из фигурантов, также сыграла роль в тягчайших последствиях в отношении наиболее активных союзников Ландау и Кореца в деле УФТИ — аресте через несколько месяцев в 1937 г. и последующем расстреле физиков Л.В. Шубникова, Л.В. Розенкевича и B.C. Горского.

Корец в Москве: продолжение следует...

П

осле переезда самого Ландау в начале 1937 г. в Москву, в Институт физических проблем (по приглашению П.Л. Капицы) Корец также переехал в столицу. Ландау устроил его в Московский государственный пединститут (МШИ). Кроме того, Корец стал писать научно-популярные статьи, пару из которых опубликовала «Техника молодежи». Но его продолжало тянуть к смертельно опасной политической борьбе с коммунистическим режимом. И риском сгореть в этой борьбе Корец щедро делился со своим великим другом. Всего через год жизни в Москве, в апреле 1938 г. он принес Ландау написанную им, Корецом, листовку. Попросил ее прочесть и внести поправки. Листовку он собирался распространить во время первомайской демонстрации. Из показаний Ландау после ареста видно, с каким опасением и неохотой принял он из рук Кореца это смертельное послание. «...Корец поставил передо мной вопрос о желательности перехода к агитации масс в форме антисоветских листовок. Вначале я отнесся к этой идее отрицательно <...>. Однако Корец сумел убедить меня, причем я поставил ему условие, что я ни с чем, кроме самого текста листовок, не знакомлюсь, что он не знакомит меня ни с какими данными о людях, связанных с распространением этих листовок (о существовании которых он мне сообщил), и вообще ничего больше не рассказывает мне об этой деятельности» (полный текст Протоколов и листовки см. в Приложении).

28 апреля 1938 г. Л.Д. Ландау и М.А. Корец были арестованы  {98}  и помещены во внутреннюю тюрьму НКВД (об этом следующая Глава 3).

Как оценить связку «Корец—Ландау» с исторической и с общечеловеческой точек зрения? Попробуем найти более или менее близкие аналогии. Приведу один известный и два неизвестных эпизода, которые относятся к постсталинскому периоду, т.е. к тоталитаризму жестокому, но уже вышедшему из периода «Большого террора», как называют на Западе интервал 1930-х гг. в СССР.

(А) Эпизод в связке «Сахаров—Гинзбург», 1971 г. Вот цитата из книги В.Л. Гинзбурга о ситуации, сложившейся в ФИАНе в 1971 г. «Помню, как, вступая в должность, я делал доклад на Ученом совете ФИАНа и <...> сказал: “И.Е. 'Гамм оставил нам в наследство Отдел, и мы, его ученики, не должны пустить это наследство по ветру”. <...> А.Д. <Сахаров> был на Совете и <...> сочувственно кивал головой. Пишу и потому, что говорил я на Совете “со значением”. Дело в том, что А.Д. тогда развертывал свою правозащитную деятельность, разрасталось и противодействие ей, а я узнал, что А.Д. дал нескольким сотрудникам Отдела подписать какие-то документы, вероятно, протесты. Сам А.Д., трижды Герой и академик был до какой-то степени (до какой именно, мы теперь знаем) защищен, а рядовым сотрудникам могло прийтись несладко. Защитить их у меня было мало возможностей <...> и Отдел в целом мог сильно пострадать. Так или иначе, я все это четко сказал А.Д. <...> Раз уж он сравнительно недавно (в 1969 г.) вернулся в Отдел <...> и ценил возможность научного сотрудничества, то пусть не вовлекает сотрудников Отдела в свою деятельность. <...> А.Д. на мою просьбу откликнулся с полным пониманием и сказал: “Волк не охотится в своих владениях”. Итак, был заключен “пакт”, который А.Д., насколько знаю, строго соблюдал».

(Б) Ситуация в паре «Мейман—Лифшиц». В 1970-х гг. друг Е.М. Лифшица математик профессор Наум Натанович Мейман (лауреат Сталинской премии за участие в  {99}  расчетах по водородной бомбе в составе группы Ландау) активно включился в движение за право выезда евреев в Израиль. Он был одним из наиболее видных деятелей этого движения, и зарубежное радио часто упоминало его фамилию среди других «сионистов», действовавших в СССР. У Н.Н. Меймана состоялся разговор с Е.М. Лифшицем, суть которого сводилась к тому, что Мейман не хотел «бросать тень» на своего друга, который не примыкал к активным «сионистам», хотя и сочувствовал им. Мейман, в частности, спрашивал Лифшица, может ли он по-прежнему ему изредка по-дружески звонить, при условии не вести политических обсуждений. Последнее могло бы привести к тому, что Лифшица перестанут выпускать в заграничные поездки (это была бы, пожалуй, единственная реальная потеря для члена Академии в те времена). И Мейман, действительно, не раз разговаривал по телефону с Лифшицем в тот период, но делал это очень аккуратно, не предлагал никаких антиправительственных акций и «не подставлял» друга.

(В) Ситуация в группе диссидентов «Лариса Богораз, Павел Литвинов и другие». Здесь некоторая аналогия с историей «Кореца—Ландау» просматривается в том, что речь идет в обоих случаях о демонстрации на Красной площади. Известный диссидент физик Павел Михайлович Литвинов, участник первой в истории СССР антиправительственной демонстрации на Красной площади, когда 21 августа 1968 г. семь человек в центре Москвы протестовали против вторжения советских войск в Чехословакию, рассказал мне в 1996 г. следующее. У них с Ларисой Богораз-Даниель, лидером этой демонстрации, возникли накануне разногласия. Она считала, что чем больше людей примкнет к демонстрации, тем лучше. Литвинов же считал, что выйти должны только те, кто пойдет сам, без всякого давления и уговоров, сознавая, что при аресте наверняка будет избит и потом получит большой срок. Он рассказывал мне, что, возможно, смог бы вывести еще до тридцати-сорока человек, если бы ставил в разговорах с потенциальными участниками вопрос ребром.  {100} 

В итоге, как мне представляется, обозначенная позиция, которую занимали в советское время известные революционеры и активные протестанты в щепетильном вопросе отношений со своими друзьями по прошлой мирной жизни, является едва ли не единственно цивилизованной, т.е. гуманной и нравственной формой сознания и поведения.

М.А. Корец получил за листовку и «вредительскую деятельность» «10 плюс 10» — десять лет лагерей и столько же поражения в правах. Он пробыл в заключении и ссылке 18 лет. Реабилитирован в 1956 г. После этого проживал в Москве, сотрудничал с журналом «Природа». В начале 1980-х г. в беседе с Г.Гореликом он признал, что лично написал антисталинскую листовку. «Ясно было, что воспоминание о листовке не доставляет ему удовольствия. Ведь <...> она обошлась в два лагерных десятилетия <меньше> для него самого и едва не стоила жизни Ландау», — заключает Г.Горелик [1991]. И опять как-то коробит интонация автора: за игривым штампом «не доставляет ему удовольствия» стоит трагедия многих арестов и трех расстрелов, которая явилась следствием действий Кореца. Но все же вероятно, что Г.Горелик намекает этим штампом на позднее раскаяние Кореца в его героико-романтической и в то же время авантюристской деятельности тех лет. Деятельности, в результате которой им была успешно отмобилизована для борьбы со сталинским режимом часть лучших сил советской физики. И брошена в бой с почти 100%-ной гарантией уничтожения.

Однако напрямую о раскаянии Кореца ничего не сказано — ни героем событий, ни беседовавшим с ним историком. В отличие от героя первого раздела этой главы, Пятигорского, который написал своему собеседнику — другому историку — покаянное письмо.

В 1980-е гг. семья Кореца выехала в Израиль. М.А. Корец умер в 1984 году.

Глава 3. Тюремная

Расстрелы в Харькове

«Д

ело УФТИ» стало набирать новые обороты в 1937 году в такт с маховиком сталинско-ежовской мясорубки. Вынужден был публично каяться директор УФТИ А.И. Лейпунский. Вот фрагмент из его речи на партконференции Кагановического р-на г. Харькова от 28 апреля 1937 г., разбиравшей «Дело УФТИ» [Павленко и др., 1998]:

«Несколько месяцев тому назад парторганизация института вынесла мне выговор за то, что я в некоторых случаях отнесся либерально к враждебным выступлениям некоторых научных работников... Либеральное отношение заключается в следующем. Первый случай: профессор Ландау, который работал в нашем институте, уволил одного своего сотрудника, который выступил на суде в нежелательном отношении против другого сотрудника.¹ За это Ландау выгнал этого сотрудника. Я тогда оставил этого товарища и вынес Ландау выговор, вместо того, чтобы передать дело в суд».

В марте 1937 г. в Харькове был арестован Александр Семенович Вайсберг, бывший начальник Станции Глубокого Охлаждения УФТИ. Вайсберга, гражданина Австрии, поглощенной Германией, выслали в нее в апреле 1940 г. Но Вайсберг каким-то образом уцелел в нацистской Германии, несмотря на свою еврейскую национальность. После войны он переехал в Швецию. На своей родине, в Польше, он издал книгу «Большая чистка». В ней Вайсберг рассказал, в частности, о  {102}  деле УФТИ, в котором он был одним из фигурантов, подозреваемых НКВД в шпионаже в пользу Германии.

В декабре 1937 г. на таможне при попытке выехать в Германию был арестован Фридрих Хоутерманс. Он был также обвинен в шпионаже. В 1940 г. и его выслали в Германию. Там Хоутерманс занимался физикой. После войны переехал в Швейцарию, создал институт в Берне, стал физиком с мировой известностью.

5 августа 1937 г. были арестованы и расстреляны в ноябре Л.В. Шубников и Л.В. Розенкевич, примерно в это же время — B.C. Горский.

Всего за пять лет работы в УФТИ Л.В. Шубников успел сделать ряд крупных экспериментальных открытий в низкотемпературной физике: открыл промежуточное состояние и «шубниковскую фазу» (см. письмо Е.Лифшица Дж.Бардину в подразделе «Абрикосов» в Главе 6), первым открыл эффект выталкивания магнитного поля из сверхпроводника, названный западными физиками «эффектом Мейснера». Л.В. Розенкевич был соавтором Ландау и Лифшица в сборнике задач. Этот задачник остался единственным, который авторы успели подготовить и издать из серии задачников, намечавшихся но всему курсу теорфизики. B.C. Горский был экспериментатором, он работал с И.В. Обреимовым, но поддерживал группу Ландау как в УФТИ, так и в ХГУ

Приведем два документа, связанные с гибелью этих трех замечательных физиков из, как сказано, «контрреволюционной группы специалистов в УФТИ, возглавляемой профессором Ландау». Эти документы заимствованы из «Дела УФТИ», насчитывающего много десятков различных следственно-судебных документов, ставших доступными в Интернете благодаря архивному исследованию Ю.Н Ранюка и его сотрудников [Ранюк, Интернет]. Еще несколько документов помещено в Приложение.

МЕМОРАНДУМ

на Шубникова Льва Васильевича, 1901 года рождения, уроженца г. Ленинграда,
русского, гражд. СССР, безпарт. с высшим образованием, по специальности
инженер-физик, работает в УФТИ научным руководителем лаборатории
низких температур.

Шубников является участником контрреволюционной группы специалистов я УФТИ, возглавляемой профессором Ландау.

Контрреволюционная группа в УФТИ, в которую входит Шубников, ставит своей задачей срыв оборонных исследований института, дезорганизацию всей работы.

Имея в виду активное участие в группе иноспециалистов-немцев, разрабатываемых по ш/п (шпионско-подрывной) деятельности и близко связанных с Шубниковым, есть основания подозревать и его участие в ш/п деятельности.

Шубников в 1921 году, будучи студентом Ленинградского института, под видом катания по Ладожскому озеру бежал в Финляндию, откуда перебрался в Берлин, где проживал около 2-х лет, после чего возвратился в СССР. Шубников проживал в Ленинграде, был близко связан с наиболее реакционной частью ЛФТИ — Ландау, Иваненко и др. Последний в период убийства т. Кирова был арестован и сослан за к/р (контрреволюционную) деятельность.

В Харьков Шубников приехал из Ленинграда вместе с профессором Ландау.

В апреле месяце 1936 года нами был секретно снят и допрошен член контрреволюционной группы Розенкевич, который подтвердил наличие в УФТИ к/р группы, руководимой профессором Ландау.

В числе прочих участников группы он назвал себя и Шубникова, причем указал, что начало своё к/р группа берёт ещё с 1930 г. с ЛФТИ, где она была организована Иваненко, Френкелем и невозвращенцем профессором Гамовым.

Впоследствии Розенкевич от части своих показаний отказался, подтвердив существование к/р группы в ЛФТИ.

В своих первых показаниях Розенкевич показал о проводившихся конспиративных совещаниях к/р группы УФТИ на квартирах Шубникова и Ландау.

Отрицание Розенкевичем части своих показаний по УФТИ решительного значения для дела не имеет, т.к. аналогичные данные, за исключением сведений по ЛФТИ, у нас имеются и агентурного порядка.

Совершенно понятно, что Розенкевич отказался от своих показаний по поручению Ландау и Шубникова, с которыми он, несомненно, поделился результатами своего визита в НКВД.

Шубников и вся к/р группа, ставя своей задачей срыв работ оборонного значения, организуют склоку против директора УФТИ, члена КП(б)У Давидовича, твердо поставившего вопрос о спецтематике, компрометируют и добиваются его ухода с работы.

Наряду с этим участники группы с участием Шубникова изгоняют из института ряд научных работников, ведущих оборонные исследования (Репейкин¹, Кравченко, Пятигорский и др.), срывая работу.

Таким образом были сорваны исследования (масло, как взрыввещество, приборы для высотных полётов, невоспламеняющееся горючее для аэростатов и др.).  {104} 

Все эти работы, имеющие огромное значение для обороны страны, уже в процессе их разработки были сорваны Шубниковым.

Группа добилась такого положения, когда в УФТИ работам оборонного характера должного внимания не уделяется.

Шубников дважды помещал в иностранных журналах результаты своих исследований, представляющих оборонное значение.

Шубников, Ландау и др. ввели в практику объявление «забастовок» как протеста против общественности.

Преподавая в Харьк. госуниверситеге, Ландау и Шубников допускали ряд а/с (антисоветских) выпадов против диалектического материализма как пауки, на основании чего им было предложено публично раскритиковать свои ошибки. Ландау и Шубников категорически отказались от признания этих ошибок, в виде протеста бросили работу вместе с рядом работников УФТИ, преподававших в ХГУ

Аналогичные забастовки были объявлены Ландау и Шубниковым в УФТИ и по другим поводам.

Учитывая совершенную очевидность наличия в УФТИ контрреволюционной группы, мы полагаем необходимым для разворота дела произвести арест Шубникова.

Вр. нач. 1 отделения 3 отдела УГБ

мл. лейтенант госбезопасности Резников

Согласен: зам.,нач. III отд. УГБ капитан госбезопасности

Торнуев

Утверждаю: врид. нач. ХОУ НКВД Полковник Шумский

На меморандуме резолюция: «Арест Шубникова санкционирую. Облпрокурор Леонов, 5.08.1937 года».

МЕМОРАНДУМ

на Розенкевича Льва Викторовича, 1905 года рождения, уроженца г. Ленинграда, по происхождению сын личного дворянина, русский, г-н СССР, с высшим образованием, профессор физики, женат, научный руководитель лаборатории атомного ядра УФТИ. По имеющимся у нас данным Розенкевич Л.В. является членом контрреволюционной группы парных работников УФТИ, возглавляемой профессорами Ландау и Шубниковым и ставящей своей целью срыв оборонных исследований и общую дезорганизацию работ в УФТИ.

11.04.36 Розенкевич был нами секретно снят и допрошен. На допросе Розенкевич подтвердил наличие в УФТИ контрреволюционной группы, руководимой Ландау, подтвердив также наши данные о целях и задачах этой группы.

Розенкевич показал, что впервые он был вовлечен в контрреволюционную работу ещё в 1930/31 гг. в период его работы в Ленинградском ФТИ работниками ФТИ Иваненко, Френкелем и Ландау.

Розенкевич указал, что при вербовке его в контрреволюционную группу  {105}  Иваненко и Ландау прямо ставили перед ним задачу борьбы против советской власти за восстановление утраченных прав.

Приехав в Харьков в УФТИ вместе с Ландау, Розенкевич дал согласие последнему на продолжение своего участия в к/р деятельности, причем Ландау, так же, как и в Ленинграде, указал на необходимость, раньше всего, направлять свою деятельность на срыв работ оборонного порядка.

Через несколько месяцев Розенкевич отказался от части своих показаний, подтвердив существование к/р группы в Ленинграде, куда входили он и Ландау, но уже отрицая антисоветскую сущность группы УФТИ.

Совершенно понятно, что «корректив» в своих показаниях Розенкевич внёс под влиянием Ландау и др., которым он рассказывал о своём вызове в НКВД.

Существенного значения отказ от части своих показаний Розенкевича для дела не имеет, т.к. он Подтвердил при первых допросах уже имевшиеся у пас данные агентуры.

Тесная и непосредственная связь Розенкевича с Ландау и др. не вызывает никаких сомнений, а учитывая его старую связь с Ландау по к/р деятельности в Ленинграде, есть полное основание не принимать во внимание его отказ от части своих показаний.

И по агентурным данным, и поданным самого Розенкевича он неоднократно являлся участником конспиративных совещаний на квартирах Ландау и Шубникова.

На основании этого мы считаем необходимым для разворота дела Розенкевича арестовать.

Вр. нач. 1 отделения 3 отдела УГБ мл. лейтенант Резников

Согласен: зам. нач. 3 отд. УГБ ХОУ НКВД кап. госб. Торнуев

Утв. вр. нач. УНКВД по ХО полковник Шумский

Резолюция: «Арест Розенкевича санкционирую». Облпрокурор Леонов, 5.08.1937».

Третий обвиняемый В.С.Горский героически не признал себя виновным [Павленко и др..1998]. И никто в дальнейшем не был обвинен, исходя из его показаний.

Ситуация становилась критической и лично для Ландау. Он это чувствовал. Летом 1937 г. Ландау и Румер вместе с двумя приятельницами — Еленой Пуриц и Екатериной Малки ной — уехали отдыхать на Северный Кавказ. Об этом лете вспоминает Е.Пуриц [2004]: «В Теберде существовал в то время санаторий КСУ (Комиссии содействия ученым), именовавшийся по терминологии Дау “Ксучьим домом”. <...> Тридцать седьмой год уже проявил себя достаточно: многие исчезли таинственным образом (“нигилировались”, “заэкранировались”, — говорил Дау, <...> который так легко и  {106}  быстро и нетривиально создавал различные теории для фактов обыденной жизни, <...> с раздражением и удивлением повторял: “Я не понимаю, не понимаю”)».

Е.М. Лифшиц понимал больше. Он бросил все и уехал на три месяца в Крым вместе со своей будущей женой Еленой Константиновной Березовской. Они изъездили весь полуостров, пытаясь (успешно) «сорваться с крючка» Харьковского УНКВД и затеряться. Вполне возможно, только это и спасло Е.М. Лифшица. Из солженицынского «Архипелага ГУЛаг» мы знаем о подобных случаях: в начавшейся в 1937 г. кровавой вакханалии некоторым удавалось спастись, резко всё бросив, переехав в другое место, и машина террора иногда в суете сбивалась со следа.

Уже в самом начале 1937 г. Ландау понял, что ему нужно срочно уезжать из Харькова. Он попросился в Москву к П.Л. Капице, которому был тогда срочно необходим высококлассный теоретик. Узнав о планах Ландау, А.И. Лейпунский попытался его остановить. Вот отрывок с его письмом начальству, взятый из книги В.Д. Есакова и П.Е. Рубинина.

«Директор УФТИ академик АН УССР А.И. Лейпунский, пытаясь удержать в своем институте Ландау, 5 февраля 1937 г. отправляет В.И. Межлауку <глава Наркомтяжмаша, которому подчинялся институт> следующее секретное послание.

«Зам. Председателя Совнаркома СССР

т. Межлаук

Секретно

Экз.№1

Глубокоуважаемый Валерий Иванович!

Насколько мне известно, Вы еще продолжаете интересоваться Капицей и его Институтом. Поэтому я позволяю себе обратиться к Вам со следующим делом. У нас в Институте работает молодой и очень талантливый физик-теоретик Л.Д. Ландау, который сейчас ведет переговоры о переходе в Ин-т Капицы. Он является, несомненно, одним из ведущих ученых в этой области. По своему масштабу этот человек крупнее Капицы. К сожалению, его политическую физиономию нельзя  {107}  назвать вполне советской. Он относится к советской общественности с внутренним (а иногда и наружным) пренебрежением. Мы его стараемся воспитывать, т.к. это человек не безнадежный. Процесс воспитания иногда является довольно болезненным для воспитуемого. Недавно мы его подвергли некоторым воспитательным ударам. Это принесло несомненную пользу, что он сам должен был признать, однако он, конечно, не прочь освободиться от постоянного давления, под которым он находится, и перейти в положение, где он с Капицей станут признанными вождями определенной группы ученых.

При явных антиобщественных настроениях Ландау, при его большом уме, энергии и интересе к организационной работе, он в комбинации с Капицей станет, несомненно, центром реакционной группы наших ученых, которых, к сожалению, еще очень много.

Поэтому я решил обратиться к Вам с этим письмом в надежде, что Вы примете меры к тому, чтобы не случилось соединение этих двух людей <...>.

Акад. Лейпунский»

<...>. Среди бумаг секретариата В.И. Межлаука, где было найдено письмо Лейпунского, никаких следов противодействия «соединению Ландау и Капицы обнаружить не удалось» [Есаков, Рубинин, 2004. с.412].

Тогда в Харькове Ландау не был арестован вместе с остальными, по-видимому, исключительно из-за своей всемирной известности и полезности для советской физики. Вероятно, для ареста таких персон требовалась санкция самого высокого уровня — из Москвы — и, возможно, она не была дана. Он переехал в Москву к П.Л. Капице и приступил к работе в Институте физпроблем с 8 февраля 1937 г. Капица предоставил Ландау квартиру в новом доме для сотрудников ИФП. Он был в курсе драматических событий в УФТИ, узнавая о них от своего личного друга И.В. Обреимова, бывшего директора этого института, который во время конфликта в УФТИ симпатизировал группе Ландау-Кореца. Далее, как сообщает сам Ландау в  {108}  своих показаниях следователю НКВД (см. Приложение), он в свою очередь помог переехать в Москву своим ученикам И.Я. Померанчуку и Е.М. Лифшицу, устроив их преподавателями в Кожевенном институте, где заведовал кафедрой физики друг юности Ландау Ю.Б. Румер. Ландау помог (на свою голову) и Корецу устроиться в Москве преподавателем в Московском государственном педагогическом институте. Слава богу, роковая чаша миновала также учеников Ландау А.С. Компанейца и А.И. Ахиезера, оставшихся в Харькове. К тому же рядом с ними уже не было пассионарного Кореца, который мог бы подвергать сотрудников Ландау чрезмерному риску. Он делал это теперь в Москве, не взирая на нарастающий вал террора.

Аресты в Москве

Трудно понять Кореца — неужели он не понимал, что в Москве Ландау и его друзья находились под плотной опекой НКВД? Г.Горелик приводит тексты доносов, добытые им в архивах Госбезопасности. «Вот, что можно узнать из “справки, предшествующей аресту. В этой справке приведены три “аг<ентурных> донесения”. Первое датировано 7 марта 1938 г.:

“Профессор РУМЕР, 5.III-38 г. на вечере в Доме Ученых со своим приятелем профессором доктором ЛАНДАУ, заявил мне: “Читали, что делается в правящих кругах, сплошь изменник на изменнике сидит, а ведь почти все были руководителями страны. Ничего себе, хорошенькое правительство, состоящее из агентов охранки, предателей, убийц. И сидящие на скамье подсудимых и оставшиеся один другого стоят”.

Присутствовавший при этом ЛАНДАУ добавил: “Моральные качества людей низко развитых и неполноценных по своей расовости характерны для наших большевиков, чего же вы хотите еще”».

Второй донос, — как выражается Г.Горелик, — говорит об уровне конспирации диссидентов 1938 года:  {109} 

«18.IV Корец у себя на квартире представил источника двум лицам, назвавшим себя ЛАНДАУ и РУМЕР. Источник был представлен как вновь привлеченный КОРЕЦОМ участник организации. Из бесед КОРЕЦА с источником ясно, что ЛАНДАУ и РУМЕР полностью посвящены в проводимую подготовку к выпуску антисоветских листовок».

По свидетельству дочери М.А. Кореца, он был уверен, что в его аресте виноват молодой поэт-ИФЛИец К. (погибший на фронте в начале войны) <Значит, Корец все-таки знал о слежке за ними. Знал, но был неудержим. — Прим.Б.Г.>. А третье донесение (где упоминается Юрий Борисович Румер, друг Ландау) — по словам Горелика, — говорит уже не столько о будущих арестантах, сколько об обстоятельствах времени и места:

«“Брат гр. МАЗО (дочь известного раввина, эксперта по делу БЕЙЛИСА) был в свое время выдан органами ГПУ заграницу, в настоящее время живет в Берлине. По словам РУМЕР, он, будучи в Берлине, видел брата МАЗО, тот стал ярым гитлеровцем и работает в охранке”.

Из содержания первых двух доносов и бессодержательности третьего, очевидно, следует, что имелось три разных агента» [Горелик, Интернет, 1992].

По мнению Г.Горелика, сообщаемому в статье, первый из агентов — физик, а второй — «лирик», тот самый поэт К., погибший на войне.

В ночь с 27 на 28 апреля 1938 г. в Москве органами НКВД были одновременно арестованы Л.Д. Ландау, Ю.Б. Румер и М.А. Корец.

Любовь Вениаминовна, мать Ландау, «выяснив, что по советским законам она имеет право послать арестованному 50 рублей, тут же начала рассылать деньги в различные тюрьмы. И самое интересное, что из всех тюрем, кроме Бутырской и Харьковской, деньги вернулись. Так, по крайней мере, она могла предполагать, где находится ее сын <...>. Он действительно находился в Бутырской тюрьме» [Рындина, 2004, № 5].

Из опубликованных секретных ранее «Меморандумов» мы узнаем, что, по-видимому, действительно, решающий  {110}  компромат на группу Ландау был вынужден дать Розенкевич во время секретного вызова в НКВД в апреле 1936 г., еще за полтора года до своего ареста. Впечатление о достоверности такого вывода оставляет тот факт, что в обоих «Меморандумах» имеются записи о частичном отказе Розенкевича в дальнейшем от своих показаний. Цитируем по первому из них: «Отрицание Розенкевичем части своих показаний по УФТИ решительного значения для дела не имеет, т.к. аналогичные данные, за исключением сведений по ЛФТИ, у нас имеются и агентурного порядка». Почему следователям нужно было писать в обосновании представления на арест Шубникова о том, что важный свидетель отказался от части обвинительных показаний, если бы они высосали из пальца все дело? Зачем им нужно выкручиваться после этого отказа, заявляя, что у них есть дублирующий компромат, подтверждаемый агентурными сведениями? Кто был секретным агентом, поставлявшим компромат на группу Ландау в Харькове (но не в Ленинграде)? Может быть, Пятигорский (см. его заявление в УНКВД Харькова в Главе 2)? А, может быть, агентов было несколько и одним из них являлся дамский персонаж, фигурирующий в нашей «гипотезе» из Главы 7?

Итак, согласно документам компромат на Ландау и его группу состоял в том, что в Харьковский период «контрреволюционной группе, возглавляемой профессорами Ландау и Шубниковым», приписывался «срыв работ оборонного значения». Общеизвестно, что в массе своей дела репрессированных в эти годы были целиком дутыми, и следователи сами об этом знали. Они их и выдумывали, «гнали план по арестам и разоблачениям», иногда даже сознавались в этом арестованным. Но «Дело УФТИ» — случай иного рода. Здесь следователи были явно убеждены в реальном вредительстве обвиняемых. Обращает на себя особое внимание фраза в Меморандуме о Шубникове: «Имея в виду активное участие в группе иноспециалистов-немцев, разрабатываемых по ш/п (шпионско-подрывной) деятельности и близко связанных с Шубниковым, есть основания подозревать и его участие в ш/п деятельности».  {111} 

В то же время в обвинительном заключении по делу Ландау нет формулировок, обвиняющих его в шпионаже в пользу Германии. Ландау обвинили в том, что он вел «деятельность на срыв работ оборонного порядка». Правда, шпионаж упоминается в справке о пребывании Ландау во внутренней тюрьме НКВД (см. ниже). Мелькала эта тема и в допросе Ландау следователем. (В итоге, хотя шпионско-подрывная деятельность в УФТИ, по-видимому, не была доказана в юридическом процессе, все же не стоит стопроцентно утверждать, что среди, допустим, 11 немецких граждан, работавших в УФТИ, в принципе не могло быть ни одного немецкого агента. Кажется, американцы были убеждены, что у них в Лос-Аламосе не может быть ни одного советского шпиона — вот и «профукали» чертежи своей атомной бомбы.)

Теперь остановимся на последнем пункте обвинения Ландау— листовке. Ее текст и подробные показания самого Ландау помещены в Приложении. Они уже неоднократно публиковались и обсуждались в статьях Г.Горелика [1991 и др.], М.Медведева [1998], книгах М.Каганова [1998], Е.Фейнберга [1999] и др.

«Возникает вопрос, — пишет Э.Рындина, — почему все-таки, считая идею Листовки “рискованной”, Дау мог согласиться принять в ней участие? Думаю, он был достаточно прозорливым человеком, видел, как арестовывают его друзей и сотрудников, четко понимал, что круг сужается, и его “не минует чаша сия”, и тогда, несмотря на страх перед грядущим, решил пойти на такой шаг, чтобы успеть предупредить других, чтобы крикнуть об опасности, а не идти, как покорное быдло, на убой. Если это было так, то честь и хвала его мужеству» [Рындина, 2004, № 5].

Позволю себе высказать предположение, отличное от мнения племянницы Ландау. Прежде всего, конечно, надо отдать должное мужеству Ландау. Но его мотивация, как мне кажется, была менее пафосной и объясняется проще. Первое: Ландау, вероятно, посчитал, что ему было бы стыдно отказаться смотреть и править Листовку, когда ее принес Корец, стыдно перед этим самым Корецом, который восхищался  {112}  Ландау (приведу слова Е.Л. Фейнберга: «До своего тюремного опыта Дау, я уверен, не назвал бы себя трусом [1999, С. 292]»). И второе: Ландау надеялся, что риск быть арестованным у него много меньше, чем у других, благодаря его всемирной известности. Эту надежду подтверждали и недавние события: его ближайших сотрудников и друзей Иваненко, Кореца, Шубникова, Розенкевича, Горского арестовывали, а Ландау не трогали. В чем состояло это «предупредить других», как пишет Э.Рындина, мне непонятно. Вручить или разбросать листовки на демонстрации? Скольким примерно людям? Как они стали бы реагировать на это в обстановке психоза в стране и какое «предупреждение» получили бы? Скорее всего, набросились бы на распространителей. Так что, по-моему, психологическая версия Э.Рындиной не выдерживает рациональной критики. Остается иррациональный, романтический всплеск — так в принципе бывало у революционеров типа народовольцев или у людей из группы Богораз-Литвинова в 1967 г. Но мне представляется, что Ландау — случай совсем другого типа.

Надо ли читать показания Ландау?

В

архивах НКВД обнаружен еще один примечательный документ, представляющий собой справку-отчет о пребывании Ландау во внутренней тюрьме НКВД в 1938-39 гг. [Горелик, 1991]. По форме это записка для служебного пользования — вероятно, для руководства НКВД в ответ на его запрос у тюремного начальства о Ландау в связи с ходатайством Капицы и затем командой типа «Разобраться и доложить», поступившей сверху от имени Берия.

Ландау Л. Д.

арест. 27. IV.38 г.

дал показания в июле 1938 г., подписал протокол 3.IX.38 г., об окончании след. Объявили 2l.XI.38 г. 15.ХII.38 г. предъявили  {113}  дело, 24. 1.39 г. объявили о передаче дела прокуратуре, 25.III.39 г. объявили о передаче дела в Московский трибунал.

Дело велось в СПО <секретно-политическом отделе> центра, следователи — Масленников, Вальдберг, Литкенс¹.

7 часов стоял, замахивались, не били, показывали бумагу о переводе в Лефортово, в камере знали.

1¹/₂ м-ца не допрашивали. Литкенс — убеждая, по 12 часов. 6 дней сидел в кабинете без разговоров, объявил голодовку.

Прочел показ. Харьковских физиков — Шубникова и Розенкевич.

Был за границей — Германия, Швейцария, Дания, Голландия и Англия с 1929-31 гг. Рокфеллеровск<ая> стипендия —

В 1933 г. Копенгаген.

1934 г. — “”.

на конференц. по приглаш. Бора — датский физик.

С 1932 по 1937 гг. в Харьковск. физико-технич. институте, научная работа. С 1937 г. ин-т физ. проблем — Капица.

Холост, отец — инженер, без работы, обвинялся по вред, процессу в 30-31 гг., осужден был, освобожден.

Мать — врач — преподает физиологию.

Родственники — за границей — в Палестине, тетки.

Корец — Москва — физик, показ. — участие в а/с листовке.

Румер — физик, Москва — вместе с Корец участвов. в а/с вред. деят.

Шпионаж — в пользу одной из иностр. разведок.

Назвал Капицу и Семенова — как уч-ков организации — руководив. моей а/с работой.

В приведенной справке Г.Горелик усматривает следующие важные моменты. Ландау не били, но он подвергался допросам, стоя по 7 часов подряд, что равносильно физической пытке. Ландау долго сопротивлялся, отказывался отвечать на вопросы и даже объявлял голодовку. Он начал давать показания  {114}  лишь три месяца спустя после ареста (6 страниц его собственноручного письма, см. Приложение). В справке сказано, что обвинительные показания против Ландау дали харьковские физики Шубников и Розенкевич и московские физики Корец и Румер. Заметим также, что нигде не упомянуты донесения Пятигорского, которого Ландау считал главным предателем и доносчиком. Так что негативное участие последнего в деле Ландау сводится к его обвинительным показаниям на следствии по делу Кореца в 1935 г. и записке, посланной им тогда же в Харьковское УНКВД (см. выше). Они, по-видимому, не сыграли существенной роли по сравнению с другими материалами, на основании которых велось наблюдение за Ландау и строилось обвинение против него.

Поставим теперь ключевой вопрос: как нам относиться к показаниям Ландау? Вопрос трудноразрешимый как по существу, так и в этическом смысле. И естественно, что различные люди будут пытаться по-разному на него отвечать. Так, М.И. Каганов пишет: «Представил муки, которые перенес Ландау и посчитал непристойным знакомиться со словами, которые мучители-следователи заставили его написать». Он приводит следующие слова писателя Г.Владимова: «“Сегодня такие документы нельзя рассматривать всерьез. Цивилизованное сознание (выделено мною, — М.К.) не приемлет <...> заявлений от человека, находящегося в плену, в тюрьме, в залоге у террористов и т.п.”. Я привел эту цитату из-за слов “цивилизованное сознание”. Ссылка на них очень уместна» [Каганов, 1998. С. 53].

Не согласен, что такие документы в принципе нельзя рассматривать всерьез. А зачем тогда их публиковать? Если же не публиковать, то возникнет информационный вакуум, который обязательно будет заполняться домыслами. Если бы, например, А.И. Солженицын следовал этому принципу, то не создал бы «Архипелага ГУЛаг» — «по-видимому, величайшую книги в истории русской литературы» — привожу в кавычках слова, слышанные мной от Е.М. Лифшица). Нельзя ставить запрет людям в поисках истины. Они все равно  {115}  будут задавать себе вопросы и стремиться найти на них ответы. Все дело в том, как трактовать информацию, заключенную is подобных документах. В частности, конечно, следует быть предельно сдержанным и осторожным при вынесении осуждающих оценок по таким документам, помня о том, в каких условиях последние появились.

Г.Горелик пишет: «Тот, кто, читая показания Ландау, подумает, что он бы на месте Ландау <...>, имеет возможность постоять, не сходя с места, 7 часов и поразмыслить...» [Горелик, 1991]. Полностью согласен. Ландау же продержался в таких условиях очень долго — около трех месяцев!

Попытаемся все же взглянуть на протоколы допросов Ландау и сделать какие-то осторожные выводы. Внимательно прочитав показания Ландау несколько раз, я пришел к неожиданному для себя предположению: в показаниях нет фактов, высосанных из пальца. Если очистить их от обязательных в тех условиях риторических штампов для самооговора (типа «моя антисоветская деятельность, наша контрреволюционная группа, наша вредительская линия и т.п.») и сопоставить с тем, что мы уже знаем из других источников, то приходим к выводу, что все сообщенные Ландау события имели место.

Следуя М.Каганову и Г.Владимову, нельзя «в рамках цивилизованного сознания» предъявлять претензии к Ландау за го, что он называл некоторые фамилии участников их группы или же лиц, симпатизирующих ей — например, Капицу, Семенова и Френкеля. Это очень трудный вопрос. С одной стороны, эти фамилии, действительно, есть в собственноручно написанных показаниях Ландау. С другой— следователи скорее всего принуждали его путем многочасового конвейерного допроса давать показания именно на этих крупнейших ученых, директоров институтов и лидеров советской физики, имеющих обширные международные связи. Тем не менее, физически хлипкий Ландау продержался три месяца, не называя никого. Став давать показания, Ландау всячески старался выгородить наиболее близких ему лиц — Лифшица и Померанчука, заявляя, что он с Корецом не посвящали этих сотрудников в факт существования и деятельности  {116}  «контрреволюционной группы» (уверен, что на самом деле было наоборот, и Ландау делился с Лифшицем едва ли не всем, что знал).

Спустя год после ареста, уже погибая от истощения, 8 апреля 1939 г. Ландау написал заявление на имя нового Начальника Следственной части управления НКВД, ближайшего сотрудника Берия Б.З. Кобулова, в котором отказался «от всех своих показаний как от вымышленных». Кавычки стоят потому, что это — строка из Справки, подписанной Кобуловым (Приложение, см. Протоколы..., документ №9). В этот момент Ландау, естественно, ничего не мог знать об усилиях Капицы 11 о том, что через три недели он будет освобожден. Хотя он, вероятно, знал, что во главе НКВД Ежова только что сменил Берия, который проводит частичную реабилитацию политических заключенных, что новое начальство предлагает некоторым арестованным написать заявление о пересмотре дела, что многие пишут отказы от показаний, данных ранее, при Ежове.

Во Внутренней тюрьме НКВД

Т

еперь об условиях пребывания Ландау во Внутренней тюрьме НКВД на Лубянке. Г.Горелик сообщает, что режим в ней был намного мягче по сравнению с тюрьмой в Лефортове и Бутырской тюрьмой, куда помещали заключенных по линии НКВД. В последних двух применяли более сильные пытки. Сам Ландау говорил о пребывании в тюрьме очень редко и мало. Вот как описывает обмен с Ландау фразами на эту тему М.Бессараб. «Однажды я спросила у Дау, что там с ним делали, в тюрьме.

— Ничего. По ночам водили на допросы.

— Не били?

— Нет, ни разу.

— А в чем тебя обвиняли?

— В том, что я немецкий шпион. Я пытался объяснить следователю, что я не мог им быть. Во-первых, быть шпионом  {117}  бесчестно, а во вторых, мне нравятся девушки арийского типа, а немцы запрещают евреям любить арийских девушек. На что следователь ответил, что я хитрый, маскирующийся шпион». (Ландау молчит о листовке и событиях в УФТИ.)

Есть еще несколько штрихов, сообщенных супругой Ландау и ее племянницей, описывающих условия в камере, где содержался Ландау (эти описания отдают наивностью, но приведу их без комментариев). Бессараб сообщает следующее: «Хорошо еще, что соседи по камере научили профессора физики, как надо себя вести на допросах: ни в коем случае не конфликтовать, всячески помогать, поддакивать, идти на поводу того, кто ведет допрос. Это единственный способ избежать побоев. Следователь будет доволен, и его начальство тоже: свою работу они выполнили, как положено» [Бессараб, 2004. С. 24].

Ландау-Дробанцева пишет:

«— Даунька, что у тебя с руками? (Руки по локоть были как бы в красных перчатках.)

— Ты испугалась моих рук? Это мелочь, все пройдет, просто нарушен обмен веществ. Понимаешь, там было пшенное меню. А пшено я не ем, оно невкусное. Когда вышел приказ прекратить мое дело, я уже не ходил. Только лежал и занимался тихонько наукой» [Ландау-Дробанцева, 2000. С. 82].

Еще одна запись слов Ландау о тюрьме из последней книжки:

«Я как-то не замечал лишений в тюрьме. Много занимался, сделал четыре работы за год. Это не так уж мало.

— Тебе давали бумагу?

Нет, Корочка, я в уме запечатлел свои работы. Это совсем не трудно, когда хорошо знаешь свой предмет.

При мне приходили его друзья, спрашивали: “Тебя пытали?”

— Ну, какие это пытки. Иногда нас набивали в комнату, как сельдей в бочку. Но в такой ситуации я, размышляя о науке, не замечал неудобств» [Там же, С. 82].

Действительно, известно, что некоторые свои работы по гидродинамике Ландау сумел выполнить в тюрьме, производя  {118}  в уме все расчеты. Он также рассказывал, что научился в тюрьме считать в уме тензоры (это могут оценить люди, знакомые с тензорной алгеброй, уровень абстракции в этом случае не ниже, чем при игре вслепую с шахматным мастером).

Е.Л. Фейнберг пишет: «По тогдашним временам это очень мягкое следствие. (Сравним: немецкий физик-теоретик Хоутерманс, <...> арестованный за полгода до Ландау, 11-12 января 1938 г. подвергся одиннадцатидневному непрерывному конвейерному допросу [Фейнберг, 1999. С. 290; Френкель, 1997]. Фейнберг объясняет указанную мягкость по отношению к Ландау «предположением о прямом немедленном вмешательстве Сталина <в ответ на письмо Капицы>, объясняющем сразу и многое другое: почему не тронули ни родных, ни близких учеников, и то, что к самому Ландау применяли только самые слабые из принятых тогда пыток (при такой листовке!), и «мягкий» приговор Корецу и.т.п.» [Там же, С. 293].

Капица-освободитель

О

дальнейшем хорошо известно. Л.Д. Ландау освободили ровно через год, 29 апреля 1939 г., и следствие в отношении него прекратили по приказу наркома внутренних дел Л.П. Берия (Постановление см. в Приложении). В Постановлении это решение мотивировано тем, что «Ландау Л.Д. является крупнейшим специалистом в области теоретической физики и в дальнейшем может быть полезен советской науке». В Постановлении сказано, что «академик Капица П.Л. изъявил согласие взять Ландау Л.Д. на поруки».

Этому постановлению предшествовал год упорной борьбы Капицы за освобождение Ландау. Немедленно в день ареста последнего Капица обратился с письмом к Сталину, в котором просил «дать соответствующие указания, чтобы к его делу отнеслись очень внимательно» (см. Приложение). Письмо поражает самим фактом своего появления. Несомненно, Капица ставил себя под удар. Тем более, что он не мог  {119}  знать (и, вероятно, никогда не узнал) ни об антисталинской листовке Кореца-Ландау, ни о том, что в вынужденных показаниях Ландау будет написано о его, Капицы, Семенова и Френкеля антисоветских настроениях. Капица обращается к вождю строго официально: «Товарищ Сталин!». Е.Л. Фейнберг в своей книге расценивает такое обращение как проявление особого мужества и независимости Капицы. Героизм Капицы — вне сомнения, но к стилю он не имеет отношения. Капица хорошо знал, как полагается обращаться в переписке к высшим руководителям, каков был аскетический кремлевский этикет тех времен (см. например, переписку в книге [Есаков, Рубинин, 2003]). Так, к Сталину не полагалось обращаться «Иосиф Виссарионович!». На личном приеме полагалось говорить: «Товарищ Сталин». Но вот что, действительно, удивительно, так это простонародный стиль речи в официальном письме руководителю государства. В нем присутствуют, например, следующие слова и обороты: «<...> следует учесть характер Ландау, который, попросту говоря, скверный. Он задира и забияка, любит искать у других ошибки и, когда находит их, в особенности у важных старцев, вроде наших академиков, то начинает непочтительно дразнить». По стилю письмо написано, как равному. Так писал Сталину Черчилль во время войны. Возможно, Капица чувствовал, что Сталин не только прощает ему этот стиль, но ему даже импонирует, что к нему так обращается общепризнанный авторитет в мировой науке. У историков вообще не вызывает сомнения тот факт, что Сталин по-настоящему уважал и ценил Капицу.

Е.Л.Фейнберг пишет: «Еще в 1937-38 гг., используя свой опыт работы с ожижением газов при низких температурах, Капица сделал важное техническое изобретение. Он создал так называемый турбодетандер, который позволял во много раз дешевле и эффективнее, чем общепринятым методом, получать из воздуха кислород, необходимый в больших количествах в металлургии («кислородное дутье»). Ему пришлось повести ожесточенную борьбу со специалистами в этой области, отстаивавшими свой традиционный метод. Разумеется, Капица победил. Было создано Главное управление кислородной промышленности, Главкислород, и Капица назначен его начальником, т.е. занял уже высокую государственную должность, почти наркома. Со всем этим связана значительная часть его переписки с членами правительства. Можно себе представить, как возрос его авторитет в глазах Сталина» [1999].

Нужно подчеркнуть, что у Капицы уже был важный прецедентный успех. После его письма Сталину уже через три дня был освобожден другой физик-теоретик с мировым именем, Владимир Александрович Фок, арестованный 12 февраля 1937 г. Немедленное освобождение означало, что Сталин лично прочел письмо и отдал команду отпустить Фока.  {121} 

Теперь мы знаем точно: Сталин лично читал все письма Капицы. Об этом пишет его супруга, Анна Алексеевна Капица, ссылаясь на Секретаря ЦК ВКП(б) Г.М. Маленкова [А.Капица, 1994]. Но на этот раз Сталин не спешил. Возможно, потому что против Ландау (в отличие от Фока), говорило его реальное участие в изготовленной Корецом листовке, где Сталин был назван фашистом. Однако все же для Ландау сразу были сделаны поблажки в режиме содержания (о чем уже упоминалось выше). По-видимому, они сыграли решающую роль, сохранив ему жизнь. Ведь Ландау вышел на свободу еле живой. Маловероятно, что он пережил бы более суровый режим и побои.

В.Л. Гинзбург вспоминает: «К тому же он говорил (в том числе мне лично), что был близок к гибели уже в тюрьме, так как не мог есть кашу, которая, видимо, составляла существенную часть тюремного рациона»[2003, С. 288]. Как пишет врач К.С. Симонян, лечивший Ландау: «Вообще к натуре Дау неприменимы категории и оценки инстинктов, как к обычным людям. Так, например, Дау был твердо убежден, что всякого рода каши так же несъедобны, как и опилки. Когда он находился в тюрьме, он медленно умирал с голоду, не дотрагиваясь до каши, которую ему приносили в камеру. Инстинкт самосохранения не срабатывал. Только вмешательство тюремного врача, настоявшего на смене пищи, помогло ему» [Симонян, 1998].

Прошел год без ответа из Кремля. Ситуация в стране и в НКВД изменилась.И Капица пишет второе письмо, на этот раз Председателю Совнаркома СССР В.М. Молотову (см. Приложение). Стиль тот же: «Товарищ Молотов!» — и так далее. И снова поражает своей разговорной простотой фраза: «Ландау дохлого здоровья, и если его зря заморят, то это будет очень стыдно для нас, советских людей». Капица пишет о сделанном им важном открытии в области абсолютного нуля температур и сообщает, что ему нужна помощь теоретика. В этом письме уже нет прямой просьбы об освобождении Ландау; по-видимому, Капица уже на это не рассчитывал. В письме содержится просьба об ускорении  {122}  разбирательства в деле Ландау и об использовании головы Ландау для научной работы. Имелись в виду спецучреждения, известные по роману Солженицына «В круге первом» как «шарашки». Ландау был арестован, когда еще никаких шарашек не было. Поэтому в первом письме Капицы Сталину он не ставил вопроса о переводе туда Ландау. «Шарашки» появились после того, как 22 августа 1938 г. Сталин поставил Берия на должность первого заместителя наркома Ежова — с целью его последующей замены. Кстати, Берия был поставлен на место Фриновского, который лично подписал ордер на арест Ландау. Столь высокий уровень подписи был необычен. Сейчас он означал, что пересмотр дела будет особенно труден. «Шарашки» были созданы приказом Берия от 10 января 1939 г. об организации в НКВД Особого технического бюро. В такое учреждение в начале 1939 г. был переведен, в частности, Ю.Б. Румер, арестованный вместе с Ландау. Скорее всего именно получение Капицей информации о только что созданной спецтюрьме для ученых, в которой им дали возможность работать по военно-техническим заданиям правительства в гораздо лучших условиях, чем в обычной тюрьме, и побудило Петра Леонидовича снова попытаться спасти Ландау — хотя бы путем перевода в такое учреждение.

Немаловажный момент, который упускают из виду в книгах о Ландау. П.Л. Капица пишет не просто второе письмо в Кремль с напоминанием о своей просьбе. Он пишет Молотому после того как произошла смена руководства НКВД. Ведь Ландау был арестован при Ежове, и тогда же Капица отправил первое письмо в Кремль. Но в ноябре 1938 г. наркомом стал Берия, Ежов был отодвинут от руководства наркоматом, а в апреле 1939 г. он был арестован. Поняв, что настал благоприятный момент, Капица и пишет Молотову. Для современников перемены в НКВД, начавшиеся с 1939 года, были весьма существенные. По словам историка Е.А. Прудниковой, началась «бериевская реабилитация»; «...за 1939 г. было освобождено: из лагерей <в основном политических заключенных> 223 600 человек,  {123}  а из колоний <в основном уголовников с малыми сроками> 103 800 человек. <...> А всего в 1937-1938 годах было осуждено за контрреволюционные преступления около 630 тысяч, так что по нашим прикидкам мы получаем следующее: до начала войны было освобождено около тридцати процентов заключенных в годы ежовских репрессий» [Прудникова, 2005. С. 125].

Реакция властей на письмо Капицы Молотову была положительной, и даже с превышением относительно его просьбы. Через несколько дней после отправки письма Капицу пригласили в НКВД к заместителю наркома В.Н. Меркулову. Присутствовал также Б.З. Кобулов (оба были расстреляны в 1953 г. как ближайшие сотрудники Берия). Дальнейшее описывается по устным рассказам самого Капицы. (Петр Леонидович умер в 1984 г., ничего на эту тему публиковать не мог, рассказывал только ближайшему окружению, в частности, Е.М. Лифшицу, от которого этот пересказ я раньше и слышал. Он совпадает с тем, что годы спустя было опубликовано в ряде книг, в частности, у Е.Л. Фейнберга [1998].)

«Когда он вошел в огромный кабинет, то <...> на отдельном столе лежали тома следственных дел Ландау и других. В разных местах они были проложены закладками, и Капице было вежливо предложено ознакомиться с материалом, чтобы убедиться, что Ландау действительно виновен. Но здесь проявился весь Капица — его мудрость и характер: он категорически отказался читать эти “Дела”. Никакие уговоры не помогали. Понятно, почему он так поступил. Во-первых, он, конечно, понимал, что пытками можно было выколотить из Ландау любое, самое нелепое признание, например, что он гитлеровский, или английский, или, скажем, боливийский шпион... Доказать, что это самооговор, было бы невозможно, но даже если бы <...> ему предъявили что-нибудь почти невинное, например, действительно добытые признания во вредительстве (дискредитация диамата и стремление разделить УФТИ на два института), о которых Капица, конечно, не знал, то он был  {124}  бы втянут в нескончаемый спор о правомерности признания этого преступлением, о степени необходимого наказания и т.п. Все это сразу отпало благодаря твердости Капицы. Многочасовые уговоры не помогли. Но, очевидно, вопрос об освобождении Ландау уже был предрешен, и, разумеется, предрешен Сталиным.¹ Все кончилось тем, что Ландау был выдан Капице под его ответственность, под расписку» [Фейнберг, 1999. С. 291] (текст расписки см. в Приложении).

Итак, Капица не испугался риска «пойти на грозу» в 1938 и 1939 годах, поставить перед Сталиным вопрос об освобождении «врага народа», делать это не пресмыкаясь, а потом еще и напоминать, получив в ответ молчание.

Ландау всегда понимал, как многим он обязан Капице. И.М. Халатников пишет: «Капица не был особенно деликатным человеком, и иногда отпускал грубые шутки если не в адрес Ландау, то в адрес теоретиков вообще.² На ученом совете часто говорил: “Спроси теоретика и сделай наоборот”. Мне казалось, что подобные шутки недопустимы в присутствии Ландау, но Дау на них не реагировал, говоря: “Капица спас мне жизнь, поэтому я не могу на него обижаться” [Воспоминания..., 1988. С. 280]. Совсем иначе считала жена Ландау. Испытывая обиду к Капице — очевидно потому, что догадывалась, как он ее по-человечески оценивает — в своей книжке она написала: «Кентавр есть кентавр!³ Получеловек, полускотина. С этим давно согласились все ведущие физики Советского Союза. Когда Капица писал свою статью о Ландау для сборника биографий Лондонского королевского общества, <...> меня наделил образованием пищевика, хотя я окончила университет» [Ландау-Дробанцева, 2000. С. 94].

Вышедшего из тюрьмы Ландау встретил его близкий друг Михаил Адольфович Стырикович (будущий академик-энергетик).  {125}  Ландау, отпущенный на поруки, не был ограничен в передвижении. Вместе со Стыриковичем они поехали в Ленинград, и там Ландау остался на попечении сестры Софьи. «В Ленинграде в тихой обстановке забота сестры и друзей делали свое дело, и Дау стал постепенно приходить в себя. Вскоре он вернулся в Москву, начал работать <...>. Но его моральная твердость <...> осталась несломленной, и это проявлялось во многом. Например, в том, что он систематически переводил деньги находившемуся в ссылке Ю.Б. Румеру» [Воспоминания..., 1988. С. 228]. (Пройдет 10 лет, и Ландау откажется принять для временного проживания у себя в Москве сестру Софью с дочерью Эллой. Это приведет к их разрыву на пару лет. Разрыву, который Ландау удастся сгладить после больших усилий. Эту историю описала Э.Рындина [2004, № 7]; см. также Главу 8).

Об изменениях в Ландау после тюрьмы вспоминает Е.Л. Фейнберг: «Я никогда не расспрашивал Ландау о подробностях его ареста и пребывания в тюрьме. <...>. Но видно было, как он изменился, — стал тихим и более осторожным. Это был не только страх за себя, но и чувство ответственности перед Капицей, поручившимся за него. Что было внутри, я сказать не могу. <...> Могу только припомнить один эпизод, поясняющий кое-что. В 1947 г., когда уже развернулась антисемитская кампания («против безродных космополитов»), в газетах, что ни день, печатались статьи с “разоблачениями”, в частности, связывающие этот “грех” с “низкопоклонством перед заграницей” и “замалчиванием роли отечественных ученых”. В октябре в “Литературной газете” в таком “замалчивании” был обвинен В.Л. Гинзбург. Это грозило развернуться в кампанию с очень плохими последствиями. Было составлено протестующее письмо, которое стали подписывать физики-академики. Я пошел за подписью к Ландау. Он прочитал, задумался и сказал <...>: “Я, конечно, трус, но в этом случае, пожалуй, большой опасности нет”. И, подправив кое-что в тексте, подписал. Замечу, что другой физик, тоже отсидевший в конце 30-х годов некоторое время в тюрьме, долго  {126}  убеждал меня, что он не боится подписать, вилял, но не подписал. До своего тюремного опыта Дау, я уверен, не назвал бы себя трусом» [Фейнберг, 1999. С. 292].

В.Л. Гинзбург так описывает состояние послетюремного Ландау: «Заслуги Капицы в спасении Ландау бесспорны и заслуживают самой высокой оценки. К сожалению, Капица не понимал, что сказанное не дает ему права обращаться с Ландау весьма грубо, чему я сам был свидетелем. На обращенный к Ландау вопрос, как же он может терпеть такую грубость, он отвечал: “Капица перевел меня из отрицательного состояния в положительное, и поэтому я бессилен ему возражать”. Вообще Ландау часто заявлял, что после тюрьмы он “стал христианином”, т.е., насколько я понимаю, не станет бороться с начальством и т.п. К счастью, тюрьма не сломила его как физика» [Гинзбург, 2003. С. 288].

О сильном смягчении протестного поведения освобожденного Ландау его жена приводит следующий пример, рассказанный ей самим Ландау. «Вот и Отто Юльевич Шмидт присылал мне на отзывы свои научные труды по математике, в которых, кроме математических ошибок, никакой науки не было. Я его очень уважал как великого и смелого путешественника, старался в самой деликатной форме ему объяснить его ошибки. Он плевал на мои отзывы, печатал свои математические труды и получал за них Сталинские премии. После тюрьмы я из “язычества” перешел в “христианство” и разоблачать Шмидта уже не мог» [Ландау-Дробанцева, 2000. С. 90].

Глава 4. Термоядерная

Предсказание

С

талин и Берия не ошиблись в Ландау, выдав его на поруки Капице в апреле 1939 г. Ландау больше не предпринимал никаких общественных акций против вождя и его режима. Но самое главное: он оказал, хотя и вынужденно, Сталину и советской стране помощь огромного значения — принял участие в Атомном проекте СССР. При этом вес личного вклада Ландау потянул на две Сталинские премии и Золотую Звезду Героя. Ее Ландау иногда носил, не без гордости демонстрируя окружающим, в особенности дамам, чиновникам и работникам сферы обслуживания. Об атомных делах и людях, с которыми соприкасался Ландау на этой почве в 1947—1953 гг., и пойдет рассказ в этой главе.

Ландау, вероятно, был одним из первых физиков, кто дал правильный прогноз о возможности использования  {128}  ядерной энергии. Вот как описывает разговор с ним на эту тему известный английский теоретик, сэр Рудольф Пайерлс, друг юности Ландау по Ленинграду, ставший одним из руководителей британского проекта атомной бомбы:

«Во время одного из моих визитов в 1934 г. мы совершили пеший поход по Сванетии на Кавказе с ним и его другом. <...> Друг Ландау, инженер <М. А. Стырикович, будущий академик, крупнейший инженер-энергетик. — Прим. Б.Г.>, спросил его: “Что там с атомной энергией? Что это — научная фантастика или реально существующая возможность?” Без малейших колебаний Ландау ответил: “Это сложная проблема. Есть такие ядерные реакции, при которых высвобождается больше энергии, чем поглощается. Если попытаться бомбардировать ядра заряженными частицами, точность попадания будет мала, поскольку частицы должны пройти большой путь до встречи с ядром. На этом пути они тормозятся электрическим взаимодействием с атомными электронами. Поэтому только малая доля частиц достигает ядра и выделяемая энергия чрезвычайно мала по сравнению с энергией, требуемой на ускорение тех частиц, которые не попадают в ядро. С нейтронами же дело обстоит иначе, поскольку они не замедляются “трением”, а летят, пока не встречаются с ядром. Но до сих пор единственным известным нам способом производства нейтронного пучка является бомбардировка ядер заряженными частицами, поэтому мы опять возвращаемся к той же самой проблеме. Если же кто-нибудь однажды найдет реакцию, при которой нейтроны порождают вторичные нейтроны, проблема будет решена”. Удивительное предвидение, высказанное в 1934 г. — лишь два года спустя после открытия нейтрона!» [Воспоминания..., 1988. С. 190].

А вот слова П.Л. Капицы, сказанные на ту же тему в 1938 г.: «Скоро или нескоро получим урановую энергию — зависит от того, какую мы приложим энергию для овладения энергией урана. Выделим много средств, людей, материалов, сконцентрируем на этой теме основные  {129}  силы, — результат будет скорый, а — нет, так и будет нет. Я — инженер и привык к любой сложной проблеме подходить по-инженерному» [Создание первой советской ядерной бомбы, 1995. С. 35].

В 1940—50 гг. в работах по Атомному проекту СССР не последнюю роль сыграли ученые из УФТИ, в котором в 1930-е гг. проводились исследования на уровне мировой новизны благодаря «ленинградскому десанту», состоявшему из физиков научных школ Иоффе, Френкеля и Ландау. Научный сотрудник УФТИ B.C. Шпинель даже стал сообладателем авторского свидетельства на изобретение советской атомной бомбы, хотя заявлялся и неверный принцип. Он, вместе с другим сотрудником УФТИ Массовым, еще до войны писал письма в Наркомат обороны о возможности создания «уранового боеприпаса» большой разрушительной силы [Ранюк, «Дело УФТИ»].

Некоторые работники УФТИ позже приняли непосредственное участие в Атомном Проекте уже как сотрудники других институтов — в частности, это были А.И. Лейпунский (бывший директор УФТИ) и Л.Д. Ландау, а также харьковские ученики последнего — Е.М. Лифшиц (из Института физпроблем) и А.С. Компанеец (из Института химфизики).

УФТИ здесь упомянут не только в контексте с предыдущей главой, но и потому что еще в 1932 г., на заре ядерной эры, здесь произошло первое в СССР важнейшее экспериментальное событие из области ядерной физики — произведена искусственная реакция расщепления ядра атома. Это был атом лития, разбитый на ускорителе (К.Д. Синельников, А.И. Лейпунский, А.К. Вальтер, Г.Д. Латышев). Данное событие символизировало тот факт, что советская экспериментальная ядерная физика догоняла лучшие ядерно-физические лаборатории развитых стран Запада. Такое событие заслуживало того, чтобы институт рапортовал о нем самому Сталину. Приведем текст этого рапорта — как иллюстрацию духа и стиля сталинской эпохи:  {130} 

«Украинский физико-технический институт в Харькове в результате ударной работы к XV годовщине Октября добился первых успехов в разрушении ядра атома. 10 октября высоковольтная бригада разрушила ядро лития. Работы продолжаются».

Об этом вспоминает академик А.Ахиезер: «В Политехническом музее в Москве была организована выставка, на которой демонстрировалась эта работа. Выставку посетил Сталин, который спросил: “Какая может быть польза от расщепления ядра?” Разъяснявший работу не мог, естественно, знать тогда о возможности использования ядерной энергии — для этого еще не пришло время. Поэтому он не нашел ничего лучшего, как сказать: “А какая польза была от открытия электрона?” Сталину ответ, видимо, не понравился, и он лишь сказал: “Когда я учился в духовной семинарии, нас учили, что на вопрос нельзя отвечать вопросом”...» [Воспоминания..., 1988. С. 47]. Если бы товарищ, отвечавший товарищу Сталину, знал, что 20 лет спустя термоядерная реакция с участием ядер именно лития (предложенная В.Л. Гинзбургом) станет основной в первой советской «водородной» бомбе!

В начале 1941 г. Л.Д. Ландау выдвигался на выборах в члены-корреспонденты Академии наук. Представление ему тогда дал академик В.А. Фок. К отзыву Фока о научных достижениях Ландау присоединился Капица. М.В. Фок писал, в частности, следующее.

«Характерной особенностью научного творчества Л.Д. Ландау является его блестящая физическая интуиция, позволяющая ему при изучении каждого физического явления охватывать самые существенные факторы и создавать качественную картину явления. Наряду с этим Л.Д. Ландау прекрасно владеет математикой и умеет пользоваться ею для формулировки и решения физических задач. При этом его интересует главным образом качественная сторона задачи» [Фок, 1990, с. 415].

В этот раз Ландау не был избран. Зато в 1946 г. его избрали сразу в академики минуя ступень член-корра. Этого в  {131}  Академии Наук СССР не случалось почти никогда. Но тремя годами раньше таким же образом был избран И.В. Курчатов. Очевидно, в случае с Ландау также немалую роль сыграла поддержка властей, так как со второй половины 1946 г. Ландау был подключен к «важным специальным работам по заданию правительства» — к расчетам атомной бомбы.

История начала американского и Советского Атомных проектов теперь хорошо известна и описана во многих книгах [например: Юнг, 1960; Создание..., 1995; Пестов, 1995]. Американский проект начали осуществлять в 1939 г., после обращения А.Эйнштейна к президенту США Ф.Рузвельту с письмом, которое поддержали другие ведущие физики мира: Э.Ферми, Л.Сциллард, Э.Теллер, В.Вайскопф, Ю.Вигнер. Советский проект был инициирован с одной стороны физиком-ядерщиком Георгием Флеровым, неоднократно обращавшимся с подробными письмами к Сталину, с другой стороны (что, по-видимому, было более весомым) советскими разведданными об успешно продвигающейся работе по атомной бомбе в Англии (в первую очередь) и США. Было бы неуместным здесь углубляться в общеизвестные подробности этих гигантских проектов. Все же, стремясь не слишком выходить за рамки событий, связанных непосредственно с Ландау, приведем попутно хотя бы краткие сведения о главных руководителях Советского Атомного проекта — для того чтобы у читателя сложилось более целостное впечатление обо всей этой важнейшей теме жизни страны и героев данной книги в 1943-1953 гг. Конечно, каждому из великих создателей советской атомной и водородной бомб — И.В. Курчатову, Ю.Б. Харитону, Я.Б. Зельдовичу, А.Д. Сахарову, И.Е. Тамму — посвящены отдельные книги, однако тиражи их невелики (порядка нескольких тысяч) и в наши дни их зачастую непросто достать. Широкая публика знает о роли в Атомном проекте Курчатова, а в термоядерном проекте — Сахарова. Сравнительно немногие знают о Харитоне, Зельдовиче и Тамме. Почти никто ничего не знает о роли Ландау.

Руководители Атомного проекта

Работы по Атомному Проекту в СССР начались с 1943 г. От Правительства их вначале курировал В.М. Молотов — зампредсовнаркома, т.е. заместитель Сталина в правительстве. Заместителем же Молотова как куратора Атомного проекта был Берия. 12 февраля 1943 г. постановлением Государственного Комитета обороны (ГОКО) СССР был создан центр по разработке атомного оружия — свехсекретная Лаборатория № 2, позже переименованная в Лабораторию измерительных приборов Академии наук (ЛИПАН) — будущий Институт атомной энергии имени И.В. Курчатова.

Рассказывает Ю.Б. Харитон: «Руководителя атомного проекта выбирал нарком высшей школы Кафтанов. Он пригласил к себе группу академиков на обсуждение кандидатуры. Рассматривались кандидатуры Вернадского, Хлопина, Иоффе, Капицы. Иоффе предложил Кафтанову Курчатова. Сталин одобрил эту кандидатуру <...>. Однажды в 1943 году мне позвонил Курчатов и предложил встретиться. Мы встретились. Он говорит: “Будут разворачиваться исследования по созданию ядерного оружия. Предлагаю вам заняться атомной бомбой”» [Голованов, 2002. С. 175].

Об особых качествах И.В. Курчатова так рассказывает А.Б.Мигдал: «Чиновники Курчатова очень боялись: он всегда проверял, выполнены ли его указания. Поэтому вставлять палки в колеса, как правило, они не решались <...>. Когда после смерти Курчатова его место занял Анатолий Петрович Александров, первое время казалось, что ничего не должно измениться. А.П. приобрел все внешние атрибуты власти, бывшие у Курчатова, включая членство в ЦК <...>. Изменилась лишь одна “деталь”: в отличие от своего предшественника, А.П. редко проверял выполнение своих решений и не “снимал головы” за прямое нарушение. Чиновники Института <атомной энергии> и “Средмаша” (головного министерства) быстро это поняли и саботировали те распоряжения, которые им не нравились» (Воспоминания..., 2003. С. 80).

Вот, что сам Ю.Б. Харитон рассказывал о себе: «Я занимался процессами детонации и динамики взрыва, поведением вещества при высоких давлениях. Я обнаружил (и это одна из самых важных вещей, которые мне удалось сделать) тот предельный размер, при котором успеет возникнуть реакция до того, как вещество разлетится <...>. Мы с Зельдовичем еще до войны занимались теорией процессов, происходящих при ядерном взрыве. В последней работе, которую мы сделали перед войной, мы грубо оценили, что 10 кг урана-235 достаточно для критической массы. Мы ошиблись в 5 раз!¹ Но эта ошибка вселяла в нас уверенность: не столь уж много!» [Голованов, 2002].

А вот что о подробностях назначения Харитона на пост Главного конструктора атомной бомбы рассказывал мне в 1970-х С.Б. Ратнер, аспирант Харитона в 1940-е годы. Замечу, что, возможно, рассказ этот неточен в деталях (имя Харитона в те годы нельзя было громко произносить, не то что писать его биографии!). Тем не менее, привожу то, что слышал лично от рассказчика (это был мой отец). Последний, в свою очередь, слышал приблизительно такой рассказ от Таты Харитон (дочери Ю.Б. Харитона) и ее мужа Юрия Семенова (сына Н.Н. Семенова), с которыми был дружен.

Вроде бы Л.П. Берия и И.В. Сталин были сначала против кандидатуры Харитона по трем причинам: беспартийный, еврей, имеет ближайших родственников за границей (отца, который был в начале века видным членом партии кадетов, и родную сестру). Но Курчатов обратился лично к Сталину с просьбой утвердить кандидатуру Харитона. Он выставил три свои причины: «(1) Харитон — единственный крупный физик в СССР, который одновременно является специалистом в трех областях физики и химии: ядерной физике, химии и физике взрывчатых веществ и в кинетике разветвленных цепных  {135}  реакций; (2) Харитон — в высшей степени покладистый и законопослушный человек, я за него ручаюсь; (3) Харитон — мой старый друг, я ему полностью доверяю и мне с ним будет легко работать». Сталин и Берия утвердили Харитона.

А вот что рассказал об опасности, угрожавшей Харитону уже позже, в начале 1950-х гг., сын Берия — Серго (Главный конструктор советской противозенитной ракеты): «В свое время Юлия Борисовича дважды пытались отстранить от работ, связанных с созданием ядерного оружия, и даже обвиняли в шпионаже. Были люди, которые с самого начала не хотели, чтобы Харитон занимался научной деятельностью <...>. К счастью, тогда все обошлось, и академик Харитон продолжил работу. А спустя несколько лет, отец к тому времени уже не имел и косвенного отношения к органам безопасности, его вызвал Сталин.

— Это материалы на Харитона... Убеждают меня, что английский шпион... Что скажешь?

Не берусь точно утверждать, кто именно возглавлял тогда госбезопасность — Абакумов или Игнатьев — но “дело” было состряпано в этом ведомстве. Материалы на Харитона были собраны и представлены Сталину. А коль ядерный проект курировал отец, Сталин вызвал его. Отец хорошо помнил предыдущие попытки “убрать” Харитона. И не особенно удивился, что вновь зашел разговор о его работе на английскую разведку.

— Все люди, которые работают над этим проектом, — сказал отец, — отобраны лично мною. Я готов отвечать за действия каждого из них. Не за симпатии и антипатии к советскому строю, а за действия. Эти люди работают и будут честно работать над проектом, который нам поручен. <...> А насчет Харитона могу сказать следующее, — доложил отец. — Человек это абсолютно честный, абсолютно преданный тому делу, над которым работает, и на подлость, уверен, никогда не пойдет.

Отец изложил свое мнение в письменной форме и отдал бумагу Сталину. Иосиф Виссарионович положил ее в сейф.

— Вот и хорошо, будешь отвечать, если что...

— Я головой отвечаю за весь проект, а не только за  {136}  Харитона, — ответил отец» [Берия, 1994; Прудникова, 2005. С. 204).

Первым, кого Ю.Б. Харитон привлек к Атомному Проекту, был его друг по Институту химической физики Я.Б. Зельдович. Еще в 1939 г. Ю.Б. Харитон и Я.Б. Зельдович выполнили одну из ключевых теоретических ядерно-физических работ — показали возможность деления атома урана-235 при попадании в него нейтрона и испускания при этом новых нейтронов. Вспомним, что как раз реакцию такого типа имел в виду Ландау, когда отвечал Пайерлсу о возможности получения энергии из атомных ядер (см. в начале этой Главы). Оказывается, при делении атома возникают не только крупные осколки, но и несколько вторичных нейтронов, которые, попадая в свою очередь в другие ядра урана, выбивают из них один или несколько нейтронов с излучением энергии — и так далее в геометрической прогрессии. Последнее и есть условие цепной реакции со взрывом. Значит, взрыв можно осуществить! При лавинообразной цепной реакции выделяется огромная энергия излучения. Оно появляется прежде всего за счет перехода небольшой части массы исходных ядер в излучение фотонов — дело в том, что суммарная масса осколков при делении ядра немного меньше массы самого ядра (дефект массы).

Яков Борисович не был непосредственным учеником Ландау, не сдавал ему теорминимума. Примечательны следующие сравнительные взаимооценки Ландау и Зельдовича. Однажды Ландау сказал Зельдовичу: «Мне неизвестен ни один физик, исключая Ферми, который обладал бы таким богатством идей, как Зельдович» [Знакомый..., 1993. С. 125]. Но себя Ландау ставил выше. На пожелание Зельдовича, навестившего его после автокатастрофы: «Выздоравливайте скорее и становитесь прежним Ландау» ответ был: «Не знаю, стану ли я прежним Ландау, но Зельдовичем уж наверняка стану» [Ландау-Дробанцева, 2000]. Как мы знаем, Ландау ошибся. К сожалению.

В свою очередь, в статье «Воспоминания об Учителе» Зельдович оценивал себя в теоретической физике ниже, чем Ландау, и называл последнего своим Учителем с большой буквы: «Если взять все работы Дау вместе “по интегралу”, да еще если учесть его влияние на физику в целом благодаря курсу “теоретическая физика” и личному общению, то Дау несомненно принадлежит к высшему классу» [Воспоминания..., 1988. С. 130].

Но вернемся к историческим событиям, произошедшим во второй половине 1945 года. С осени 1945 г., т.е. после бомбардировки Хиросимы и Нагасаки 6 и 9 августа 1945 г., на Атомный проект СССР были брошены основные силы и средства страны, не оправившейся от страшных последствий войны. Лишь в условиях абсолютной диктатуры, полной мобилизации и жертв всего народа такой проект был осуществлен в невообразимо короткие сроки — всего за 6 лет с момента его начала и 4 года после первых американских атомных взрывов в Неваде и Японии.  {138} 

Один из активных участников Атомного проекта СССР академик И.М. Халатников сказал в своем интервью Г.Е. Горелику: «Сталин начал проект с важнейшего дела — поднял престиж учёных в стране. И сделал это вполне материалистически — установил новые зарплаты. Теперь профессор получал раз в 5—6 раз больше среднего служащего. Такие зарплаты были определены не только физикам, а всем учёным со степенями. И это сразу после войны, когда в стране была ужасная разруха! <...> Престиж учёных в обществе так или иначе определяется получаемой заработной платой. Общество узнаёт, что учёные высоко ценятся. Молодёжь идёт в науку, поскольку это престижно, хорошо оплачивается, даёт положение» [Халатников, 1993].

20 августа 1945 г. вышло за подписью И.В. Сталина Постановление Государственного Комитета Обороны СССР № ГОКО-9887 сс/оп.¹ Помещаем пункт первый Постановления о составе Спецкомитета (копию всего Постановления см. во вклейке, а также в кн. [Пестов, 1995, вклад, между С. 160—161].

«1. Образовать при ГОКО Специальный Комитет в составе

т.т. Берия Л.П. (председатель), Маленков Г.М. <от партаппарата ЦК ВКП(б)>, Вознесенский Н.А. <от планово-финансовых органов правительства> Ванников Б.Л. <нарком боеприпасов — от оборонной промышленности, зампредседателя Спецкомитета>, Завенягин А.П. <заместитель наркома НКВД, ведавший всеми промышленно-строительными предприятиями и их инфраструктурой в НКВД, включая ГУЛаг>, Курчатов И.В. <научный руководитель всего комплекса работ, Капица П.Л. <предполагаемый «главный производитель» научных работ по физике>, Махнев В.А. <генерал, референт и правая рука Берия>, Первухин М.Г. <Зампредсовнаркома — для координации работ со всеми наркоматами>».

Одновременно при Спецкомитете был создан Технический  {139}  совет, состоявший в основном из ученых в составе: Ванников Б.Л. (председатель), Алиханов А.И. (физик-ядерщик, по слухам, «дублер» Курчатова), Вознесенский И.Н. (ученый-машиностроитель, умер в 1946), Завенягин А.П., Иоффе А.Ф., Капица П.Л. (двое последних в ту эпоху фактически возглавляли советскую физику, Кикоин И.К. (физик, занимавшийся разделением изотопов урана), Курчатов И.В., Махнев В.А., Харитон Ю.Б. (Главный конструктор атомной бомбы), Хлопин В.Г. (ведущий радиохимик страны). Также было создано Первое Главное Управление (ПГУ) при Совнаркоме СССР с функциями министерства, ставшего затем знаменитым Минсредмашем во главе сначала с А.П. Завенягиным, а позже В.А. Малышевым и Е.П. Славским.

Стремясь к исторической правде насчет роли Лаврентия Павловича Берия в Атомном проекте СССР, приведем несколько мнений и примечательных эпизодов из рассказов о нем ведущих ученых-атомщиков.

Сын Берия Серго пишет: «После освобождения из тюрьмы¹ мне, к сожалению, всего лишь дважды довелось встречаться с Игорем Васильевичем Курчатовым. Мы много говорили и о роли моего отца в создании ядерного оружия <...>. Тогда и узнал от Игоря Васильевича, как его, Бориса Львовича Ванникова и многих ученых, участвовавших вместе с моим отцом в реализации ядерного проекта, вызывали к себе Маленков и Хрущев и требовали: “Дайте показания на Берия! Партии необходимо показать его злодейскую роль!” Как и Курчатов, большинство ученых, знавших отца по совместной работе многие годы, в этом спектакле участвовать отказались <...>. Пожалуй, единственное, в чем им пришлось уступить, так это не предаваться публичным воспоминаниям. <...> Игорь Васильевич сказал прямо: “Если бы не он, Берия, бомбы бы не было”» [Берия Серго, 1994. С. 305].

Академик Ю.Б. Харитон: «Берия, надо сказать, действовал с размахом, энергично, напористо. Часто выезжал на объекты, разбирался на месте, и все задуманное обязательно  {140}  доводилось до конца. Никогда не стеснявшийся нахамить и оскорбить, Берия был с нами терпим и, трудно даже сказать, крайне вежлив. Если интересы дела требовали пойти на конфликт с какими-либо идеологическими моментами, он, не задумываясь, шел на такой конфликт. Если бы куратором был Молотов, таких впечатляющих успехов, конечно, не было бы...» [Создание..., 1995].

Академик Андроник Петросьянц, многолетний министр, возглавлявший в 1970-х гг. Главатом СССР: «Среди всех членов Политбюро и других высших руководителей страны Берия оказался наиболее подготовленным в вопросах технической политики и техники. Все это я знал не понаслышке, а по личным контактам с ним, по многим техническим вопросам, касавшимся танкостроительной и ядерной тематики. В интересах исторической справедливости нельзя не сказать, что Берия <...> сумел полностью оправдать доверие Сталина, использовав весь научный потенциал ученых ядерной науки и техники, имевшийся в нашей стране. Он придал всем работам по ядерной проблеме необходимый размах, широту действий и динамизм. Он обладал огромной энергией и работоспособностью, был организатором, умеющим доводить всякое начатое им дело до конца. Часто выезжал на объекты, знакомился с ходом и результатами работ, всегда оказывал необходимую помощь и в то же время резко и строго расправлялся с нерадивыми исполнителями, невзирая на их чины и положение. В процессе создания первой советской ядерной бомбы его роль в полном смысле была неизмеримой» (Прудникова, 2005. С. 205].

Профессор И.Н. Головин, первый заместитель Курчатова: «Берия был прекрасным организатором — энергичным и въедливым. Если он, например, брал на ночь бумаги, то к утру документы возвращались с резонными замечаниями и дельными предложениями. Он хорошо разбирался в людях, все проверял лично и скрыть от него промахи было невозможно...» [Пестов, 1995. С. 146]. Приведем со слов Головина остроумный пересказ об одной из его примечательных встреч  {141}  с Берия: «Однажды Берия приехал к нам в Курчатовский институт и Головин показывал ему какой-то прибор, поясняя его устройство. В конце показа Берия строго посмотрел на рассказчика, и, по словам Головина, “...по его глазам я понял, что он понял, что я понял, что он не понял. И я испугался”» [Воспоминания..., 2003. С. 129].

А вот что рассказывает о решающей роли Берия в создании ядерного центра в Дубне академик-радиофизик А.Л. Минц: «Мы объезжали окрестности Москвы, изучали геологические условия и множество других существенных факторов. В конце-концов остановились на двух возможных пунктах: район Крюкова — в 40 км от Москвы, и район теперешней Дубны — в 130 км. На заседании Спецкомитета Берия высказался за удаленный район. “Из Крюкова, — сказал Берия, — научные работники будут все время ездить в Москву, а не работать”. Я настойчиво возражал ему, подчеркивая, в частности, что там нет ни железной дороги (и это затруднит строительство), ни достаточного обеспечения электроэнергией. “Ничего, — сказал Берия, — и дорогу построим, и электростанции”. Решили, конечно, так, как хотел Берия» [Фейнберг, 1999. С. 194].

«В первую очередь Берия забрал к себе в комитет собственные натасканные им структуры — Главное управление лагерей промышленного строительства и Главное управление лагерей горно-металлургических предприятий. В первом насчитывалось 103 тысячи заключенных, во втором— 190 тысяч. Также к проекту были подключены военно-строительные части МВД. Командовал всей этой махиной заместитель наркома внутренних дел по строительству А.П. Завенягин. Подключение к работе Спецкомитета структур бериевского ведомства, им самим выпестованных и с ним сработавшихся, позволило сходу набрать невероятный темп» [Прудникова, 2005. С. 195 — цит. по книге Жореса Медведева «Неизвестный Сталин» (М., 2002. С. 170)].

Этим структурам были предоставлены беспрецедентные полномочия. Задания, подписанные Курчатовым и Харитоном, шли немедленно на исполнение, без заранее составленных  {142}  планов и утвержденных смет расходов. Оплата расходов проводилась по фактическим затратам, чего в СССР не было нигде. «Нам давали все»,— вспоминал Харитон. Армия заключенных ГУЛага добывала и перерабатывала радиоактивную руду, строила спецгородки, комбинаты, полигоны. Началось строительство ядерных центров в г. Саров (Арзамас-16), промышленного реактора для наработки плутония на Урале (Челябинск-40), создание предприятий по поиску, добыче и переработке урановых руд, выплавке металла, разделения его изотопов (один лишь завод для выделения урана-235 методом газовой диффузии потреблял такую же электроэнергию, как 100-тысячный город), строительство комбинатов для выделения и очистки плутония.

Под кураторством Берии параллельно велась разведывательная работа. Причем в высшей степени результативно — это описано во многих книгах (см. например, (Берия Серго, 1994; Пестов, 1995]). Чертежи американской атомной бомбы были добыты одним из видных и хорошо информированных физиков-ядерщиков Клаусом Фуксом, который работал в группе британских физиков под руководством Рудольфа Пайерлса, друга Ландау. КБ-11 Харитона делало бомбу по этим чертежам. Таково было указание Сталина и Берии: делать как можно быстрее, не отклоняясь от американского оригинала. Курчатов и Харитон были того же мнения. П.Л. Капица был против, он полагал, что под его руководством можно разработать оригинальный советский вариант атомной бомбы (об этом — чуть ниже). Но ученые в КБ-11 вели также и оригинальные поисково-конструкторские работы, в результате которых, после успешного испытания первой советской плутониевой бомбы, была изготовлена и испытана в 1951 г. вторая бомба, сделанная уже на уране-235. И она оказалась более эффективной.

А теперь стоит подробнее остановиться над характеристикой противостояния США—СССР в период между Хиросимой и первым советским ядерным испытанием, и постараться понять: почему у властей и у почти всех ученых-атомщиков действовал один и тот же императив — как можно быстрее прервать ядерную монополию США.  {143} 

Угроза американских атомных бомбардировок СССР буквально висела в воздухе в конце 1940-х-начале 1950-х гг. По прошествии более пятидесяти лет многие документы рассекречены. Стало известно, что «уже 4 сентября 1945 года, то есть на следующий день после официального окончания Второй мировой войны (!), в США был подписан Меморандум 329, который ставил перед американскими военными следующую задачу: “Отобрать приблизительно 20 наиболее важных целей, пригодных для стратегической атомной бомбардировки в СССР и на контролируемой им территории” <...>. В списке советских городов, которые должны были разделить судьбу Хиросимы, были Москва, Горький, Куйбышев, Свердловск, Новосибирск, Омск, Саратов, Казань, Ленинград, Баку, Ташкент, Челябинск, Нижний Тагил, Магнитогорск, Пермь, Тбилиси, Новокузнецк, Грозный, Иркутск и Ярославль — в то время в них проживало 13 миллионов человек. Планировалось также уничтожение Транссибирской магистрали <...> К середине 1948 года был составлен план “Чариотир”, согласно которому в первые тридцать дней планировалось сбросить 133 атомные бомбы на 70 советских городов, в том числе 8 бомб на Москву и 7 на Ленинград. На втором этапе, который должен был продлиться еще два года, предполагалось сбросить на СССР еще 200 атомных и 250 тысяч обычных бомб. Оперативный план <...>, представленный комитету начальников штабов командующим американскими ВВС 21 декабря 1948 года, исходил уже из того, что война с Советским Союзом начнется до 1 апреля 1949 года. Американцев тоже поджимало время: по их расчетам СССР создаст свою атомную бомбу не ранее 1952—1955 годов, но советский министр иностранных дел Молотов уже в 1947 году во всеуслышание заявил, что атомное оружие не является тайной для Советов. Вот и гадай: блеф это или на самом деле так оно и есть...» [Прудникова, 2005. С. 197].

Еще определеннее высказался академик А.П. Александров, выдающийся ученый-атомщик, бывший Президент Академии наук СССР, трижды Герой Социалистического Труда. Этот в высшей степени компетентный и мудрый человек  {144}  сказал (дается точная запись его прямой речи): «У них <США> были рассуждения такие в журналах, я помню. Что вот, мол, немцы захватили всю Украину и значительную часть промышленной части России. И все-таки войну мы выдержали. Что, следовательно, мало уничтожить, допустим, там 80 городов, а надо уничтожить гораздо больше. И что к этому они еще, так сказать, не готовы. Вот в чем было все дело. Что они не могли начать войну, скажем, даже имея сотню бомб. Тогда у них могло быть их примерно около сотни. В 49, в 50 году у них должно было быть около сотни. Я когда-то считал это дело. Данные о том, сколько у них заводов, они публиковали. Это было ясно, мощности не были известны, но примерно можно было оценить. <...> американцы считают, что раньше 54 года нам ничего не создать, а примерно можно было ориентировочно сказать, что они войну развернут около 52 года. Потому что они уже начали накапливать бомбардировщики на этих базах. А просто содержать это дело было бы очень дорого. Так что видно было, что они в 52-м году шарахнут [Александров, 2002, с. 154].

И далее академик А.П. Александров высказался по этому вопросу еще более категорично: «<...> если бы американцы знали, что мы так близко подошли к осуществлению этой цели, знали бы, в каком масштабе у нас нарощены все эти усилия, то они бы тогда развязали войну немедленно. Малейшие сведения об этом, если бы они были достаточно достоверны, могли привести к развязыванию войны. Они, видимо, следили, как только могли, но по всем их представлениям об уровне нашей техники они считали, что это немыслимо. Бывает такой самогипноз» [Александров, 2002, с.156].

Еще можно заметить, что в конечном счете отказ развязать ядерную войну против СССР — как до, так и после появления советской бомбы — есть в большой степени личная заслуга Гарри Трумэна, президента США в 1945—53 гг. Он не отдал приказа об атомной бомбардировке СССР, хотя уже имел военный, политический и психологический опыт, отдав в 1945 г. такой приказ против Японии. Уже одно это, наверное, доказывает нетерпимость положения, когда развязывание атомной  {145}  войны зависит от решения (т.е. от состояния психики) всего одной персоны — тем более, что она постоянно находится под давлением окружения, искушаемого отсутствием у противника такого же оружия для ответного удара.

Достоверно известно, что командующий войсками ООН в Корее генерал Макартур однажды потребовал от Трумэна отдать приказ об атомной бомбардировке Северной Кореи и Китая в 1950-м году, когда американские и южнокорейские войска терпели жестокие поражения и почти сдали страну красным. Трумэн в ответ уволил Макартура из армии, но атомной войны не начал. До августа 1949 г. Трумэн понимал, что в ответ на первый американский атомный удар у огромной массы советских войск, стоявших в Германии, Австрии и других странах Европы хватит решимости, сил и времени, чтобы смести гораздо менее закаленные в боях западно-европейские и американские армии, стоявшие в Центральной и Западной Европе. А в прифронтовых операциях атомная бомба не поможет (не бросать же ее на окраины Вены, Берлина, Парижа). Да и в СССР правительство Сталина скорее всего уцелело бы в бункерах и не капитулировало, как правительство Японии. И как потом на практике оккупировать огромные разбомбленные русские территории, зараженные радиацией, как управлять остатками СССР? Поэтому по плану «Чариотир» и планировалось вести атомную войну не менее двух лет. А к этому общественное мнение в странах Запада не было готово. В общем, Гарри Трумэн проявил высшую историческую мудрость, пожалуй, еще не вполне оцененную историками и человечеством.

...Итак, Сталин и Берия сконцентрировали все ресурсы страны, чтобы как можно скорее, за несколько лет проскочить опасный для СССР временной интервал, когда США монопольно владели атомной бомбой. И они преуспели. Естественно, что отрицательный эффект появления бомбы у СССР также имел место. Ведь у Сталина сразу возросла его агрессивная самоуверенность. Как вспоминает дочь Я.Б. Зельдовича Марина Овчинникова, «отец, сокрушаясь, говорил,  {146}  что если бы Сталин не имел ядерной бомбы, он не развязал бы войны в Корее». В то же время Марина пишет, в известном смысле от имени поколений людей, помнящих те годы страха: <«...> хочу затронуть вопрос, который часто задают не жившие в то время люди, — о моральной ответственности ученых за создание советского атомного оружия. Для всех живших в то послевоенное время — время противостояния нашей страны и США, уже применившей атомное оружие в Хиросиме и Нагасаки, — существовала лишь единственная моральная ответственность — как можно скорее восстановить равновесие сил в мире» [Знакомый..., 1993. С. 80].

Наконец, еще одно соображение. Возможно, кто-то считает, что руководство США не стало бы развязывать мировой ядерной войны в принципе, по моральным соображениям. На это существует исторический контраргумент. По воспоминаниям американских историков и военных, выбор целей в Японии для атомной бомбардировки был «затруднен» тем, что почти все крупные города уже были сильно разрушены обычными бомбардировками. Эффект же от первых атомных бомбардировок стремились получить «в чистом виде». Оставались только Киото, Хиросима и Нагасаки. Президенту Трумэну не советовали бомбить Киото, так как это — древняя столица Японии, святой город, после его уничтожения было бы труднее управлять побежденной нацией. Оставались Хиросима и Нагасаки... Отсюда вытекает, что атомные взрывы над этими городами преследовали в первую очередь не непосредственную военную цель (к августу 1945 г. Япония уже была практически разбита) — а цель продемонстрировать всему миру появление единственной сверхмощной ядерной державы с функциями общемирового полицейского, устрашить — в первую очередь — могучий, но не ядерный сталинский Советский Союз. Абстрактные гуманизм и пацифизм при циничном выборе целей и отдании приказа о сбросе бомб мало что значили на стратегических весах мировой политики.

...Оценивая в целом соотношение положительного и отрицательного эффектов от появления в 1949 г. атомной бомбы у  {147}  СССР, Ландау, возможно, больше опасался усиления агрессивности со стороны Сталина. Но почти все другие ученые-атомщики были убеждены в том, что положительный эффект много важнее. И потому работали в сверхусиленном режиме. Например, академик Е.Л. Фейнберг вспоминает: «Известно, что наши физики-ядерщики работали на объектах с такой одержимостью, что не отвлекались даже на защиту диссертаций» (Фейнберг, 1999. С. 252]. Правда, существует, как это ни странно, опровержение высказанному наблюдению. Его сделал непосредственный участник Атомного проекта И.М. Халатников. В своем интервью он сообщил: «Физики, привлечённые к атомному проекту, имели право продолжать и свои мирные исследования — в отличие от американских специалистов, которые были изолированы от всего мира и на время полностью прекратили научную деятельность. За годы атомного проекта наша физика не потеряла позиций в науке. Например, в физике низких температур — Институт физпроблем как был лидером в мировой физике, так и остался. Мы печатали статьи в научных журналах, я сделал обе диссертации по физике низких температур — кандидатскую и докторскую». Еще удивительнее, что подобные ситуации имели место даже на объекте, в КБ-11. Историк С.С. Илизаров пишет: «Известно к примеру, что Н.Н. Боголюбова, находившегося в „заточении” в КБ у Харитона” (выражение И.Н. Головина) совершенно не интересовали инженерные и конструкторские, а также экспериментальные работы на „объекте” и, находясь там, большую часть времени он открыто использовал на собственные научные изыскания». Понятно, что подобное разрешение на «совместительство» ему могло быть дано только на уровне Берия.

Но вернемся к осени 1945 года. Сразу после своего назначения председателем Спецкомитета Берия решил направить к Нильсу Бору молодого физика из МГУ Я.П. Терлецкого с письмом от Капицы, которого Бор хорошо знал и ценил. В письме, составленном нашими ведущими ядерщиками, была просьба ответить на ряд специальных вопросов, касающихся возможности создания атомной бомбы. Несомненный интеpec  {148}  представляет подробный рассказ об этой миссии самого Терлецкого (физика из МГУ, который сам пишет о себе как о штатном сотруднике НКВД). Из его статьи приведем фрагмент о встрече с Берия перед этой поездкой, в которой содержатся вопросы Берия об известных советских физиках и мнения, высказанные о них Терлецким:

«— Знаете ли вы Курчатова? — спросил он.

— Конечно. Это способный ученый, недавно избранный в Академию наук, — ответил я.

— Ну, это ми его сдэлали акадэмиком! — сказал, усмехаясь Берия. — А что можно сказать о нем, как об ученом?

— Если Вас интересует мое мнение, то я считаю, что он действительно крупный ученый, — ответил я.

— Нэт, а что о нем думают и говорят?

— Говорят то же, что и я. Но вообще его мало знают.

— А что вы скажете об Арцимовиче?

— По работам он мало известен, но весьма самоуверен.

— Ви хатитэ сказать, что он нэмножко нахал? Ха-ха-ха-ха! (общий сдержанный смех). Кого еще из ученых вы бы могли порекомендовать для работы над атомной проблемой? — спросил Берия.

— Хорошо я знаю лишь теоретиков, например, Ландау, а также моего начальника но МГУ профессора Власова.

— Вот, Власова, Власова надо посмотреть, Амаяк!... (Берия обратился к своему помощнику Амаяку Кобулову)

<...> затем Берия перешел к вопросу о моей поездке. Харитон заметил, что лучше было бы послать Зельдовича. “Он выведал бы у Бора все тонкости атомной проблемы”, — сказал Харитон. Но Берия его оборвал, сказав: “Неизвестно, кто у кого больше выведает. Поедет тот, кто лучше подходит для данной миссии. Его надо только хорошо проконсультировать и составить вопросник”» [Терлецкий и др., 1994; Пестов, 1995. С. 179].

Бор долго беседовал с Терлецким, подтвердил многое, что уже было известно советской стороне. Но он не был в курсе технологических деталей изготовления бомбы, которые составляли самую ценную и секретную информацию. Считается, что практической пользы по этому каналу было получено  {149}  немного. Но как минимум психологическая польза была. Бор оптимистически оценил возможности СССР в создании атомной бомбы. Он сказал: «Квалифицированные физики, такие, как Капица и Ландау, в состоянии решить проблему, если им уже известно, что американская бомба взорвалась» [Терлецкий и др., 1994].

(В данном контексте — не только для истории, но и для перспективы мира XXI века — интересно привести недавнее утверждение «отца» американской водородной бомбы Эдварда Теллера: «Производство расщепляющихся материалов — самый трудный момент в создании ядерной бомбы. Когда страна достигнет этого и успешно его осуществит, то можно считать, что через несколько месяцев она будет обладать бомбой» (Создание..., 1995. С. 57].)

Ю.Б. Харитон вспоминает: «Курчатов сумел уговорить Ландау организовать группу теоретиков для помощи в создании водородной бомбы». [Голованов, 2002. Т. 3. С. 178].

Относительно роли Ландау и его группы в Атомном проекте рассказывают академик И.М.Халатников и член-корреспондент АН СССР Б.Л. Иоффе. Первый из них входил в эту группу. Второй входил в группу И.Я. Померанчука из ТТЛ и тесно контактировал с первой группой. Слово — И.М. Халатникову.

«Начало атомной эры в Институте физпроблем я запомнил очень хорошо. Как-то в июле или августе (1946) я увидел, что Капица сидит на скамеечке в саду института с каким-то генералом <Обратите внимание: примерно 8 месяцев спустя после жалобы Сталину на Берия и освобождения Капицы от членства в Спецкомитете. Замечание делается в связи с сомнительностью легенды о мести Капице со стороны Берии, см. далее в этой главе. — Прим. Б.Г.>. Сидели они очень долго. У Капицы было озабоченное лицо. Мне запомнилось на всю жизнь: Капица, сидящий с генералом в садике. После смещения Капицы в институте воцарился генерал-лейтенант Бабкин. Официально он назывался уполномоченным Совета министров, фактически был наместником Берии (до того служит министром госбезопасности в какой-то среднеазиатской  {150}  республике). Директором института назначили А.П. Александрова. Он переехал из Ленинграда и вселился в коттедж Капицы. Других деликатных ситуаций в связи с переменой руководства, пожалуй, не возникало. Анатолий Петрович был очень доброжелательный человек и сохранил атмосферу, созданную в институте Капицей».

«В декабре 1946 года меня перевели из аспирантов в младшие научные сотрудники, и Ландау объявил, что я буду заниматься вместе с ним атомной бомбой. В это время в теоротделе Ландау было всего два сотрудника: Е.М. Лифшиц и я. Задача, которую поручил нам Ландау, была связана с большим объёмом численных расчётов. Поэтому при теоротделе создали вычислительное бюро: 20—30 девушек, вооружённых немецкими электрическими арифмометрами, во главе с математиком Наумом Мейманом.

Первая задача была рассчитать процессы, происходящие при атомном взрыве, включая (как ни звучит это кощунственно) коэффициент полезного действия. То есть оценить эффективность бомбы. Нам дали исходные данные, и следовало посчитать, что произойдёт в течение миллионных долей секунды.

Естественно, мы ничего не знали об информации, которую давала разведка. Должен сказать, что развединформация, опубликованная сейчас прессой (об этом писали газеты от “Правды” (16.7.92) до “Washington Post” (4.10.92), а также “Московский комсомолец” (4.10.92), “Независимая газета” (17.10.92)), произвела на меня огромное впечатление. Уж такие детали были описаны в этих донесениях! Но мы, повторяю, этого не знали. Да и всё равно, конечно, оставался вопрос, как это воплотить, как поджечь всю систему.

Рассчитать атомную бомбу нам удалось, упростив уравнения, выведенные теоретиками. Но даже эти упрощённые уравнения требовали большой работы, потому что считались вручную. И соответствие расчётов результатам первых испытаний (1949 год) было очень хорошим. Учёных осыпали наградами. Правда, я получил только орден. Но участникам уровня Ландау выдали дачи, установили всяческие привилегии  {151}  — например, дети участников проекта могли поступать в вузы без экзаменов» [Халатников, 1993].

Б.Л. Иоффе пишет, что в 1950 г. он занимался уточнением расчетов «трубы». Это был первый и основной проект водородной бомбы. Его предварительные расчеты, проведенные в 1949-50 гг. группой Я.Б. Зельдовича, не дали определенного результата: баланс энергии для трубы был примерно нулевой с точностью до фактора 1,5-2. Предстояло провести принципиально новые расчеты с большей точностью. «Сначала нам предстояло проверить отчет Ландау, Лифшица, Халатникова и Дьякова» [Иоффе, 2004 с.134]. Сразу же отметим, что здесь мы узнаём о еще одном сотруднике группы Ландау — Сергее Павловиче Дьякове. Это был чрезвычайно талантливый теоретик, нелепо погибший в 1954 г. в возрасте всего 28 лет. Он утонул в Москве-реке из-за перевернувшейся лодки. Его творчеству А.А. Рухадзе посвятил статью в УФН (1993, т. 163.) Б.Л. Иоффе продолжает: «Проверяя его, мы <с Алексеем Петровичем Рудиком> обнаружили, что расчет неверен». Правда, автор не поясняет, в чем состояла ошибка и как ее исправили. Еще дальше: «Вычисления были завершены в конце 1952 г. В результате баланс энергии оказался отрицательным, т.е. если принять за единицу энергию, выделяющуюся в ядерных реакциях, то энергия, вылетающая из трубы, составляла 1,2. Система не шла, такую бомбу принципиально нельзя было сделать. <...> возник вопрос, нельзя ли найти какие-либо неучтенные физические эффекты, которые могли бы улучшить баланс или же как-то видоизменить систему с этой целью. <...> В обсуждениях, помимо людей из групп Померанчука и Зельдовича, участвовали Б.Б. Кадомцев и Ю.П. Райзер из Обнинска. Они изучали сходную систему — «сферу». Хотя с самого начала было ясно: она требует очень много трития и в ней нельзя добиться того эффекта, на который надеялись в «трубе» — неограниченной силы взрыва. <...> Для участия в этих обсуждениях приглашался и Ландау. Когда к нему обращались с вопросом, может ли тот или иной эффект повлиять и изменить ситуацию, его ответ оказывался всегда одинаковым: «Я не думаю, что этот эффект мог бы оказаться  {152}  существенным. После того как выяснилось, что «труба» не проходит, Померанчук сказал, что у него нет идей, как улучшить систему, и поэтому продолжать эту работу он не может. Он предложил мне заняться изучением оставшихся не вполне ясными вопросов <...>. Но я отказался, заявив, что у меня тоже нет идей. Так как желающих продолжать работу не нашлось, проблему закрыли. Позиция Ландау здесь была очень важна. Когда он говорил, что не думает, будто такой-то эффект может оказаться существенным, то даже у тех, кто вначале хотел заниматься таким расчетом, такое желание пропадало. Сходную позицию занимал Е.М. Лифшиц — он по возможности старался оставаться в стороне, во всяком случае, не проявлять собственной инициативы» [Иоффе, 2004, с.135].

«Опала Капицы»

Т

еперь остановимся на отношении к Атомному проекту П.Л. Капицы и на его, как часто пишут, опале. Во-первых, эта тема тесно связана с участием в проекте группы Ландау; во-вторых, по поводу опалы Капицы существует схематическое представление, которое не вполне соответствует исторической хронике событий. Имеется в виду следующая общеизвестная схема (adopted by repetition): Капицу включают в Спецкомитет — у него возникает конфликт с Берия — Капица жалуется Сталину на Берия — Берия пытается репрессировать Капицу — Сталин увольняет последнего. Однако якобы он говорит, обращаясь к Берия: «Я тебе его сниму, но ты мне его не трогай!» (Капица. Тамм. Семенов, 1998. С. 200], [Фейнберг, 1998] Уже само происхождение этой фразы весьма сомнительно. Кто ее мог слышать непосредственно из уст Сталина, записать и позже опубликовать?! — источников не указывается. Впрочем, Капица мог и сам интерпретировать примерно такими словами обстоятельства своего увольнения, разумеется, в предположительной форме,  {153}  поясняя собеседникам позицию Сталина. А потом уже фраза попала в легенду без всякой предположительности.

Включение Капицы в Спецкомитет показывает, что Сталин ему безусловно доверял и считал крупнейшим авторитетом в инженерной физике. Однако уже через полтора месяца, 3 октября 1945 г. Капица пишет Сталину первое письмо и просит его освободить от работы в Спецкомитете. Приведу выдержки из книги историка Е.А. Прудниковой: «Сталин этого письма попросту “не заметил”. <...> Тогда последовало второе с нападками на Спецкомитет и на Берию. “Хоть и тяжеловато будет, но, во всяком случае, попробовать надо скоро и дешево создать АБ, — пишет ученый. — Но не таким путем, как мы идем сейчас — он совсем безалаберен и без плана. Его главные недостатки, во-первых, он не использует наши организационные возможности, а во-вторых, он шаблонен».

«Ну, что касается организационных возможностей — тут Петр Леонидович прав, — продолжает историк, — организационно проект находился в самом начале. Что же до шаблонности, то... и тут он прав! Капице как ученому хотелось решить проблему каким-то принципиально своим путем, как до него никто не решал.<...> Но заказчику, оплачивавшему счета, — стране, правительству и, в частности, Спецкомитету — было на оригинальность подхода решительнейшим образом наплевать. Ему, заказчику нужна была бомба в максимально короткие сроки, самым простым и быстрым способом достижения этого было повторение американского пути, и Берия всеми силами толкал ученых на этот путь, а Курчатов послушно следовал его указаниям. Ну и как мог стерпеть такое Петр Леонидович? Какой-то там Берия, чиновник, да что он понимает в науке? Курчатов — да кто он вообще такой?! Тоже мне академик — все знают, что академиком его Сталин назначил... Да и вообще, какой ученый смирится с тем, что работа идет не по его схеме?» [Прудникова, 2005. С. 200].

Вот еще несколько выдержек из письма П.Л. Капицы И.В. Сталину многократно опубликованного полностью (см., например, в брошюре серии «Огонек» [Капица, 1990]):  {154} 

«Товарищи Берия, Маленков, Вознесенский ведут себя в Спецкомитете как сверхчеловеки. Особенно товарищ Берия. Правда, у него дирижерская палочка в руках. Это неплохо, но за ним первую скрипку все же должен играть ученый. <...> У товарища Берия основная слабость в том, что дирижер должен не только махать палочкой, но и знать партитуру. С этим у Берия слабо.

Я ему прямо говорю: “Вы не понимаете физику. Давайте нам, ученым, судить об этих вопросах”... Вообще наши диалоги не очень любезны. Я ему предлагал учить его физике, приезжать ко мне в институт. <...> Быть слепым исполнителем я не могу, так как я уже вырос из этого положения. С товарищем Берия отношения у меня все хуже и хуже, и он, несомненно, будет доволен моим уходом. Работать с таким настроением я не умею. Я ведь с самого начала просил не привлекать меня к этому делу, так как заранее предполагал, во что оно у нас выльется <...>. Я лично думаю, что товарищ Берия справился бы со своей задачей, если бы отдал больше времени и сил. Он очень энергичен, прекрасно и быстро ориентируется, хорошо отличает главное от второстепенного, поэтому зря времени не тратит, у него безусловно есть вкус к научным вопросам, он их хорошо схватывает, точно формулирует свои решения».

По этому тексту Е.А. Прудникова замечает: «Не совсем понятно, зачем Берии физика, когда есть Курчатов и сам Капица... Но, по-видимому, все же эти два характера схлестнулись всерьез» [Прудникова, 2005. С. 200].

«Через две недели после своего эпохального письма Капица был действительно освобожден от всех работ, связанных с проектом. Никаких притеснений для него не последовало, никто его не трогал. Однако почти через год, 17 августа 1946 года Петр Леонидович распоряжением Сталина внезапно¹ лишается всех государственных и научных постов, в том числе и поста директора Института физических  {155}  проблем.<...> Просто институт Капицы срочно понадобился для работ над водородной бомбой.¹ Во-первых, его предполагалось несколько переориентировать, с чем директор уж точно не согласился бы, и вышел бы еще один скандал, а во-вторых, теперь этим институтом не мог руководить ученый, не задействованный в проекте. Этот случай любят приводить в качестве примера особой злопамятности Сталина надо же, сколько выжидал...» [Прудникова, 2005. С. 202].

Более конкретную версию конфликта Капица—Берия приводит академик И.М. Халатников в своем интервью от 1993 г. Имея в виду жалобу Капицы на Берия, он говорит: «Но сейчас ясно, что и Капица раздражал Берию, говоря: “Зачем нам идти по пути американского проекта, повторять то, что делали они?! Нам нужно найти собственный путь, более короткий”. Это вполне естественно для Капицы: он всегда работал оригинально, и повторять работу, сделанную другими, ему было совершенно неинтересно. Но Капица не всё знал. У Лаврентия Павловича в кармане лежал чертёж бомбы — точный чертёж, где были указаны все размеры и материалы. С этими данными, полученными ещё до испытания американской бомбы, по-настоящему ознакомили только Курчатова. Источник информации был столь законспирирован, что любая утечка считалась недопустимой. Так что Берия знал о бомбе в 1945 году больше Капицы. Партитура у него на самом деле была, но он не мог её прочесть <вслух>. И не мог сказать Капице: “У меня в кармане чертёж. И не уводите нас в сторону!” Конечно же Капица был прав <точнее, по-своему прав. — Прим. Б.Г.>, но и Берия был прав».

Касаясь темы «опалы» Капицы, его якобы практически ссылки и домашнего ареста² на даче, на Никулиной горе, необходимо для объективности также изложить события, происходившие в те же месяцы (и годы) еще по двум цепочкам, не связанным ни с Берия, ни с Атомным проектом. Одна  {156}  цепочка состоит из событий — положительных — в смысле отношения высшей власти к Капице, а другая — из отрицательных. Соответствующие факты описаны в книге «Капица. Тамм. Семенов» [1998].

Одновременно с началом «опалы» П.Л. Капица занялся организацией «Московского физико-технического института». Это название впервые появилось в его письме на имя заместителя Председателя СНК СССР Г.М. Маленкова от 23 октября 1945 г. В феврале 1946 г. Капица пишет письмо Сталину о необходимости организации в стране «высшей физико-технической школы» [Капица. ..., 1998. С. 174]. Правительство активно поддержало деятельность Капицы в указанном направлении. Так, С.В. Кафтанов, один из организаторов Атомного проекта и один из немногих посвященных в суть конфликта Капицы и Берия, преодолевает сопротивление тогдашнего ректора МГУ и своим приказом от 10 марта 1946 г. предписывает открыть новый физико-технический факультет МГУ (ФТФ). Позже они вместе с Капицей (не взирая на «опалу» и «домашний арест») ищут и находят здания для физтеха под Москвой. В 1951 г. работа ФТФ МГУ была практически парализована новым ректором И.Г. Петровским. Тогда энтузиасты физтеха во главе с Капицей обратились за помощью к генералу И.Ф. Петрову, начальнику Летно-испытательного института. Петров пошел к Сталину. Тот сказал: «Зачем же мы будем восстанавливать факультет, который только что распустили. Давайте создадим новый институт со следующими факультетами...». В 1951 г. ЦК ВКП(б) и Совмин СССР приняли постановление об организации МФТИ у ст. Долгопрудная. «Физтех был создан Капицей и Сталиным...», — констатировано в цитируемой книге (см. на С. 148). Во время «опалы» Капица читал лекции физтеховцам (так же, как Л.Д. Ландау и Е.М. Лифшиц).

Далее коснемся событий по линии Главкислорода.

После выхода из Спецкомитета Капица продолжал возглавлять этот главк в ранге замминистра. Но его новаторство продолжало испытывать мощное противодействие со стороны коллег, инженеров-теплофизиков и теплотехников  {157}  (к ним относился, например, профессор С.Я. Герш). По-видимому, оно стало теперь более сильным, так как коллеги-оппоненты почувствовали, что Капица стал терять политико-административный вес, хотя конкретной причины они, конечно, знать не могли вследствие ее особой секретности. Большинство коллег сопротивлялось внедрению нового типа капицынских ожижителей кислорода на предприятиях СССР. Они оказались нормальными консерваторами, как это часто бывает при появлении чего-то революционно нового. Они не желали переходить от традиционной немецкой технологии ожижения газов в установках высокого давления (по Г.Хаузену) к установкам низкого давления в турбодетандерах Капицы. Их возражения были облечены в профессиональную форму — с расчетами КПД установок обоих типов. «Их доводы <...> были основаны на, казалось бы, объективной, но по существу близорукой оценке...» [Там же. С. 127]. Доказывалось, что внедрение капицынских установок повлечет огромные расходы и не даст существенного выигрыша в объемах производства кислорода.

Лишь с середины 1950-х гг., после того как капицынский тип турбодетандера стали применять в США и Англии, он победил и в нашей стране. Печально, но стандартно. Рискну даже предположить, что если бы Берия курировал кислородную промышленность, этого не случилось бы. Но к борьбе между Капицей и инженерами-«кислородниками» Берия не имел никакого отношения — он был полностью поглощен неизмеримо более масштабными и важными работами по созданию атомной промышленности и конструированию бомбы. В криотехнике, естественно, не мог разбираться и Сталин, а стратегическое решение по кислороду ему нужно было принимать. Для этого в апреле 1946 г. была создана правительственная комиссия во главе с М.З. Сабуровым, руководителем Госплана. Инженерный состав комиссии был в основном антикапицынский. 29 мая 1946 г. экспертная комиссия приняла решение — при двух голосах против с особым мнением академика И.П.Бардина и доцента Д.Л.Глизманенко, — отрицательное для Капицы. Кстати, вряд ли решились бы  {158}  упомянутые двое на особое мнение, если бы Берия давил на Комиссию.

В итоге 17 августа 1946 г. «Постановлением Совета Министров СССР, подписанным Сталиным, Капица был снят не только с поста начальника Главкислорода, но и директора ИФП» [Там же. С. 134].

П.Л. Капица был носителем наивысшей государственной тайны, которой тогда наравне с ним обладали в СССР всего человек тридцать. От вольной или невольной ее утечки могла начаться Третья мировая война с атомными бомбардировками СССР. Капица был ученым с большим зарубежным прошлым, обширными мировыми связями и известностью. Сталин знал, что Капица не остался в СССР добровольно в 1935 г., а его пришлось задержать хитростью. Сталину приписывают крылатое выражение: «Нет человека — нет проблемы». Поэтому, с примитивной точки зрения на Сталина, невозможно объяснить, почему он не только сохранил Капице жизнь, но и оставлял почти год на посту директора и начальника главка, а затем, уволив, сохранил ему свободу. Очевидно, что Сталин, обладавший звериным чутьем, абсолютно доверял честности и патриотичности Капицы. Когда Капица жил и работал на даче, к нему приезжали гости. Кто-то боялся, а для кого-то уволенный кентавр не представлял более интереса. Но Ландау, Лифшиц и немало других людей приезжали регулярно.

Итак. По-человечески П.Л. Капицу легко понять. У него отобрали созданные им институт и главк. С точки зрения личности, это было чудовищно несправедливо. Черная неблагодарность со стороны государства по отношению к великому ученому плюс отсутствие возможности вести любимую работу могло привести его к тяжелой депрессии. Отсюда и аккуратное слово «опала», используемое им самим и его окружением. Но с точки зрения общественно-исторической, оценивая результаты, первое — отставка директора — было вынужденным и оказалось оправданным, а второе — Глав-кислород — оказалось грубой ошибкой со стороны государства, индуцированной инженерами-консерваторами.  {159} 

Через три года после отставки Капицы, 29 августа 1949 г. окончательно выяснилось, «во что «вылилось это дело» (следуя скептическому выражению Капицы о работе над бомбой) — советская атомная бомба была взорвана на полигоне под Семипалатинском. Она была сделана за время, на три-пять лет меньшее, чем того ожидали в США. Их ядерная монополия закончилась, постепенно стало устанавливаться ядерное равновесие.

После испытания Берия направил Сталину список из приблизительно 20 человек — ведущих ученых и военных — которых он представлял к званию Героя Социалистического Труда. «Сам Берия, глава Спецкомитета, получил лишь орден Ленина. Он оказался во втором длинном списке всех тех, которые “принимали участие” в строительстве объектов атомной промышленности», — писал Ж.Медведев (цит. по книге [Прудникова, 2005. С 200].

История показала, что руководители страны и Атомного проекта не ошиблись с подключением ИФП к расчетам по бомбе — вопреки сопротивлению П.Л. Капицы. Мало того, что группа Ландау блестяще справилась со своей задачей, но и новый директор ИФП А.П. Александров хорошо ладил как с Берия, так и с учеными. П.Л. Капица же был сохранен как национальное достояние, сделал в будущем еще много хорошего для страны; в возрасте 84 лет он, наконец, получил Нобелевскую премию, о которой сказал, что «труднее было дожить, чем сделать открытие».

Термоядерная слойка

П

редварительная стадия термоядерной части Советского Атомного проекта описана академиком С.С. Герштейном (кстати, родственником Ландау, бывшим мужем Э.Рындиной, к ним Ландау ехал в Дубну в роковой день 7 января 1962 г.). В книге воспоминаний о Я.Б. Зельдовиче есть его большая статья, из которой приводим следующий отрывок.  {160} 

«Вопрос о создании водородной бомбы был впервые поставлен в СССР в 1946 г. в специальном докладе, представленном правительству И.И. Гуревичем, Я.Б. Зельдовичем, И.Я. Померанчуком и Ю.Б. Харитоном. Заинтересовавшись этим, я заехал к Гуревичу и попросил его, если возможно, рассказать об упомянутом докладе и прокомментировать предположение А.Д.¹ Исай Исидорович сказал, что никаких данных о том, что в Америке занимаются подобным вопросом, у них в 1946 г. не было. Просто дейтрон и ядерные реакции между легкими ядрами были в круге интересов его и И.Я. Померанчука, поскольку они дают информацию о ядерных силах и являются источником энергии звезд. В совместных обсуждениях Зельдович и Харитон заметили, что осуществление термоядерного синтеза в земных условиях становится в принципе возможным путем разогрева дейтерия в ударной волне, инициированной атомным взрывом. В этих условиях, как показали оценки, можно избежать перехода подавляющей доли выделяемой энергии в электромагнитное излучение и получить взрыв неограниченного количества легкого элемента.² Так возникло их совместное предложение, которое они отдали Курчатову. “Возможно, мне даже удастся его Вам показать,— сказал И.И.,— оно, наверное, сохранилось в архиве Института атомной энергии”. Действительно, через пару недель я держал в руках заверенную секретарем ксерокопию этого предложения, содержащую семь страниц машинописного текста со вставленными рукой И.И. формулами и пометкой “1946”, сделанной на последней странице Курчатовым. “Вот вам наглядное доказательство, что мы ничего не знали об американских работах, — сказал И.И., указывая на титульный лист работы. — Представляете, какие были бы на нем грифы секретности и за сколькими печатями оно должно  {161}  было бы храниться в противном случае” <см. в УФН//1991, т. 161. вып. 5. С. 170>. Я согласился, однако мне все еще оставалось непонятным, почему оно вовсе не было засекреченным, а просто сдано в архив. И.И. объяснил так: “Думаю, тогда от нас просто отмахнулись. Сталин и Берия во всю гнали создание атомной бомбы <...>, а тут ученые “мудрецы” лезут с новыми проектами, которые неясно, можно ли осуществить”» [Знакомый..., 1993. С. 180].

Далее С.С. Герштейн в следующих словах описывает отношение к Атомному проекту его основных участников: «В последние годы мне приходилось встречать людей, склонных (задним числом) скептически оценивать эту активность Я.Б. Я считаю это глубоко неправильным и несправедливым. Нельзя судить о прошлом, исходя из настроений и ситуации 90-х годов. Во-первых, вся эта деятельность началась во время войны, в годы смертельной опасности. Во-вторых, в послевоенное десятилетие многие люди, занятые в “проблеме” (не только Я.Б., но и И.Е. Тамм, А.Д. Сахаров) искренне полагали, что ядерное равновесие может быть единственным средством сохранить мир. Этой цели они и служили во всю меру своего таланта и сил, отдавая ей лучшие, наиболее продуктивные годы жизни. Ситуация изменилась к началу 60-х годов, когда выяснилась вся опасность милитаризации и глобального противостояния. Здесь я вынужден снова сослаться на слова Ландау, услышанные от него осенью 1961 г. Дау рассказывал, что он, возмущенный нашими новыми ядерными испытаниями, начатыми после длительного моратория, буквально набросился на Я.Б. со словами: “Это Ваша фирма подбила правительство на новые испытания?” “Нет, — отвечал ему Я.Б., — нам это было не нужно. У нас были люди, выступавшие против” <имелся в виду Сахаров>» [Знакомый..., 1993. С. 175].

А вот как комментирует эту ситуацию И.М. Халатников: «Мне совершенно ясно, что все разработки были сделаны у нас абсолютно независимо, что идея водородной бомбы, взорванной в 1953 году, была абсолютно оригинальной. Никаких чертежей на этот раз у Лаврентия Павловича (Берия) в кармане не было. К этому времени испортились отношения Ландау с  {162}  Я.Б.Зельдовичем. Зельдович играл важную роль в Атомном проекте. Человек очень инициативный, он пытался договориться с А.П. Александровым <директором ИФП> о том, чтобы втянуть Ландау в решение ещё каких-то задач. Когда Ландау об этом узнал, то очень разозлился. Он считал, что Зельдович не имеет права без его ведома придумывать для него работу. Хотя они и не рассорились, но в области спецдела Ландау перестал с ним сотрудничать и вёл работы над водородной бомбой в контакте с А.Д. Сахаровым» [Халатников, 1993].

Не следует думать, что высказанная выше С.Герштейном, (а ранее по тексту еще и Мариной Зельдович) принципиальная установка не имеет противников среди наших соотечественников. В России, в либеральных кругах и, особенно, среди новых российских эмигрантов в США нередко проявляется флер пренебрежительности к «спецработе» советских физиков, создававших атомное и водородное оружие. Так, например, историк физики Г.Е. Горелик пишет о «психологической самозащите, о легенде <выделено мной. — Б.Г.>, за которой можно укрыться и спокойно жить, воспитывать детей, заниматься своим делом. У большинства легенда была очень близка к официальной позиции, согласно которой после Хиросимы и Нагасаки Советский Союз не мог себе позволить остаться без ядерного щита». Так цитируемый автор говорит о Сахарове и других «арзамасцах». По нему получается, что резкое уменьшение вероятности развязывания мировой войны благодаря появлению после Хиросимы советской атомной бомбы — легенда! То есть миф или ложный тезис. Правда, цитируя Горелика, не совсем ясно, считает ли так он сам (по-видимому, все-таки считает), или же только констатирует, что так легендировали свое участие в Атомном проекте некоторые физики — Л.Д. Ландау, М.А. Леонтович, Е.М. Лифшиц, И.Я. Померанчук. Тот же скептический мотив ясно поступает и в книге М.И. Каганова [1998]. Выяснить же, действительно ли такие мотивы были и чем объясняли их отдельные наши видные ученые-атомщики, по-моему, интересно, так как они затрагивают главное историческое событие XX века. Чуть позже мы постараемся ответить точно и без умолчаний на поставленные вопросы.  {163} 

...Иногда у Ландау прорывался сарказм по адресу научных руководителей Атомного проекта Ю.Б. Харитона и Я.Б. Зельдовича: «Ю.Б. и Я.Б. наши советские святые. Они готовы ругаться с начальством, отстаивая пользу дела, которую начальство не понимает» [Знакомый..., 1993. С. 181]. Естественно, что Зельдович, много общавшийся с Ландау, это чувствовал. И вот какой любопытный обмен репликами между Зельдовичем и Сахаровым подметил все тот же Горелик. Процитируем его по тексту статьи [Горелик, 1997], поскольку этот текст был опубликован только в английском издании воспоминаний Сахарова, но не вошел в русский вариант. Сахаров вспоминает: «...Я.Б. Зельдович однажды заметил в разговоре со мной:

— Вы знаете, почему именно Игорь Евгеньевич (Тамм) оказался столь полезным для дела, а не Дау? У И.Е. выше моральный уровень».

На это И.М. Халатников возражает: «Я считаю абсолютно неуместным сравнивать участие в работах двух замечательных физиков и Нобелевских лауреатов. То, что умел Ландау, не умел Тамм. Я могу категорически утверждать: сделанное Ландау было в Советском Союзе не под силу больше никому. Да, Тамм активно участвовал в дискуссиях, был на объекте постоянно, а Ландау там не бывал ни разу. Ландау не проявлял инициативы по усовершенствованию своих идей — верно. Но то, что сделал Ландау, он сделал на высшем уровне. Скажем, проблему устойчивости в американском проекте решал известнейший математик фон Нейман. Это — для иллюстрации уровня работы» [Халатников, 1993].

В чем именно состоял вклад группы Ландау в расчет КПД атомной бомбы пока известно очень немного, главным образом из многократно цитируемого интервью И.М. Халатникова [1993]. Больше подробностей известно о работе этой группы по водородной бомбе.

Приведем записку, которую 2 декабря 1952 г. Л.П. Верил направил И.В. Курчатову, и в которой упоминается персонально Ландау (цитируем по фотокопии записки в книге [Горелик, 2000. С 214]).  {165} 

«Решение задачи создания РДС-6с имеет первостепенное значение. Судя по некоторым дошедшим до нас данным, в США проводились опыты, связанные с этим типом изделий. При выезде с А.П. Завенягиным в КБ-11 передайте Ю.Б. Харитону, К.И. Щёлкину, Н.Д. Духову, И.Е. Тамму, А.Д. Сахарову, Я.Б. Зельдовичу, Е.И. Забабахину и Н.Н. Боголюбову, что нам надо приложить все усилия к тому, чтоб обеспечить успешное завершение научно-исследовательских и опытно-конструкторских работ, связанных с РДС-6с. Передайте это также Л.Д. Ландау и А.Н. Тихонову».

Под РДС-6с в письме Берия имеется в виду так называемый реактивный двигатель специальный, модель 6 — «слойка» — условное обозначение проектируемой водородной бомбы с размещением взрывчатых веществ в виде слойки. Такое размещение было необычным решением, которое предложил А.Д. Сахаров. В первых американских бомбах с использованием термоядерной взрывчатки (дейтерия и трития) последняя размещалась внутри атомной бомбы — по аналогии с тем, как в атомной бомбе плутоний размещался внутри обычного взрывчатого вещества, обжимающего при взрыве плутониевый заряд для создания его сверхкритической массы. Испытания показали, что получается «усиленная атомная бомба», к энергии атомного взрыва которой добавляется небольшая доля энергии термоядерной реакции.

Сахаров предложил сделать «слойку» с обратным размещением слоев: внутри атомная бомба, обложенная слоем обычной взрывчатки для обжатия при взрыве последней, далее— внешний сферический слой термоядерной взрывчатки (па основе дейтерида лития, предложенного В.Л. Гинзбургом, см. в Гл. 6, подраздел «В.Л. Гинзбург»), еще выше — наружный слой урана-238. Последний слой как раз и составляет суть гениального инженерно-физического решения, найденного Сахаровым. Во-первых, в слое с большей поверхностью, содержащем дейтерид лития, можно разместить гораздо больше термоядерной взрывчатки, чем в маленькой области внутри атомного заряда (как у американцев). Но еще важнее второе. Уран-238. основной природный изотоп урана, не поджигается  {166}  медленными нейтронами, которые возникают в цепной реакции в обычной атомной бомбе — поэтому-то и приходится выделять крайне дорогой уран-235, ядра которого способны захватывать медленные нейтроны и испускать дополнительные, вторичные нейтроны, приводя к цепной реакции со взрывом. Но в тысячи раз более дешевый уран-238 все же можно поджечь — и он взорвется, если получит откуда-нибудь мощный поток энергичных быстрых нейтронов. Тогда атомный взрыв будет таким же, как от урана-235. В конструкции Сахарова быстрые нейтроны получаются при термоядерном взрыве, и они запускают цепную реакцию еще одного атомного взрыва внешней оболочки из урана-238 Есть еще и третья важнейшая особенность слойки. Гигантское давление фотонов от атомного взрыва внешней урановой оболочки успевает на миг сжать внутренний слой дейтерида лития, в котором микросекундой раньше уже началась термоядерная реакция, запущенная атомным взрывом внутренней взрывчатки (плутония). Тритий, появившийся при этом, сжимается излучением из внешней, урановой оболочки Это способствует более полному протеканию термоядерной реакции, вследствие сближения соединяющихся ядер дейтерия и трития. Итак, последовательность срабатывания взрывчатых веществ такова: (1) взрыв обычной взрывчатки, обжимающий плутоний внутри бомбы; (2) атомный взрыв плутония, дающий поток нейтронов и огромную температуру для поджига дейтерида лития; (3) термоядерный взрыв, дающий поток быстрых нейтронов; (4) инициация последними второго атомного взрыва во внешнем слое урана-238; (5) резкое усиление термоядерной реакции в дейтериде лития благодаря обжатию излучением внешнего атомного взрыва.

Понятно, что эта гениальная принципиальная схема должна быть просчитана. Во-первых, с точки зрения кинетики процессов: успеют ли произойти все эти четыре (!) взрыва один за другим еще до того, как все устройство разлетится? Во-вторых, с точки зрения неравновесной термодинамики: какие доли энергии будут передаваться при взрывах слоев последовательно от первого ко второму и так далее? Может быть, энергия, поглощаемая в этих реакциях, или рассеиваемая, т.е. идущая на  {167}  бесполезные процессы, будет больше, чем энергия, идущая на полезные процессы? (Так оно, кстати, и оказалось в расчетах первой модели водородной бомбы, названной «трубой», над которой два года билась группа Я.Б. Зельдовича. В конце концов, было теоретически показано, что в ней баланс энергии не может быть положительным и проект «трубы» был забракован.)

Последнюю задачу можно назвать коротко задачей о коэффициенте полезного действия термоядерной бомбы (Ландау с сарказмом говорил о «коэффициенте вредного действия».) Ясно, что математические вычисления упомянутых процессов необычайно сложны и трудоемки. Тем более что даже в Атомном проекте США в те годы еще не было достаточно мощных электронно-вычислительных машин. Поэтому американцы отложили подобные расчеты до появления у них современных (по тем годам) компьютеров. В СССР огромная по размерам ЭВМ, пригодная для указанных расчетов, появилась только в 1954 г. А до этого несколько параллельных групп проводили вычисления вручную: группа Л.Д. Ландау в Институте физпроблем, группа Н.Н. Боголюбова в КБ-11 и группа А.Н. Тихонова в Институте прикладной математики.

Приводим текст совершенно секретной записки Л.Д. Ландау И.Е. Тамму:

«Дорогой Игорь Евгеньевич, В присланной Вами очень поучительной записке, к сожалению, отсутствуют значения скоростей частиц всех групп. Просьба срочно <неразборчиво> их нам. Ваш 11/IV 52 Л.Ландау» (из книги: [Горелик, 1997; 2000, С. 240]).

И.М. Халатников вспоминает: «Расчёт водородной бомбы оказался задачей, на много порядков сложнее, чем атомной. И то, что нам удалось “ручным способом” такую задачу решить, — конечно, чудо. По существу, тогда произошла революция в численных методах интегрирования уравнений в частных производных <оригинальный “метод сеток”>, и произошла она в Институте физических проблем под руководством Ландау. Главной тогда оказалась проблема устойчивости. И это  {168}  было нетривиально. Математики в отделе у Тихонова считали, что проблемы устойчивости вообще нет, и высокому начальству докладывали, что мы выдумали несуществующую задачу. А если не думать об устойчивости, то в наших схемах вместо гладких кривых возникает “пила”. У Тихонова эту пилу сглаживали с помощью лекала и т.д. Но таким способом достоверных результатов нельзя получить. Я помню историческое заседание под председательством М.В. Келдыша, оно длилось несколько дней. Мы доказывали, что есть проблема и что мы её решили, а группа Тихонова доказывала, что никакой проблемы не существует. В результате пришли к консенсусу — высокое начальство приказало передать наши схемы в отдел Тихонова. Там убедились в достоинствах предложенных нами схем, поскольку мы сначала поставили вопрос об устойчивости, а потом нашли способ обойти трудности. Здесь сложно всё это объяснять. Эти неявные схемы необычайно красивы. И они позволили нам считать быстро — не за годы, а за месяцы» (Халатников, 1993).

Поясним для неспециалистов. Математически правильное, но неустойчивое решение не имеет физической ценности — малейшее отклонение в реальной физической системе приведет к еще большему отклонению в ней и система «поплывет» (согласно теории устойчивости Ляпунова). В списке трудов Ландау значится единственная его работа из области вычислительной математики, выполненная совместно с И.М. Халатниковым и Н.Н. Мейманом (которого потом много лет не выпускали в Израиль по причине его участия в Советском Атомном проекте).

Испытание «слойки», проведенное в августе 1953 г., показало, что группа Ландау верно вычислила КПД водородной бомбы. Распределение энергетических вкладов в результирующем взрыве было такое: 0,1 — атомный взрыв внутреннего плутониевого заряда; 0,2 — взрыв промежуточной термоядерной взрывчатки; 0,7 — атомный взрыв внешнего заряда с ураном-238. Таким образом, взрыв «слойки» был связан с термоядерным взрывом на 20%+70%=90%. Это не был просто взрыв атомной бомбы, слегка усиленный за счет успевшей подключиться реакции синтеза в совсем небольшой доле вещества из термоядерного заряда.

Ландау — сторонник или противник советской атомной
бомбы?

И

звестно, что «в сентябре 1949 года, встретив знакомого, Тамм спросил ликующе: “Слышали?! Наши бомбу взорвали! Как быстро сделали!” То было испытание атомной бомбы, в создании которой Тамм не участвовал. Два десятилетия спустя после успешного испытания водородной бомбы Сахаров написал: “До конца жизни, я думаю, Игорь Евгеньевич имел полное право чувствовать удовлетворение при воспоминаниях об этих годах <...>. Подобное чувство удовлетворения испытывало огромное большинство советских физиков, участвовавших в “деле”. Но не все. У Ландау отношение было совсем другим, исключительно другим”» [Горелик, 2000. С. 239].

Таким образом» цитируемый автор вводит в историю науки однозначный тезис: Ландау был категорическим противником советской атомной бомбы, в отличие от едва ли не всех других советских физиков. Однако попробуем разобраться, так ли всё здесь однозначно.

Действительно, есть материалы, свидетельствующие о том, что Ландау был противником разработки термоядерного оружия. Вот что содержится в стенограмме «прослушки» Ландау (1952—53): «Разумный человек должен держаться как можно дальше от практической деятельности такого рода. Надо употребить все силы, чтобы не войти в гущу атомных дел. В то же время всякий отказ и самоотстранение от таких дел должны делаться очень осторожно. <...>. Если бы не 5-й пункт, я не занимался бы спецработой, а только наукой, от которой я сейчас отстаю. Спецработа, которую я веду, дает мне в руки какую-то силу <...>. Нo отсюда далеко до того, чтобы я трудился “на благо Родины” и пр.» [По данным агентуры..., 1993]. Еще раз обратим внимание на годы, в которые были зафиксированы эти слова. Они были сказаны уже после появления советской атомной бомбы и пока непонятно, относились ли ретроспективно к ней тоже или нет.  {170} 

Обратимся к тому, как относилось к последней проблеме огромное большинство советских физиков. В этом Г. Горелик, безусловно, прав. Они приветствовали создание в 1940—50-е гг. первого советского ядерного щита. Для нас особенно интересно, что к таковым относились, в частности, В.Л. Гинзбург и Е.Л. Фейнберг. Тому есть, в частности, прямое подтверждение в следующем документе последних лет — т.е. относящемся уже к периоду, свободному от советской идеологии.

Недавно академики А.Ф. Андреев, Е.П. Велихов, В.Л. Гинзбург, Н.С. Кардашев, Е.Л. Фейнберг и В.Е. Фортов обратились с открытым письмом к президенту России В.В. Путину в связи со 100-летним юбилеем Ю.Б. Харитона, приходящимся на 27 февраля 2004 г. В письме они просят президента «содействовать скорейшему выполнению рекомендации Государственной думы о присвоении имени Ю.Б. Харитона Российскому федеральному ядерному центру ВНИИЭФ». Они выражают озабоченность «тем фактом, что принятое шесть лет назад постановление Государственной думы <...> до сих пор не выполнено». Они подчеркивают, что «Вместе с И.В. Курчатовым он обеспечил создание ядерного щита нашей страны и заслужил безусловный авторитет у всех, кто с ним общался». Наличие подписей В.Л. Гинзбурга и Е.Л. Фейнберга — людей, весьма близких к Ландау как по науке, так и вообще по духу в широком смысле слова — символично. С одной стороны, в Академии наук России это признанные лидеры демократического крыла. С другой стороны — нет сомнений в искренности их слов о ядерном щите. Эти люди и в советское-то время не были оппортунистами, не угодничали. Таким образом, документально подтверждается, что В.Л. Гинзбург и Е.Л. Фейнберг и сегодня убеждены: что срочное обретение ядерного щита было для нас необходимо.

Но возникает следующий вопрос: а, может быть, Ландау просто не хотел лично работать над оружейной темой» но все же не отрицал в принципе необходимости ядерного щита для своей страны? Мне, например, долгое время ответ не был ясен. Между тем, вопрос существенен как в  {171}  историческом, так и в нравственном смысле. Ибо мнение Ландау и тогда, и сейчас является авторитетом для многих наших и зарубежных граждан (недаром в опросах радио «Эхо Москвы» он был назван самым крупным из всех ученых советской эпохи).

Далее, известно, что говорил о Ландау на эту тему И.М. Халатников. «Сам Ландау своё участие ограничивал теми задачами, которые получал, никакой инициативы не проявлял. И здесь сказывалось его общее отношение к Сталину и к сталинскому режиму. Он понимал, что участвует в создании страшного оружия для страшных людей. Но он участвовал в спецпроекте ещё и потому, что это его защищало. Я думаю, страх здесь присутствовал. Страх отказаться от участия. Тюрьма его научила. А уж дальше — то, что Ландау делал, он мог делать только хорошо» [Халатников, 1993].

Однако и это разъяснение нельзя рассматривать безоговорочно: да, сам Ландау не хотел участвовать в Проекте, его субъективные мотивы понятны, но считал ли он объективно полезным прекращение ядерной монополии и шантажа со стороны США?

Я не смог найти четкого ответа на поставленный вопрос в книгах писателей, эмигрировавших в США и писавших о Ландау (М.И. Каганов и ЕЕ. Горелик). У обоих лейтмотивом звучит только отвращение, с которым Ландау относился к своей работе над атомной и водородной бомбами. М.И. Каганов, например, сообщает о следующем его разговоре на эту тему лично с Ландау. «Говоря об участии в атомном проекте, Ландау, мне помнится, подчеркивал, что его участие сводилось к оценке результатов взрыва, а не к разработке взрывного устройства. Мне казалось тогда, что эта констатация как бы успокаивает его совесть» (Каганов, 1998. С. 48].

«— Дау, если бы вы догадались, как сделать водородную бомбу, как бы вы поступили?

Ответ я запомнил почти протокольно точно:

— Я бы не удержался и все просчитал. Если бы получил положительный ответ, все бумаги спустил бы в унитаз» [Каганов, 1998. С. 321].  {172} 

З.И. Горобец-Лифшиц вспоминает, что Е.М. Лифшиц также говорил ей об их с Ландау работе не над самой бомбой, а над оценкой результатов ядерного взрыва. Тем самым Ландау и Лифшиц как бы хотели отделить себя от истинных конструкторов и разработчиков бомбы.

]Мне представляется, что в их словах об участии «только в оценке результатов взрыва» содержалась известная доля лукавства (или конфабуляции, если угодно). После рассекречивания Атомного проекта, стало ясно — группа Ландау работала именно над самой бомбой, над процессами в ней с самого начала поджига и до окончательного термоядерного взрыва. Конечно, Ландау, Лифшиц, Халатников и Мейман не были конструкторами бомб, они не предлагали идей по использованию новых ядерных реакций или материалов, или их размещению в бомбе. Они рассчитывали бомбу такой, какой ее придумали, сконструировали Харитон, Зельдович, Сахаров, Гинзбург и другие. Но теперь мы точно знаем, что самым важным достижением группы Ландау явился правильный расчет КПД сначала атомной бомбы (в 1947—49 гг.), а затем и водородной «слойки» (1948—1953). А слойка — это сложнейшая конструкция, о которой уже было рассказано. И надо было просчитать, успеют ли все слои сработать, пока все устройство размером в несколько метров не разлетится от взрыва. То есть — будет термоядерный взрыв или не будет, бомба это или хлопушка?

Наконец, я нашел четкий ответ на вопрос об отношении Ландау к первой советской атомной бомбе в книге Евгения Львовича Фейнберга. Он оказался противоположным тому, который внедряет в историю физики Г.Горелик. Привожу его дословно.

«Следует учесть, что действовали два фактора. Во-первых, наши ученые работали не для Сталина, а для человечества и для нашей страны. <...> есть только один путь предупреждения зла: ликвидация монополии одной страны и установление равновесия между двумя противоборствующими лагерями в отношении ядерных вооружений. Тогда никто не решится развязать ядерную войну, в  {173}  которой не может быть победителей. От Ландау я не раз слышал: “Молодцы физики, сделали войну невозможной” <выделено мной. — Б.Г> <...>. В то же время монополия неизбежно приведет к искушению применить ядерное оружие. Это доказала бомбардировка Хиросимы и Нагасаки, которая, по мнению многих критиков во всем мире, с военной точки зрения уже не была необходимой. Конечно, опасность ядерной войны не исчезла. Но полувековой период молчания ядерного оружия укрепляет оптимистические надежды ученых» [Фейнберг, 1999. С. 52].

Недавно в одной из газет был опубликован следующий обмен репликами между российским журналистом и американским дипломатом, говорившими о продвижении НАТО на Восток (привожу по памяти). Дипломат утверждал, что никакой опасности для России в этом нет. Журналист возразил: ведь НАТО в 1999 г. бомбила Белград, а этого тоже никто не ожидал. Дипломат ответил: «Как вы не понимаете — с вами это невозможно, ведь вы — ядерная держава».

Во время работы по Атомному проекту перед Ландау стояла тяжелая психологическая дилемма. Как проницательный аналитик, он, по-видимому, понимал, что ликвидация ядерной монополии объективно снижает вероятность мировой войны. В то же время ему явно не хотелось лично участвовать в Атомном проекте СССР. Во-первых, было противно работать по принуждению на ту власть, которая обманула его ожидания в построении справедливого социализма в СССР и засадила его самого в тюрьму. Во-вторых, не хотелось заниматься техническими математическими расчетами и отставать от науки, быть, по его словам, «научным рабом». В третьих — массу противных сложностей доставлял секретный режим работы.

Так, например, когда началась работа Ландау над проектом атомной бомбы, к нему намеревались прислать телохранителей-соглядатаев. Вот, что пишет об этом Элла Рындина: «Некоторые физики почитали это за честь и знак своей значительности. Дау же наотрез отказался от  {174}  “гавриков”, как он их тогда называл. Это был очень рискованный шаг — ослушаться рекомендаций КГБ, который мог привести к непредсказуемым и достаточно суровым для него последствиям. Евгений Михайлович Лифшиц специально приехал в Ленинград попросить мою маму повлиять на брата. “Соня, вы понимаете, чем всё это может кончиться?” — убеждал он маму — “Дау должен согласиться!” Но мама и, в первую очередь, папа, с мнением которого Дау особенно считался, не поддались на уговоры и чуть ли не единственные из окружения Дау поддержали его решение. Не знаю, сыграла ли роль эта поддержка, но решение отказаться от “гавриков” было непоколебимо. “Иначе я не смогу работать”, — заявил он. Было сказано упрямо и окончательно, а упрямства ему было не занимать. “Гаврики” не появились, и Дау продолжал работать» [Рындина, 2004, № 7].

В общем, как я понимаю, Ландау предпочел бы — уж если это необходимо — чтобы ядерным равновесием занимались другие. Но вместе с тем, оказывается, в принципе он вряд ли считал «легендой» (как это названо в книге Горелика [2000]) утверждение советской пропаганды о возможности развязывания атомной войны Штатами в конце 1940-х гг.! Тогда он считал необходимым скорейшее установление ядерного равновесия страха, чтобы избежать мировой войны, и одобрял создание советской атомной бомбы [Фейнберг, 1999. С. 52]. Вместе с тем полагаю, что это относится только к созданию советской атомной бомбы. Слова же Ландау о бомбе и унитазе, цитированные выше по книге М.И. Каганова, надо относить к разработке водородной бомбы. Ландау и Лифшиц были действительно абсолютными противниками советской «водородки», предпочитая модель полицейского с огромной пушкой (США), который держит под прицелом грабителя с ножом (СССР). С их точки зрения, подобная модель была предпочтительнее, устойчивее, хотя с нынешней точки зрения большинства других физиков, такая устойчивость сомнительна.

В 1950-70-е гг. я был согласен с Е.М. Лифшицем. Лишь в конце XX века, как и многие другие, понял, что неравноправная  {175}  модель особенно неустойчива, причем с обеих сторон, а ядерное равновесие страха — надежнее, безопаснее и даже дешевле. Действительно, пока у Сталина не было атомной бомбы, он ведь все равно не капитулировал перед англосаксами; напротив, держался воинственно, хотя и в меру осторожно. О том, что Сталин предпринял бы в ответ на атомную бомбардировку, уже писалось выше. У Мао-цзэдуна долго, до 1960 года не было атомной бомбы, но КНР тоже не капитулировала и даже не испугалась вести войну в Корее, а позже — ограниченные военные действия против Тайваня. История показала, что даже если какая-то страна с диктаторским режимом не может создать ядерного оружия, у нее всегда остаются варианты несимметричного ответа на ядерный шантаж. Такие, что этот ответ может стать абсолютно неприемлем для противника: например, это массовый рассеянный террор на вражеской территории, применение биологического, экологического и химического оружия (перекрытие рек, отравление водных ресурсов, генерация всеобщей паники и т.д. — запас дьявольской фантазии неисчерпаем...) Вспомним для примера, что творилось в США из-за хулиганских действий всего нескольких лиц, рассылавших письма с белым порошком.

Итак, Ландау и Лифшиц были в принципе против создания советской водородной бомбы, считая, что для равновесия страха достаточно и атомных бомб у обеих сторон. Вместе с тем необходимо подчеркнуть, что их группа работала в Атомном проекте исключительно добросовестно, талантливо и эффективно.

И последнее. В истории человечества Советский Атомный Проект — наверное, самый гигантский секретный проект, в котором не было предателей. В отличие от американского, английского и даже израильского атомных проектов, в которых оказалось немало предателей и разведчиков противника (Фукс, Розенберги, Мордехай Вануну и др.). Вот почему академик И.М. Халатников написал о своем огромном впечатлении от полноты и детальности развединформации, имевшейся у советской стороны (см. цитату выше). Академик же А.П. Александров сказал: «Надо отдать должное нашим всем режимным  {176}  притеснениям, что в этом они себя абсолютно, полностью оправдали. Потому что, если бы американцы тогда раньше узнали, до какого уровня мы дошли, то они б наверняка раньше постарались развязать войну» [Александров, 2002, с.157].

«Никаких разговоров больше не будет»

К

огда 5 марта 1953 г. умер Сталин, Ландау решил выйти из Атомного проекта. Известны его слова: «Все, теперь я его уже не боюсь и кончаю с этой работой» [Фейнберг, 1999. С. 294; Халатников, 1993). В апреле 1955 г. «источник» (секретный сотрудник — сексот) из ближайшего окружения Ландау, которым был, по-видимому, его приятель-физик, сообщил своему куратору об этом решении.¹ Вот что говорится в Справке КГБ: «В конце марта Ландау был вызван вместе с Гинзбургом к Завенягину по поводу спецдеятельности. В разговоре с источником Ландау высказался резко по адресу Зельдовича, “от которого идут всякие пакости”. Ландау сказал источнику, что он ни за что не согласится опять заниматься спецделами и что ему неприятно вести об этом разговор. По дороге в министерство Ландау предупредил Гинзбурга, чтобы он не вздумал заявить о том, что Ландау ему нужен для предстоящей работы. Ландау рассказал источнику после, что министр принял его весьма вежливо и любезно и держался очень хорошо. Ландау быстро убедил присутствующих, что ему не следует заниматься спецработой, но, как сам он выразился, не мог отказаться от предложения изредка разговаривать по этим вопросам. “На самом же деле, конечно, никаких разговоров не будет”, — сказал Ландау» [Бессараб, 2004. С. 86; Справка КГБ в Приложении].

Глава 5. Научно-популярная

Вы как будто с иной планеты
Прилетевший крылатый дух:
Все приметы и все предметы
Осветились лучом вокруг.
Вы же сами того сиянья
Луч, подобный вселенской стреле.
Сотни лет пролетев расстоянье,
опустились опять на Земле.

Николай Асеев о Ландау¹

5.1. Гений физики

Некролог в «Правде»

3

апреля 1968 г. в главной газете Советского Союза «Правде» был опубликован некролог с портретом Л.Д. Ландау.

В некрологе было, в частности, написано следующее: «Умер человек, составляющий гордость нашей науки, один из крупнейших физиков современности. <...> Диапазон его научной деятельности необычайно широк и разнообразен — от специальных вопросов физики твердого тела до проблем квантовой теории поля. Особое место в достижениях Льва Давидовича занимает создание им новой области науки — теории квантовых жидкостей, роль которой для теоретической физики в целом с годами все возрастает. Но не менее важна роль, которую сыграл Лев Давидович в создании советской школы теоретической физики. Для каждого физика, нуждавшегося в его совете или критике, у Льва Давидовича находилось время. Этот тесный научный контакт имел большое значение в установлении особого стиля и высокого уровня теоретической физики в нашей стране. В научных дискуссиях Лев Давидович сочетал глубокую принципиальность и научную непримиримость с истинной  {178}  доброжелательностью. Выдающийся ученый, он был также и отзывчивым человеком и горячим общественником. <...> Лев Давидович Ландау много сил отдавал решению практических задач, которые страна ставила перед физиками».

В последней фразе имелась в виду роль, которую Л.Д. Ландау вместе с группой своих учеников сыграл в Советском Атомном проекте.

Некролог был подписан высшим руководством СССР: Генеральным секретарем ЦК КПСС Л.И. Брежневым, Председателем Совета министров СССР А.Н. Косыгиным, Председателем Президиума Верховного Совета СССР Н.В. Подгорным, всеми членами Политбюро ЦК КПСС, Президентом АН СССР М.В. Келдышем, другими руководителями Академии наук СССР, ведущими физиками страны. Текст некролога готовили в день смерти Л.Д. Ландау в Институте физических проблем его ближайшие сотрудники во главе с Е.М. Лифшицем. Оттуда он пошел в Президиум АН СССР и далее в Отдел науки ЦК КПСС. В последнем было решено, что уровень и роль беспартийного Л.Д. Ландау в советской науке насколько велика, что некролог должен быть напечатан в главном органе коммунистической партии. Все это еще раз подтверждало высшую оценку заслуг «инакомыслящего» Ландау перед Советским государством, ранее наградившим его званием Героя Социалистического Труда, тремя орденами Ленина, Ленинской и тремя Сталинскими премиями¹.

О предмете «Теоретическая физика»

В

книге о великом физике, разумеется, нельзя избежать самой физики в той ее части, тех открытиях и формулах, которые явились главными продуктами их творца. Но сделать это в данном случае очень непросто. Понимание методов и результатов теоретической физики требует многолетней специальной подготовки,  {179}  в частности, по математике. Теоретическая физика по-настоящему доступна лишь узкой группе профессионалов, которых во всем мире насчитывается порядка нескольких тысяч человек. Поэтому для нефизиков, наверное, следует пояснить в нескольких словах, чем теоретическая физика занимается.

Схематично можно сказать, что теоретическая физика — (1) объясняет непонятные результаты экспериментов и (2) предсказывает неизвестные свойства материи и полей, опережая эксперимент. Ее объекты исследования — от квантов и элементарных частиц до Вселенной. Работа проводится с помощью огромного и очень сложного математического аппарата. В этой связи заметим, что не следует путать теоретическую физику с математической физикой. Последняя — важный раздел математики; он оперирует с дифференциальными уравнениями, которые решают в частных производных с различными краевыми условиями; решения получают в виде различных систем специальных функций (Бесселя, Лежандра и т.д.). Теоретическая физика гораздо шире. По своей природе это — прежде всего физика. Математика же, хоть и абсолютно необходима, но вторична, ее «подбирают» под решаемую задачу. Причем нередко математических способов решения бывает несколько.

Примером задачи первого типа, решенной Ландау, является его наивысшее достижение — объяснение сверхтекучести гелия, удостоенное Нобелевской премии. В других областях физики Ландау выяснил детальный механизм ферромагнетизма, структуру промежуточного состояния сверхпроводников, причину нарушения четности при некоторых ядерных реакциях и многое другое. Примерами задач второго типа служат предсказание Ландау неизвестных явлений: диамагнетизма электронов в магнитном поле, затухания электромагнитных волн в плазме в отсутствие «трения» (столкновений) электронов, возникновения второй ударной волны при взрыве. Им построена теория квантовой ферми-жидкости. Последнее вскоре позволило его ученику Л.П. Питаевскому предсказать сверхтекучесть «гелия-три» (изотопа с двумя протонами и одним нейтроном). Позже англо-американец Дж. Легетт развил  {180}  эту теорию для весьма сложного случая частиц с целым спином, равным 1 (а не нулю!), и получил за это Нобелевскую премию в тройке с В.Л. Гинзбургом (за общую макроскопическую теорию сверхпроводимости) и А.А. Абрикосовым (за теорию сверхпроводников второго рода).

Правильная теория, созданная для объяснения неизвестного явления, позволяет предсказать другие явления, которые затем обнаруживают при целенаправленных экспериментах. Так, теория сверхтекучести позволила предсказать, например, возможность возбуждения в сверхтекучем гелии продольных волн «второго звука» с совершенно необычными свойствами (предсказанного Е.М. Лифшицем и обнаруженного затем на опыте В.П. Пешковым). Но есть задачи теоретической физики, которые в принципе невозможно проверить в опытных условиях на Земле. Это задачи, относящиеся к космологии и астрофизике. Невозможно, например, воспроизвести в прямых экспериментах прошлое нашей Вселенной, убедиться в сверхтекучести в нейтронных звездах. Тем не менее, теоретикам удалось построить непротиворечивые теории этих состояний, которые согласуются с существующими общепринятыми теориями и законами (общей теорией относительности, законами сохранения), и подтверждаются всеми имеющимися опытными фактами (расширение Вселенной, реликтовое излучение и др.).

Ландау был последним универсалом среди физиков-теоретиков, он работал по всему широчайшему фронту этой науки. Между тем, дальнейшая все более узкая профессионализация привела к тому, что даже если физик-теоретик работает в области космологии и астрофизики, то он мало разбирается в теории твердого тела или в вопросах гидродинамики или ядерной физики.

А вот еще одно нетривиальное наблюдение, высказанное А.А. Абрикосовым: «...Дау никогда не “приписывался” к чужим работам. Сейчас очень распространилась тенденция, чтобы ученики включали своего научного руководителя, зав.лабораторией, директора института и т.п. в соавторы. Соавторство Дау означало, что а) идея работы в значительной  {181}  степени принадлежит ему и 6) он реально участвовал в расчетах. Если хотя бы одно из этих условий не было выполнено, то он от соавторства отказывался. Если бы это было не так, то число его работ (примерно 120) надо было бы увеличить в 30—40 раз, ведь все его ученики приносили ему свои работы и не было случая, чтобы он что-то в них не внес» [Воспоминания..., 1988. С. 37).

Строго говоря, это так. Ландау к чужим законченным работам свое имя никогда не приписывал.. Но можно ли поставить вопрос чуть шире: не бывало ли так что Ландау перехватывал идеи, которыми с ним делились ученики, а затем мгновенно их развивал и публиковал только от своего имени? По крайней мере, истории с принципом комбинированной четности и с фононами в сверхтекучем гелии, рассказанные соответственно Б.Л .Иоффе и А.Б. Мигдалом (см. далее), позволяют поставить здесь знак вопроса.

Две скрижали: 10 высших достижений Ландау

Д

ля освещения основных достижений Ландау в теоретической физике необходимо выбрать концепцию, следуя которой попытаться хотя бы обозначить их ключевыми словами (понятиями) на научно-популярном языке, доступном, скажем, для заинтересованных студентов физико-математических и, может быть, технических специальностей. В какой-то степени при решении этой задачи можно использовать страницы воспоминаний о творчестве Ландау, написанные Е.М. Лифши-цем в статье, с которой начинается книга «Воспоминания о Л.Д. Ландау» [1988]. Однако изложение Лифшица все же достаточно специальное, хотя некоторые места из его текста ниже использованы.

В качестве стержневой схемы при перечислении научных достижений Ландау воспользуемся так называемыми Скрижалями Ландау (см. фото во вклейке). Они были изготовлены к его 50-летию. Академик И.К. Кикоин преподнес юбиляру мраморные скрижали от имени Института атомной энергии имени  {182}  И.В. Курчатова. На них выгравированы «10 заповедей» Ландау в виде 10 формул главных его открытий. Фотографии этих скрижалей несколько раз появлялись в научно-популярных журналах, в т.ч. в «Сайентифик Америкен», так что в каком-то смысле они канонизированы историографами Ландау. Сейчас Скрижали находятся в мемориальном музее П.Л. Капицы при Институте физпроблем в Москве, на улице Косыгина.

В 1968 г. журнал «Природа» (№ 1) опубликовал фотографию этих скрижалей и комментарии И.К. Кикоина к 10-ти «заповедям». Приводим ниже эти комментарии без сокращений и правки как цитаты (в кавычках). Однако и они слишком трудны для восприятия нефизиками; по-видимому, это явилось причиной того, что в ряде случаев Кикоин ограничивается общими фразами, кратко называя открытие Ландау, не поясняя его физической сущности, лишь добавляя, что оно сейчас широко используется в физике. Поэтому мы приводим свои упрощенные и несколько более широкие пояснения, которые, как надеемся, сделают чуть понятнее то, о чем идет речь в конкретных пунктах на Скрижалях (эти пояснения даны после слов Кикоина без кавычек).

Кроме того, некоторые важные достижения Ландау не вошли в Скрижали. То ли это произошло, потому что авторы подарка не хотели выходить за рамки именно 10-ти заповедей, то ли по другим каким-то причинам... Так или иначе, постараемся восполнить этот пробел, создав третью «скрижаль».

Что же выписано на двух канонических Скрижалях, подаренных Ландау?

1. «Л.Д. Ландау в 1928 году впервые ввел понятие матрицы плотности, которое широко используется в современной квантовой статистике и просто в квантовой механике».

В 1927 г. Лев Ландау, на несколько месяцев раньше И. фон Неймана, ввел в квантовую механику понятие матрицы плотности, с помощью которой развил способ наиболее общего квантово-механического описания сложных систем. До этого почти вся квантовая механика имела  {183}  дело лишь с так называемыми чистыми состояниями, которые относились к простейшим системам частиц, описываемых посредством волновых функций. В этих случаях в принципе известно, какие нужно провести измерения, чтобы достоверно определить координаты и импульсы частиц, определяемые данными волновыми функциями, в частности, квантовыми числами как их собственными значениями. Но если рассматриваемая система является частью более общей замкнутой системы, то она не может быть в принципе описана волновой функцией как функцией от координат частной системы. Необходимо еще учитывать зависимость волновой функции от координат большей системы. Это требует интегрирования функций по координатам последней. Однако учесть полный набор состояний большей системы, как правило, невозможно. Поэтому, в отличие от чистых состояний «простых» систем, в квантовой статистике вычисляют смешанные состояния, характеризуемые не волновой функцией, а матрицей плотности. Она состоит из ряда элементов, располагаемых в виде таблицы, в которой строки и столбцы задаются квантовыми числами системы, определяющими ее энергетические состояния. Вычисление элементов матрицы плотности происходит путем интегрирования по довольно сложным правилам. Зная матрицу плотности сложной системы, можно вычислить средние значения физических величин, характеризующих частную систему внутри общей системы.

Интересное соображение высказали теоретики-фиановцы из ИОФАН. По их сведениям, сам Ландау считал матрицу плотности своим высшим достижением в физике (по другим источникам — теорию сверхтекучести, что нам кажется более естественным, во всяком случае она — более знаменита; однако упомянутые физики сказали мне, что они это слышали от самого Ландау). Фиановцы отмечают также, что в основной части зарубежной литературы матрицу плотности считают заслугой фон Неймана. Лже-приоритет последнего полагается исключительно на основании известного эффекта «Adopted by repetition», a  {184}  не первоисточников. По словам профессора В.И. Манько, удивительно, что приоритет Ландау не подчеркнут даже в Курсе Ландау и Лифшица. Там в томе 3 матрице плотности посвящено всего полстраницы. Непонятная скромность Ландау, вследствие которой о его приоритете не знал до последнего времени даже Л.П. Питаевский! В разговоре с В.И. Манько летом 2005 г. он признался, что первоисточников тоже не смотрел, а исходил только из того, что написано в томе 3 Курса и считал, что матрицу плотности первично ввел фон Нейман. Между тем, сам фон Нейман признавал приоритет Ландау, правда, не слишком это акцентировал в своих ссылках. Однако В.И. Манько, а также Б.Д. Рубинский меня заверили, что они своими глазами читали первые статьи как Ландау, так и фон Неймана на эту тему, и приоритет нашего ученого бесспорен. При этом В.И. Манько даже добавил, что, по его впечатлению, фон Нейман писал свою статью, уже зная о результате Ландау.

В заключение этого пункта отметим техническую ошибку гравера: на левой скрижали в первой формуле отсутствует буква t — время в показателе степени.

2. «Л.Д. Ландау принадлежит честь создания квантовой теории диамагнетизма электронного газа. Квантовые уровни, отвечающие движению электрона в магнитном поле, называются теперь “уровнями Ландау”, а само явление — “диамагнетизмом Ландау”».

Диамагнетизм — свойство вещества намагничиваться (приобретать магнитный момент) в направлении, противоположном внешнему магнитному полю. Он был известен давно и присущ любым веществам. В 1930 г. Ландау предсказал и рассчитал величину диамагнетизма свободных электронов в металлах, рассматриваемых как электронный газ в зоне проводимости. Этот вид диамагнетизма имеет чисто квантовый характер. Он возникает благодаря движению электрона во внешнем магнитном поле по спиральным орбитам, которые подвергаются квантованию. Некоторые дискретные ориентации орбитального магнитного момента (они образуют уровни Ландау)  {185}  направлены против внешнего магнитного поля и создают в сумме довольно слабый диамагнитный эффект. Диамагнитный момент электрона составляет 1/3 его парамагнитного момента. Поскольку последний может быть измерен по электронному парамагнитному резонансу, то диамагнитную составляющую можно вычислить как разность полного и парамагнитного моментов электрона. В некоторых веществах диамагнетизм Ландау весьма велик, например, в висмуте и монокристаллах графита, выращенных в виде гексагональных призм.

3. «Одно из наиболее интересных явлений в физике конденсированных состояний — фазовые переходы 2-го рода, т.е. переходы, при которых скачкообразно меняется только симметрия. Л.Д. Ландау развил термодинамическую теорию фазовых переходов 2-го рода, широко использующуюся в современной физике».

Были известны и хорошо исследованы фазовые переходы 1-го рода: твердого тела в жидкое и далее в газообразное состояние. Они сопровождаются выделением или поглощением скрытой теплоты плавления или испарения. Фазовых переходов в пределах жидкого состояния тела, т.е. сосуществования двух жидких фаз одного и того же вещества не было известно. Фазовые переходы 2-го рода это переходы: парамагнетик — ферромагнетик или антиферромагнетик (понятие антиферромагнетизма также ввел в физику Ландау); пара-электрик — сегнетоэлектрик; нормальный металл — тот же сверхпроводящий металл; нормальный гелий — сверхтекучий гелий. Ландау показал, что в точке фазового перехода 2-го рода скачком меняется симметрия тела, тогда как агрегатное состояние и другие «обычные» параметры состояния тела меняются плавно (без скачка) с изменением температуры. Он выяснил термодинамически допустимые типы симметрии для конкретных переходов, создав количественную теорию фазовых переходов 2-го рода.

4. «То обстоятельство, что ферромагнетик обладает доменной структурой, известно очень давно. Однако только в  {186}  1935 г. Л.Д. Ландау и Е.М. Лифшицу удалось найти закономерности, описывающие размер домена, характер поведения магнитного момента на границе между доменами и особенности структуры домена вблизи свободной поверхности ферромагнетика».

Домен — по-русски значит область. В железе и ряде других металлов и сплавов существуют крупные (макроскопические) домены, клиньями выходящие на поверхность. Каждый из них имеет свой магнитный момент, являющийся суммой магнитных моментов электронов в домене. У любой пары соседних доменов моменты направлены в противоположные стороны, поэтому железо вне магнитного поля проявляет слабую намагниченность. При включении внешнего поля все домены скачком ориентируются по полю, в результате чего кусок железа с силой притягивается к магниту. Ландау и Лифшиц выяснили форму доменов внутри объема и в приповерхностном слое ферромагнетика (см. их изображение на левой скрижали, на фото во вклейке), их размеры, наличие промежуточных слоев между доменами, их термодинамическую природу и поведение.

5. «В произвольном по форме сверхпроводнике при помещении в магнитное поле возникает своеобразное состояние, которому отвечает возникновение чередующихся слоев сверхпроводящей и нормальной фаз. Ландау впервые развил теорию этого так называемого промежуточного состояния и решил вопрос о геометрии таких слоев».

Понятие о промежуточном состоянии было введено Р.Пайерлсом и Ф.Лондоном в 1936 г. для описания постепенного перехода тела из сверхпроводящего в нормальное состояние при помещении его в магнитное поле. Но природа промежуточного состояния оставалась неизвестной. В 1937—38 гг. Ландау показал, что это состояние не является новой фазой, а представляет собой переслаивание сверхпроводящей и нормальной фаз. При выходе на поверхность слои испытывают множественное расслоение, что является термодинамически более выгодным.  {187} 

6. «Ландау построил статистическую теорию ядер на очень раннем этапе развития ядерной физики. Позднее эта теория получила широкое развитие».

Сам Ландау так пояснял свою теорию: «Если учитывать взаимодействие частиц в ядре, то, конечно, нет никаких оснований рассматривать ядро как “твердое тело”, т.е. как “кристалл”, а следует рассматривать его как “жидкую каплю” из протонов и нейтронов. В отличие от обычных жидкостей в этой жидкости существенную роль играют квантовые эффекты, так как квантовая неопределенность координат частиц внутри ядра значительно больше, чем их взаимные расстояния. Несмотря на то, что мы еще не имеем метода для теоретического исследования “квантовых жидкостей”, можно все же вывести некоторые свойства ядер, применяя к ним статистические соображения».

Как и другие элементарные частицы, нуклоны (протоны и нейтроны) характеризуются набором квантовых чисел, задающих значения их энергии, орбитального вращательного момента, внутреннего вращательного момента — спина — (поэтому все нуклоны есть фермионы), проекций спина на выделенное направление (например, на вектор внешнего магнитного поля), а также четностью (их волновая функция меняет знак при изменении знака координаты). Нуклоны имеют спин, равный ¹/₂, и входят в семейство частиц с полуцелым спином — фермионов. Поскольку на одном и том же энергетическом уровне не могут находиться два и более фермиона (в силу запрета принципом Паули), то подсчет чисел распределения фермионов по различным уровням в сложной системе (например, в ядре) производится по особой квантовой статистике, которая называется статистикой Ферми (она отличается от статистики для бозонов — частиц с целым спином, подчиняющихся статистике Бозе-Эйнштейна).

Нуклоны в ядре взаимодействуют, сталкиваясь друг с другом, что приводит к возмущению, размытию и коллективизации уровней энергии, т.е. возникновению энергетических зон, разделенных запрещенными зонами энергий. Вероятностное описание состояний, движений, столкновений фермионов  {188}  проводится с помощью статистики Ферми. Ландау первым применил эту статистику к введенной им модели ядерной капли, состоящей из «ферми-жидкости». Это дало толчок к чрезвычайно плодотворному применению статистической физики во всей ядерной физике.

7. «Одна из наиболее блестящих работ Ландау — теория сверхтекучести гелия-II. Работы Ландау в этой области не только объяснили загадочное явление, открытое П.Л. Капицей, но определили создание нового раздела теоретической физики — физики квантовых жидкостей».

Сверхтекучесть гелия,, наблюдаемую ниже температуры Т_λ = 2,17 (лямбда-точка), открыл в 1938 г. П.Л. Капица. Визуально наблюдавшиеся им явления выглядели фантастически, например, протекание жидкости сквозь стенки сосудов. Физики никак не могли объяснить их не только с позиций здравого смысла, т.е. исходя из представлений классической физики, но и с позиций квантовой физики микрочастиц. В 1941—42 гг. Ландау объяснил явление сверхтекучести, построив квантовую теорию макросистемы, в данном случае жидкого гелия. Это был первый случай в физике, когда макроскопическое явление (наблюдаемое невооруженным глазом) описывалось квантовыми методами, применявшимися до той поры только к микрообъектам. Подобные системы стали называть квантовыми жидкостями. На теории сверхтекучести основывается, в частности, построенная позже теория сверхпроводимости — в ней движущиеся электроны, ответственные за сверхпроводимость, рассматриваются как сверхтекучая квантовая жидкость в металлах.

Принципиальные моменты теории Ландау следующие. Переход жидкого гелия в сверхтекучее состояние есть фазовый переход 2-го рода, т.е. переход в системе, сохраняющей свое агрегатное состояние (жидкость остается жидкостью), но с изменением некоторых термодинамических ее свойств. Ландау не стал рассматривать низкотемпературный гелий как жидкость, состоящую из отдельных атомов, а рассмотрел его как квантовый коллектив принципиально неразличимых  {189}  атомов, в котором взаимодействуют два сорта квазичастиц — фононы (кванты звука), передающие энергию и импульс продольных колебаний среды, и кванты вращательных (вихревых) движений жидкости — ротоны. Чем больше температура, тем больше квазичастиц. Их не будет во всем объеме лишь при абсолютном нуле Т = 0 К = –273°С, что теоретически недостижимо. Если квазичастиц нет, то застывшие атомы всей массы гелия не обмениваются ни энергией, ни импульсом между собой или с внешней средой. Это означает, что нет ни трения, ни вязкости. В этой точке весь гелий должен был бы оказаться сверхтекучим (гелий II). Начиная с абсолютного нуля и до примерно 1,8 К в гелии сосуществуют два неразделимых компонента: сверхтекучий гелий II и нормальный гелий I. В последнем как бы растворен идеальный газ квазичастиц гелия II, которые почти не взаимодействуют друг с другом (ниже лямбда-точки при 1,8К). Ввиду отсутствия трения у частиц гелия И, вязкость гелия очень мала. При нагревании до лямбда-точки газ квазичастиц полностью утрачивает идеальность ввиду усиления взаимодействия квазичастиц друг с другом и со стенками сосуда — весь гелий становится нормальным вязким гелием I. Ландау показал также, что гелий утрачивает сверхтекучесть и ниже лямбда-точки, если скорость его потока превышает критическое значение. При этом возникают спонтанные завихрения — ротоны, — на образование которых затрачиваются энергия и импульс, что приводит к замедлению жидкости.

8. «Ландау (совместно с А.А. Абрикосовым и И.М. Халатниковым) принадлежат фундаментальные исследования по квантовой электродинамике. Формула выражает связь между физической массой электрона m и “затравочной” массой m₁».

Один из основных математических аппаратов квантовой теории поля — это функции Грина, которые описывают распространение полей от порождающих их источников. Так, частным случаем функции Грина является потенциал поля точечного заряда. Ландау с сотрудниками разработан метод вычисления функций Грина для электрона и фотона при  {190}  очень больших импульсах частиц — асимптотические приближения гриновских функций. Такие приближения позволили найти связь между истинными массой и зарядом электрона и их начальным, «затравочным» значением при любой величине последнего.

9. «В 1956 г. Ландау создал теорию ферми-жидкости — квантовой жидкости, возбуждения которой обладают полуцелым спином. Эта теория получила широкое признание».

Теория квантовых жидкостей, созданная ранее для объяснения сверхтекучести частиц с целым спином — бозонов ⁴Не II (в ядро которых входят два протона и два нейтрона, каждый со спином ¹/₂), в дальнейшем была расширена Ландау на случай ферми-жидкостей, состоящих из фермионов (частиц с полуцелым спином). Ландау разработал теорию их поведения с помощью статистики Ферми—Дирака. При сверхнизких температурах в ферми-жидкости фермионы могут спариваться, образуя сверхпроводящий бозе-конденсат. Он состоит из частиц с суммарным нулевым спином, наподобие куперовских пар электронов в сверхпроводниках, подчиняющихся статистике Бозе—Эйнштейна. На основе этой теории было предсказано сверхпроводящее состояние жидкого изотопа гелия ³Не, в ядро которого входят два протона и один нейтрон. Это сделал Л.П. Питаевский, который еще в 1958 г. рассчитал температуру перехода указанного изотопа гелия в сверхпроводящее состояние — около 0,002 К. Вскоре это экспериментально подтвердил при почти такой температуре, которая была предсказана, физик из Института физпроблем В.П. Пешков (Андроникашвили, 1980. С. 273].

По мнению некоторых физиков-теоретиков (А.А. Рухадзе и др.), провозвестником этой теории явились более ранние работы В.П. Силина по электронным спектрам металлов. Они послужили для Л.Д. Ландау первотолчком, наведя на мысль обобщить эту теорию на жидкости. Впрочем, в статье у Л.Д. Ландау, написанной, как обычно Е.М. Лифшицем, сделана ссылка на статьи В.П. Силина (подробнее об этом см. в Предисловии А.А. Рухадзе к данной книге).  {191} 

10. «Ландау впервые ввел принцип комбинированной четности, согласно которому все физические системы будут эквивалентными, только если при замене правой системы координат на левую одновременно перейти от частиц к античастицам».

Правая система координат X,Y,Z — это такая система, которая вращается как правый винт: если координатную ось X поворачивать по кратчайшему углу к оси Y против часовой стрелки, то винт, расположенный вдоль оси Z, пойдет вперед, т.е. будет ввинчиваться в пространство; если же оси X, Y поменять местами (как и оси в любой другой паре), то правая система превращается в левую систему координат. Кратчайший поворот от оси X к оси У приведет к «вывинчиванию» оси Z. Левая система координат является зеркальным отражением правой системы. Операцию отражения называют инверсией пространства. Его легко наблюдать, например, рассматривая отражение в зеркале.

В 1956 г. американской китаянкой By экспериментально было открыто нарушение равноправия левой и правой систем координат в одной из реакций слабого взаимодействия, происходящего с испусканием нейтрино. Ландау «спас» пространственную симметрию, предложив одновременно с зеркальным отражением процесса распада частиц заменять их на античастицы- На встрече со студентами МГУ Ландау примерно так пояснил открытый им принцип: «Вы состоите из частиц. Посмотритесь в зеркало — там вы будете из античастиц». «Но ведь слияние частицы со своей античастицей, как электрона с позитроном, приводит к аннигиляции с выделением фотонов», — сказал один из студентов. «Да, — ответил Ландау, — если бы вы могли слиться со своим отражением, то произошел бы взрыв колоссальной силы. Только это, к счастью, невозможно». В ответе была, конечно, доля шутки, так как отражение человека в зеркале не является материальной заменой его тела на антитело. Но наглядность объяснения была полной.

О человеческих коллизиях в истории открытия несохранения четности см. далее рассказы И.С. Шапиро и Б.Л. Иоффе.

А если добавить третью скрижаль?

Н

аучный гений Ландау не исчерпывается перечисленными 10-ю его достижениями. Поэтому продолжим их список.

11. В 1933 г. Ландау ввел понятие полярона. Это электрон в твердом теле, который, перемещаясь в зоне проводимости, теряет энергию, опускается ко дну зоны и там автолокализуется. Эта локализация происходит в потенциальной яме кристаллической решетки, возникшей вследствие локальной ее поляризации и деформации, вызванной самим электроном. Хотя поляроны как таковые пока не обнаружены экспериментально, но идея автолокализации элементарного носителя заряда в кристалле оказалась чрезвычайно плодотворной. Физики обнаружили явление автолокализации в твердом теле «антиэлектронов», называемых дырками. Дырка это — точечный дефект кристаллической решетки с положительным зарядом. Он возникает вследствие отсутствия в данной точке электрона, который в идеальной решетке там должен быть (отсюда название дырка). Автолокализованные дырки играют решающую роль в таких процессах, как электронный и дырочный типы проводимости, люминесценция, туннельные эффекты, запоминание информации в кристалле.

12.. В 1950 г. была опубликована полуфеноменологическая теория сверхпроводимости Гинзбурга—Ландау, квинт-эссенция которой сосредоточена в одноименном уравнении. Интересно было бы обсудить, в какой мере эту теорию и уравнение можно причислить к главным достижениям Ландау. Вопрос немаловажный, так как, во-первых, наконец-то в 2003 г. В.Л. Гинзбург за это был удостоен Нобелевской премии и, во-вторых, на основе данной теории развивались все последующие теоретические работы по сверхпроводимости, в том числе работы авторов, также отмеченных Нобелевскими премиями. Если заносить это  {193}  достижение на Скрижаль, то, наверное, можно было бы выгравировать на ней основной член уравнения:

— где A = rot H есть векторный потенциал магнитного поля. Этот член напоминает по форме соответствующий член в знаменитом уравнении Шредингера для электрона. Но у Гинзбурга—Ландау он играет совершенно самостоятельную роль. У них квантово-механическое уравнение применяется не к микрочастице, а к конденсированным системам и объясняет их сверхпроводящее состояние.

Изначально это, конечно, работа В.Л. Гинзбурга. Естественно предположить, что именно поэтому И.К.Кикоин не включил упоминание о данной работе в Скрижали. Но обсуждение деталей и судьбы этой выдающейся работы в контексте ландауской историографии весьма поучительно для истории новейшей физики.

В статье памяти Ландау [Воспоминания..., 1988] Е.М. Лифшиц поясняет причины фундаментальной «полуошибки», допущенной Гинзбургом и Ландау в указанном члене уравнения. В нем звездочка обозначает величину некоторого элементарного эффективного заряда в сверхпроводнике, распределенного согласно введенной Гинзбургом Ψ-функции, е^* и m введены В.Л.Гинзбургом в уравнение сверхпроводимости по аналогии с записью волнового уравнения Шредингера, в котором указанные величины есть просто заряд и масса электрона. Однако волновая функция в уравнении сверхпроводимости заведомо не является волновой функцией электрона, и потому m может быть выбрано как произвольный коэффициент. При этом заряд е^* не обязан быть априорно зарядом электрона. В.Л. Гинзбург полагал, что заряд е^* «нужно <...> оставить в качестве свободного параметра» [Гинзбург, 1995. С, 340; 2003, С. 292], Однако Ландау отверг идею о том, что в универсальное уравнение может входить некий эфемерный эффективный заряд. Тогда последний должен был бы каждый  {194}  раз вычисляться заново в соответствии с множеством конкретных параметров сверхпроводника — его основным составом, неоднородностями, вариациями термодинамических и геометрических величин — и теория утрачивала бы свою универсальность. Следовательно, заряд е^* должен был представлять собой некоторую универсальную величину чего-то естественного.

И вот Ландау предположил, что «нет оснований считать е^* отличным от заряда электрона». Компромисс двух авторов свелся к тому, что вопрос о равенстве е = е^* был оставлен открытым до экспериментальной проверки. Лишь в 1956 г. американцы выяснили, что на самом деле е^* = 2е — это заряд так называемой куперовской пары электронов. Спаривание возникает при низких температурах у двух электронов с противоположными импульсами и спинами, кулоновское же отталкивание в паре преодолевается за счет обмена виртуальными фононами через кристаллическую решетку (микроскопическая теория сверхпроводимости БКШ, названная так по именам трех физиков — Бардина, Купера и Шрифера, которые получили за нее Нобелевскую премию). Здесь удивительно правильное качественное предсказание Ландау, указавшего на естественность вхождения целого элементарного заряда электрона в уравнение и ошибившегося ровно в два раза. Универсальность основной структуры уравнения Гинзбурга—Ландау обеспечивает возможность его применения во все расширяющемся фронте исследований сверхпроводимости, в частности, в теории сверхпроводящих сплавов (сверхпроводников II рода).

13. Интеграл столкновений в кинетическом уравнении плазмы и затухание Ландау.

Следующее уравнение, которое было выведено Ландау в 1937 г., также можно было бы выгравировать на Скрижали:

— Здесь f — функция распределения, это вероятность нахождения в плазме электрона с импульсом р = mv в точке r в момент времени t; v — скорость электрона;

— сила, действующая на электрон со стороны внешних электрического Е₀ и магнитного В₀ полей; Ñ — градиент в пространстве импульсов, D — тензорный коэффициент диффузии в этом пространстве.

Правую часть в данном уравнении часто записывают в виде так называемого интеграла столкновений, который первым ввел Ландау. Так он учел эффект от столкновений частиц при больших пролетах, применяя модель диффузии в пространстве скоростей (импульсов).

Несколько слов о затухании Ландау. Пусть в плазме смещено облако электронов, что можно сделать с помощью внешнего поля. Тогда при возвращении этого облака в равновесное положение в плазме возникает электромагнитная волна. В 1946 г. Ландау показал, что колебания, возникающие в возмущенной электронной плазме, затухают, даже если не учитывать кулоновское взаимодействие (трение) между электронами. Математически это следует из кинетического уравнения с нулевой правой частью, т.е. даже при отсутствии интеграла столкновений. Однако тогда следует заменить внешние поля на полные, самосогласованные поля Е и В, при которых уравнение Ландау переходит в уравнение Власова (см. далее). По Ландау, затухание вызвано тем, что число электронов, отстающих от волны, всегда немного больше числа электронов, опережающих фазовую скорость волны. Последнее приводит к излучению Вавилова — Черенкова и потере энергии волной.

14. Во время Великой Отечественной войны Ландау получил совместно с К.П. Станюковичем уравнение состояния вещества при взрыве, уравнение Ландау—Станюковича. Он вывел формулы для определения скорости истечения продуктов детонации газовых и конденсированных взрывчатых  {196}  веществ, внеся существенный вклад в общую теорию горения и взрыва.

15. В 1945 г. Ландау опубликовал расчеты процесса сверхзвукового обтекания тела и пришел к неожиданному результату: вдали от тела следуют друг за другом две ударные волны, а не одна, как считалось ранее. Любопытно, что, по его рассказам, эти расчеты он сделал, сидя в тюрьме.

16. На мой взгляд, можно дополнить список достижений Ландау важнейшим техническим его результатом, который имеет исключительное общественно-историческое значение. Это результат группы Ландау (Е.М. Лифшиц, И.М. Халатников, С.П.Дьяков, Н.Н. Мейман.) по расчету «коэффициента полезного действия» атомной и водородной бомб. Хотя сам Ландау не любил эту работу и не хотел ею заниматься, но с гордостью носил звезду Героя Социалистического Труда, которой был награжден именно за указанное достижение. (И правильно делал. По существу он получил ее от имени двух сотен миллионов сограждан, которые не хотели бы оказаться под американскими бомбами, как японцы, напавшие на США, как северные вьетнамцы, напавшие на южных вьетнамцев, как югославы, ни на какую страну не нападавшие.)

17. И, наконец, полушутя-полусерьезно обсудим возможность размещения на мраморной доске почета, в последнем пункте, формулы математической «игры Ландау», которая стала популярной лишь примерно с 2000 года. В отличие от научных достижений Ландау, доступных очень узкому кругу физиков-теоретиков, и — только опосредованно через них — применяемых на общее благо человечества, упомянутая развивающая игра доступна в принципе всем успевающим школьникам, начиная с последнего класса, — и, конечно, студентам инженерных и естественно-научных специальностей. Суть игры состоит в том, что нужно добиться равенства двух пар любых двузначных чисел, вписывая перед ними и между сколько угодно любых знаков математических действий или элементарных  {197}  функций, но не цифр! Для заинтересованных читателей в Приложении помещены полные правила игры Ландау, а также варианты общего ее решения и множество самых разнообразных, часто очень остроумных частных решений, которые читатели прислали в редакцию журнала «Наука и жизнь».

Игра становится все более массовой. Она — потенциально мощный источник задач для математических олимпиад и различных тестов. Профессор М.И. Каганов даже написал мне, что он опасается, как бы в памяти о Ландау в следующих поколениях не осталась лишь эта игра. Такие опасения, конечно, неоправданны. Естественно, что останутся именные теории, эффекты и формулы Ландау. Но столь же несомненно, что останется и замечательная игра Ландау. Писать ее формулу на одной доске с формулами высокой науки, наверное, было бы перебором. Но доставшаяся нам в наследство от Ландау остроумная игрушка (вроде созданного позже кубика Рубика), наверное, неповторима. Так же, как неповторимы художественные продукты — в отличие от научных достижений, к которым приходят с неизбежностью и часто почти одновременно различные авторы.

5.2. Ошибался ли Ландау?

Среди шахматистов популярна книга Э.Медниса «Как побеждали Бобби Фишера» (М., 1981, пер. с англ.). Сверхгений шахмат с трагической судьбой, не имевший себе равных в истории этой игры и ушедший непобежденным, тоже проигрывал, хотя и очень редко. Причем бывало — не слишком известным гроссмейстерам. В  {198}  чем-то, мне кажется, Ландау схож с Фишером. Так же практически непобедим в профессиональных схватках, так же почитаем как гений и своей науке — и так же необычен в повседневной жизни и поступках. Они оба неожиданно и драматически ушли из профессиональной жизни, не успев состариться. Известно, что сокрушающей силой Фишера была его позиционная игра. Он обычно не стремился к усложненным, азартным построениям, присущим комбинационному стилю игры, хуже поддающейся расчету. В такой игре он был несколько менее силен. И если противнику удавалось создать головоломные позиции на доске — чего Фишер стремился не допустить и что случалось очень редко — то Фишер мог проиграть.

Так же и Ландау всегда стремился, по его словам, «тривиализовать проблему». Почти не было прямых расчетных ошибок в его формулах и теориях, что уже удивительно. Но, конечно, были просчеты и концептуальные недооценки даже у Ландау. Небезынтересно и весьма поучительно было бы их собрать в одном месте (наподобие упомянутой книги о Фишере) и проанализировать. По-видимому, лучше всего это было бы сделать коллективу теоретиков, с охватом всего диапазона теоретической физики. Такой труд наверняка стал бы полезным для изучения молодыми физиками-теоретиками. Мне известна лишь одна небольшая заметка на эту тему: «Как Ландау ошибался. Мешал ли он “сотворить великое”?» [Гинзбург, 2003. С. 290—295]. В ней в основном разбираются вопросы, касающиеся сверхпроводимости (см. выше об уравнении Гинзбурга—Ландау). В частности, указывается на одну из давних (1933 г.) ошибочных статей Ландау о гипотезе сверхпроводимости, связанной со спонтанными токами. В ней В.Л. Гинзбург находит один поучительный момент. В указанной заметке им рассматривается также психологическая проблема соавторства Ландау с авторами, которых он консультировал. Эта заметка на пяти страницах и сообщила тот импульс, который привел к нижеследующему подразделу — компиляции «ошибок Ландау», о которых порознь говорится в различных литературных источниках.

Понятно, что неуместной может выглядеть попытка непрофессионала писать об ошибках гения. Но не автор  {199}  книги их квалифицирует как ошибки, он их только собрал и сопроводил комментариями профессионалов. О степени удачности-неудачности этой компиляции судить, конечно, читателям физикам. Возможно, кто-то из них захочет сам обратиться к данной теме и сделает это лучше, написав аналитический обзор — наподобие книги о Фишере. Но пока этого не произошло, приглашаю взглянуть на то, что получилось.

Источниками первичной информации послужили, главным образом, книги Э.Л. Андроникашвили [1980], В.Л. Гинзбурга [1995, 2003], сборники «Воспоминания о Л.Д.Ландау» [1988] и «Воспоминания об академике А.Б. Мигдале» [2003]. Кроме того, большую помощь в разъяснении многих затронутых вопросов мне оказали физики-теоретики, перечисленные в авторском предисловии к этой книге.

Уравнение волн в плазме

В

от уже более 60 лет в истории физики бушуют вихри вокруг вклада Л.Д. Ландау в кинетическую теорию плазмы. Дело в том, что в конце 1930-х гг. важнейший вклад в кинетическую теорию плазмы внес также Анатолий Андреевич Власов, который сформулировал уравнение, похожее внешне на уравнение Ландау, но с принципиально другой физической трактовкой входящих в него электромагнитных полей и их взаимодействия с электронами плазмы.

Как говорится в статье А.Ф. Александрова и А.А. Рухадзе [1997], «в 1938 г была опубликована основополагающая работа А.А. Власова «О вибрационных свойствах электронного газа» <ЖЭТФ. 1938, т.8. с.291>, в которой было получено кинетическое уравнение для плазмы в первом основном приближении по кулоновскому взаимодействию — приближении взаимодействия через самосогласованное поле.¹ Это  {200}  уравнение получило название уравнения Власова. Хотя в то время оно было не достаточно строго обосновано, но именно полученные с помощью этого уравнения <...> результаты составили основу современной кинетической теории плазмы. Строгое обоснование уравнения Власова было дано в 1946 г. в монографии Н.Н. Боголюбова «Проблемы динамической теории в статистической физике» <...> Н.Н. Боголюбовым было обосновано не только уравнение Власова как основное приближение для газа кулоновски взаимодействующих частиц, но также показано, что интеграл столкновений Ландау учитывает следующий порядок по кулоновскому взаимодействию частиц в плазме. Уравнение Власова, дополненное интегралом столкновений Ландау, образует общее кинетическое уравнение для плазмы, которое следовало бы назвать уравнением Власова—Ландау. Таким образом, творцами кинетической теории плазмы следует считать А.А. Власова и Л.Д. Ландау. <...> А.А. Власов писал: «Метод кинетического уравнения, учитывающий только парное взаимодействие — взаимодействие посредством удара <речь идет об интеграле столкновений Ландау> для системы заряженных частиц является аппроксимацией, строго говоря, неудовлетворительной. В теории таких совокупностей существенную роль должны играть силы взаимодействия и на далеких дистанциях, а следовательно, система заряженных частиц есть по существу не газ, а своеобразная система, стянутая далекими силами. <...> внутри радиуса действия сил находится одновременно много частиц. <...> Это и натолкнуло А.А. Власова на мысль ввести подобное взаимодействие данной частицы одновременно со всеми частицами плазмы посредством создаваемых ими электромагнитных нолей как главное взаимодействие. Парные же взаимодействия должны учитываться как малые поправки» [Александров, Рухадзе, 1997].

Последней статье довольно резко оппонирует В.Л. Гинзбург. Детальный анализ причин оппозиции на линии Рухадзе—Гинзбург, лежит, как мне кажется, не только в исторической плоскости, но и в по-разному воспринимаемых авторами реалиях дней нынешних. Их анализ увел бы  {201}  нас далеко в сторону от ландауской темы. Но, главное, насколько я смог понять, прочтя соответствующие статьи [Гинзбург и др., 1946; Александров, Рухадзе, 1997; Гинзбург, 2000], их авторы почти не расходятся по существу в своих оценках вкладов как Ландау, так и Власова в кинетическую теорию плазмы. Так, В.Л. Гинзбург пишет: «Нисколько не умаляя заслуги Власова, применившего такое самосогласованное приближение, я не вижу разумных оснований для подобного словоупотребления. <...> Но, разумеется, вопрос о терминологии не имеет особого значения, и когда говорят «уравнение Власова» — физики понимают, о чем идет речь, а по сути дела только это и важно. <...> В целом работы Ландау <ссылки на статьи 1936 и 1946 гг.> и Власова <ссылка на статью 1938 г.> заслуживают высокой оценки. <...> Тот факт, что Власов не понял и не учел возможности бесстолкновительного затухания волн, является, конечно, существенным недостатком его работы. В свою очередь Ландау далеко не исчерпал вопрос о бесстолкновительном затухании. Такой ситуации нельзя удивляться, нетривиальные научные работы, как правило, развиваются и уточняются».

Чтобы была понятнее сложная физическая сущность рассматриваемых явлений, предоставим слово для научно-популярного комментария другу Ландау профессору А.И. Ахиезеру.

«В <разреженной> плазме столкновения частиц очень редки, поэтому исходным математическим уравнением, описывающим свойства такой плазмы, является кинетическое уравнение без столкновений, но с учетом так называемого самосогласованного ноля частиц. Эго уравнение было впервые установлено А.А. Власовым и получило затем название “уравнение Власова”. Для плазмы оно играет важнейшую роль <...>. Ландау подверг сомнению главный результат Власова в теории бесстолкновительной плазмы — закон дисперсии ленгмюровских волн. От критического ума Ландау не ускользнуло то, что Власов беззаботно произвел деление на нуль, что, как говорил Ландау, является “безнравственным”. Ландау показал, как следует обойти этот нуль в  {202}  знаменателе, или, как говорят математики, обойти полюс. Но при этом он пришел к потрясающему выводу: результат Власова в основном правилен там, где речь идет о законе дисперсии, но волны Ленгмюра не будут затухающими, а будут слегка затухать, и Ландау вычислил это затухание. Ныне оно называется затуханием Ландау и играет важнейшую роль во всех плазменных процессах. <...>. После <...> было показано, что это затухание обусловлено резонансным взаимодействием электронов с самосогласованным полем волны» [Воспоминания..., 1988. С. 62].

Итак, Власов проглядел эффект затухания волн при выполнении условий своего уравнения и, более того, отрицал его в течение всей своей жизни [Рухадзе, 2003; 2005], потому что, действительно, существуют некоторые условия, при которых затухание Ландау в плазме отсутствует. Но ведь и Ландау, как пишет Рухадзе, «в своей работе 1936 г. проглядел возможность применить к рассматриваемой им задаче метод самосогласованного поля, примененный Власовым».

А теперь несколько слов об общечеловеческих причинах конфликта между Ландау и Власовым, резко усиливавших отрицательный эффект досады у обоих, связанный с обоюдными промахами. В.Л.Гинзбург пишет, что «... в 1943 г. <...> на физфаке решили избавиться от неудобного им Тамма и выбрали на его место также подавшего на заведование кафедрой Власова. Это говорит о многом, ведь Власов был, формально говоря, учеником Тамма» [Гинзбург, 2003]. Затем из МГУ были уволены И.Е. Тамм, В.А. Фок, Л.Д. Ландау и М.А. Леонтович. В МГУ остались лишь два теоретика, широко известных международному сообществу, — Д.Д. Иваненко и А.А. Власов. Во время острого противостояния академических и университетских физиков в 1948-1955 гг. Власов находился в числе последних. Иваненко был главным застрельщиком, активно громил противников, требовал их голов. Власов сам не был агрессивен, погромщиком не выступал. Но он был своего рода знаменем университетских физиков (см. в главе 1. а  {203}  также в книге А.С. Сонина [1994]). Эти события и крайне отрицательное отношение Ландау к Власову привели к стойкому игнорированию имени и заслуг последнего со стороны научной школы Ландау.

Перескажу теперь любопытный старый эпизод, в котором участвовал сам.

В 1964 г. на физфак МГУ в аспирантуру к А.А.Власову поступил аспирант-теоретик из Югославии Божидар Милич. Проработав около года, он разочаровался в плодотворности своего руководителя и стал искать новых научных контактов. Поскольку я был с ним дружен, то спросил совета у Е.М. Лифшица. Тот довольно резко отозвался о Власове, но не стал отвечать на мой вопрос: «Разве уравнение Власова ошибочно, и почему тогда его знают под этим именем во всем мире?» Он просто махнул рукой, сказав, что говорить на эту тему не хочет, а вот Миличу, действительно, следовало бы уйти от Власова и обратиться к Ю.Л. Климонтовичу или А.А. Рухадзе, лучшим теоретикам в Москве по плазме. (Действительно, профессор Рухадзе в дальнейшем стал научным руководителем Б.Милича, тот успешно защитил диссертацию и стал впоследствии профессором Белградского университета.) Мой разговор с Е.М. Лифшицем происходил дома за столом в присутствии тогдашнего неоднократного нашего гостя Ю.М. Кагана (он тогда выдвигался в член-корры АН СССР, вскоре стал таковым, а позже был выбран в академики и к нам в гости уже не ходил). Юрий Моисеевич ответил, как я помню почти дословно, так: «Видите ли, уравнение, о котором Вы говорите, действительно, было предложено Власовым. Оно не ошибочное, но представляет собой частный случай более общего уравнения, которое вывел еще раньше Дау. Самостоятельной роли оно практически не играет. Поэтому многие физики не считают нужным называть его как-то особо. Но на физфаке МГУ, в окружении самого Власова или еще иногда в иностранных журналах этот частный случай все равно именуют по старинке “уравнением Власова”».

Основное состояние гелия-II

В

этой проблеме проявилось острое противоборство двух сильнейших школ — Л.Д. Ландау и Н.Н. Боголюбова. Упрощенное конфликтологическое описание проблемы привожу, в основном следуя изложению Элевтера Луарсабовича Андроникашвили (1910—199?). Это грузинский академик, выдающийся физик-экспериментатор, опытным путем измеривший ключевые свойства сверхтекучего гелия, такие как отношение плотностей нормальной и сверхтекучей компонент, вязкость той и другой в широком и труднодостижимом интервале низких температур. Он многие годы работал рядом с Ландау как экспериментатор, они считались друзьями и обсуждали почти любые вопросы физики и жизни. Андроникашвили много места посвятил Ландау в своих мемуарах [1980] (см. также его статью в академических «Воспоминаниях...» [1988]).

Вот что Андроникашвили пишет в своей книге: «Историю этого вопроса мне напомнил Дмитрий Николаевич Зубарев, профессор теоретической физики и ученик Н.Н. Боголюбова. “<...> в 1946 году, когда отделение физико-математических наук (АН СССР) было еще единым, Николай Николаевич выступил на одном из его заседаний с докладом о сверхтекучести Бозе-газа с наличием сил отталкивания между атомами. Потом выступил Лев Давидович и разругал всю теорию, как не имеющую отношения к делу. Тогда слово взял кто-то из физиков-теоретиков старшего поколения и заявил, что «вот-де как плохо когда математики <Н.Н. Боголюбов был тогда прежде всего математиком. — Прим. Б.Г.> берутся за решение физических проблем, в особенности, если они молодые люди». Николай Николаевич был так расстроен, что хотел бросить заниматься этой проблемой, но его работа успела произвести очень глубокое впечатление на некоторых крупнейших ученых мира».

В ответ Андроникашвили замечает: «Вы ведь знаете, Дау был совершенно опьянен эстетикой своей теории сверхтекучести. И не мог воспринимать ничего другого не по соображениям  {205}  логики, а из-за ощущения красоты и законченности того, что он сделал. <...> Неестественен, или вернее, сверхъестественен тот гипноз, под которым находились сторонники Ландау, на долгое время лишившиеся способности воспринимать что-либо отличное от теории Дау». Напомним, что то же самое подтверждает А.А. Абрикосов в российском телефильме о нем: «У нас тогда существовал такой дух, что, мол, всё, что сделано по гелию в каком-нибудь другом месте, а не в ландауской группе, это всё вранье» (см. также подраздел «А.А.Абрикосов» в Гл. 6).

Далее Андроникашвили поясняет: «Ландау, отталкиваясь от открытия Капицы, построил теорию нормальной компоненты гелия-II. Он всесторонне рассмотрел поведение тепловых возбуждений — ротонов и фононов, однако он получил форму энергетического спектра этих тепловых возбуждений не из априорных суждений, а из полуэмпирических данных. Величайшим достижением Ландау как теоретика <...> является то, что он абстрагировался от свойств и поведения сверхтекучей компоненты и хорошо сделал: только так и мог он в свое время построить теорию гелия-II. Но кроме нормальной компоненты, есть еще и сверхтекучая! Как быть с ней? И вот, еще в 1946 году Боголюбов рассмотрел поведение при низких температурах некой идеальной системы, называемой Бозе-газом.¹ Между частицами этой системы Боголюбов ввел слабое отталкивание. И что же? Боголюбов получил, что такой Бозе-газ будет обладать сверхтекучестью. Но не только это обнаружил Боголюбов, решая свои уравнения. Он показал, что нулевым импульсом даже при нулевой температуре обладают далеко не все атомы, а только <...> небольшая их часть. Эта часть получила название Бозе-конденсата. Но тем не менее при абсолютном нуле сверхтекучая компонента включает в свой состав все атомы гелия: и те, которые образуют Боле-конденсат с импульсами, равными нулю, и те, которые не входят в Бозе-конденсат, импульсы которых отличны от  {206}  нуля и которые, следовательно, двигаются несмотря на абсолютный нуль, по сосуду, в который заключен этот идеальный газ. И не только в этом заслуга Николая Николаевича. Его заслуга еще и в том, что он для вычисления макроскопического состояния гелия при абсолютном нуле широко пользовался волновой функцией, описывающей поведение не отдельных атомов, а всей системы в целом. <...> С тех пор <книга Андроникашвили вышла в 1980 г. — Прим Б.Г.> этой проблемой <...> занимались многие ученые, такие как Янг, Ли, Онсагер, Фейнман. А по существу, в главном, наиболее принципиальном, сдвига нет. И никто не может сказать об основном состоянии гелия, т.е. о состоянии его сверхтекучей компоненты больше, чем сказал на эту тему много лет назад наш советский ученый Боголюбов. Уточнились только цифры, определяющие плотность конденсата <...>. Но проверить его теорию не так-то легко».

В заключение этой темы Андроникашвили рассказывает, что в 1970-х годах американские теоретики Хоенберг и Плацман предложили схему эксперимента, который потом осуществили канадские физики Вудс и Коули, применив облучение гелия-II нейтронами. По поглощению нейтронов они вычислили, что «7% всех атомов живут неподвижно. Остальные же 93%, несмотря на то, что температура близка к абсолютному нулю, двигаются весьма интенсивно; силы отталкивания, о которых догадался Боголюбов, «выдавливают» их из «конденсата», не дают им оставаться неподвижными». О небезупречном отношении Ландау к теории Боголюбова пишет и авторитетнейший физик-теоретик Я.Б. Зельдович [Воспоминания..., 1988. С. 129]. Он был свидетелем дискуссии на эту тему, развернувшейся на семинаре Ландау в 1950-х годах.

Что можно сказать о человеческих взаимоотношениях двух выдающихся школ советских физиков-теоретиков: школы Ландау и школы Боголюбова? Их враждебность друг к другу не скрывалась. Об этом написано в ряде мемуарных книг — у Андроникашвили, Рухадзе, Каганова и т.д. Физики из ближайшего окружения Ландау нечасто ходили на семинары друг к другу. Однако это не относится к тем. кто был от Ландау  {207}  более независим, например, к И.М. Лифшицу, Я.Б. Зельдовичу, А.Б, Мигдалу, А.С. Компанейцу. Естественно, что были и добрые взаимоотношения между отдельными физиками этих школ. Так, ученик Ландау профессор Я.А. Смородинский успешно работал в Дубне, которая «контролировалась» И.Н. Боголюбовым, с 1965 года директором Объединенного института ядерных исследований. Прекрасные отношения сложились между профессором МГУ В.Л. Бонч-Бруевичем и Е.М. Лифшицем

На взаимоотношения двух лидеров школ проливает свет следующий фрагмент из воспоминаний М.И. Каганова. [1998, С. 323]:

«Н.Н. Боголюбов построил свой вариант теории на основании короткой статьи Купера в Phys. Rev. Lett. Надо признаться, что никто в СССР, кроме Н.Н., не обратил внимания на статью Купера. Когда Н.Н. докладывал <на семинаре Ландау>, Дау это четко подчеркнул. Однако потом выяснилось, что Боголюбова опередили Бардин, Купер и Шрифер. Это изменило оценку Ландау роли работы Боголюбова (Ландау очень строго относился к вопросу о приоритете) и послужило резкому ухудшению их и без того плохих отношений. Как-то на мой вопрос, почему бы не наладить отношения с Н.Н., Дау ответил: “Единственное, что удовлетворило бы Боголюбова, — это моя смерть. А умирать мне не хочется”. У гроба Ландау выступал и Н.Н. Боголюбов».

Иногда между двумя школами возникали трения из-за проблем с напечатанием каких-то определенных статей в журналах, например, в ЖЭТФ, полученных от учеников Боголюбова. ЖЭТФ тогда работал под руководством П.Л. Капицы и Е.М. Лифшица, он даже находился в здании Института физпроблем, и в этом ведущем физическом журнале СССР доминировала школа Ландау (в части теорфизики). Возможно, работы боголюбовцев получали более критические рецензии теоретиков, которым редколлегия направляла их на отзыв. Однако, как я знаю, Е.М. Лифшиц в подобных случаях стремился посылать статьи, пришедшие из противоположного лагеря, нейтралам, например, в ФИАН, ИТЭФ.  {208}  Однажды осенью 1959 г. я случайно присутствовал при разговоре Л.Д. Ландау с Е.М. Лифшицем, в котором Ландау рассказывал о встрече в Дубне с Н.Н. Боголюбовым. Две фразы Ландау мне запомнились дословно: «Все было нормально. Он мне сказал, что очень ценит мои работы. Я ему сказал, что тоже ценю его работы».

Действительно, друг Ландау профессор А.И. Ахиезер подтверждает: «Ландау всегда <Так ли? А только что приведенный пример уравнения Власова? — Б.Г.> отдавал должное чужим работам. Например, к крупнейшим достижениям теоретической физики он относил работы <...>. Н.Н. Боголюбова по теории неидеального бозе-газа» [Воспоминания..., 1988. С. 66].

Квантовые вихри в гелии-II

И

стория пересказывается целиком со слов Э.Л. Андроникашвили [1980, тема «Творческие разногласия». С. 165—169]. Автор описывает поставленные им опыты с вращающимся стаканом, содержащим гелий, охлажденный до окрестностей лямбда-точки, в которой гелий-I переходит в гелий-II.

«Сила тяжести здесь действует и на нормальную компоненту и на сверхтекучую, т.е. на всю массу гелия-II, тогда как центробежная сила должна действовать только на вращающуюся нормальную компоненту и не должна действовать на неподвижную сверхтекучую компоненту. Поэтому глубина мениска гелия-II должна была бы быть пропорциональной роэн <так произносится обозначение плотности “ро” нормальной компоненты. — Прим. Б.Г.>. Естественно, что коль скоро роэн зависит от температуры, то и высота мениска должна была бы зависеть от температуры. <...> приступил к  {210}  эксперименту. О ужас! Искомого эффекта нет <...>. Гелий-II вращается как самая обыкновенная жидкость, глубина мениска не отличается от глубины мениска воды масла, ртути <...>. Разве только образуется маленький конус у оси вращения под поверхностью параболического мениска. <...>

— Ты наблюдаешь что-то не то — заключил Ландау. — Это, наверное, какие-то нестационарности режима вращения.

— Да что вы, Дау, помилуйте! Вы же видите, что прибор вращается идеально, — взмолился я.

— Ну хоть чем-то должен мениск гелия-II отличаться от мениска обыкновенной жидкости?

— Он и отличается: при больших скоростях у него на верхушке параболоида образуется небольшое коническое углубление.

— Эге! — обрадовался Ландау. — Этим ты меня только убеждаешь в том, что наблюдаешь какие-то нестационарности. Ну посудите сами: откуда бы на параболоиде образоваться еще и конусу? Уверяю вас, закончил Ландау свою речь, обращаясь ко всем — этот опыт никуда не годится и, что главное, он ровно ни о чем не говорит.

Между тем опыты продолжаются. <...> Теперь изучается не зависимость глубины мениска от скорости вращения, как в только что забракованных экспериментах, а поведение жидкого гелия, находящегося в состоянии вращения при прохождении через лямбда-точку. Вращался, например, гелий-I, а его охлаждали, и он, не прекращая вращения, стал гелием-II. <...> вдруг вижу, что внутри моего гелия при приближении к лямбда-точке со стороны высоких температур произошла какая-то революция, <...> сквозь весь столб вращающейся жидкости прошел толстый вихрь до дна. Внутри вращающегося гелия образовалась толстая полая ось. Потом, по мере охлаждения, эта полая ось начала затягиваться снизу, укорачиваясь, и, достигнув мениска, сформировала конус на вершине параболоида свободной поверхности жидкости.

Через четыре года тот же Дау встретит меня в коридоре института и бросит фразу: “А твой опыт с вращение повторил в Кембридже некто Осборн и, представь себе, получил  {211}  такие же результаты, хотя я продолжаю не верить им”. А еще через три года он и Лифшиц напишут статью, в которой они постараются построить теорию вращения гелия-II на основе поруганных ими экспериментов. Но будет поздно <...>. Теория будет построена другим! Ее построит Фейнман! <...> А пока Ландау и компания отмахиваются от всего, что связано с вращением и отказываются признать за этим экспериментом права гражданства».

А.А. Абрикосов рассказывает, что Ландау забраковал его идею о квантовых вихрях в сверхтекучем гелии, которая появилась у него раньше, чем у Фейнмана. Если бы Абрикосов поделился ею с Андроникашвили, возможно, они оба укрепили бы друг друга в реальности вихрей и сделали это открытие раньше, чем американец. И к тому же у Абрикосова полнился бы свидетель его приоритета. Но об этом речь пойдет ниже, в Главе 6, в подразделе «А.А. Абрикосов».

«Термодинамика необратимых процессов есть необратимая глупость»

— «так говорил Ландау, не желая вдуматься в смысл тех понятий, за которые несколькими годами позже была присуждена Нобелевская премия. Такая же ошибка была совершена им, когда в науку вошло новое понятие “плазма”. “Есть три состояния веществ: твердое тело, жидкость и газ, и никакого четвертого состояния нет и быть не может”, — говаривал Дау. Он был, несомненно, скован устоявшимися понятиями классической и квантовой физики и не очень-то верил, что природа может на каких-то участках отклониться от этих законов. И только в том случае, когда стенку, отделяющую известное от неизвестного, он рушил сам, то на участке прорыва он выходил на интеллектуальный простор. И тогда делал чудеса». Приведенная цитата — заключительная часть из статьи Э.Л. Андроникашвили в книге «Воспоминания...» [1988, С. 44].

Вспоминаю, как в 1979 г., после выхода долгожданного X тома Курса «Физическая кинетика», я обсуждал это событие с одним из своих сокурсников В.Ю. Зицерманом,  {212}  специалистом в области расчетов неравновесных термодинамических процессов, работающим в Институте физики высоких температур АН СССР. Он высказал мнение, что недостаток книги — отсутствие в ней следов всемирно признаваемой теории, связанной с именем Нобелевского лауреата Ильи Пригожина. (Речь по существу — о том же, что и у Андроникашвили.) Я пересказал это мнение Е.М. Лифшицу. Он отреагировал неожиданно резко. «Дау всегда считал, что Пригожин — нуль, полный нуль! А вот кто действительно заложил основы того, о чем вы говорите, так это Л.Онсагер. И как раз мы с Дау были среди первых, кто оценили теорему Онсагера, и включили параграф о его кинетических коэффициентах в наш Курс. И мы всегда ссылаемся на Онсагера, а Пригожин здесь не при чем.

Замечу, что, как-то при поездке в Брюсселе Е.М. побывал в гостях у Пригожина. Я сам видел слайды, снятые в доме у последнего.

По мнению А.А. Рухадзе, высказанному мне по этому вопросу, логика Ландау не допускала того, что из хаоса может возникнуть порядок. А еще более жестко выразился Э.Л. Андроникашвили, слова которого приведены чуть выше.

Нарушение закона сохранения четности

Р

ечь пойдет об истории одного из крупнейших открытий в физике элементарных частиц, удостоенного Нобелевской премии. В нашей книге материалы по этой проблеме состоят из двух частей: первая из них основана на рассказе И.С. Шапиро (1), вторая — на рассказе Б.Л. Иоффе (2).

Вот что говорится в личном письме члена-корреспондента АН СССР И.С.Шапиро (1918—1991) Е.М.Лифшицу; письмо почти идентично тексту, имеющемуся в книге [Воспоминания..., 1988. С. 286]:

(1) «В начале 1956 г. я намеревался обсудить с Ландау одну свою работу. В ней так называемая тау-тета-загадка объяснялась несохранением четности в слабых взаимодействиях.  {213}  Почти все <...> теоретики, с которыми я пытался беседовать на эту тему, сомневались в самой возможности несохранения четности при сохранении углового момента <...>. Поэтому разговор с Ландау я начал с того, что спросил Л.Д., связано ли, по его мнению, сохранение четности с сохранением углового момента. Он сразу ответил вполне определенно — нет не связано — и пояснил <...>: как бы ни кувыркался акробат, сердце у него все равно останется слева; из вращений нельзя сделать отражений и поэтому из вращательной симметрии не следует симметрия зеркальная. Однако идея несохранения четности была ему тогда несимпатична. “В принципе это не невозможно, но такой скособоченный мир был бы мне настолько противен, что думать об этом не хочется”. <...> По-видимому, именно эта неприязнь к “скособоченному миру” впоследствии стимулировала его активность, породившую идею сохранения СР-четности. <...>. Моя работа осталась неопубликованной потому, что я не понимал, каким образом в евклидовом пространстве возникает физическая асимметрия левого и правого. Разумеется, об оптически активных средах я размышлял, но там наряду с левым изомером всегда существовал и правый, в случае же частиц ничего подобного известно не было». С другой стороны, в безошибочности моих конкретных расчетов я был совершенно уверен. — они были просты, а их результаты — физически прозрачны. Добавлю к сказанному, что в объяснение “tau-teta-загадки” существованием вырожденной по четности пары частиц я с самого начала не верил.

Все эти сомнения были довольно мучительны и они-то и удерживали меня от направления статьи в журнал. Ландау здесь абсолютно не при чем. Конечно, если бы ему идея понравилась, я бы, вероятно, опубликовал статью, несмотря на все свои сомнения, которые можно было бы специально оговорить. Но работа не была напечатана не потому, что кто-то помешал, а потому, что я сам не был до конца убежден в ее физической правомерности».

И.С. Шапиро. 8 октября 1979 г.  {214} 

Далее приводим выдержки из письма Е.М. Лифшицу чешского физика-теоретика Франтишека Яноуха, выступавшего с лекциями о Ландау [Яноух, 1979, цит. по: Горелик, Интернет, 2005]¹:

«Случай профессора И.С. Шапиро более сложен <по сравнению с «абрикосовскими вихрями»>, и его стоит прокомментировать более детально. В 1949-54 я учился в Ленинградском университете, а с 1955 года был аспирантом Московского университета, моим руководителем был И.С. Шапиро. Историю московского открытия несохранения четности, которую я кратко изложил в лекции о Ландау, я узнал от Шапиро и его сотрудников. У меня не было причин сомневаться в этой истории, поскольку я видел готовую для публикации рукопись Шапиро, которая, как я узнал недавно, все еще хранится в архивах Института теоретической и экспериментальной физики в Москве. Я вполне могу понять сомнения и колебания, которые могли быть у профессора Шапиро, когда он предлагал столь сильное и глубокое изменение в нашем понимании законов и процессов микромира.

Неписанным законом для всех членов группы Ландау было сообщать Дау все важные результаты и идеи и обсуждать их с ним. Это сделал и И.С. Шапиро. В той конкретной ситуации, которая существовала в СССР в середине 50-х годов, отрицательное отношение Ландау означало гораздо больше, чем просто мнение лидера теоретической группы. <...>. Негативное отношение Ландау к работе Шапиро делало, поэтому, для него фактически невозможным опубликование своей полностью подготовленной для печати статьи. Единственное, что он мог сделать, — и сделал — было рассказать о его идеях и вычислениях на семинаре в Институте Теоретической и  {215}  Экспериментальной физики, к архивам которого должны будут обратиться будущие историки современной физики.

Вскоре после того, как первые слухи о статье Ли и Янга и о эксперименте By достигли (с большой задержкой) Москвы, Шапиро в январе 1957 года на Всесоюзной конференции по ядерной спектроскопии в Ленинграде представил очень глубокий и детально разработанный обзор несохранения четности в слабых взаимодействиях (“О несохранении четности в бета-распаде”), который был опубликован уже в мартовском выпуске “Успехов физических наук” (1957, т. 51, с. 313) и который совершенно ясно свидетельствует, что Шапиро занимался нарушением четности в течении длительного времени и был хорошо знаком с проблемой.

В обсуждении после моего доклада в ЦЕРНе один из слушателей сообщил о факте, который указывает, что Ландау вероятно испытывал угрызения совести по отношению И.С. Шапиро. Вскоре после того, как новость о нарушении четности достигла Москвы, Ландау позвонил Шапиро и спросил, что он сделал со своей статьей о нарушении четности. Шапиро якобы грустно ответил, что после отрицательной реакции Ландау он оставил свою рукопись в ящике стола.

Эпизод о несохранении четности я упомянул в своей лекции о Ландау не для того, чтобы приуменьшить заслуги и значение Ландау. Я просто хотел представить более реалистический портрет Ландау: 100%-положительные или 100%-отрицательные герои существуют только в плохих фильмах. В жизни это не так: даже на Солнце имеются пятна. Помимо этого, у меня было и остается мнение, что правдивая и полная история открытия нарушения четности в слабых взаимодействиях слишком важна, чтобы скрывать ее от международного сообщества физиков. И я очень рад, что моя лекция привела к публикации собственного рассказа профессора Шапиро об этом случае, даже если его письмо кажется мне — по вполне понятным причинам — слишком скромным.

Франтишек Яноух»

В 2004 г. Г.Горелик обратился за дальнейшим разъяснением  {216}  к Яноуху и Л.П. Питаевскому. Приводим выдержку из ответа Яноуха и полный текст ответа Питаевского, опубликованные в Интернете.

Ф. Яноух: «<...> в январе 1988 г. я встретился снова с И.С. Шапиро <—> о чем свидетельствует запись в моем дневнике:

“Визит к И.С. Шапиро. <...> Он благодарит меня за то, что я опубликовал историю его статьи относительно несохранения четности — теперь люди знают и говорят об этом. Моя версия правильна. Он также согласен с тем, чтобы я опубликовал книжку с документами об этом деле.... “

Запись в дневнике не оставляет никаких сомнений в том, как на самом деле обстояли дела и иллюстрирует положение в советской физике в эти годы. Очевидно, что Шапиро заставили написать опубликованное выше заявление [пояснение, включенное в первое письмо Е.М. Лифшица 1979 года. — Г.Г.] — не знаю лишь, был ли это сам Е.М. Лифшиц, или же другие «компетентные» органы.

Что касается его воспоминаний о Ландау, вышедших в 1988 г., они, очевидно, были написаны значительно раньше, до перестройки, и Шапиро не рискнул написать правду. Ведь вплоть до 1987 г. его все еще не пускали в командировки на Запад...

Франтишек Яноух, 28.10.2004

Л.П. Питаевский: Комментарий 2005 года

«Идея, что мнение Ландау фактически запретило публикацию Шапиро — нелепа. Лифшиц никогда не использовал Ландау как рецензента, и Ландау, который и опубликованных-то статей обычно не читан, рецензентом быть бы не согласился. Система прохождения статей в ЖЭТФе была строго установлена Капицей и основана на рецензировании. Ландау к ней отношения не имел, и Лифшиц не стал бы менять ее для статьи Шапиро, к которому он, кстати, очень хорошо относился. Да и зачем?

Невозможно даже вообразить себе, что Лифшиц сказал бы на Бюро Редколлегии, что статью не нужно печатать  {217}  потому, что она не нравится Ландау¹. А если бы сказал, это только побудило бы Капицу отнестись к статье внимательно. Еще бы — с самим Ландау спорит!

Цитата [приводимая И.С Шапиро]: “Это возможно, но такой скособоченный мир был бы противен”, несомненно, подлинная. Ландау любил повторять удачные выражения. Я, конечно, не был при разговоре с Шапиро, но я был на семинаре Ландау в период, когда Ландау верил в сохранение СР. При обсуждении какой-то статьи И.Я. Померанчук спросил: “Дау, ну а все-таки — а если окажется, что и СР не сохраняется?”

Ландау ответил: “Ох, Чук, не хотел бы я жить в таком кривом мире”, т. е. буквально то же самое (“скособоченном” — лучше, но мне запомнилось “кривом”).

Почему Шапиро не попытался опубликовать статью, не знаю. То, что такой мир был бы Ландау противен, мне не кажется достаточным основанием. Думаю, что Шапиро просто сам не вполне верил, что четность не сохраняется на самом деле. А Ли и Янг верили.

Хотел бы сделать одно общее замечание. По моему мнению, момент представления работы в печать очень важен для ученого. Отправляя статью в печать за своей подписью, человек принимает на себя ответственность за ее содержание — и отвечает за глупости и ошибки, которые, возможно, в ней есть. Нехорошо, когда автор говорит, например, что это его соавтор заврался в вычислениях. Но точно так же, НЕ ПОСЫЛАЯ статью в печать или отказываясь ее подписать, человек принимает на себя ответственность и не имеет права претендовать НИ НА ЧТО. Нехорошо, когда человек говорит: “Это, собственно была моя идея, но я не подписал статью из скромности”. Точно так же, если ты НЕ ПОСЛАЛ сделанную работу, ты и виноват, а не папа-мама, дядя-тетя или Ландау. Конечно, если важную статью отклонили — это другая история.

Яноух, видимо, полагает, что, так как Капица был стар и знаменит, он был в ЖЭТФе в роли “зиц-председателя”, а всё решал Лифшиц. Это совершенно не так. Капица относился к редакторству очень серьезно. Вопрос о  {218}  публикации или отклонении статьи решайся на Бюро Редколлегии, в которую постоянно входили Капица, Лифшиц и Леонтович. За редчайшими исключениями Бюро заседало под председательством Капицы в его кабинете. Лифшиц очень много занимался ЖЭТФом, бывал там ежедневно, но единолично вопрос о печатании статей не решал. Капица даже иногда лично разговаривал с авторами отклоненных статей.

Повторяю: идея, что Шапиро не мог напечатать статью без согласия Ландау — нелепость, не говоря о том, что тот вовсе и не сказал, что это печатать нельзя. Да Шапиро и не спрашивал.

Другое дело — сотрудники Теоротдела ИФП. Мы, действительно, не могли послать в журнал статью без согласия Ландау. Это была плата за счастье с ним работать. Но это была и обычная советская ситуация — Ландау, как зав. отделом, должен был официально направить статью в печать. Необычно то, что Ландау лично читал все статьи от первой до последней строчки в присутствии автора, причем по нескольку раз, добиваясь полной ясности изложения. Я, кстати, этого не знал и со своей первой работой подошел к Ландау в коридоре. Ландау удивился, но так как работа была очень короткая. — одобрил на ходу.

Добавлю, что после одобрения Ландау автор докладывал работу на Ученом Совете института в присутствии Капицы и работа направлялась в печать только после одобрения Советом. В срочных случаях Капица отправлял статью в печать до Совета, но потом она все равно докладывалась».[email Г.Горелику, 16 Feb 2005].

(2) Теперь приведу рассказ члена-корреспондента АН СССР (РАН) Б.Л. Иоффе об «<...> истории того, как Ландау открыл принцип комбинированной четности!

«В 1956 г., когда остро стоял вопрос о природе «загадки тета-тау», <...> Ландау и слышать не хотел об объяснении этого явления за счет несохранения четности и не желал даже обсуждать работу Ли и Янга. Его аргумент состоял в том, что  {219}  несохранение четности должно привести к анизотропии пространства» [Воспоминания о Л.Д. Ландау, 1988, с.133].

«А.П. Рудик и я решили вычислить еще какой-нибудь эффект на основе предположения о несохранении четности, помимо рассмотренных Ли и Янгом. Наш выбор пал на бета-гамма-корреляцию. Я сделал оценку и получил, что эффект должен быть большим. <...> Померанчук постановил: немедленно, в ближайшую среду <на семинаре>, работу надо рассказать Дау. В среду Дау сначала отказывался слушать: “Я не хочу слушать о несохранении четности. Это ерунда!” Чук его уговаривал: “Дау, потерпи 15 минут, послушай, что скажут молодые люди”. Скрепя сердце, Дау согласился. Я говорил недолго, вероятно, полчаса, Дау молчал, потом уехал. На следующий день утром мне позвонил Померанчук: “Дау решил проблему несохранения четности. Немедленно едем к нему”. К этому моменту обе работы Ландау — о сохранении комбинированной четности и о двухкомпонентном нейтрино — со всеми выкладками уже были сделаны. Наша статья и статьи Ландау были отправлены в печать до опытов By и др. <...> В Нобелевских лекциях Ли и Янг отметили наш приоритет в данном вопросе < речь идет о бета-распаде>. К сожалению, история создания работ Ландау по несохранению четности завершилась некрасивым эпизодом, о котором не хочется говорить. Но из песни слова не выкинешь. Буквально через несколько дней, после того как Ландау отправил свои статьи в ЖЭТФ, он дал интервью корреспонденту «Правды», которое тут же было опубликовано. В этом интервью Ландау рассказал о проблеме несохранения четности и о том, как он решил ее. О работе Ли и Янга не упоминалось (не говоря уж о нашей). Все теоретики ТТЛ были возмущены этим интервью. Берестецкий и Тер-Мартиросян поехали к Ландау и высказали ему всё, что они об этом думают. А результат их действий был таков: оба они были отлучены от семинара. Я своё мнение непосредственно Ландау не высказывал, но выражал его в разговорах с его сотрудниками, которые, по-видимому, и сообщили его Ландау. Меня Ландау наказал иначе: он вычеркнул мою фамилию из благодарности в своей статье,  {220}  оставив только Окуня и Рудика. Тут уже не выдержал Померанчук. Он поехал к Ландау и сказал ему (так мне рассказывал сам Чук): “Борис тебе всё объяснил про С, Р и Т. Без него твоя работа не была бы сделана, а ты вычеркиваешь его из благодарности! “ Не знаю, что ответил Ландау, но он пошел на компромисс — он восстановил мою фамилию в благодарности, но не по алфавиту, а второй» [Иоффе, с.20-22].

Изложив конспект двух параллельных историй, поставляю два вопроса, на которые у меня нет готового однозначного ответа: (1) Пересекались ли указанные исследования И.С.Шапиро и Б.Л. Иоффе, знали ли они о результатах и сомнениях друг друга, обсуждали ли их, ведь они работали в одном и том же институте ИТЭФ? Странно, что в своих рассказах они ничего не упоминают друг о друге. (2) Почему Ландау, согласившись с несохранением четности и доведя теорию до ума введением принципа комбинированной четности, не предложил соавторство ни И.С. Шапиро, ни Б.Л. Иоффе, ведь, судя по напечатанным их воспоминаниям, они проделали самую первую, самую необычную часть работы (четность нарушается) и подвели Ландау вплотную к второй части (выход из тупика— рассматривать нужно комбинированную четность?

Итак, теперь мы знаем, каковы могли быть «первотолчки», способствовавшие некоторым знаменитым открытиям Ландау. Открытиям как бы в одиночку, без соавторов, когда он сначала не признавал идею («чушь, ерунда!»), а затем становился ее первооткрывателем

Добавлю, что за открытие несохранения четности в слабых взаимодействиях, сделанное в 1956 г., американские китайцы Ли и Янг получили немедленно, в 1957 г. Нобелевскую премию. Но Ландау тогда премии не дали. Ее присудили пять лет спустя, сразу после автокатастрофы с ним, за теорию сверхтекучести, созданную гораздо раньше, за 15 лет до принципа комбинированной четности.

Единая теория поля

Н

ад единой теорией поля работал один из блистательных теоретиков, близкий друг Ландау — Ю.Б. Румер. Вот что рассказывает академик Е.Л. Фейнберг о приезде в Москву в середине 1950-х гг. Румера, ранее репрессированного и жившего после освобождения в Новосибирске. «Научное обсуждение работы Румера состоялось в помещении Института геофизики на В.Грузинской <...>. Это был важный момент в судьбе Румера. Теоретики высказались в том смысле, что в трудных поисках которые ведутся в теоретической физике, это направление, разработанное на очень высоком уровне, нельзя оставить без внимания, его необходимо поддержать, даже несмотря на то что нет никакой гарантии, что этот путь приведет к преодолению трудностей физики частиц. Ландау на обсуждение не пришел. Он не верил в этот путь, а говорить неправду, даже полуправду в научном обсуждении он органически не мог» [Воспоминания..., 1988. С. 266].

Но по этой же проблеме долгие годы работал и такой сверхгений, как Эйнштейн. В.Л. Гинзбург пишет, что на заседании Отделения физико-математических наук АН СССР (30 ноября 1955 г.), посвященном памяти Эйнштейна, «...заключительный доклад Ландау был посвящен <...> его жизни и работе. Доклад Ландау был впечатляющим, но, кроме такого общего воспоминания, запомнилось только одно — Ландау говорил о “трагедии Эйнштейна” в применении к последнему периоду его жизни, <...> о его научной трагедии. В чем видят эту “трагедию Эйнштейна"? Во-первых, он “не принял” квантовую механику, как считается, не понял ее. Во-вторых, он посвятил долголетние усилия созданию единой теории поля, причем в этом не преуспел. Я не согласен с подобными заключениями и не считаю, что была какая-то “научная трагедия”. Проще обстоит дело с единой теорией поля. Теперь мы знаем, что это направление было плодотворным. <Выделено мной. — Б.Г....> Легче всего мне сослаться на статью Янга (Physics Today, 1980). Он отмечает, что попытки  {222}  Эйнштейна построить единую теорию поля¹ не были особенно успешными и “некоторое время некоторые люди считали, что мысль об объединении (unification) была своего рода навязчивой идеей (obsession), овладевшей Эйнштейном в старости” Далее Янг пишет: “Да, это была навязчивая идея, но навязчивая идея, отвечавшая пониманию (insight) того, какой должна быть фундаментальная структура теоретической физики. И должен добавить, что именно это понимание отвечает направлению развития физики сегодня” Поэтому “трудно сомневаться в том, что убеждение Эйнштейна в важности объединения, которое он стойко защищал от любой гласной или негласной критики, было глубоким проникновением в суть проблемы”» [Воспоминания..., 1988. С.89].

Электронные спектры металлов

У

краинский академик, физик из УФТИ, Борис Георгиевич Лазарев пишет: «Относясь с глубоким уважением к Льву Давидовичу, нельзя не сказать о некоторых его ошибочных суждениях. Если говорить о науке, то, например, Л.Д. относился долгое время резко отрицательно к возможностям определения энергетического спектра электронов в металле по результатам исследований кинетических явлений — сопротивления металлов в магнитном поле и холл-эффекта. Я помню его прямо-таки негодование после докладов харьковских и московских экспериментаторов на киевском совещании по физике низких температур в 1954 г. по изучению гальваномагнитных свойств металлов: “Неужели не найдется теоретика, который бы разъяснил этим... экспериментаторам бессмысленность таких измерений. Нужны исследования только термодинамических свойств, да и то на крайне ограниченном круге металлов”. Л.Д. считал для этой цели едва ли не единственным пригодным металлом магний. Экспериментальные исследования, естественно, продолжались и углублялись. В конце концов сначала Илья Михайлович Лифшиц убедился в важности работ  {223}  экспериментаторов. Он первым осмелился вступить в тяжелую дискуссию с Львом Давидовичем и убедить его. Известно, что не только термодинамические, но и кинетические явления легли в основу созданной Ильей Михайловичем и его сотрудниками современной теории металлов, основанной на качественных представлениях о структуре поверхности Ферми <...>. Не считал Л.Д. объектом, достойным теоретических работ, также жидкости, считая их, конечно, очень важными для практических целей» [Воспоминания..., 1988. С. 171].

Кибернетика и теория информации

Х

ирург К.С. Симонян, тесно общавшийся с Ландау в последние годы его жизни и утверждающий, что он был совершенно разумен и адекватен, вспоминает: «Кибернетику, по мнению Дау, нельзя называть наукой — это область знаний прикладного характера. Медицина? Это если и наука, то пока еще не вышедшая за пределы эмпиризма и индивидуального опыта. Когда физика и химия проникнут в науку так, что дадут ей методы и формулы применительно к процессам биологического плана, тогда и медицина станет наукой» [Симонян, 1998].

Интересно, что вся кибернетика основана на формулах и алгоритмах (т.е. методах), почему же она, согласно Ландау, не наука? Нет ли какого-то внутреннего противоречия в высказывании больного Ландау, приведенном врачом?

Но вот эпизод с вполне здоровым Ландау, описанный в статье академика И.М. Халатникова [Воспоминания..., 1988. С. 275]: «...как-то незадолго до автомобильной аварии Ландау встретился с Н.Винером в Москве у П.Л. Капицы на завтраке. Н.Винер был в это время увлечен теорией информации, и разговор, который он вел за столом, на Ландау впечатления не произвел. Во всяком случае, он после завтрака у П.Л. Капицы вбежал в мою комнату в ИФП и произнес: “Никогда более ограниченного человека, чем Винер, не встречал”». (В сноске Халатников указывает, что было применено даже более сильное выражение.)  {224} 

Вспоминаю, что в 1962 году (т.е. еще до автокатастрофы) я спросил у Е.М. Лифшица, что думает Лев Давидович о теории информации (которой я в то время увлекся на кафедре акустики в МГУ). И был обескуражен, когда услышал в ответ: «Дау считает, что такой науки нет». Я спросил: «Разве все это чепуха? Ведь уже немало людей пользуется теорией информации! Это лженаука?» Лифшиц ответил, что это не наука, но и не лженаука. Просто новая техника и технология. Мало ли технических средств еще будет создано. Такой ответ успокоил лишь наполовину. Хорошо, конечно, что теория информации — хотя бы не лженаука. Но мне казалось тогда, что только что появившийся способ подсчета количества информации с помощью двоичной системы счисления и новых единиц (битов), необычность и красота основных теорем Шэн-нона и Котельникова — это, конечно же, наука. Очевидно, Ландау, не отрицая технической полезности новых достижений, относил их к инженерии и наукой не считал. По-видимому, это если и не прямая его ошибка, то явная недооценка, связанная, возможно, с чувством превосходства, элитарности лидера теоретической физики — самой избранной из наук.

Но скорее всего непризнание теории информации как науки было у Ландау родственно непризнанию им теории вероятностей как отдельной математической дисциплины (см. в подразделе «Ландау и математика» в Главе 6). Ведь теория информации вытекает из теории вероятностей, их и преподают совместно.

Варитроны

Л

андау был очень дружен с Артемом Исааковичем Алиханьяном (1908—1978), армянским академиком, член-корром АН СССР, директором Института физики АН Армянской ССР. Институт Алиханьяна занимался одной большой проблемой — исследованием космических лучей. Алиханьян был одним из самых уважаемых граждан Армении, имел огромные связи. Он создал этот институт, прекрасно его оснастил, построил  {225}  высокогорную обсерваторию. Алиханьян был дружен с Д.Д. Шостаковичем. Даже более того — он был страстно влюблен в жену Шостаковича Ниту, физика, его сотрудницу еще со времен работы в Москве, в ИФП.

Со слов Коры Ландау, Алиханьян мечтал жениться на Ните — и одновременно он мечтал также стать великим физиком. Однажды Нита сказала Алиханьяну, что выйдет за него замуж, если он откроет новую элементарную частицу в космических лучах и станет Нобелевским лауреатом. (В книге Коры история любви Алиханьяна, Ниты и Шостаковича описана в подробностях, за достоверность которых не ручаюсь.)

И вскоре частица была открыта. На этот счет А.И. Ахиезер писал:

«Варитронами были названы элементарные частицы с переменной массой, будто бы открытые в космических лучах. Ландау поверил в это открытие без тщательного разбора возможных ошибок эксперимента. Такой анализ, впрочем, он и не умел делать. Именно это привело Ландау к преждевременному заключению о существовании варитронов. Однако сотрудниками ФИАНа СССР и зарубежными специалистами по космическим лучам было показано, что варитроны не существуют» [Воспоминания..., 1988. С. 65].

Физический смысл ошибки проясняет Б.Л. Иоффе.

«Алиханян и Алиханов с сотрудниками <...> построили великолепный прибор — магнитный спектрометр: большой электромагнит, между полюсами которого располагались ряды счетчиков. С помощью этого магнитного спектрометра можно было с большой точностью определять импульс заряженной частицы, влетающей в спектрометр. Чтобы определить массу частицы, нужно было знать еще одну величину— ее энергию. Энергия частицы определялась по ее ионизационному пробегу в фильтрах, куда попадала частица, пройдя спектрометр. <...> Массовый спектр космических лучей <...> показал наличие большого числа пиков, которые были интерпретированы как неизвестные до того мезоны и названы варитронами. <...> Ошибка <...> состояла в измерении энергии по пробегу частиц в фильтрах. Предполагалось,  {226}  что потери энергии только ионизационные. В действительности, однако, значительную часть своей энергии частица теряет в результате рождения мезонов и неупругих столкновений с ядрами, т.е. неионизационным образом. <...> долю ответственности за эту ошибку несут и теоретики, особенно Ландау и Померанчук, с которыми Алиханов и Алиханян по ходу работы многократно обсуждали эксперименты. То, что Ландау просмотрел эту, казалось бы, тривиальную ошибку можно понять, если учесть его внутренний настрой: Ландау не верил в мезонные теории, и то, что было найдено множество мезонов, с его точки зрения, показывало, что мезонные теории не имеют никакого отношения к реальной физике» [Иоффе, с.66].

Иронический постскриптум: гроссмейстерский зевок. В 1959 г. в Киеве состоялась научная конференция, на которой присутствовали Гейзенберг и Ландау. В.И. Гольданский так описывает сценку в холле гостиницы: «Гейзенберг и Ландау о чем-то тихо говорят, поодаль — группа почтительно любопытствующих. К великим подходит Альварес и поочередно отводит каждого из них в сторону и проводит тест. Он открывает столбиком одно за другим числа: 1000, 40, 1000, 30, 1000, 20, 1000, 10 и просит быстро называть сумму. 1000, 1040, 2040, 2070, 3070, 3090, 4090... Но вместо окончательного итога в 4100 все почему-то мгновенно произносят 5000. На сей раз улов особенно завидный — и Гейзенберг, и Дау оба ошибаются, и Альварес, довольный, уходит со своей задачкой к другим группам» [Воспоминания..., 1988. С. 98].

Глава 6. Научно-персональная

6.1. Ландау-Учитель

«Теорминимум»

Н

епосредственными учениками Ландау считались те физики, которые сдали ему девять экзаменов «теорминимума»: два по математике, по механике, теории поля, квантовой механике, статистической физике, механике сплошных сред, макроэлектродинамике, квантовой электродинамике. Это вытекало из требования Ландау от желающих стать его учениками предварительного овладения основами всех разделов теоретической физики. Теорминимум начали изучать и сдавать Ландау фишки харьковского УФТИ с 1933 г. В послевоенные годы, как и сейчас, готовиться к экзаменам лучше всего было по «Курсу теоретической физики» Ландау—Лифшица. Однако эту естественную мысль было невозможно осуществить в полной мере первым десяткам испытуемых. Из ландауского списка 43-х спешно сдавших весь теорминимум до 1962 г. это человек двадцать. Дело в том, что первые издания пяти книг Курса (соответствующих перечисленным темам экзаменов) вышли в 1938—1944 гг., а книги по макроскопической электродинамике и релятивистской квантовой теории — еще позже, в 1958 и 1968 гг. Но труднее всех было самым первым, так как им приходилось готовиться непосредственно по лекциям Ландау, по их рукописным конспектам. Такой путь прошли: А.С. Компанеец (он аккуратно вел конспекты и сдал теорминимум самым первым в 1933 г.), Е.М. Лифшиц, И.Я. Померанчук, Л.Тисса, В.Г. Левич.

Любой желающий мог получить программу теорминимума  {228}  в Институте физпроблем или у Ландау лично, например, на лекциях. Сейчас обновленная программа есть в Интернете, в ИТФ и ИФП Возможно, с историко-научной точки зрения, будет интересно взглянуть на программу теорминимума полувековой давности. Фотокопии машинописных программ от 1948 г. для подготовки к третьему и четвертому экзаменам по соответственно квантовой механике и релятивистской квантовой механике опубликованы в книге Б.Л. Иоффе[2004, с.7,8]. Приводим для примера взятую из этой книги Программу экзамена по квантовой механике, которая мало изменилась к настоящему времени.¹

III. Квантовая механика

1. Операторы и собственные функции

2. Матрицы

3. Импульс

4. Производные оператора по времени

5. Уравнение Шредингера

6. Осциллятор

7. Момент

8. Раздепение переменных поля с центральной симметрией

9. Ротатор

10. Кулоновская задача

11. Нормировка непрерывного спектра

12. Спин и уравнение Шредингера в магнитном поле

13. Симметрия волновой функции по отношению к перестановкам

14. Атомные термы

15. Периодическая система

16. Теория возмущений в переменном поле

17. Эффект Штарка

18. Эффект Зеемана

19. Ван-дер-ваальсовые силы

20. теория возмущений в переменном поле  {229} 

21. Дисперсия

22. Фотоэффект

23. Вероятности переходов

24. Электрон в периодическом поле

25. Двухатомная молекула

26. Волчки

27. Общее учение о симметрии. Характеры

28. Уровни атома в поле кристалла

29. Квазиклассический случай

30. Модель Томаса—Ферми

31. Отсутствие дискретных уровней

32. Рассеяние быстрых электронов

33. Учет обмена при рассеянии

34. Точная теория рассеяния

35. Передача энергии при столкновении

36. Теория дейтона

37. Рассеяние нейтронов

Литература¹

К п.п 1—24 — Блохинцев — Введение в квантовую механику. Гл. III-XV, XVII-XXII, XXIII

к п. 25 — Крониг — Полосчатые спектры и строение молекул. 58, 30 (1929)

к п. 27 — Pvosenthal a. Murphy, Rev. Mol. Phys. 8, 317 (1933)

к п. 28 — Bethe, Ann. Phys. 3,133, (1929)

к п. 29 — Pauli, Hab. Phys., §XIV-2, 11, 2, 12

к п. 30 — Брейлмен, Квантовая статистика §124

к п. 31 — Peierls, Zs. f. Phys. 2, 59 (1929)

к п. 32 — Bethe, Ann. Phys. 5, 325 (1930)

к п. 33—34 — Мотт и Мосси — Теория атомных столкновенийб гл. 2 и 6

к п. 35 — Landau, Sov. Phys. 1,08 (1932), 2, 46 (1932)

к п. 36 — Bethe a. Peierls, Proc. Roy. Soc. A, 148, 146 (1935)

к п. 37 — Breit a. Wagner, Phys. Rev. 49, 519 (1936)  {230} 

Относительно литературного списка Е.М. Лифшиц уточняет: «По мере выхода в свет последовательных томов нашего Курса теоретической физики список рекомендуемой литературы постепенно сводился к указанию требуемых параграфов из соответствующих томов этого курса. Но отнюдь не требовалось знание “примерно всего объема учебников Ландау” <...>. Напротив, Ландау стремился всегда к наиболее экономному отбору материала. Если из “Механики” — основы всей физики — требовалось изучить 46 параграфов из общего числа 51, то, например, из “Гидродинамики” требовалось всего 42 параграфа из 130» [Горелик, Интернет, 2005].

«Вступительный экзамен можно было держать до трех раз <...>. Но если студент проваливался в третий раз, Льва Давидовича невозможно было уговорить разрешить неудачнику четвертую попытку» [Бессараб, 1971. С. 34].

А.А. Абрикосов вспоминает, что он «был его <Ландау> последним успешным аспирантом и как будто последним, у кого он сам принял экзамены по теорминимуму.¹ После этого Дау произвел реформу. С этого момента аспиранты числились формально за его сотрудниками: Лифшицем, Халатниковым и мной, хотя сам он их всех консультировал. Мы же стали принимать и экзамены теорминимума» [Воспоминания..., 1988. С. 36]. «Но первый экзамен, первое знакомство с каждым новым молодым человеком Лев Давидович всегда оставлял за собой», — пишет Е.М. Лифшиц [Там же, С. 13].

«<...> отметки не выставлялись, — сообщает И.М. Халатников. — В особых случаях ставились восклицательные либо вопросительные знаки. Если у сдающего набиралось три вопросительных знака, то он считался непригодным для занятий теоретической физикой. Наиболее неприятную функцию объявления сдающему экзамены о его непригодности к занятиям теоретической физикой всегда Дау брал на себя» [Там же, С. 280].  {231} 

А.А. Абрикосов описывает одну весьма необычную особенность отношения Ландау к решению задач экзаменуемыми: «К тому времени вследствие существования Московского физтеха народ повалил толпой. Вскоре мы узнали, что студенты ограничивались списыванием друг у друга немногих задач, дававшихся на экзамене. Тогда я придумал трудный комплексный интеграл и провалил такого ловкача <...>. Когда я рассказал об этом Дау, тот начал меня ругать и потребовал, чтобы мы вернулись к его стандартным задачам. “Дау, ведь они ничего кроме этого знать не будут”, — возразил я. “А ничего больше и не нужно”, — был его ответ» [Там же, С. 36].

Академик Ю.М. Каган так пишет о процедуре сдачи этих экзаменов [Там же, С. 136];

«В тот период < в 1949 г.> он все экзамены принимал сам, тратя на это много времени. Хотя сдавших весь минимум было совсем немного, всего 43 человека, начинали сдавать многие, к тому же по нескольку раз один и тот же раздел. <...> Он <Ландау> подчеркивал специально, <что> повышенные трудности, связанные со сдачей теорминимума, позволяют самому сдающему оценить свои силы и избежать комплекса неполноценности, уйдя на раннем этапе из теоретической физики, если планка окажется слишком высокой. И он жертвовал своим временем, помогая как тем, кто преодолевал планку, так и тем, кому это было не под силу, способствуя созданию в стране высокопрофессиональной группы физиков-теоретиков... Вы звонили Л.Д. и говорили, что хотите сдать такой-то экзамен. Он немедленно назначал вам день и час, никогда не прося перезвонить через день, два или неделю, как это бывает обычно. Все экзамены он принимал дома. <...> Позднее меня всегда поражала его точность, он никогда сам не опаздывал ни на минуту... Он приносил из кабинета несколько чистых листов бумаги, писал условие первой задачи и тут же уходил. Через некоторое время он стремительно входил в комнату и смотрел через плечо, что у вас получается. Далее обязательно следовал комментарий типа: “Вы действуете, как тот теоретик, которому предложили вскипятить воду для чая, когда температура воды была уже 80°. Он вылил  {232}  воду, наполнил чайник заново и поставил на огонь, тем самым сведя задачу к уже известной”. <...> В лучшем случае это звучало так: “Ну ладно, это правильно, давайте решим еще одну задачу”. <...> Что-то существенно изменилось в наших взаимоотношениях после того, как я сдал “Квантовую механику”. Л.Д., не дожидаясь сдачи всего теорминимума, написал письмо с просьбой направить меня после окончания института к нему в аспирантуру. Теперь после каждого экзамена он подолгу беседовал со мной, приглашая иногда пообедать вместе с ним».

Е.М. Лифшиц сообщает, что период сдачи всего теорминимума составлял от двух месяцев до полутора-двух лет. Он констатирует обобщенно, что «после того как человек имел достаточно терпения, чтобы суметь сдать теоретический минимум, Ландау считал своим долгом сделать все, что было в его силах, чтобы подыскать ему хорошую работу, и считал его одним из своих учеников» (см. лекцию Лифшица о Ландау в Приложении): «Об эффективности такого отбора можно судить хотя бы но следующим формальным признакам: из числа этих лиц 7 уже стали академиками и член-коррами, а еще 16 — докторами наук» <на 1984 г., когда были написаны эта Лекция и статья о Ландау в цитируемую книгу>.

Как мне рассказал Ю.М. Брук (ФИАН), теорминимум продолжают сдавать и сейчас. Приходят порядка десяти новых человек в год. Принимают экзамены «внучатые» ученики Ландау, работающие в ИТФ. Территориально сдача происходит в ИФП, в комнате основного здания на втором этаже, принадлежащей теоретическому отделу. Ведется тетрадь с записью сдавших очередной экзамен. В узко утилитарном смысле польза от сдачи теорминимума рассматривается уже несколько иначе. Если раньше успешно сдавшие его могли поступить в аспирантуру к Ландау или его ученикам, или получали его протекцию и рекомендации для устройства на работу, то сейчас процесс идет иначе, организованнее. Существуют теоретические кафедры Московского физтеха, которые работают на базе ФИАН и ИТФ. Практически все работающие  {233}  на них проэкзаменованные студенты-теоретики могут поступить в аспирантуру или в штат этих институтов. Сдача теорминимума это не только престижный факультатив. Экзамены засчитываются на различных формальных ступенях (сессия в вузе, поступление в аспирантуру, кандидатский минимум). О сдавших его лицах становится известно в кругу теоретиков, их принимают как более зрелых и подготовленных профессионалов. Но самое главное — то, что сдавший теорминимум воспринимает теоретическую физику как единый научный организм, у него появляется особое чутье (insight). Сами сдавшие этот цикл говорят, что они ощущают себя уже иначе — своими людьми в этой науке. И это самое важное.

Семинар Ландау

К

онкретных персон школы Ландау можно было лицезреть на еженедельном семинаре Ландау по теоретической физике в Институте физпроблем. (Начались семинары Ландау еще в Харькове в середине 1930-х гг.) Каждый четверг семинар в ИФП начинался ровно в 11.00. «Но обычно все приходили заранее. Когда до начала оставалась одна-две минуты и почти все участники семинара, а их было примерно 10—12 человек, уже сидели на сцене за прямоугольным столом, Ландау шутя говорил: “Осталась еще одна минута, подождем, может быть, Мигдал придет”. И, как правило, тут же открывалась дверь и появлялся А.Б. Мигдал. Семинару посвящены шуточные стихи А.С.Компанейца:

Принципы подготовки к семинару и регламент его проведения были выработаны самим Ландау. Вот, как их описывает И.М. Халатников. «Задача, стоявшая перед докладчиком на семинаре, была не из легких. Он должен был с полным пониманием изложить содержание многих отобранных статей. Подготовка реферата требовала большой затраты труда и немалой эрудиции. Никто не мог сослаться на свою некомпетентность в каком-либо вопросе для оправдания невозможности прореферировать ту или иную статью. Здесь-то и сказалась универсальная подготовка, которую давал теорминимум. <...> До тех пор пока у Ландау или других участников семинара оставались вопросы, докладчик не имел права покинуть “арену”. Далее Ландау оценивал результаты <...> Если результат был выдающимся, то его вносили в “Золотую книгу” <Е.М. Лифшиц использует название “Золотой фонд”. — Прим. Б.Г.>. Если при обсуждении статьи возникали интересные вопросы, требовавшие дальнейшего исследования, то эти вопросы записывались в тетрадь проблем. Эта тетрадь регулярно велась до 1962 г., и из нее молодые физики черпали задачи для серьезных научных исследований. Некоторые статьи  {235}  объявлялись “патологией”. Это значило, что в статье, либо в постановке задачи, либо в ее решении нарушены принципы научного анализа (естественно, речь шла не об арифметических ошибках). Сам Ландау физические журналы не читал, и, таким образом, семинар превращался в творческую лабораторию, в которой ученики Ландау, питая его научной информацией, учились у него глубокому критическому анализу и пониманию физики» [Воспоминания..., 1988. С. 269].

Пояснение к термину «патология» у Ландау дает Л.П. Горькое [Там же, С. 102]: «Дау часто говорил, что 90% работ, публикуемых в том же “Physical Review” <самый известный физический журнал в мире. — Прим. Б.Г.> относятся к разряду “тихой патологии” <...> Это был вполне мирный и рабочий термин, так как под определением подразумевалось только, что автор чужих результатов не присваивает, своих не имеет, но лженаукой не занимается, а тихо и ненужно ковыряется в своей области. Не исключалось, что “патолог” может сделать и хорошую работу. (Не исключалось и обратное, именно, что сильный человек может испустить “патологическую” работу “ни о чем”) Был, правда, еще “бред” или “бредятина”. <...> Но что вызывало в Дау раздражение — это псевдоученые труды, когда пустая суть дела пряталась за ненужной математикой, тяжеловесными фразами. И уж прямую ненависть вызывала агрессивная претензия на научный результат, самореклама (“Эксгибиционизм!”— кричал он) и, конечно, научный обман, закрывание глаз на то, что результат или утверждение противоречит общеизвестным истинам». <Прочитав этот абзац, возможно, иной читатель поймает себя на мысли: какое же множество подобных «научных» работ и работников мы сами встречали! — Прим. Б.П>.

Характеристику негативных тонов и супертонов отношения Ландау к научным работникам дополняют следующие фразы из воспоминаний И.Е. Дзялошинского [Там же, С. 121]: «Тщетно раз согрешивший работал бы потом день и ночь или проявлял чудеса понимания. Ландау не менял своего мнения никогда, и лентяй или упрямец отлучались. “Эксгибиционистом” признавался человек, не умевший рассказывать своих  {236}  (или чужих) работ, но готовый делать доклады где угодно и не взирая ни на какие трудности. Графомания и эксгибиционизм, будучи грехами серьезными, не считались, однако, смертными. <...> В ландауской феноменологии грехи как дефекты человеческой души сосуществовали с недостатками интеллекта. Так, приличная доза глупости вместе с упрямством и графоманией порождала удивительное существо — патолога, т.е. трудолюбивого и тщеславного дурака».

А вот, что пишет о семинаре Ландау постоянный Ученый секретарь семинара А.А. Абрикосов:

«Взять хотя бы его семинар, который он объяснял тем, что сам очень не любит читать статьи и предпочитает, чтобы ему их рассказывали другие. <...> Я приносил ему журналы, и он отмечал, что надо рассказывать. Я составлял картотеку, и “очередники” (а очередь была строго по алфавиту) выбирали оттуда себе карточки. Не было большего греха, чем плохой доклад. Дау устраивал выволочку (любимое ругательство было “гусь!”), а если это повторялось, то человека отстраняли от докладывания, и Дау никаких дел по науке с ним больше не имел» [Там же, С. 35].

Вместе с тем Абрикосов рассказывает следующий анекдотичный случай, показывающий, что Ландау ценил остроумные и нестандартные поступки людей и тогда прощал им даже тяжкий грех необязательности: «Как-то В.Г. Левич не пришел на собственный доклад: то ли что-то случилось, то ли не подготовился. На следующий раз было видно, что Дау уже “разводит пары”. Явился Левич, подошел к Ландау и, прежде чем тот успел раскрыть рот, сунул ему бумажку. Дау прочел и начал дико хохотать. Это была справка по всей форме, за подписью и печатью, о том, что В.Г. Левич умер. Левич был прощен» (Он был «отлучен от церкви» несколькими годами позже за то, что поставил своего директора академика А.Н. Фрумкина соавтором в свою работу — из карьерных соображений, как считал Ландау [Дробанцева-Ландау, 2000].)

«На семинаре царила полная демократичность, — пишет М.И. Каганов, — <...> Каждый участник мог в любую минуту прервать докладчика, требуя разъяснения или высказывая  {237}  свое неодобрение. Бытует много рассказов о жесткости Ландау в оценке работ, рассказов о том, как тот или иной выступающий был прогнан. Действительно, если выяснялась несостоятельность работы, или автор (либо докладчик, реферирующий чужую работу) не мог объяснить существа дела, он безжалостно лишался слова. Раздавалось сакраментальное: “Алеша, что у нас дальше?” Но следует помнить, что истинной причиной жесткости было абсолютно бескомпромиссное отношение Ландау к науке. А правильность или неправильность результата не зависит от того, получен он близким другом или совершенно посторонним. Ландау нередко защищал докладчика от нападок слушателей. До сих пор многие повторяют часто слышанную от него фразу: 'Автор обычно бывает прав”. <...> Демократичность в окружении Ландау была очень откровенная, <...> простота отношений была естественна, никому не демонстрировалась. Многие говорили друг другу “ты”, многие говорили “ты” Ландау, никого не удивляли споры (иногда в резкой форме) между учеными разного возраста и положения» [Каганов, 1998. С. 10,12].

И.Л. Фабелинский рассказывает о необычном эпизоде с Нобелевским лауреатом индийским физиком Ч.Раманом, приехавшим в Москву в конце 1950-х годов и выступившим на семинаре Ландау, чтобы обсудить свою «новую теорию твердого тела» [Там же, С. 247): «Докладчик говорил по-английски. Через 15—20 минут, а может быть и раньше, Л.Д. Ландау стало ясно, что излагается неправильная теория, и он короткой репликой по существу предмета буквально пригвоздил докладчика. Не будучи в состоянии дать сколько-нибудь разумный ответ по сути замечания, докладчик буквально взбесился. Он стал размахивать руками, топать ногами и поначалу издавал громкие нечленораздельные звуки. Затем он с выпученными глазами уставился на Льва Давидовича, сидевшего в первом ряду, и заорал: “А!!! <...> Если у тебя большой чуб (forelock), так ты можешь говорить, что хочешь...” Далее я не разобрал и не помню точно, поток каких бранных слов еще обрушился на Льва Давидовича, а он спокойно встал и вышел из зала, где разыгралось все это неприличие». Замечу,  {238}  что принципиально реагировать на «патологию» Рамана было в то время не так-то просто: Раман был иностранным членом АН СССР и культовой фигурой в «борьбе за мир», лауреатом Ленинской премии «За укрепление мира между народами».

А вот — «ортогональное» мнение о семинаре, высказанное профессором МГУ, старым фиановцем, а ныне главным научным сотрудником ИОФАН А.А. Рухадзе, который проводит любопытное сравнение между семинарами Ландау и Гинзбурга.

«В теоротделе <ФИАН> были и другие семинары, в частности семинар И.Е. Тамма, работал тогда и знаменитый семинар Л.Д. Ландау. Но они были парадными, на них рассказывались завершенные работы, семинар Ландау был к тому же “злым”. Семинар же Гинзбурга, во-первых, был очень доброжелательным <...>, а во-вторых, <...> он был рабочим, на нем рассказывались незавершенные работы, поэтому после этих семинаров люди уходили с зарядом новой активности, особенно докладчики» [Рухадзе, 2003. С. 31]. В этой же связи А.А. Рухадзе так пишет о И.Я. Померанчуке: «О нем ходили разные легенды. Говорили, что он — самый талантливый ученик Л.Д. Ландау, и наверное это действительно так. По крайней мере, он был единственным, кто на семинарах Ландау по четвергам мог возразить Ландау, не будучи обруганным, и, как правило, оказывался прав» [Там же, С. 28].

В связи с этими замечаниями приходит в голову следующая версия, касающаяся загадочной истории с первоооткрытием «абрикосовских вихрей» в жидком гелии¹. Может быть, А.А. Абрикосов поделился возникшей у него и вчерне просчитанной идеей о таких вихрях с одним лишь Ландау? Ведь он знал, что у них не принято выносить на семинар незавершенные работы, тем более революционную идею, не поддержанную Ландау в личном разговоре. Скорее всего Абрикосов  {239}  и сам не был тогда убежден в ее правильности, поэтому и не поделился со своими коллегами. Он убедился в существовании «своих» вихрей в сверхпроводниках второго рода только несколько лет спустя, прочитав статью Фейнмана, в которой сообщалось о подобных вихрях, теоретически открытых последним в гелии, (см. в Главе 5 о вихрях, «забракованных» Ландау, которому их демонстрировал Андроникашвили, не понимавший природы странного явления.). Поэтому ничего не слышали об идее А.А. Абрикосова ни В.Л. Гинзбург, ни И.М. Халатников, работавшие в те годы по теме сверхпроводимости, ни Е.М. Лифшиц, который резко выступил впоследствии в защиту Ландау и против приоритета Абрикосова (см. переписку Лифшица и Бардина ниже, в подразделе «А.А. Абрикосов»). Нет сомнений в искренности Е.М. Лифшица. Но Евгений Михайлович принципиально всегда разделял позицию Ландау. Это делает ему честь как абсолютно верному другу, но в историческом смысле не исключает ошибок в оценке поступков последнего.

Правда, если мои колебания «в пользу первооткрытия Абрикосова» обоснованы, то тогда нелегко объяснить, почему, получив сообщение об открытии вихрей Фейнманом, Ландау не поделился с Лифшицем тем, что уже раньше слышал о них от Абрикосова. Более того, по словам Лифшица (в указанной переписке с Бардиным), Ландау сам пришел к идее о вихрях. Получается, что Ландау вовсе забыл о более раннем обсуждении этой идеи с Абрикосовым. При обсуждении этой истории мною с теоретиками из ФИАН-ИОФАН выяснилось, что они тоже осторожно поддерживают версию Абрикосова. По словам А.А. Самохина, В.П. Макарова и В.И. Манько, которые в течение многих лет общались с теоретиками школы Ландау, у главы школы и среди большинства его учеников был вполне приемлем известный афоризм самого Ландау: «Некоторые считают, что учитель обкрадывает учеников, другие считают, что ученики обкрадывают учителя. Я считаю, что правы и те и другие, и это взаимное обкрадывание прекрасно». В этом смысле сильное впечатление производит рассказ Б.Л. Иоффе об истории с открытием Ландау принципа сохранения  {240}  комбинированной четности [Иоффе, 2004, с.20-22]. Построить ближе к истине картину об открытии вихрей могли бы помочь теоретики из окружения Ландау, но они молчат (кроме самого А.А. Абрикосова).

Чтобы закончить тему ландауского семинара на жизнерадостной ноте, процитирую описание следующего замечательного эпизода, получившего широкую огласку [«Физики шутят», 1968. С. 278]: «Когда Нильс Бор выступал в Физическом институте Академии Наук СССР, то на вопрос о том, как удалось ему создать первоклассную школу физиков, он ответил: “По-видимому, потому, что я никогда не стеснялся признаваться своим ученикам, что я дурак...” Переводивший речь Нильса Бора Е.М. Лифшиц донес эту фразу до аудитории в таком виде: “По-видимому, потому, что я никогда не стеснялся заявить своим ученикам, что они дураки...” Эта фраза вызвала оживление в аудитории, тогда Е.М. Лифшиц, переспросив Бора, поправился и извинился за случайную оговорку. Однако сидевший в зале П.Л. Капица глубокомысленно заметил, что это не случайная оговорка. Она фактически выражает принципиальное различие между школами Бора и Ландау, к которой принадлежит и Е.М. Лифшиц».

Ландау и математика

Лев Давидович Ландау отличался необыкновенной способностью, как он сам говорил, «тривиализовать проблему». Тривиализовать означает здесь найти наиболее простой способ объяснения, не отступая от истины. Он был врагом всякой туманности, многозначности, часто скрывающей некомпетентность, неумение или нежелание поискать более простых объяснений. Иллюстрацией  {241}  может послужить поразительный ответ, который Ландау однажды дал на вопрос студента о том, является ли электрон корпускулой или волной: «Электрон — не корпускула и не волна. С моей точки зрения, он — уравнение, в том смысле, что лучше всего его свойства описываются уравнением квантовой механики, и прибегать к другим моделям — корпускулярной или волновой — нет никакой необходимости» [Рындина, 2004, № 5].

Следуя своему принципу тривиализации истины, Ландау считал, что нередко истины облекают в многослойные одежды, и получается, что «из-за леса дров не видно». Так, в частности, обстоит дело с преподаванием теоретической механики и математики в вузах СССР (в России ничего не изменилось). Хорошо известно, как Ландау переделал коренным образом курс «Механики», сделав ее первой частью теоретической физики. В конце 1950-х—начале 1960-х гг. Л.Д.Ландау вел этот курс на первом потоке третьекурсников физфака МГУ, тогда как на втором потоке номинально тот же курс вел доцент В.Петкевич. Курс последнего был нормально-стандартным, как в большинстве втузов страны. Курс Ландау — оригинальным, глубоко физичным (основанным на принципе наименьшего действия).

Но реформировать преподавание математики Л.Д. Ландау не успел. В этом кратком подразделе будут приведены основные соображения Ландау о том, как следует преподавать математику физикам в вузах. Добавлю от себя, что те же принципы можно относить и к преподаванию математики для всех других специальностей — по-видимому, кроме собственно математики (правда, я не слышал, чтобы Ландау как-то оговаривал особенности преподавания математики на мехмате).

Начну с единственного личного разговора, который Л.Д. Ландау вел со мной и который поэтому мне запомнился почти дословно. Однажды осенью 1959 г. Л.Д. Ландау вместе с Е.М. Лифшицем зашел к Зинаиде Ивановне Горобец домой. Мы тогда жили во дворе Института химической физики — менее, чем в километре от Института физпроблем и  {242}  дома, где жил Ландау. Я учился на первом курсе физического факультета МГУ. Курс математического анализа у нас читал доцент Эдуард Генрихович Позняк. Читал монотонно и педантично, как машина, в основном следуя известному «тонкому» учебнику Фихтенгольца, но иногда забирался и в дебри Фихтенгольца «толстого» (курсы соответственно двух- и трехтомные; учебника В.А. Ильина и Э.Г. Позняка тогда еще не было). Некоторые студенты не понимали, зачем тратить время и сидеть на лекциях (а это строго контролировалось), если все можно прочесть в книгах «один к одному». От личного общения с лектором мы ничего дополнительного, «риторического», помогающего в усвоении глубокого материала, не получали. Мне было очень трудно. Многие (и я в том числе) не успевали за ходом изложения лектора, «отрывались» и по существу остальное время лекции расходовалось зря: все равно потом требовалось неспешно и тщательно работать с учебником. Помню также, что некоторые особо умные студенты брали в библиотеке «толстого Фихтенгольца», штудировали его, пренебрежительно относились к тем, кто считал, что можно обойтись «тонким». Не у кого было получить авторитетный совет.

В дни, когда происходил незабываемый разговор, Позняк читал лекции по теории пределов (с использованием известного языка «эпсилон-дельта», введенного Коши). Я впервые увидел Льва Давидовича так близко. Он был в светло-коричневом костюме со звездой Героя. Мне он казался каким-то сверхъестественным человеком, кем-то вроде волшебника. Ландау, улыбаясь, спросил, как у меня дела в университете. И я рассказал ему, что на днях доцент Позняк читал нам подряд две лекции по два часа каждая, на которых доказывал (и строго доказал) теорему Коши о пределе последовательности. Я спросил Ландау, действительно ли нужно вникать во все детали доказательства довольно очевидных вещей, и как вообще относиться к теории пределов. Ландау возмутился «тем, что, — по его словам, — продолжают творить математики», обращаясь скорее к Лифшицу, чем ко мне. Затем он сказал, обращаясь уже ко мне, примерно так: «Ничего этого не  {243}  нужно. Нужно уметь находить пределы различных функций, для чего есть соответствующая техника. Нужно уметь дифференцировать и интегрировать любые функции и т.д. Естественно, нужно понимать сущность и целесообразность каждого действия. Математический формализм теории пределов и многое другое это — “математическая лирика”, интересная в основном самим математикам. Они тренируются в логических упражнениях и обожают наводить тень на плетень с помощью изощренной символики даже там, где все просто и очевидно. К физике это не имеет отношения. Я, — продолжал Ландау, — уже давно хочу написать учебник по высшей математики для физиков и техников. Возможно, я поговорю об этом с Петровским.¹ Значит, надо этим срочно заняться». Я потом многократно пересказывал сокурсникам этот свой единственный разговор с Ландау.

Много позже в печати были опубликованы «взгляды Ландау на математическое образование физиков...» в ответ на просьбу сообщить свое мнение о программах по математике в одном из физических вузов. Он проводит мысль о том, что эти программы должны составляться с полным учетом требований физических кафедр — тех, кто по своему повседневному опыту научной работы в физике знает, что для этой работы требуется. Он пишет:

<«...> к сожалению, Ваши программы страдают теми же недостатками, какими обычно страдают программы по математике, превращающие изучение математики физиками наполовину в утомительную трату времени. При всей важности математики для физиков физики, как известно, нуждаются в считающей аналитической математике; математики же, по непонятной для меня причине, подсовывают нам в качестве принудительного ассортимента логические упражнения. <...> Мне кажется, что давно пора обучать физиков тому, что они сами считают нужным для себя, а не спасать их души вопреки их собственному желанию. Мне не хочется дискутировать с достойной средневековой схоластики мыслью, что  {244}  путем изучения ненужных им вещей люди будто бы научаются логически мыслить.

Я категорически считаю, что из математики, изучаемой физиками, должны быть полностью изгнаны всякие теоремы' существования, слишком строгие доказательства и т.п. Поэтому я не буду останавливаться на многочисленных пунктах Вашей программы, резко противоречащих этой точке зрения. Сделаю только некоторые дополнительные замечания.

Векторный анализ расположен в программе между кратными интегралами. Я не имею чего-либо против такого сочетания, однако надеюсь, что оно не идет в ущерб крайне необходимому формальному знанию формул векторного анализа.

Программа по рядам особенно перегружена ненужными вещами, в которых тонут те немногие полезные сведения, которые совершенно необходимо знать о ряде и интеграле Фурье.

Курс так называемой математической физики я считал бы правильным сделать факультативным. Нельзя требовать от физиков-экспериментаторов умения владеть такими вещами...

Таким образом, я считаю, что преподавание математики нуждается в серьезнейшей реформе. Те, кто возьмется за это важное и трудное дело, заслужат искреннюю благодарность как уже готовых физиков, так и в особенности многочисленных будущих поколений».

За это дело взялся академик-физик Я.Б. Зельдович, который с помощью математиков A.M. Яглома и А.Д. Мышкиса создал превосходные учебники: «Высшая математика для начинающих физиков и техников» и «Элементы прикладной математики». Эти книги, кстати, не были признаны как учебники Министерством высшего образования, но стали очень популярны среди нематематиков. Однако они, к сожалению, мало используются студентами, которым их преподаватели рекомендуют в качестве обязательной литературы стандартные скучнейшие учебники. Известно, с какой энергией Зельдович «пробивал» издание этих книг, преодолевая ожесточенное сопротивление математиков, в первую очередь академика  {245}  Л.И. Седова, председателя редакционно-издательского совета АН СССР, и его команды. И если бы не фантастический напор Зельдовича, его три звезды Героя и поддержка Президента АН СССР М.В. Келдыша, то вряд ли книги вышли бы в свет.

А вот как описывает взаимоотношения Ландау с математикой его давний ученик и друг (еще по Харькову) украинский академик Александр Ильич Ахиезер:

«Он прекрасно владел математическим анализом, но был в основном прагматиком и не интересовался глубокими математическими теориями. Он даже несколько бравировал, говоря, что знает математику потому, что решил все задачи из задачника “десяти мудрецов”. Иногда, правда, такая его “философия” нуждалась в сильных поправках. Например, ему явно не хватало его знаний в области теории групп. Это проявилось, когда он создавал свою теорию фазовых переходов второго рода. К счастью для него в то лето в Харьковском математическом институте, рядом с УФТИ, гостил крупнейший алгебраист Н.Г. Чеботарев. Они играли в теннис, и это общение сильно помогло Ландау разобраться в теории представлений групп, которая была ему необходима для создания теории фазовых переходов. Многие математические догадки Ландау были просто удивительны. Например, он сам дошел до преобразования Меллина и формулы суммирования Пуассона <закон распределения вероятностей редких событий>, не зная, что они давно уже известны. Преобразования Меллина ему понадобились для решения кинетических уравнений, введенных им в теории ливней. К формуле суммирования Пуассона он пришел, построив общую теорию эффекта де Гааза—Ван Альфена. Существенно, что каждая “догадка” всегда была уместной в развиваемой им теории. Но у Ландау были и свои странности. Он, например, не признавал аппарата теории вероятностей. Однажды был такой случай. В споре, касающемся значения теории вероятностей, И.М. Лифшиц всячески отстаивал значение этой науки. Ландау же всячески ее отрицал и говорил: “Я вам решу любую конкретную задачу из этой теории, не зная самой теории!” И.М. Лифшиц сказал:  {246}  “Ну хорошо, в таком случае решите следующую задачу: как найти функцию распределения по размерам частиц при их дроблении”. Ландау сказал: “Хорошо, подумаю”. Вечером того же дня Ландау позвонил к нам в номер гостиницы “Якорь”, в котором мы остановились с И.М. Лифшицем, и сообщил ему по телефону решение задачи. Решение было правильное».

А.И. Ахиезер продолжает: «Вообще Ландау очень любил математическую технику. Стоило ему сказать, что <... > встретился “хитрый” интеграл, и при этом еще его “подначить”, что “сомнительно, чтобы ты его смог взять!” — как он бросал дискутируемый физический вопрос и говорил: “Давай сюда интеграл!” И каждый раз быстро находил правильное решение» [Воспоминания..., 1988. С. 61]. А.И. Ахиезер описывает два следующих эпизода на обсуждаемую тему, которые будут небезынтересны для студентов вузов, изучающих высшую математику, и их преподавателей.

(1) «<...> он предложил мне вычислить <...> интеграл от рациональной дроби. <...> я вычислил, не используя стандартных подстановок Эйлера, и это меня спасло, ибо, как я понял впоследствии, Ландау не терпел их и считал, что каждый раз нужно использовать какой-нибудь искусственный прием, что собственно, я и сделал» [Там же, С. 49].

(2) «На физическом факультете математику читал замечательный ученый и педагог В.И. Смирнов, и он решил рассказать свойства дельта-функции слушавшим его студентам-физикам, при этом, однако, как рассказывал мне один из этих студентов, Владимир Иванович попросил поплотнее закрыть дверь в коридор, говоря: “Не дай бог, по коридору будет проходить профессор Г.М. Фихтенгольц и услышит мое объяснение дельта-функции — он тогда мне руки не подаст!”» [Там же, С. 51].

Поясним последнее. Дельта-функция была введена П.Дираком в 1920-х гг. Ее первыми стали широко использовать физики-теоретики, так как она имеет наглядный физический смысл точечного сосредоточения массы или заряда, ударного воздействия и т.п. Однако математики долгое время не признавали эту импульсную функцию, нарушавшую  {247}  каноны математического анализа — она позволяет, например, продифференцировать функцию в точке конечного разрыва (скачка). В 1960-е гг. на физическом факультете МГУ классические математики по-прежнему игнорировали дельта-функцию. О ней студенты узнавали из физических спецкурсов по ядерной физике, теории колебаний, статистической радиофизике и т.д. Насколько мне известно, до сих пор эту полезнейшую функцию не изучают во многих втузах, по крайней мере в рамках первых двух курсов основ высшей математики.

Курс теоретической физики

Академик В.Л. Гинзбург всюду пишет о Курсе Ландау—Лифшица с большой буквы. В заметке, из которой взята фраза для вышеприведенного эпиграфа, он сказал: «Современная физика неимоверно широка, недаром ее часто приходится для уточнения делить на радиофизику, металлофизику, механику, оптику, статистическую физику, астрофизику <...>. На первый взгляд может показаться, что за всем этим многообразием не видно руководящих идей, нет какого-то единства. На самом деле такое заключение было бы совершенно ошибочным. У физики имеется ярко выраженный стержень, вокруг которого все вращается. Этот стержень — теоретическая физика, образующие ее глубокие идеи и построения. Достаточно, пожалуй, упомянуть теорию относительности и квантовую механику с квантовой теорией поля, не говоря уже о восходящих к прошлым векам классической механике, статистической физике и термодинамике. Отсюда ясно, сколь велика роль курсов теоретической физики. Наиболее известным из них является “Курс теоретической физики” Льва Давидовича Ландау, Евгения Михайловича Лифшица и Льва Петровича Питаевского».  {248} 

Г.Е. Горелик, побывавший в библиотеке Гарвардского университета США, сообщает, что там книг Курса Ландау—Лифшица значительно больше, чем книг по теоретической физике Ричарда Фейнмана, едва ли не самого знаменитого американского физика-теоретика. Его курс, кстати, был переведен на русский язык и неоднократно издавался в СССР; теоретики, признавая полезность последнего, все же ставят гораздо выше Курс Ландау—Лифшица как по охвату физики, так и по качеству изложения.

Важные пояснения о том, какие исходные задачи поставил Ландау при создании своего Курса, дает академик А.И. Ахиезер:

«Не нужно думать, что вообще не было учебников по теоретической физике, учебники такие были, но они не отвечали тем требованиям, которые предъявлял Ландау. Например, по квантовой механике была очень хорошая книга В.А. Фока “Начала квантовой механики”, но в ней не использовалась дельта-функция, вместо которой для целей нормировки применялся интеграл Стилтьеса. <...> Была, конечно, гениальная книга Дирака “Основы квантовой механики”, но она была в общем малодоступна. Малодоступной была также и замечательная книга фон Неймана “Математические основы квантовой механики”, в которой, кстати, тоже не было дельта-функции. Кроме того, в ней слишком подробно излагалась теория измерений, которую Ландау в общем недолюбливал. Конкретные задачи фактически не излагались. <...> По макроскопической электродинамике можно было использовать, правда в очень малой степени, известную книгу Я.И. Френкеля “Электродинамика”. Теорию гравитации приходилось изучать по книге Эддингтона “Теория относительности” и замечательной книге Г.Вейля “Пространство, время, материя”. <...> Так как нужных книг не было, то вполне естественным было желание Ландау написать общедоступный курс всей современной теоретической физики» [Воспоминания..., 1988. С. 51].

Десятитомный Курс теоретической физики Ландау—Лифшица—Питаевского сыграл и продолжает играть основополагающую роль в мировой теоретической физике. О нем много и подробно писали и пишут у нас и за рубежом (см., например,  {249}  книги В.Л. Гинзбурга [1995; 2003] и М.И. Каганова [1998], а также многочисленные выдержки из рецензий, приводимые ниже). Почти не касаясь содержательной стороны Курса (обратное было бы вряд ли уместно в исторической книге, да еще и со стороны автора-непрофессионала), приведу здесь составленную мной приблизительную библиографию Курса на разных языках. Во-первых, она сама по себе иллюстративна. Во-вторых — существенно полнее, чем список томов Курса и сведения об их переводах, приводимые в известных нам литературных источниках или Интернете (хотя и в приводимой здесь библиографии Курса, наверняка есть пробелы, касающиеся, в частности, изданий и переизданий в последние 20 лет за границей.

Русский язык:

Л.Д. Ландау и Е.М. Лифшиц. Курс теоретической физики.

(указаны названия томов с учетом их изменений при переиздании, а также

годы первого и предпоследнего изданий, осуществленных массовым тиражом в СССР¹)

I. Механика, 1958; 4-е изд. 1988.

II. Теория поля, 1941; 7-е изд. 1988.

III. Квантовая механика, 1948; 4-е изд. 1989.

IV. Квантовая электродинамика, 1-е издание вышло в двух частях под назв. «Релятивистская квантовая теория»: часть I, 1968 (В.Б. Берестецкий, Е.М. Лифшиц, Л.П. Питаевский); часть II, 1971 (Е.М. Лифшиц, Л.П. Питаевский); 2-е изд. 1989 вышло под современным назв. (В.Б. Берестецкий, Е.М. Лифшиц, Л.П. Питаевский).

V. Статистическая физика, 1938,4-е изд. 1995.

VI. Гидродинамика, 1-ое изд. 1944 включало также  {250}  «Теорию упругости» и вышло под назв. «Механика сплошных сред»; 4-е изд. 1988.

VII. Теория упругости, 1944 (см. пояснение к тому VI), 4-е изд. 1987.

VIII. Электродинамика сплошных сред, 1958, 3-е изд. 1992.

IX. Статистическая физика. Часть 2. Теория конденсированного состояния, 1978 (Е.М. Лифшиц, Л.П. Питаевский).

X. Физическая кинетика, 1979 (Е.М. Лифшиц, Л.П. Питаевский).

* * *

Л.Д. Ландау и Е.М. Лифшиц. Краткий курс теоретической физики в 2-х томах:

I. Механика. Электродинамика, 1969.

II. Квантовая механика, 1972.

* * *

Л.Д. Ландау, А.И. Ахиезер, Е.М. Лифшиц. Курс общей физики. Механика и молекулярная физика, 1966; 2-е изд. 1969.

* * *

Переводы на иностранные языки Курса, Краткого курса и тома Общей физики

(Обозначения: I, II, .... X — номера томов Курса теоретической физики, в скобках — годы выхода книг при первом издании; КК — краткий курс; ОФ — общая физика. Сведения неполные.)

1. Английский (первоначально в Англии, затем в США): 1-Х (начиная с 1938 (V) —1982, отдельные тома — свыше пяти изданий; КК (1974); ОФ (1967).

2. Немецкий (Первоначально в ГДР, затем в ФРГ): I  {251}  (1973) — X (1983): 2-е изд. (не все тома); КК (1973—75); ОФ (1970).

3. Французский (изд-во «Мир», Москва): I—VIII (три издания в 1961—1994, в т.ч. II — пять изданий в различных версиях перевода).

4. Итальянский (изд-во «Мир»): I-Х (1970—1984), два издания; отд. тома изданы в Италии в новом переводе.

5. Испанский (изд-во «Мир»): I—IX (1970—1986); большинство томов — по три издания; КК (1974—79); ОФ (1973, 2-е изд. 1984).

6. Португальский (изд-во «Мир» совместно с Бразилией): I—III (1974—1980), II — Бразилия, перевод с франц. издания).

7. Румынский: I—III (1963—1968).

8. Венгерский: 1-Х (1974—1984).

9. Польский: I—VIII (1958—1973), в т.ч. II — три издания; КК (1980); ОФ (1968).

10. Болгарский: V, VI, IX (1978—1982).

11. Сербский (слав. алфавит): II (1952).

12. Хорватский (лат. алфавит): I, III (1961, 1966), V, VI (1965).

13. Словацкий (изд-во «Мир» совместно с Братиславой): КК (1980—82).

14. Греческий: 1(1971).

15. Грузинский: II (1948).

16. Японский (изд-во «Мир», позже Япония): 1-Х (1959— 1987); отдельные тома — до 4-х изданий (VII); КК (1969— 1972); ОФ (1969).

17. Китайский (Тайвань): I, И, VI, VII, VIII (1959-1963).

18. Вьетнамский: V (1964), VIII (1971).

19. Хинди: VII (1972).

Еще одна историческая деталь. Как недавно мне рассказал один из сотрудников арабского отдела бывшего московского издательства «Мир», там в 1980-х гг. уже был переведен на  {252}  арабский язык том Общей физики. Однако вскоре издательство было «реформировано», и том остался неизданным.

Итак, тома Курса теоретической физики издавались всего на 20 языках. Все 10 томов Курса изданы на 6 языках: русском, английском, немецком, итальянском, венгерском, японском. Сейчас уже число последовательных изданий на английском превосходит число переизданий на русском языке. Скорее всего, уже изданы единичные недостающие тома на французском, испанском, польском, китайском языках.

Малоизвестные подробности написания Курса

С

начала несколько слов об истории курсов по физике, задуманных Ландау. Он не был удовлетворен программами по физике и учебниками, существовавшими в 1930-х годах. Свои лекции он строил на совершенно иных физических и педагогических принципах. Большинство из тех, кто слушал лекции Ландау (а мне тоже довелось их слушать в 1961 году на физфаке МГУ), единодушны —они были замечательны и по содержанию, и по исполнению. В 1930-х годах в Харькове лекции Ландау ходили в списках. Ландау также задумал создать учебники по физике для школьников (что было в дальнейшем реализовано в трех книгах «Физика для всех» (1963), написанных совместно с А.И. Китайгородским) и для студентов вузов (Ландау с соавторами успели подготовить только первый том «Общей физики»).

Совсем недавно доктор физико-математических наук из УФТИ Юрий Николаевич Ранюк сообщил следующие сведения о первой стадии подготовки Курса теоретической физики.

«Первый том этого курса «Механика» был написан и опубликован Л.Д. Ландау совместно с Л.М. Пятигорским (Л.Д. Ландау, Л.М.Пятигорский, «Механика». Москва-Ленинград: Государственное издательство технико-теоретической литературы, 1940). Примечательно, что предисловие к изданию, подписанное Ландау, датировано апрелем 1938 года, а 28 апреля 1938 года он был арестован. <...> В следующем издании,  {253}  не сильно отличающемся от предыдущего, Пятигорского в качестве соавтора «Механики» заменил другой харьковский аспирант Л.Д.Ландау — Е.М. Лифшиц. <...> Нам попал в руки интересный раритет: руководство по теоретической физике, изданное в УФТИ на правах рукописи в 1935 году. Рукопись состоит из трех частей:

Ч. I — Механика (Л.Ландау и Л.Пятигорский).

Ч. II — Статистика (Л.Ландау и Е.Лифшиц).

Ч. III — Электродинамика (Л.Ландау и Л.Пятигорский).

Тогда же была издана книга: Л.Д.Ландау, Е.М.Лифшиц, Л.В. Розенкевич «Задачи по теоретической физике». Часть I. «Механика». Харьков: Гостехиздат, 1935. Последующие части задач не были написаны, поскольку их основной составитель Л.В. Розенкевич был расстрелян в октябре 1937 года. <...> Нет сомнения, что этими изданиями было положено начало знаменитому курсу» [Ранюк, 1999].

После освобождения из тюрьмы Ландау привлек Е.М.Лифшица к написанию следующих книг Курса. Относительно «несильного отличия» двух «Механик» (как мне разъяснил физик-теоретик из ИОФАН В.П. Макаров), это — распространенное заблуждение тех, кто сравнивал только оглавления, но не тексты. Оказывается, на «Механику» Ландау — Пятигорского появилась весьма критическая рецензия В.А.Фока (УФН, 1946, т.28, вып.2-3). В ней было обращено внимание на многочисленные случаи, когда текст противоречил формулам (например, указаны серьезные ошибки в словесной формулировке принципа Гамильтона, в утверждении об аддитивности функции Лагранжа и т.д.). В.А. Фок заключал: «Приходится удивляться, как мог такой крупный ученый, которым несомненно является один из авторов — проф. Ландау — написать кишу с таким большим количеством грубых ошибок».

Как следствие — новое издание «Механики» в 1958 г. (Ландау — Лифшица) было серьезно переработано с учетом замечаний рецензента, а также дополнено новыми параграфами. После этого, по словам А.А. Рухадзе, «Механика» стала «самым отточенным» произведением Курса.  {254} 

И все же возникает вопрос: почему Пятигорский не вошел в число соавторов «Механики» при ее переиздании в 1958 г.? Ведь, несмотря на существенные отличия, «Механику» Ландау и Лифшица все же нельзя считать совершенно новой книгой. Хотя в Предисловии авторов и сказано, что книга «полностью написана заново» (формулировка, явно некорректная и нетипичная для Е.М. Лифшица), текст некоторых глав практически полностью сохранился (к примеру, главы о колебаниях). Специалисты считают, что сохранилось около 70% содержания при несущественных изменениях текста. По всей видимости, Ландау трактовал это произведение как исключительно свою интеллектуальную собственность. Он отдавал должное труду Пятигорского и Лифшица только как физиков-оформителей, прорабатывавших и излагающих его идеи. Коль скоро первая «Механика» была серьезно переработана, причем снова в духе Ландау и в компании с Лифшицом, то от труда Пятигорского в ней, по мнению Ландау, уже почти ничего не осталось.

В силу абсолютизма своего характера Ландау принял решение изгнать Пятигорского из своей жизни, не дав тому не только шанса искупить свою вину, но даже и слова для защиты. И были несущественны соображения о том, этично ли вычеркивать из числа соавторов человека, который исторически внес бесспорно большой вклад, написав первую, пусть и несовершенную версию первой книги Курса. Рискну высказать мысль, что, несмотря на общемировоззренческую демократическую риторику, присущую физикам-теоретикам из окружения Ландау, в их клане царили авторитаризм и железная дисциплина, состоящая в повиновении идеологии своего вождя. Если вождь принимал жесткое решение, ему надлежало беспрекословно подчиниться или убираться прочь. «В чрезмерном влиянии авторитета Дау <...> виноват не столько Дау, сколько те, кто не решались противопоставить этому авторитету свое мнение», — писал Е.Л. Фейнберг [Воспоминания..., 1988. С. 261].

Также и для Евгения Михайловича слово Ландау было непререкаемым. Рискну предположить, что вряд ли Е.М. был  {255}  счастлив вследствие отсутствия Пятигорского среди соавторов «Механики». Человек, очень совестливый, щепетильный в вопросах приоритета и соавторства, он просто выполнил приказ Большого Брата, которого считал другом. Приказ был со счастливым исходом — стать соратником, приняв на себя всю черновую работу по Курсу Ландау, который будет отныне именоваться Курсом Ландау—Лифшица. Е.М., подчинившись, вряд ли подвергал сомнению моральность приказа, он никогда не комментировал своего отношения к нему даже после смерти своего кумира.

...Таким образом, после выхода из тюрьмы в 1939 г. у Ландау уже был спарринг-партнер, «ученый секретарь» и писатель в одном лице и на постоянной основе. Такой, который все время находился при нем, был верен и управляем. В то же время необходимо подчеркнуть, что существовала и обратная связь — Е.М. Лифшиц, несомненно, сильно влиял на Ландау. Он был неимоверно трудоспособен и, в отличие от Пятигорского, в высшей степени культурен, и высокообразован. А в отличие от авторитарного марксиста Ландау, он был человеком с классическими европейскими демократическими убеждениями. Его преданность Ландау, признание его беспрекословного общего лидерства в физике не означали отсутствия дискуссий между ними как по научным, так и мировоззренческим вопросам. Как вспоминал сам Евгений Михайлович, в 1930-е гг. он особенно старался сдвинуть Льва Давидовича с позиции марксиста, верящего в идеалы советского социализма «с человеческим лицом», понимая, что о последнем не могло быть и речи в отношении Сталина.

Возвращаясь к теме Курса, надо сказать, что Ландау необычайно повезло. Он встретил человека, который обладал редкостным даром выдающегося писателя (а позже в зарубежной литературе его называли даже великим писателем) в особом жанре научной, физико-математической литературы. Е.М. Лифшиц умел мгновенно схватывать аналитический материал и переносить его на бумагу сжато, последовательно и чрезвычайно быстро. Не менее важно, что он превосходно владел искусством архитектоники крупных научных  {256}  произведений — построения отдельных тематических томов и их композиции в виде длинного курса.

К концу 1930-х гг. Е.М. Лифшиц уже был опробован в деле: он написал за Ландау несколько статей — до ареста Ландау — а во время заключения последнего окончательно подготовил к изданию в Ленинграде «Статистическую физику» — вторую книгу Курса. <Интересный парадокс эпохи 1937-38-го гг. — главный автор как «вредитель» сидит в тюрьме, но его учебник готовится к изданию и выходит в свет под его именем. — Прим. Б.Г.>.

Как вспоминал А.А. Абрикосов, Ландау не раз повторял: «Женька — великий писатель». Между тем В.Л. Гинзбург подчеркивает, что функции Е.М. Лифшица выходили далеко за рамки конспектирования разделов Курса: «Но в ярком сиянии Л.Д. Ландау роль Е.М. Лифшица оставалась как-то в тени. Понять подлинную роль Е.М. в создании “Курса” помог <...> трагический поворот судьбы. 7 января 1962 г. Ландау попал в автомобильную катастрофу и работать больше не мог. В это время “Курс” еще не был окончен — оставалось написать 3 тома из 10, не говоря уже о переиздании с дополнениями других томов. Признаться, я думал, и, вероятно, не один, что “Курс” так и останется недописанным. Но Е.М. решил иначе. Он, потратив на это много лет, завершил “Курс” (в сотрудничестве с Л.П. Питаевским, а в отношении 4-го тома, посвященного квантовой электродинамике, при участии также В.Б. Берестецкого). “Курс теоретической физики” является рукотворным памятником Е.М. Лифшицу» [Гинзбург, 1995; 2003].

Мне довелось быть близко связанным с Е.М. Лифшицем в течение более четверти века, редактировать (в корректорско-техническом смысле) 4-й том его «Курса», а также почти все переводы 10 томов на французский язык (в издательстве «Мир»). Наряду с деловым сотрудничеством, я тесно общался с Е.М. в неформальной домашней обстановке. Поэтому знаю «из первых рук» многие драматические перипетии и эпизоды, происходившие на последнем интервале времени — «без Ландау», когда писались последние тома Курса. Начну с того, что в принципе уже известно, хотя и не очень широким кругам.  {257} 

В годы моей учебы на физфаке МГУ был известен ехидный и обидный для Е.М. Лифшица афоризм, исходивший скорее всего из окружения Ландау: мол, «в “Курсе” нет ни одной строчки Ландау и ни одной мысли Лифшица». Да и жена Ландау Кора не раз публично высказывалась о Лифшице в том смысле, что Ландау выбрал себе удобного секретаря.

Но Ландау явно недооценил роль Лифшица — ни как самодостаточного теоретика, ни как писателя (см. выше слова В.Л. Гинзбурга). После того как стало ясно, что Ландау не оправится от автокатастрофы, в середине 1960-х годов Е.М. Лифшиц приступил к реализации плана по подготовке труднейшего 4-го тома «Релятивистской квантовой теории». В отличие от уже написанных томов, квантовая электродинамика в тот период не была еще в достаточной мере завершенной физической теорией. Новые открытия и методы появлялись каждый год, зарождалась квантовая хромодинамика. Поэтому поставленная Лифшицем перед собой задача закончить «Курс» была архитрудной. Уже нельзя было рассчитывать на гений Ландау, его универсальное владение всей физикой, потрясающую интуицию, редко ошибавшуюся, даже на эпизодические его советы. Вместе с тем, нельзя было «оскандалиться», допустив заметное снижение уровня будущей книги по сравнению с предыдущими томами «Курса».

Самое первое предложение о соавторстве по 4-му тому Е.М. сделал Игорю Иехиельевичу Дзялошинскому (позже ставшему членом-корреспондентом АН СССР, в 1990-х гг. он эмигрировал в США), Он считался знатоком в квантовой электродинамике. Но Дзялошинский сразу же оговорил свое участие условием, что расстановка авторских фамилий должна быть в порядке алфавита. Е.М. не принял этого условия, оценив заранее соотношение реальных вкладов обоих соавторов. Писать всю книгу опять пришлось бы ему, а вклад Дзялошинского, при всем к нему уважении, Е.М. все же не мог приравнивать к вкладу Ландау, который постоянно и законно фигурировал на первом месте в предыдущих томах. Несостоявшийся новый дуэт авторов не повлиял на продолжение их дружелюбных отношений.  {258} 

Далее Е.М. сделал такое же предложение еще одному ученику Ландау— Владимиру Борисовичу Берестецкому. На этот раз оба согласились, что порядок авторов будет начинаться с Лифшица. Берестецкий предоставляет текст определенных глав и параграфов (главным образом по своей известной книге по квантовой электродинамике). Лифшиц же пишет свои главы, заказывает освещение отдельных проблем другим специалистам (прежде всего Л.П. Питаевскому), аккумулирует весь материал книги и излагает его своим стилем. В соответствии с этим был составлен и подписан официальный договор с издательством «Наука».

Часть первая книги Е.М. Лифшица и В.Б. Берестецкого уже была отредактирована, со дня на день ее должны были сдать в типографию. И вот как-то Е.М. приехал из издательства в крайне расстроенном и возбужденном состоянии: «Берестецкий позвонил в издательство и неожиданно потребовал изменения порядка авторов! Он говорит, что передумал и не может пойти на унизительное для него, как он считает, нарушение алфавитного порядка». — «Что вы собираетесь делать?» Е.М. выглядел растерянным, он ответил, что подумает.

Получалось, что вскоре перед физиками должен предстать новый том «Курса», написанный Берестецким и Лифшицем. Читатели называли бы его, как и принято, по первому автору (например, «КвантЫ Берестецкого» — на студенческом слэнге, в отличие от тома третьего «Квантов Ландау»). Это было бы совершенно несправедливо.

Прошли дни. Берестецкий не уступает. Е.М., как истинный отец книги, не в состоянии ее умертвить — он даже не хочет тормозить ее выход в свет (в отличие, кстати, от «отца посаженного»). Поэтому Лифшиц соглашается на ультиматум Берестецкого. Однако при этом он существенно изменяет весь план книгоиздания. Во-первых, в издаваемую немедленно часть 1 он включает несколько параграфов с материалами, уже подготовленными Л.П. Питаевским для части 2, которая была тогда написана примерно наполовину. Вместе с не очень большим материалом от Л.П. Питаевского, ранее вошедшим в часть 1, в сумме образуется критическая масса для  {259}  полноправного соавторства Л.П. Питаевского также в части 1, а не только части 2, как было ранее договорено между тремя соавторами. Во-вторых, Е.М. исключает на будущее сотрудничество с вероломным Берестецким как по части 2 «Релятивистской квантовой теории», так и по всем дальнейшим книгам «Курса» (на тот момент у Е.М. не было в заделе других материалов от Берестецкого, которые не вошли в часть 1). В-третьих, Е.М. ставит издательству нетривиальное условие: в книге должно быть два титульных листа — левый с указанием авторов всего «Курса», т.е. Ландау и Лифшица, что демонстрировало бы преемственность всей их серии, и правый титульный лист — с перечислением трех конкретных авторов первой части 4-го тома «Курса». Так вышел из печати этот том: «Релятивистская квантовая теория», часть 1: В.Б. Берестецкий, Е.М. Лифшиц, Л.П. Питаевский. Позже вышла часть 2 Е.М. Лифшица и Л.П. Питаевского.

Кстати, но поводу этого левого титульного листа существует злопыхательская версия Коры Ландау [Ландау-Дробанцева, 2000. С. 468-469], что якобы больной Ландау отказался подписывать разрешение на это Лифшицу. И тогда к Ландау пришел за разрешением Л.П. Питаевский, который обратился с той же просьбой к Конкордии Терентьевне. С ее слов он якобы обращался от имени «всех учеников Дау»: «Вы сейчас имеете очень большое влияние на Дау, если вы его попросите, он вам не откажет, а нам необходима подпись Дау вот под этим документом» [Ландау-Дробанцева, 2000. С. 468]. Ландау, по выражению Коры, тоже «погнал» Питаевского. Чтобы узнать, как было на самом деле, в апреле 2005 г. я обратился за разъяснением к академику Л.П. Питаевскому. Он определенно заявил, что ничего не знает о том, как было получено такое разрешение. Сам он к Ландау за ним точно не ходил. Для истории привожу текст документа по книге Коры:

«В издательство “Наука”

Настоящим сообщаю, что я не возражаю против того, чтобы для сохранения преемственности со всем Курсом, на левом титульном листе книги “Релятивистская квантовая  {260}  теория” над словами “Теоретическая физика” была указана моя фамилия.

24/XI-1967 г. Академик Подпись (Ландау)»

До выходы книги оставались считанные месяцы, как и до смерти Ландау. Как все-таки было получено согласие Ландау на указанный левый титул, я не знаю. Но оно было получено. Без официального разрешения, т.е. подписи Ландау, заверенной печатью, Издательство вряд ли пошло бы на несанкционированное им помещение его фамилии. Пытаясь предвосхитить некоторых читателей, которые могут предположить, что Лифшиц расписался за Ландау сам, заверил подпись в канцелярии института или же как-то уговорил Издательство обойтись без подписи Ландау, приведу следующее доказательство невозможности этого. Если бы такое произошло, то Кора не смолчала бы об этом в своей книге. Она вне всякого сомнения воспользовалась бы появлением несанкционированного левого титула «Ландау и Лифшиц», для того чтобы еще раз обвинить Лифшица в коварстве и обмане, в том, что Лифшиц пошел против воли Ландау, присвоил его великое имя, для того чтобы придать авторитет своей «жалкой» книжке, ну, и так далее в ее обычном стиле... Причем на этот раз у нее были бы формальные основания так заявлять. Между тем в книге Коры никак не комментируется тот факт, что этот и все последующие тома «Курса», написанные без Ландау, имели указанный левый титул. Значит, он был помещен законно.

Если кому-то интересно мнение автора на сей счет, то я думаю так: Кора, действительно, всячески настраивала Ландау против подписи на разрешении, заготовленном Лифшицем. И в какие-то дни он, возможно, с ней соглашался. Тогда Е.М. Лифшиц обращался к нему вновь (письменно, через щель в почтовом ящике). И в какой-то момент Ландау согласился дать разрешение. Из всей цепочки фактов по этому вопросу Кора по обыкновению отфильтровала только негатив (для Лифшица). Причем без заботы о взаимной непротиворечивости фактов.

Прошло немало лет. Вышли из печати и получили мировое  {261}  признание последние тома Курса, 9 и 10-й, написанные Лифшицем и Питаевским. Пришла пора готовить переиздание всех книг. И Лифшиц встал выше личных обид: обе части «Релятивистской квантовой теории» он объединил в единый 4-й том под названием «Квантовая электродинамика», поставив Берестецкого, согласно алфавиту, на первое место среди трех авторов. А еще через несколько лет Берестецкий нашел некую форму предложить Лифшицу примирение, в чем просматривалось косвенное извинение. Е.М. его благородно принял. Он рассказывал, что тоже почувствовал облегчение, что их взаимоотношения с Берестецким улучшились. А примерно через год после этого В.Б. Берестецкий умер (в 1977 г.).

Теперь поставим вопрос: каким же получился этот том без Ландау? Частично, в двух строках на него отвечает известный теоретик Е.Сквайрс: «Большой заслугой трех авторов данного тома является то, что ими написана книга но наиболее трудной из всех областей теоретической физики, книга, которая достойна стоять в одном ряду с остальными томами “Курса”. Пели заметить, что это сделано без прямого влияния Ландау, то это достижение достойно особого восхищения».

Приведем теперь наиболее яркие выдержки из откликов на другие книги «Курса». Некоторые из них публиковались ранее (Каганов, 1998; Труды Е.М. Лифшица, 2004]; здесь они даны в отредактированном нами переводе. Другие же выдержки публикуются впервые, они взяты из архива Е.М. Лифшица, из публикаций и писем, принадлежащих крупнейшим физикам и физическим журналам зарубежья.

«Для Ландау его “скрипкой Энгра” всегда была вера в то, что вся физика может быть охвачена монументальным принципом наименьшего действия. <...> в этом состоит ведущая идея, неукоснительно проводимая во всем “Курсе”, и мы видим результат» (L.Rosenfeld, 1952).

«Я думаю, что это, вероятно, лучший из существующих курсов квантовой механики <...>. В ней присутствует артистическая прелесть в деталях. Кто-то, оказывается, знает секрет того, что побуждает лучших людей в науке писать учебники» (A.Salam, 1959).  {262} 

«Я читал курс квантовой механики и уже при первом просмотре Вашей книги смог установить, как тщательно выбран и распределен материал и как впечатляюще он изложен во всех деталях <...>. Я восхищаюсь трудоспособностью Вашей и Лифшица, из которой Вы черпаете силы писать такие книги (W.Heizenberg, 1959, из письма к Ландау).

«По мере того как тома этого монументального труда появляются в английском переводе, все более точно выявляется мера его величия. Можно лишь снова и снова повторять, что в наше время нет ничего, с чем можно было бы его сравнить — не только по обширности охвата, но и по концептуальному единству» (N.Kemmer, 1961).

«Девять томов курса теоретической физики, связанные с именами Ландау и Лифшица, занимают уникальное место в литературе по теоретической физике и не имеют соперников по своему содержанию и стилю». (E.Squires, 1971).

«Авторы совершили замечательный подвиг, компетентно и авторитетно охватив почти всю теоретическую физику в серии томов, поразительно хорошо читаемых. Владение авторами предметом передается в неподражаемом стиле, в котором написаны эти книги» (Journal de Physique, 1978).

«Учебным пособием для ученых всего мира стал «Курс теоретической физики» Ландау и Лифшица. Книг, подобных им, как по качеству, так и по оригинальности изложения — больше нет. И потому в некотором смысле все физики — ученики этих советских ученых» (Илья Пригожий, 1983).

«Есть много причин для огромной популярности этих книг: широкий диапазон предметов, представление материала в ясной <...> форме... Если у кого-то имеется какой-либо достаточно тонкий вопрос по какой-то физической проблеме, то он скорее всего найдет обсуждение этого вопроса и ответ на него в одном из разделов курса Ландау—Лифшица. “Физическая кинетика” — последний том этого курса — обладает всеми указанными достоинствами. <...> Это превосходная книга, и я могу с энтузиазмом ее рекомендовать» (J.Dorfman, 1983).  {263} 

Несколько выдержек из отзывов на «Краткий курс теоретической физики».

«Первое впечатление — удивление от того, что так много необходимого и полезного удалось уместить в довольно небольшой книге» («Nature», 1974 о томе 1 «Механика и электродинамика»).

«В книге представлены конечные результаты классической механики и электродинамики. Это сделано четко и изящно. Книга может служить базой для подготовки студентов последнего курса по теоретической физике» («Contemporary Physics», 1974).

«Многочисленные задачи, включенные в главы курса, показывающие практические способы применения теоретических знаний, представляют собой стимулирующий фактор изучения <...> они, несомненно, будут отвечать все более возрастающим нуждам инженерно-технических наук, которые во все большей степени зависят от глубокого изучения физики» («Jena Review», 1974).

«Книга — превосходное введение в квантовую механику. Она состоит из сокращенного варианта оригинального тома “Квантовая механика” в полном курсе Ландау и Лифшица и введения в релятивистскую квантовую механику. Материал существенно переработан, порядок его изложения изменен. Опущенный материал в общем представляет собой технику вычислений. Всем преподавателям, которые ищут учебники по волновой механике, я решительно рекомендую этот том, написанный в неподражаемом стиле Ландау и Лифшица» («Contemporary Physics», vol. 19, No. 4,1975 — о томе 2 «Квантовая механика» краткого курса).

***

Вместе с тем вполне очевидно, что в многотомном труде есть и какие-то локальные недостатки. Мне, например, пришлось видеть, как много мелких вставок и исправлений делал сам Е.М. Лифшиц в 4-м томе при его переводе на французский язык сразу же после выхода русского издания. Тем более что именно в области релятивистской квантовой теории тогда происходили быстрые изменения.  {264} 

В 2004 г. профессор А.А. Рухадзе, на мой вопрос, какие недостатки он видит в «Курсе», ответил: «“Курс” стоит у меня на книжной полке, я им постоянно пользуюсь. Это главные книги любого физика-теоретика. Но после первого выхода в свет 4-го тома прошло более 30 лет. Новое развитие теории привело к тому, что после внесения дополнительных материалов Л.П. Питаевским в последнем издании этого тома появились противоречия с некоторыми вопросами, изложенными ранее, при жизни Е.М. Лифшица.¹ Я говорил о них Питаевскому, — продолжал он. — Спросил, почему он не стал устранять противоречия между старым и новым текстом. Питаевский ответил: “Нельзя менять икону”». В другой раз, воспроизводя по памяти этот момент, А.А. Рухадзе выразился сильнее: «Нельзя плевать на икону». Далее А.А. Рухадзе назвал несколько моментов, которые он расценивает как недостатки «Курса»; «У Ландау ничего нет по индуцированному излучению (оно должно было бы освещаться в “Теории поля”). Ландау не воспринимал ситуации, когда хаос переходит в порядок, и потому в “Статистической физике” не упоминаются работы на эту тему. Ширина щели <в теории сверхпроводимости> постулирована, но не объяснена. В новых текстах Питаевского стало больше математики и меньше физики, тогда как “Курс” замечателен именно тем, что это не учебник по выкладкам, а учебник по методам».

Подобные мотивы высказаны и в книге Ю.Л. Климонтовича, который был официальным рецензентом 9-го тома.

«Я считал рукопись далекой от идеала. Однако ситуация была такова, что необходимо было скорейшее издание этой книги. Ведь впервые на уровне учебного пособия рассматривались новые фундаментальные явления — сверхпроводимость и сверхтекучесть, новый раздел теории конденсированного состояния — теория ферми-жидкости Ландау и многое другое. Предполагалось, что в последующих изданиях обоих томов статистической физики и последующего тома «Физическая кинетика» будут произведены существенные улучшения — устранены принципиальные и конкретные  {265}  ошибки. К сожалению, этого не произошло. Последнее издание в 2001 году 10 томов курса Л.Д. Ландау и Е.М. Лифшица является фактически стереотипным — содержит все те же ошибки принципиального характера. Необходимые изменения и улучшения мог бы сделать единственный из живущих поныне авторов — Лев Петрович Питаевский, но он предпочел этого не делать» [Климонтович, 2005. С. 99].

«Мне посчастливилось относительно часто встречаться и беседовать с Евгением Михайловичем Лифшицем. Научные обсуждения с ним были, как правило, полезными. Однако и Евгений Михайлович неожиданно ушел из жизни и “наследником” всего богатства Курса стал фактически Лев Петрович Питаевский. Мои попытки обсудить с ним возникшие у меня вопросы по принципиальным проблемам Курса были безуспешными. В последние годы он — профессор университета в Тренто (Италия) и по этой причине мало времени проводит в России. В последний раз я видел мельком Льва Петровича в Москве на торжествах, посвященных юбилею Российской Академии наук. На мое предложение обсудить с ним научные вопросы он ответил весьма кратко:

— Юра, у меня нет времени. Ты же видишь, что я все время заседаю.

«Поскольку желание обсуждения с Львом Петровичем было очень сильным, то я предпринял вторую попытку встретиться с ним. Я позвонил ему по телефону. Его, к сожалению, не было дома. Мне ответила Любовь Лазаревна — жена Льва Петровича, с которой я познакомился на одной из конференций. Разговор оказался очень забавным:

— “Люба, как вам живется в Тренто?” — Ответ был весьма кратким: — “Ужасная дыра”.

«Можно было, конечно, задать риторический вопрос:

— Зачем же российский академик, известный ученый и наследник несметного богатства — всего Курса Льва Давидовича Ландау и Евгения Михайловича Лифшица, живет и работает в этой “ужасной дыре”? Я, естественно, воздержался от этого вопроса — было заранее ясно, что на него нет вразумительного ответа» [Там же. С. 186].  {266} 

По затронутому моменту помню, как-то Н.И. Пушкина (которая по многу месяцев проводит в Тренто вместе с мужем В.Д. Эфросом) мне заметила: «Я бывала на лекциях Льва Петровича. Как жаль, что его аудитория состоит всего из пяти-шести человек. Представляешь, сколько физиков пришло бы на лекции Питаевского у нас в России!».

В заключение подраздела о «Курсе» приведу еще одно довольно глубокое и неожиданное соображение лингвистического характера. Впервые оно было высказано переводчиком «Курса» на болгарский язык Димитром Пушкаровым. Е.М. Лифшиц с некоторым удивлением спрашивал Димитра, приехавшего к нему в гости, зачем требуется перевод на язык, столь близкий к русскому. Ведь ясно, что практически все болгары, тем более ученые и студенты, в достаточной мере владеют русским языком, чтобы без труда читать на нем научную литературу по своей специальности. Переводчик объяснил так: «Это нужно для становления нормативной научной лексики и  {267}  фразеологии на языках малых и “средних” стран, в которых наука, в особенности столь сложная как теоретическая физика, преподается всего лишь первым поколениям студентов».

Вдумаемся. В самом деле, на каком языке студенты и преподаватели обсуждают изучаемый материал, какой терминологией пользуются на лекциях и семинарах по физике (теоретической, математической) в Болгарии, Словакии, Венгрии, Румынии, Сербии, Хорватии, Вьетнаме, Грузии? В общем случае на родных языках сравнительно небольших народов, вместо устойчивой нормативной лексики, применяется жаргон, представляющий собой чаще всего смесь из англоязычных и местных терминов. Это подтверждает мой бывший аспирант, ныне работающий в Израиле, доктор Михаил Гафт. Он рассказывает, что студенты-физики университета в Тель-Авиве действительно пользуются причудливым профессиональным жаргоном, представляющим собой гибрид из слов на иврите и английском с изрядной примесью русского мата. Такая смесь весьма неоднородна и неустойчива, т.е. переменна по месту и времени, нередко приводит к ошибкам и смешным казусам — в общем, создает помехи в процессе академического образования, в особенности при устном общении. Появление авторитетного научного курса на родном языке, несомненно, стабилизирует и постепенно стандартизирует научные термины и устойчивые обороты речи. Самое лучшее, если подобный переходный процесс базируется на научной литературе, имеющей общемировой авторитет. Так что «Курс» Ландау—Лифшица—Питаевского является еще и крупным вкладом в мировую языковую культуру.

Наконец, в связи с выходом «Курса» на мировую арену следует отметить необычайно важную роль, которую сыграл Роберт Максвелл, первый издатель всего Курса на английском языке. Судьба этой выдающейся личности описана в посвященных ему книгах, в том числе и на русском языке. Он родился в 1923 году на Карпатах, в Чехии, в семье нищего еврейского батрака по фамилии Кох. В детстве мечтал стать владельцем поля и коровы. Чудом избежал уничтожения нацистами, от рук которых в Освенциме погибли его родители,  {268}  брат и три сестры. Добрался до Англии, взял там новое имя Максвелла, воевал, был награжден Военным крестом за храбрость, затем тяжким трудом заработал некоторый капитал и стал издателем. Изучил восемь языков. В 1954 году он впервые приехал в СССР, чтобы купить права на издание научных книг. Познакомился с Ландау и Лифшицем, С этого года началась личная дружба Максвелла с Е.М, Ранее, до того как за книги «Курса» не взялся максвелловский «Pergamon Press», систематических изданий Курса на иностранных языках не было. На английском языке вышла только «Статистическая физика», а на сербском и грузинском — «Теория поля», «Pergamon Press» перевел на английский все десять томов «Курса», два тома «Краткого курса теоретической физики», том «Курса общей физики», осуществил их многократные переиздания. Всемирное распространение «Курса» началось именно благодаря Р.Максвеллу,

Позже Е.М. неоднократно посещал Англию по приглашению Максвелла. А последний бывал в Советском Союзе, в частности, по приглашению советских лидеров; Л.И. Брежнева, Ю.В. Андропова, К.У. Черненко, книги которых он издавал. К несчастью, Роберт Максвелл погиб в 1991 году во время плавания на собственной яхте при невыясненных обстоятельствах. За восемь лет до этого, в 1983 году, Е.М. направил Максвеллу следующее поздравление к 60-летию:

«60-летний юбилей Роберта Максвелла предоставляет мне приятную возможность выразить свое восхищение его необычайной личностью и достижениями. История его жизни это — биографический роман, который следовало бы напечатать и который читали бы, затаив дыхание.

Почти в одиночку Роберту Максвеллу удалось создать издательство, являющееся сейчас передовым в мире в деле издания научных книг. Его роль в распространении научных знаний поистине огромна.

Мой союз с “Pergamon Press” продолжается вот уже более 25 лет. Именно тогда Пергамон стал издателем Курса теоретической физики, созданного моим покойным учителем, великим физиком Львом Ландау и мной. Эти английские издания  {269}  являются наиболее аутентичными из всех иностранных изданий курса. И авторы <здесь подразумеваются сам Е.М. и П.П. Питаевский. — Прим. Б.Г.> должны выразить глубокую благодарность Пергамону за то, что благодаря ему их книги сделались известными широкому кругу физиков во всем мире.

Мои многочисленные встречи с Робертом — как в Москве, так и здесь, в его гостеприимном доме в Оксфорде — позволяют мне надеяться, что я могу называть его своим другом Бобом.

И здесь я хочу еще раз упомянуть наиболее характерную черту Боба — его врожденную доброту. Я и мои коллеги здесь в Москве никогда не забудут его теплые чувства к нам и готовность помочь в те дни, когда шла отчаянная борьба за спасение жизни Ландау после трагической автокатастрофы. Мы никогда не колебались при обращении к Бобу за помощью, чтобы получить определенные лекарства и медицинское оборудование. Его реакция всегда была мгновенной и охотной.

Все эти черты Боба лишь усиливаются с течением лет. Шестьдесят — это возраст зрелости. А теперь я хочу сказать Вам, мой дорогой Боб: не грустите! Те, кому сейчас до 60 — просто дети!

Евгений Лифшиц»
(перевод с англ. Б.Горобца)

В заключение приведем любопытное высказывание Ландау-сына: «<...> сказать, что “Курс” был главным делом его <Л.Д. Ландау> жизни — полная глупость ото в мой адрес. — Б.Г.>. Главным для него была наука. А книги он писал в свободное от нее время» [Ландау И. Интернет, 2005].

Сын считает, что у его отца было достаточно времени, свободного от науки?! Ну, ладно, не будем упражняться в формальной логике... Вполне очевидно, что по самоощущению Л.Д. Ландау главным в жизни для него, действительно, был именно процесс научного творчества. Хотя и работа над Курсом происходила в том же научном пространстве, и отделять одно от другого — неправильно. Можно условно согласиться с И.Л., если под книгами иметь в виду «Физику для всех» Ландау и Китайгородского. Но не Курс! Курс теорфизики  {270}  это и есть сама наука, причем на очень высоком уровне. Чего стоят хотя бы концептуальные решения Ландау о фундаментальности принципа наименьшего действия или о статистике Гиббса! По мере проработки сотен тем и параграфов возникали и чисто научные задачи, которые потом решались авторами Курса впервые или же заново, другим способом. Профессионалы могут привести много таких примеров.

Далее. В историческом смысле для мирового научного сообщества важны не самоощущения гения, а его наследие. В этом смысле Курс на порядки превосходит по значению все вместе научные задачи, решенные Ландау. Конечно, Ландау — великий физик. Но все его достижения были бы очень скоро получены другими физиками по непреложной логике научного развития. Матрица плотности — через несколько месяцев фон Нейманом; принцип комбинированной четности был бы вот-вот сформулирован — счет шел на дни или недели (см. истории с И.С. Шапиро и Б.Л. Иоффе, не говоря уж о Ли и Янге); затухание Ландау в плазме было бы, наверное, открыто с запаздыванием года на два-три, диамагнетизм Ландау — вероятно, так же; теория сверхтекучести — возможно, несколько позже, но, конечно, раньше, чем через 10 лет (А.Б. Мигдал подошел к ней вплотную, открыл фононы и «подарил» их Ландау). Всемирно-историческое значение Ландау в физике XX века, это, несомненно, его Курс. Он незаменим и сейчас, через 70 лет после своего начала и 30 лет после окончания последнего, 10-го тома (а классические тома Курса, возможно, останутся актуальными как учебные пособия и на весь XXI век). Так считают едва ли не все профессиональные физики.

Ученики Школы Ландау: 43 плюс...

З

а несколько месяцев до автокатастрофы, в 1961 г., Ландау собственноручно составил список 43 физиков, сдавших все экзамены теорминимума. Этот автограф Ландау неоднократно публиковался, в частности, в книгах М.И. Каганова [1998], Б.Л. Иоффе [2004], а также в журнале «Преподавание физики...» [1998, № 14]. Ландау записал фамилии сдавших экзамены, не указав инициалов. Список охватывает период от 1933 до 1961 г. Ландау проставил годы сдачи последнего экзамена каждого и его ученое звание и степень на 1961 г. Понятно, что на данный момент статус многих ученых из списка существенно повысился. Так, многие из них стали академиками АН СССР или России: И.М. Халатников, А.А.Абрикосов, Ю.М. Каган, Л.П. Горьков, Л.П. Питаевский, А.Ф. Андреев, С.С. Герштейн и членами-корреспондентами АН: Б.Л. Иоффе, И.Е. Дзялошинский, К.А. Тер-Мартиросян.

Список сдавших полный теорминимум Ландау:

1 — Компанеец А.С. (1914—1974), проф.

2 — Лифшиц Е.М. (1915—1985), акад.

3 — Ахиезер А.И. (1911—2000), акад. Украинской ССР

4 — Померанчук И.Я. (1913—1966), акад.

5 — Тисса Ласло (1907—?), проф., США

6 — Левич В.Г.(1917—?) член-корр.

7 — Берестецкий В.Б. (1913—1977) проф.

8 — Смородинский ЯЛ. (191?—1992) проф.

9 — Халатников И.М. (р. 1919), акад.

10 — Хуцишвили Г.Р.(1910 — 1979?), акад. Груз. ССР

11 — Тер-Мартиросян К.А (р.1922), член-корр.

12 — Абрикосов А.А. (р. 1928) акад.

13 — Иоффе Б.Л. (р. 1926), член-корр.

14 — Жарков Г.Ф., проф.

15 — Лапидус Л.И., д.н.

16 — Судаков В.В. (1925—1995), проф.

17 — Каган Ю.М. (р. 1928), акад.

18 — Герштейн С.С. (р. 1929), акад.  {272} 

19 — Горькое Л.П. (р. 1929), акад.

20 — Дзялошинский И.Е. (р. 1931), член-корр.

21 — Архипов Р.Г. (р.1929), д.н.

22 — Балашов В.В. (р. 1931), проф.

23 — Веденов А,А.(р. 1933), член-корр.

24 — Максимов Л.А., проф.

25 — Питаевский Л.П. (р. 1933), акад.

26 — Сагдеев Р.З. (р. 1932), акад.

27 — Бекаревич И.Л,

28 — Шанчик,

29 — Бычков Ю.А., д.н,

30 — Шаповал Е.А.

31 — Фальковский Л.А. (р. 1936), д.н.

32 —Андреев А.Ф. (р. 1939), акад.

33 — Кондратенко П.С, д.н.

34 — Русинов А.И. д.н.

35 — Маринов М.С. (1939—2000), проф.

36 — Берков А.В. доц.

37 — Мелик-Бархударов Т.К.

38 — Москаленко A.M. (1937-199?), д.н.

39 — Игнатович В.К.

40 — Будько.

41 — Манько В.И. (р. 1940), проф.

42 — Малкин И.А.(1940—198?), д.н.

43 — Колыбасов В.М.¹.

Любопытно, что в Списке должно было быть 44 человека. Но Ландау вычеркнул Владимира Хозяинова. Он сдал все экзамены и стал аспирантом Ландау, затем одно время был секретарем партбюро ИФП. Как вспоминает И.М. Халатников, «Хозяинов отплатил ему <Ландау> черной неблагодарностью. В январе 1953 года. Когда на партийном собрании ИФП обсуждалось «дело» врачей, Хозяинов бил себя в грудь и рассказывал, как Ландау им плохо руководил...» [Капица. Тамм. Семенов, 1998. С. 78].  {273} 

Номенклатура школы Ландау не исчерпывается только приведенным списком его непосредственных учеников. Естественно, что у большинства крупных ученых — а таковых в списке, как видим, много — возникают свои собственные школы, а у их учеников — в свою очередь есть ученики и т.д.; т.е. творческое наследие Ландау, его методы и навыки передаются из поколения в поколение.

Кроме того, несколько очень крупных физиков-теоретиков взаимодействовали с самим Ландау и его учениками настолько тесно, что по существу слились с его школой и даже считали Ландау своим Учителем, хотя и не сдавали ему теорминимума. Это академики Я.Б. Зельдович, И.М. Лифшиц, В.Л. Гинзбург, А.Б. Мигдал. Гинзбург об этом пишет в следующих словах: «Формально говоря, я не принадлежу к этой школе, поскольку Ландау не был моим руководителем в аспирантуре и я не сдавал теорминимума (кстати, Ландау не раз подчеркивал, как много я потерял, что не сдавал теорминимум, и был в этом совершенно прав)» [Воспоминания..., 1988. С. 78]. И в другой книге: «Я считаю, что математические способности у меня просто ниже средних, аппаратом я всегда владел и владею плохо. Память, особенно на формулы, плохая. <...> Теорминимума Ландау я не сдавал и, если бы и сдал, то с очень большим трудом» [Гинзбург, 2003. С. 396].

О Мигдале И.М. Халатников сообщает следующее: «Об Аркадии Мигдале Ландау мне говорил, что тот был освобожден от сдачи “теоретического минимума” при поступлении в докторантуру Института физических проблем (1940 г.), поскольку приехал из Ленинграда в Москву уже зрелым физиком» [Воспоминания..., 2003. С. 167].

Научные школы, которые создали указанные теоретики, тесно примыкали к школе Ландау, исповедуя те же основные научные и этические принципы.

Характерные черты школы Ландау перечисляет по пунктам и поясняет М.И. Каганов [1998, С. 26]:

1. Научное происхождение. Наряду с прямыми учениками и тесно примкнувшими к Школе Ландау учеными вместе со своими учениками и далее их учениками, «правнуками» и  {274}  «праправнуками», «в Школу Ландау, естественно, включались те, кто в первые годы существования Института теоретической физики им. Ландау был приглашен в ИТФ из других научных центров. <...> По коллегиальному решению ученого совета ИТФ приглашенные удовлетворяли высоким требованиям, предъявляемым к сотруднику ИТФ. И еще: нельзя не учитывать самоощущения ученого. В своей автобиографии Я.Зельдович пишет: “Как физик-теоретик я считаю себя учеником Льва Давидовича Ландау” [Незнакомый..., 1993. С. 325]». Ясно, что М.И. Каганов имеет в виду подобное «самоощущение» только у крупных ученых. Но, следуя своей мягкой интеллигентной манере изложения, он не предостерегает «всякую мелочь» от попыток примазаться к Школе Ландау. А, может быть, и следовало бы произвести какое-то обрезание: ведь М.И. Каганов причисляет к Школе даже праправнуков. Здесь уже вряд ли возможно составить списки, тем более бесспорные.

2. Профессионализм. «Обвинение в непрофессионализме было в его <Ландау> устах высшей мерой <...> осуждения. <...> Язык, которым пользовались в Школе Ландау, был языком тесно связанных между собой профессионалов, и <...> к нему надо было привыкнуть. Иногда недоразумения возникали из-за различия в языке, из-за непонимания Ландау и его окружением “пришельца”. <...> К профессиональным требованиям, предъявляемым к физику-теоретику, следует отнести владение математической техникой, <...> такой, чтобы математические затруднения, по возможности, не отвлекали внимания от физических трудностей — по крайней мере, там, где речь идет о стандартных математических приемах» [Каганов, 1998. С. 28; Лифшиц в кн.: Воспоминания..., 1988]. Здесь М.И. Каганов приводит одну важную деталь: «...в Школе Ландау не поддерживался интерес к аппарату как таковому, создаваемому безадресно, на всякий случай, авось, пригодится. Часто приходилось слышать: “Зачем это нужно? Какую задачу вы хотите решить?” И если выяснялось, что для решения задачи годится стандартный метод, ему отдавалось предпочтение (особенно, если стандартный метод был проще».  {275}  М.И. Каганов рассказывает, как после доклада И.М. Лифшица на конференции ему был задан такой вопрос: «“Почему в конце ваших докладов всегда бывает формула или кривая, а у других физиков даже трудно понять, что доклад окончен?” А меня вопрос удивил, т.к. в то время я <...> практически не слышал докладов по теоретической физике, авторы которых не принадлежали к Школе Ландау».

3. Новаторство. М.И. Каганов пишет об этой черте как об интересе к новым задачам [1998, С. 29].

«Какое искусство продемонстрировали и сколько труда потратили Ландау и Е.Лифшиц на то, чтобы найти кратчайший, но достаточно строгий путь вывода формул! Но главное дело физика-теоретика — получение ответа на новый, ранее не ставившийся вопрос, решение новой задачи. <...> Ландау сказал: “Жизнь слишком коротка, чтобы решать уже решенные задачи”. “Каждый день физики-экспериментаторы преподносят физикам-теоретикам новые “белые пятна”. <...> Но огромным достижением современной теоретической физики является ее методология, позволяющая находить средства и способы их ликвидации. <...> У большинства активно работающих физиков-теоретиков существует уверенность, что общая картина познанной области нам ясна, а ликвидация “белых пятен” — дело времени и желания, и, хотя она может потребовать много сил, огромного таланта и времени, но не пересмотра основных представлений. Проще говоря, есть уверенность: механика (классическая и квантовая), теория относительности, статистическая физика — в своих основах — правильно описывают действительность, естественно, каждая в границах своей применимости”. Никогда в Школе Ландау не принимали всерьез ниспровергателей, пытавшихся улучшить основы современной физики...»

4. Энцикпопедичность. «Со смертью Ландау и Фейнмана из физики, по-видимому, ушли последние энциклопедисты. <...> Для Ландау нет априори неинтересных тем. Все, что доступно теоретическому анализу и может быть доведено до получения нового, неизвестного ранее результата, достойно внимания. Конечно, речь не идет о тривиальных задачах.  {276}  Ландау их достаточно строго отметал». Далее М.И. Каганов конкретизирует: «Эту черту (широту интересов) я бы назвал отсутствием снобизма, <...> независимостью от моды» [Там же, С. 31].

5. «Способность самим создать новую моду», по М.И. Каганову, есть пятая черта Школы Ландау. «Она умела моду приспосабливать к своему стилю, а не наоборот». «Работы, выполненные в Школе Ландау и, прежде всего самим Ландау, несомненно, были нередко “законодателями моды”. Приведу лишь один пример: теория Ферми-жидкости» [Там же, С. 32].

6. Мировой класс, отсутствие признаков провинциализма — так можно понять М.И. Каганова, переходящего к характеристике шестой черты Школы Ландау: «Трудность общения, невозможность участвовать в важных конференциях и семинарах (за рубежом) <...> не давали права на снижение требовательности при оценке приоритета работы. Даже тогда, когда из-за отсутствия своевременной информации кто-то переоткрывал уже открытое кем-то за границей. “Не повезло, жаль, конечно”, но никакой скидки» [Там же, С. 33].

7. Абсолютная научная честность. «Никто никогда не приписывался к чужим работам, даже если имел такую возможность — на правах сильного (например, руководителя отдела). Десятки лет я работал под руководством И.М. Лифшица, многие годы в непосредственном контакте с ведущими физиками Школы Ландау, и я не помню ни одной жалобы, ни одного разбирательства присвоения результатов» [Там же, С. 33].

(Должен заметить, что после смерти Ландау ситуация, как и следовало ожидать, изменилась. Так, возник конфликт Е.М. Лифшица с А.А. Абрикосовым из-за того, что последний обвинил Ландау в «зажиме» его идеи о квантовых вихрях в гелии-II; в то же время теорию таких вихрей сам Ландау построил вместе с Лифшицем, но сначала неверную, а затем, исправленную — чуть позже Фейнмана, за которым и остался приоритет. С просьбой стать арбитром в этом историческом конфликте Лифшиц даже обратился к Дж. Бардину (см. подраздел об А.А. Абрикосове в Главе 6). М.И. Каганов знал о  {277}  конфликте между упомянутыми физиками, но в своей книге он об этом не пишет.)

К перечисленным профессиональным признакам коллектива Школы Ландау М.И. Каганов добавляет «общечеловеческие»: «Наиболее характерным для них было несколько брезгливое отношение к политике. Никто всерьез не относился к догматическому марксизму-ленинизму, хотя, по-видимому, вера в “социализм с человеческим лицом” была у многих. Никто не делал карьеру в партийных, профсоюзных или советских органах, никто не боролся “за мир”, с сионизмом, не орал обязательств, не осуждал вейсманистов-морганистов, кибернетиков, не восхвалял Лепешинскую, Башьяна, не осуждал А.Д.Сахарова <...> Школа <...> была по тем временам удивительно беспартийной. Членство в партии нескольких близких к Ландау физиков-теоретиков, вступивших в партию во время войны (среди них был и я) — не влияло на их поведение <...> При создании и функционировании Института имени Ландау была необходимость “играть по правилам”. Это привело к необходимости ряду лиц пожертвовать собой (так это воспринималось) — вступить в партию. Их партийная принадлежность воспринималась как дань необходимости» [Там же, С. 42].

«У этой проблемы есть и другая сторона. <...> Похоже, в Школе Ландау было мало активных диссидентов <в 1960— 1970-х гг. это были борцы за выезд в Израиль — В.Г.Левич и Н.Н. Мейман. — Прим. Б.П> — тех, кто подписывал письма протеста или защиты осужденных, пытался прорваться на “открытые” процессы, участвовал в митингах. При этом, я знаю, читался “самиздат”, привозились <...> изданные за рубежом книги (“тамиздат”) и передавались из рук в руки. Нельзя ни в коей мере считать, что Школа была аполитичной. Отсутствие (или почти отсутствие) активного диссидентства — результат <...> убеждения, что каждый должен заниматься своим делом, <...> [что] приводило к страху потерять возможность заниматься наукой, если активно включиться в диссидентскую деятельность. Самый разительный пример, конечно, биография Андрея Дмитриевича Сахарова <...>. Но  {278}  он не принадлежал к Школе Ландау <...>. Но была уверенность, что нашему конформизму есть <...> граница, за которую каждый из “нас” <...> не перешагнет. Положение границ было различно. Оно определялось личным опытом <...>. И было еще какое-то общее для всех “нас” чувство гордости, что “мы” — элита — не подвластны официальной пропаганде, не продаемся откровенно (тут “откровенно” — важное слово)...» [Там же, С. 44].

При подведении итогов своего обзора и анализа основных черт Школы Ландау М.И. Каганов признает: «Конечно, я нарисовал идеализированную картину <...>. Физики-теоретики, составлявшие школу Ландау, отнюдь не были на одно лицо, <...> это были ученые разного масштаба, разной самостоятельности, разной глубины. Уверен: если бы устроить (даже при жизни Ландау) экзамен на принадлежность Школе, считая, что каждый должен соответствовать всем принципам (чертам), здесь сформулированным, то отнюдь не все <...> этот экзамен выдержали бы» [Там же, С. 35].

В отличие от взгляда М.И. Каганова — взгляда изнутри — и его слов о демократичности Школы, мне кажется, что Школа Ландау при его жизни представляла собой образец авторитарного социума. Все его основные признаки были в наличии. Был жесткий, убежденный в своей непогрешимости великий лидер (вождь); верноподданные ученики; значительная степень изолированности Школы от других социумов (вступить в нее можно было, только сдав труднейшие экзамены); изгнание из социума по личному решению лидера (судов с состязательным процессом обвинителей и защитников не проводилось, даже право на последнее слово не предоставлялось — примеры: Л.Пятигорский, В.Левич); убежденность в своей правоте едва ли не во всем. («У нас тогда существовал такой дух, что, мол, все, что сделали по гелию в каком-нибудь другом месте, а не в ландауской группе, это все вранье. И не читали...» — рассказывал недавно А.А.Абрикосов, см. подраздел о нем); идеологический комплекс — теории и классификации едва ли не на все случаи жизни, которым учеников убеждали следовать (см., например, в подразделе о А.С. Компанейце  {279}  учиненный ему разнос за неследование идеологии лидера в житейском эпизоде); высокая мобилизационная готовность и эффективность работы Школы; довольно быстрое размывание Школы и снижение эффективности после ухода лидера, когда в Школе начались демократические процессы самоуправления, появились признаки плюрализма и т.д.

В конце 2005 г. вышла книга Ю.Л. Климонтовича. Его высшая оценка школе Ландау помещена как эпиграф для всей Главы 6. Далее следует:

«Это был поистине сгусток профессионалов. К сожалению, после ухода Ландау из жизни значение Школы стало стремительно падать — она была фактически разрушена самими «школьниками». Причин этого печального конца несколько. Отметим лишь две из них. Первая обусловлена самим принципом отбора. Дело в том, что теоретический минимум Ландау, хотя и способствовал несомненно отбору талантливых людей, он все же был слишком нацелен на формальное знание. Это не был отбор по творческим данным, по оригинальности постановки задач и методам их решения. В таком порядке отбора проявилась сущность таланта Ландау. По мнению самого Ландау и ряда его учеников и соратников, у него критическое начало превалировало над творческим.¹ Вторая причина — доминирование Ландау над учениками. Исключение составляли очень немногие и среди них, конечно, Исаак Яковлевич Померанчук. Школа Ландау — яркий пример “школы одного пика”, что ведет неизбежно к деградации Школы.<...> В “школе одного пика” естественно затруднено общение с представителями других школ, да и просто с независимыми учеными. Мы, студенты старших курсов и аспиранты с горечью и недоумением наблюдали противостояние Школы Ландау и Школы Боголюбова. Поражала нас “травля” Анатолия Александровича Власова, который был несомненно одним из самых талантливых физиков-теоретиков своего  {280}  времени. Удивляло и неприятие работ Ильи Пригожина, всесторонне одаренного человека, идеи которого стимулировали развитие нового научного направления — теории самоорганизации» [Климонтович, 2005. С. 34-35].

Наконец, рассмотрим еще один вопрос, который иногда называют национальной ориентацией Школы Ландау. Такое выражение, в частности, встречается в книге А.А. Рухадзе. Вопрос, на мой взгляд, не такой уж и сложный, но трудный (вспомним, что Ландау четко различал эти слова). Трудный, потому что в «приличном, интеллигентном обществе» его не принято обсуждать публично, хотя на «кухнях» можно «перетирать» сколько угодно. Итак, прежде всего — национальная ориентация, несомненно, не была характерна для Ландау. Ориентация ведь подразумевает определенным образом направленные усилия по подбору людей. Но Ландау многократно говорил о себе как об интернационалисте и космополите (гражданине мира), и я убежден, что это было искренним. Но несомненно можно говорить о национальном складе Школы Ландау. Уж как сложилось — так сложилось: в Школе Ландау большинство физиков было еврейского происхождения. Следовать запретам (чужим или собственным), делать вид, что явления как бы и не существует, было бы ханжеством или трусостью для исследователя. Конечно, априорные вероятности (выражаясь математическим языком) успешной сдачи экзаменов теорминимума были у Ландау совершенно равными для лиц любых национальностей. Совершенно другой вопрос — и он не к Ландау — равны ли условные вероятности сдачи этих экзаменов лицами различных национальностей, т.е. зафиксированные относительные частоты совершившейся сдачи при условии, что данное лицо — еврей, русский, еще кто-то? Я не знаю на него ответа. Эти фактические (не априорные) вероятности в принципе можно было бы оценить, если бы сохранились списки всех сдававших Ландау экзамены (он был аккуратным человеком, и наверняка такие списки велись). Так что говорить о национальной ориентации Ландау — почти то же самое, что говорить о его (и его  {281}  Школы) половой ориентации: Разве она была? А ведь 100% учеников Ландау — мужчины. Разве Ландау специально подбирал мужчин? Чинил препятствия женщинам? Нет, конечно. Я даже думаю, что он сделал бы скидку при экзамене первой же женщине, пришедшей к нему сдавать теорминимум. Но о таковых я не знаю. Почему же женщины не приходили? Наверное, барьер трудности этих экзаменов был очень высок, и они просто боялись. Но это уже другой вопрос.

В потоке мужчин, приходящих на экзамены к Ландау, было много евреев. И опять — почему? Во-первых, потому, что, идя к нему, они точно знали, что экзаменатор будет справедлив. Во-вторых, потому что, если экзамены будут сданы успешно, то могучий и авторитетный Ландау возьмет их под защиту, поможет с интересной работой, что было особенно важно в тот период, когда в СССР имела место определенная дискриминация евреев при приеме в престижные вузы, аспирантуру, академические институты. Многие евреи, наверное, относились к нему как к «рави» — Учителю и покровителю, слава о котором гремела по всему СССР. Они упорно готовились к труднейшим экзаменам и иногда преодолевали этот барьер. Неевреи тоже, конечно, знали о справедливости Ландау. Но им было априорно легче поступить в аспирантуру или найти работу в другом привлекательном месте. А очень высокий барьер экзаменов у Ландау, трудоемкость при его преодолении (нередко требовалось несколько лет), боязнь заработать у Ландау ярлык профнепригодности к теоретической физике отпугивали. Вот и все.

Замечу, что, обсудив с А.А. Рухадзе приведенные аргументы, я встретил его полное понимание и, более того, получил дополнительные соображения, которые учтены в приведенной выше концепции.

В заключение, в качестве веселой иллюстрации стиля жизни Школы Ландау вне физики приведу фрагментарное описание празднования 50-летнего юбилея Ландау. Всякая традиционность решительно отметалась оргкомитетом юбилея. Это касалось поздравительных адресов, ценных подарков, стандартных речей. Комитет предупреждал: подарки должны  {282}  быть оригинальными по выдумке, но не быть материально ценными. Все люди, близкие к Ландау, знали, что немыслимо было бы, как это обычно делается, собирать деньги на «ЦП» для юбиляра. Такой ЦП был бы с насмешкой возвращен его авторам. (Сам Ландау не раз остроумно и ехидно формулировал три признака традиционного подарка: большой, дорогой, ненужный.) Папки с официальными адресами просили сдавать в гардероб. Тамадой был остроумнейший А.Б. Мигдал.

Среди подарков был, например, «львиный хвост», изготовленный А.С. Компанейцем. Он был сделан из куска каната с кисточкой и снабжен ремешком для крепления на поясе. А.С. Компанеец заявил: не надо забывать, что Дау еще и Лев, теперь он вступает в зрелый возраст и должен, наконец, научиться иногда вилять хвостом перед начальством в нашем зоосаде. Ландау немедленно нацепил хвост, залез на стул и стал им вилять под дружный хохот публики. Преподносились стихи, альбомы с шуточными рисунками и фотографиями, скрижали, картинки с шаржами. Некоторые из их фотографий приводятся в нашей книге. На одном из самых характерных шаржей Ландау изображен Львом среди ослов-учеников.

Всем понравился подарок, приготовленный Е.М. Лифши-цем — колода больших карт. У джокера было лицо самого Ландау. Все четыре дамы — с лицом его красавицы жены Коры в разных ракурсах. Остальные были ученики Ландау в корреляции с их научными званиями и возрастом. Тузами были представлены члены-корреспонденты (на 1958 год): Я.Б.Зельдович (голова, высовывающаяся из-за занавеса, к ней прицеплены три звезды Героя), А.Б. Мигдал (атлет в плавках с аквалангом), И.Я. Померанчук (с небритым видом), еще, кажется, Ю.Б. Румер на фоне колючей проволоки. Королями и валетами были другие ученики Ландау. Королем был изображен, например, А.С. Компанеец рядом с арфой — символ его поэтической музы (фотоснимок этой карты приводится у нас в книге для примера). Себя Е.М. Лифшиц также изобразил королем — в кепочке за рулем (прямой смысл — шофер, с которым Ландау постоянно путешествовал по стране, но, может быть, был и скрытый смысл — Лифшиц рулит их  {283}  общим «Курсом»). Королем был также изображен И.М. Лифшиц (на почтовой марке, как известный в мире филателист). Валетами были представлены И.М.Халатников, А.А.Абрикосов (в черной маске на глазах, символизирующей разбойника), М.И. Каганов (красавец в тельняшке — он участник войны, служил в береговой обороне, покоритель дамских сердец, на что указывала червовая масть карты). Эти карты сейчас находятся в Музее П.Л. Капицы при Институте физпроблем, и желающие могут с ними ознакомиться. После кончины Е.М. Лифшица они были переданы его вдовой в музей П.Л. Капицы, в котором есть специальный уголок, посвященный Ландау и Лифшицу. Для интересующихся сообщаю имена хранителей Музея, его адрес и телефон: А.А. Капица, П.Е. Рубинин, Е.П.Капица, 117334, Москва В-334, Воробьевское шоссе (ныне ул. Косыгина), дом 2, кв. 14, тел. 137 32 30.

...Что осталось от Школы Ландау к 2005 году, я не знаю. Надеюсь, что-то осталось, раз продолжает существовать Институт теоретической физики имени Л.Д. Ландау.

6.2. Отдельные портрета

З

десь даны очерки только о тех ученых, принадлежащих школе Ландау в широком смысле, которых я видел сам: непосредственное зрительное и слуховое наблюдение важно для восприятия личности. Из них хорошо знал только Е.М. Лифшица, с которым тесно общался на протяжении четверти века. Рядом с нами жила семья А.С. Компанейца, которого видел множество раз во дворе дома и иногда у нас в гостях; его детей Катю и Дмитрия я хорошо знал, прочел рукописные воспоминания об их отце, предоставленные мне Дмитрием. Неоднократно видел И.М. Лифшица, В.Л. Гинзбурга, И.М. Халатникова, приходивших в гости к Е.М. Лифшицу. Однажды присутствовал на ужине, где был А.А. Абрикосов; однако его воспринимаю прежде всего по телефильму о нем и устным рассказам. Однажды видел и слышал А.Б. Мигдала — на дне открытых дверей в МИФИ в 1959 г.; его воспринимаю главным образом по прекрасному сборнику воспоминаний.

6.2.1. Братья Е.М. и И.М. Лифшицы

Письмо сестры о детстве братьев

Д

ва брата, ставшие впоследствии знаменитыми на весь мир академиками-физиками, родились в Харькове незадолго до Октябрьской революции в семье известного врача-гастроэнтеролога профессора Михаила Ильича Лифшица (1878—1934), автора ряда медицинских книг. Отец скоропостижно умер в возрасте 55 лет. Возможно, оба сына унаследовали от отца склонность к сердечно-сосудистым заболеваниям, вследствие которых они умерли задолго до наступления истинной старости, сохраняя до конца свой интеллектуальный и творческий потенциал:.

Мать братьев Берта Евзоровна (1885—1976) носила в девичестве фамилию Мазель, что по-еврейски (на иврите и на идише) означает счастье, удачу. Дома она занималась хозяйством  {285}  и воспитанием обоих детей — Жени и Ильи. Второго брата в детстве звали Лелей, а в профессорском возрасте ученики и сотрудники называли Ильмехом. Его ученик М.И. Каганов рассказывал о следующем эпизоде: «Школьная подруга встретила на улице после многолетнего перерыва Берту Евзоровну. Придя домой, подруга сказала мужу: “Подумай, какая Берточка врунья. Говорит, что два ее сына академики и оба лауреаты Ленинских премий”» [Каганов, 1998]. Действительно, это — редчайший случай в истории науки, а в истории теоретической физики, по-видимому, единственный, когда оба родных брата достигли предельных высот в своей профессии. При этом ни один из них не занимал номенклатурных постов в партийно-административной системе своей эпохи, не был даже членом правящей партии (в отличие от немалого числа других ученых школы Ландау). Все определялось исключительным талантом братьев и удачным выбором профессии. А также встречей с Ландау первого из братьев. Второй из них был также связан с Ландау, но в гораздо меньшей степени.

Семья дала детям идеальное воспитание и образование. Эта сторона формирования личности братьев описана в письме, которое было прислано из Харькова после кончины Е.М. Лифшица его двоюродной сестрой Марией Семеновной Абезгауз Зинаиде Ивановне Горобец-Лифшиц в ответ на просьбу последней поделиться воспоминаниями о семье Лифшицев. Вот это письмо. В нем немало колоритных бытовых подробностей, характеризующих раннюю жизнь двух выдающихся ученых, а также в целом их семью, принадлежавшую к научной элите ранней советской эпохи.

«Дорогая Зина,

Много болезней мучает людей. Самые страшные бывают один раз. А такие, средние, просто делают жизнь нестерпимой — получается прозябание. Это страшнее. Засасывает эта неинтересная жизнь. Тем более все чаще обращаешься к прошлому, когда было все интересно, светло и радостно, хотя бы на душе.

Женя — это личность. Такие встречаются редко... и что-нибудь о нем рассказать людям, которым это интересно, надо.  {286} 

В 1924 году, после смерти нашего папы — земского врача в Белоруссии — за нами приехал и забрал нас в Харьков дядя — Михаил Ильич — Женин отец. В это время Але было 8 лет, мне 3 года, Жене 9 лет, Лёле 7 лет. С этого времени мы вместе росли. Женя и Лепя были с детства не сходны по характеру. Лепя был похож на маму Берту Евзоровну Она была очень красивая, способная и образованная женщина. Знала несколько иностранных языков и всю жизнь, прожив 92 года, была в доме опрятная, в платье и в туфлях на среднем каблучке. Не помню ее в халате и в тапочках.

Женя был внешне и по характеру похож на отца. Михаил Ильич был очень образованным человеком, известным профессором медицины не только на Украине, но и в Союзе. Он лечил Балицкого — наркома внутренних дел Украины, консультировал Дзержинского, Фрунзе, членов Украинского правительства. По характеру Михаил Ильич был немногословен. Он был одним из лучших врачей-гастроэнтерологов в Союзе. Часто бывал в заграничных командировках и брал с собой семью. Прекрасно знал английский язык. В семье говорили с детьми по-английски, поэтому они владели им хорошо. Кроме того, у них с детства вплоть до 1937 года был прекрасный преподаватель английского языка Хордон. Это был англичанин-эмигрант. В семье была прекрасный преподаватель музыки Алиса Николаевна Гольденгер, которая привила им музыкальный вкус и любовь к музыке, а способности у них были незаурядные. Они даже писали музыку и думали, что будут музыкантами. Но они просто были талантливыми людьми, и к чему бы ни прикасались, все было для них доступно и легко воспринималось.

Женя поступил в школу в 6 класс, до этого он занимался дома с учителями. В школе-семилетке он проучился всего два года (6 и 7 класс). Окончил школу, когда ему было 14 лет и поступил в Химический техникум, в котором прозанимался два года.

Зимой 1930—31 г. работал в Биохимическом отделении Института питания.

Осенью 1932 года, семнадцати лет, поступил на Физико-механический факультет Харьковского механико-машиностроительного Института. Через два месяца перешел на  {287}  второй курс, а летом 1933 г. закончил Институт, сдав зачеты по всем дисциплинам и защитив дипломную работу. Осенью 1933 г, в восемнадцати лет, поступил в аспирантуру при Украинском физико-техническом институте по специальности теоретическая физика, где работал под руководством Ландау.

Во время учебы в Институте и до 1939 г., когда Женя переехал в Москву, его товарищами были Шура Ахиезер, Саша Компанеец, Женя Ком (талантливый физик, погиб на фронте). Ландау приехал в Харьков в 1933 году и быстро заметил Женю и подружился с ним. В компании они всегда были вместе. Аля была с ними близка, компания у них была одна. В компании всегда было шумно и весело, придумывались интересные игры. В квартире в Харькове на ул. Артема 18 семья Жени занимала второй этаж дома — 7 комнат. Особенно интересными всегда были детские именины. Кроме близких родственников были друзья детей. На этих именинах были театрализованные выступления детей, разыгрывались интересные шарады и загадки. Во всем этом Женя и Леля принимали очень активное участие. <...> Запомнились шарады, придуманные ими:

1. Все дети становятся рядом и у всех на груди приколота бумажка с буквами «ЛЬ», что означало: «МЫ с ЛЬ».

2. Шарада «Эразм Роттердамский». Она разгадывалась следующим образом: все дети становились и кричали хором «Э», что означало «Э разом» (по-украински разом означает вместе). Дальше мальчик подходил к девочке и рукой тер ей ротик, что означало «Рот тер дамский».

Было много разных игр, шарад, выступлений, играли свои «творения» на пианино — вот такой мир царил в семье. Было много игр — настольный теннис, кегли, крокет, привозилось из-за границы много интересных игр (настольных), которыми приходили играть много детей.

Аля ясно помнит, что Лепя защитил кандидатскую диссертацию в 19 лет, а докторскую в 27 лет. А когда защитил Женя, не помнит. <Е.М. Лифшиц защитил кандидатскую диссертацию тоже в 19 лет в 1933 г., а докторскую в 24 года в 1939  {288}  году в Ленинградском Университете. — Прим. Б.Г.>. Но это тоже неспроста, этому есть причина. Наверное, Лёля, как более словоохотливый и общительный, чаще об этом говорил. Лёля в силу своего мягкого характера много разговаривал с людьми, которые были ему мало интересны, но проявляли к нему интерес. Женя как человек более принципиальный, очевидно, своими успехами делился мало и только в узком кругу людей... Это проявление его скромности.

В 1934 году умер отец Жени и Лепи. Эту смерть вся семья перенесла очень тяжело. Дядя (отец Е.М.) любил объединять родственников и прекрасно к ним относился. На праздники собиралось вместе человек 20—25. Особенно хорошо дядя относился к нашей маме, самой младшей своей сестре Анне Ильиничне. И, кстати сказать, женился он на подруге нашей мамы — Берте Евзоровне (матери Е.М.) — также студентке этого факультета, которая блестяще закончила Университет. Они обе закончили его по высшему баллу.

Характер Жени в детстве — не очень общительный, углубленный в себя, но живой и общительный с приятелями, сначала детьми, а в дальнейшем взрослыми друзьями. С детства намечалась свойственная ему в дальнейшем черта характера — принципиальность. Мнение свое отстаивал всегда до конца, был сдержан, но суждения его часто были безапелляционными.

Среди наших знакомых детей первый велосипед появился у Жени. Тогда это было редкостью, он на нем быстро ездил.

После знакомства с Ландау они всегда были в одной компании, и Женя был под влиянием его обаятельной личности — кумира интеллектуальной молодежи Харькова <Харьков был в 19)8—1934 столицей Советской Украины.— Прим. Б.Г.>. Женя был ему очень предан. Запомнилось Але одно высказывание Дау: “Жениться не надо никогда”. После этого он быстро женился на Коре. “И детей никогда не надо иметь, а если они появятся, то надо их выставить в форточку”. Ну и, наверное, вслед за этим высказыванием быстро родился Игорь. Не знаю, каким образом в этом он влиял на Женю. Думаю, что никак.  {289} 

В 1939 году Женя вместе с Ландау переехали в Москву. Квартира Лифшицев в Харькове оставалась полностью их, так как была выписана государственная дарственная грамота, и если бы не война, то тетя Берта, даже будучи одна, осталась бы в своей 7-комнатной квартире и в ней бы умерла. Лёля жил с Натой и Лидой (первая жена И.М. Лифшица и их дочь) в этой квартире вплоть до 1941 г., поэтому много событий, связанных с Лелей, помнится больше, тем более, что после эвакуации Лёля вернулся в Харьков. Да и вообще Лёля с детства был очень общительным, компанейским, веселым, открытым, прекрасно рисовал, сочиняй стихи, мазурки, влюблялся в Алиных подруг. Кстати, Лёля Березовская (первая жена Е.М.) была Алина подруга. Поэтому о Лёле больше вспоминается разных историй. Например, Лёля в детстве много ел, от него прятали еду, так как он был полным ребенком, мечтал быть колбасником, чтобы есть колбасу сколько угодно (видно, она раньше была вкуснее). Женя ел мало, был худой. Как старший брат он был более независимый. У Жени и Пели была очень хорошая библиотека. Я уже писала выше, что был настольный теннис — пинг-понг. Играли на большом столе в столовой. Это была большая 45-метровая комната, в которой после войны жила мама Жени и Лели вместе с Вовой (племянник Е.М.). Он приехал из Минска и поступил в Харьковский университет на биологический факультет. Жил он с тетей очень дружно. Тетя в последнее время много болела, и Женя очень быстро и много раз приезжал из Москвы, быстрее, чем Лёля с километрового расстояния в Харькове. Лёля считался добрее Жени, но это было только внешнее впечатление. У Жени, кроме всего, было развито чувство долга. Очевидно, это чувство долга проявлялось во всех поступках Жени до конца его жизни.

Подпись.
25 октября 1986».

***

Евгений Михайлович Лифшиц

Прошло почти 20 лет со дня смерти Е.М. Лифшица. Логика истории науки такова, что рано или поздно находятся биографы любых исторических личностей, призванные запечатлеть их в общечеловеческой памяти, создавая тем самым культурный слой своей эпохи. Конечно, среди собираемого материала бывает немало «мусора», малозначительных фоновых событий, выдумок, встречаются даже фальшивки. Постепенно формируется некая равнодействующая, сходящаяся с той или иной степенью точности к истине. Другого пути нет. Читатель мемуарной литературы должен понимать, что историограф не может предоставить официально заверенных документов по каждому описываемому событию. Нередко вообще не существует никаких, даже незаверенных документов, и события описываются лишь на основе устных воспоминаний очевидцев. Но часто информация исходит даже не от непосредственных свидетелей, а от тех, кто слышал об этом от других. Как сказал поэт, Нобелевский лауреат:

С учетом этих оговорок я приступаю к описанию тех во многом неизвестных или мало кому известных событий, которые, надеюсь, небезразличны для историков науки и читателей, интересующихся нашей темой.

Сначала о литературных источниках, в которых содержатся биографические сведения о Е.М. Лифшице. Научные достижения Е.М. Лифшица суммированы в недавно вышедшем сборнике его трудов и охарактеризованы академиком  {292}  Л.П. Питаевским на девяти страницах Предисловия к этой книге [Труды Е.М. Лифшица, 2004]. Большая статья о Е.М.Лифшице, физике и человеке, написанная Я.Б.Зельдовичем и М.И. Кагановым, вышла после его смерти в Англии в биографической серии, посвященной членам Лондонского Королевского общества (оно ведет свое начало от Ньютона и признано элитой мировой науки) [Zeldovich & Kaganov, 1990]. Та же статья в несколько других версиях перепечатана в Собрании трудов Е.М. Лифшица, изданных на английском языке [Perspectives.., 1992], в книге М.И. Каганова [1998] и в двух выпусках журнала «Преподавание физики...» [1999; 2002]. Кроме того, в 1995 г., в год 80-летия Е.М. Лифшица вышла подборка материалов о нем в журнале «Природа»¹. О диаде Ландау—Лифшиц рассказывается также в журнальных и газетных статьях [Горелик, 2002] и [Горобец, 2002; 2003]. Вот, пожалуй, почти все.  {293} 

Хочу здесь осветить мало кому известный фрагмент научной биографии Е.М. Лифшица. Недавно в его архиве мною было найдено письмо академика Я.Б. Зельдовича профессору М.И. Каганову, написанное от руки на английском языке. Яков Борисович написал его 9 сентября 1986 г., находясь на отдыхе в Крыму, в п. Гаспра. В конце письма, озаглавленного «Космологические исследования Е.М. Лифшица», есть примечание по-русски: «Мусик! Это мой кусок в статью о Жене для Roy. Soc. <...> Остальное — о курсе теорфизики в целом, о структуре ферромагн. и т.п. пишите сами или привлеките других. Покажите Халату после перепечатки».

Обнаруженный текст Я.Б.Зельдовича был предназначен для статьи о Лифшице в биографической серии членов Лондонского Королевского общества. Такого рода статьи заказываются от имени Общества его членам, которых просят написать об ушедших из жизни членах этого Общества. Я.Б. Зельдович получил такой заказ и написал свою часть — то, что ему ближе по тематике, про космологию — затем попросил М.И. Каганова написать остальное. Случилось так, что указанный материал Я.Б. Зельдовича не вошел в их большую статью с М.И. Кагановым. Для восстановления исторической справедливости и пополнения научного наследия как Е.М. Лифшица, так и Я.Б. Зельдовича, обнаруженный материал был переведен мной на русский язык и передан для напечатания в журнал «Земля и Вселенная» (2001). Кроме того, он был напечатан в оригинале на английском и в переводе на русском языке в двух выпусках журнала «Преподавание физики...», целиком посвященных Е.М. Лифшицу [1999, 2002]. В своей статье Я.Б. Зельдович популярно, почти без математики излагает главные выводы теории неустойчивостей в ранней Вселенной — один из самых важных научных результатов ЕМ. Лифшица, который постоянно цитируется в учебной и научной литературе.

Я.Б. Зельдович: Космологические исследования Е.М. Лифшица

У главной работы Е.М., выполненной в 1946 году, было два источника вдохновения. Первый и очевидный был связан  {294}  с написанием «Теории поля» — второго тома знаменитого Курса теоретической физики Ландау—Лифшица. Каждый том этого энциклопедического Курса давал как саму теорию физических явлений, так и ее важнейшие приложения. Во второй части «Теории поля» дается сжатое изложение общей теории относительности (ОТО), релятивистской теории гравитации. По сравнению с другими, более объемными книгами представление этой теории у Л—Л (Ландау—Лифшица) отличается своей глубиной, оставаясь в то же время кратким и наглядным. Так, Л—Л дают новую трактовку псевдотензора энергии-импульса гравитационного поля. Не буду останавливаться на всех других оригинальных моментах этого теоретического представления.

Наиважнейшее применение ОТО реализуется в космологии, теории Вселенной как единого целого. Именно на это и указал впервые Эйнштейн.

В СССР теоретическая космология ведет свое начало от знаменитых работ А.А. Фридмана. И потому естественно, что Л—Л должны были обдумать, в каком виде включать космологию в «Теорию поля». Вообще Ландау скептически относился к наблюдательным астрофизическим данным. Ему принадлежит такой афоризм: «Астрофизики часто ошибаются, но никогда не сомневаются». В первой работе Хаббла его постоянная оценивалась как Н=564 км/с Мпс. Это значение вошло в расчет возраста Вселенной и дало 2.10⁹ лет (меньше возраста Земли!). И это подтверждало скептицизм Ландау. Тем не менее, следовало предоставить читателям все теоретические возможности, что и было осуществлено Ландау и Лифшицем в их книге.

Но был также и второй источник вдохновения для Лифшица в предпринятой им работе. В 1930—40-е годы Ландау вовсю применял мощный метод малых возмущений. Так, однажды Ландау предложил автору этих строк изучить стабильность пламени с помощью этого метода. К сожалению, мне не удалось решить эту проблему, и тогда Ландау решил ее сам; это решение — одно из красивейших в теории горения.

Тот же подход Ландау предложил применить и Лифшицу  {295}  для решения проблемы слабых неустойчивостей во фридмановской модели однородной и изотропной Вселенной. Но на сей раз исследователь оказался достаточно сильным и поставленная задача была им решена. Так в 1946 году появилась первая работа Е.М. Лифшица по космологии.

Важность полученных им результатов нисколько не уменьшилась за прошедшие 40 лет и сохранится еще на многие предстоящие годы. Исследование было проведено Лифшицем в самом общем виде — для всех трех классических случаев: закрытой, плоской и открытой (гиперболической) модели Вселенной. Вещество Вселенной подчиняется уравнению состояния р = р(ρ) <р — давление, ρ — плотность вещества во Вселенной>. (Много лет спустя в связи с теорией Большого взрыва и инфляционного раздувания вследствие когерентных полей, данное допущение было модифицировано: р = р(ρ, s) или р = р(φ_i, φ'_i); ε = Σ(φ_i, φ'_i) (последнее приводит к обобщению, но не к отмене результатов, полученных Лифшицем).

В самом общем виде Лифшиц проводит классификацию возможных видов возмущения: 1) скалярное, вследствие неустойчивости плотности; 2) векторное, вследствие вращательных возмущений; 3) тензорное, связанное с гравитационными волнами в изотропном пространстве.

В отличие от обычной теории возмущений для статических равновесных систем, в задаче Лифшица рассматривается эволюционирующая, расширяющаяся Вселенная. Второй и третий типы возмущений выходят за рамки ньютоновской теории тяготения. Были получены результаты первостепенной важности: оказалось, что конечный по величине вихрь, возникающий за конечный промежуток времени, несовместим с малыми вихревыми возмущениями в начале расширения Вселенной. Следовательно, наблюдаемое вращение галактик возникло за счет каких-то нелинейных процессов много позже!

Что касается гравитационных волн, то результат оказался противоположным: они могли служить эффективными малыми возмущениями. Поиск первичных гравитационных волн представляется исключительно трудной, но в то же время важнейшей и интереснейшей проблемой грядущих  {296}  десятилетий. Однако наиболее важным результатом (Лифшица) явилось исследование скалярных возмущений (плотности), поскольку именно они определили структуру Вселенной. Мы знаем, что звезды, галактики, скопления галактик распределены в пространстве неоднородно — это и есть видимый эффект первоначальных возмущений плотности. Лифшиц пришел к следующему результату в отношении эволюции возмущений плотности (т.е. для скалярного случая возмущений): δρ/ρ ~ t^2/3 · a(t), где а — характерный размер Вселенной <радиус кривизны>.

На первый взгляд здесь возникает несоответствие с классическим результатом Дж. Джинса: δρ/ρ ~ exp(λt), где λ = √4πGρ, полученным в рамках ньютоновской теории. В 1946 году Лифшиц писал, что возрастание возмущений плотности, действительно, различно в ОТО и в ньютоновской теории тяготения. Вскоре недоразумение было снято работой Боннэра и др. Применив технику малых возмущений к расширяющейся материи в ньютоновской теории, они получили результат, отличный от результата Джинса, но совпадающий с результатом Лифшица. Это не стало неожиданностью, так как ньютоновская теория служит асимптотическим приближением для ОТО. Но вот что замечательно в психологическом отношении: классический (нерелятивистский) результат был впервые получен Лифши-цем с самого начала релятивистским, а не классическим подходом.

Эти результаты и поныне являются основой в исследованиях Вселенной. Конечно, остается много трудностей на пути к полной количественной теории (квантовой гравитации). Одна из них связана с неизвестной природой скрытой массы. И все же можно не сомневаться, что в ближайшие десятилетия такая теория будет создана. Спектр же скалярных и тензорных возмущений (и соответствующих относительных величин) даст ключевую информацию о самой ранней, инфляционной стадии развития Вселенной.

В последние 10 лет жизни Лифшиц вернулся к ОТО. Вместе с коллегами (В.Белинским и И.Халатниковым, а также братом, Ильей Лифшицем) Евгений Лифшиц исследовал природу  {297}  сингулярности. Любопытно, что самое начало этой истории было каким-то нескладным: Ландау и Лифшиц показали, что сингулярность неизбежно возникает в синхронной системе координат. Они сделали вывод о нефизичности, фиктивности сингулярности, обусловленной пересечением координатных линий. Это не приводило ни к бесконечной плотности, ни к каким-либо иным реальным свойствам сингулярного состояния. В течение некоторого времени Ландау и Лифшиц придерживались мнения (неверного), что вообще не существует никаких реальных сингулярностей (в самых широких классах систем, не обладающих особыми свойствами симметрии).

Однако вскоре Пенроуз, Хоукинг и другие показали точными геометрическими методами, что сингулярность с неизбежностью возникает. По крайней мере, возникает область с чрезвычайно высокой плотностью вещества. В сущности, они пришли к возможности возникновения черных дыр и к беспредельному сжатию вещества внутри них. Тогда встал вопрос: каковы законы изменения метрики, скорости, давления, плотности при возникновении черных дыр? Проблема оказалась труднейшей. И в процессе ее решения были получены (Лифшицем с коллегами) крайне неожиданные результаты. Оказалось, что сжатие вещества происходит анизотропно вдоль трех осей, с осцилляциями вдоль них и стохастической сменой главного направления. Здесь было бы неуместно пытаться выразить в деталях эти сложнейшие результаты.

В последние годы жизни Лифшиц неоднократно выступал на различных международных конференциях с изложением этих результатов. И каждый раз в каждом новом месте его энтузиазм горячо разделяли его слушатели.

Строго говоря, быть может, в реальной космологии картина не совсем такая, быть может, осцилляции Лифшица происходят внутри самой черной дыры и не наблюдаемы снаружи. Однако остается в высшей степени элегантный математический результат. Существует такой штамп: «рукописи не горят». Он применим и к математическим формулам безупречной красоты, которые рано или поздно найдут применение, возможно, совсем неожиданное. Думаю, что у модели  {298}  сингулярности, созданной Лифшицем с коллегами, многообещающее будущее.

Продолжая обобщения, можно сказать, жизнь каждого индивидуальна и никто не может ее воспроизвести. Но в некотором тонком и самом широком смысле такие примеры, как жизнь Лифшица, полностью отданная науке, имеют общую значимость для всего человечества. Жизнь не может быть воспроизведена в смысле буквальном, однако само осознание того, что существовал человек, столь цельный и светлый, как Е.М. Лифшиц, делает все человечество немного лучше.

Пояснения к заметке Зельдовича

1. Как известно, закон сохранения энергии обусловлен однородностью времени, а закон сохранения импульса — однородностью пространства Вселенной. В теоретической физике энергию и импульс системы записывают в виде 4-псевдотензора. 4-мерный тензор (4-тензор) это упорядоченный набор из 16 скалярных компонент в виде таблицы 4×4. Строки и столбцы таблицы есть 4-векторы, состоящие в данном случае из трех пространственных и одной временной координаты. Тензоры применяют для описания криволинейных пространств; как известно из ОТО, в космологических масштабах пространство искривляется вследствие гравитации.

Истинными векторами являются, например, сила и скорость. К псевдовекторам относятся момент силы и угловая скорость, которые получаются как векторные произведения истинных векторов. Как известно, выбор направления с точностью до противоположного у векторного произведения делается условно. Отсюда — первая часть термина: псевдо. При переходе от правой системы координат к левой меняется на противоположное направление одной из координатных осей, это преобразование называют операцией отражения. Соответственно псевдовектор тоже меняет свое направление на противоположное, в отличие от истинных векторов. Различие истинного тензора и псевдотензора формулируется аналогично, поскольку псевдотензор состоит из псевдовекторов.  {299}  При изменении системы координат каждая компонента 4-тензора вычисляется по особым правилам путем суммирования произведений последовательных компонент 4-векторов.

Законы сохранения импульса и энергии получаются в ОТО из требования равенства нулю производных от компонент 4-псевдотензора по его четырем координатам — трем пространственным и одной временной. Ландау и Лифшиц показали, что в общем случае в присутствии гравитационного поля псевдотензор в уравнениях ОТО должен учитывать общий импульс системы, состоящий из импульса материи и импульса гравитационного поля. Решение уравнений достигается специальным выбором системы пространственно-временных координат (см. параграф 96 «Теории поля» Ландау— Лифшица).

2. Обозначены: р — давление, ρ — плотность вещества во Вселенной, ε — средняя плотность энергии, φ — потенциал поля тяготения, φ' — скорость его изменения (производная по времени),» — номер координаты.

3. Первые два вида нарушений поясняются на рисунке. Движение среды при двух видах возмущения плотности (а, б) и вихревых возмущениях (в, г). Показаны векторы скорости возмущений в расширяющейся Вселенной (само расширение не показано).

Третий вид возмущений (на рисунке его нет) заключается в том, что задаются малые возмущения гравитационного поля  {300}  относительно покоящейся материи, распределенной, в пространстве в среднем однородно. Математически Лифшиц задает возмущения тензора энергии-импульса Т_β^α и метрического тензора g_ik, который описывает геометрию пространства (см. «параграф 115 «Теории поля»). Последний характеризует расстояния между любыми точками 4-мерного пространства-времени, которые называются интервалами между событиями. Решив тензорное уравнение с учетом возмущения, Лифшиц приходит к фундаментальному выводу о возможном влиянии на геометрию пространства нашей Вселенной первичных возмущений гравитационного поля, возникших вблизи сингулярности.

4. Сингулярность — это особое состояние нашей Вселенной в «момент ноль», когда произошел Большой взрыв и началось расширение Вселенной, с формированием материи и полей из сингулярного поля. Это состояние характеризуется фантастической плотностью порядка 10⁹⁴ г/см³, энергией порядка 10¹⁹ Гэв, температурой порядка 10³² К. Указанное состояние называют общей или космологической сингулярностью. Но во Вселенной есть и локальные сингулярности, возникающие в центральных частях черных дыр.

5. С целью физического пояснения новых свойств космологической сингулярности, обнаруженных в последнем цикле работ Е.М. Лифшица (совместно с И.М. Халатниковым и В.А. Белинским), стоит привести отрывок из книги Я.Б. Зельдовича и И.Д.Новикова «Строение и эволюция Вселенной» [С. 615]:

«При рассмотрении космологической сингулярности в прошлом, в начале расширения, нет специальных оснований полагать, что характер расширения описывается наиболее общим решением <Лифшица>, а не каким-нибудь специальным, вырожденным. Характер расширения в этом случае определяется начальными условиями сингулярности, которые мы не знаем и которые могут определить характер расширения в соответствии с каким-либо специальным решением, а не наиболее общим. Одну из таких возможностей — интенсивное рождение пар частиц-античастиц вблизи сингулярности, приводящее к изотропному расширению (в отличие от  {301}  анизотропного в общем виде у Е.М. Лифшица и соавторов) мы рассмотрим далее. Но, конечно, решение, описывающее наиболее общий характер расширения от сингулярности, представляет громадный интерес для понимания того, что происходило в действительности. Помимо этого следует подчеркнуть, что именно общее решение <Лифшица — Халатникова — Белинского» описывает коллапс — сжатие к сингулярности космологической модели (если расширение сменяется сжатием, т.е. если ρ > ρ_с, где ρ_с — критическая скорость вещества во Вселенной), а также коллапс отдельного тела, сжавшегося под свой гравитационный радиус».

6. Допустим, все это показалось читателю слишком сложным и абстрактным. Тогда в заключение изменим рациональный физический вектор повествования на иррациональный лирический. И приведем несколько строф о сингулярностях, которые ассоциированы в сознании автора с описываемыми образами героев.

(1) Памяти Я.Б. Зельдовича

7. Еще одно любопытное примечание. Доктор физико-математических наук А.А. Самохин (ИОФАН) рассказал мне следующий эпизод. Он как-то присутствовал на докладе по решению космологических уравнений, который в Черноголовке делал И.М. Халатников. По какой-то причине Е.М. Лифшиц на самом докладе отсутствовал. После доклада Халатникову стали задавать вопросы из зала, на одном вопросе он, что называется, «поплыл». В этот момент в дверях появляется Лифшиц. На ходу, еще даже не успев сесть на место, Лифшиц, слышит часть ответа Халатникова и резво перебивает его: «Ты что это говоришь?». Халатников: «Я не понял вопроса». Лифшиц: «А зачем тогда отвечаешь?»

Е.М. Лифшиц — рука Капицы в ЖЭТФ

Ж

урнал экспериментальной и теоретической физики (ЖЭТФ) — главный физический журнал СССР и России и один из самых известных и уважаемых в мире науки. На такой уровень его вывели в середине XX столетия П.Л. Капица и Е.М. Лифшиц.

История ЖЭТФ началась с Журнала Русского Химического Общества и Физического Общества при Императорском С.-Петербургском Университете. Через год журнал разделился на Физическую и Химическую части. С 1878 по 1930 год журнал выходил под названием «Журнал Русского физико-химического общества» (ЖРФХО), а в 1931 г. получил  {303}  свое нынешнее название. Главными редакторами ЖЭТФ были последовательно А.Ф. Иоффе, Л.И. Мандельштам, С.И. Вавилов и Н.Н. Андреев. С июня 1955 г. до своей смерти в 1984 г. этот пост занимал П.Л. Капица. Он сразу же предложил Е.М. Лифшицу стать его заместителем в редколлегии ЖЭТФ. Е.М. согласился и оставался постоянно действующим первым заместителем главного редактора ЖЭТФ вплоть до своей кончины в октябре 1985 г. Он осуществлял оперативное руководство журналом. Это означало: ежедневное руководство редакцией, состоявшей вначале из двух, а позже из семи человек; первичную оценку поступающих статей и подбор рецензентов; переписку с авторами; рабочие контакты с руководством в Издательстве АН СССР; подготовку материалов к ежемесячной редколлегии. Эта работа была штатная, зарплата Е.М. равнялась зарплате старшего научного сотрудника, доктора наук, занимающего полставки.

П.Л. Капица и Е.М. Лифшиц добились того, что ЖЭТФ стал единственным научным журналом в СССР, который получил право выходить без лимита на объем. (В то время все журналы были государственными, их бюджет и объем строго планировались.) Это позволило печатать материалы очень быстро, со сроком ожидания примерно 6 месяцев, т.е. на уровне лучших журналов в мире.

С 1960-х гг. ЖЭТФ стал первым среди советских журналов, который стали переводить целиком на английский язык. И он стал первым журналом в СССР и вторым в мире после «Physical Review» по индексу цитирования. Ежегодно в журнал поступало около 800 статей объемом до 21 страниц каждая. Из них отклонялись 40—50% статей, не соответствующих уровню или тематике журнала. Печататься в ЖЭТФ было не только важно и престижно с научной точки зрения, но еще и потому, что авторы получали гонорары за издание англоязычного перевода в США. Они выплачивались в сертификатах Внешторгбанка СССР, на которые можно было приобретать дефицитные импортные товары в знаменитых инвалютных магазинах «Березка». (Прошу прощения за чисто личную подробность. Таким путем Е.М. Лифшиц купил и  {304}  подарил мне к 40-летию финский вельветовый синий пиджак, который ношу до сих пор.)

Руководство журналом осуществлялось на основании «Положения о ЖЭТФ», инструкций и решений редколлегии, зафиксированных в протоколах. Приведу здесь две выписки, показавшиеся мне наиболее интересными, цитирую их по книге М.И. Каганова.

Выписка первая:

«О порядке публикации статей членов редколлегии. Подтвердить ранее установленный порядок об обязательном рецензировании статей членов редколлегии».

Не думаю, что подобные пункты есть в регулирующих документах всех или даже большинства других журналов, т.е., что все статьи членов редколлегии направляются рецензентам нужною профиля, причем не членам своей редколлегии и на условиях строгой конфиденциальности.

А теперь опишу одно из поучительных в человеческом отношении событий, связанных с ЖЭТФ, Е.М. и рецензированием. Сам я в ЖЭТФ не печатался (не та профессия). Но как-то раз рассказал Е.М. о том, что один из моих друзей (это был профессор Л.В. Бершов, специалист по ЭПР кристаллов) со мной поделился следующим досадным происшествием. Он с соавторами представил свою лучшую за несколько лет работу в ЖЭТФ. С его слов, результаты были новыми, достоверными, авторитетные «ЭПР-щики» советовали послать статью именно в ЖЭТФ, авторы старались написать статью именно в стиле ЖЭТФ и т.д. Но статью отклонили. Очевидно, редакция послала ее некомпетентному рецензенту, который не разобрался и дал отрицательный отзыв. Е.М. обещал мне все это проверить. Через несколько дней он сказал мне следующее. «Я, естественно, не назову вам имени рецензента. Но могу точно сказать, что это вполне авторитетный в данной области человек. Более того, он даже как-то ранее выступал в соавторстве с авторами этой статьи. Так что рецензент был  {305}  нами выбран правильно и непредвзято. А вообще можете передать своим друзьям, что я знаю сколько угодно случаев, когда отрицательные рецензии пишут друг другу «научные друзья», если они уверены в соблюдении анонимности».

Вторая выписка:

«О порядке рецензирования явно бессмысленных или безграмотных статей.

Считать необязательным детальное рецензирование и посылку автору подробного отзыва на явно безграмотные и бессмысленные статьи, ограничиваясь констатацией отсутствия в них научной ценности. Рекомендовать авторам таких статей обращаться за консультацией в научно-исследовательские институты» (Цит. по книге [Каганов, 1998. С. 131]).

Остро актуальными остаются те проблемы редакторской политики в научной литературе, о которых рассказывается в письме Е.М. Лифшица профессору Г. Бэтчелору, главному редактору «Journal of Fluid Mechanics», выходящего в Лондоне (я перевел его с английского):

«Дорогой профессор Бэтчелор, я приступаю к подготовке к переизданию “Гидромеханики” (т. VI Курса), который Вы любезно рецензировали 20 лет назад. Сейчас передо мной стоит трудная задача, так как уже нет Ландау.

Естественно, что моей первейшей задачей является ознакомление с той огромной информацией, которая содержится в томах “Journal of Fluid Mechanics”. Так, я ознакомился с Вашей редакционной статьей в юбилейном издании IFM. Сам я уже более 25 лет работаю редактором ЖЭТФ. (Главным редактором является П.Л. Капица, а я — его рабочим заместителем); и поскольку мои взгляды на редакционную политику подобны Вашим, у меня возникло желание написать Вам.

Я так же, как и Вы, убежден, что сейчас существует больше журналов, чем это необходимо, и что научная общественность должна обсудить, по крайней мере, проблему дальнейшего  {306}  увеличения их числа. Каждый новый журнал лишь понижает порог качественного критерия принятия статей, так что все больше “отходов” проникает в научную литературу и засоряет ее. Конечно, прогресс науки стремителен, и все же разрастание периодической литературы превышает действительные нужды современной науки. Последнее отражается не столько в увеличении полезной, истинно научной продукции, сколько в гораздо большей степени — в возрастании числа тех, кому нужно доказывать, что они не зря получают свою зарплату. И я думаю, что здесь лежит причина убогого уровня научных журналов, который Вы справедливо констатируете (разрешите выразить мнение, что в этом отношении JFM — выдающееся исключение, и я восхищен достижениями его Редколлегии, тем более что прекрасно знаю все трудности работы с авторами).

Я также убежден, что коэффициент отклонения (статей) — подходящий показатель ответственности Редколлегии. В наши дни писателей больше, чем читателей, и первейший приоритет Редактора — стоять на страже интересов читателей. Главным источником засорения научной периодики являются вовсе не ошибочные работы (добросовестные заблуждения всегда, конечно, будут встречаться в научной работе), а статьи, которые можно характеризовать русской поговоркой “переливание из пустого в порожнее”; именно их нужно безжалостно отклонять. Возможно, Вам будет интересно узнать, что коэффициент отклонения в ЖЭТФ составляет 0,48. Что касается роли рецензентов, то мы на них смотрим как на необходимых советчиков, однако окончательное решение всегда остается за Редколлегией, и она несет за него всю ответственность. Нередко наши решения противоположны мнению рецензентов, причем в обоих направлениях.

С глубоким уважением и наилучшими пожеланиями к Вам и Вашему со-Редактору Профессору Моффатту,

Искренне Ваш Е.М. Лифшиц».

Е.М. был остроумным человеком, ценил нестандартные шутки, тонкие анекдоты, неожиданные формулировки, однако в своей редакционной практике был строг, сух и краток, не  {307}  допускал вольностей и двусмысленностей, в частности, розыгрышей в стиле А.Б. Мигдала. Приведу один из понравившихся мне примеров, реализации которого, к сожалению, воспрепятствовал Е.М. Лифшиц. Ученик Мигдала И.И. Гольдман выполнил работу, показавшую новые возможности наблюдения эффекта Ландау—Померанчука—Мигдала. Здесь важно то, что ранее именно Гольдман предложил назвать этот эффект многократного рассеяния ядерного излучения тройным именем. Далее он рассказывает: «Так я окрестил эффект в одной работе, и это привилось. <...> Если электроны высокой энергии получены на ускорителе, то они будут входить в вещество из воздуха или вакуума. Тогда будет существенным открытое впервые Гинзбургом и Франком переходное излучение. Это надо учесть наряду с многократным рассеянием. Получив результат, я напечатал статью в ЖЭТФ в 1960 г. Первоначально я озаглавил ее “Эффект Гинзбурга—Франка—Ландау—Померанчука—Мигдала”. Расчет был на то, что название попадет в книгу рекордов Гиннеса. Но Евгений Михайлович Лифшиц, редактор ЖЭТФ, настоял на названии, более прозаичном» [Воспоминания..., 2003. С. 164]. Очевидно, Е.М.Лифшиц не хотел допускать на поле журнала упражнений в стиле «физики шутят», и в данном случае придавать рекламную громкость не такому уж известному физическому эффекту. А все-таки жаль, что впервые в мире не появился эффект с пятью фамилиями!

Заключая, можно сказать об авторитете ЖЭТФ фразой физика-теоретика Э.И. Андрианкина, одного из учеников А.С. Компанейца: «Физику-теоретику стыдно не иметь публикаций в ЖЭТФ» (заимствовано из рукописи «Анналы теоротдела ИХФ»).

Е.М. Лифшиц вне физики

П

осле переезда в Москву в 1939 г. Е.М. Лифшиц стал жить со своей женой Еленой Константиновной Березовской (ниже иногда используется сокращение Е.К.) в одной квартире с Ландау и его женой Корой. Расскажу об этом чуть подробнее, потому  {308}  что на этот счет существует своеобразная версия К.Ландау, естественно, антилифшицевская, напечатанная в ее книжке: «...была еще неприятность: тот самый Женька, к которому, кроме презрения, нельзя питать иных чувств, женился и нахально поселился у Дау в Москве, в его пятикомнатной квартире» [Ландау-Дробанцева, 2000. С. 119].

Что можно сказать? Бывает нелегко опровергать искаженные события, если они тонко прописаны и умело направляются в нужное русло мастерской рукой. Но в приведенной фразе авторши — поток животной ненависти к Е.М. и в то же время — ноль умения соблюсти хотя бы видимость правдивости. Рассмотрим же для примера этот случай — с точки зрения самых простых, известных каждому человеку, жившему в советскую эпоху, формальностей и реальностей.

Ландау переезжает в Москву из Харькова в 1937 г. и получает от Института физпроблем 5-комнатную квартиру— в двух этажах, с туалетами на каждом. Не многовато ли на одного человека да еще в перенаселенной столице нашей Родины (?!). Даже на двоих? Хотя последнее не должно учитываться жилищными органами, поскольку официально Ландау распишется с Корой только в 1945 г. и, значит, квартиру выделяли на него одного? Ландау, конечно, физик, весьма известный. Но он еще не академик, не Герой Соцтруда, еще далеко до начала Атомного проекта с его огромными привилегиями ученым. (Да и то... Для сравнения: Я.Б.Зельдович— «номер три» из ученых в Атомном проекте, после Курчатова и Харитона — даже став академиком и трижды Героем, имея большую семью с тремя детьми, не жил в двухэтажной квартире в Москве; в его квартире я бывал, это хорошая 4-х-комнатная квартира на Воробьевском шоссе, в полукилометре от дома Ландау.)

Так что вряд ли Лифшиц взял да и приехал в столицу СССР и сам собой «нахально стал жить со своей женой» в огромной квартире Ландау. На самом деле Е.М. Лифшица вызвал в Москву П.Л. Капица как директор ИФП. И для проживания официально выделил ему две комнаты в той же ведомственной институтской квартире, где уже был прописан Ландау. Лифшица прописали в комнатах нижнего этажа, а  {309}  Ландау — в трех комнатах верхнего этажа (каждого со своим туалетом). Разумеется, с Ландау Капица считался, и потому у Ландау наверняка спрашивали, кого из соседей он предпочтет. Конечно, Ландау выбрал именно Лифшица, так как был инициатором приглашения последнего для совместной работы в Москве. Они уже были не только близкими сотрудниками, но и соавторами статей и одной книги, наконец, просто близкими друзьями.

Возможно, Капица обещал Ландау со временем отдать ему всю эту квартиру. Действительно, впоследствии Ландау ее получил. Тогда Лифшицу тоже улучшили условия, он получил три комнаты на верхнем этаже в том же доме в квартире № 1. Точь-в-точь повторилась прошлая ситуация. В нижнем этаже у Лифшица, в этой опять-таки по существу коммунальной квартире жила другая семья (не помню чья). Если кому-нибудь будет интересно посмотреть, что это за квартиры — могут свободно зайти в квартиру № 1: она уже давно нежилая, в ней размещается теоротдел ИФП. В квартире же Ландау ныне живет заместитель директора ИФП профессор Л.Б. Луганский (вместе с ним недавно жил его сын, знаменитый пианист Николай Луганский).

...В известной степени Е.М. жил в нашем обществе в условиях самоцензуры и «внутренней эмиграции». Братья-академики Е.М. и И.М. Лифшицы не подписали ни одного письма или статьи советских ученых с осуждением кибернетики, генетики, Солженицына и Сахарова. Е.М. доставал и читал почти всю более или менее примечательную нелегальную и полузапретную (с грифом «Для служебного пользования») литературу. Основным поставщиком ее был его друг профессор Я.А. Смородинский. Е.М. давал читать эту литературу З.И. и мне, приветствовал интерес к ней. Поэтому еще в юности я прочел все тома У.Черчилля «Вторая мировая война» (они были с грифом ДСП, и Е.М. их брал у Капицы), подшивки журнала «Былое» с воспоминаниями Б.Савинкова, повестью Б.Пильняка («Повесть о непогашенной луне»), самиздатскую напечатанную на машинке антилысенковскую  {310}  рукопись Жореса Медведева. Позже, в 1970-е гг., он давал мне на несколько дней взятую у друзей (источник не назывался) книгу политзаключенного Эдуарда Кузнецова о попытке угона самолета в Израиль. Доставались все вышедшие к тому времени книги Солженицына, в том числе «Раковый корпус», «Архипелаг ГУЛаг» (эмигрантского издательства «Посев»), «Крутой маршрут» Евгении Гинзбург (на машинке). Изредка что-то удавалось достать и мне, тогда я передавал это для прочтения Е.М. Последними были «Технология власти» Авторханова и «Остров Крым» В.Аксенова.

Для молодого поколения, не знакомого с ощущениями читателя подобных книг в 1960—70-е гг., могу сказать следующее. Главная опасность при обнаружении или доносе состояла не в аресте, за чтение самиздата не сажали. Но в КГБ стали бы требовать назвать источник подобной литературы, а при отказе — почти наверняка лишили бы допуска к закрытым научно-инженерным работам, не допустили бы и до преподавания в вузах, даже школах Москвы (могли разрешить — в школе в провинции). Научная работа физиков, химиков, математиков, геологов на 80—90% велась по закрытым темам. Они требовали для допуска как минимум так называемой «формы 3» (допуск к материалам для служебного пользования и отраслевым секретам) или нередко даже «формы 2» (допуск к документам, составлявшим государственную тайну не высшего уровня; у нас в институте она требовалась, например, для командировки на месторождение редкометалльного сырья и знакомства с отчетами по его переработке). За лишением «формы» следовало увольнение с работы, недопущение к защите диссертации и т. п., т.е. профессиональный финиш, «беруфсфербот».

Не раз с риском для себя Е.М. привозил из-за границы запрещенные книги. В 1968 г, провез через советскую таможню и подарил мне книгу на английском языке о Шестидневной войне и победе Израиля. Кстати, помню, как в дни этой войны мы ежедневно слушали радио «Коль Исраэль» на русском языке. Я покупал доступные в Москве газеты французской ч итальянской компартий «Юманите» и «Унита», в которых публиковались репортажи об этой войне. В них впервые мы  {311}  увидели фотографии легендарного командующего израильскими войсками генерала Моше Даяна. Одну из фотографий одноглазого генерала я отдал Е.М., чтобы он мог показать ее своим приятелям-физикам.

Однажды, в начале 1970-х на конференции в Международном центре теоретической физики в Триесте Е.М. познакомился с крупнейшим израильским физиком-теоретиком Ювалем Нееманом, с которым, в частности, имел место следующий примечательный разговор с глазу на глаз. Во время прогулки Нееман рассказал Е.М. некоторые подробности Шестидневной войны, в которой он принимал непосредственное участие как заместитель министра обороны Израиля Моше Даяна. Е.М. выражал большое беспокойство за будущее маленького Израиля во враждебном океане арабского окружения. После некоторых колебаний он задал Нееману вопрос об израильском атомном оружии, который как раз в то время начал обсуждаться в мировой прессе: как относиться к таким слухам? Нееман не отвечал. Лифшиц понял, что поставил его в неловкое положение, и добавил: «Наверное, такие вопросы вам вообще не следует задавать?». Нееман сказал: «Вы правильно понимаете». Приехав в Москву, Е.М. рассказал по секрету нам с матерью об этой встрече и об умолчании Ю.Неемана.Он заметил, что ответ скорее всего можно расценить как оптимистический сигнал.

Е.М. мечтал о возможности хотя бы раз посетить Израиль. В те времена это можно было осуществить только путем невозвращения из-за границы (куда Е.М. иногда выезжал), либо вследствие непреклонной борьбы за репатриацию в Израиль. Такое восхождение (как говорят израильтяне) удалось с большим трудом, потерями и ожиданием в течение многих лет нескольким крупным физикам-теоретикам («олимам», т.е. взошедшим на вершину — вернувшимся на этническую родину): Марку Азбелю, Александру Воронелю, Науму Мейману. Е.М. откровенно говорил, что он не готов ни к подобной борьбе, ни к разрыву со своей живительной средой обитания — школой Ландау, Институтом физических проблем, ЖЭТФом; наконец, к разрыву с близкими.  {312} 

Но существовал и тот рубеж, немалый и рискованный, на который Е.М. готов был выйти и принять бой во имя научных истин. В 1955 г. на сессии в АН СССР, посвященной 50-летию теории относительности, он выступил с докладом. В докладе открыто прозвучало идеологически вредное, еретическое с точки зрения тогдашней государственной философии положение о расширяющейся Вселенной и ее возрасте. Отдел науки ЦК КПСС, осуществлявший текущий контроль за идеологией и поведением ученых, тут же отреагировал. Он письменно указал Академии наук на недопустимость таких выступлений советских ученых и обвинил прежде всего основного докладчика — Е.М. Лифшица. Упомянул и поддержавших его ученых — Гинзбурга, Ландау и Зельдовича [Блох, 2001. С. 343; документ см. ниже, в Приложении]. В результате власти долго еще вычеркивали Лифшица из списков участников зарубежных научных конференций. И только в 1960-х годах он получил разрешение ездить за рубеж — почти всегда за счет приглашающей стороны или за свой счет. Человек, внесший крупный вклад в обороноспособность страны (получивший за это Сталинскую премию и орден Красной Звезды), прославивший ее науку своим Курсом теоретической физики, не удостаивался быть командированным своей страной на международные конференции по этой науке. Туда ездили в основном верноподданные научные ничтожества (хотя бывали исключения). И это тоже был известный парадокс советской эпохи.

Каким был Е.М. в деловых отношениях? Я выделяю его абсолютную обязательность и высочайшую производительность труда. За много лет делового общения с Е.М. (в 1960—1970-х гг.) в качестве редактора (в техническом смысле) двух его книг на русском языке и шести книг во французском переводе, выпускаемых издательством «Мир», мы встречались с ним множество раз. Уславливались о встречах для согласования наработанного пакета из нескольких десятков страниц. Встречи обычно назначались в редакции ЖЭТФ. Ни разу выдающийся ученый не отменил и не перенес встречу с молодым  {313}  человеком. Ни разу он не опоздал ни на минуту. Мало того, он никогда не отвлекался во время нашей с ним работы за столом (как это обычно бывает с другими людьми) ни к телефонным звонкам, ни по внезапно появившимся неотложным делам — таковых просто не могло быть на уровне организованности и обязательности этого человека. В это время он также не отвлекался на другие редакционные дела. Впрочем, окружающие знали деловые принципы Е.М. и не обращались к нему, когда он был занят с посетителем. Он был на 100 процентов поглощен делом, которое делалось в данную минуту. И потому оно делалось необычайно быстро. Согласование примерно 50—60 страниц текста длилось всего минут 20. Е.М. схватывал мгновенно суть вопроса и тут же находил решение. В первый раз я предпринял попытку убедить его в чем-то путем более подробного обсуждения (как это обычно и бывает). Но она была моментально пресечена.

Однажды, как помню, я начал доказывать, что слова «при интегрировании по дороге теряется одно из значений...» следует заменить на стандартное «при интегрировании по данному пути теряется...». Е.М. ответил: «Оставьте, как есть. Читателю понятно. А я не Лев Толстой». Я продолжал настаивать, что, да, хотя и понятно, но не принято. Он жестко ответил: «Борис, редактор предлагает, а окончательное решение принимает автор». Сам он был выдающимся редактором и многому меня научил. Помню его афоризм: «Основной инструмент редактора — вычеркивание». С тех пор в сложных случаях я так и делаю и тоже советую авторам почаще пользоваться этим инструментом.

Обучение у Е.М. редакторскому ремеслу имело для меня и обратную сторону. Я стал предъявлять слишком высокие требования к многим десяткам редакторов и авторов (в т.ч. моих соавторов). Никто из них не приближался по уровню к Е.М. Лифшицу. Многие из них были покладисты, доброжелательны или ленивы, они доверяли мне все делать самому, в процесс изготовления и правки текста почти не вмешивались. Но попадались и самоуверенные и даже агрессивные бездари — с ними приходилось идти на конфликт. Иногда я  {314}  им рассказывал про Лифшица-редактора. Разумеется, это их только злило еще больше. Но у меня на душе становилось легче, и я выходил из игры, хотя и с потерями, но не без морального удовлетворения.

Не без колебаний перехожу к последней, чисто яичной части своего рассказа о Е.М. Лифшице, о событиях, которые никогда не освещались в печати. Однако теперь мне это представляется необходимым, чтобы стало ясно, на каком высоком нравственном уровне находился этот человек.

Близкие отношения между Евгением Михайловичем и Зинаидой Ивановной Горобец-Лифшиц, моей матерью, с 1978 г. официальной его женой, возникли в 1948 г., когда З.И. пришла в Институт физпроблем работать заведующей библиотекой. Ее туда рекомендовала директору Анатолию Петровичу Александрову друг их семьи Мария Николаевна Харитон, которая в 1940-е гг. была старшим другом и советчиком моей матери. С самого начала отношения Е.М. и З.И. не были секретом для жены Е.М. Елены Константиновны Березовской. Где-то год спустя З.И. дала понять о них и моему отцу Соломону Борисовичу Ратнеру. О последнем здесь говорить не буду, у него тоже была своя яркая личная жизнь. А их совместная жизнь с З.И. сложилась неважно, и в 1957 г. они официально разошлись к радости обоих их сыновей.

Теперь объясню малопонятное для меня и окружающих, внешне толерантное, хотя по существу, естественно, негативное отношение супруги Лифшица к его отношениям с З.И. Ведь последняя пара, например, открыто появлялась на людях, ежегодно ездила совместно на месяц в отпуск — в Крым, на Кавказ, в Прибалтику, обычно вместе с Ландау. Скорее всего, окружающие (и я для себя тоже) объясняли это реализацией теории свободной любви, которую исповедовал и пропагандировал Ландау, имевший подавляющее влияние на свое окружение. Однако истина была совсем в ином. И лежала она не в плоскости абстрактной теории, а в объеме глубокой и конкретной тайны, своего шкафа со скелетом.

Эта тайна была известна в 1940—70-е гг. лишь нескольким  {315}  ближайшим к Е.М. людям: Е.К., его брату Илье Михайловичу, Л.Д. Ландау и моей матери. Много лет спустя Илья Михайлович раскрыл семейную тайну своей второй жене Зое Ионовне, а также дочери Лиде. От Лиды эту историю, в частности, услышал историк науки Г.Е. Горелик, которого принимают как своего человека в высшем свете физиков-теоретиков. В 2001 г., в период нашего недолгого с ним общения он сам мне назвал этот свой первоисточник. После непростых и неоднократных разговоров на эту тему с З.И. мне удалось, наконец, убедить ее в необходимости опубликовать эту удивительную историю.

Евгений Михайлович и Елена Константиновна (Леля) полюбили друг друга перед войной. Она была медиком (патологоанатомом), военнообязанной. Когда она уходила на фронт, работать в госпитале, оба дали друг другу слово: дожидаться конца войны и потом пожениться. Война закончилась, и Елена Константиновна демобилизовалась. Как только она приехала в Москву, то сразу сказала Евгению Михайловичу, что не хочет его обманывать и просит простить: она ждет ребенка, беременность длится уже около трех месяцев. Так сложилась ее фронтовая жизнь (подробностями я не интересовался). Е.М. ответил, что остается верен данному ей слову. Е.К. заявила о готовности прекратить беременность, хотя это было тогда запрещено законом. Е.М. ответил, что делать этого нельзя, что она и так достаточно рисковала жизнью на фронте, что он готов усыновить (или удочерить) будущее дитя и что ребенок об этом не узнает. Вот такая романтическая история вкратце.

В 1946 г. родился Миша Лифшиц. В возрасте 16 лет при получении паспорта он сменил фамилию на Березовский, чтобы было легче поступить в медицинский институт, где для лиц с еврейскими фамилиями шансы снижались. По паспорту Миша также взял русскую национальность матери. Да и в физику он не пошел (в отличие от сына Ландау). Таким образом, Миша, сам не зная того, не оставил в себе от отца ничего, кроме отчества. Он поступил в мединститут, благополучно его закончил и с тех пор работает патологоанатомом. Были слухи, что ему протежировал многолетний друг матери  {316}  академик А.И.Струков, главный патологоанатом Красной Армии, а потом и СССР. В книге Коры подробно пишется о близких отношениях Е.К. с известным патологоанатомом профессором И.Я. Рапопортом, причем это якобы не было секретом и от Е.М. (в духе ландауской теории свободной любви). Пишу для того, чтобы понять природу того многолетнего положительного баланса, который сумели создать в своей семье Е.М. и Е.К. Точно по афоризму Ландау: «Брак это кооператив, и к любви он не имеет никакого отношения».

Но любовь между Е.М. и Е.К., конечно, была, и довольно долго — примерно первые лет десять. Затем они долго и достойно жили в своем «кооперативе». Достойно они и расстались в 1978 г., когда умерла мать Е.М. и И.М. Лифшицев, которая после переезда из Харькова много лет жила в семье Е.М. Она была в курсе наличия у Е.М. «гражданской» жены. В то же время сын не хотел травмировать мать изменением привычного уклада жизни в семье Елены Константиновны, вместе с любимым внуком — о происхождении Миши бабушка, кажется, не знала. При разводе Е.К. поставила Е.М. условие: найти ей хорошую квартиру, причем рядом с квартирой сына (которую Е.М. купил Мише ранее, при его женитьбе). В течение более полутора лет подбирались и отвергались варианты. Наконец, с большим трудом в результате сложного клубка обменов это условие удалось выполнить. С удовлетворением вспоминаю, что я со своей квартирой тоже вошел в «клубок», и мне удалось помочь Евгению Михайловичу. Введенная в схему новая двухкомнатная квартира стала решающим моментом, после чего наиболее требовательные стороны согласились на обмен. Но Миша не захотел жить рядом с матерью. Через полгода после переезда он обменял свою квартиру на более выгодный вариант и уехал от Е.К. довольно далеко.

В конце 1970-х годов у Евгения Михайловича начались серьезные проблемы сердечно-сосудистого характера. К 1985 году его состояние ухудшилось настолько, что потребовалась операция по шунтированию сердца. В СССР тогда делалось  {317}  очень мало таких операций. Письмо от его друга и издателя Роберта Максвелла с приглашением сделать эту операцию в Англии «затеряли» советские бюрократические инстанции. Операцию делал хирург В.С.Работников в 15-й городской больнице Москвы. У него была репутация хорошего специалиста. Но он не умел делать операции на «сухом» сердце достаточно быстро, не более чем за 20 минут. Это стало известно позже. Сердце Е.М. было отключено на целых 30 минут, после чего его не смогли снова «завести».

На прощании выступали несколько человек. Но мне запомнились только академик Р.З. Сагдеев — он обратился персонально к моей матери и его слова были особенно теплыми — и академик И.М. Халатников. Он сказал замечательно: «Дау физики боялись, Евгения Михайловича они стеснялись, старались при них вести себя прилично. Запреты сняты — их нет обоих...»

Среди массы пришедших сочувственных телеграмм и писем особенно выделялась телеграмма академика Н.Н. Боголюбова, присланная в Институт физпроблем:

«Дорогие коллеги. С чувством глубокой скорби узнал о безвременной кончине выдающегося советского физика Евгения Михайловича Лифшица. Его неоценимый вклад в развитие фундаментальной науки, теоретической физики, блестящее решение труднейших вопросов твердого тела, космологии получили мировое признание. Память об этом замечательном ученом, педагоге, авторе (вместе с Л.Д. Ландау) классического курса теоретической физики навсегда останется в сердцах его коллег, товарищей и учеников. Передайте мои самые искренние соболезнования семье покойного. С глубоким уважением — Н.Н. Боголюбов.

Е.М. Лифшиц похоронен на Кунцевском кладбище в Москве, филиале элитного Новодевичьего кладбища, в ста метрах от могилы брата. На обеих могилах — по черному надгробному камню. После смерти они опять рядом.

Обычно два раза в год, на день рождения и на день смерти Е.М. мы с матерью и моим братом Евгением приходим на  {318}  могилу Е.М. Пока была жива Елена Константиновна, встречали ее там. Она всегда была одна. Мы молча стояли по разные стороны от могилы. Потом шли к могиле Ильи Михайловича, потом — к могиле их общего друга академика Александра Иосифовича Шальникова.

Незадолго до операции Е.М. завещал все имущество своей жене Зинаиде Ивановне. Но сказал ей: «Если сочтешь нужным, отдай мои новые “Жигули” Мише, у него старая машина. З.И. так и сделала. Миша поблагодарил. Но потом выяснилось, что нужно заплатить налог на дарение, составивший более месячной зарплаты профессора того времени. Миша попросил, чтобы это сделала З.И. Она заплатила. У них сохранились добрые отношения. Изредка он звонил, примерно раз в год ее навещал, приходил даже с дочерью Аленой. Потом как-то пришел один, рассказал, что у него крупные семейные неприятности, он вынужден развестись. Затем он опять женился.

Года два спустя после смерти Е.М. Миша пришел к З.И. и сказал, что папа где-то хранил золотые монеты, оставшиеся еще от деда, Михаила Ильича. З.И. ответила, что о монетах не знает. Возможно, папа их продал, чтобы купить Мише квартиру или потратил их на обмен квартир, или же на новую машину, купленную незадолго до операции. Описываю эти меркантильные дела, потому что мне долго не удавалось убедить З.И. в том, что стоит опубликовать историю Е.М. и Е.К. с целью показать, насколько благороден был Е.М. Лифшиц. Между тем, это явно следовало сделать после выхода пресловутой книги Коры. Книги, в которой Е.М. Лифшиц оклеветан, обвинен в воровстве (?!) и в других гнусностях. В книге, в которой все трое лиц, причастных к ее изданию (жена, сын и племянница) не побрезговали печатать прямые ругательства в адрес Е.М. и З.И.. Конечно, не стоит обижаться на этих лиц. Можно припомнить на этот счет известный анекдот о Пифагоре¹. Но отвечать на крупные публикации необходимо.

Долго не соглашаясь на публикацию фактов о личной  {319}  жизни Е.М., З.И. не хотела травмировать Мишу. Сначала я с ней соглашался. Но недавно сказал: «Решай, что дороже — защищать честь оклеветанной исторической личности, твоего мужа, человека, которому мы так многим обязаны, в том числе, кстати, и Миша, либо молчать, сохраняя моральный комфорт Миши, который даже на кладбище к отцу не приходил ни разу за много лет».

Илья Михайлович Лифшиц

Сравнение двух приведенных биографических справок о братьях Лифшицах показывают, насколько они похожи по научной судьбе. Между тем, из приведенного выше письма их двоюродной сестры видны и явные личностные различия. Я не владею материалом для создания сколько-нибудь целостного портрета Ильи Михайловича (ниже И.М.), и потому приведу несколько мозаичных фрагментов из его жизни. Отмечу, что большую главу об И.М. написал его ученик и друг профессор Моисей Исаакович Каганов (ныне живет в США) [1998].

«Больше 35 лет я был близок к И.М.», — пишет Каганов. Далее, перефразируя высказывание Больцмана о Кирхгофе, он продолжает: <В его жизни не было великих событий. Великие события происходили в его голове». Приведу ряд выдержек из мемуаров Каганова, в которых дается глубокая и нестандартная характеристика основных человеческих качеств И.М.

«Сейчас “принято”, описывая прожитую жизнь (свою или чужую, к кому автор хорошо относится) утверждать или намекать, что герой повествования был диссидентом. И.М. не был диссидентом. В том смысле, что не делал публичных заявлений о своем несогласии с происходящим в стране. Но никогда не выступал “за”, не говорил бессмысленных, точнее, имеющих лишь смысл клятвы верности, слов <...>. Непроизношение трафаретных, стертых слов и фраз — очень важная характеристика <...>. Примером поведения для И.М. служили П.Л.Капица, Г.И.Петровский, М.А. Леонтович. <...>. Была у И.М. важная черта: он “не лез в начальство” <...>. Его честолюбие (а он был честолюбив) удовлетворялось научными достижениями и, возможно, собранной им коллекцией марок — одной из лучших в СССР».

О коллекционировании марок добавлю один эпизод. И.М. был одним из наиболее уважаемых филателистов в СССР. Дважды его коллекции получали высшие награды — медали — на филателистических выставках, в частности, коллекция «классики» (европейских марок XIX века) считалась лучшей в СССР. Ее денежная стоимость была очень высока. В  {321}  связи с этим в начале 1970-х гг. имела место попытка ограбления квартиры И.М. в здании МГУ на Ленинских горах. И.М. тогда не было дома. В квартиру позвонил и требовал открыть дверь «сотрудник КГБ». Его жена Зоя Ионовна Фрейдина проявила мужество и находчивость, не поддавшись на совсем не очевидную провокацию. «Гость» предъявил через дверную щель удостоверение прапорщика КГБ. Однако супруга И.М. сообразила, что к академику, да еще без предварительного уведомления, должен был бы явиться старший офицер, а не унтер. Она успела прочесть фамилию и звание прапорщика в удостоверении, которое прибывший показал ей через смотровую щель. Заявила, что пусть ей позвонит из органов начальник отдела, а так дверь она не откроет. «Гость» ушел. Она позвонила в КГБ, где ей подтвердили, что никаких людей к Лифшицу не посылали и вопросов к нему не имеется. Сообщили в милицию. Прибывший наряд установил, что грабитель проник незамеченным через черный вход элитного здания. Зое Ионовне дали понять, что она по всей вероятности спасла свою жизнь, не открыв двери.

После кончины И.М. Лифшица в журнале «Филателия в СССР» (октябрь, 1983) был помещен некролог, написанный от имени редакции его знакомым, геологом и историком науки, а также известным филателистом А.М. Блохом. В некрологе были слова о «редкой душевной доброте, сердечности и доброжелательности Ильи Михайловича».

Оба брата Лифшицы были знатоками классической музыки. Они учились музыке с детства. Е.М. неплохо играл на рояле, а И.М. стал почти профессионалом. Он даже получил специальное музыкальное образование. Но Е.М. перестал заниматься музыкой в 12 лет, сказав: «У Лельки это лучше получается». И.М. до конца жизни не расставался с роялем. Как вспоминает Каганов, И.М. «играл дома или на отдыхе, если в санатории был хороший рояль. Играл Моцарта, Шопена, Баха, Бетховена, а из современников — Прокофьева».

В кругах, близких к Ландау, И.М. Лифшиц считался экспертом по математике, благодаря своему базовому математическому образованию и блестящему владению математическим  {322}  аппаратом. К нему нередко прибегали как к арбитру на семинарах, если возникало затруднение у самого Ландау. «И.М. легко разговаривал с математиками, и математики легко разговаривали с И.М. — они понимали друг друга. В 50—70-е гг. создавалось то, что потом получило название “современная математическая физика”. В ее создании, благодаря общению с математиками, несомненна роль И.М. Лифшица» [Каганов, 1998]. <Имеется в виду широкий класс новых математических методов, специально разработанных для решения задач квантовой электродинамики и хромодинамики. Эта область гораздо шире классической математической физики, которая занимается решением дифференциальных уравнений в частных производных с использованием специальных функций. — Прим. Б.Г.>.

Далее Каганов пишет: «Никогда Ильмех не раздражался, не понукал, не удивлялся непонятливости учеников. Готовность разъяснять, учить, а не поучать, делали его замечательным руководителем. Его превосходство над учениками было очевидно, но ощущали это мы — ученики —, а не он — учитель. Точнее, конечно, ощущал, но не проявлял. От него никто не слышал окрика, насмешки. Похоже, он всегда боялся задеть человеческое достоинство того, с кем говорил, даже если видел некомпетентность своего собеседника».

В книге М.И. Каганова приводится следующее необычное наблюдение о подготовке И.М. Лифшица к лекциям, интересное для современных вузовских преподавателей:

«Обладая энциклопедической памятью в физике, умея почти, как никто, импровизировать у доски, И.М. серьезнейшим образом готовился к лекциям. Попытки договориться с И.М. о встрече или даже о разговоре по телефону за день до лекции, а тем более — в день лекции <...> всегда кончались вежливым отказом: “У меня лекция...”».

Добавлю, что недавно я прочел о таком же отношении к лекциям академика Г.Л. Ландсберга и рассказал об этом своим коллегам, которые очень удивились. Сейчас нам приходится нередко читать по две лекции в день на разных курсах, а затем в тот же день проводить еще два-три семинара с решениями задач. Кто-то после этого идет на вечерние курсы для абитуриентов.  {323}  Все быстро согласились, что практическое применение в современной России упомянутого условия двух академиков привело бы к немедленному краху всей системы высшего образования, построенной на чудовищной эксплуатации преподавателей государством (дорабатывается старый советский ресурс, а новые преподаватели почти не появляются). Тема эта безнадежная, но упомянуть о принципе подготовки к занятиям двух выдающихся ученых XX века я счел уместным.

Хочу привести еще одно высказывание, сравнивающее стили профессионального общения И.М, Лифшица и Л.Д. Ландау с их окружением. Я попросил своего коллегу Б,Д. Рубинского, посещавшего в конце 1950-х и в 1960-х гг. семинар Ландау, что-нибудь о нем сказать. Он ответил, что продолжал посещать этот семинар и тогда, когда его стал вести И.М. Лифшиц. Если Ландау на семинаре позволял себе обращаться с выступавшими очень резко, иногда даже грубо, порой дело доходило до крика, то Илья Михайлович вел себя всегда в высшей степени интеллигентно, мягко и доброжелательно, при нем атмосфера семинара стала гораздо спокойней.

6.2.2. А.С. Компанеец

Биографический пунктир

Жизнеописание семьи Компанейцев в начале и первой половине XX века в малых и больших городах Украины (Кременчуге, Полтаве, Екатеринославе, Харькове) было выполнено  {325}  в начале 1980-х гг. родной сестрой А.С. Компанейца Еленой Соломоновной. Эта рукопись послужила основным источником отдельных эпизодов и цитат для раскраски пунктирного наброска биографии А.С. Компанейца.

Сестра пишет, что у них рано умерла мать. Отец был очень крупным и популярным на Украине врачом. Одна старая еврейка, лечившаяся у него, уходя, каждый раз говорила: «Дай Вам Бог дожить до сто двадцать лет с этот самый ум!»... Впоследствии он еще дважды женился, но, по-видимому, не очень удачно. Поскольку отец был крайне занят работой, дети росли под опекой мачехи, и детство их трудно было назвать счастливым. Вот ряд из ключевых в биографическом отношении фраз, взятых из рукописи сестры А.С.

«Шура был гениален. Папа это знал, и понимал, что Шура нуждается в нестандартном образовании. <...> Шура не учился в школе, которая в те годы ничего учащимся дать не могла... Шура учился у великолепного педагога Орлова, с француженкой и с немцем. Кроме этого к Шуре ходил учитель рисования. <...> Они с немцем часто катались по Днепру, однажды Шура тонул, и немец едва спас его. <...> Когда нужно было уже подумать о вузе для Шуры и нужен был аттестат за среднюю школу, он поступил в последний класс школы. <...> Щура в суде изменил свое отчество. Судья пытался его отговорить, говоря, что Зельманович звучит лучше, но Шура был непреклонен».

«Шура — студент в военном лагере летом. Мы с папой приехали, чтобы его навестить. Ищем. Студенты отвечают: А! Это тот, который в столовую с винтовкой ходит!.. <...> Шура окончил свой институт молниеносно, года за 2,5 или 3. <...> Пришел Шура и сказал, что на лестнице стоит его невеста и стесняется зайти в квартиру. Тогда на лестницу спустился папа и привел Таню. Пришла молоденькая хорошенькая блондинка, которая нам всем сразу понравилась. Она еще училась в ЦАГИ и была москвичкой¹. <...> Они с Шурой поселились во дворе УФТИ, а двор был, как цветник. <...> 22  {326}  июня 1941 гг., через месяц после смерти папы, забежала соседка с криком: “Война!” <...> По своему образованию Шура был офицером запаса <как кандидат физ.-мат.наук>, но о военном деле не имел ни малейшего представления. Когда он прибыл в Полтаву и представился генералу, тот крепко выразился и сказал, что такие офицеры ему не нужны и отослал его назад в Харьков для нового назначения. Мы с ним вместе пошли в военкомат, и Шура получил назначение под Орел. Там повторилось то же самое. Генерал выразился еще крепче. Но когда Шура снова приехал в Харьковский военкомат для третьего назначения, город был уже совершенно пуст, не было ни военкомата, ни УФТИ.¹ Шура, зная, что Таня в Ташкенте, пустился туда дачными поездами, доезжая из города в город. Он чуть не умер с голоду, его потом подобрали добрые люди в какой-то эшелон. Они были немцами из Поволжья, которых ссылали в Среднюю Азию. Шура разговаривал с ними по-немецки, они делились с ним едой. Так он добрался до Ташкента, адрес Тани он знал и поселился с ней. Он начал работать в Академии наук. Там он написал докторскую диссертацию, поехал в Уфу, где был УФТИ, и там защитил».

(Приведу теперь не имеющий прямого отношения к биографии А.С. отрывок из рукописи Е.С. Компанеец, связанный с «делом врачей». Приведу потому, что, как мне кажется, необходимо собирать и публиковать любые свидетельства, дающие информацию об этой трагедии в истории нашего народа.

«Когда о нем объявили в газетах, там были перечислены почти исключительно еврейские фамилии. На самом деле там сидели и русские врачи, и среди них Нина Алексеевна Попова, моя приятельница. Вот, что она мне рассказала. Их рассадили в одиночки и заковали в кандалы. Так как они понимали, что их ждет только смертная казнь, они, чтобы избежать пыток, все во всем “сознались”. Прошло некоторое время и ее вызвали к  {327}  следователю. В кабинете, кроме следователя, сидел очень крупный военный, бывший пациент Поповой, Он встал и сказал: “Дорогая Нина Алексеевна, здравствуйте!” — и пожал ей руку. Ей предложили поговорить по телефону с ее мужем, который сидел по этому же делу. Она ничего не понимала. К вечеру ее из камеры вызвали с вещами. Она решила, что ночью будет расстрел. Отвезли ее в Лефортовскую тюрьму, У входа офицер спросил ее: “Вам что — нехорошо?” Она попросила стакан воды, Ее завели в камеру, она легла и, как ни странно, заснула, Проснулась и увидела, что уже светло. Значит, сегодня казни не будет. А через несколько часов ее с мужем отвезли домой и там, в подъезде, пока искали управдома, чтобы открыть квартиру, им сказали, что Сталин умер» [Компанеец, 1982].)

Александр Соломонович ушел из жизни, когда ему было всего 60 лет. Это случилось 19 августа 1974 г. на отдыхе в Паланге, на пляже. А.С. был в воде, и жена заметила, что вдруг он исчез. А.С. умел хорошо плавать, но в воде у него произошел сердечный приступ. Его пытались спасти, но все усилия не помогли.

Физик, который шутил

С

реди физиков А.С. Компанеец был известен, как человек с незаурядным даром сочинителя поэтических шаржей, пьесок и розыгрышей. Приведу те шаржи, адресованные его друзьям физикам, которые мне удалось собрать.

И.М.Лифшицу,

(1) <К избранию член-корром АН СССР в 1960 г. Здесь обыгрывается некоторая полнота фигуры, вполне, по-моему, средняя. — Б.Г.>

Приведу еще цитату из статьи, посвященной А.С. Компанейцу [Каганов, 2004]:

«Высоко оценивая талант Зельдовича, его многогранность как ученого, А.С. видел и его отрицательные черты. Зельдовичу посвящены не вполне безобидные стихи. Написанное им к 60-летию Зельдовича (1974 г.) стихотворение начинается так:

Готовясь рассыпаться в прах к юбилею,

В альбом восхвалений посильное вклею.

и оканчивается двустишием, в котором упоминается статья юбиляра в “Правде”:

И Господу Богу советы давал,

Которыми в “Правде” украсил “подвал”».

М.И. Каганов продолжает: «Думаю, статья Зельдовича не вызвала восторга Александра Соломоновича. Судите сами. Приведу два четверостишия (первое и последнее) его «непоздравительного стихотворения»:

Мне кажется, что последнее стихотворение несправедливое. Я не слышал, чтобы Зельдович совершал недостойные поступки. И он не «лез в злодеи». Напротив, когда мог, многократно помогал разным людям, используя свой огромный авторитет в науке (см. статьи многих авторов в книге [Знакомый..., 1993]). А упоминаемые в первой строфе три его Звезды Героя часто были решающим аргументом при защите Зельдовичем преследуемых или дискриминируемых людей (см., например, статью Г.И. Баренблата в указанной книге о вмешательстве Зельдовича в защиту его арестованного отца). Вместе с тем, обмен подобными колкостями необязательно приводил к порче отношений между друзьями-физиками. Так, на юбилей Я.Б. Зельдовича А.С. Компанеец подарил ему вращающееся кресло с табличкой, на которой было написано: «Гений это — усидчивость плюс поворотливость». Зельдович был в восторге.

В статье М.И. Каганова о Компанейце приводятся также сатирические стихи последнего, посвященные самому Каганову, который рассказывает:

«<...> я был довольно близко знаком с несколькими хорошими поэтами. Например, с Булатом Окуджавой, с Юрием Левитанским, дружил с Давидом Самойловым. Своими знакомствами я пользовался. В Институте физических проблем с моей помощью изредка устраивались поэтические вечера. Поэтому мои отношения с поэтами были известны. Возможно, А.С. несколько покоробили наши панибратские отношения, а, может быть, только ради красного словца, он написал эпиграмму, в которой обыгрывалось то, что я на “ты” с Окуджавой, Самойловым и, будто бы с Евтушенко. Похоже, Евтушенко понадобился для рифмы...:  {330} 

М.И.Каганов, сам не владеющий искусством версификации, заказал ответный стих своему шурину. В цитируемой статье он также приведен:

Напрямую с ландауской тематикой связано меткое стихотворение А.С. о семинаре Ландау, оно приведено в подразделе 6.2.

Однажды в поэтико-сатирическом прицеле оказалась Кора Ландау, в гости к которой пришел ее поклонник Коля Л. Так его называет в своей книге сама Кора. Для любопытствующих сообщаю, что его полная фамилия названа именно в нижеследующем стишке Компанейца, приведенном без купюр в книге Бессараб [2004, С. 39]. Но я все-таки использую здесь заменитель полного имени этого известного академика-химика, ученика Н.Н. Семенова.

Из упоминаемой книги М.Бессараб цитируем:

«Визит красавца-мужчины в квартиру номер два <где жила семья Ландау> не остался незамеченным. Один из самых первых учеников Дау, Александр Компанеец, сочинил по этому поводу стишки, и они моментально облетели два института <ИФП и ИХФ>. Много лет спустя незадачливый поэт рассказал, что когда Дау попросил его остаться после семинара, он не придал этому значения, но когда они остались одни, он понял,  {331}  что учитель разъярен. “Это было ужасно. Мне казалось, он вот-вот бросится на меня с кулаками. Он выставил меня ничтожеством и негодяем. Но я не сразу понял, что его так взбесило”, — вспоминал поэт. Оказалось, Дау разлютовался потому что какие-то дурацкие стишки могли оттолкнуть друг от друга людей, которые, по-видимому, нравились друг другу. Дау метался по кабинету и отчитывал Компанейца: “Какая наглость — вмешиваться в чужие судьбы! Какая подлость — высмеивать высокие чувства! Как у вас хватило бесстыдства после всего этого показаться мне на глаза! И стихи мерзопакостные! В жизни не слыхал большей дряни!” А вот это уже несправедливо. Стихи неплохие, и, кстати, они очень понравились Коре. От нее я их и получила:

Приведем еще пересказ сценария пьески, которую сочинил Компанеец в соавторстве с Виталием Иосифовичем Гольданским (зятем Н.Н. Семенова, академиком химико-физиком).

«Пьеса “Вечный двигатель” — сатира на участие Института химической физики в атомной проблеме. Насколько помню, начинается пьеса с того, что Институту поручено создать вечный двигатель. Для этого дирекция создает две лаборатории — Лабораторию № 1 для создания вечного  {322}  двигателя 1-го рода и лабораторию № 2 — для создания вечного двигателя 2-го рода. Это была прекрасная шутка. Ведь все знали, что в целях конспирации ряд институтов, принимавших участие в решении советской атомной проблемы, именовались лабораториями. УФТИ в Харькове — лабораторией № 1, а Институт атомной энергии в Москве — лабораторией № 2. Идет совещание, которое должно наметить план работы по созданию вечного двигателя. Существуют указанные начальством сроки. Один из сотрудников ИХФ предлагает заметное укорочение срока. Однако присутствующий чиновник из Среднего министерства (напомню: атомной проблемой занималось Министерство среднего машиностроения) возражает, говоря, что они не успеют оформить привлекаемых сотрудников. В какой-то момент на совещании появляется Компанеец— <...> и хочет понять, чему посвящено совещание. Он пытается объяснить, что создать вечный двигатель невозможно. Ведущий совещание Н.Н. Семенов обвиняет Компанейца, что его критицизм — результат неумеренного почтения к Ландау. Кто-то из присутствующих разъясняет Компанейцу, что в данный момент речь идет о написании плана работ по созданию вечного двигателя, а не о создании самого двигателя. Компанеец успокаивается и произносит реплику, которая, когда я ее узнал и запомнил, помогала мне во многих случаях: “План— это можно”...» [Каганов, 2004].

Пьеса исполнялась на институтских капустниках, и следует заметить, что авторы не боялись вызвать гнев или обиду у директора ИХФ, Нобелевского лауреата Н.Н. Семенова, который председательствовал в пьесе на дурацком совещании. Впрочем, у ценившего юмор Семенова и не было никакой обиды.

Наконец, вот еще одно стихотворение — из пьесы «Гавриилиада», написанной А.С. в соавторстве с Гольданским.

Но как-то раз В.И. Гольданскому тоже «досталось» от своего саркастичного соавтора. Причем не в стихах, а с помощью приема, уникального по остроумию. М.И. Каганов вспоминает, как они с Компанейцем готовили совместную научно-популярную статью «Металлы, диэлектрики и полупроводники» для журнала «Наука и жизнь». Желая подчеркнуть, что электрон в атоме не имеет определенной траектории, традиционное изображение атома с траекториями авторы перечеркнули. При этом взяли рисунок атома с обложки научно-популярной книги В.И. Гольданского. В результате вроде бы перечеркнули и саму книжку с фамилией ее автора на обложке, как бы призывая: Не читайте этого!

Выдержки из «Анналов» теоротдела Института химфизики

А.С. Компанеец завел в теоротделе книгу «Анналы», в которой записывались события из жизни отдела. Записи делались как в общепринятой деловой форме (протоколы заседаний отдела и семинаров), так и в самых разных неформальных вариантах — остроумных, веселых и не очень. В начале книги было регламентировано, что она «выдается сотрудникам теоротдела по первому требованию как для чтения, так и для  {334}  записей или зарисовок, без предварительного опроса о цели взятия». Приведу несколько не связанных между собой записей, сделанных чаще всего самим А.С. Компанейцем. Примечания и пояснения в угловых скобках мои.

«12.4.61. Ю.П. Райзер <будущий доктор наук> проиграл Е.Я. Ланцбургу бутылку коньяка, не поверив, что Гагарин полетел в космос. Райзер в это время находился в уборной и пропустил сообщение. Когда Райзер вернулся (а Гагарин еще нет), Ланцбург сообщил ему о полете. Однако Райзер не поверил и даже заключил с Ланцбургом пари, которое тут же и проиграл. В распитии участвовали свидетели пари».

«28.6.61. Кровавая драма со смертельным исходом в ИХФ.

В честь приезда чешского гостя Н.С. Ениколопов <будущий академик> устроил у себя в 4-м корпусе возлияние, по-видимому, не без добавления казенного спирта. На возлияние был приглашен А.Х. Мнацаканян <сотрудник теоротдела>, который перед тем успешно решал для Ениколопова мелкие задачи по кинетике полимеризации. Злоупотребив спиртным, несмотря на присутствие иноземца, АХ Мнацаканян стал буянить и сквернословить. Будучи выведен из 4-го корпуса на территорию Института, он продолжал вести себя в том же духе, а подошедшего замдиректора по режиму ударил два раза при исполнении служебных обязанностей с такой силой, что у того вспухли рука и губа. Не довольствуясь содеянным. А.Х. Мнацаканян уподобил себя известному брюссельскому фонтану, обильно орошая присутствовавших обоего пола. Забыв затем, что он делает, он предоставил своему водотоку действовать произвольно и оросил сам себя. По иссяканию он был удален с территории Ин-та, в городе попал в милицию, где провел ночь в холодной и был оштрафован на 20 руб. <сейчас это составляет примерно 500 руб.>. Протрезвившись, А.Х. Мнацаканян подал заявление об уходе, которое было великодушно удовлетворено дирекцией. Записал по показаниям очевидцев Компанеец».

«24.9.62. Под угрозой высшей меры наказания А.С. Компанеец  {335}  составил план работы теоротдела на 1963 г. длиной в 115 см, шириной в 34 см. Пока не утвержден дирекцией. Но холодная война с планами продолжается».

«12.4.63. Предложено объяснение телепатии: она осуществляется с помощью волновых функций Ψ (приоритетная заявка)». <Записано рукой Компанейца>.

«10.6.66. История с Ю.С. Саясовым, сотрудником теоротдела <как станет ясно дальше, личностью почти исторической>.

Ю.С. Саясов вышел со своей дачи и направился на станцию Внуково Киевской ж-д. Оставался час до защиты его докторской диссертации «Теория столкновений в импульсном приближении». Выяснилось, однако, что в ближайшие 1,5 часа поезда не будет. Не растерявшись Ю.С. Саясов вышел на шоссе и остановил грузовик с новыми (!), как он подчеркивает, унитазами. Севши на унитаз, Ю.С. Саясов благополучно добрался до ИХФ. Но над его защитой собрались новые тучи. Отзыв так наз. нейтральной (или передовой) организации еще не был подписан И.М. Халатниковым <директором Института теорфизики им. Л.Д. Ландау в п. Черноголовка>. Ф.И. Далидчик, посланный в последнюю минуту в ИФП <там находилось московское постпредство ИТФ>, вернулся с пустыми руками, никого в теоротделе ИФП не встретив, и мирно слушал традиционный доклад диссертанта. Докладчик кончил. В.Н. Кондратьев <академик, замдиректора ИХФ, председательствовавший на Совете во время этой защиты> подошел с озабоченным видом к А.С. Компанейцу и спросил, где отзыв. Ф.И. Далидчик по-прежнему мирно сидел, ожидая, что будет. А.С. Компанеец бросился к телефону, дозвонился до ИФП и застал там Л.П. Питаевского. «Что вы с нами делаете? — мелодраматически крикнул в трубку расстроенный А.С. Компанеец. — А что такое? — спросил Л.П. Питаевский. Выяснилось, что он не был информирован диссертантом о дне и часе защиты. К счастью, тут же оказался И.М. Халатников, который подписал свой отзыв, написанный Л.П. Питаевским, и тот помчался по  {336}  Воробьевскому шоссе по направлению к ИХФ. На встречу ему устремился с начальным импульсом Ф.И. Далидчик, а М.А. Кожушнер стал в воротах ИХФ, с тем чтобы поднять руку в момент встречи обоих вышеназванных деятелей и так дать знать, что отзыв получен. Официальные оппоненты: В.И. Гольданский, В.М. Агранович и А.И. Базь дали прекрасные отзывы о работе, из них первый сардонически улыбался во время защиты. Результаты голосования: 22 за, 2 недействительных. Незадолго до защиты Ю.С. Саясов держал пари с А.С. Компанейцем (бутылка коньяка против бутылки шампанского), что он получит не более одного неизбирательного голоса. Получив 2, он стал утверждать, что недействительный это еще не против, и пари не заплатил, сказав, что он и так устроит банкет. Всем остальным рекомендуется в дальнейшем держать пари с Саясовым в письменном виде, тщательно оговаривая частности и варианты. Кроме того, Ю.С. Саясов потерял документацию на автореферат, чем сокрушил бухгалтерию. По воспоминаниям, присутствовавший при заминке с отзывом член Ученого совета ИХФ С.М. Когарко веско спросил: «А может, мы здесь даром время теряем?» Но диссертант продолжал благодушно улыбаться, уповая на милосердие Господне, и не зря. Супруга диссертанта Аделаида Борисовна Васильева, проф., доктор физико-математических наук, заявила, что эта защита стоила ей гораздо больше крови, чем ее собственная».

Как видно из последней записи, Ю.С. Саясов (Юрочка Саясов, как называла его моя мама, рассказывая его дальнейшую историю) — личность явно нестандартная. Вероятно, того же типа, к какому Василий Шукшин отнес своего героя, назвав его чудаком на букву «м». С этим определением согласился и Д.А. Компанеец, добавив, что теоретик он был все же неплохой.

Дальнейшая история Ю.С. Саясова красочно описана в фельетоне известного в те годы в СССР журналиста и писателя политических детективов Василия Ардаматского «Невеста из ЦРУ». Его большой фельетон в четыре колонки был напечатан в одной из центральных газет — какой именно и от какой даты,  {337}  выяснить не удалось, так как в вырезке из газеты, подклеенной в «Анналы теоротдела ИХФ», этих сведений не оказалось. Далее последует несколько цитат из этого бескоординатного литературного источника. Суть событий состояла в следующем.

Молодой и способный ученый Саврасов (так была модифицирована фамилия Саясов) получает командировку на научный конгресс в Австрии. Там он встречает по предварительной договоренности свою любовницу американку Алису, с которой познакомился раньше на одноименном конгрессе в СССР. Алиса совращает Саврасова и уговаривает его бежать с ней в ФРГ. Им помогают сотрудники ЦРУ из американского посольства. Во Франкфурте-на-Майне Алиса исчезает. Американский же разведчик, который стал опекать Саврасова, «требовал от него список всех его знакомых и на каждого подробную характеристику». Но Саврасов с этим, как сказано, «не поторопился». Он думал, что его примут в Америке как ученого и пригласят в руководители новейшей лаборатории... «И вот тут-то наш физик совершает, наконец, единственный разумный поступок — он бежит на вокзал, садится в поезд, едет в Бонн и там является в советское посольство».

Вот какой лихой вихрь прокрутил Ю.С. Саясов. Супруга-профессор приняла блудного мужа назад. Но ИХФ принять не мог. Было проведено общее собрание института с участием офицера КГБ и представителей райкома партии. Был задан вопрос: «Кто Ваши друзья, Саясов?» Один из них, Н.С. Ениколопов (в будущем академик) дрожал, слушая ответы Саясова, боялся, что будет в них упомянут — так он рассказывал потом. Но Саясов не назвал никого. Тем не менее у А.С. Компанейца были серьезные неприятности. Он получил выговор, ему пришлось давать объяснения «компетентным органам» и признавать собственные крупные недостатки в морально-политическом воспитании своих учеников и сотрудников. А.С. Компанейца вызвал директор Н.Н. Семенов и сказал ему: «Вот видите, как получилось плохо для всех. И Вас, Александр Соломонович, только было удалось впервые оформить в загранкомандировку в Испанию, но теперь, сами понимаете, даже и речи быть не может».  {338} 

Представляя читателям эти две истории с комедийно-драматическим главным героем Юрочкой, научным «внуком» Ландау, я не хочу подтрунивать над режимом охраны атомных государственных секретов. ИХФ в середине 1960-х гг. был строго режимным институтом, продолжая вести тематику по термоядерному оружию. И, в частности, А.С. Компанеец многие годы чрезвычайно плодотворно работал по заданиям самого Я.Б. Зельдовича, главного теоретика Атомного проекта.

И в заключение — вот что мне стало недавно известно о двух последних виражах Юрочки Саясова. В 1980-х гг. он эмигрировал в Израиль. Но там ему не понравилось. Он переехал в Швейцарию, где устроился научным экспертом ООН. Школа Ландау, даже во втором поколении готовила специалистов мирового класса... По последним сведениям от его жены, Ю.С. Саясов сейчас находится в швейцарском доме для престарелых.

6.2.3. А.Б. Мигдал

Мигдал предсказал гигантский дипольный резонанс, возникающий при колебаниях нейтронов относительно протонов и создал его теорию, что положило начало новому разделу ядерной физики. Есть сведения о принципиальной роли Мигдала в разработке созданной Ландау теории сверхтекучести гелия: Мигдал, по-видимому, первым выдвинул идею о квазичастицах-фононах в гелии и провел соответствующие расчеты. В 1945 г. Мигдал переходит в секретную Лабораторию № 2 АН СССР (позже — Институт атомной энергии имени Курчатова). Принимает участие в Атомном проекте СССР. Совместно со своим учеником Г.И. Будкером создает метод расчета гетерогенного реактора, исходя из идеи, выдвинутой им совместно с Ландау, о том, что уран в замедлителе может испускать быстрые нейтроны и поглощать медленные нейтроны, поддерживая управляемую реакцию. Создает теорию поглощения гамма-излучения бесконечной средой с многократным рассеянием, которая была использована для разработки средств биологической защиты реактора.

А.Б. Мигдала высоко ценил Курчатов, который назначил  {340}  его начальником знаменитого теоретического «Сектора 10». Он лично разрешил Мигдалу заниматься фундаментальными проблемами ядерной физики по личному выбору, наряду с решением конкретных расчетных задач по Атомному проекту. В ИАЭ Мигдал проработал до 1971 г., когда он перешел в ИТФ имени Ландау. Одновременно с 1944 г. Мигдал — профессор кафедры теоретической физики МИФИ. Он — один из основоположников МИФИ, ведущего вуза в СССР, готовившего кадры для ядерной физики, промышленности и вооружения.

К основным теоретическим достижениям Мигдала относятся также: эффект Мигдала—Ватсона в теории сильных взаимодействий; метод коллективных переменных для описания плазмы; квантовое кинетическое уравнение для тормозного излучения релятивистских электронов; метод функций Грина в теории многих тел в ядерной физике; теория электрон-фононного взаимодействия в металлах, которая явилась фундаментом для объяснения сверхпроводимости в теории БКШ (Мигдал, по мнению Ландау, стоял в шаге от создания микроскопической теории сверхпроводимости, но его опередили Бардин, Купер и Шрифер, причем Бардин несколько раз сослался на работы Мигдала в своей Нобелевской лекции); идея сверхтекучести ядерной материи и проблема пионного конденсата в ядрах. Он — автор монографий: «Теория конечных ферми-систем и свойства атомных ядер», «Приближенные методы квантовой механики» (совместно с В.П. Крайневым), «Метод квазичастиц в теории ядра», переведенных на английский язык, многих научно-популярных изданий, среди которых выделяется книга «Поиски истины» (Москва, 1983).

Создал научную школу физиков-теоретиков ядерщиков: Г.И. Будкер, В.М. Галицкий, А.И. Ларкин, С.П. Беляев, В.И. Коган, В.Г. Вакс, A.M. Поляков, Э.Е. Саперштейн, В.А. Ходель, А.А. Лушников, В.П. Крайнов, И.И. Гольдман, Д.Ф. Зарецкий, С.А. Хейфец, С.П. Камерджиев, Д.Г. Ломинадзе, М.Б. Гейликман и другие.

В 1990 г. у Мигдала был обнаружен рак желудка. С октября 1990 г. и до кончины 9 февраля 1991 г. он лечился и работал в США, в Принстоне, живя у сына, известного физика-теоретика  {341}  профессора Александра Аркадиевича Мигдала. Урна с прахом А.Б. Мигдала захоронена на Новодевичьем кладбище в Москве.

Нелегко написать очерк о человеке, которого в жизни видел только один раз, и то издалека (на дне открытых дверей в МИФИ в 1959 г.). И нужно ли предпринимать эту попытку, если существует прекрасная книга о А.Б. Мигдале с воспоминаниями людей, которые его близко знали? [Воспоминания об академике А.Б. Мигдале, 2003]. Мой ответ самому себе был такой: Все дело в том, насколько тебя заинтересовала, даже заинтриговала конкретная личность, насколько этот человек масштабен и необычен; считаешь ли ты, что сможешь внести свой вклад в сохранение исторической памяти о нем, расширяя круг ознакомившихся читателей. На все эти вопросы я уверенно отвечаю «да», потому что испытал восхищение, прочитав блестящую книгу о А.Б. Мигдале, которая постоянно цитируется в данном очерке. .Благодаря этой книге я открыл для себя человека, к сожалению, уже ушедшего, но необычайного. И как крупнейшего физика, оставившего глубокий след в истории советской науки. И как личность, наделенную сочетанием таких редких человеческих качеств, как порядочность и гражданское мужество, отзывчивость и щедрость, высокая культура и огромный созидательный диапазон в необычно широком спектре, охватывающем науку, искусство и, что совсем редко встречается у ученых, физическую культуру организма, личность со спокойно-веселым философским отношением к жизни и даже — внешне — к смерти.

Пусть нижеследующие строки будут лишь конспектом выборочных эпизодов и оценок прошедших времен и лиц, переданных со слов первосвидетелей, написавших то, чего я не мог знать, но прочел о Мигдале. Даже если мне не удастся избежать фрагментарности и некоторой поверхностности, все равно стоит постараться донести до заинтересованных читателей образ и облик Мигдала. Тем более, что книга о нем издана мизерным тиражом, реально доступным лишь для физиков, связанных с Курчатовским институтом.

Мигдал и Ландау

И

так... После поступления Мигдала в докторантуру к Ландау в 1943 г. последний оценил теоретический уровень и зрелость докторанта столь высоко, что счел излишним для Мигдала сдавать экзамены теорминимума. «В широком понимании А.Б. <так называли Мигдала его ученики. — Б.Г.> относил себя к школе Ландау и обсуждал с ним свои главные работы, но его отношение к Дау было своеобразным, — пишет академик С.Т. Беляев. — Ценя свою независимость и самостоятельность, А.Б. держался немного обособленно и старался подчеркнуть различия стилей работы» [Воспоминания ..., 2003. С. 16].

Ландау как-то высказался так: «Мигдал гораздо талантливее своих результатов» [Там же, С. 236]. Сомнительный комплимент. Как знать, быть может, у Ландау он ассоциировался с той значительной, а некоторые физики считают, что даже ключевой ролью, которую Мигдал сыграл в создании самой знаменитой из работ Ландау, его «Нобелевской» теории сверхтекучести. Затронутая тема щепетильна, но небезразлична для истории физики. Не менее важно и общечеловеческое стремление к поиску истины и справедливости. Поэтому стоит привести здесь свидетельства по затронутому вопросу, содержащиеся в заметках трех известных физиков-теоретиков, которые слышали слова и видели расчеты самого Мигдала.

Ученик Мигдала A.M. Поляков, член-корреспондент РАН: «Вообще физическая интуиция была главной силой А.Б. Много лет назад я перечитывал великую работу Ландау по теории сверхтекучести. И присвистнул, прочитав небольшую сноску. Ландау начинает с гипотезы, что главные элементарные возбуждения в квантовом гелии являются фононами и вычисляет их теплоемкость. Гипотеза эта фундаментальна и глубоко нетривиальна, ее прямое следствие— сверхтекучесть. В сноске написано, что это вычисление было сделано А.Б. Мигдалом за год до этого. Конечно, дальше Ландау развивает теорию с гениальной силой, но начало положено А.Б.  {343}  Я спросил его, как было дело. Он сказал, что Ландау не советовал ему публиковать этот результат, так как полной теории не было и, кроме того, ответ противоречил эксперименту (как мы сейчас знаем, по второстепенной причине). У Ландау в это время, видимо, был замысел полной теории, и он нервничал <...>. К сожалению, как сказал мне А.Б., эта ссылка не попала в немецкий вариант статьи. И у гениев бывают слабости».

Интересно, что похожее пересечение с Ландау произошло еще раз в теории ферми-жидкости. В середине 50-х А.Б. написал свою, может быть, самую важную работу о ферми-системах. Он ввел точное определение квазичастиц с помощью методов квантовой теории поля — что уже было довольно революционно. Он доказал, что распределение квазичастиц имеет скачок на поверхности Ферми. Это означало, что сложные ферми-системы можно рассматривать как газ квазичастиц. Ландау развил эту идею головокружительно, его теория — основа современной теории твердого тела, А.Б. этого сделать бы не смог. Но он был первопроходцем» [Там же, С. 59].

Другой ученик Мигдала доктор физ.-мат. наук В.А. Ходель излагает свои соображения о том же событии следующим образом: «Дело было в 1940 <?> году. А.Б. работал тогда в Институте физпроблем и занимался теорией жидкого Не-4. Летом перед отъездом в горы он рассказал своему начальнику Л.Д. Ландау о результатах, касавшихся длинноволновой части спектра возбуждений и вклада ее в термодинамику жидкого Не-4. Черновик этой работы сохранился до сих пор. А когда осенью А.Б. вернулся с гор, задача действительно была решена: к мигдальским фононам были добавлены ротоны, и более того, соответствующая статья уже отправлена в печать. Справедливости ради следует сказать, что автор отметил заслуги предшественника > В этом можно убедиться, взглянув в ее текст, приведенный на с. 361 первого тома сочинений Л.Д. Ландау. Вдобавок А.Б. получил неоспоримое право для постановки своих знаменитых розыгрышей» [Там же, С. 54].

Наконец, еще один из учеников Мигдала профессор И.И. Гольдман вспоминает день 11 февраля 1990 г. в Вашингтоне. «А.Б. заговорил о Ландау. Мне показалось, что его  {344}  отношение к Дау изменилось, и он подтвердил это. А.Б. вспомнил годы докторантуры, когда он показал свой расчет теплоемкости жидкого гелия Ландау (в работе о сверхтекучести у Дау есть сноска, где он благодарит Мигдала за этот расчет). А.Б. с горечью говорил, что он рассказал Дау больше, чем это. На мой вопрос, отчего он сам не опубликовал свои соображения, он ответил, что Дау дал ему, А.Б., понять, что такое исключено, что это его, Дау, работа» [Там же, С. 163].

Замечу, что в книге A.M. Ливановой о Ландау, в которой прекрасно излагается на популярном уровне энергетика квазичастиц как основа теории сверхтекучести, оригинальность этого принципа приписывается, естественно, самому Ландау, и нет ни слова о Мигдале. А ведь /Ливанова писала свою книгу, постоянно консультируясь с Е.М. Лифшицем, и, как я помню, он считал эту книгу очень хорошей. Вероятно, указанная книга писалась по канонам соцреализма — о герое только хорошее.

Главной целью научной жизни Мигдала в течение многих лет было создание теории сверхпроводимости, сначала в металлах, а позже — в ядерной материи. Он выдвинул фундаментальную идею о возможности взаимного притяжения электронов в металлах при учете обмена фононами между ними. Тем самым в 1956 г. он стоял в шаге от решения проблемы сверхпроводимости. Академик А.И. Ларкин констатирует, что «А.Б. до работы Фрелиха понял, что обмен фононами приводит к притяжению между электронами. Открытие изотопического эффекта подтвердило его догадку, что фононы важны для сверхпроводимости. <...> АБ передавал свой разговор с Боголюбовым: — “Как жаль, что я не догадался сделать Ваше каноническое преобразование, когда понял, что фононы вызывают притяжение между электронами”. На это Боголюбов ответил: “А я сделал это каноническое преобразование в 1947 году, но не знал про фононы, а с кулоновским отталкиванием <т.е., с учетом лишь его> получил нулевой результат”» [Там же, С. 41—42]

Когда в 1957 г. Бардин, Купер и Шриффер создали свою микроскопическую теорию сверхпроводимости (теория  {345}  БКШ), конечно, это было личной драмой Мигдала. Академик С.Т. Беляев так вспоминает реакцию Ландау на это событие: «Ландау упрекнул меня и Галицкого: “Знаю, что А.Б. за журнальными публикациями не следит, но почему вы не указали ему на заметку Купера. Ведь после этого для А.Б. ничего не стоило сделать все остальное. У него все было готово..”. Ландау мы ничего не возразили, но потом Галицкий мне сказал: “Говорил я А.Б. об этой работе, он ее не воспринял”» [Там же, С. 15]. Очевидно, это был решающий просмотр Мигдала, стоивший ему Нобелевской премии (она, как известно, была вскоре присуждена авторам теории БКШ).

«Сделав так много в физике, он не был лауреатом ни Ленинской, ни Государственной премий, ни Героем Социалистического Труда, <...> но его популярность среди физиков была очень высокой», — констатирует Д.Н. Воскресенский [Там же, С. 121].

В 1966 г., когда Ландау был уже неизлечимо болен, состоялись очередные выборы в Академию наук. Мигдал был выдвинут Курчатовским институтом. Жена Ландау так описывает условную поддержку Мигдала со стороны Ландау. Об этом его попросил И.Я. Померанчук, также уже смертельно больной: «— Учитель <...>, ты ведь знаешь, я никогда тебя ни о чем не просил <...>. Сейчас у меня просьба. Пожалуйста, проголосуй за Мигдала <...>. Он достаточно талантлив, он должен стать академиком. — Чук, я не могу тебе отказать. Я проголосую за Мигдала. Его талант этого стоит, хотя наука понесет ущерб. Он разленится и бросит работать. Даю тебе слово: голосую за Мигдала по твоей, Чук, просьбе» [Ландау-Дробанцева, 2000. С. 443].

Мигдал и Сахаров

А

.Б. Мигдал был близко знаком с А.Д. Сахаровым еще с 1948 г., когда он высоко оценил кандидатскую работу Сахарова и стал оппонентом при защите его диссертации. Ученики Мигдала вспоминают следующие эпизоды, относящиеся к периоду правозащитной деятельности Сахарова.  {346} 

Академик Л.Б. Окунь: «В политике А.Б. участия не принимал. Но когда в январе 1981 г. Андрея Дмитриевича Сахарова сослали в Горький, А.Б. очень переживал за него. Его беспокойство достигло предела, когда в ноябре 1981 г. Андрей Дмитриевич объявил голодовку, требуя, чтобы невесту сына Елены Георгиевны Боннер Лизу Алексееву выпустили за границу. Политбюро уступать не собиралось. А.Б. обсуждал со мной эту ситуацию ежедневно. Наконец, мы решили идти на прием к вице-президенту Академии Е.П. Велихову. Когда секретарь пригласила нас войти в кабинет, А.Б. неожиданно сказал: «Подождите меня, я лучше пойду один». Вышел он примерно через полчаса. Разговор оказался безрезультатным. Тогда А.Б. встретился со своим старым знакомым, Вадимом Робертовичем Регелем, который был близким другом семьи президента Академии А.П. Александрова, и попросил объяснить жене последнего, что если в результате голодовки Сахаров умрет, то имя ее мужа в истории будет покрыто вечным позором. Разговор подействовал: Александров поговорил с Брежневым, и 8 декабря, добившись своего, Сахаров прекратил голодовку»¹. (Как пишет в «Аргументах и фактах» (2005, №51) известный историк Рой Медведев: «Достоверно известно, что если информации о диссидентах удавалось дойти до Брежнева, он, как правило, решал дело в их пользу. Моего брата Жореса освободили из “психушки” именно таким образом».)

Профессор Д.Н. Воскресенский: «Помню, однажды в период горьковской ссылки А.Д. Сахарова Аркадий Бенедиктович  {347}  вернулся домой возбужденный. “Знаете, что спросил меня директор бассейна?” — начал он с порога. — “А этот ваш Сахаров, он что, ненормальный?” Я ему ответил: “Да, он ненормальный. Его ненормальность в его честности и порядочности”. <...> Именно А.Б. Мигдала А.Д. Сахаров попросил быть своим доверенным лицом в период выборной кампании» [Там же, С 123].

Профессор A.M. Поляков: «В глухие годы А.Б. ходил на приемы к А.П. Александрову, пытаясь помочь Сахарову и Орлову¹, смелостью которых он восхищался. Однажды я получил из ЖЭТФ на рецензию статью Сахарова. Я написал что-то сверхположительное (и статья была напечатана). Но работа мне не очень нравилась, и я поделился этим с А.Б. (как обычно, не придерживая язык). А.Б. очень рассердился и сказал: “Саша, о великих людях и святых в таком тоне не говорят”» [Воспоминания ..., 2003. С. 60].

Профессор М.И. Монастырский: «В 1975 году А.Б. категорически отказался подписываться под письмом, клеймящим А.Д. Сахарова. Вместе со своим учеником академиком С.Т. Беляевым они поплатились за это Ленинской премией» [Там же, С. 198].

А вот в каких словах тот же факт описывает другой ученик Мигдала В.М. Осадчиев: <«...> домой к АБ явился вдруг, без звонка, академик М.² С предложением подписать “бумагу осуждения” Ответ был чрезвычайно резким: “Разве я когда-нибудь или кому-нибудь давал повод обращаться ко мне с подобными предложениями?”

Как только началась перестройка, А.Б. сразу же написал письмо секретарю ЦК КПСС А.Н. Яковлеву, передал через помощника <...> призыв к проявлению мудрости новых руководителей <по отношению к Сахарову» <...>. В этот период он стал смотреть телевизор, политику и новости <...>. “Я могу здесь такое увидеть! В Америке подобного не увидишь <...> Там телевидение глупое, неинтересное”» [Там же, С. 104].  {348} 

И.И. Гольдман вспоминает, что в 1970-е гг. А.Д.Сахаров нуждался в санаторном лечении (это было уже после его яростной газетной травли). Решить этот вопрос в пользу опального ученого было непросто. «А.Б. обратился к Н.Н. Боголюбову и тот устроил Сахарова в санаторий» (через члена Политбюро ЦК КПСС В.В. Гришина) [Там же, С. 158].

«Я счастлив, что среди нас нет сволочей»

Вот яркий и поучительный эпизод, связанный с поступлением сына Мигдала Саши и двух его друзей, А.Полякова и С.Гурвица, в МФТИ в 1961 г. Рассказывает Поляков: «Саша Мигдал и я выиграли первый приз для 11-классников (а мы были в девятом). Аспиранты, организаторы олимпиады, добились разрешения для нас сдавать вступительные экзамены в МФТИ. Экзамены мы сдали, но темные силы в МФТИ попытались их аннулировать. Тут и случилось важное событие: А.Б. решил вмешаться и заодно познакомиться со мной. Мои впечатления были ошеломительны. Он показался мне сверхчеловеком <...>. А.Б. пришлось бороться за нас с Сашей и нашего друга Сережу Гурвица, тоже сдавшего экзамен (нашу попытку поступления в МФТИ А.Б. обозначил словами: “Три жида в два ряда”). Он пошел на прием к какому-то высокому партийному начальнику. Тот сказал: — Не беспокойтесь, Аркадий Бенедиктович, давайте мы примем вашего сына и забудем об этой истории. — А.Б. ответил: — Я не хочу, чтобы мой сын начинал жизнь с подлости. <...> Все утряслось <...>» [Там же, С. 58].

«<...> ему подарили набор очень хороших резцов для его токарного станка, и А.Б. подарку был рад, но переживал, что это слишком ценный подарок от не очень близкого человека. При этом А.Б. вспоминал, что когда другой человек вместе с просьбой об отзыве прислал ящик хорошего грузинского вина, А.Б. отзыв дать отказался, а вино пришлось выпить, чтобы не испортилось» [Там же, С. 47].

М.Б. Гейликман высказывает об идеологии Мигдала следующее глубокое суждение: «Времена не выбирают <...>. Но  {349}  А.Б., живя в тоталитарном государстве, был поразительно свободен. Политическая несвобода бывает разная. Одни люди до доклада Хрущева по разным причинам не понимали, в каком государстве они живут, другие все понимали, но потратили значительную часть своей жизни на разъедающие разговоры на “московских кухнях” и таким образом позволили советскому режиму отнимать у себя умственные силы на ненависть к нему. А.Б. все понимал, но тратил свое время в основном на другое: на науку, альпинизм, женщин, подводное плавание, мотоциклы, надувные яхты, стеклодувное дело, скульптуру. В определенном смысле это было инакомыслием даже по отношению к инакомыслию» [Там же, С. 213).

Что касается женщин, раз уж о них упомянул М.Б. Гейликман, приведу лишь одну цитату из воспоминаний И.И. Гольдмана. «Мы <с В.В. Судаковым> познакомились с двумя круглолицыми киевлянками и стали с ними встречаться. Ландау заметил это и прочел нам лекцию о том, как следует ухаживать за прекрасным полом. Лекция была, как всегда у Дау, полна блеска и остроумия. Я рассказал об этом Мигдалу. Он без восторга бросил: «Нашли у кого учиться!» [Там же, С. 165].

Об отношении А.Б. Мигдала к национальному вопросу тот же И.И. Гольдман пишет: «После семинара в Мерилендском университете <...> один профессор спросил А.Б.: “Какова ваша национальность?” А.Б. ответил: “Я — русский”. На обратном пути <...> я сказал: “А я помню вашего брата Мулю, вашу маму Рахиль Соломоновну” А.Б. поправил меня: “Ее звали Рахиль Аркадьевна, и меня назвали в честь ее отца, как принято у евреев”. Возможны два толкования. Национальность А.Б. зависела от того, кто его собеседник. Или — его брат и мать были еще связаны с еврейской традицией, а сам А.Б. — с русской» [Там же, С. 162].

Еще два замечания на эту же тему. Ученик А.Б. доцент МИФИ В.М. Осадчиев пишет: «В период второй волны иммиграции в Израиль А.Б. сформулировал свою позицию: “По паспорту я еврей, но Родина моя здесь, здесь я родился и живу. Во-первых, я не знаю языка, а во-вторых, я не чувствую  {350}  чего-либо особенного в принадлежности к национальности”» [Там же, С. 109].

Академик А.И. Ларкин вспоминает о Мигдалах, отце и сыне: «Когда Саша в 16 лет получал паспорт, А.Б. говорил, что Саша сам должен решать, какую национальность выбрать, но он ему советует записаться по матери русским, так как хочет, чтобы Саша занимался наукой, а “пятый пункт” будет этому мешать» [Там же, С. 47].

Замечу, что подобный вопрос Ландау решал иначе, он считал, что его сын «Гарик должен записаться евреем, если хочет сохранить фамилию Ландау. А если желает быть русским, го пусть меняет фамилию на Дробанцев» [Рындина, Интернет].

«Мигдал не может подвести»

К

огда я спросил Д.А. Компанейца, который знал Мигдала лично, каким, на его взгляд, у меня получился этот очерк, он ответил: «Прилизанным». В целях некоторого приближения к реальности приведу рассказ Б.Л. Иоффе о том, как А.Б. Мигдал в 1960 г. был оппонентом на его докторской диссертации. Он послужит иллюстрацией к любимому выражению Мигдалa о себе самом: «Мигдал может опоздать, но он не может подвести».

«Когда я встречал А.Б., он говорил мне, что вот-вот сядет читать диссертацию, позовет меня и мы с ним будем много работать, но ведь еще есть время? Наконец, когда до защиты осталось две недели, я сам позвонил А.Б. и спросил. Не могу ли я ему быть полезен. «Да, да, конечно, — сказал А.Б., — позвоните в начале будущей недели». Я позвонил. — «Мы непременно должны с Вами встретиться. Что если в четверг? Но сначала позвоните». Я позвонил в четверг. А.Б. весь день не было дома, он появился только поздно вечером. «Давайте встретимся в субботу, позвоните мне часов в 11». (Защита была назначена на утро в понедельник.) Звоню в субботу. А.Б. предлагает встретиться в воскресенье в 12. Звоню в воскресенье в 11. Жена говорит мне» Аркадий Бенедиктович ушел в бассейн, позвоните после обеда, часа в 3-4». Звоню после   {351}   обеда. Жена говорит: «Аркадий Бенедиктович спит. Позвоните часов в восемь». Наконец, в восемь я дозваниваюсь. А.Б. приглашает в девять. Приезжаю. А.Б. радостно приветствует меня и объясняет: «Я понимал, что мне предстоит большая и трудная работа и я должен быть в хорошей форме. Поэтому я решил с утра сходить в бассейн. Придя из бассейна, я сел обедать и мне захотелось выпить водки. Ну, а после водки захотелось спать. Но теперь мы с вами хорошо поработаем». На следующий день на Ученом совете А.Б. был во-время, и отзыв был при нем. Мигдал не подвел!» [Иоффе, с.87].

«Вспоминайте меня весело!»

Вот, что рассказывают о розыгрышах, инсценированных Мигдалом, в которых он был великим мастером и мог бы поспорить со знаменитым мистификатором композитором Никитой Богословским. Опишем эти инсценировки, пронумеровав их. Два розыгрыша были осуществлены на семинаре Ландау. Рассказывает академик А.И. Ларкин.

(1) «Помню, приходит к А.Б. домой Я.А. Смородинский и говорит: “Завтра I апреля, а вы какой-то наукой занимаетесь”. После долгой подготовки, якобы сотрудница иностранного отдела Академии наук позвонила Ландау и сказала: “В Москву прилетел японский физик Кикучи, он хочет встретиться с вами, можно ли дать ему ваш телефон?” Потом Смородинский голосом Кикучи позвонил Ландау и сказал, что он с его соавтором Ямогучи сделали дальнейшее развитие теории ферми-жидкости и заметили, что амплитуда зависит от порядка предельного перехода. Через час или два Ландау позвонил Мигдалу и сказал: “Прилетел Кикучи, он не такой уж дурак, он сделал наблюдение про амплитуду, как и вы, завтра он придет в Физпроблемы”. На следующий день (1 апреля) все собрались, а Кикучи нет. Когда возмущенный Ландау собрался звонить в Академию, Мигдал заметил: “А, может, Кикучи здесь?”»

(2) «Через год А.Б. и Б.М. Понтекорво сочинили письмо, которое последний якобы получил в Дубне от Паули. В этом   {352}   письме “Паули” сообщал о новых результатах, якобы подтверждавших теорию, которую недавно опубликовали Гайзенберг и Паули. Понтекорво позвонил Ландау, и на следующий день (1 апреля) Е.М. Лифшиц зачитал это письмо на семинаре Ландау. Замечание Ландау: “Я давно веду паразитический образ жизни — сам чужих работ не читаю, а прошу их мне рассказывать. Но сейчас я понял, что паразитировал на трупе. Как можно было не заметить работу таких великих людей?” В перерыве Понтекорво уговорил Леву Окуня разъяснить, что данные, о которых писал “Паули”, могут быть разъяснены и без теории Гайзенберга— Паули. В конце семинара А.Б. не выдержал и сказал, что первые буквы абзацев в письме “Паули” образуют слово “Дураки”» естественно, по-английски, а может быт, по-немецки, в рассказе это не поясняется. — Б.Г.>

«Помню, раз А.Б. спросил меня: “Вот Миша Урин считает, что я, устраивая балаган, подрываю свой авторитет. А Вы как считаете?” Я ответил, что в моих глазах его авторитет от балагана только растет» [Ларкин, там же, С. 45].

(3) «Хорошим розыгрышам А.Б. радовался, даже если сам был их объектом. Он любил рассказывать, как при сборах на Кавказ друзья подсунули ему в рюкзак телефонную книгу Москвы с запиской: “Телеграфируй знак и величину разности между числом Ивановых и Рабиновичей”. Тогда такие книги были редкостью. А.Б. книгой гордился, выкинуть ее было жалко. Пришлось нести ее через высокие горные перевалы» [Там же].

(4) Как-то А.Б. получил письмо от «зарубежного физика». Тот писал, что подготовил, было, приглашение Мигдалу приехать для доклада, с оплатой за счет приглашающих, но в последний момент передумал: «Мне передали, что Вы плохо отзываетесь о моих работах, поэтому я вынужден отменить свое приглашение». А.Б. кипел: «Кто мог передать?» Пока Саша не сказал: «С первым апреля, папа!»

(5) и (6) «При жизни И.В. Курчатова спасало то, что А.Б. имел прямой выход на Игоря Васильевича, а тот высоко ценил А.Б. и всегда старался выполнять его просьбы» [Там же, С. 80]. Он даже допускал розыгрыши, в которых сам становился их объектом. Академик С.Т. Беляев вспоминает о том,   {353}   как Мигдал договорился с Курчатовым о том, что к нему на прием придет грузинский математик Н.М. Полиевктов-Николадзе. «А.Б. вошел в кабинет один, немного изменив внешность (подтянув ниткой нос и взлохматив шевелюру) и стал представляться с грузинским акцентом. Курчатов только в процессе беседы понял подвох и расхохотался» [Там же, С. 16]. Подобный сценарий повторился еще раз, когда Мигдал участвовал в одном очень секретном совещании у Курчатова, куда он пришел, изменив внешность. Присутствие «постороннего» вызвало переполох у представителя первого отдела, тот доложил Курчатову, который не сразу, но опознал Мигдала и очень веселился. Эти две сценки характеризуют не только самого Мигдала, но и человеческий облик Игоря Васильевича Курчатова, представляющегося нам фигурой отдаленно-возвышенной и таинственно-мистической.

(7) Перлом «коллекции» розыгрышей с участием Мигдала, в котором он выступал пассивной стороной, как «жертва», является инсценировка, разыгранная А.А. Абрикосовым и И.М. Халатниковым; ее пересказ приведен в подразделе 6.6.6 о Халатникове.

(8) и (9) Невозможно обойти обмен язвительными розыгрышами между А.Б. Мигдалом и Я.Б. Зельдовичем на литературном поприще. Вот, что о них рассказывает профессор И.Н. Мишустин.

«А.Б. попросил меня передать Я.Б. экземпляр своей книги “Приближенные методы квантовой механики”. Он при мне сделал дарственную надпись, которая меня несколько шокировала...

На следующий день я передал книгу Я.Б. Он прочитал надпись, усмехнулся и ничего не сказал. Но Я.Б. был не из тех, кто оставляет что-то без ответа <...>. Примерно через год   {354}   после этого Я.Б. Зельдович и B.C. Попов направили в УФН большой обзор, посвященный рождению электронно-позитронных пар в сильных полях. В конце введения было приведено двустишие:

В процессе прохождения рукописи через редакционные этапы кто-то разгадал скрытый смысл этого стихотворения <Выпишите первые буквы слов. — Прим. Б.Г.>. Когда статья была уже набрана, редактор потребовал от авторов убрать стихотворение. Это означало бы для них выплату большого штрафа за перебор статьи. Авторы отказались и предложили компромисс. Слово “Желаешь” было заменено на “Ты ищешь”. Но и за это небольшое изменение Зельдович должен был заплатить 150 рублей, немалые деньги по тем временам. А.Б. <...> долго смеялся. Особенно забавляло его то, что Зельдович заплатил штраф» [Там же, С. 117].

Однако на этом история не закончилась. В 1983 г. вышла научно-популярная книга А.Б. Мигдала «Поиски истины». В ней на с.61 есть такой «безобидный абзац». «Иногда стремление к самовыражению проявляется настолько сильно, что занятия одной только наукой оказывается недостаточно. Макс Планк был хорошим пианистом. Эйнштейн играл на скрипке. Ричард Фейнман играет на барабане богно. Один наш известный физик пишет стихи: «... Желаешь объяснения — познай атомосклад!» (Физикам эта строчка подскажет его имя.)». Исчерпывающая, хотя и не очевидная даже для физиков отгадка помещена на предыдущей странице в виде рисунка. На нем изображен астроном, сидящий задом наперед на Пегасе. Он смотрит в телескоп, установленный в штативе, укрепленном на огромной заднице коня. Лысый астроном в круглых очках очень похож на Я.Б. Зельдовича.

О спорте, искусстве, душевности и «веселом цинизме»

Л

юбой, кто пишет о А.Б. Мигдале, обязательно рассказывает о высоком уровне его спортивности, необычной для ученого. Замечательно, что эта сторона облика Мигдала важна не только для его личностной характеристики, но и для общества в самом широком смысле. Достаточно констатировать, что А.Б. Мигдал-спортсмен — альпинист и пловец — создал Всесоюзную федерацию подводного спорта СССР и был ее первым Председателем, имевшим членский билет под номером 1. Он заимствовал и внедрил в нашей стране технику и экипировку для подводного спорта (акваланги), организовал вокруг себя группу энтузиастов, которая быстро увеличивалась, благодаря присоединению к ней ученых, спортсменов, военных, артистов (упомянем такого известного его сподвижника, как профессор С.П. Капица). Мигдалом был отснят первый советский документальный фильм на тему подводной природы, который назывался «Над нами Японское море». Он пользовался громадной популярностью. В связи с этим рассказывают о забавном эпизоде: когда фильм показывали в ИАЭ, то в зал заранее набилось столько народа, что пришедшему к моменту начала сеанса директору Института академику А.П. Александрову не нашлось места, чтобы нормально сесть. И Мигдалу потом пришлось перед ним извиняться.

А.Б. Мигдал занимался на профессиональном уровне и скульптурой. Его произведения не раз выставлялись. Подаренные им некоторые работы — горельефы Эйнштейна, памятная доска в честь Померанчука и др. — заняли постоянные места в интерьерах физических институтов. (Во вклейке см. фотографию автопортрета Мигдала, вырезанного из дерева.) Мигдал первым высказал идею о том, чтобы надгробный памятник Ландау был заказан Эрнсту Неизвестному. Вместе с Капицей и Халатниковым они ездили к великому скульптору — смотрели наброски, уточняли детали.

Наконец, хочется процитировать нетривиальные суждения А.Б. Мигдала о духовной жизни у нас в стране и за   {356}   границей, а также несколько тонких наблюдений, характеризующих известных ученых.

Сын А.Б. Мигдала Саша вспоминает, как они с отцом обсуждали одного из крупнейших советских физиков NN <из контекста ясно, что имеется в виду Н.Н. Боголюбов: «...перед нами был научный психологический вопрос: как математик NN, автор выдающихся работ по статистике и теории поля, мог сморозить такую чушь <речь идет об обсуждении вопроса о теории конформной симметрии, разработанной с участием А.А. Мигдапа> <...> Мы оба были поклонниками NN как ученого. <...> папа восхищался его теорией сверхпроводимости и рассказывал мне, как NN посрамил семинар Ландау своим блестящим докладом о канонических преобразованиях. <...> Моя гипотеза о том, что он — дурак, не сходилась с фактами, и папа предложил более корректную гипотезу ума второго рода: <...> “Ум первого рода — говорить умные слова, ум второго рода — делать умные поступки. У NN когда-то был ум первого рода, но потом он перешел во второй. Думаешь, ему интересно знать, сколько параметров у конформной группы? Он занимается “большой наукой”, где политическая сторона важнее научной. Тебе бы не помешало поучиться у него уму второго рода”».

«Кстати, о цинизме. Когда я уехал в Америку, <...> папа сказал мне на прощание: “Тебе больше всего будет не хватать русской душевности”. <...> Через несколько месяцев я написал ему: “Не знаю, как насчет душевности, но нашего веселого цинизма мне не хватает”. (Очевидно, меня заедала политическая корректность — американская версия ума второго рода.) Он мне ответил: “А тот веселый цинизм, которого тебе не хватает, и есть та самая душевность” <...>» [Там же, С. 65].

О том, как бы отнесся А.Б. Мигдал к эпохе, в которую вступила новая Россия, наверное можно приблизительно судить, взяв за основу слова его сына. Их излагает Е.В. Нетесова, редактор книг А.Б. Мигдала: «Через пару пет после начала российских реформ Саша Мигдал — Александр Аркадьевич — заметил, что если б А.Б. дожил до этих событий, несостоятельность либералов, демократов стала бы для него   {357}   очень тяжелым ударом. Может быть, это он как-нибудь перенес бы, но при всей своей, мало сказать, неприязни к советской власти, никогда не простил бы нынешним российским властям, как минимум, одного: полного пренебрежения фундаментальной наукой» [Там же, С. 241].

С этим суждением, кстати, перекликаются слова сына еще одного крупнейшего советского физика академика Г.Л. Ландсберга. В книге о А.Б. Мигдале профессор Л.Г. Ландсберг высказывается, естественно, от своего собственного имени, но его имя слишком хорошо известно и потому следующее суждение неизбежно воспринимается как экстраполяция взглядов его великого отца: «Сегодня много говорят об эпохе рационализма, о новых государственных и геополитических задачах. Я же совершенно уверен, что здесь прежде всего отражается преступная слепота власти и общества, не понимающих, что такое фундаментальная наука, которая создавалась у нас многими блестящими научными школами несколько десятилетий, а разрушаемся менее чем за 10 лет. Они просто не понимают, что, оставляя страну без фундаментальной науки, они лишают ее надежды и будущего. При катастрофе надо прежде всего спасать мозг жертвы, а не содержимое туго набитых чужих кошельков <...>. Достучаться до людей с примитивным сознанием просто невозможно, и все слова отскакивают от них за полной ненадобностью» [Там же, С. 176].

И.Б. Куликов, сын репрессированного друга А.Б. Мигдала, живший в его семье как в убежище в течение года, констатирует, как бы подводя итоги этого нашего фрагментарного эссе о А.Б. Мигдале: «Редкий сплав мужества, чести и благородства был в этом человеке».

Высказывания Мигдала

Заниматься фундаментальной наукой так же выгодно, как делать добро.

Человек, не знающий и не желающий тать основных законов науки, потенциально опасен в наше время, которое мы называем научно-технической революцией.   {358}  

Физик-теоретик должен отвечать не «не знаю», а «не пробовал».

Физику нужно чувствовать животом.

Надо искать аргументы против себя. Аргументы за всегда найдутся сами.

Талант — как деньги: либо он есть, либо его нет. Но в отличие от денег талант нельзя заработать.

Скромность — удел бездарностей.

Глубокая мысль выигрывает от упрощения. Однако в науке, как и в искусстве, простота требует усилий.

Чтобы избежать застоя, желательно, по крайней мере, раз в десять лет, менять направление своих изысканий, возможно, даже очень круто.

Главное, не, сколько человек зарабатывает, а, сколько он тратит.

Копи в жизни ощущения, а не вещи!

Общество, которое неспособно ценить тренированный интеллект, обречено.

Не надо говорить о неправильных результатах, работах и авторах, просто не надо на них ссылаться.

Отдых надо включать в расписание как часть рабочего дня.

Книги существуют не для того, чтобы их читать, а для того, чтобы иметь возможность их читать.

Водка должна обладать индивидуальностью.

В женщинах много красоты, но мало свободы. Единственная свобода, какую можно взять у женщины, это выбрать другую женщину.

Разброс внутри одной нации больше, чем между нациями.

Звание академика компенсирует то, что я беспартийный и еврей.

Смысл жизни не в том, чтобы прийти к цели кратчайшим путем, а в том, чтобы как можно больше почувствовать и увидеть по пути.

Отношения с учениками складываются всегда одинаково: начинается с восхищенья учителем — в этот период ученик впитывает то, что ты знаешь и умеешь; но это быстро сменяется критическим отношением, и часто наступает   {359}   отчуждение. Иногда ученик, боясь показаться угодливым, впадает в хамство, забывая о том, что между угодливостью и хамством лежит большая область интеллигентных отношений. Со временем отчуждение сменяется зрелой любовью, прощающей недостатки. Словом, как с детьми. Я горжусь, что среди моих учеников нет доносчиков и карьеристов.

6.2.4. В.Л. Гинзбург

В.Л. Гинзбург считает себя учеником в первую очередь академика И.Е. Тамма, он был его докторантом [2003, С. 394]. Но своим Учителем, причем с большой буквы, В.Л. называет также Ландау [Воспоминания..., 1988. С. 94]. Хотя он, к его сожалению, и не сдавал экзамены теорминимума, но был постоянным и активным участником семинара Ландау, считался там своим.

Два тома В.Л. Гинзбурга

М

не, пожалуй, не приходилось читать мемуарных и, одновременно, научно-популярных книг, написанных столь содержательно и ярко, как книги В.Л. Гинзбурга [1995; 2003]. Могу употребить еще немало определений, не стесняясь превосходных степеней. В этих двух книгах читатель может найти автобиографические сведения о В.Л. и очерки о многих физиках XX века, в том числе и близко связанных с темой Ландау. Помещенные в книгах научно-популярные обзоры упрощенно, хотя и не вполне популярно, описывают физические явления, открытые В.Л. или при его участии. Представлен перечень и сделан обзор наиболее актуальных проблем (их около тридцати), которые в настоящее время решаются в микрофизике, макрофизике и астрофизике. Кроме того, в этих книгах даны рельефные   {361}   историко-научные и характерологические портреты многих выдающихся физиков современности: И.Е. Тамма, Л.И. Мандельштама, С.И. Вавилова, А.Л. Минца, Г.С. Ландсберга, Е.К. Завойского, А.А. Андронова, Н.Д. Папалекси, И.М. Франка, М.В. Келдыша, А.Д. Сахарова, М.С. Рабиновича, Я.Оорта, Л.Д. Ландау, Е.М. Лифшица, а также зарубежных гигантов: А.Эйнштейна, Н.Бора, Р.Фейнмана. Наряду с этим помещены статьи об отношении В.Л. ко многим общественным проблемам — религии, лженаукам, борьбе идеологий в постсоветской России. Откровенно обсуждается ряд тонких и щепетильных проблем: об отношении к научному приоритету и цитированию, о возникавших на этой почве коллизиях между известными учеными; о возрастной активности научных работников и их праве претендовать на сохранение должностей и постов, а также избираться в академики и член-корры; о тех действительных причинах (а не распространенных домыслах), по которым советские ученые не получили нескольких заслуженных ими Нобелевских премий и т.д.

Чтобы читателю было ясно, насколько своеобразной и неожиданной иногда оказывалась позиция В.Л., приведу несколько эпизодов и ряд цитат из его книг — произвольно, по своему вкусу. Если же читателю не понравится, он сможет легко исправить ситуацию, обратившись к самим книгам В.Л. — они, по счастью, достаточно распространены и доступны.

Большое впечатление производит тема А.Д. Сахарова, переписка с ним и дискуссии. Меня поразило откровенное, резко критическое отношение В.Л. к личности Е.Г. Боннэр, второй жены Сахарова, активной диссидентки. «Те, кто читал мою статью “О феномене Сахарова”, — пишет Гинзбург, — понимают, что я весьма критически отношусь к Е.Г. Боннэр Но такой бездны, которая открылась из письма Татьяны Андреевны <дочь Сахарова от первого брака> Солженицыну, я не видел. <...> задеть Е.Г. Боннэр у нас сейчас все боятся. <...> Быть может, <...> еще не время сейчас бросать тень на Избранницу Сахарова, а тем самым, пусть и косвенно, на него самого» [Гинзбург, 1995, с. 501].   {362}  

В свое время, прочтя обе книги В.Л. и находясь под их впечатлением, я поделился этим с профессором Е.П. Левитаном, заместителем главного редактора журнала «Земля и Вселенная». Он предложил мне написать об этих книгах для библиографического раздела журнала. Таким образом, в двух номерах журнала за 1998 г. появились довольно пространные статьи-рефераты об обеих книгах В.Л. Гинзбурга. В процессе их подготовки я раза три разговаривал с В.Л. по телефону и получил от него обе книги с дарственными надписями. Очно с В.Л. я, к сожалению, не общался. Но по его книгам и по тому, что слышал о нем от Е.М. Лифшица и от своей матери, В.Л. Гинзбург для меня — образец огромного таланта, совести и порядочности в науке и жизни. К тому же В.Л. был первым, и долгое время оставался единственным из физиков, принадлежащих к окружению Ландау, кто выступил в печати в защиту Е.М. Лифшица (в журнале «Преподавание физики...», 2000, № 18), оболганного в книге Коры Ландау-Дробанцевой [1999]. (Позже выступил также академик Е.Л. Фейнберг [2002]).

Гинзбург и водородная бомба

В

1948 г. И.В. Курчатов привлек к разработке водородной бомбы академика И.Е. Тамма, который вошел в Атомный проект вместе со своей группой теоретиков из ФИАН в составе: С.З. Беленького, В.Л. Гинзбурга, Ю.А. Романова, А.Д. Сахарова, Е.С. Фрадкина и, позже, В.Я. Файнберга. Все слышали о А.Д. Сахарове как «отце» советской водородной бомбы, но почти никто не знает, что новое вещество термоядерной взрывчатки придумал В.Л. Гинзбург. В Главе 4 об этом уже упоминалось: идея В.Л. Гинзбурга считается «второй главной идеей», позволившей сделать термоядерную бомбу (две другие главные идеи были сахаровскими).

Идея В.Л. состояла в следующем. Американцы использовали в качестве исходного термояда смесь жидких дейтерия и трития. Но тритий — сильно радиоактивен и быстро распадается. Пол у период его распада примерно 12 лет, поэтому в   {363}   природе трития нет. Наработка трития происходит на специальных заводах, она крайне дорогая. Тритий ожижается при температуре ниже –253°С. Поддерживать все взрывное устройство в боеготовом состоянии очень трудно. Именно поэтому первая американская водородная «бомба», взорванная в 1952 г. чуть раньше советской, не была собственно бомбой. США взорвали неподвижную установку размером с трехэтажный дом, построенную на атолле в Тихом океане.

Дейтерид лития LiD, предложенный В.Л. Гинзбургом как исходное вещество для реакции высокотемпературного синтеза, — это твердое вещество, изотопный аналог гидрида лития LiH, хорошо известного химикам. Только обычный литий ⁷Li с атомным весом 7 (три протона плюс четыре нейтрона) заменен в нем на изотоп ⁶Li (три протона плюс три нейтрона), а водород Н — на его устойчивый изотоп дейтерий D. Специалистам, работавшим над бомбой, запрещалось упоминать дейтерид LiD в разговорах даже между собой, и они называли его «Лидочкой».

По схеме Гинзбурга почти весь тритий создается из дейтерида лития с того момента, когда в нем начинается реакция термоядерного синтеза. Для запуска этой реакции требуется чуть-чуть трития (его закладывают заранее) и температура в десятки миллионов градусов, которая создается мгновением раньше вследствие атомного взрыва плутония. Далее часть атомов изотопа ⁶Li успевает вступить в термоядерную реакцию с полученными свободными нейтронами и образовать тритий. Этот тритий тут же соединяется с дейтерием в результате чего и высвобождается энергия водородного взрыва. Для непрофессионала самое удивительное, что, до того как все устройство разлетится, в течение микросекунд (миллионных долей секунды) успевают произойти несколько различных цепных реакций в чередующихся сферических слоях из химической, ядерной и термоядерной взрывчатки (немного подробнее об этом говорится в Гл.4, в подразделе «Термоядерная слойка»).

В первой советской «водородке», взорванной 12 августа 1953 г., прореагировать успевало лишь несколько процентов   {364}   термояда; мощность бомбы оказалась около 400 килотонн тротилового эквивалента. И лишь в бомбах, испытанных в 1955 г., была достигнута гигантская мощность взрыва в несколько мегатонн. Вскоре ученые с конструкторами научились создавать устройства в десятки и даже сотни мегатонн.

В.Л. Гинзбурга наградили Сталинской премией и орденом Ленина. Он был молод, и не значился в первом ряду исполнителей, он даже работал не на объекте в КБ-11, а в Москве, в ФИАНе — поэтому Героя ему не дали. С 1952 г. Гинзбурга отстранили от участия в Проекте — то ли потому, что он женился на репрессированной Нине Ивановне Ермаковой, то ли потому, что на дальнейших стадиях разработки требовались главным образом специалисты для расчетов, виртуозы математической физики, — «а это не моя стихия», как пишет сам В.Л. [2003].

Снова обратимся ненадолго к литию. В своей популярной передаче на телевидении в конце 2003 г. профессор С.П. Капица, знакомя телезрителей с новым лауреатом Нобелевской премии, подчеркнул именно эту, почти никому не известную «литиевую» работу В.Л. Гинзбурга как его огромный вклад в оборонный потенциал СССР. Содержание стабильного изотопа ⁶Li в природном литии составляет 7,5%, технология его выделения относительно несложна и недорога по сравнению с технологией трития и даже с технологией разделения изотопов урана. После взрыва первой советской водородной бомбы, как пишет Гинзбург, «американцы обнаружили ⁶Li в атмосфере, и это их поразило» [Гинзбург, 2003. С. 376]. Разобравшись в чем дело, они начали делать аналогичные бомбы.

Интересно, что степень секретности в СССР была настолько высока, что о своем решающем вкладе в водородное оружие не знал в течение многих лет даже сам В.Л. Гинзбург. Получив награду после испытания, он, конечно, понимал, что нечто из сделанного им было использовано — по что именно и в какой степени, не знал.

«Узнал я от И.Н. Головина <заместителя И.В. Курчатова> и то, что даже он до недавнего времени не знал о моей роли в создании “водородки” <.. >, не знал даже Н.П. Константинов,   {365}   руководивший созданием установки для разделения изотопов лития (хотя <...> это делалось как раз для осуществления моего предложения)», — пишет В.Л. Гинзбург [2003, С. 374].

Не знал об истинной роли лития в Атомном Проекте также очень известный в стране ученый с той же фамилией, но из другой научной области — геологии. Хотя именно его научно-производственная работа (во главе большого трудового коллектива) обеспечила почти весь прирост запасов литиевых руд в СССР. Это был Анатолий (Натан) Ильич Гинзбург (1917-1984), родственник и друг В.Л.Гинзбурга. Два слова о нем. Оба Гинзбурга тесно общались друг с другом, жили одно время в соседних квартирах. А.И. Гинзбург был выдающимся геологом, геохимиком и минералогом, первооткрывателем нескольких редкометалльных месторождений, в рудах которых содержалось, в частности, много лития в минералах — сподумене, петалите и лепидолите (порядка 0,1% Li₂O). За открытие и освоение новых типов промышленных месторождений лития, бериллия, тантала и ниобия А.И. Гинзбург получил Сталинскую премию (1948), а позже Государственную премию (1972).

Помню, как Виталий Лазаревич приехал к нам в Институт минерального сырья (ВИМС) в начале марта 1992 г. на одно из ежегодных «Гинзбурговских чтений», проводимых в память о Л.И.Гинзбурге. В.Л. выступил с подробными воспоминаниями об Анатолии Ильиче.

Мне посчастливилось быть много лет одним из близких сотрудников А.И. Гинзбурга, работая в руководимом им отделе минералогии ВИМС. В частности, одна из двух диссертаций, которыми мы с ним совместно руководили — моего аспиранта ИВ. Прокофьева — была посвящена разработке новой технологии обогащения именно литиевых руд крупнейшего в СССР месторождения Вишняковского в Восточной Сибири. В связи с секретностью при выполнении и защите этой работы были организационные трудности. В частности, нельзя было помещать к статьях результаты анализов содержания лития в рудах. Меня возмущали разные мелкие придирки со стороны 1-го (режимного) отдела института, тормозившие ход дела   {366}   и казавшиеся бессмысленными. Особенно досаждал мелочными придирками и недоброжелательностью заместитель начальника 1-го отдела С.Е. Литкенс, — все знали, что он был разжалованным полковником МГБ. В начале 1990-х гг., когда были опубликованы секретные протоколы допросов Ландау, я прочел в них, что одним из троих следователей НКВД, кто вел допросы Ландау в 1938 г., был именно Литкенс [Горелик, 1991]. В опубликованной служебной записке отмечено, что «Литкенс— убеждал, по 12 часов.,.» (подробнее см. в Гл. 3). Литкенс был уволен из органов после смерти Сталина и даже исключен из КПСС. Но не за дело Ландау, а за послевоенное дело нескольких юношей, в числе которых был Анатолий Жигулин, ставший впоследствии известным поэтом. Жигулин написал книгу «Серые камни», в которой рассказал об этом деле Примечательна некоторая аналогия с делом Ландау— Кореца. Группа воронежских комсомольцев тоже выпустила листовку с осуждением сталинских извращений социализма, за что и была репрессирована. Работая в ВИМС, дважды Литкенс подавал заявления о восстановлении в партии, последний раз после снятия Хрущева, но ему оба раза отказывали. Он умер в начале 1990-х гг.

Однажды в 1970-х гг. я спросил у А.И. Гинзбурга: «Ну ладно, они секретят весь уран, потому что действуют старые инструкции. Но литий-то при чем?» Анатолий Ильич ответил: «Мне Виталий говорил, что литий используется в ракетном топливе». Как видим, дело было в другом.

Как В.Л.Гинзбург в физике, так и А.И.Гинзбург был огромным авторитетом и центром притяжения масс минералогов и геохимиков во всем СССР. В его честь названы два минерала — гинзбургит и натанит. А написанные здесь строки — дань памяти еще одной исключительной личности. И хотя они имеют лишь косвенное отношение к теме Ландау, но еще раз демонстрируют тот факт, что «мир тесен», и что самые талантливые ученые СССР, в их числе Ландау и оба Гинзбургов, оказывается, работали в одном и том же Проекте по созданию ядерного оружия.. Естественно, не зная об участии друг друга.

О теории сверхпроводимости Гинзбурга-Ландау

Д

ля основной темы книги важна развернутая оценка Л.Д. Ландау, данная В.Л. Гинзбургом.

Приведу сначала цитату, впечатляющую необычностью суждений и их синтезом [Гинзбург, 1995].

«Л.Д.Ландау был совершенно исключительной личностью. Из всех людей, которых я сам видел или знал, могу сравнить Ландау лишь с Ричардом Фейнманом <...>. Конечно, в нашем веке жили великие физики — Эйнштейн, Бор, Планк, Шредингер, Гейзенберг, Дирак. Ландау, несомненно, не превосходил их своими научными достижениями и сам оценивал себя правильно, ставя упомянутых и некоторых других физиков выше себя “по достижениям”. Он отводил себе более скромное место. И если я выделяю Ландау из всех, то потому, что оценка его “класса 2” складывается из многих ингредиентов. Во-первых, это научные достижения. Научные достижения Ландау первоклассны — это квантовая теория жидкостей (в частности, теория сверхтекучести гелия), теория фазовых переходов и ряд других прекрасных работ. Во вторых, это редкая универсальность знаний, знание всей физики. И, в третьих, он был Учителем с большой буквы. Учителем по призванию. Произведение трех таких “множителей” исключительно велико».

Единственная общая работа Ландау и Гинзбурга — это макроскопическая теория сверхпроводимости и одноименное уравнение Гинзбурга—Ландау. Но зато это Нобелевская работа! Выше, в параграфе «Скрижали Ландау» уже приведены популярные пояснения указанной теории. А сейчас давайте посмотрим на то, как она создавалась. Наверное, многим будет интересно узнать, каково в ней было распределение ролей и относительное участие обоих знаменитых соавторов. В приводимой истории есть замечательные и поучительные моменты. Вот, что пишет о ней сам Гинзбург.

«<...> когда лет 20—25 назад ко мне обратились из библиографического журнала «Current Comments» с просьбой   {368}   осветить историю появления работы [29]¹ я ответил отказом. Мотивировал отказ тем, что мое изложение могло бы рассматриваться как попытка преувеличить свою роль. Да и вообще не хотелось доказывать, что я действительно полноценный соавтор, а не студент или аспирант, которому Ландау “дал тему”, а по существу все сделал сам <...>. Нашу работу часто цитировали (и цитируют) как работу Ландау и Гинзбурга, хотя в качестве авторов в заглавии статьи указаны Гинзбург и Ландау. Разумеется, я никогда и никому не делал “представлений” на этот счет, да и вообще это мелочь, но все же считаю подобное цитирование с перестановкой фамилий авторов некорректным. И, конечно, оно было бы некорректным и в том случае, если бы моя роль и в самом деле была второстепенной. Но я так не считаю, не считал так и Ландау, что было хорошо известно в его окружении и вообще в СССР».

Здесь, возможно, В.Л. Гинзбург даже несколько преувеличивает вклад Ландау. Судите сами. Гинзбург пишет: «<...> может сложиться впечатление, что моя роль в создании Ψ-теории <так он именует теорию Гинзбурга — Ландау. — Прим. Б.Г.>. была даже больше роли Ландау. Но это не так, ибо не следует забывать, что в основе всего лежала общая теория фазовых переходов второго рода, развитая Ландау еще в 1937 г.».

Далее. Ядром всей теории является Ψ-функция, играющая в ней роль «параметра порядка». В книге Гинзбурга поясняется: в теорию фазовых переходов II-го рода «всегда входит некоторый параметр (параметр порядка η), в равновесии отличный от нуля в упорядоченной <сверхпроводящей> фазе и равный нулю в неупорядоченной фазе» <с обычной проводимостью». «Идею ввести в качестве параметра порядка некоторую “эффективную волновую функцию сверхпроводящих электронов” Ψ Ландау одобрил».

Далее начинается главное. Гинзбург подробно обсуждает природу принципиального коэффициента е/с при члене АΨ с векторным потенциалом, входящем в основное уравнение теории. Если бы они с Ландау тогда догадались, что в этом   {369}   коэффициенте должна быть еще двойка! Это означало бы, что в сверхпроводимости участвуют спаренные электроны. Но в то время «<...> идея о спаривании и, главное, о реальности около спаривания была далеко не тривиальной». Гинзбург Ландау оценили численный коэффициент как величину, скорее всего, от 2 до 3. И лишь разработанная в США 6 лет спустя теория БКШ показала, что электроны в сверхпроводящем состоянии, действительно, могут соединяться в куперовские пары, преодолевая силы кулоновского отталкивания.

Поясним еще смысл основного параметра κ (каппа), который рассчитывают по теории Гинзбурга—Ландау путем численного интегрирования. Принципиальный момент состоит в том, что для чистых металлов-сверхпроводников I рода: κ < 1/√2 тогда как для сплавов-сверхпроводников II рода: κ > 1/√2. При этом Гинзбург подчеркивает, что «теория поведения сверхпроводников II рода на основе Ψ-теории была построена в 1957 г. Абрикосовым».

И, наконец, еще один любопытный момент истории сверхпроводимости, с одной стороны, весьма тонкий с точки зрения психологии авторского приоритета, а с другой — типичный в ученом мире. Приведем обширную цитату (с некоторыми пропусками) из книги самого В.Л.

«В 1964 г. я ехал из Кисловодска на поезде, был один в купе, скучища, и я начал “атаковать” — перебирал возможности для сверхтекучести и сверхпроводимости в нейтронных звездах. <...> По приезде посоветовался с Д.А. Киржницем, мы занялись этим вопросом и опубликовали заметку Я считаю, что она и была первым ясным указателем в этой области, коснулись мы и вопроса о вихревых нитях при вращении звезды. Когда я докладывал эту работу в Новосибирске, А.Б. Мигдал сказал, что “он уже обращал внимание” на сверхтекучесть нейтронных звезд и дал мне ссылку. В действительности, в одной его статье 1959 г. есть фраза о том, что сверхтекучесть ядерной материи может проявиться внутри звезд <...>. О нейтронных звездах нет ни става <выделено мной, — Б.Г.>. В каком-то смысле ясно, что А.Б.М. просмотрел эту возможность, о сверхтекучести же ядерной материи и до него говорили.   {370}   Но Мигдал — “приоритетчик”, и “сшил из этого шубу”. О сверхтекучести и сверхпроводимости (для протонов) в нейтронных звездах стали много писать, и, смотрю, появились ссылки на Мигдала, а нас и забыли.¹ В общем, я плевал на это <...>. Но, встретив как-то Д.Пайнса, я сказал ему <...>. И что же выяснилось? Пайнс статьи Мигдала явно даже не видел, а (это я уже догадываюсь) по просьбе Мигдала стал на него ссылаться и, как часто бывает, приоритет Мигдала был “adopted by repetition” <принят благодаря последующим повторениям. — Б.Г.>). Вообще многие борются за приоритет, добиваются цитирования и т.п. Я, если и борюсь, то, как правило, только тем, что сам на себя ссылаюсь, но агитировать, просить, упрекать считаю постыдным» [Гинзбург, 2003. С. 398].

О семинаре Гинзбурга и его руководителе

В.Л. Гинзбург организовал свой семинар по теоретической физике в 1952 г. Семинар проводил заседания в ФИАНе еженедельно по средам, приблизительно 40 семинаров в год. За полвека прошло ровно 1700 заседаний семинара. В 2001 г. В.Л. закрыл свой семинар, сказав, что ему пора завершить эту форму работы в физике из-за преклонного возраста. Семинар Гинзбурга в целом был чрезвычайно популярен в СССР (и России). На него приходили не только теоретики. Бывали даже вовсе не физики, когда на семинаре ставились на обсуждение какие-либо общенаучные проблемы. Например, помню доклад Е.Л. Фейнберга на тему о двух путях научного поиска — дедуктивном и индуктивном. Евгений Львович в нем доказывал, что несхоластический индуктивный метод научных умозаключений имеет право на жизнь в точных науках не меньшее, чем формально-логический дедуктивный метод, столь любимый математиками. (О полезности указанной работы [Фейнберг, 1981], могу судить по личному опыту человека, далекого от теоретической физики, но уже не раз ссылавшегося на   {371}   выводы Е.Л. Фейнберга в своих научных работах по минералогии и в одном случае — по лингвистике.)

Вероятно, будет интересным узнать мнение о семинаре и его руководителе от человека, в течение многих лет близко знавшего В.Л. Гинзбурга и тесно с ним сотрудничавшего, даже опубликовавшего в соавторстве с В.Л. монографию по теории плазмы. Я имею в виду одного из крупнейших физиков-теоретиков из ФИАН-ИОФАН, профессора физфака МГУ А.А. Рухадзе¹.

«Прежде всего я хочу отметить, что 1952 году В.Л. Гинзбург основал свой семинар... <который> очень скоро перерос в городской многолюдный семинар. В теоротделе <ФИАНа> были и другие семинары, в частности, семинар И.Е. Тамма, работал тогда и знаменитый семинар Л.Д. Ландау. Но они были парадными, на них рассказывались завершенные работы, семинар Ландау к тому же был “злым”. Семинар же В.Л. Гинзбурга, во-первых, был очень доброжелательным и таковым остался до сих пор, а во-вторых, в то время он был рабочим, на нем рассказывались незавершенные работы, поэтому после этих семинаров люди уходили с зарядом новой активности, особенно докладчики. На этих семинарах часто формулировались задачи и даже определялось, кто и как их должен решать».

«Еще одна черта В.Л. Гинзбурга мне очень нравилась, — продолжает А.А. Рухадзе, — и я ей тоже старался подражать: обсуждать с людьми все интересующие их проблемы. <...>   {372}   Очень привлекательной является и широта натуры В.Л. Гинзбурга: он не жаден и легко делится как своими научными идеями, так и чисто материальными ценностями. Как-то, в 1968 году, он получил заказ написать обзор для “Хандбух дер Фюзик” по распространению радиоволн в ионосфере Земли. Он позвал меня и предложил написать этот обзор, поскольку сам давно этой проблемой не занимался, но “отказаться от такого заказа — глупо”. Я написал, он внес свой посильный вклад, прочитав рукопись и сделав ряд замечаний, и любезно согласился быть соавтором, поскольку в противном случае неизвестно, опубликован ли был бы обзор вообще. Другими словами, не испугался своим именем помочь мне. Вместе с тем, понимая, что вклад его мал, он полностью отказался от своей доли гонорара. Не взял он гонорар и с русских изданий этого обзора в виде книг, опубликованных в издательстве “Наука” в 1970 и 1975 годах. Особенно мне нравилась в В.Л. Гинзбурге его смелость. Порой казалось, что он ничего не боялся, смело высказывал свои мысли и заступался за других, отказывался делать что-либо, что считал неправильным, хотя прекрасно понимал, чем это могло кончиться для него. Я еще раз хочу отметить, что эту черту его характера считаю следствием влияния И.Е. Тамма, общаясь с ним, трудно было не стать “Дон-Кихотом”».

«Что мне не нравилось в В.Л. Гинзбурге? — продолжает Рухадзе. — В первую очередь, его национальная ориентация. Как-то он сказал, что “«при прочих равных условиях» он к себе, естественно, возьмет еврея”. Мне кажется, что следствием этого же является и то, что он всегда старался подчеркнуть, что является учеником Л.Д. Ландау, а не И.Е, Тамма. А жаль, в школе Ландау к нему относились свысока, несколько снисходительно. И.Я. Померанчук его даже назвал “красавчиком”» [Рухадзе, 2003. С. 31].

Позволю себе прокомментировать высказывание А.А. Рухадзе о национальной ориентации. А что тут, собственно, необычного, неестественного? Такая ориентация, кстати, если и проявляется у Гинзбурга, то наверное в меньшей степени, чем у остальных представителей малых наций. Разве   {373}   средне-статистический грузин или армянин, израильтянин или американец не взял бы на работу в первую очередь своего земляка, причем при далеко не равных прочих условиях? И это повсюду считается нормальным. А ведь Гинзбург еще и подчеркнул: «при прочих равных условиях». Понятно, что указанное свойство имеет биологическое происхождение: оно нужно для выживания рода, вида, подвида, нации, семьи — нужно помогать своим. Действительно, это противоречит воспитанию в духе идеалистического интернационализма, который являлся частью официальной идеологии СССР и который во многом в себя впитали поколения советских людей (наверное, и мы с А.А. Рухадзе). Это было замечательно. Вместе с тем, на бытовом уровне даже в прошедшую интернациональную эпоху часто срабатывал противоположный, нормальный, социально-биологический, национально ориентированный фактор. Другое дело, что в интеллигентских кругах часто присутствует двойная мораль: публично декларируется национальное равенство, а на деле реализуются заметные национальные приоритеты, в чем, однако, никогда не признаются в печати или на публике.¹

Оставаясь в рамках гинзбурговской темы и обсуждая поднятый А.А. Рухадзе вопрос, должен отметить еще один нетривиальный элемент. Хорошо известно, какую резкую дискуссию вызвал в российском обществе последний двухтомный труд А.И. Солженицына «Двести лет вместе». Какой поток обвинений в антисемитизме обрушился на великого писателя со стороны «политкорректных» представителей   {374}   интеллигенции в России. Перечислять их не хочется, упомяну только две погромные антисолженицынекие статьи, написанные штатным западным пропагандистом Марком Дейчем на страницах «Московского комсомольца» (2004). И замечательно, что на защиту Солженицына встали опять-таки Гинзбурги. Во-первых, в той же газете «МК» была вскоре помещена хлесткая отповедь, написанная женой Александра Гинзбурга (от имени их обоих), одного из самых героических, реальных правозащитников-подпольщиков в СССР периода 1960-70-х гг., отсидевшего несколько сроков в лагерях (а не в эмиграции в Европе, на радиостанции, как Дейч). Во-вторых, Виталий Лазаревич Гинзбург написал, что, прочитав книгу А.И. Солженицына «Двести лет вместе», он не обнаружил в ней признаков антисемитизма, хотя и не согласен с рядом моментов [Гинзбург, 2003. С. 474]. Надеюсь, для многих людей, вопрос с солженицынским «антисемитизмом» после этого закрыт окончательно.

Что касается замеченного А.А. Рухадзе подчеркивания Гинзбургом того, что он — ученик Ландау, то у меня из книг самого Гинзбурга не сложилось такого впечатления. В.Л. самокритично пишет о себе: «Я считаю, что математические способности у меня просто ниже средних, аппаратом я всегда владел и владею плохо. Задачи (в смысле задач из задачников) я всегда решал плохо. <...> Теорминимума Ландау я не сдавал и, если бы и сдал, то с очень большим трудом» [Гинзбург, 2003. С. 396]. Действительно, безукоризненность владения математическим аппаратом считалась в школе Ландау обязательной. Может быть, это и стало причиной того снисходительного отношения к Гинзбургу со стороны некоторых учеников Ландау, о котором пишет Рухадзе. К тому же Гинзбург был для них в известной степени человеком со стороны, от Тамма. Сам В.Л. в двух автобиографических книгах говорит о Тамме особенно тепло и подчеркнуто уважительно.

Гинзбург, больной Ландау и книга Коры

Совершенно особое место в «ландауведении» (сам термин введен В.Л. Гинзбургом) занимает его обширная, на 20 страниц «Заметка» о Ландау». Работать с этим материалом для меня очень непросто по следующей причине этического свойства. В книге В.Л. Гинзбурга [2003, С. 299] есть подстраничная сноска, в которой говорится: «В связи с этой книгой <имеется в виду книга Коры Ландау-Дробанцевой [1999]> я написал заметку «Еще раз о Льве Давидовиче Ландау и еще кое о чем», не предназначенную для публикации. Она написана небрежно и, главное, не хочется копаться во всем этом. Однако записка имеется у нескольких лиц, и когда-нибудь может оказаться полезной для биографии Ландау».

У меня «Заметка» оказалась потому, что В.Л. сам счел нужным принести ее З.И. Горобец-Лифшиц. На 1-й странице «Заметки» есть такие слова «<...> ясно, что в “ландауведении” не сказано последнее слово — еще будут появляться различные материалы (и, к сожалению, “материалы”, т.е. разная чушь). Поэтому я решил написать не для печати, но в основном для тех, кто может еще захотеть внести вклад в “ландауведение”, а если более серьезно, то кое-что из неопубликованного». На последней странице «Заметки» написано еще определеннее: «Известное изречение “рукописи не горят”, конечно, неверно — очень многое сгорело (в смысле пропало). Но этот текст скорее всего сохранится и, возможно, кем-то когда-то будет использован или даже опубликован. На этот случай еще раз подчеркну, что писал, “как пишется”, 1, 2, 3 мая 1999 г., и пусть будущие читатели, если они будут, меня не ругают за небрежность изложения и т.п.».

Раз В.Л. пишет, что его «Заметка» не предназначена для печати, то и публиковать ее без разрешения автора не полагается. Но в какой мере на нее можно ссылаться и цитировать? И вот мне представился случай задать этот вопрос самому В.Л, В мае 2003 г. в нескольких номерах израильского русскоязычного еженедельника «Окна» вышли мои материалы под   {376}   общим названием «Обратная сторона Ландау». (Кстати, это броское название было придумано в редакции, и со мной его не только не согласовали, но даже не сообщили об этом заранее.) Я послал эти материалы В.Л., и через Зинаиду Ивановну получил очень хороший отклик и приглашение позвонить. Я позвонил В.Л. и, поблагодарив за его оценку, спросил, не заметил ли он ошибок в названной серии статей. Было приятно услышать лестную для меня оценку. В.Л. не нашел, что название слишком уж неудачное, подчеркнул, что, самое главное, что я провел эффективную, убедительную линию защиты Е.М. Лифшица, оклеветанного женой Ландау. Он указал мне на пару ошибок-опечаток, в частности, в знаке неравенства для параметра «каппа» в письме Лифшица Бардину, но добавил при этом, что одобряет публикацию этой переписки, а также письма Ландау своей жене с угрозой развода. Конечно, я был рад получить такую ободряющую оценку от столь уважаемого во всем мире человека.

Далее я задал В.Л. вопрос о возможности ссылаться на его «Заметку». Ответ был неожиданным. В.Л. сказал примерно так: «Считайте, что я разрешаю Вам опубликовать эти материалы после моей смерти». Понятно, что комментировать это место я не хочу. Но главное, я убедился в следующем. Во-первых, из записки он не делает секрета для широкой публики, что было подтверждено В.Л. в вышедшем вскоре 3-м издании его книги, в которой он сам рассказывает о написании им этой «Заметки». Во-вторых, я понял из разговора, что лица, имеющие эту «Заметку», могут ее «умеренно цитировать», что сами будущие авторы должны решать, что стоит цитировать, а что — нет. Догадаться же о том, какие именно места в «Заметке» «написаны небрежно», по выражению самого В.Л., по-моему, нетрудно. Они выделяются в тексте по наличию нескольких колоритных инвектив, которые иногда применяет автор в отношении отдельных лиц, а также (что труднее учесть) по «степени интимности» затронутых событий. Указанными двумя качественными фильтрами я и собираюсь воспользоваться при избирательном цитировании обсуждаемого материала, полученного от непосредственного и авторитетного свидетеля.   {377}  

Много места в «Заметке» посвящено пост-катастрофическому, последнему периоду жизни Ландау. Так, констатируется, например, что «Наум Натанович Мейман <...> говорил, что, по его мнению, Дау даже не мог читать. И я поверил, ибо читающим Дау не видел. А из Записок Симоняна и “книги Коры” очевидно, что Дау читал газеты и журналы. Правда, Дау прогнал Наума, кажется, на довольно ранней стадии за защиту Жени (ниже Женя это Е.М. Лифшиц). М.б., тогда Дау и не читал».

Далее приведу обширную цитату, в которой В.Л. высказывает свое мнения об основном мотиве лиц, осуществивших публикацию «книги Коры».

«Теперь о книге Коры, Какой-то ее текст ходил по рукам давно. Мне дал его Халат <И.М. Халатников> и, кажется, он у нас сохранился. Опять же кажется, что тот текст не совпадает с опубликованным». <...> Когда мы (мы это Нина <Нина Ивановна Ермакова, жена В.Л. Гинзбурга> и я) были в Израиле <...>, то видели в газете (кажется, в тех же “Окнах”) отрывки из воспоминаний Коры, и там было написано что-то в таком роде: публикация И.Л. Ландау, т.е. Гарика. Читал я с отвращением и возмущением. Зачем это публиковать, зачем лезть в личную жизнь и знать, например, как Кора залезла в шкаф, когда Ландау принимал свою любовницу? <...> Спросил по телефону <в издательстве “Захаров”, Москва>, не Гари к ли дал рукопись, и понял, что это так. Кстати, зря спрашивал, ибо потом заметил, что <...> “копирайт” принадлежит И.Л.Ландау. Итак, книга — его публикация. Зачем? <...> Не понимаю, не могу себе представить, чтобы я или кто-либо из моих друзей публиковал подробности личной жизни своих родителей. А гипотеза — деньги».

Следующая цитата с купюрами.

«Вначале книгу Коры мне было просто противно читать. Как-то особенно раздражало бесконечное “Даунька”. <...> такого обращения я не слышал, публично она называла его Дау. В книге я заметил массу неточностей и глупостей, но заниматься их разбором и обсуждением нет никакой охоты. Важно главное — каковы мотивы поведения Коры. <...> У нас (имею   {378}   в виду сотрудников и учеников Дау, тех, с кем пришлось говорить) сложилось такое убеждение: Кора решила, что Дау умрет <сразу после автокатастарофы> и, оберегая себя и Гарика, “ждала у телефона”. Когда выяснилось, что Дау выжил, она испугалась, что Дау ее бросит и она потеряет все блага. Поэтому резко изменила свое отношение, взвалив воз на себя».

Далее В.Л. дает новую версию ответа на вопрос, почему Кора стала сразу отсекать Лифшица от пришедшего в сознание Ландау. Поясню: ранее я слышал три основные версии: (1) Кора ненавидела Лифшица, потому что он пытался помешать ее браку с Дау, и теперь воспользовалась возможностью ему отомстить; (2) Кора боялась, что Лифшиц будет форсировать план развода Дау с Корой, рассказывая ему о том, что она его бросила в самый критический период; (3) Кора не хотела вносить деньги на лечение Ландау в первый экстренный период, когда он был без сознания, когда Лифшиц инициировал создание общественного фонда на лечение Ландау. Теперь она боялась, что ей выставят счет и, как тогда говорили, действовала по стандартной схеме: должник ссорится и перестает общаться с кредитором, уходя от оплаты (не станет же Лифшиц с ней судиться!).

Все три версии не противоречат друг другу, но каждая из них по отдельности узковата. Говоря художественно, все эти три варианта — в купеческом духе, по Островскому. В.Л. Гинзбург же дает, на мой взгляд, более общее решение — в психологическом духе, по Достоевскому: «<...> увидев, что Дау будет жить, Кора поняла: теперь-то он будет принадлежать только ей. Какие уж тут любовницы у него искалеченного. А она будет иметь все то, чего хотела, но не могла при здоровом Дау. И она боролась за власть над Дау <выделено мной,— Б.Г.> (отсюда систематические дискредитации Жени, полное его “отлучение”). Вся книга <Коры> пронизана ненавистью к Жене <Е.М. Лифшицу>. Она видела в нем конкурента, он мешал ей управлять Дау. Переполнена оскорблениями и инсинуациями по адресу “Женьки” <...>. Опровергать весь этот бред нет охоты. Свое мнение о Е.М. Лифшице я сообщил в своих статьях [Гинзбург, 2003]».   {379}  

Добавлю, что в последней книге В.Л. Гинзбурга (2003) есть одна малозаметная, но важная для нас сноска на С. 306, в которой говорится: «<...> нападки на Е.М. Лифшица, содержащиеся в книге вдовы Л.Д. Ландау, я считаю клеветническими (см. журнал “Преподавание физики в высшей школе”, № 18, с.25 (2000))».

Дело в том, что в указанном журнале опубликована развернутая позиция В.Л. Гинзбурга в отношении пресловутой книги Коры и образа Лифшица, прорисованного в ней. Этот документ — первая официальная публикация В.Л. на данную тему. Между тем, малотиражный журнал «ПФ», не фигурирующий пока в Интернете, выпускается Московским Педагогическим Государственным Университетом (бывшим МГПИ им. Ленина, где в 1950-е гг. преподавал Е.М. Лифшиц) и распространяется в основном по вузам, его достать довольно трудно. Поэтому я еще несколько раз направлял в печать упомянутый важный документ (см. ниже, в библиографии статьи на мою фамилию в еженедельнике «Алфавит» [2002], в уже упоминавшихся «Окнах» [2003]). Сейчас опять привожу его полностью.

Ответ академика В.Л. Гинзбурга на вопрос главного редактора журнала «Преподавание физики в высшей школе» профессора В.А. Ильина (М., изд. Моспедгосун-та, 2000, № 18. С 74)

Вопрос: Как бы Вы могли прокомментировать книгу Коры Ландау-Дробанцевой в плане освещения в ней личности и роли Е.М. Лифшица?

Ответ: Если бы я хотел ограничиться одним словом, то просто назвал бы написанное Корой о Е.М. Лифшице клеветой. Однако раз уж я взялся отвечать на Ваш вопрос, то целесообразно сделать это более подробно.

Появление книги Коры и воспоминаний врача К.Симоняна¹ несомненно весьма важны для понимания   {380}   последнего, трагического периода в жизни Л.Д. Ландау. Это побудило меня не только прочесть оба упомянутых сочинения, но в какой-то мере и прокомментировать их в «записке» под названием «Еще раз о Льве Давидовиче Ландау и еще кое о чем». Эта «записка» не предназначена для печати и была послана лишь нескольким друзьям и знакомым. От мысли же послать что-либо в печать я отказался. Насколько знаю, никто другой также ничего не написал. В общем, это понятно — книга Коры отвратительна (мне, во всяком случае), и ее разбор означал бы погружение в ванну с дерьмом. Будущему серьезному биографу Л.Д. Ландау придется это сделать, но это другой вопрос.

Что же касается оставшихся еще в живых коллег и друзей Е.М. Лифшица, то их долг высказать свое мнение о попытках Коры представить Е.М. Лифшица в самом неблаговидном свете и как человека, и как физика. Свое отношение к этим попыткам я выше уже охарактеризовал словом «клевета».

Позволю себе сообщить также, что уже писал о Е.М. Лифшице (ниже Е.М.), в частности, в связи с Л.Д. Ландау¹. Изложенных там мнений и оценок не изменил. Процитирую здесь лишь один отрывок из книги «О физике и астрофизике» (с.380):

«Если бы меня спросили, то к друзьям Ландау я с уверенностью отнес бы только Е.М. Лифшица. Раза два (правда, когда Ландау был болен) я видел со стороны Е.М. проявление к нему тех очень теплых чувств, которые характеризуют истинную дружбу. Со стороны Ландау я таких проявлений не видел по отношению к кому бы то ни было. Конечно, это ничего не доказывает, такое часто проявляется лишь в чрезвычайных обстоятельствах, а многие не любят демонстрировать свои теплые чувства. Но почему-то думаю, хотя в этом и не уверен, что Ландау вообще подобных чувств обычно не питал».

Книга Коры убедила меня в правильности последнего суждения или, во всяком случае, в большой его вероятности.   {381}   Е.М. был по-настоящему предан Дау, действительно его любил. О чувствах Дау, пока он был здоров, я выше уже написал, но с полной уверенностью судить не могу. После аварии Дау оказался в руках Коры и она его всячески настраивала против Е.М. Она боялась влияния Е.М., пыталась его устранить и, к сожалению, добилась своего. Это тоже была трагедия (думаю, не только для Е.М., но и для Дау) и подлая интрига со стороны Коры. Хотел было написать подробнее, но прямо рука не поднимается. Да и что здесь еще объяснять?

Еще раз отошлю читателя к своим статьям и подчеркну для нефизиков только одно. Уже после аварии с Дау Е.М. закончил гигантскую работу по завершению Курса теоретической физики. Ему помогали Л.П. Питаевский (и в одном случае В.Б. Берестецкий), но все равно он продемонстрировал и высокую преданность делу и очень высокую квалификацию как физика. Последнее будет всем ясно и из собрания трудов Е.М., которое вскоре должно появиться и на русском языке.

В общем, те, кто хотят узнать что-либо правдивое об Е.М. Лифшице, книгу Коры могут просто игнорировать.

5 февраля 2000 г. В.Л. Гинзбург

6.2.5. А.А. Абрикосов

Интересные подробности о начале научного пути А.А. Абрикосова сообщает его близкий друг академик И.М. Халатников.

«В то время <1951 г.> был у нас молодой аспирант (ныне академик) — Алёша Абрикосов. Ландау хотел оставить в институте этого талантливого молодого человека и пошел к А.П. Александрову, чтобы договориться. Алёше предстояло через полгода или год защищать диссертацию. Но вскоре А.П. сообщил Ландау: “Абрикосова оставить нельзя, возражает Бабкин” <генерап-лейтенант МГБ, уполномоченный Совета министров в ИФП как организации, вовлеченной в Атомный проект>. Дело в том, что у матери Абрикосова было отчество Давидовна. Отец Абрикосова — академик, известный патологоанатом. Мать — тоже патологоанатом, но не столь высокого ранга. Бабкин объяснил Александрову, что раз отчество матери — Давидовна, то из этого следует, что Абрикосов, по-видимому, племянник Льва Давидовича Ландау и поэтому   {383}   оставлять его в институте никак нельзя.¹ Абрикосов стал устраиваться в Институт физики Земли и даже успел сделать хорошую работу по внутреннему строению планеты Юпитер — классическое исследование по металлическому водороду. Но тут вдруг в газете «Правда», на первой странице, появляется огромный некролог с портретом маршала Чойбалсана, вождя монгольского народа. Некролог, естественно, подписан вождями нашего народа. И, как было принято, дополнялся медицинским заключением.

Если вы доберётесь до подшивки «Правды» за 1952 год, то узнаете, что 14 января в СССР прибыл маршал Чойбалсан. <руководитель Монголии>. Маршал был очень болен и спустя две недели после приезда скончался. Под медицинским заключением о смерти стояли, среди многих других, подписи обоих патологоанатомов Абрикосовых. Мать Абрикосова допустили к исследованию трупа Чойбалсана! Это произвело такое впечатление на Бабкина, что назавтра он дал разрешение взять сына Абрикосова в институт. Таким образом, газетная публикация повлияла на развитие советской теоретической физики» [Халатников, 1993].

Сверхпроводники второго рода

С

амое главное достижение А.А. Абрикосова — теория сверхпроводящих сплавов, относящихся к сверхпроводникам II рода. Как известно с середины 1930-х гг., чистые металлы — сверхпроводники I рода — вытесняют магнитное поле при сверхнизких температурах. Это — один из основных эффектов сверхпроводимости, он был открыт Львом Васильевичем Шубниковым, погибшим в 1937 г. (см.в Главе 2), а позже переоткрыт Мейснером и вошел в историю под именем последнего. Из-за этого эффекта первооткрывателю сверхпроводимости (в 1911 г.) голландцу Гейке Камерлинг-Оннесу не удалось получить сильных магнитных полей в сверхпроводящей ртути, через которую был   {384}   пропущен сильный ток. Если электросопротивление проводника падает почти до нуля, то, казалось бы, и ток, а вместе с ним и создаваемое им магнитное поле можно увеличивать неограниченно. Однако при некотором небольшом критическом магнитном поле сверхпроводимость разрушается. Другими словами, металл в сверхпроводящем состоянии ведет себя как идеальный диамагнетнк. Если же поместить сверхпроводник во внешнее магнитное поле, то его проникновение внутрь сверхпроводника скачком разрушает сверхпроводящее состояние последнего, переводя его б нормальный металл.

В отличие от сверхпроводника I рода, сверхпроводник II рода — этот термин введен Абрикосовым — имеет неоднородный состав. К сверхпроводникам II рода относятся некоторые сплавы металлов, вещества с примесями, керамические вещества. Магнитное поле не вытесняется из их неоднородного макрообъема. В таком сверхпроводнике энергетически выгодным и устойчивым оказывается возникновение очень тонких областей нормально проводящей фазы, которые ориентированы вдоль магнитного поля. Экспериментально такая фаза была впервые обнаружена все тем же Шубниковым в 1935—1936 гг. в УФТИ. В его память некоторые физики, в т.ч. Е.М. Лифшиц, называют эту фазу «шубниковской фазой» (см. ниже письмо Лифшица Бардину), однако, к сожалению, в международном сообществе этот термин игнорируется.

В 1952 г. А.А. Абрикосов теоретически впервые обосновал идею о существовании сверхпроводников II рода, а впоследствии разработал глубокую теорию их промежуточного состояния и магнитных свойств, введя представление о двух критических полях, нитях и вихрях в этом состоянии. В расчетах А.А. Абрикосов исходил из созданной в 1950 г. макроскопической теории сверхпроводимости Гинзбурга—Ландау. Он показал, что в реальном веществе сверхпроводника II рода, помещенного в магнитное поле, смешанное состояние состоит не из слоев, как первоначально предполагалось, а из сверхпроводника, пронизанного нормально проводящими нитями радиуса в доли   {385}   микрометра, т.е. порядка размера куперовской пары. Такие нити несут основной магнитный поток. Но часть потока асе же выходит за пределы нитей, захватывая сверхпроводящую фазу. Вот эта-то часть и генерирует кольцевые (вихревые) токи, окружающие каждую нить, названные «абрикосовскими вихрями» в сверхпроводниках II рода. В свою очередь указанные вихри не пускают магнитный поток глубже внутрь сверхпроводящей фазы из-за эффекта Мейснера. Замечательно, что описанные нити удалось увидеть в электронный микроскоп. На торцевом срезе сверхпроводника, припудренном контрастным порошком ферромагнетика, порошок сгущается в местах выхода вихрей и демонстрирует периодическую структуру с треугольными ячейками (подробнее см., например, в научно-популярной статье С. Транковского в журнале «Наука и жизнь» [2004, №2]). Отметим также, что открытая в 1986—1987 гг. высокотемпературная сверхпроводимость была обнаружена в керамиках, относящихся как раз к сверхпроводникам II рода. Очевидно, что дальнейшее открытие материалов с все большей критической температурой перехода в сверхпроводящее состояние будет происходить именно среди сверхпроводников II рода. Именно они будут все шире внедряться в практику новых технологий. Таким образом, сверхпроводники II рода, в теории которых ведущую роль сыграл А.А. Абрикосов, являются одним из крупнейших открытий второй половины XX века.

Не умаляя выдающейся роли А.А. Абрикосова, необходимо добавить следующее. Говоря о Нобелевской премии 2003 г., В.Л. Гинзбург не раз отмечал, что в состав лауреатов заслуживал быть включенным еще и Лев Петрович Горькое (советский академик, ученик Ландау, эмигрировавший в США в начале 1990-х гг.). Уже после создания микроскопической теории сверхпроводимости «БКШ» именно он показал, что эффективный заряд в основном уравнении Гинзбурга— Ландау е^* точно равен двум электронным 2е, и, таким образом, в этом уравнении фигурирует именно куперовская пара электронов — тем самым макроскопическая теория и   {386}   микроскопическая теория сходятся (научно-популярное пояснение см. подробнее в подразделе о В.Л Гинзбурге, а также в Гл. 5). Л.П. Горьков был также соавтором ряда принципиальных работ Абрикосова по теории сверхпроводников II рода. Однако поскольку Нобелевскую премию, не могут присудить коллективу из более чем трех авторов, то «пострадал» Горьков. Третьим лауреатом, присоединенным в 2003 г. к Гинзбургу (общая теория сверхпроводимости) и Абрикосову (теория сверхпроводников II рода) стал американец Дж. Леггет (теория сверхпроводимости изотопа гелий-3 — сверхпроводника со спином, равным 1). Поскольку американские физики вообще получают Нобелевские премии раз в десять чаще, чем российско-советские, то как следствие и американских ученых, номинирующих (называющих) кандидатуры на следующие «Нобелевки», также на порядок больше — и вряд ли отсутствует корреляция между гражданской принадлежностью номинантов и номинирующих. О «русской проблеме» с Нобелевскими премиями можно прочесть в книгах В.Л. Гинзбурга [2003, С. 408] и A.M. Блоха [2001]. Что касается данного случая, то в фиановских кругах рассказывают будто бы А.А.Абрикосов много лет проводил свою активную «избирательную кампанию» среди западных ученых, которые обычно номинируют кандидатов по физике на Нобелевскую премию; при этом он всячески рекламировал роль Л.П.Горькова и принижал роль В.Л.Гинзбурга (подчеркиваю, что эти сведения получены неофициально и не имеют доказательной силы).

«Абрикосовские вихри» в науке и жизни

П

опытаемся теперь дать набросок личностного портрета А.А. Абрикосова. На игральной карте из колоды, подаренной Лифшицем Ландау к 50-летию, приведены шутливо доработанные фотографии его учеников. Абрикосов изображен в виде валета в черной маске, закрывающей глаза, и с ножом в руке. Вполне понятно, что хотел сказать этим автор подарка, сделанного   {387}   еще в 1958 г. Однако Е.M. Лифшиц тогда еще не мог предполагать, какая жестокая дуэль с человеком в маске ему предстоит 20 лет спустя. Причем сражаться придется не за себя, а «за честь нашего общего Учителя», как выразился сам Лифшиц. Но об этом — чуть позже.

Нельзя не признать, что Алексей Алексеевич это не только очень крупный физик, но и сильная личность, способная на необычные поступки. Одним из самых ярких моментов его жизни был головокружительный роман с французской красавицей Ани, который начался в конце 1960-х годов. Назвать его головокружительным можно не только в обычном переносном смысле, но и в прямом, так как начался он во время покорения одной из вершин Кавказа. Перескажу это частично со слов А.А. Абрикосова (из фильма о нем), а частично со слов Е.М. Лифшица и Д.А. Компанейца.

В то время у Е.М. Лифшица были хорошие отношения с А.А. Абрикосовым. И однажды я присутствовал на званом вечере у нас дома в Москве, в микрорайоне Зюзино, куда были приглашены несколько физиков с женами, в том числе и А.А. Абрикосов со своей новой женой Ани. Она почти не говорила по-русски, поэтому Е.М. Лифшиц попросил меня вести с ней какую-нибудь светскую беседу по-французски. Мне, действительно, удалось рассмешить Ани рассказом пары анекдотов¹.

Детали романа А.А. Абрикосова и Ани могут быть не совсем точными. Но общий смысл сохранен близким к истине. Абрикосов «увел» Ани у французского физика-теоретика   {388}   Нозьера. История началась на Кавказе, в Бакуриани. Доктор Филипп Нозьер приехал с женой на симпозиум по низким температурам. Ани была тоненькой и стройной дамой с экзотической внешностью кинозвезды. У нее с Филиппом было двое детей. Отцом Ани был француз, а матерью вьетнамка. Для альпинистов-любителей среди участников симпозиума было устроено восхождение на одну из вершин. В группе оказались Абрикосов и Ани. Филипп не пошел. Кто-то вспоминает, что его вроде бы покусали местные собаки. (Позже в узком кругу Абрикосов поднял тост за здоровье собак и пояснил компании, что эти замечательные собаки знали, кого кусать, в результате они позволили ему остаться наедине с Ани.)

Далее рассказывает сам А.А. Абрикосов (в телефильме). Они добрались до вершины. Там стоял ящик с общей тетрадью, где расписывались покорители вершины. Абрикосов написал: «Один из нас посвящает это достижение нашей первой леди». И расписался. Перевел надпись ей. Роман бурно стартовал... Когда Абрикосов позже находился в длительной командировке во Франции, то заявил в советском посольстве об их с Ани намерении вступить в брак. Чиновники, естественно, ответили в духе официальной советской морали, что такое поведение советского гражданина предосудительно, и что он должен немедленно вернуться в СССР. Тогда Абрикосов поставил ультиматум: либо ему регистрируют брак с Ани, либо он не вернется. Совработники принялись «давить на психику» с помощью обычных штампов. Мол, как вы смеете так говорить, СССР дал вам все — бесплатное образование, хорошую работу и так далее. Вас так много лег учили!» Абрикосов ответил: «Я тоже много лет учил». Он дал понять, что обе стороны — в расчете. Натолкнувшись на решительный отпор, власти в Москве дали в конце концов Абрикосову разрешение на брак с Ани.

В.М. Лифшиц с восхищением рассказывал об этом необычном поступке А.А. Абрикосова, его твердой линии поведения. Брак с Ани продолжался 13 лет. Но, по словам Абрикосова (из телефильма), «это только у Пугачевой в песне можно превратить жизнь в цветы. На самом деле превратить жизнь   {389}   в кинофильм нельзя». Они расстались и, кажется, Ани вернулась к своим детям и Ф.Нозьеру.

Через несколько лет отношения E.М. Лифшица и А.А. Абрикосова безнадежно испортились. Это произошло тогда, когда Лифшиц, единственный из учеников и друзей Ландау, бросился на защиту последнего. Он считал до конца своих дней, что Абрикосов возвел напраслину на Ландау: якобы он решил приписать себе приоритет открытия вихрей в сверхпроводниках. Этот конфликт между двумя учениками Ландау начался с того, что в 1978 г. брат Е.М. Лифшица Илья Михайлович показал ему статью А.А. Абрикосова в журнале «Классики цитирования». Братья были крайне удивлены ее содержанием. Причина станет ясной из двух писем, которыми обменялись Е.М. Лифшиц и американский физик Дж. Бардин (дважды лауреат Нобелевской премии).

Профессору Дж. Бардину

Иллинойский Университет, Урбана, США

26 июня 1978

Дорогой профессор Бардин,

В статье, направленной в журнал «Классики цитирования», А.А. Абрикосов снова (после того, как он это сделал несколько лет назад в своей Лондоновской статье) обвиняет П.Д. Ландау в воспрепятствовании в 1952 г. публикации его работы о вихревой структуре сверхпроводников; по словам Абрикосова, Ландау признал свою вину после появления статьи Фейнмана о вихревых нитях в жидком гелии, убедившись в ее тождественности с идеями Абрикосова. Эти обвинения были впервые выдвинуты лишь после смерти Ландау, когда он сам уже не может на них ответить. Я считаю своим долгом перед памятью своего учителя и друга сообщить факты, позволяющие мне со всей ответственностью заявить о ложности этих инсинуаций.

1. Зная в течение многих лет характер отношения Ландау к своим ученикам, я не могу представить себе, чтобы он, оказавшись причиной умаления достижений кого-либо,   {390}   молчал бы об этом; скорее он был бы первым, признавшим свою вину. Между тем Ландау никогда и никому ничего подобного даже не упоминал, — в том числе В.Л. Гинзбургу (своему соавтору по теории, лежащей в основе работы Абрикосова) и И.М. Халатникову, работавшему в то время в тесном контакте и с Ландау, и с Абрикосовым.

2. Истинная история о том, каким образом Ландау узнал о квантованных вихрях, такова. В феврале 1955 г. была опубликована работа Ландау и моя, в которой мы пытались объяснить свойства вращающегося жидкого гелия слоистой структурой¹. Но уже в мае того же года Ландау сообщил мне о том, что он пришел к выводу о неправильности такого объяснения, и изложил построенную им теорию нитевидной вихревой структуры. Уже была написана статья с изложением этой работы, когда в том же мае, в Москве был получен том 1 «Прогресса в физике низких температур» со статьей Фейнмана о том же. Естественно, что статья Ландау не была передана им в журнал, и он никогда не заявлял по этому поводу никаких приоритетных притязаний. Если я упоминаю теперь об этой истории, то лишь с целью иллюстрации абсурдности утверждений Абрикосова: поверив им, надо было бы признать, что Ландау не только воспрепятствовал публикации Абрикосова, но еще и пытался присвоить его результаты.

3. Статья Абрикосова (ЖЭТФ, 32, 1442, 1957) поступила в редакцию лишь в ноябре 1956 г. — через 18 месяцев после появления работы Фейнмана. В примечании на первой странице этой статьи указано, что идея о том, что сплавы представляют собой сверхпроводники со значениями параметра κ > 1/√2, была впервые высказана Ландау. Никаких упоминаний о предшествующих идеях самого Абрикосова о квантованных вихрях в статье нет, но в ее $2 подробно обсуждается аналогия между вихревой структурой   {391}   сверхпроводников и вихревыми нитями в жидком гении, причем о теории последних идет речь как о теории Онсагера и Фейнмана.

В статье Абрикосова содержится также жалоба на несправедливость применяющегося в литературе термина «шубниковская фаза». Лев Васильевич Шубников впервые открыл экспериментально (в 1937 в Харькове) это состояние сверхпроводников и описал его наблюдаемые свойства. Деятельность Шубникова преждевременно прервалась в том же году. Увековечивание имени этого замечательного физика в названии открытого им явления представляется мне полностью уместным и справедливым.

Я направляю это письмо Вам как наиболее выдающемуся ученому в области сверхпроводимости в надежде, что Вы смогли бы сообщить его содержание тем коллегам, которые заинтересовались бы этим предметом.

Сердечный привет.

Ваш Е.М. Лифшиц.

(Перевод с английского сделан Е.М. Лифшицем)

Ниже следует ответ Дж. Бардина (перевод с английского Б. Горобца)

Профессору Е.М. Лифшицу

Институт Физических проблем Академии наук СССР,

Москва, 117334, Воробьевское шоссе, 2, СССР

«Дорогой профессор Лифшиц,

Спасибо большое за Ваше письмо. Я не видел того журнала, на который Вы ссылаетесь, но поищу статью, о которой идет речь.

Я собираю материалы для книги или обзора по истории сверхпроводимости, которую я собираюсь написать в будущем, и Ваше письмо является весьма ценным для этого. Тщательное прочтение статьи <Абрикосова> от 1957 года подтверждает Вашу версию. Я сделаю все от меня зависящее, чтобы история затронутого Вами вопроса отражала   {392}   истинную последовательность событий. Если у Вас появятся какие-либо еще соображения по истории сверхпроводимости, то для меня было бы ценным узнать о них.

С самым высоким уважением к Вам. искренне Ваш

Дж. Бардин

* * *

А вот что рассказывает о квантовых вихрях сам А.А. Абрикосов в телефильме, посвященном ему после присуждения Нобелевской премии; он был показан по каналу «Культура» на российском телевидении 9 декабря 2004 г.

Алексей Алексеевич, с его слов, в 1952 г. пришел к Ландау со своей идеей о квантовых вихрях в сверхпроводниках. Ландау с ней не согласился. Абрикосов не стал публиковать свои теоретические соображения и расчеты. Но несколько лет спустя вышла статья Р.Фейнмана о вихрях в сверхтекучем гелии. «У нас тогда существовал такой дух, — говорит А.А., — что, мол, все, что сделано по гелию в каком-нибудь другом месте, а не в ландауской группе, это все вранье. И не читали. А я прочитал <статью Фейнмана>». Далее А.А. пришел к Ландау и сказал: «Дау, почему вы согласились с Фейнманом и не согласились тогда со мной? Я вам то же самое показывал». — «Вы мне что-то другое показывали»,— ответил Ландау. — «Ах, другое! Тогда я достал и сунул ему (sic). И тогда он признал, что это то же самое». (Последние фразы записаны дословно: это прямая речь А.А. Абрикосова в телефильме. — Прим.Б.Г.).

Отметим, что в книгах В.Л. Гинзбурга [1995; 2003], где довольно подробно описывается история работ по сверхпроводимости в 1940—50-х гг., также нигде не упоминается о том, что Абрикосов предлагал идею квантовых вихрей раньше, чем Фейнман, Во всяком случае, Лифшиц корректен в констатации того, что Абрикосов не обсуждал эту идею ни с ним, ни на семинаре Ландау, не обсуждал он ее даже с Гинзбургом, автором общей теории сверхпроводимости, на основе которой Абрикосов делал расчеты. Значит, обсудив ее с Ландау, больше он ни с кем обсуждать идею не стал. На ландауский   {393}   семинар не вынес, так как на него вообще не выносились незавершенные работы. Могло ли такое быть? Думаю, что в принципе могло. Вполне возможно, что это была одна из рабочих гипотез А.А. Абрикосова. После обсуждения с высшим авторитетом (Ландау) она отсеялась, как вообще происходит с множеством рабочих идей и гипотез.

Обратимся теперь к самому позднему источнику — статье Г. Горелика [Интернет, 2005], в которой А. А. Абрикосов снова разъясняет затронутую тему.

Во-первых, в статье цитируются слова из нобелевской лекции: “К идее вихревой структуры я пришел в 1953 году, но публикация была отложена, поскольку Ландау вначале не согласился с идеей в целом. Только после того, как Р. Фейнман опубликовал свою статью о вихрях в сверхтекучем гелии (1955), и Ландау принял идею вихрей, он согласился с моим выводом, и я опубликовал мою статью в 1957 году.”

Г.Горелик пишет: «Я попросил А.А. Абрикосова уточнить его слова и поставил вопрос прямо: Что фактически означают слова “была отложена”? Кто отложил публикацию? Вы сами — из-за того, что не нашли, как ответить на какие-то возражения Ландау? Или Ландау просто административно запретил, сказав что-то вроде: “Не вздумайте эту чушь печатать!”? И Вы, зная, что у ворот ЖЭТФа стоит цербер Дау — Е.М. Лифшиц, не стали даже и пробовать? Или какой-то третий вариант? Вот ответ А.А. Абрикосова:

“Это — тонкий вопрос. Мы, ученики Ландау, доверяли ему больше чем нашему собственному суждению, и никогда даже не пытались опубликовать что-либо, с чем он не соглашался. Однажды, намного раньше, мне удалось в подобной ситуации придумать простой довод, который убедил его. Но в этот раз речь шла о новом понятии, и никакого простого вывода невозможно было изобрести. Поскольку я верил в новое понятие, я положил бумаги в стол “до лучших времен”. Кроме того, я был занят тогда другой проблемой, которую считал намного более важной”.

Так что ни о каком административном запрете речи нет. А что физик считает важным и как он преодолевает авторитет   {394}   наличного знания — это обычные слагаемые всякого научного открытия.

Мнение Яноуха о несостоявшемся открытии Абрикосов прокомментировал так:

“Сейчас есть тенденция все в коммунистической России связывать с политикой. Это — ошибка. В группе Ландау политика не играла никакой роли. Я не помню ситуацию с Шапиро, но определенно это не имело ничего общего с политикой. Подозреваю, однако, что подобное представление всего происходившего в советской России само есть политика”.

И таким образом суммировал свое отношение к учителю:

“Когда Дау понимал что-то в физике, то это было необыкновенно глубокое понимание, значительно глубже, чем у большинства его коллег. Но это давалось ему нелегко, а потому рассказать ему что-то новое было довольно трудно, тем более что у самого рассказчика такого глубокого понимания, как правило, не было. Уж такого от него наслушаешься — упаси господь, а потом со словами 'Если вы такое будете мне говорить, я совсем с вами о науке разговаривать не буду!' он просто выбегал из комнаты. Удар двери — и его уже и след простыл. А на следующий день: 'Так где мы с вами остановились?'. Ясно, что такое не всякий мог вытерпеть. В общем, школа у Дау была суровая, но я, во всяком случае, своими успехами в основном обязан ему и никогда этого не забуду”.»

Далее в статье Г. Горелика приводится текст ответа ему А.А. Абрикосова, присланного по электронной почте:

«Абрикосов изложил свою версию событий (email, 11 Jan 2005): “Из письма Лифшица может создаться впечатление, что я воспользовался идеей Ландау о квантовых вихрях и напечатал ее под своим именем. Прежде всего, хочу отметить, что моя статья была напечатана в ЖЭТФ в 1957 году с полного согласия Ландау. Это было за 5 лет до автокатастрофы. Я впервые рассказал Ландау о своей работе в 1953-1954 годах. Он не согласился с ней, и, поскольку я не сумел придумать объяснения 'на пальцах', я эту работу отложил до лучших времен. Когда же он прочитал работу Фейнмана 1955 года, то пришел в комнату,   {395}   в которой находились я и Халатников, и сказал: 'Конечно, Фейнман прав, а мы с Женькой заврались' (в своих выражениях он не щадил и себя самого). Речь шла о неправильной работе Ландау и Лифшица, напечатанной в 1955 году и упомянутой в письме Лифшица. В отличие от И.С. Шапиро, моя работа не была закончена, и написанной статьи у меня не было. Когда после статьи Фейнмана, Ландау согласился с основной идеей, я закончил теорию и сравнил ее с экспериментами на сверхпроводящих сплавах. Получилось блестящее согласие. Когда Ландау услышал об этом, он воскликнул: 'Я так и думал, что в сплавах каппа больше, чем единица на корень из двух!'. Хотя это нигде не было напечатано, но я, из почтения к своему учителю, добавил сноску к своей статье, которую Лифшиц использовал как единственный аргумент в пользу своей версии. Никогда я не слышал от Ландау никакого упоминания его идеи о вихрях, и никаких печатных материалов на эту тему не существует. Неужели если бы Ландау намекнул мне об этой идее, я бы не отметил это в своей статье, и сам Ландау так бы ее пропустил!? Поскольку я писал свою статью уже после Фейнмана, то я, конечно, на него сослался. Кстати, к тому времени выяснилось, что эта идея еще раньше пришла в голову Ларсу Онсагеру, но была напечатана в виде дискуссии на какой-то конференции. Конечно, я сослался и на него.

Если Г. Горелик выяснил, как я думаю, истину в 2005 г., то почему другим это нельзя было сделать на полсотни лет раньше. Прежде всего, как мне кажется, упрек надо адресовать А.А. Абрикосову. Почему он молчал при жизни Ландау и выступил в печати на эту тему только в конце 1970-х гг.? Именно это и привело к выступлению Е.М. Лифшица в защиту Ландау. Должен признаться, что раньше я автоматически доверял версии Е.М. Лифшица. Я и сейчас не сомневаюсь в его искренности. Он обожествлял Ландау и готов был фанатично биться за его «честь» там, где другие проявляли осторожность. В результате возникла пожизненная вражда этих двух учеников Ландау. Прискорбно.   {396}  

В заключение этой истории позволю себе пересказать анекдот «от Абрикосова». Этот минирассказ с элементом черного юмора я услышал из источника, просившего его не называть. Якобы один физик-академик X. (икс) как-то ехал в автомобиле с А.А. Абрикосовым из аэропорта в Москву. За рулем сидел Абрикосов. Неожиданно на шоссе выскочил заяц. Абрикосов резко затормозил. «Что, Алеша, не смог бы задавить зайца?» — спросил спутник. — «Конечно, нет». — «Что, вообще никакого живого существа?» — «Наверно, Лифшица смог бы», — ответил Абрикосов.

Пытаясь охарактеризовать общественное лицо А.А. Абрикосова, нельзя обойти его известный призыв, обращенный к ученым России эпохи Ельцина, эмигрировать из страны. Смысл призыва в том, что настоящим, профессионально ценным ученым нужно быстрей подавать заявления об иммиграции в страны Запада. Только так им удастся сохранить себя для науки вообще, и для физики, в частности. Надо спешить, так как в России дела идут все хуже, а Запад — не резиновый.

Это резкое, может быть, даже циничное заявление было опубликовано в начале 1990-х гг. в одной из московских газет (к сожалению, не помню названия и даты). Оно вызвало отрицательную реакцию ряда известнейших физиков, например, Н.Л. Гинзбурга и Ж.И. Алферова., Академик Л.Д. Фаддеев писал, правда, не называя никого по имени: «Среди тех, кто относит себя к интеллигенции, много предателей».

Юридически право на эмиграцию — бесспорно. Материальная и иногда идейная мотивация эмигрантов тоже понятны. Но важно и то, в каком тоне они впоследствии высказываются о бывших соотечественниках и о стране, в которой провели основные годы жизни, не обязательно самые худшие. В этом смысле ученые, так или иначе связанные со школой Ландау, эмигрировавшие в США, ведут себя по-разному. Наряду с А.Абрикосовым, в США из учеников Ландау ныне живут и занимаются физикой И.Дзялошинский, Л.Горьков, пишет мемуары М.Каганов. Профессор Аргоннского университета в Лемонте Алекс Абрикосов — так он себя теперь называет —   {397}   получил американское гражданство лишь в 68-летнем возрасте. Сразу после получения им Нобелевской премии он разъяснил журналистам, что он «отныне и навсегда — американец» (его собственные слова). Поэтому он отказался приехать в Россию, где их с В.Л. Гинзбургом планировал принять у себя президент Путин, Другой вопрос, почему в результате отказа Абрикосова президент не пригласил к себе «оставшегося в одиночестве» В.Л. Гинзбурга. В этом, А.А. Абрикосов, конечно, не виноват.

6.2.6. И.М.Халатников

К

сожалению, я лишь отрывочно коснусь здесь одного из самых ярких ученых лиц школы Ландау, так как мало что знаю, помимо стандартного справочного поля о нем. Но несколько ярких «зарисовок» все же включил в рассказ об этом необычном человеке.

В блестящей научной карьере И.М.Халатникова было два его самых главных общественно значимых дела: участие в   {398}   Советском Атомном Проекте и создание Института теоретической физики имени Ландау. Коснусь и того, и другого, к сожалению, фрагментарно. О первом из этих дел рассказывает сам И.М. Халатников. <Фрагменты из интервью И.М. Калашникова об участии группы Ландау в Проекте помещены также в главе 4, а полный текст интервью опубликован в источниках, указанных в ссылке [Халатников, 1993]>

Бомба

«М

еня можно считать «сталинским учёным» — я получил первую Сталинскую стипендию и последнюю Сталинскую премию. В 1939 году были учреждены Сталинские стипендии для студентов — тоже для поднятия престижа науки. И в Днепропетровском университете я получил Сталинскую стипендию среди первых. Мама моя была очень горда, я стал необыкновенно богат, мог угощать девушек шоколадными конфетами».

«В аспирантуре у Ландау я должен был начать учиться летом 1941-го. Но уже конец войны я встретил начальником штаба зенитного полка. Неизвестно, сумел бы я вернуться в физику, не прогреми американские атомные взрывы. Советским руководителям было ясно, кому адресован гром, и поэтому Капице удалось объяснить, что физики стали важнее артиллеристов. Меня отпустили, в сентябре 1945-го я приехал в Институт физических проблем и занялся физикой низких температур. До следующего лета никаких разговоров об атомном проекте до меня не доходило, сам я занимался всем этим с большим интересом. Моей задачей было служить координатором между Ландау и математиками. Математики получали от меня уравнения в таком виде, что о конструкции бомбы догадаться было невозможно. Такой был порядок. Но математикам и не требовалось этого знать. Известно, что среди главных характеристик атомной бомбы — критическая масса, материал и форма “взрывчатки”. В общем виде такую задачу никто и никогда до нас не решал. А мне удалось   {399}   получить необычайной красоты интерполяционную формулу. Помню, Ландау был в таком восторге от этого результата, что подарил мне фотографию с надписью: “Дорогому Халату...” она у меня хранится до сих пор.

Расчёты водородной бомбы мы вели параллельно с группой А.Н. Тихонова в отделении прикладной математики у Келдыша. Задание на расчёты, которое нам дали, было написано рукой А.Д. Сахарова. Я хорошо помню эту бумажку — лист в клеточку, исписанный с двух сторон зеленовато-синими чернилами. Лист содержал все исходные данные по первой водородной бомбе. Это был документ неслыханной секретности, его нельзя было доверить никакой машинистке. Несомненно, такого варианта расчёта в 1950 году американцы не знали. Хорош он или плох, это другой вопрос, но они его не знали. Если и был в то время главный советский секрет, то он был написан на бумажном листке рукой Сахарова. Бумажка попала в мои руки для того, чтобы подготовить задания для математиков.

В “Воспоминаниях” Сахарова сказано, что в Институте прикладной математики как-то утеряли документ, связанный с водородным проектом. Малозначащую, пишет, потеряли бумажку. А начальник первого отдела — после того, как к нему приехал высокий чин из госбезопасности и с ним побеседовал, — покончил жизнь самоубийством. Андрей Дмитриевич приводит это как пример нравов: человек расстался с жизнью из-за того, что потерял малозначащую бумажку. В действительности, я знаю, что потеряли ту самую бумажку, которая у нас, в Институте физпроблем, в течение месяца или двух хранилась в первом отделе. Всего одна страничка. Я не раз держал её в руках и помню, как она хранилась: в специальных картонных обложках как документ особой важности. Чтобы продолжить расчёты в группе Тихонова, эту бумагу переслали в отделение прикладной математики. И там утеряли. Андрей Дмитриевич к тому времени был уже на Объекте и, может быть, не знал, что именно пропало. А это была всего одна страничка, на которой значилась вся его идея — со всеми размерами, со всеми деталями конструкции и с подписью “А.Сахаров”. За время моей работы в спецпроекте я не   {400}   помню других случаев утери каких-либо документов. Пропал всего один. Но какой!

Я знал об этом случае. И того человека из первого отдела помню — приходилось иметь с ним дело. Добродушный человек, средних лет, в военной форме без погон. Женщину, которая с ним работала, наказали, уволили. Не исключено, что бумажку эту сожгли по ошибке, — какие-то секретные бумаги, черновики постоянно сжигали. Может быть, она хранилась не так тщательно, как у нас, — всего лишь какая-то страница, да ещё написанная от руки».

Дальше И.М. Халатников пишет, что вскоре после смерти Сталина, когда Ландау решительно отказался продолжать участвовать в Атомном проекте, его «пригласил И.В. Курчатов. В его кабинете находились Ю.Б. Харитон и А.Д. Сахаров. И три великих человека попросили меня принять у Ландау дела. И Ландау попросил об этом. Хотя к тому времени было ясно, что мы свою часть работы сделали <подробнее о ней см. в Главе 4>, что ничего нового, интересного для нас уже не будет, но я, естественно, отказать не мог. Скажу прямо, я был молод, мне было 33 года, мне очень льстило предложение, полученное от таких людей. <...>. Я принял от Ландау его группу и вычислительное бюро. <...>

«После ухода со сцены Берии возникла совершенно очевидная проблема — Капице следует вернуть институт. <Предысторию увольнения Капицы из ИФП см. в Главе 4.>. Вопрос обсуждали в институте, обсуждали и наверху, в Политбюро. Но имела место сильная оппозиция людей, причастных к атомным делам, — Малышева, Первухина. Может быть, они не хотели, чтобы Капица имел отношение к этой деятельности. Он был, по их представлениям, полудиссидент. В ЦК решили не отдавать институт Капице.

И тут я проявил инициативу, побежал к Ландау и сказал: “Дау, дело плохо. Нужно писать коллективное письмо физиков”. Мы написали письмо на имя Хрущёва, в котором обосновывали необходимость возвращения института Капице. Может быть, это было первое письмо в истории нашей страны, в котором интеллигенция коллективно обращалась  {401}  к правительству. Письмо, подписанное двенадцатью известными физиками — академиками и член-коррами, — произвело впечатление. Но вернуть институт Капице удалось дорогой (для меня лично) ценой. Мою группу, занимающуюся бомбой, вместе с вычислительным бюро передали в Институт прикладной математики. Это было для меня личной трагедией, я привык к атмосфере уникального заведения <ИФП>. К тому же физику в математическом институте найти место было нелегко... Наконец, в работе, связанной с ядерным оружием, интересных проблем для физиков уже не осталось. Я пожаловался на свою судьбу Курчатову, написал письмо А.П. Завенягину, министру Средмаша. Написал, что как физик я сделал всё, что мог, и не вижу, чем ещё могу быть полезен атомной программе. Мне разрешили вернуться. С высокой должности заведующего лабораторией я вернулся в ИФП на должность старшего научного сотрудника. Но был счастлив, что могу работать рядом с Ландау и Капицей».

Институт теоретической физики

В

период необратимой болезни Ландау и связанной с этим неизбежной перестройкой в ландауской школе И.М. Халатников выдвинул и воплотил в жизнь идею создания общесоюзного Института теоретической физики АН СССР (в Киеве параллельно работал Институт теоретической физики АН Украинской ССР по руководством Н.Н. Боголюбова). Напомню, что впервые аналогичная идея была высказана самим Ландау еще в 1935 г. в Харькове, но ему не позволили ее осуществить (см. Гл. 2). В книге Коры говорится, что якобы П.Л. Капица тоже как-то предложил Ландау создать свой отдельный институт. Но Ландау отказался из чувства благодарности к Капице, забравшего его из тюрьмы на поруки.

В 1960-е гг. идею о создании института теоретиков, работающего по ландауским принципам, начал осуществлять один из лучших учеников Ландау. В то время шло бурное освоение нового наукограда в пос. Черноголовка Московской области.  {402}  Там продолжал строиться и развиваться филиал знаменитого Института химической физики АН СССР. Проект осуществлялся под научной эгидой директора ИХФ, Нобелевского лауреата академика Н.Н. Семенова. Непосредственно руководил строительством и оснащением нового научного центра заместитель Семенова еще со времен войны, директор филиала в Черноголовке Федор Иванович Дубовицкий (в дальнейшем его изберут членом-корреспондентом АН СССР именно за этот его труд, имевший в целом большое значение для развития физики в СССР). И.М. Халатников пошел к Н.Н. Семенову и предложил ему престижную для того идею создать Институт теоретической физики на основе школы Ландау, но под флагом Семенова. Н.Н. Семенов поддержал Халатникова. Получилось, что он выиграл партию у своего старого друга П.Л. Капицы, перетянув на себя центр тяжести ландауского наследия.

Несомненно, в этом деле имели место щепетильные моменты перехода основных сил теоретической физики из-под крыши П.Л. Капицы, благодаря которому они так сильно развились (начиная со спасения Ландау из тюрьмы) к Н.Н. Семенову. Я не знаю (всего не охватишь), описана ли где-нибудь подробно и без лакировки тайная дипломатия, проводимая И.М. Халатниковым в начале создания ИТФ. Она, конечно, войдет рано или поздно в историю советской физики как ее яркая страница. Было бы лучше всего, если бы ее описал сам Халатников (если это еще не сделано).

Вроде бы, как я слышал от Е.М. Лифшица, первые дипломатические шаги И.М. Халатникова в этом направлении были тайными от П.Л. Капицы. Тот жутко разгневался, узнав о предстоящем уходе из Института физпроблем своих ведущих теоретиков: И.М. Халатникова, А.А. Абрикосова, Л.П. Горькова и И.Е. Дзялошинского. Вероятно, именно их уход подвигнул П.Л. Капицу на приглашение им из Харькова, из УФТИ одного из сильнейших физиков-теоретиков в мире И.М. Лифшица, который и стал новым заведующим теоротделом ИФП после смерти Ландау. Он приехал не один, а вместе со своим учеником, известным теоретиком профессором  {403}  М.И. Кагановым. Таким образом, пара Лифшицев, Л.П. Питаевский и М.И. Каганов составили новое теоретическое ядро МФП, которое Капица стремился во что бы то ни стало поддерживать на уровне мирового класса.

Сам И.М. Халатников так сформулировал свой стратегический замысел: «Ландау был выдающимся универсалом, одинаково владевшим всеми областями теоретической физики. Поэтому, когда мы создавали институт, то он задумывался как “коллективный Ландау” поскольку никто из нас не претендовал на то, чтобы заменить его» [Воспоминания..., 2003. С. 168].

Институту теоретической физики АН СССР, первым директором которого стал И.М. Халатников, было присвоено имя Л.Д. Ландау Инициатором этого акта стал сам Халатников.

Разумеется, И.М. Халатников при его активной организаторской деятельности не мог не быть членом КПСС. Халатников был вхож в высокие кабинеты не только в Президиуме АН СССР, но и в Отделе науки ЦК КПСС, в соответствующие органы Советского правительства и Мособлисполкома. Будучи не только крупным ученым, но и чрезвычайно умным и умелым администратором, И.М.Халатников сумел создать в своем институте максимально благоприятные условия и атмосферу для работы сотрудников. Наверное, таких условий не было ни в одном из научных институтов СССР Например, об очень трудной и часто конфликтной проблеме зарубежных командировок И.М. Халатников пишет так: «Конечно, выехать за границу из Академии наук было значительно легче, чем из Курчатовского института. Но даже среди академических институтов Институт Ландау отличался тем, что его сотрудники сравнительно свободно ездили в “краткосрочные” поездки за границу. Это во многом объяснялось тем, что атмосфера в Институте не позволяла парткому мешать поездкам людей за рубеж» [Там же]. Научные работники старших поколений могут оценить, насколько необычным было это достижение И.М. Халатникова, как много оно значило для его физиков, а тем самым и для поддержания уровня физической науки.  {404} 

Вскоре ИТФ стал одним из лучших в мире научных центров по теоретической физике. Так продолжалось до начала 1990-х гг., когда ближайшие друзья и сподвижники И.М. Халатникова — А.А. Абрикосов, И.Е. Дзялошинский, Л.П. Горькое, а также несколько других теоретиков института эмигрировали в США

В 2005 г. ИТФ исполнилось 40 лет. В нем работает примерно 100 сотрудников. В 1992 г. И.М. Халатников оставил пост директора ИТФ. Им стал академик В.Е. Захаров, а позже, когда он уехал в Америку, — член-корр. РАН В.В. Лебедев. Исаак Маркович остается Почетным директором ИТФ, живет в Черноголовке.

Добавлю еще пару зарисовок к портрету И.М. Халатникова, характеризующих его оригинальность. Для физиков они могут быть любопытны хотя бы потому, что нигде раньше не публиковались.

Первая зарисовка — с натуры. Однажды в 1970-х гг. я случайно присутствовал при следующем разговоре на кухне, когда И.М. Халатников пришел в гости к Е.М. Лифшицу. Гость рассказал, что на днях к нему в Институт приходил Лев Альбурт. Этот молодой шахматист только недавно стал известным благодаря своему неожиданному успеху: на чемпионате СССР мастер Альбурт занял одно из высших мест. Он жил тогда в Одессе, хотел переехать ближе к Москве, пришел к Халатникову и попросил взять его на работу в институт как математика. «А тебе разве нужны математики? Что он у тебя будет делать?» — спросил Лифшиц. «Дело не в этом, — ответил Халатников. — Взять на работу этого Альбурта, конечно, нелегко. Да и какой он там математик и что может делать, еще неизвестно. Но все-таки я взял бы Альбурта, если б он был гроссмейстером. Представляешь — у тебя в институте работает гроссмейстер! Но он пока только международный мастер. Так что отказал». Лифшиц, мысливший чисто профессионально, переспросил с удивлением еще раз: «А гроссмейстера бы взял?» «Гроссмейстера точно взял бы!» — с некоторым сожалением отвечал Халатников. <Возможно, зря он упустил шанс, вскоре Лев Альбурт стал международным гроссмейстером. А может быть, и не зря: в конце 1970-х гг. Альбурт подал заявление  {405}  на отъезд в Израиль, на деле эмигрировал в США, затем дважды становился чемпионом этой страны. — Прим. Б.Г.>.

Вторая зарисовка сделана со слов Е.М. Лифшица. Однажды Е.М. мне сказал: «Вы, Борис, как Халатников, делите людей на две основные категории — хороших и плохих. У него хорошие люди это те, кто любит Халатникова. А плохие — все остальные!» Самого Е.М. Лифшица Халатников, безусловно, причислял к первой категории.

При выборах в Академию наук в 1970 г. Е.М. активно поддержал кандидатуру Халатникова в члены-корреспонденты. Тогда к нему обратился за поддержкой также Юрий Моисеевич Каган, тоже видный теоретик, ученик Ландау. В конце 1960-х гг. Ю.М. Каган и Е.М. Лифшиц заметно сблизились. Каган даже бывал у нас дома со своей женой Татьяной Николаевной Вирта (дочерью известного писателя). Е.М. говорил о Ю.М. Кагане как о весьма талантливом ученом. Однако в просьбе Ю.М. Кагана поддержать его на выборах вежливо, но твердо отказал. Он сказал, что Халатников старше на 10 лет, и при безусловных достоинствах обоих кандидатов — сейчас его очередь, а Кагана он обещает активно поддержать на следующих выборах, после избрания Халатникова. Но вышло как раз наоборот. Ю.М. Каган победил на выборах 1970 г. Его отношение к Е.М. Лифшицу заметно охладело (по словам последнего). Во всяком случае, Ю.М. Каган с супругой более не появлялись у нас дома. А И.М. Халатников был избран член-корром только на следующих выборах, в 1972 г. при активной поддержке Е.М. Еще через 12 лет его избрали академиком.

И.М. Халатников был не только исключительно энергичным, но и жизнерадостным, веселым человеком. Для характеристики неформального духа общения друг с другом, царившего между учениками Ландау, приведу со слов самого Халатникова, сюжет одного из лучших розыгрышей, который они с А.А. Абрикосовым устроили над их общим другом Аркадием Бенедиктовичем Мигдалом (тоже большим мастером инсценировок — см. подраздел «А.Б.Мигдал»).

Дело было в 1960-е гг. на горном курорте Бакуриани (Грузия), где проходил очередной международный симпозиум по физике низких температур. И.М. Халатников пишет:  {406} 

«Возвращаясь из поселка Бакуриани, мы иногда заходили в местный универсальный магазин, который изобилием не отличался. Там было лишь 3 предмета, привлекавшие внимание: большие портреты товарища Сталина маслом в золоченых рамах, длинные кухонные ножи и большие трикотажные женские панталоны. При виде всего этого созрел план розыгрыша. Я обсудил это с Алешей Абрикосовым, и мы приобрели самый длинный кухонный нож и лиловые панталоны. К этому набору необходимо было еще прибавить записку на грузинском языке, которую мы попросили написать молоденькую грузинскую дипломницу А.Абрикосова Риту Кемоклидзе. Текст записки состоял из одной фразы: “Ты ответишь за поруганную честь” Сложность состояла в том, что Рита не знала, как по-грузински “поруганная честь”. Здесь-то уже начиналась комичность ситуации. Рита бегала по “Дому физика” и спрашивала у маститых грузинских ученых, как на грузинском языке будет “поруганная честь”. Когда, наконец, все было готово, оба предмета с запиской были незаметно положены на дно сумки А.Б. <Мигдала>, благо комнаты никогда не запирались. На следующий день мы все возвращались в Москву. Как обычно, разбирая сумку А.Б., его жена Татьяна Львовна с удивлением обнаружила «компрометирующие» А.Б. предметы и записку. Смущенный Кадя <Аркадий> ничего внятного сказать не мог. Записка, которая могла бы что-то объяснить, была на грузинском языке. Решили обратиться к близким друзьям — Радам и Михаилу Светлову <известный поэт>. Радам Светлова была грузинской княжной и язык знала. Поскольку по телефону прочесть не могли, поехали к Светловым. А там, как на зло, оказался близкий друг Светловых и Мигдала — известный физик Бруно Понтекорво, также большой любитель шуток. Можно представить, какой стоял хохот... Розыгрыш удался. А.Б. оценил шутку» [Воспоминания..., 2003. С. 170].

В заключение еще раз вспомню о необычных словах, произнесенных И.М. Халатниковым 31 октября 1985 г. у гроба Е.М.Лифшица. Он сказал, что Дау физики боялись и вели себя прилично, а Евгения Михайловича они стеснялись — и потому старались вести себя прилично. «Больше барьеров нет...».

Глава 7. Семейная

7.1. Жена Кора
Духовный портрет (по «книге Коры» и запискам племянниц)

К

онкордия Терентьевна Дробанцева (1908—84) — так официально звучит ФИО жены Л.Д. Ландау. Люди из близкого окружения называли ее Корой. Так же она именует себя в своей книжке воспоминаний [Кора Ландау-Дробанцева, 2000]. Но Я.К. Голованов называет ее Корой Ивановной [«Комсомольская правда», 2 марта 2000]. Говорили, что Конкордия Терентьевна якобы считала свои истинные имя и отчество звучащими не совсем подходяще для высшего света и иногда представлялась так, как это напечатано у Голованова.

Литературными источниками по данной теме послужили: указанная «книга Коры», две книги ее племянницы Майи Бессараб [1972; 2004], воспоминания в виде статей в журналах племянницы Ландау Эллы Рындиной [1998; 2003; 2004], а также в некоторой степени статьи и записки В.Л. Гинзбурга [1999, рукопись], журналистки О.Бакушинской [1999], журналиста Я.К. Голованова [2000].

Начну с того, что я видел Кору лишь пару раз мельком — на похоронах Ландау и на открытии ему памятника. При ее жизни мало, что о ней слышал — и от Е.М. Лифшица, и от З.И. Горобец-Лифшиц. Слышал, что она — эталонная красавица; что она много лет домохозяйка; что в их браке с Ландау он ведет себя свободно — согласно своей теории любви и брака; что ей разрешается поступать так же. Несмотря на это, молва приписывала Коре всего одного любовника, известного ученого из ИХФ (по  {408}  крайней мере, так я помню). Еще говорили, что Кора корыстна. Это ее главная характерная черта (о ней, в частности, пишет Э.Рындина, см. ниже). Кстати, по этой черте от Коры резко отличалась тогдашняя жена Е.М. Лифшица Елена Константиновна. Их здесь уместно сравнить вот по какой причине. Е.К. никогда не жаловалась Е.М., что ей не хватает денег, хотя Е.М. делил все свои заработки по той же схеме, что и Ландау (потому что считал эту схему самой справедливой и скопировал ее у старшего друга): все делится на четыре равные части, одна часть — жене на ее содержание, вторая часть — ей же на содержание сына, третья часть — опять ей же на общее содержание их семьи из трех человек, четвертая часть себе, она неподотчетная. Никаких «заначек», скрытых заработков, унижающих достоинство.

В 2000-е гг. вышла книга Коры, и автор приобрела широкую и скандальную известность. Женщины Кору в основном жалели, мужчины — ?.... Скандальность книги была, на мой вкус, малоинтересная вследствие своей примитивности. Быстро проглядев книгу Коры еще в 1999 г., я не заинтересовался ею и читать не стал. Отталкивание вызывало то, что, взявшись писать о великой личности, своем муже Ландау, она часто выставляла его в довольно глупом виде. У нее он выглядит эротоманом и предельным эгоистом, при этом Кора сдабривает это инфантильно-фальшивыми обращениями к мужу: Даулечка, Даунька, Зайка. Признаюсь, что тогда я воспринимал все эти проявления поверхностно, созерцательно, наверное, так, как воспринимают многие ее читатели. Прошло несколько лет. Я внимательно перечитал книгу Коры, прочел, наверное, почти все материалы о ней и о Ландау, и постепенно понял многое, что происходило в этой семье за внешним фасадом. Все оказалось совсем непросто. Я готов поделиться с заинтересованным читателем своими соображениями, так сказать, своей теорией, которая позволяет внутренне непротиворечиво ответить на едва ли не все вопросы и загадки семейной жизни Ландау. Так во всяком случае мне это сейчас представляется.

Далее. Поначалу мне казалось, что примитивная книга Коры почти ни у кого не вызовет интереса. Я ошибся. Яркой иллюстрацией эффекта перверсивной популярности книги  {409}  служит следующий абзац из интервью известной киноактрисы Елены Яковлевой («Интердевочка»), которое она дала корреспонденту еженедельника «Аргументы и факты» [2005].

«Недавно я прочитала документальную книгу, составленную из записей жены гениального физика, Нобелевского лауреата Льва Ландау. История этой женщины потрясает. Она всю жизнь безумно любила своего мужа, а когда тот умер, стала сходить с ума. Чтобы остановить процесс, психотерапевты посоветовали ей начать описывать каждую секунду совместной жизни с Ландау. Жизнь оказалась страшной... Гений в науке в браке оказался монстром: изменял на глазах у жены, запирал ее в шкафу, нещадно бил... Я читала это с ужасом, а она писала с любовью, с целью вернуть те минуты. Уже к середине книги я поняла, что очень хотела бы сыграть такую женщину, а точнее, такой силы характер, любовь, терпение. При том, что жена Ландау была еврейкой, сущность ее любви, сила ее всепрощения, на мой взгляд, очень перекликаются с сущностью русской женщины».

Не знаю, как читала книгу Е.Яковлева (скорее всего она лишь ее просмотрела), но в приведенной цитате есть несколько грубых фактических ошибок: Ландау никогда не бил жену, не запирал ее в шкафу — в книге Коры этого нет. И жена Ландау — чистокровная русская. А еще, как я убежден (но тут можно спорить), не было у нее любви к Ландау с самого начала. Ну, а уж в 1950—60-е гг. — точно не было, следуя голым фактам: полтора месяца со дня автокатастрофы «любящая» жена не была ни разу в больнице у постели мужа, находившегося без сознания (см. подробнее об этом ниже). Впрочем, не сомневаюсь, что Е.Яковлева прекрасно сыграет роль жены Ландау в фильме.¹

Общих причин популярности книги Коры, по-моему, две:  {410}  (1) фоновая причина — резкое снижение среднего уровня читательских требований вследствие успешной «глобализации» вкусов значительных слоев бывших советских людей, происходящей в духе дешевой американской «попсы» (поп-культуры, в которой поп намного больше, чем культуры); (2) пожалуй, впервые были опубликованы столь сексуально нагруженные и детально прорисованные сценки, происходящие с людьми из большой науки, известными всему миру; а это — круги, в которых публичное раздевание (эксгибиционизм) традиционно считается особо неприличным явлением, в отличие, скажем, от литературно-артистического бомонда, в котором оно вполне терпимо или даже приветствуется.

Так или иначе, но книга Коры, как и ее автор, уже вошли де-факто в новейшую историю советской науки, хотя и с черного хода. И с этим новым фактом, хочешь не хочешь, надо разбираться. Не претендую на заведомую объективность — уж как получится. Но постараюсь проанализировать и учесть весь спектр фактов и «псевдофактов», связанных с Корой, выступающей в контексте с главным героем ее книги — Ландау, и в чуть меньшей степени — с ее главным антигероем — Лифшицем.

О биографии Коры. Согласно М.Бессараб, семья Коры в 1930-е гг. жила в Харькове на улице Дарвина 16, в трехкомнатной квартире. Первый брак Коры не сложился. Приведу отрывок из послесловия М.Бессараб к книге Коры, который повествует о жизни последней до знакомства с Ландау. Как увидим, несмотря на краткость сведений, в них ясно охарактеризован культурный и интеллектуальный уровень в «данной точке и ее окрестности».

«<...> однажды поздно вечером к нам прибежала Кора. Она была вся в синяках, заплаканная, в разорванном платье. То, что она нам рассказала, привело всех в ужас. Ее муж, его звали Петя, запустил в нее утюгом за то, что она плохо выгладила его рубашку. Попал в плечо <...>. Он и раньше ее поколачивал, но они любили друг друга и быстро мирились. Это была на редкость красивая пара: про Петю говорили, что он как две капли воды похож на знаменитого голливудского киноактера  {411}  Рудольфо Валентино <...>. Что же касается его интеллектуального уровня, то он был невысок. Они жили на главной улице, на Сумской, и по вечерам он говорил жене: “Пойдем пройтица”. Это был мастер на все руки, и он неплохо зарабатывал, хотя и не имел высшего образования. Но однажды Петя поехал в командировку, из которой вернулся... инженером! Смеясь, рассказал жене, что купил подлинный диплом. На выпускном вечере в Харьковском университете, когда Кора закончила химфак, она познакомилась с Дау. Он пришел на вечер и попросил познакомить кого-то из коллег: “Познакомьте меня с самой хорошенькой девушкой”. Ну, конечно, это была Кора Дробанцева» (Ландау-Дробанцева, 2000. С. 486].

Любопытно продолжение и завершение через много лет темы первого мужа Коры. После смерти Ландау «как-то Кора позвонила <Майе Бессараб> и сказала, что получила потрясающее письмо, от кого — говорить не стала. “Приедешь — покажу”. <...>. Это было письмо от Пети, ее первого мужа. Узнав из газет о смерти Ландау, он написал Коре обстоятельно о себе, о своей жизни, вспомнил, что они все-таки бывшие одноклассники. У этого письма интересный конец: “Кора, приезжай! Таких свиней заведем!”» [Там же, С. 490]. Кора не ответила. Конечно, Петя не оценил, что после брака с академиком и Нобелевским лауреатом ее уровень (социальный) стал уже повыше.

Брак Ландау и Коры с 1934 г. в течение около 13 лет был гражданским, и лишь после рождения их сына в 1946 г. был официально оформлен. Эта деталь позволила, кстати, узнать об одной из неожиданных особенностей семейной жизни в СССР в 1930—40-е гг. Понятно, что некоторый процент супружеских пар жили тогда (как и теперь), не регистрируя брак. Но было непонятно, как при этом они могли в СССР переезжать в другие города, получать там жилплощадь на двоих, т.е. на неофициальную семью, прописываться на ней и т.д. И это не было исключением в случае пары Ландау. Недавно Дима Компанеец мне рассказал, что у его родителей ситуация была такой же. Они зарегистрировались тоже только в 1946 г. после рождения Кати, их первого ребенка. А до этого вступили  {412}  в гражданский брак в Харькове в 1930-е гг., жили вместе в эвакуации в Ташкенте, затем по личному приглашению Курчатова А.С. Компанеец переехал в Москву для работы в сверхсекретной лаборатории № 2, получил там комнату, в которой жил с незарегистрированной женой. И все это — в тоталитарном сталинском государстве, да еще в военное время, да еще при переезде в жестко контролируемую Москву, да еще при поступлении на работу научным сотрудником в главную лабораторию Советского Атомного проекта. Значит, площадь им выделяли, даже не требуя свидетельства о браке, из расчета квадратных метров на двоих — ведь если бы это было не так, то «гражданские» пары тут же зарегистрировались бы. Очень любопытный штрих.

Насчет самой семейной жизни Ландау и Коры приведу ряд цитат из совсем свежих воспоминаний Э.Рындиной [Рындина, 2003; 2004].

«...он взял в спутницы жизни очень красивую в молодости Кору (рассказывали, что какой-то работяга, выйдя из института и увидев идущих рядом цветущую и пышнотелую Кору и щуплого сутулящегося Дау, сказал: “Такая баба, и зря пропадает”)».

«Общих интересов у них не было <...>. Обычно я гостила у них во время зимних каникул. Каждое утро мы с Дау спускались к завтраку со второго этажа (я жила в маленькой комнате возле его кабинета, служившего ему одновременно спальней). Дау садился на свое место, сразу раскрывая газету, начинал есть. “Даунька, будет ли война?” — спрашивала Кора. “Нет, Коруша”, — отвечал Дау. Этот вопрос Кора задавала каждое утро, и каждое утро получала тот же самый ответ. Говорить им явно было не о чем, да и ему это не было нужно <...>. Как-то мы с мамой сидели в кабинете Дау и живо обсуждали с ним Фиделя Кастро и революцию на Кубе, о чем тогда писали все газеты <...>. В этот момент в комнату вошла Кора и спросила, услышав разговор: “А кто такой Фидель?” — “На собрании узнаешь”, — сказал Дау не слишком любезно. После ухода Коры мама спросила у Дау, почему он так ей отрезал, ничего не объяснил ей про Фиделя. “Она же  {413}  партийная”, — сказал Дау презрительно. — “Вот пусть ей там и разъясняют”».

«Дау выбрал в жены красивую женщину и воспитал <неточное слово, правильно было бы «воспитывал» — Прим. Б.Г.> ее в своих теориях свободы и свободной любви. Она поначалу сопротивлялась его свободе и его теориям, “бузила”, как он выражался, ей хотелось простого мещанского счастья, но он был настойчив, припугнул ее разводом¹, и, в конце концов, она решилась жить так, как он хочет. Требуя свободы для себя, Дау считал безусловным соблюдение таких же правил для своей жены. Однажды вечером я вернулась из театра. Дау встретил меня, хитро улыбаясь. “Скорей, скорей пошли, посмотришь на Кориного мальчика”. Едва дав мне раздеться, он потащил меня на кухню, где за столом вместе с Корой сидел довольно видный мужчина по имени Николай, говорил он басом, растягивая слова и любуясь собой и своим голосом. “Ко-о-ра”, — басил он время от времени. Это был, как мне показалось, любимец женщин, уверенный в себе и в том, что он нравится. Когда мы вышли, Дау потащил меня в кабинет и с нетерпением стал расспрашивать о моих впечатлениях. Мне даже показалось, что он как бы хотел похвастаться, вот, мол, какого мальчика Кора оторвала <...>. Итак, Кора согласилась на условия Дау — свободная жизнь, свободная любовь. Может быть, это ей и не нравилось, но зато обеспеченная жизнь, великолепная двухэтажная пятикомнатная квартира, дача, бриллианты, домработница и, конечно, имя знаменитого человека, академика. Пожалуй, только о любви тут речи не было».

«Семьдесят процентов всех доходов (а не шестьдесят процентов, как пишет Кора) он отдавал жене на хозяйство, 30 процентов оставлял себе. Из них 10 процентов посылал маме <...>».

«Фактически она стала его экономкой за 70% его доходов, которыми она могла бесконтрольно распоряжаться, даже не слишком заботясь о гардеробе мужа. Когда Дау приехал в  {414}  Ленинград плохо одетый, пришлось тащить его в универмаг, чтобы купить новое взамен старого, негодного. Мама не выдержала и устроила ему выволочку (всё-таки старшая сестра, хоть и всего на 1,5 года старше), сказав: “Если так, то, может быть, тебе завести экономку, она, по крайней мере, будет следить за тобой”. “Экономка ведь и обворовывать станет”, — отнекивался Дау. “Больше, чем на 70%, не обворует”, — парировала мама, намекая на те 70%, которые он отдавал Коре. По-моему, это был единственный раз, когда Дау было нечем крыть, и его слово не было последним в споре. В следующий приезд мамы в Москву Кора показала ей несколько новых костюмов, висящих у Дау в шкафу, так что выволочка подействовала».

«В результате ли того, что Кора согласилась жить с Дау на его условиях, или она была такой изначально, отличительной чертой ее характера стала жадность, я бы даже сказала, патологическая жадность. Доходило до смешного: как-то Кора принесла домой огромную сетку с апельсинами (тогда их еще приходилось доставать, а не просто покупать) и, увидев меня, сказала: “Эллочка, вы меня извините, но апельсины у меня только для Гарика и для Дау”».

«Из вышедшей в 1999 году книги <Коры> я узнала, что в то время как Дау сидел в тюрьме, Кора, будучи членом компартии, стала агитатором. “В 1938 году, когда Дау был в тюрьме, я была пропагандистом”, — пишет она на с. 83 <...> ее “стали хвалить на общегородских партийных активах Харькова и даже советовали всем агитаторам брать с нее пример”. Наверное, мало было просто сбежать подальше в трагический момент, боясь за свою шкуру, и совсем не интересоваться положением арестованного (во всяком случае, нам она ни разу не позвонила и тщательно скрывала свое местонахождение)» [Рындина, 2004, № 5].

Сама Кора так пишет об этом: «В тот год я была кандидатом в члены партии. В цеху я встретила нашего парторга <...>. Она отвела меня в сторону, спросила: “Кора, ты с ним была записана” <зарегистрирована>? — “Нет”. — “В партком не ходи, никому ничего не говори...” <...> В начале зимы пришла одна путевка на фабрику, на курсы повышения квалификации. Путевка в Ленинград на всю зиму. Эту путевку дали  {415}  мне. Все знали, молчали и хотели чем-то мне помочь. <...> В Ленинграде меня поселили в прелестном номере гостиницы “Московская” <...>» [Дробанцева-Ландау, 2000. С. 77]. К Софье Ландау, жившей тоже в Ленинграде, она не заходила.

«<...> когда пришло освобождение, Дау уже не ходил, он тихонечко угасал. Его два месяца откармливали и лечили, чтобы он на своих ногах вышел из тюрьмы». И когда он вышел, ее рядом не было» [Рындина, 2004, № 5].

Необходимо подчеркнуть, что все эти поведенческие признаки не повлияли на отношение Ландау к жене. Об этом свидетельствуют его письма Коре, опубликованные в ее книге. Объяснение отсутствия обиды и отрицательной реакции у Ландау на самоустранение Коры дается его теорией, провозглашающей право личности на удовольствия (об этом см. в Главе 8).

«Что же касается семейной жизни Дау, я думаю, она и показала, что его теории в применении к реальности дали плачевный результат. Стоит ли так удивляться, что жена больше полутора месяцев не приходила в больницу к находящемуся в тяжелом состоянии мужу, что отказалась дать деньги на лекарства. Деньги были основной ценностью ее жизни» (Рындина, 2004, № 7].

Неизвестное письмо Ландау к жене
(копия из архивов Е.М. Лифшица и М.Я. Бессараб)

В

первые это письмо было передано для опубликования в журнал «Преподавание физики в высшей школе» [2000, № 18] с целью дополнить серию писем Ландау к жене, опубликованных в только что вышедшей ее книге. Тогда редактор этого журнала профессор В.А. Ильин заметил: “Но это ведь копия, а не подлинник”. Я ответил: “Но ведь подлинник, очевидно, был отправлен Ландау своей жене! Если он и сохранился, то в архиве семьи Ландау. Вот если бы именно подлинник был найден в архиве Лифшица, то это означало бы, что он не был отправлен адресату, и тем самым этот документ представлял бы уже гораздо меньший интерес”.  {416} 

Интересно уже само происхождение этой копии. Е.М. Лифшиц узнал об этом письме от М.Я. Бессараб в 1971 г. Тогда она часто бывала у нас в доме в Зюзино — обсуждала варианты исправлений и дополнений для второго издания ее книги о Ландау, после того как первое издание было подвергнуто сильной критике учеными из круга Ландау (см. ниже, в подразделе о М.Бессараб). Е.М., естественно, заинтересовался существованием письма, в котором Ландау в свое время угрожал жене разводом, и М.Бессараб ему привезла перепечатанную ею копию.

А поставить под сомнение подлинность копии, конечно, можно. Так, в 2005 г. сын Ландау высказал в Интернете мнение о том, что это письмо придумал я сам или моя мать: «Практически уверен, что это письмо придумал сам Горобец» [Ландау И., Интернет, 2005]. Что ж, документы, входящие в историю, далеко не всегда бывают заверены нотариально или как-то еще. Вот пусть профессионалы-историки, графологи и стилисты проводят экспертизу этой копии, если захотят, пусть о ней выскажутся также еще живые очевидцы семейной жизни Ландау, если скажут правду. Кстати, совсем недавно, как написано чуть выше, Э. Рындина сообщила в интернетном журнале то же самое, о чем по существу говорится в приводимом письме — угрозе Ландау разойтись с Корой и о ее вынужденном последующем подчинении. Итак, письмо:

23 августа 1945 г.

Часто жалею, что тебя нет под рукой — любоваться на луну и т.п., но с другой стороны, это, вероятно, к лучшему. Ты не представляешь себе, до какой степени ты изнервничала меня за последнее время. Пойми, Корушка, дорогая, что независимо от всех других соображений, я может быть действительно не создан для жизни, должен был бы погибнуть еще в молодости и уцелел только случайно. Ясно, что я не смогу еще сколько-нибудь продолжительное время выдерживать того стиля жизни, который ты, по-видимому, считаешь нормальным. Сейчас, когда я думаю об этом здесь, мне становится  {417}  страшно. Как ты могла довести наши отношения, может быть лучшее, что у нас есть и будет в жизни, до уровня стандартной кооперативной грызни. Мне так стыдно, что у меня в жизни может происходить что-либо подобное. Сейчас я, как всегда, треплюсь о нашей свободе и красоте жизни и все завидуют, но я ведь хорошо знаю, что это только моя фантазия. Иногда мне кажется, что может быть я напрасно стараюсь, что ты просто не можешь иначе, как я просто не мог бы жить по-твоему. Тогда нам надо разойтись возможно скорее. Мое отношение к тебе это для меня что-то очень дорогое, что может быть только раз в жизни, и я не могу видеть, как оно тонет в бездонной грязи и пошлости. Пусть, если мы действительно не можем понять друг друга, у нас останутся хоть светлые воспоминания о чистой любви, которые теперь все больше заслоняются семейным стандартом. Подумай о этом, Корушка; взвесь свои силы. Не нужно этих ежедневных обещаний, регулярно нарушаемых на следующий день. Чувствуешь ли ты себя способной не допустить не только ни одной злобной фразы, но ни одной злобной мысли? Ты уже дошла до конца в попытках сохранить пошлость и меня одновременно. Дальше идти некуда. Тебе остается только выбирать между моей любовью и остальным.

Жду твоих писем и ответа. Как с младенцем?

Пока еще твой.

Дау.

P.S. Всякая буза в ответе, разумеется, означает отрицательный ответ, независимо ни от каких других фраз.

PPS. Опять что-то плохо сплю.

(сохранены орфография и синтаксис, а также черта под словом из машинописной копии, переданной Е.М. Лифшицу Майей Бессараб)

Один необходимый комментарий по содержанию письма. Удивляет сопоставление даты письма с вопросом о младенце. Ведь сын Ландау родился в июле 1946 г, т.е. 10 месяцев спустя. Опять-таки, ссылаясь на рассказ М.Я.Бессараб Е.М.Лифшицу и моей матери, это объясняется тем, что, бывало, Кора  {418}  сообщала мужу, что она беременна, когда чувствовала, что их гражданский брак теряет прочность. (Мне даже говорили, что будто бы в одном из изданий своей книги о Ландау М.Бессараб «хихикает» над этой хитростью Коры, которую она применяла не раз и в нее верил Ландау. Но в 1-м издании я таких сведений не нашел, а в других не искал.) Так что младенец имелся в виду во чреве и был он пока виртуальным. Но, получив это письмо-ультиматум. Кора решила форсировать события. После возвращения Ландау из отпуска она действительно забеременела, и незадолго до рождения ребенка их брак с Ландау был зарегистрирован.

Книга ненависти

П

риведу сначала несколько строф из стихотворения лауреата Нобелевской премии Виславы Шимборской «Ненависть», которые, по-моему, прекрасно отражают движущую силу книги Коры:

В международном литературном мире это стихотворение считается поэтическим шедевром. Я привел его отрывки, учитывая также, что Шимборская имеет прямое отношение к теме Ландау — у нее есть стихотворение, прообразом которого послужил больной Ландау после автокатастрофы. Оно будет приведено в главе 9. А пока перейдем к книге Коры.

Книга эта от начала и до конца пронизана ненавистью к одному лицу, Е.М. Лифшицу, который был самым близким человеком к Ландау на протяжении 30 лет. Когда я читал книгу Коры, то поначалу, видя в эпизодах с участием Е.М. Лифшица массу противоречий общеизвестным фактам, нестыковок по времени и других, внутренних противоречий, то думал, что это — простая, осознанная клевета, замешанная на ненависти. Потом понял, что далеко не вся клевета осознавалась Корой как намеренная ложь. Не во всем, но во многих случаях ее клевета идет из глубины ее сознания, а не из конъюнктурных соображений. По отношению к Е.М. Лифшицу она генерируется крайней формой ненависти как неотъемлемой части ее личности. Когда Кора пишет о Лифшице то, что мы  {420}  читаем в ее книге, она, действительно, думает, что многое так и было. То есть это в значительной мере конфабуляции Коры.

В чем же причины этой ненависти? Ответ на вопрос оказался гораздо более сложным, чем это представлялось в начале моего знакомства с книгой Коры. О своих выводах я расскажу, прежде всего потому что они позволяют по-новому взглянуть на сущность отношения Коры даже не столько к Лифшицу, сколько к самому Ландау.

Вначале, после обсуждения книги Коры с некоторыми людьми, в первую очередь с З.И. Горобец-Лифшиц, причина ненависти к Лифшицу представлялась мне простой: в 1934 г. Е.М. Лифшиц, по его словам, быстро распознал сущность Коры и не советовал Ландау на ней жениться. Ландау, всегда стремившийся к обнажению истин, не скрыл этого от Коры. С тех пор она возненавидела Лифшица.

По-видимому, В.Л. Гинзбург был первым, кто большее внимание акцентировал на другой движущей силе — борьбе Коры за абсолютную власть над больным мужем [Гинзбург, 1999, рукопись; см. также в Гл. 6, подраздел «В.Л. Гинзбург»].

В комплекс причин патологической ненависти Коры к Е.М. Лифшицу входят, конечно, обе указанные составляющие— как корыстная, так и властная. Но наряду с ними есть еще более важная причина, глубоко скрываемая Корой — это ненависть к Ландау-мужу, которую она пытается спрятать за обильными и искусственными словоизлияниями о своей любви к нему. Попробую обосновать свои соображения, которые могут кому-то показаться шокирующими. Когда в 2000 г. я стал работать по теме Ландау и Лифшица, то сначала меня тоже устраивало более простое и поверхностное объяснение ненависти к Лифшицу— общеизвестная корысть Коры. (Он однажды просил деньги в фонд лечения Ландау, она отказалась, он мог повторить просьбу). Затем мне стало импонировать более глубокое и общее объяснение В.Л. Гинзбурга: «Она боролась за власть над Дау» [Там же], в том числе, значит, и за деньги. И, наконец, «на третьей стадии анализа», прочитав (не по разу) почти все, что напечатано о Ландау, заканчивая сейчас полугодовой период написания этой книги, я пришел к, на мой взгляд,  {421}  более основательной, хотя и неожиданной концепции — ненависти Коры Дробанцевой к Льву Ландау как мужу. Замечу, что довольно близко к подобному заключению подходит, по-видимому, и Э.Рындина, хотя она и выражается более мягко — все-таки близкая родственница Ландау (см. абзацы из ее статей, процитированные мной несколькими страницами выше).

Привожу обоснование выдвинутого мной предположения. Я думаю, что Кора вышла замуж за Ландау не по любви, а из вполне понятных социально-материальных соображений: ее возраст, положение разведенной женщины, выгодная партия. Не исключаю и того, что первая красавица Харькова и активная комсомолка могла выполнять задание органов взять под контроль профессора физики с международной известностью и иностранными связями. Человек организованный и с сильным характером, Кора поначалу думала, что быстро подомнет под себя странного профессора-девственника, влюбившегося в нее без памяти. (По словам одного из друзей Ландау его беда с женщинами была в том, что ему нравились официантки, а он нравился интеллигентным женщинам. Риторический вопрос: к какому типу скорее относилась Кора?)

Но вышло все наоборот. Оказалось, что профессор не просто болтает о своей теории свободной любви и брака, но и непреклонно проводит ее в практику. Более того — требует, чтобы и жена подчинялась этой практике. Ландау был таким с самого начала, он не хотел зла Коре и был искренен в своих поступках. Но она-то была человеком с обычной психологией и измениться не могла. А он требовал, подчинял своей воли, навязал ей «брачный договор» на основе этой теории.

Однако уйти от профессора Кора не решилась, скорее всего по тем же материально-социальным причинам. А если выполняла задание НКВД, то и не «советовали» уходить. (Зато не тронули после того, как арестовали профессора за «срыв оборонных исследований института», и даже ни разу не вызвали на допрос!) Его открытые и потому особенно циничные (с точки зрения обычных людей) измены, которыми он сам делился с ней в подробностях, страшно унижали человеческое и женское достоинство Коры. Заголовок и  {422}  описания в статье О.Бакушинской: «Когда к академику Ландау приходила любовница, жена стелила ей постель» [1999] — соответствуют правде. Постепенно у Коры нарастала ненависть к своему знаменитому мужу. И ненависть требовала выхода.

В.Л. Гинзбург предполагает, что по темпераменту Кора была холодной женщиной, т.е. ей вряд ли нужны были любовники для секса [Гинзбург, 1999, рукопись]. И вот около нее появился известный в научном мире красавец Коля Л. Нужен он был ей только для того, чтобы попытаться как-то отомстить Ландау: может быть, он все-таки возревнует, увидев свою красавицу-жену в объятиях красавца-мужчины? Да и окружающие пусть видят королеву красоты с королем-красавцем: это ее маленький реванш. Но опять вышло все наоборот. Ландау не только не опомнился, но стал еще и похваляться перед другими людьми тем, какого «мальчика» отхватила себе его жена (см. выше рассказ Э.Рындиной [2004, № 7]). А «замечательные» письма ей от мужа с курортов с рассказами о девицах, которых профессор, по его словам, «осваивает»! Письма, которые Кора поместила в свою книгу, вероятно, действуя по теории Фрейда (цитаты из них см. в Гл. 9). Кора долго и безуспешно скандалила. Наконец, получила от мужа письмо с ультиматумом (см. выше) и опять вынуждена была смириться, приспосабливаться. Постепенно как-то пообвыкла. Но ненависть к мужу и, может быть, даже презрение и отвращение к нему как к мужчине остались навсегда. Подавляющее большинство людей Кору в этом понимают и сочувствуют: гений тоже должен держать себя более-менее в рамках той конкретной цивилизации, в которой ему выпало родиться и жить.

Автокатастрофа вскрыла нарыв, радикально изменила ситуацию. В первый момент все думали, что Ландау умрет. Попробуем рассуждать, представив себя в шкуре Коры.

Ее испугало только одно: как она сможет дальше существовать с сыном-школьником? На жалкую академическую пенсию по случаю потери кормильца и сколько-то тысяч скопленных рублей? А тут еще Лифшиц «лезет» со своим никому не нужным фондом — ведь ясно, что Ландау и так умирает. Никакого смысла нет к нему ходить — он все равно уже  {423}  несколько дней без сознания, только деньги будут опять просить эти «общественники». На всякий случай все же лучше лечь в больницу самой. Муж умирает, и у меня, мол, потому плохо с сердцем.

Вдруг сообщение— муж очнулся. Надо срочно менять стратегию — все брать на себя, остальных вышвырнуть, отсечь в первую очередь главного активиста — Лифшица. Опять ему больше всех надо, все бегает, хлопочет... Но час расплаты настал! Муж слаб, скорее всего, останется инвалидом. Больше не побегает за юбками! И вообще теперь он будет зависеть только от нее (этот момент уловил В.Л. Гинзбург). Но, главное, что сохранится его зарплата заведующего отделом, 600 рублей, и еще академические 500 рублей в месяц, да плюс гонорары за книги... А тут подкатила и Ленинская премия (апрель 1962 г.), а за ней совсем уж неожиданно — Нобелевская (октябрь 1962). А муж по-прежнему слаб, работать не может, хлопот с ним очень много. Но это ничего, даже лучше, чем раньше — все видят, что теперь не она в рабской зависимости от него, а он. Вот она, полная его покорность, зависимость от нее, вожделенная абсолютная власть! И денег тоже очень много. Как все повернулось! «Да я вас всех! Тех, кто мне стоял поперек!..». Вот и все причины. А книга Коры — их печатное воплощение, «мщение смертной руки», по выражению Вис-лавы Шимборской, имеющей в виду руку писателя.

Когда я поделился приведенной гипотезой с двумя своими товарищами, первыми прочитавшими мою книгу (А.А. Рогожиным и Д.А. Компанейцем), то, согласившись с ней, оба, независимо сказали одно и то же: следы ненависти Коры к Ландау должны сохраниться в ее книге, их можно найти, если внимательно читать. У каждой лжи должна быть своя маскировка, из-под которой торчат ноги и уши. А Кора — литератор неискусный. Действительно, в книге Коры слишком уж вульгарным выглядит бесконечное щебетание: «Даунька, Заинька и т.д.». Что же она не приехала хотя бы раз взглянуть на «Зайку—Даулечку», когда он умирал в первый месяц? Повторяя Станиславского, хочется сказать про этого «Зайку»: «Не верю!» Ненависть в прошлом к Ландау маскируется  {424}  неумеренными искусственными словоизвержениями любви к нему «для истории». И опять ее нетрудно понять. Надо было маскировать перед современниками и потомками свои истинные чувства к мужу-Нобелевскому лауреату, с кем и за чей счет она прожила полвека.

И еще. Если женщина искренне любит мужа как мужчину (т.е. не из-за денег и высокого положения в обществе), то она не будет публиковать его писем с шокирующими подробностями, в которых он именно ей описывает, как «осваивает» других дам на курортах [Ландау-Дробанцева, 2000. С. 109—114; цитаты см. в Гл.8]. Истинно любящая женщина не стала бы писать об этом, так как это моральное извращение представляет их обоих в крайне негативном виде. А вот жена, имитирующая любовь, может захотеть исповедаться в записках о том, как она «любила и страдала», чтобы массовый читатель проникся к ней сочувствием. Пусть знают, с каким субъектом ей пришлось жить.

Но вернемся к более узкой теме ненависти Коры к Лифшицу, которая была производной от ее глухой ненависти к Ландау.

По словам писателя Голованова, беседовавшего с физиками, дежурившими в больнице, «более всех лечением Дау занимался Лифшиц, которого Кора ненавидела, <...> и понимала, что если Ландау придет в сознание, то Лифшиц на правах старого друга откроет ему глаза на Кору» [«Комсомольская правда», 2 марта 2000]. И Кора упросила врача И.Е. Беляеву, прикрепленного к семье Ландау (супругу профессора А.Ф. Беляева из Института химфизики) положить ее в академическую больницу. (Это рассказывала моей матери сама врач.)

Когда больной Ландау обрел сознание, то он постепенно стал все хуже и хуже относиться к Лифшицу. Считается, что именно Кора виновна в этом, что она успешно дискредитировала Лифшица в глазах Ландау, воспользовавшись его болезнью и снижением способности к критическому анализу дезинформации. Думаю, что это не так. В.Л. Гинзбург прав, что самому Е.М. Лифшицу так было легче объяснять их разрыв с Ландау. Но в этой упрощенной версии не учитывается  {425}  наступивший у Ландау комплекс неполноценности вследствие потери им функций непререкаемого лидера. Очернение же Лифшица Корой просто усиливало его ревность к соавтору, оставшемуся в строю. Обратимся теперь к тем вещам и событиям, которые Кора использовала, для того чтобы оговорить Лифшица.

В Главе 6 уже говорилось о том, что в своей книге, как и ранее в жизни, Кора обвинила Е.М. Лифшица в воровстве части гонорара Ландау и его подарков к 50-летию. Употреблялось это выделенное слово и больным Ландау. Можно было бы не вспоминать трагическую действительность, списать все на болезнь Ландау, даже посочувствовать тяжело больному гению. Так оно раньше и было. В частности, тема разрыва с Ландау почти не поднималась ни Е.М. Лифшицем, ни З.И. Горобец, кроме как давным-давно, когда обсуждалось, как больной Ландау кричал, что не желает видеть Лифшица. Так было до выхода книги Коры.

Возможно, кто-то из друзей Е.М. Лифшица ожидал, что волчьи ягоды, посеянные в год выхода книги Коры, засохнут и не дадут всходов. Но они взошли, плодоносят, уже есть внучатые плоды. К примеру, в августе 2003 г. в либеральной газете «Московские новости» появилась злобно-клеветническая статья некоего журналиста по отношению к Е.М. Лифшицу [Золотоносов, 2003]. Академик Е.Л. Фейнберг, который написал гневное возражение на этот опус, уверен, что автор его не потрудился ознакомиться с историей школы Ландау, понятия не имеет о месте Е.М. Лифшица в мировой науке и его типе личности. Журналист лишь прочел книжку Коры и унюхал в ней привлекательный аромат.

Примечательно, что «МН», узнав от Е.Л. Фейнберга о том, что допустила совсем уж низкопробную клевету, даже не извинилась в лице ее тогдашнего замглавреда М.Шевелева и главреда тех лет В.Лошака, которых позже уволил их хозяин-миллиардер. Но они не могли совсем не отреагировать на письмо известного ученого, академика. Тогда в редакции вырезали из письма Е.Л. Фейнберга те куски, в которых он обвинял в непрофессионализме журналиста и редакцию газеты,  {426}  оставив лишь ту часть, в которой академик порицал собственно книгу Коры. Причем о результатах своей цензуры газетчики даже не поставили в известность самого академика. Он передал полный вариант своего письма в руки З.И. Горобец-Лифшиц (см. оба варианта в Приложении).

Теперь по существу самих обвинений Корой Лифшица в «воровстве». Краткий ответ на это обвинение был дан в письмах В.Л. Гинзбурга и Е.Л. Фейнберга — клевета! Но в откликах двух академиков не содержится анализа сути обвинения, того анализа, который выявил бы хронологические и фактологические нестыковки в грубо сшитой версии Коры. Оба автора-академика знали Е.М. многие десятилетия, и этого им было достаточно, чтобы заявить о его невиновности в принципе. Однако этого, вообще говоря, недостаточно для большинства читателей, благодаря которым книга Коры стала бестселлером. Нередко забывают, что презумпция невиновности действует только в уголовно-процессуальных делах. А в делах нравственных и бытовых, в общественном мнении и в публикациях часто действует как раз презумпция виновности.

При жизни Ландау, в годы его болезни Кора изобрела один конкретный пункт для обвинения Лифшица, который придется сейчас проанализировать (второй пункт появился после смерти Ландау, его коснемся в дальнейшем).

М. Бессараб пишет в послесловии к книге Дробанцевой: «Коре кто-то сказал, что соавтор ее мужа получил деньги в каком-то немецком издательстве и за себя, и за своего патрона, вот тогда Кора сорвалась» (Ландау-Дробанцева, 2000. С. 488]. Наверное, расчет делается на читательскую массу из «простых людей», которые понятия не имеют о редакционно-издательском производстве. Так вот, Е.М. Лифшиц, действительно, проводил корректуру, читая тексты переводов книг Курса на немецком языке. Он никогда этого не скрывал. Написала же Бессараб, что «Коре кто-то сказал...» о полученном Лифшицем гонораре. Вопрос: если украл, то почему не скрывал этого, а наоборот, рассказывал? Впрочем, образ Лифшица, нарисованный в книге Коры и послесловии Бессараб насквозь фальшив и карикатурен, у них он, действительно,  {427}  может бегать и болтать, например, о том, как он присвоил гонорар Ландау. Вероятно, Кора и Майя знали один из законов дезинформации, сформулированный самим Ландау: «Нет такой глупости, в которую бы не поверил интеллигентный человек». Особенно, если глупость сенсационна (см. в Главе 8, в подразделе «Высказывания Ландау»).

Для тех же читателей, кто хочет сухо и без эмоций проанализировать ситуацию, сообщаю следующее. Издательство в ГДР заключило с авторами, Ландау и Лифшицем, официальные договоры на перевод каждого тома их Курса на немецкий язык. В одном из договоров был пункт о редактировании автором текста перевода, внесении в него поправок и дополнений. Так делается довольно часто. Вне связи с этим пунктом, по договорам со всеми авторами Курса (Лифшицем на все 10 томов, Ландау на 7 томов, Питаевским на три тома и Берестецким на один том) все они или же их доверенные лицами или наследники получали (и получают) свою долю за издание перевода. Получала по этим договорам свою часть и Кора, должен получать до сих пор сын Ландау. Без таких авторских договоров легальное издание невозможно (кроме пиратских изданий, а такие тоже были).

Во время подготовки к изданию перевода автор часто вставляет в книгу какие-то исправления и дополнительные кусочки, иногда целые новые параграфы. Поэтому практика издателя — всегда сотрудничать при переводе книги с автором, если таковой жив и дееспособен. По договору издательство в ГДР выплатило Лифшицу некоторую сумму, перечислив на его счет во Внешторгбанк то, что он за вычетом налогов мог получить в виде сертификатов на «валюту» соцстран. Не слишком большую сумму, порядка его месячной зарплаты.

Естественно, обычные авторские гонорары всегда делились поровну между Ландау и Лифшицем, если они выплачивались им за иноязычные издания (что было далеко не всегда, так как в те годы СССР еще не подписал Международную конвенцию об авторском праве). Например, «Пергамон пресс» в лице его владельца Максвелла по его личном) решению выплачивал Ландау и Лифшицу гонорары за  {428}  публикацию перевода всех книг «Курса». Тогда Ландау получал их сертификатами во Внешторгбанке, а после смерти Ландау Кора продолжала получать свою половину как наследница. Такие вещи исполнялись всегда очень строго. Даже представить себе невозможно, что какое-то издательство, наше или иностранное, выдало бы одному из авторов деньги на руки «черным налом»; только при такой форме выплаты автор теоретически мог бы утаить и присвоить часть гонорара своего соавтора.

Но, может быть, Кора обвинила Лифшица с моральной, а не формальной стороны: вот, мол, мог бы выдать на лечение своего Учителя из полученного им гонорара (законного), а не выдал. Это было бы понятнее. Но такой поступок, кстати, не называется воровством, а именно это слово используется в книге Коры. Интересно, когда она писала эту книгу, Бессараб ее отредактировала и поучаствовала в клевете в послесловии, а Ландау-сын разрешил печатать, кто-то из них вспомнил, как Е.М. Лифшиц первым выложил свой немалый взнос в общественный фонд лечения Ландау? (Вопрос впустую.) А ведь Кора не отдала физикам ни рубля из долгов даже после получения ею денег по Нобелевской и Ленинской премий Ландау. Правда, ни Лифшиц, ни другие физики к ней за этим и не обращались.

Далее. Редактор «Преподавания физики...» В.А.Ильин спросил меня: «А что Вы могли бы сказать по поводу юбилейных подарков, якобы украденных Лифшицем после смерти Ландау из его квартиры? Сей “факт” постоянно муссируется “той стороной” и выглядит внешне довольно сильно».

Чтобы ответить на этот вопрос вещественно, а не декларативно — мол, не было, не верю, и всё тут — мне пришлось заняться сбором сведений о событиях тех лет. И я дал развернутый ответ редактору «ПФ» [2002, № 24]. Но уже нет особого смысла его приводить в данной книге. Только что мне стало известно о приятном событии — сын Л.Д. Ландау Игорь опубликовал в 2004 г. через Интернет свое «открытое письмо» Г.Горелику, в котором написал, в частности, что это он собственноручно передал Е.М. Лифшицу подарки (по  {429}  его словам, «все они были шуточного плана»), А Лифшиц их просил, чтобы показать врачам, лечившим Ландау (полную цитату см. далее, после подзаголовка «Заочный диалог с Игорем Ландау»). Поэтому я решил оставить в этой книге только само описание «украденных» подарков «шуточного плана». Оно приводится в Главе 6 о Школе Ландау.¹

Партпропагандист + секретный сотрудник?

В

книге Коры есть места с самохарактеристикой главной героини, которые позволяют проанализировать гипотезу о том, кто в окружении Ландау мог быть одним из осведомителей органов госбезопасности. В служебных документах их в то время именовали секретными сотрудниками (звучит неплохо — таинственно и значимо!) Но в народе называли сокращенно сексотами, и это было ругательством, пошедшим на волю из-за колючки. В 1993 г. была опубликована Справка КГБ СССР со стенограммами некоторых доносов на Ландау (см. Приложение). Конечно, имена сексотов в ней не назывались. Но интересным оказалось положить рядом эту Справку и книгу Коры, написанную в те годы, когда никто даже не мог предполагать о возможности публикации этих доносов. Если прочесть подряд отдельные места в книге Коры и сопоставить их со Справкой, то возникает удивительный «эффект сборки» (как говорил когда-то академик Н.Н. Моисеев). Не собираюсь никому навязывать предполагаемое мною решение проблемы по идентификации одного из сексотов. Возможно, для кого-то из читателей это решение появится само собой как логическая неизбежность. Постараюсь объективно изложить имеющиеся факты и свидетельства, и пусть читатель делает выводы сам. Первый из опубликованных доносов датирован 1947 годом. Согласно тексту Справки: «Ландау подавляющее время находится дома, регулярно слушает передачи заграничного  {430}  радио и, принимая у себя многочисленных посетителей, передаст их антисоветское содержание». «Намерение Ландау выехать за границу, по данным агентуры и оперативной техники, усиленно подогревается его окружением, в частности, профессором Лифшицем Е.М.».

«Один из наиболее близких лиц к Ландау по вопросу его поездки за границу в 1957 году сообщил: “...было бы неосторожным разрешить Ландау выехать за границу, поскольку нельзя быть уверенным, что он вернется. Он, безусловно, не привязан к семье, а привязанность к сыну не производит впечатления глубокой привязанности отца. Он мало с ним общается и больше думает о своих любовницах, чем о сыне”...»

Итак, уже эти короткие фрагменты из доносов и сопроводительного текста Справки документально доказывают: агенты при Ландау были, причем не один. Но, по крайней мере, один из них был «одним из наиболее близких к Ландау лиц». Именно он характеризовал внутрисемейные отношения у Ландау и высказывал опасения, что Ландау может не вернуться из-за границы к семье, к сыну. Он имел возможность наблюдать поведение Ландау дома, его постоянное слушание заграничного радио, его разговоры с посетителями и, что особенно важно, отрицательное, с точки зрения органов и сексота, влияние на Ландау профессора Лифшица Е.М. Тем самым Лифшиц автоматически исключается из узкого круга подозреваемых из числа «наиболее близких к Ландау лиц».

Конечно, можно теоретически предположить, что агентов вообще не было, что работала только прослушивающая аппаратура и что сверхсекретная Справка КГБ сообщает о якобы существовавших агентах специально, в провокационных целях. Последний вариант предположил М.И. Каганов (в личном письме ко мне, на которое он разрешил ссылаться). Возражу: в провокационных целях по отношению к кому — Отделу ЦК КПСС? Ведь Справка была подготовлена и направлена этому отделу давным-давно по его запросу, и была она под грифом «Совершенно секретно». Моей фантазии не хватает, чтобы здесь заподозрить скорее провокацию КГБ, чем наличие сексотов КГБ.  {431} 

По канонам оперативной работы, как известно, одной прослушивающей аппаратуры недостаточно. Во всяком случае, гак было в 1940—50-е гг. Ведь аппаратура не очень чувствительна, нередко ломается, о чем говорится в самой Справке. К тому же остается незакрытым еще очень большое информационное поле по пространству и времени вокруг объекта наблюдения, например в интимных контактах объекта, его разговорах шепотом, жестами, записками, во время прогулок и т.д. Серьезный контроль требует применения самого надежного и дешевого средства — людей. Поэтому давайте отвергнем благородное, но наивное предположение (М.И. Каганова) о том, что МГБ—КГБ полагалось только на аппаратуру и, значит, агентурной сети вокруг Ландау не имело (?!), а если имело, то не пользовалось (??).

Замечу еще одну любопытную деталь. В Справке нигде не упоминается жена Ландау, ее участие в разговорах — ни за Советскую власть, ни против, как будто ее вообще не существует. Между тем, из книги Коры (а теперь и из открытого письма ее сына Г.Горелику [Ландау И., 2004]) мы узнаём, что политические разговоры между Ландау и его женой велись нередко. При этом в книге Коры приводится их содержание по широкому спектру вопросов, многие из которых могли весьма интересовать МГБ—КГБ: это и политические темы, и персональные характеристики друзей и сотрудников Ландау, включая «компромат» на них. Фактически более половины книги Коры посвящены именно компромату — «аморальному образу жизни», с точки зрения советской морали. Например, сообщается о любовнице академика-атомщика Л.А. Арцимовича, с которой он отправляется на курорт [С. 33]; о сложных отношениях в любовном треугольнике из композитора Д.Д. Шостаковича, его жены Ниты и академика-ядерщика А.И. Алиханьяна; о личной жизни «Коли Л» — известного академика-химика, близкого к правительственным кругам, часто ездившего за границу, и т.д. Пусть Кора преувеличивает долю и значение своих разговоров с мужем, но мне представляется, что в этом ее противники (в данном случае имеется в виду Э.Рындина (2004]) приуменьшают, когда пишут о том,  {432}  что якобы Ландау с ней не разговаривал на серьезные темы. В общем, как я понимаю, Кора знала много из того, что всегда интересовало спецслужбы, и они не могли проморгать постоянного источника сведений такой ценности.

Теперь поставим риторический вопрос: может быть, оперативники опасались обращаться к жене Ландау, не хотели нарываться на ее возможный отказ сотрудничать, например, по идейным или нравственным соображениям? Однако, когда дело идет об одном из самых важных физиков страны, такие нюансы, как «опасались, стеснялись» звучат наивно. Другое дело, что секретным службам нужна достоверная, добросовестная информация, которую агент лучше всего предоставляет, если сам активно желает ее добыть и передать. А это уже вопрос психологии, этики, нравственного настроя. Работать из страха и работать с рвением — это разные вещи. Вспомним блестящие результаты разведработы спецслужб СССР по добыче англо-американских атомных секретов. Все самые ценные сведения были добыты через агентов, служивших совершенно добровольно. Поэтому спецслужбы НКВД-НКГБ—МГБ¹ иногда отказывались от нажима при вербовке, если вербуемый однозначно не соглашался работать на них (см. в Приложении Записку З.И. Горобец-Лифшиц).

Итак, было бы крайне желательно, чтобы жена Ландау стала идейно убежденным информатором. Разумеется, особенности воспитания, идеологические установки, свойства характера, специфика личной жизни учитываются любыми спецслужбами при выборе объекта вербовки. Познакомимся  {433}  же с идейной стороной вопроса, опираясь на текст самой Коры.

«Как-то зашла в палату Дау — Гращенков <профессор медицины, руководивший лечением Ландау после автокатастрофы> заканчивал осмотр Ландау.

— Коруша, как я тебя ждал, сколько я доставил тебе хлопот своей болезнью. А когда я тебя нашел в Харькове, я так мечтал устроить тебе счастливую жизнь. Помнишь, как ты уговаривала меня в Харькове вступить в Коммунистическую партию? По своим убеждениям я всегда был марксистом. Коруша, сейчас я решил вступить в Коммунистическую партию.

У Гращенкова глаза округлились.

— Даунька, ты сначала выздорови.

— Нет, Коруша, я окончательно решил вступить в Коммунистическую партию. Ты ведь всегда этого хотела.

— Дау, сейчас у меня одна мечта, чтобы ты стал здоров.

— Корочка, естественно, я сначала выздоровлю. Вспомнила, что в Харькове очень хотела, чтобы Дау стал

коммунистом, в те далекие молодые комсомольские годы у меня было твердое убеждение: вне партии, вне комсомола должны оставаться только мелкие людишки вроде Женьки Лифшица, чуждые нашей советской идеологии, это было в начале тридцатых годов» [Ландау-Дробанцева, 2000. С. 283].

В другом месте книги упоминается, что Кора «даже была зачислена в штат инструктором райкома партии в Казани в 1943 г.» (Об этом уже говорилось выше со слов Э.Рындиной.) И еще одна цитата: «Секретарь парткома ИФП сказал: “Кора, у тебя сейчас одна очень серьезная партийная нагрузка — береги мужа, Ландау очень нужен нашей стране”» [Там же, С. 136]. Если это партийное поручение понимать как гласный контроль, то с ним все ясно. У Коры были как сильнейшие мотивы, так и наилучшие возможности для его осуществления. Кора выполняла поручение, полностью соответствующее ее идеологической установке и огромным организационным способностям (о которых говорят свидетели, ее знавшие, например, В.Л. Гинзбург, а также весь материал ее книги). Мотивом же был главный жизненный интерес — сохранение Ландау  {434}  при себе. А ведь она вполне могла его потерять в случаях: 1) отъезда Ландау за границу и его невозвращения, 2) развода с ней. Случай первый — гипотетический, но ставший чуть более реальным во время хрущевской оттепели, когда, например, за границу выезжал сам И.В. Курчатов; с этим временем совпадает, кстати, предупреждение сексота о недопустимости выезда Ландау за рубеж. Случай второй — куда более реальный (см. выше письмо Ландау к Коре от 23 августа 1945 г. о его намерении развестись с ней).

Попробуем проанализировать теперь, как могло обстоять дело с контролем негласным. То, что Коре никогда не предлагали сотрудничества с органами, представляется мне почти невероятным. Но это можно обсудить. А вариант, что ей предложили, но она отказалась — не буду даже обсуждать, исходя из всего того, что мне известно о личности Коры из ее книги и из статей племянниц ее и Ландау. Абстрактным поклонникам презумпции невиновности, вспоминающим таковую к месту и не к месту, не собираюсь возражать. Потому что такая презумпция требуется только в уголовном процессе, но никак не в историко-публицистических исследованиях. Если же принять ее в них, то это означало бы абсурд — конец всякого творчества, так как пришлось бы запретить обсуждать любые не доказанные в суде заговоры и убийства с античных времен. Вместе с тем подчеркиваю: обсуждая версию о сотрудничестве Коры с НКВД—МГБ, я не претендую на ее документальную, юридическую доказанность.

После первой публикации статьи «Секретный сотрудник рядом с академиком Ландау» в НГ-Наука в эту газету пришло несколько писем, но мне их не показали. Через полгода поместили в виде полемики два письма. Первое названо редакцией строкой из письма: «Страна должна знать своих стукачей». Его прислал доктор технических наук из Москвы В.А. Симаков. Он поддерживает гипотезу о Коре-сексоте, но замечает: «Что касается мотивов сотрудничества с органами, наиболее убедительными выглядят личная неприязнь к коллегам мужа, стремление удержать его, а не отвлеченные идеологические соображения, которым значительное место уделено в статье  {435}  Горобца». Во втором письме профессора П.П. Федорова из Института кристаллографии (Москва) сама моя гипотеза не обсуждается, но сказано, что она «представляет собой донос, причем на основе косвенных данных <...>. Если обратиться к книге жены Ландау, то с ее страниц встает женщина не очень умная, но, безусловно, очень несчастная. Моральные (извините за выражение) принципы, которые Ландау проповедовал и которым следовал в отношениях мужчины и женщины, для любящего человека должны быть жестоким, ведущим к неврозу испытанием» [НГ-Наука, 2000,21 ноября].

Бог с ним, с определением моей статьи как доноса, хотя оно и противоречит дефиниции доноса (согласно Словарю СИ. Ожегова: «Донос — тайное сообщение представителю власти, начальнику о чьей-н. противозаконной деятельности» — в моей статье все наоборот: не тайное, не власти, не о противозаконной...) П.П. Федоров по существу предлагает отказаться от открытого публичного рассмотрения отрицательных гипотез относительно исторических персонажей. А вот обсуждать в кулуарах, наверное, можно. Так, подобная гипотеза о Коре, оказывается, уже обсуждалась в окружении Ландау в те далекие годы. Во всяком случае, Д.А. Компанеец и И.О. Лейпунский слышали разговоры на эту тему, которые велись их родителями с друзьями. Об этом они мне сообщили после прочтения моей статьи. Вскользь о том же упомянул и Л.П. Питаевский, когда З.И. Горобец подарила ему номер «НГ». А вот В.Л. Гинзбург только сказал: «Как интересно!»

Далее, фразу о Коре как о любящем человеке не стану комментировать по существу — все уже сказал о ее «любви» выше, в подразделе «Книга ненависти». Понимаю, что среди читателей книги Коры есть немало (а может быть, и большинство) таких, кто верит в ее любовь в стиле бразильской: сериала.

Теперь постараюсь ответить заочно на один аргумент против моей гипотезы, дошедший до меня из спецслужб. Он был высказан одним полковником госбезопасности человеку известному и уважаемому в Институте физпроблем (он про сил его не называть), а последний пересказал суть замечания  {436}  З.И. Горобец-Лифшиц. Оно состоит в том, что в спецслужбах якобы не практикуется вербовка супругов с заданием доносить на свои половины. Аргумент серьезный, потому что исходит от профессионала. Постараюсь ответить с логических позиций, так как никаких секретных инструкций на этот счет я, естественно, не знаю.

Возможно, в принципе полковник прав, и есть такие рекомендации и такая практика в органах. Вероятно, она объясняется не моральными причинами, а низкой эффективностью и ценностью добываемой таким путем информации, так как часто супруги пытаются скрыть «негатив». Но это, скорее всего, — в общем, для массовой практики. В качестве контраргумента упомяну два известных исторических примера. Первый пример— А.И. Солженицын: он, как не раз писалось в газетах, считал, что его первая жена Наталья Решетовская была завербована органами (по-видимому, в 1940-е годы). А ведь в то время значимость Солженицына для страны была много меньшей, чем Ландау. Второй пример — маршал артиллерии Кулик: недавно опубликован протокол МГБ (тоже от 1940-х гг.), в котором говорится о вербовке его жены [Прудникова, 2005. С. 372].

Попробуем рассуждать дальше. Ведь Кора могла быть завербована еще до брака с Ландау. Их официальный брак был оформлен только в 1946 г. с рождением сына. Напомним, что Кора в 1930-е гг. считалась первой красавицей Харькова. При этом она была идейной комсомолкой, с высшим образованием. Идеальный объект для вербовки. Приходит в голову даже мысль, что, возможно, не случайно состоялось ее знакомство в 1932 г. с молодым, но уже знаменитым физиком, вернувшимся из долгой командировки за границу, где он познакомился едва ли не со всеми ведущими физиками мира. Это — одно из разветвлений основной гипотезы.

Далее, мы знаем документально, что органы взяли в оперативную разработку Ландау и Кореца никак не позднее 1935 г. Поскольку Кора еще не была официальной женой Ландау, а он жил с ней, практически реализуя свою теорию свободной любви, то ей, наверное, не доставало ощущения прочности семейного положения. Здесь опять приходят в резонанс  {437}  мотивации двух сторон — гражданской жены и наших доблестных органов. Последние могли полагать, что дама сама станет активно добывать информацию о сомнительных контактах и разговорах своего сожителя (термин формальный), чтобы иметь больше возможностей контролировать свой семейный союз. Хотя бы для того, например, чтобы давать компромат, не допуская поездок Ландау за границу, откуда уже не вернулся ближайший его друг Георгий Гамов.

Если выдвинутая мной гипотеза справедлива, то любопытно посмотреть, как умело Кора, обсуждая в книге ту же самую тему о сексотах, «переводит стрелку» на другого человека из близкого окружения Ландау. (К сведению И.Ландау: уж она-то явно не стесняется это делать.) Приведу фрагмент из ее книги.

Ландау говорит Коре: «...мой Абрикосик <А.А. Абрикосову давно как-то говорил, что его Таня очень настаивает, чтобы Алеша завел дневник и ежедневно тщательно записывал все, что я говорю, не науку, нет, а просто все мои частные разговоры. Это он говорил мне не наедине, все подняли его на смех <... >. А потом Женя стал замечать, что Алеша завел такой дневник и фиксирует мои частные разговоры. Женя не хотел меня огорчать впустую. Заботясь обо мне, решил выяснить, зачем это понадобилось Алешиной Тане. Он очень много потратил времени, выслеживая Таню, и зафиксировал, что Таня посещает всем известное здание на площади Дзержинского» [Ландау-Дробанцева, 2000. С. 390].

Проанализируем это сообщение, основанное, якобы на ясных уликах. О ведении дневника — вероятно, так оно и было. Трактовать это явление можно как вполне доброкачественно, так и намеренно извратить («Коре вообще доверять нельзя», как писал В.Л.Гинзбург). Вторая же часть информации мне представляется наивной. В одной Москве были десятки, если не сотни тысяч сексотов МГБ—КГБ. Если бы они лично ходили на площадь Дзержинского для встреч со своими кураторами, то у «известного здания» выстроилась бы огромная очередь. Ее надо было бы распределять по дням или месяцам — кто бы стал централизованно вести такой график и  {438}  следить за его выполнением? Как мы знаем хотя бы из книг, агенты встречаются с кураторами в совершенно разных местах. Конечно, можно допустить, что фигура Ландау была столь значительной, что информация о нем немедленно докладывалась в центральный аппарат МГБ. Но, естественно, не напрямую, от простого низового агента («Тани»), который садился в метро и без всякой конспирации ехал прямо на площадь Дзержинского. Эта очевидная схема показывает, как легко замазать человека, исходя из каких-то чисто житейских, поверхностных наблюдений и совпадений. Что было на самом деле, куда ездил Е.М. Лифшиц и что он видел, он мне не рассказывал. Допускаю, что иногда Т. Абрикосова, действительно, могла выходить из метро «Дзержинская». Люди вообще нередко ездят в центр, тем более, что тогда Москва была раз в десять меньше, чем сейчас. Так что, если судить только по сведениям, опубликованным в книге Коры, то, думаю, не было у ее автора серьезных оснований бросать тень на Т.Абрикосову.

«Глупость — это такой ум»

Н

есколько заключительных слов о Коре.

Профессор М.И. Каганов в письме ко мне из США сообщает: «Все время после катастрофы, до самой смерти Дау Корой руководил дурацкий страх, что Капица уволит Ландау и прекратится поступление зарплаты. Из-за этого она выдумывала, что Дау работает, предполагает совершенствовать школьное образование, внушала Ландау мысль о вступлении в КПСС».

Действительно, в течение более шести лет тяжелой болезни Ландау продолжал получать зарплату завотделом ИФП (600 рублей) и деньги от Академии наук за звание академика (500 рублей), т.е. всего 1100 рублей в месяц — огромные деньги по сравнению со средней зарплатой в СССР в те годы (примерно 130 рублей в месяц). Коре было чего бояться!

Далее М.И. Каганов пишет: «Я долго, с 70-го года был с Корой в одной парторганизации. Она была совершенно инертна. И понятно: было это после смерти Дау, никакая показуха  {439}  была ей уже не нужна. Пенсию она получала. Нобелевскую премию имела».

В 1970-х гг. Кора написала то, что стало прообразом изданной впервые в 1999 г. «книги Коры». В машинописном виде рукопись давалась для чтения некоторому кругу лиц. Те, кто ее видел ранее (например Н.А. Шальникова, Д.А.Компанеец), говорят, что книга стала еще хуже. Свою рукопись Кора как-то показала Анне Алексеевне Капице, жене Петра Леонидовича. Та прочла и сказала: «Кора, лучше сожгите эту книгу!» Об этом Анна Алексеевна сама рассказывала Е.М. Лифшицу и моей матери.

В начале 1980-х гг. Кора тяжко заболела. Истерзанная раком, она ушла из жизни в 1984 году.

Не все рукописи не горят, но рукопись Коры оправдала эту пословицу. Ее обработали и издали родственники Коры. При жизни Ландау у него было немало завистников и врагов. Но никто из них не сделал и малой доли того, что сделали его ближайшие родственники, чтобы он как человек (а не как ученый) вошел в историю науки в столь невыгодном свете, в каком представлен в этой книге. Как говорил генерал А.И. Лебедь, «Глупость — это не отсутствие ума, это такой ум». Но как автор Кора наверняка была бы счастлива, если бы узнала, что ее книга дождалась своего читателя. Такой читатель оживился и размножился в новой России, в эпоху, породившую известный афоризм, синтезированный из трех слов, взятых из трех языков — английского, русского и блатного русского: «Пипл всё схавает!» Однако эта циничная поговорка охватывает, к счастью, не все множество русскоязычных читателей.

Предложив к прочтению изложенный в этой части материал и его трактовку, я вовсе не рассчитываю на полное согласие с ним. Я надеюсь на вдумчивость и спокойную логику своего читателя, заинтересованного в приближении к правде.

7.2. Ландау-сын

Эпизоды из биографии

С

ведений об Игоре Львовиче Ландау (И.Л.) у меня немного. Они в основном взяты из книги Коры и заметок Эллы Рындиной, носят фрагментарный характер и не претендуют на составление целостного портрета. Двоюродная сестра Игоря Элла пишет: «Когда родился Гарик в июле 1946 года, по словам Дау, Кора хотела, чтобы Гарик носил фамилию Ландау и был русским. Дау встал на дыбы: “Если Ландау — то еврей, а если хочешь записать его русским, то пусть будет Дробанцевым. Это же смешно — Ландау — и русский”. Поскольку переспорить его было невозможно, то Кора согласилась, и они сошлись на решении записать Гарика под фамилией Ландау. Прошло много лет после того разговора: и вот в одно из моих посещений больного Дау уже после катастрофы Кора была возле Дау и рассказывала мне, как обычно, что его плохо лечат, что врачи списывают все боли в ноге и в животе на мозговые явления. А потом поделилась со мной радостью: “Элла, знаете, какой Гарик у нас молодец: учительница его спросила: «Что-то странная у тебя фамилия, наверно, отец нерусский?», а Гарик ей ответил с твердостью: «И отец русский, и дед русский!»”. Кора была в восхищении от сына и от того, как он ловко ответил учительнице. Я посмотрела на нее круглыми от удивления глазами и подбежала к лежавшему на кровати Дау: “Как же так? Ведь вы же договаривались, когда Гарик родился, ведь он попал в дурацкое положение?” “Не знаю, — ответил Дау, как бы отмахиваясь от неприятного разговора, — Спроси у Коры, наверное, она так решила”. Нечего было спрашивать у Коры, все и так было ясно, я бы и сама могла догадаться: когда Гарику надо было получать паспорт (ему 16 исполнилось в июле 1962 года), Дау лежал в тяжелом состоянии в больнице  {441}  после аварии. Кора, естественно, решила вопрос, как ей того хотелось» [Рындина, 2004, № 7].

А теперь опишу следующие два события с участием И.Л., в одном из которых я пассивно участвовал сам, а во втором — наша семья в лице З.И. Горобец-Лифшиц. Начну с последнего.

Весной 1961 года мой брат Евгений заканчивал 9-й класс, так же, как и сын Ландау. В те годы было очень трудно поступить в вуз, так как по инициативе Н.С. Хрущева было установлено преимущество для производственников — ребят, успевших получить двухлетний трудовой стаж по профилю будущего вуза, их брали по отдельному конкурсу даже с тройками. В это время наша мама (З.И. Горобец) услышала, что в Институте физпроблем появилась весьма редкая лаборантская вакансия. И у нее возникла идея попросить П.Л. Капицу, чтобы он взял Женю на это место. Просьба была довольно естественная, так как З.И. давно работала в редакции ЖЭТФ, который возглавлял Капица, знавший ее лично. Но прежде она решила обсудить эту идею с Л.Д. Ландау и Е.М. Лифшицем, для чего зашла в теоротдел Ландау, находившийся по соседству с редакцией. Выслушав ее, оба ученых не только не одобрили ее плана, но и посмеялись над ним. Они считали, что надо заканчивать более сильную дневную школу и получше готовиться к вступительным экзаменам в институт (тогда Женей был намечен вуз, готовящий физиков). Тем не менее, она не оставила намерения обратиться к Капице и ждала подходящего момента. Однако через неделю Е.М. Лифшиц с иронической улыбкой сообщил З.И., что она может не беспокоиться — на единственную появившуюся вакансию лаборанта в ИФП уже зачислен сын Ландау. (Случившееся оказалось к лучшему: Евгений Горобец сам нашел себе место работы, он поступил лаборантом в кабинет физики в 10-ой школе. Но, вероятно, этот эпизод, показавший ему, как великие «физики шутят», не добавил симпатий к их науке. Женя резко изменил свой профессиональный выбор. Сейчас он профессор, доктор медицинских наук и заслуженный деятель здравоохранения России.)

Теперь о втором эпизоде, в котором я сам единственный раз наблюдал Игоря Ландау. Весной 1964 года И.Л. заканчивал  {442}  первый курс физфака МГУ, когда я уже заканчивал пятый курс. Мы не были знакомы, и наши пути пересеклись лишь однажды. В июне 1964 года я был представителем студенческого профкома в комиссии под председательством заместителя декана А.И. Костиенко, которая рассматривала дела студентов, имеющих академическую задолженность. Комиссия учитывала конкретные личные обстоятельства и давала рекомендации декану разрешить или нет студенту пересдать еще раз экзамен. Почти всегда декан поступал так, как рекомендовала комиссия. На эту комиссию вызывали только студентов, не сдавших экзамен по данному предмету два раза и больше. Двоечники толпились у дверей в кабинет замдекана, их вызывали поодиночке. Неожиданно прозвучала фамилия Ландау. Вошел Игорь, сел на стул. Начались обычные вопросы, почему он не сдал такой-то предмет, точно не помню, математику или физику, или то и другое. Как мне помнится, Игорь почти ничего не говорил, не оправдывался, как другие студенты. Он лишь едва улыбался, напоминая Джиоконду. Замдекана сообщил, что дела у Ландау очень плохи, с двойками и пересдачами он прошел предыдущую зимнюю сессию, а сейчас вот не может сдать весеннюю. По правилам мы должны представлять его к отчислению. Тем более, что такая ситуация с ним в эту сессию происходит не впервые. Оказывается, предыдущая комиссия (на которой я не был) уже отказала ему в праве пересдачи. Отказал и декан профессор B.C. Фурсов. Однако всякий раз И. Ландау отправлялся на прием к ректору МГУ академику И.Г. Петровскому, и тот, вопреки решению декана, разрешал Ландау-сыну пересдавать экзамены; — что было против правил — практически неограниченное число раз. Помню, что когда И.Л. вышел за дверь, многие, естественно, заохали, проводя сравнение между сыном и отцом, которому все сочувствовали. А Костиенко сказал, что учиться на физфаке Игорь все равно не сможет. Он вспомнил известное выражение: «На детях гениев природа отдыхает», которое я тогда услышал впервые.

Но он ошибся. Не знаю подробностей, но И.Л. закончил физфак. С третьего курса он учился на кафедре низких температур, которой заведовал А.И. Шальников, выдающийся  {443}  экспериментатор и близкий друг Л.Д. Ландау. Сразу после окончания Ландау-младшим физфака П.Л. Капица зачислил его в Институт физпроблем АН СССР на должность младшего научного сотрудника для работы физиком-экспериментатором. Впоследствии И. Ландау защитил кандидатскую, а через какой-то срок и докторскую диссертацию. В начале 1990-х годов он эмигрировал в Швейцарию, где работал как физик. Развелся, снова женился и опять развелся.

Теперь приведу несколько строк из рукописи В.Л. Гинзбурга.

«Формально я знаю, конечно, Гарика с детских лет. Но практически с ним не общался. Помню, что он однажды меня подвез на своей машине. Мне он казался вполне нормальным, интеллигентным молодым человеком. Слышал, что он хороший экспериментатор, в последние годы работал (и, вероятно, работает) в Швейцарии. Я еще слышал отрывочно, что “по сексуальной линии” он близок к Дау. Упоминаю об этом, ибо в таком случае публикация книги, быть может, это попытка как-то реабилитировать Кору, что-ли? Не понимаю, не могу себе представить, чтобы я или кто-либо из моих друзей публиковал подробности личной жизни своих родителей. Другая гипотеза — деньги. Кстати, куда делись деньги от Нобелевской премии? Кора об этом не пишет. Неужели деньги пропали? Это не в духе Коры. Гарик — единственный наследник и, если деньги он получил, то издавать отрывки из воспоминаний Коры и саму книгу из финансовых соображений ему нет нужды. Все это “ландауведам” нужно будет выяснить» [Гинзбург, 1999].

Некоторые характерологические подробности о Ландау-младшем мне сообщил Дмитрий Компанеец, который был с ним близко знаком. В начале 1970-х гг. Дима, выпускник МИФИ, был аспирантом в Институте физпроблем, как раз когда там работал Ландау-сын. Они были ровесниками, часто встречались в институте и даже в командировках, на научных конференциях. Ландау-сын работал в лаборатории низких температур у члена-корреспондента АН СССР Ю.В. Шарвина. Работал, по словам Димы, с интересом, целеустремленно. Один эпизод особенно запомнился Диме. В день защиты И.Л.  {444}  кандидатской диссертации, сразу же после окончания защиты он спустился вниз в лабораторию, чтобы продолжать эксперимент. Никаких банкетов, даже стола для самых близких товарищей! По мнению Димы, этот эпизод характеризовал увлеченность И.Л. работой, а не его скаредность. Как раз наоборот, Дима рассказывает, что И.Л. не был жадным. Не был он и заносчивым по причине своей фамилии, был в меру общителен, жизнерадостен, вполне неглуп. Появление книги Коры, которую издал Игорь Ландау, было шоком для Дмитрия Компанейца. Он говорил мне, что не знает, как это объяснить. Версию, что И.Л. заработает на этом издании, Дима отвергает: оплата труда в Швейцарии многократно превосходит то, что достанется И.Л. от книги. Какие мотивы остаются? Может быть, это своеобразный «прикол» (эпатажная шутка), как выразился Дима, использовав современный слэнг?

Предполагаю, что мне понятны причины публикации И.Л. Ландау записок своей матери. Их две. Первая из причин очень простая: он сделал это в память о матери, которую любил. Сделал, когда представилась возможность. Литературной обработкой книги сам не занимался, отдав все это на откуп своей тете Бессараб. Какие-то особые места из книги все же вырезал, об этом говорится в сноске. Вторая причина сложнее: почему И.Л. Ландау оставил столь открыто эротические сцены с участием своей матери, отца и его любовниц? Почему оставил грязную ругань с прямыми оскорблениями людей, бывших многие годы друзьями его отца — Е.М. Лифшица и его спутницы жизни З.И.Горобец-Лифшиц? Ведь это опускало весь уровень книги слишком уж низко.

Мне кажется, что эротические эпизоды и комментарии Коры были сохранены им из солидарности с матерью. Это выражало его антипатию и осуждение поведения отца в качестве супруга его матери. Конечно, И.Л. Ландау всегда отдавал себе отчет в величии ученого Л.Д. Ландау и во многих полезных следствиях из этого факта. Но физиком-теоретиком он не был, под научной магией отца не находился (как боготворившие его ученики). А стиль и выходки в супружеской жизни отца воспринимал, по-видимому, так же, как  {445}  и любой средне-нормальный человек, т.е. с отвращением. Хотел, чтобы при чтении воспоминаний матери читатели тоже встали на ее сторону, чтобы они поняли: гений — отдельно, муж — отдельно, первое не оправдывает выходок второго. Возможно, считал, что публикация книги матери никак не повредит высшей репутации Ландау-ученого. А то, что пострадает репутация Ландау-человека и семьянина — ну что ж, последний это заслужил. Хотя, быть может, небольшая часть постсоветского общества и осудит сына за публикацию данной книги, позорящей его отца как мужа матери. Но с этим не надо считаться, на рынке важна покупательская масса, а не умники-одиночки, если они, конечно, не миллионеры, а нищие. Почему лишь небольшая часть? Да потому, что почти никто — разве что В.Л. Гинзбург, да несколько историков — не заметит, что авторские права принадлежат именно сыну Ландау и, следовательно, он несет ответственность за книгу в целом. Книгу написала мать, она хотела, чтобы книга была такой. Все! По большому счету осуждение общественности («совков») ему безразлично. А «пиар» должен сработать. И.Л. Ландау рассудил трезво и во многом не ошибся.

Недавно мне сообщили, что Ландау-младший продал кинокомпании (в лице режиссера И. Хржановского) право на создание игрового фильма о Ландау-старшем по мотивам книжки жены Ландау. Так что в «ландауведении» будет создано еще немало ярких страниц в духе «фэнтези».

Заочный диалог с Ландау-младшим

В

августе 2003 г. мне принесли распечатку из Интернета «открытого письма И.Л. Ландау некоему Г.Горелику». В письме много новой информации. Я не стал переделывать того, что уже было написано (см. выше), но решил добавить в этот подраздел выдержки из указанного «открытого письма» и свои комментарии к ним в форме заочного диалога.

Письмо И.Л. представляет собой ответ историку Г.Е. Горелику на его статью в газете «Московские новости» под названием  {446}  «Подлинный Ландау» <http://ggorelik.narod.ru/>. Сама статья Горелика мне была известна, но не вызвала у меня интереса, и я на нее нигде не ссылаюсь. Несмотря на «вызывающий», по словам И.Л, заголовок, эта статья Г. Горелика — повторение пройденного, в ней нет новых фактов, документов или выводов. По мысли ее автора, основная идея этой статьи состоит в том, что Кора Ландау не понимала сложной личности своего мужа, не знала его мировоззрения. Ответная же записка И.Л. содержит немало нового и существенного для уточнения образа его отца.

О политической идеологии Ландау.

И.Л.: «Конечно же, моя мать прекрасно знала о политических взглядах и настроениях отца <...>. Это правда, что мой отец всю свою жизнь был исключительно просоветским человеком. Он свято верил в социалистические идеалы. Он вообще был идеалистом. Например, до очень зрелого возраста он думал, что плохих людей на свете не бывает, просто потому что плохо быть плохим и все должны это понимать. <...> в социалистических идеалах, приверженцем которых он был, как и в идее советского государства, нет ничего плохого. <.. .> В такое хорошее государство верил мой отец и именно об этом написала моя мать в своей книге. Кстати, мой отец никогда не отождествлял государство, в котором мы жили, с социалистическим <...>. То, что политические взгляды моего отца “коренным образом” изменились в 1937 г., придумал, по-видимому, сам Г.Горелик. И до, и после отец был в восторге от идеи социализма, а отрицательное отношение к Сталину у него сформировалось значительно раньше».

Б.Г.: Быть «исключительно просоветским» и вести такие разговоры, какие приведены в Справке КГБ, это — явное противоречие. Но по существу я понимаю, на чем настаивает И.Л.: отец был социалистом-утопистом. Мне тоже так кажется. Вместе с тем, если бы у Ландау появилась возможность уехать из СССР в капиталистическую страну, то после 1935—37 гг. он, несомненно, уехал бы.

О диаде Ландау—Лифшиц.

И.Л.: «...роль Е.М. Лифшица в написании текста “Курса  {447}  теоретической физики” никогда не вызывала сомнений. Да, он писал текст и переписывал его, если получалось неудачно. <...> Была ли его роль сколько-нибудь определяющей? В этом я позволю себе усомниться».

Б.Г.: Далее И.Л. поясняет свои слова на единственном примере первого тома Курса, “Механики”. Я их здесь опускаю для краткости. В общем, примерно то же об этой книге писал профессор Ю.Н. Ранюк, это уже обсуждалось в Главе 2. Но «Механика» — всего один, самый тонкий из томов Курса. И.Л. ни единым словом не касается трех толстых и сложнейших томов 4, 9 и 10, написанных уже без всякого участия Ландау. Да, при его участии эти книги были бы наверняка еще лучше. Но независимая мировая научная печать, а также такие советские эксперты, как В.Л. Гинзбург и Я.Б. Зельдович (мог бы перечислить и других) оценила их тоже очень высоко. Учитывая, что И.Л. не теоретик, а экспериментатор, думаю, что его мнение здесь — более личностное, нежели профессиональное.

И.Л.: «Я хочу подчеркнуть, что Евгений Михайлович обладал очень обширными, поистине энциклопедическими знаниями в области теоретической физики, но ему не хватало то ли какой-то творческой жилки, то ли интереса к науке, но отец никогда не высказывал никакого восторга Е.М. Лифшицем как Физиком Теоретиком <...>, и если бы мой отец не попал в эту ужасную катастрофу, Евгений Михайлович так никогда бы и не стал ни членом-корреспондентом Академии наук, ни академиком».

Б.Г.: К сожалению, думаю, что примерно так сам Ландау и полагал. Между тем, изучив массу материалов на эту тему, могу утверждать, что мировое научное мнение о Лифшице как ученом — совсем другое. Я уж не говорю о таких светилах, как Я.Б. Зельдович и В.Л. Гинзбург: они — друзья Лифшица. Но обратимся хотя бы к телеграмме гениального советского физика-теоретика Н.Н. Боголюбова (см. его неформальную телеграмму выше, в конце подраздела о Е.М. Лифшице). Мнение Н.Н. о Лифшице-ученом — это очень веский аргумент в оценке последнего. Да, я согласен с И.Л., что при действующем Ландау Е.М. Лифшиц вряд ли был бы избран в АН СССР — Ландау не пустил бы его. Невыгодно. Мягко говоря,  {448}  он вообще не поддерживал идей о выдвижениях кого-либо из своего близкого окружения. Такой вот альтруист. Об этом есть высказывания М.И. Каганова и Л.П. Питаевского (см. в Главе 8). Единственное исключение Ландау сделал в отношении А.Б. Мигдала (чьей фундаментальной идеей о роли фоно-нов ранее воспользовался в своей теории сверхтекучести). Да и то решил поддержать его не спонтанно, а по просьбе смертельно больного И.Я. Померанчука. Эту характерную, эгоцентрическую черту Ландау я попытался проанализировать подробнее в Главе 8. Здесь не буду повторяться. Скажу только, что данная ситуация гораздо более характеризует самого Л.Д. Ландау как человека, чем Е.М. Лифшица как ученого.

И.Л.: «По единогласному заключению врачей, состояние моего отца было безнадежным. Я был, по-видимому, единственный, кому этого не сказали. Мне сообщили только, что у отца перелом ноги, и через несколько дней он будет дома. После случившегося у матери был тяжелый сердечный приступ, и ее на скорой помощи увезли в больницу. Лифшиц, который жил в соседней квартире, все это, конечно, знал. В тот же вечер он пришел к нам домой и попросил у меня разрешения взять подарки, подаренные отцу на его пятидесятилетие, якобы для того, чтобы показать врачам в больнице. У меня, поскольку я думал, что у отца только легкая травма, эта просьба не вызвала никакого подозрения, и он их получил. Все, за исключением нескольких картин, висевших на стенах».

Б.Г.: Слава богу, наконец-то очевидец пишет о том, что Лифшиц получил подарки из его рук, а не украл их, как написано в книге Коры. Теперь-то я согласен с И.Л.: не надо было Евгению Михайловичу брать эти подарки. Он хотел показать образные картинки врачам, лечившим Ландау, чтобы они лучше представили себе его личность, и не мог предвидеть темного будущего.

И.Л.: Интересно, может ли представить Г.Горелик демонстрацию подарков (все они были шуточного плана) врачам у постели умирающего? — Я не могу.

Б.Г.: Сначала риторическое замечание: раз И.Л. не может, то зачем пишет о том, чего не может представить? Дальше у И.Л. одни факты вступают в противоречие с другими. Перелом  {449}  ноги это, как он пишет — легкая травма? А у матери под этим впечатлением — тяжелый сердечный приступ и ее увозят в больницу. Следующее противоречие: И.Л. выкручивается, он якобы не знал о состоянии отца, ему сказали, что у отца перелом ноги и через несколько дней он будет дома. Но вот сестра Ландау-сына, Элла Рындина сообщает: «Мама <сестра Ландау Софья приехавшая из Ленинграда на третий день после автокатастрофы> договорилась с Федоровым <врач>, чтобы Гарик смог придти в больницу навестить отца, и позвонила Гарику, что ждет его. К ее удивлению, Гарик сказал в ответ, что придет только тогда, когда отец начнет разговаривать <значит, все знал И.Л.>. В это время Дау метался между жизнью и смертью, и в то, что он выживет и будет разговаривать — не верилось даже в самых смелых прогнозах» [2004, № 7].

Ландау-сын жмет на эмоции: «демонстрация подарков у постели умирающего»... И не желает себе представить, что Е.М. показывал эти картинки, провожая в аэропорт профессора З. Кунца, прилетавшего из Праги, проведшего консультацию, которая спасла жизнь Ландау-отцу (пока Ландау-жена и сын сидели дома). Кунца, который расспрашивал Е.М. о великом Ландау-физике, его жизни, месте в советском обществе.... То же самое было с профессором Пенфилдом, прилетавшим из Канады. (Говорят, они оба даже не взяли денег за консультации.) Такой же естественный интерес к личности своего необычного пациента проявляли и советские медики. Лифшиц им много рассказывал о Ландау. Это была форма уважительного отношения к людям, благодаря героическим усилиям которых Ландау остался жив (и потому стал, кстати, нобелевским лауреатом). А вот Ландау-сын их даже не поблагодарил. На самом деле, мало кому более чем Лифшицу и этим медикам Ландау-сын обязан тем, что в конечном счете он стал наследником нобелевского лауреата со всеми вытекающими отсюда крайне благополучными для него последствиями.

Далее. Мать И.Л. увезли на скорой? Да, но в какой день после автокатастрофы это было? Прошло около десяти дней. Увезли не внезапно, иначе доктор Беляева не рассказывала бы о нескольких обращениях к ней Коры. Теперь насчет «скорой». Не знаю, как в Швейцарии, но у нас в стране используют  {450}  одинаковые автомобили для скорой помощи и для обычных плановых перевозок больных. Только у «скорой» с 1970-х годов стоят цифры 03, а в 1962 г. не было и этого отличия. Так что машина, перевозившая Кору, скорее всего, была просто прислана из Академической больницы для транспортировки, как это и полагается делать, особенно, если просит жена академика. Слова же о «скорой» использованы, очевидно, чтобы усилить эффект экстренности. Я могу понять И.Л.: ему надо оправдать свое и мамино непосещение умирающего отца в течение полутора месяцев, зафиксированное очевидцами.

Наконец, И.Л. пишет, что в статье Г. Горелика — сплошная ложь, а в книге его матери — правда. И опять И.Л. можно понять: он защищает мать. Г. Горелик, конечно, не был очевидцем жизни Ландау и его семьи. Но вот авторитетные свидетели многих событий, академики В.Л. Гинзбург и Е.Л. Фейнберг в печати заявили, что книга Ландау-Дробанцевой «наполнена ложью». Почему-то опять верится больше им, а не сыну.

Когда данная книга проходила последнюю стадию редактирования, мне принесли еще одну распечатку из Интернета [Ландау И., 2005]. В ней Ландау-младший отвечает с запозданием на пять лет на две мои статьи в НГ-Наука (Горобец, 2000]. В его словах, как и в книге Коры, опять содержится клевета в адрес Е.М. Лифшица, его И.Л. снова обвиняет в воровстве подарков (!). Причем тут же (на другой странице) он цитирует свой предыдущий ответ Г. Горелику, в котором объясняет, что подарки он сам передал Е.М. в руки (цитата приведена мной чуть выше). Тем самым в одной и той же статье утверждаются две прямо противоположные версии! Даже возникает желание как-то помочь И.Л. выпутаться из этого противоречия. Может быть, под воровством подарков теперь он подразумевает то, что Лифшиц их не вернул в семью Ландау? Но это называется иначе. К тому же надо знать обстоятельства передачи подарков — с обязательством возврата или нет. Если Е.М. обещал вернуть, то вернул бы точно. Он был человеком слова всегда и со всеми. Между тем, я слышал от Е.М., что Кора ему сама сказала, что он может их не возвращать, они, мол, ей не нужны.  {451} 

Еще одна странность. Лет десять тому назад демонстрировался длинный и нудный телефильм о Ландау. В нем участвуют Ландау-младший и моя мама. Они в кадре — рядом. И мирно демонстрируют подарки, «украденные» Лифшицем. Как это понять?

Пишет И.Л. и о том, что «Горобец не стесняется и прямой лжи», «письмо придумал сам Горобец» (это о письме Ландау жене от 23.08.45), «Мог ли быть таким агентом сам Борис Горобец?», «А может быть, таким информатором был сам Евгений Михайлович? <...> Воровство подарков ясно показывает, что никаких особых проблем с моралью у него не было...»

Никакой личной обиды на И.Л. у меня не возникает (вспоминаю бессмертный афоризм генерала Лебедя: «Глупость это не отсутствие ума....», см. выше). Но по поводу моей «прямой лжи» должен дать пояснение, чтобы эта «ложь» не искажала в дальнейшем исторических фактов и лиц. Почти все описанные мной события имеют свои документальные подтверждения: указаны источники с литературными ссылками, приведены строгие цитаты. У И.Л. же все — голословно. Например, 4-й том «Релятивистской квантовой теории» планировался еще со времен Ландау, тогда как И.Л. это отрицает. Пусть посмотрит хотя бы Предисловие к «Механике», подписанное его отцом в 1957 г., в котором перечислены тома, предполагаемые к написанию. Далее, творческое бессилие Ландау в период после катастрофы — также прискорбный факт, который опять отрицается И.Л., хотя подтверждается многими физиками и врачами в опубликованных воспоминаниях, а также полным отсутствием новых научных публикаций Ландау за шесть лет.

Однако, помимо ссылок на легко проверяемые события, в моих предыдущих статьях, как и в данной книге, есть также предположительные выводы, т.е. гипотезы. Причем предположительность их всюду подчеркивается и за факты они не выдаются. Рассматривать более или менее обоснованные гипотезы — право каждого аналитика.

Относительно того, была ли Кора сексотом НКВД-МГБ — я всюду пишу, что это гипотеза. Приводятся соображения в ее пользу. Имею ли я моральное право обсуждать гипотезу такого  {452}  сорта в отношении жены Ландау? До 1999 г. я не собирался когда-либо касаться этой темы — слишком велик был пиетет перед памятью о Ландау, перед его культом и даже обожествлением в атмосфере нашей семьи. Так оно и было бы, если бы не книга Коры, вылившая потоки грязи и прямых оскорблений на Е.М. Лифшица и мою мать. После этого возникла моя прямая обязанность выступить в их защиту. Тем не менее я придерживаюсь принципа не отвечать на ругательства и клевету руганью и встречной клеветой. Любой, кто сравнит мои тексты и тексты жены и сына Ландау, легко убедится, в каких из них содержится грязная ругань, а в каких ее нет совсем. Но предположения есть разные, в том числе и негативного характера. Авторитет великого Ландау не мешает мне больше рассматривать любые гипотезы относительно членов его семьи, если они подкрепляются стечением веских факторов и обстоятельств.

Относительно предположения И.Л. о фальсификации мною или же моей матерью письма Ландау своей жене от августа 1945 г. (см. выше) — советую ему обратиться к своей тете М.Бессараб, которая сделала копию этого письма для Лифшица в 1971 г. и у которой, возможно, сохранился оригинал. Впрочем, ожидаю, что М. Бессараб опровергнет это мое объяснение после прочтения данной книги.

Теперь о гипотезе И.Л. насчет того, что я сам и Е.М. Лифшиц могли быть агентами КГБ. На это ответ самый легкий. Теоретически агентами могли быть все граждане СССР старше, наверное, лет 16-ти. Если это обсуждать в отношении кого-либо, то нужно выдвигать какие-то особые обстоятельства, утечки информации, пересечения цепочек сообщений и фактов, совпадения подозрительных эпизодов и т.д., а не просто взять да и высказать что-то в отместку по типу «Сам верблюд!». Тогда это даже не гипотеза, а просто спонтанный выкрик обиженного.

По существу же подобная реплика в отношении Е.М. абсурдна и но формальным причинам. Пусть И.Л. посмотрит Справку КГБ со стенограммами доносов. В них Лифшиц упоминается не меньше десятка раз, причем все время в антисоветском контексте. Предвижу, что может сказать проницательный читатель: агентов было несколько, доносили, выставляя  {453}  друг друга в черном цвете. В принципе и это возможно. Но важно вот что. Это — очень серьезная Справка КГБ, выданная по запросу в ЦК КПСС. Ее задача — не вывалить кучу разрозненных доносов, а дать резюме как результат анализа всех имеющихся сведений о фигуранте. Это нужно для принятия серьезного государственного решения — можно ли выпустить за границу Ландау, лучшего физика страны, носителя ядерных секретов. Если бы Лифшиц был тем, кем его гипотетически представил нам в своей статье Ландау-младший (т.е. сексотом), то он никогда не был бы представлен в столь негативном виде в аналитическом отчете, направленном в вышестоящую организацию. И не только он, но и любой ценный агент. Поэтому на основании Справки-резюме мы можем полностью исключить из подозрения всех лиц, упомянутых там в негативном смысле, в том числе Гинзбурга и Меймана. И обратно: фамилии реальных агентов в Справке не упоминаются ни разу.

7.3. ...и примкнувшая к ним М.Бессараб

П

лемянница Коры Майя Яковлевна Бессараб написала две широко известные книжки о Ландау. Многим книжки нравятся. На мой личный вкус обе эти книжки стоят на голову выше книги Коры. Другой вопрос — существенная роль М.Я. в обработке рукописи Коры и в довольно-таки грязном Послесловии к ней, которое она подписала. Если бы не последнее, то, как мне кажется, можно было бы оценить роль М.Я. Бессараб в «ландауведении» как интегрально положительную. Даже несмотря на ряд серьезных минусов в ее первой книжке (см. далее письмо академиков и профессоров).

Майю Яковлевну я видел несколько раз у нас дома в микрорайоне Зюзино в начале 1970-х гг., когда она приезжала для встречи с Е.М. Лифшицем и Зинаидой Ивановной. Она была тогда, несомненно, привлекательной дородной дамой сорока лет с небольшим. Подолгу беседовала с Е.М. и З.И., пила чай, обсуждала первую версию своей не слишком удачной, по мнению Е.М.,  {454}  книжки. Той книги, которая, повторюсь, на мой взгляд, была не такой уж плохой, как об этом сказано в письме академиков.

Обосную это свое мнение. Книга Бессараб была первой книгой о Ландау. А в советском обществе образца 1960—70-х гг. к его громкому имени, усиленному резонансом от автокатастрофы, был живой интерес. И Майе удалось написать и издать живую и привлекательную книгу о Ландау. Нужно учитывать и еще два момента. (1) В широких слоях народа бытовало большое уважение к науке, и в первую очередь к физике, сделавшей СССР могущественной ракетно-ядерной державой. (2) В советском государстве было бы немыслимо издать скандальную, насыщенную грязно-эротическими подробностями книгу типа писаний Коры. Письмо академиков с порицанием книги Бессараб, приводимое в конце данного подраздела, это — взгляд с ближней дистанции, взгляд людей, знавших, «как было дело». Да, действительно, в книге мало внимания уделено самой науке, достижениям в физике и воспитанию физиков. Да, наверное, в ней «извращена <...> большая часть фактических сведений». Но последнее заметно только людям из ближнего круга. При всем при том грязи в этой книге нет, во всяком случае в 1-м ее издании. Мне неоднократно приходилось слышать хорошие отзывы о книге Бессараб от разных «простых» людей, в большинстве своем от физиков моего поколения.

Скажу даже больше. Е.М. Лифшиц особенно ценил книгу A.M. Ливановой о Ландау. А мне вот она мало нравится. И я не слышал ярких откликов о ней. Эта книга получилась, на мой взгляд, скучной. Она совершенно не передает ни искрометного, парадоксального образа Ландау-человека (например, его огромного числа бесподобных высказываний — см. ниже, в Гл.8), ни судьбы этого шекспировского героя современности, его жизненного серпантина, на котором было столько резких поворотов и страшных пропастей.

Одним словом, я выше ставлю две книги М.Бессараб. Причем это не только вопрос вкуса. Есть и более объективный элемент наблюдения. При написании своей книги мне почти совсем не пришлось обращаться к книге A.M. Ливановой. В то же время я постоянно пользовался обеими книгами М.Я.Бессараб о Ландау, очень часто их цитируя.  {455} 

Вот и сейчас они передо мной. На одной из них дарственная надпись: «Зинаиде Ивановне, которую очень любил Дау. Это первая попытка, которая, надеюсь, будет улучшена. С уважением, Майя. 27.02.71». Это стиль Майи Яковлевны. В гостях у Пятигорского она, с его слов, тоже пила чай, получала нужную информацию для подготовки 4-го издания книги о Ландау, и тоже подарила ему привезенный экземпляр книги 3-го издания с теплой надписью. А в вышедшем следующем издании назвала Пятигорского негодяем и предателем, автором доноса, по которому якобы был арестован Ландау. Однако, к счастью, Пятигорский был еще жив. Однорукий беспризорник собрал последние силы и «врезал» Майе. И последовало крайне маловероятное событие, которое М.Я. — как человек разумный — заранее считала невозможным. Пятигорский, как мы уже писали, подал в суд, и КГБ раскрыл дело Ландау. Из него стало видно, что причинами ареста Ландау и обвинительного заключения явились совершенно другие источники. М.Я. по суду заставили извиняться в печати (см. Главу 2).

Между тем, в отличие от «автоматической» клеветы со стороны Коры, Майя Яковлевна грешит против истины без всяких конфабуляций. Ее причины, очевидно, хорошо обдуманы, взвешены и носят чисто материалистический характер. Раз некогда порвал с ней сотрудничество Е.М. Лифшиц (о причинах чуть ниже) — значит, можно вылить грязь на его памятник Чем скандальнее книга — тем выше тираж. Тем более, что Лифшиц, в отличие от Пятигорского, уже не подаст в суд, не напишет плохо о книге Коры в Министерство... (см. ниже).

Да и писать в министерство в России нет смысла. Нет уже административно-идеологического органа в виде Госкомитета по печати СССР. Значит, можно жать на свою литераторскую педаль, нагнетая попсовые всхлипы и восторги. Так, например, описываемая Майей Бессараб в Послесловии к книге Коры встреча последней, якобы сидевшей в засаде у гаража, с Е.М. выглядит просто глупо. Такая встреча в темноте, на задворках— плод больного воображения Коры (если она что-либо подобное и рассказывала). Майя это понимает, но ей фантазия тети нравится, и она в деталях расцвечивает эту выдумку.  {456}  Описание столь зримо художественное, что читатель уже забывает о том, что Майя-то уж во всяком случае, не могла быть очевидцем в данной ситуации. Но это неважно — лишь бы было поскандальнее — отомщу, мол, Лифшицу за разрыв и за письмо академиков, а заодно еще и улучшу продаваемость книжки Коры.

В заключение расскажу о причине окончательного разрыва Е.М. Лифшица с М.Я. Бессараб. Без догадок, на документальной основе.

Хотя Е.М. всегда скептически высказывался о личности Майи и ее литераторском даре, но он считал, что, начав работать в плотном контакте с ней, он сможет повлиять на качественное улучшение книги о Ландау при новом издании. Тем более, что Майя проявляла полную готовность к сотрудничеству, часто приезжала, много слушала и записывала рассказы Е.М. и З.И. о конкретных событиях жизни Ландау, а также критику по старому ее тексту. И вот как-то Е.М. сообщил Майе, что в архиве Института физпроблем им обнаружены «письма трудящихся» к Ландау и его машинописные, надиктованные секретарю ответы. Он сообщил, что будет готовить эти письма к отдельной публикации (впоследствии он действительно осуществил это намерение — см., например, в книге [Воспоминания..., 1988]). Майя попросила Е.М. дать их ей посмотреть, так как это поможет ей в подготовке перерабатываемой книги. Е.М. согласился, но четко оговорил, что, до того как выйдет первая их публикация, подготовленная им самим, этот материал не следует публиковать без его ведома и согласия. Но вскоре М.Я. Бессараб подготовила и опубликовала первой, не уведомив Е.М., указанную переписку Ландау. Когда Е.М. это стало известно, он навсегда порвал отношения с Бессараб.

Прошло несколько десятилетий, в течение которых я не встречал М.Я. Бессараб. Кажется, это было в 2003 г., я увидел ее в телепередаче о Ландау. И не узнал. На следующий день на работе наш заведующий кафедрой поделился со мной: «Вы не знаете, что случилось с Майей Бессараб, не больна ли она? Вы обратили внимание, как она выглядит, какая обстановка у нее в квартире?» Я ответил что-то невнятное, что, мол, все мы стареем.... «Нет, я не это имею в виду, — сказал Б.Д., — Понятно,  {457}  что она не может оставаться такой же красивой женщиной, как прежде. Но раньше, когда она выступала по телевидению, то была подтянутой, опрятной. Вы обратили внимание на беспорядок в ее комнате, на то, как странно она одета?» «Да мне это безразлично, — ответил я, — а Вы, что, были ее поклонником, раз придаете такое значение?» «Вы знаете, ее старая книга о Ландау была интересной, — сказал завкафедрой. — Жаль, что она опустилась до такого уровня в послесловии к книге Коры. А еще этот внешний вид... Вот я и подумал, здорова ли она?»

Письмо в Комитет по печати при Совете министров СССР (копия с черновика) и ответное письмо из Росглавиздата. Текст первого письма написан Е.М. Лифшицем (из архива Е.М. Лифшица).

Председателю Комитета по печати при СМ СССР

Тов. Б.И. Стукалину

Глубокоуважаемый Борис Иванович!

Мы хотели бы обратить Ваше внимание на недавно выпущенную Издательством «Московский рабочий» книгу М.Я. Бессараб «Страницы жизни Ландау». По нашему убеждению эта книга неудовлетворительна как по своему содержанию, так и по форме.

Вся книга написана в стиле дешевой сенсационности, недостойной памяти выдающегося ученого и создающей извращенное представление о личности этого действительно необыкновенного человека. Те, кто в течение длительного времени были хорошо знакомы с Ландау, знают, что в книге Бессараб так или иначе извращена также и большая часть фактических сведений.

Естественно, что биография ученого неотделима от его научной деятельности. Сколько-нибудь серьезная биография Ландау должна давать хотя бы представление о характере и содержании его научных достижений, своеобразии и во многом уникальности его научной индивидуальности. Беспомощность автора в этом отношении очевидна из содержания ее книги.

Наконец, Ландау был не только выдающимся ученым, но и  {458}  учителем по призванию. Характер и стиль его педагогической деятельности, его взаимоотношений с молодежью — благодарная тема для вдумчивого биографа. Но и здесь книга Бессараб не поднимается выше уровня собрания анекдотов.

Нам представляется, что, вместо переиздания книги М.Бессараб, о Ландау должна быть написана другая книга, писателем, который мог бы с большим пониманием отнестись к взятой на себя задаче воссоздания научного и человеческого облика выдающегося ученого.

М.А. Стырикович, А.И. Шальников, И.М. Лифшиц,

И.М. Халатников, В.Л. Гинзбург, Г.Н. Флеров, Л.Ф. Верещагин,

Е.М. Лифшиц

Это письмо из союзного Комитета по печати переслали в республиканский Комитет, а оттуда — в Росглавиздат, откуда и пришел ответ по существу.

Комитет по печати Институт физических проблем АН СССР

при Совете Министров РСФСР имени С.И.Вавилова

«28»   I     1972 г. академикам тов. М.А. Стыриковичу,

№ 05-516/п И.М. Лифшицу, В.Л. Гинзбургу,

Москва, Г-69, ул. Качалова, 12 Г.Н. Флерову, Л.Ф. Верещагину,

член-корреспондентам АН СССР

тов. А.И. Шальникову, Е.М. Лифшицу,

профессору тов. И.М. Халатникову

Уважаемые товарищи!

Ваше письмо рассмотрено в Комитете по печати при Совете Министров РСФСР. Книга М.Я. Бесараб «Страницы жизни Ландау» имеет некоторые недостатки, которые, к сожалению, устранить уже невозможно. На них обращено внимание издательства «Московский рабочий», выпустившего указанную книгу.

Переиздание ее планами издательств на ближайшие годы не предусмотрено.

Начальник Росглавиздата А.Грибков

Глава 8. Характерологическая

Когда речь идет о такой феноменальной личности, как Ландау, даже будучи близким другом в течение большей половины его жизни, очень трудно дать сколько-нибудь полную характеристику его как человека.

Академик М.А. Стырикович¹

8.1. Введем три базисных характерологических вектора...

И

мея в виду приведенный эпиграф, я не претендую на полный и всесторонний анализ необычной личности Л.Д. Ландау, его поведения и поступков в различной обстановке. И все же попытка более или менее детального представления характерологии Ландау неизбежна для биографической книги о нем. Очевидно, что при этом немал как риск ошибок, так и ожесточенных столкновений различных точек зрения. Тем не менее, я решил взять на себя этот риск и ответственность, рассчитывая на заинтересованного и по возможности доброжелательного читателя. Возможно, идя путем последовательных приближений, мы в конце концов совместными усилиями создадим характерологический портрет главного героя советских физиков XX века.

Начну с того, что введу систему трех условных, независимых, «характерологических» векторов (в математике их называют базисными). Для характерологии личности они будут играть роль качественных доминант (как говорят психологи), в которых генетически запрограммированы главные психофизиологические свойства данного организма. Многие поступки героя удастся, как мне кажется, объяснить, рассматривая хотя бы один из этих базисных векторов при том, что два  {460}  других наблюдаются в них не столь отчетливо. Другие качества, признаки или поступки героя можно понять, суммируя базисные векторы в различных пропорциях. Разумеется, вводимые ниже векторы не являются количественно определенными по величине и направлению, в каждом из них сосредоточена некоторая мера случайности (в теории вероятностей их назвали бы случайными векторами). Поэтому характерологический вектор может колебаться или, иначе говоря, стихийно «сканировать» в некотором секторе значений. Эти значения на словах могут описываться синонимами с различными оттенками смысла.

Предпринимая подобную попытку, я в некотором смысле подражаю самому Ландау, стремившемуся все классифицировать, «раскладывая по полочкам» даже сложные качественные понятия. Такое подражание может кому-то показаться нескромным, неудачным и недостоверным. Между тем, как мне кажется, такой авторский прием уместен в данной книге. Другой вопрос, насколько удачно он сработает. Итак, введем следующие базисные векторы-доминанты.

1. Правдоискательство—искренность, что означает неудержимое стремление к обнажению истин в науке, обществе, собственных поступках; непритворность, отсутствие фальши, глубокая научная интуиция » условный вектор истинности-искренности И.

2. Рациональность—систематичность, что означает обязательность и рационализм, стремление к порядку, к систематизации самых различных явлений в науке и обществе, просчет в уме формул и вариантов, прогноз конечного результата «с точностью до коэффициентов»¹ в огромном диапазоне профессионального знания » условный вектор рационализма Р;

3. Эгоцентризм: сильнейшее осознание собственной исключительности (при том что бытовой эгоизм у Ландау находился, по-видимому, на средне-нормальном уровне) » условный вектор эго Э.

Конечно, можно рассматривать и большее число векторов,  {461}  но тогда они не будут независимы друг от друга (в первом, «линейном» приближении). Например, «показушность», эпатажное поведение, особенно характерное для Ландау в молодости (когда он напоминал Маяковского), это в основном результат сложения вектора искренности и вектора эгоцентризма. Их сумму И+Э можно примерно выразить словами: «сейчас я им покажу, кто есть я и кто есть они!» Для описания данного синдрома (в смысле сочетания поведенческих признаков) можно даже использовать излюбленный термин самого Ландау — эксгибиционизм — не в эротическом, а скорее во фрейдистском смысле.

Еще одна предварительная оговорка. В научном смысле правильнее было бы, пытаясь решать психологические задачи при анализе личности, использовать терминологию из соответствующей области знаний, т.е. из психологии и физиологии. Но профессионально автор от этого крайне далек. К тому же из-за насыщенности специальной терминологией статьи психологов может понимать только узкий круг из них самих. А текст этой книги должен быть доступен любому читателю (за исключением главы 5 о научных достижениях Ландау и его ошибках). Кроме того, поскольку мир един, то в различных науках существует множество ситуаций подобия, которые в принципе могут быть приближенно смоделированы с помощью математического аппарата (в т.ч. на качественном уровне). Впрочем, сам математический аппарат не придется использовать. Применяются лишь некоторые его термины: вектор, случайный вектор, их линейная комбинация (сумма с различными воображаемыми коэффициентами), базис, реализация (последний термин — из теории случайных процессов, где он применяется как в единственном, так и множественном числе).

Конечно, перечисленные выше векторные характеристики (доминанты) личности присутствуют в различной степени у всех людей. Но у Ландау они были, насколько я понимаю, выражены на порядок сильнее, чем у людей обычных. Перейдем теперь к собственно опыту характерологии Л.Д.Ландау, иллюстрируемой конкретными проявлениям и поступками.

8.1.1. Реализации вектора стремления к истине
«Не быть ворюгами!»

Производной как генетики, так и самовоспитания Ландау было его искреннее, всесокрушающее стремление к истине и истинности во всех их проявлениях. Обладая генетически необычайной интуицией в области физики и математики, огромными способностями к анализу и обобщению законов неживой природы, он стремился дойти до самой сути в любом возникавшем вопросе, а не только в рамках своей науки. Объектами были не только физико-математические задачи, но и проблемы в обществе, литературе, искусстве, личности окружающих. Если Ландау собирался дать оценку какой—либо проблеме, то следовал мозговой штурм с целью добычи истины — и обычно очень быстрое умозаключение.

К.А. Тер-Мартиросян пишет про «манеру Дау говорить всегда правду в лицо независимо от того, приятна она или нет и кому он это говорит — начинающему работу студенту или известному академику. <...> он сам был в науке предельно честен и сотрудников своих учил этому же (учил, как он говорил, “не быть ворюгами”). <...> вся эта система взглядов была простым следствием его большой заинтересованности в науке. Наука была главным содержанием его жизни, и все, что мешало ей, он отбрасывал с ходу» [Воспоминания..., 1988. С. 236].

Б.Л. Иоффе говорит, что Ландау «был бы нам нужен сейчас <...> как человек, поддерживающий своим авторитетом чистую моральную атмосферу в науке, бескомпромиссный враг всякой фальши и суесловия» [Там же, С. 134]¹.

«Ландау не менял своего мнения никогда, и лентяй или упрямец отлучались», — вспоминает И.Е. Дзялошинский [Там же, С. 121].

М.Бессараб замечает, что Ландау «не терпел «пидлабузников»  {463}  [Бессараб, 2004. С. 201]. Это украинское слово, означающее «подхалимы», нравилось ему, по-видимому, из-за созвучности первого корня со словом подлый и второго корня с бузой.

Иногда натиск Ландау при поиске истины был настолько мощным, что переходил зыбкую грань допустимого риска, угрожая круто изменить условия существования самого Ландау. Но он все равно рисковал. Так было в Харькове, в УФТИ, когда в 1935 г. Ландау, Корец и группа немецких специалистов рьяно выступали за чистую науку и против проведения работ по оборонной, радиолокационной тематике в институте. Так было, когда Кореца из-за этого арестовали в 1935 г., а Ландау, которого тронуть тогда не решились, написал наркому Украины просьбу о его освобождении (см. Главу 2). Так было, когда Кореца вскоре выпустили, и он уже в Москве предложил Ландау отредактировать антисталинскую листовку — Ландау, скрепя сердце, согласился, за что и был арестован вместе с Корецом и Румером (см. Главу 3). Так продолжалось, хотя и в значительно менее резких формах, когда Ландау выпустили из тюрьмы — он продолжал позволять себе весьма резкие антисоветские высказывания в своем окружении, в котором, как он знал, были осведомители (см. Справку КГБ в Приложении). Был уверен в их возможном присутствии, но не считал нужным сдерживаться.

Нередко такая честная бескомпромиссность Ландау при оценке научных ошибок, помноженная на экстравертный темперамент и необузданность в выражениях, воспринимались как оскорбления собеседника или докладчика. Когда Ландау как-то упрекнули в том, что он зря обидел резкостью достойного человека, всеми уважаемого профессора, он искренне удивился: «Я же не назвал его идиотом. Я только сказал, что у него идиотская работа».

Совсем плохо вышло с патриархом советской физики, всеми чтимым академиком Абрамом Федоровичем Иоффе. Ландау считал Иоффе недостаточно грамотным физиком. Как уже отмечалось в Главе 1, он называл его Жоффе (по-видимому, выказывая этим свою пренебрежительность). Одной из многочисленных проблем, которую поставил Иоффе в 1930-х  {464}  гг. в ЛФТИ, было создание тонкослойной изоляции, способной противостоять пробоям при высоких электрических напряжениях. Ландау получил от Иоффе задание теоретически выяснить возможность создания таких изоляторов. Результат оказался отрицательным, что Ландау предвидел заранее. Во время объяснения с директором Ландау заявил ему: «Теоретическая физика — сложная наука, и не каждый может ее понять» [Бессараб, 2004].

Еще хуже был факт публичного выступления Ландау против Иоффе. Вот как описывает это событие академик Е.Л. Фейнберг. «В 1936 г. в Москве <...> происходило Общее собрание Академии наук, посвященное отчету Ленинградского физтеха. Многие годы институт находился в ведении Наркомтяжпрома, постоянно подвергался нападкам за то, что занимался “оторванными от практики проблемами” (вроде ядерной физики), и в этой тяжелой атмосфере его основатель и директор Абрам Федорович Иоффе делал свой доклад. <Видимо, чтобы как-то парировать эти нападки, Иоффе выделил в докладе раздел “Проблемы социалистической техники”, включив в него около 30 прикладных проблем, над которыми институт работал или собирался работать. — Прим. Е.Ф.> Выдающаяся роль института и самого Иоффе в развитии нашей физики хорошо известна. Да и для Ландау лично он сделал немало в те годы, когда Ландау работал у него в институте. Но Ландау, а также Александр Ильич Лейпунский — оба молодые и хорошо знакомые с мировым уровнем науки, так как сами поработали за рубежом, — выступили с безжалостной критикой работы Иоффе и института. <...> Речь Ландау была замечательна. Он начал ее словами: “Каковы бы ни были недостатки, которыми обладает советская физика, несомненен тот факт, что она существует и развивается, и <...> самим своим существованием советская физика во многом обязана Иоффе”. Но вслед за этим он высмеял Иоффе за утверждение, что у нас есть 2500 физиков, и говорил, что в массе эти люди “выполняют роль лаборантов и никаких существенных знаний не имеют” что “<...> если считать вместе с физической химией, то можно насчитать что-нибудь порядка сотни настоящих физиков, а это чрезвычайно  {465}  мало” и т.д. Он критиковал многие работы Иоффе за ошибки и недостоверность, его позицию — “за расхваливание рядовых работ, за приписывание нашим физикам «открытий», которые на самом деле — повторение зарубежных работ, за распространение стиля, который может быть охарактеризован только понятием «хвастовства»”. Все это “является вредным, разлагающим советских физиков, не способствующим их мобилизации к той громадной работе, которая нам предстоит”».

Как расценить это выступление Ландау, в котором, по мягкому выражению Фейнберга, «28-летний Ландау несколько перегибал палку? <...> Но в целом он был прав» [Фейнберг, 1999].

С общечеловеческой точки зрения — да прав, честен, принципиален, искренен, болеет за дело, не боится идти против людей, старше и сильнее его по должностному положению. Полностью реализован вектор искренности, убежденности, правдивости. Ну, а как с точки зрения конкретной исторической обстановки в стране? Может быть, Ландау ничего не слышал о «деле Промпартии», о поиске и арестах вредителей в промышленности? Впечатление такое, что его вектор правдивости толкал его вперед с такой силой, что он даже бравировал им (примесь эксгибиционизма), что он не задумывался об опасности для свободы и жизни А.Ф. Иоффе или даже сознательно этим пренебрегал в угоду своей абсолютизированной правдивости. А ведь Иоффе вполне могли обвинить во вредительстве на основании заключения авторитетного эксперта-физика с мировой известностью, каким Ландау уже стал к 1936 году. К счастью, такого не случилось, но не «по вине» Ландау.

Конечно, после собственного ареста и освобождения Ландау уже не позволял себе подобных выходок. Тюрьма научила его не подставлять под тюрьму и других людей. Ну, а Иоффе, простил ли он Ландау? Не сомневаюсь, что, обладая огромным административным ресурсом, Иоффе мог «размазать по стенке» любого противника, во всяком случае, в рамках подчиненных ему структур. Но Ландау лишь намекнули о желательности, по мнению руководства, перейти из Ленинградского физтеха в Украинский физтех — кстати, также созданный по инициативе Иоффе. Как истинно бпагородный  {466}  человек Иоффе не мстил Ландау, хотя и не мог позволить себе роскошь терпеть его рядом, подвергать опасности свой институт и себя. И, действительно, очень скоро подвергся разгрому УФТИ — новая обитель Ландау, которой он принес славу, но не принес долгого мира и процветания.

Многие коллеги Ландау подчеркивают, что он был образцом абсолютной искренности и честности в науке (см., например, книгу (Каганов, 1998]). Раз это подчеркивается, значит, кому-то в этом отношении Ландау противопоставляют. Кому и в чем? Такие грубые явления, как подтасовка результатов, нечасто встречаются в мире науки (в отличие от лженаук, которые на этом основаны). Допускающих подобное ученый мир быстро отторгает. Здесь у нас речь пойдет о вещах более тонких, но тоже существенных. Часто ученые молчат, когда видят добросовестные заблуждения коллег, сплошь и рядом не реагируют на крайне слабые работы с почти нулевой значимостью, выполненные коллегами, с которыми не хочется портить отношения. Не следуют определенному кодексу чести: хотя бы не поддерживать таких «нулевых» авторов; не реагировать на их просьбы о положительных отзывах; не приписываться к работам учеников и сотрудников; признавать приоритет опередившего тебя соперника, даже если он по-человечески тебе неприятен. Например, посмотрите совет житейски мудрого А.Б. Мигдала (в одноименном подразделе) о том, что не надо активно бороться с авторами ошибочных работ, на них просто не надо ссылаться. У кого из нас, научных работников, не было грехов по перечисленным пунктам? Судя по многочисленным свидетельствам современников, у Ландау их не было или почти не было. «Поражала научная честность Ландау. Он никогда не делал вид, что понимает вопрос или работу, чтобы отделаться фразой, брошенной с высоты своего величия», — пишет Ю.Румер (Бессараб, 2004. С. 10].

Но все же Ландау, как пишет Е.Л. Фейнберг, не любил признавать прямо своих ошибок. «Я никогда не слышал от него четкого: “Да, я был неправ”, а вместо этого: “Да, да, конечно, верно”».

Допускал ли Ландау нарушения научной этики в вопросах приоритета и соавторства? Как минимум история зафиксировала  {467}  несколько неоднозначных ситуаций в этом отношении. Они уже подробно описывались выше, в Гл. 5 и 6. Это истории с идеями и расчетами А.Б. Мигдала по поводу фононов в сверхтекучем гелии, А.А. Абрикосова по квантовым вихрям, И.C. Шапиро и Б.Л. Иоффе (независимо друг от друга) по нарушению закона четности в слабых взаимодействиях, А.А. Власова по кинетическому уравнению в плазме, В.П. Силина м А.Б. Мигдала (независимо друг от друга) по теории ферми-систем. Повторять их здесь излишне. Вероятно, в эти истории еще будут внесены уточняющие детали, но суммарный качественный эффект примерно ясен. Было бы сверхнаивным считать Ландау правым на 100%, а указанных физиков — 100%-ми выдумщиками. У Ландау реального, очевидно, были моменты, когда вектор истинности, мощно работая на науку, притуплялся при оценке роли своих коллег в той же работе — и подавлялся вектором эгоцентризма.

Материализм, марксизм и ювенальный патриотизм

Л

юди, близко знавшие Ландау, были убеждены в его искренней марксистской ориентации, по крайней мере, до конца 1935 г., т.е. до разгрома УФТИ. Довольно подробные мотивировки на эту тему были даны самим Ландау (они напечатаны в немецкой газете «Штудентен», опубликовавшей беседу с доктором Л. Ландау в 1931 г., см. в русском переводе в Приложении).

Примечательным был и ответ Ландау на вопрос, заданный на одной из его лекций перед студенческой аудиторией тогда же, в марте 1931 г., в Дании или Германии (?). Его спросили: «Что вы можете сказать о свободе преподавания <в СССР?> Ландау ответил: «Необходимо провести различие между бессмысленными и небессмысленными областями знания. Небессмысленными являются математика, физика, астрономия, химия, биология, бессмысленными — теология, философия, особенно история философии, социология и т.д. Теперь ситуация проста. В преподавании небессмысленных дисциплин существует полная свобода. Что же касается бессмысленных  {468}  наук, я должен признать, что некоторому способу мышления отдается предпочтение перед другим. Но в конце концов не имеет значения, какой вздор предпочитается другому» (Воспоминания..., 1988, С. 158].

Искренне просоветской была статья Ландау «Буржуазия и современная физика», опубликованная в «Известиях» от 23 ноября 1935 г. Приведем ее отрывок (по статье Г. Горелика):

«Большая часть статьи посвящена трудному положению физики на Западе, поскольку она находится в резком противоречии с общей идеологией современной буржуазии, которая все больше впадает в самые дикие формы идеализма. Совершенно иначе относится к науке победивший пролетариат. Партия и правительство предоставляют небывалые возможности для развития физики в нашей стране. В то время как буржуазная физика черпает свои кадры из узкого круга буржуазной интеллигенции» которым занятие наукой по карману, только в Советском Союзе могут быть использованы все действительно талантливые люди, которые, в противоположность выдвигаемой буржуазной теории, встречаются среди трудящихся не реже, чем среди эксплуатирующих классов. Только государственное управление наукой в состоянии обеспечить подбор действительно талантливых людей и не допускать засорения научных учреждений различными непригодными для научной работы “зубрами” от науки, по существу тормозящими ее развитие. <...> Мы обязаны сейчас мобилизовать все свои силы на построение лучшего в мире физического вуза, на воспитание лучшего в мире состава физиков-исследователей и на создание самой богатой и здоровой популярной литературы <... >» (Горелик, 1991].

В 1920-х — начале 30-х годов Ландау был убежденным советским патриотом, защищал СССР в довольно агрессивном стиле от нападок своих буржуазных коллег во время загранкомандировки. На предложения остаться и работать в одном из европейских университетов, Ландау отвечал отказом: «Нет, я вернусь в свою рабочую страну, и мы создадим лучшую в мире науку» (Бессараб, 1971, С. 29].

Убедившись в середине 1930-х гг. в своей ошибке в оценке  {469}  личности Сталина, Ландау включается, по инициативе своего друга М.Кореца, в редактирование антисталинской листовки. То, что листовка была лишь антисталинской, но не антимарксистской и даже не антиленинской, тоже было абсолютно искренним для Ландау образца 1937—38 гг. Ландау любил цитировать Ленина: «Если России суждено погибнуть, то от бюрократии». «Никто не повинен в том, если он родился рабом; но раб, который не только чуждается стремлений к своей свободе, но и приукрашивает свое рабство, <...> есть внушающий законное чувство негодования, презрения и омерзения холуй и хам».

Находясь на поруках у П.Л. Капицы, зная, что он окружен несколькими сексотами и что многие его разговоры прослушиваются аппаратурой, Ландау все равно не мог себя сдерживать в беседах с окружавшими его людьми. Он клеймил социалистический строй, обсуждал механизмы получить приглашение на научные конференции на Западе (см. Справку КГБ СССР, Приложение).

В этой связи усматривается один существенный парадокс. На С. 154 сборника «Воспоминания о Л.Д. Ландау» есть следующее примечание ответственного редактора: «Сам Л.Д. часто утверждал, что он марксист и материалист. Особенно, когда речь шла об анализе общественных явлений». Редактором этой книги был ученик Ландау академик И.М. Халатников — человек, близкий к нему, несомненно, прогрессивный и проницательный. Год выхода книги — 1988, т.е. разгар горбачевской перестройки. Уже не было никакой нужды давать такое примечание только на потребу цензуре или, вульгарно говоря, чтобы выслужиться. Стал бы Халатников в этих условиях вводить такое примечание, однозначно характеризующее идеологическую установку Ландау, если бы оно было ложью? Определенно не стал бы. Но, может быть, в примечании он имел в виду раннего Ландау, ведь контекст относится к 1930-м гг.? — Вряд ли, но не исключено. Однако в столь ответственных и однозначных утверждениях тогда должна делаться прямая оговорка, а ее нет.

Этому примечанию Халатникова вторит профессор В.Л. Покровский, который познакомился с Ландау в 1957 г. Он пишет: «Мне не приходилось видеть другого человека со  {470}  столь цельным мировоззрением. Дау часто повторял, что он последовательный марксист». И это уже после 1957 г.! После того как, по данным стенограмм, сначала Ландау отверг Сталина, а потом и Ленина. Это очень странный по содержанию фрагмент. С одной стороны, Ландау был очень искренним человеком, лгать не только крайне не любил, но и не умел. Может быть, он маскировался перед неблизкими людьми? Но зачем? Не проще ли было просто промолчать, а не «часто повторять, что он последовательный марксист» — причем в конце 1950-х годов?

Пожалуй, я бы предложил следующую осторожную версию.

Ландау был убежденным марксистом и материалистом до середины 1930-х годов, и некоторое остаточное ядро этих убеждений сохранил на всю жизнь. Теоретический марксизм и материализм продолжали оставаться в его подсознании совокупностью некоторых вполне разумных выводов из анализа хищнической стадии капитализма в XIX — первой половине XX века. Тогда как вторая часть марксизма вместе с ленинизмом — о прогнозировании светлого коммунистического будущего, вместе с ее практической реализацией в форме ленинско-сталинского террора — была им решительно отвергнута после 1935 г. Поэтому Ландау, в частности, и стремился пойти в Кремль, поблагодарить Хрущева за его «прекрасный доклад» на XX съезде КПСС. (М.Бессараб подтверждает: «Дау часто повторял, что ему бы очень хотелось пожать руку Никиты Сергеевича и поблагодарить его за доклад на XX съезде» [Бессараб, 2004, С. 75].)

Косвенно такая догадка подтверждается следующим фрагментом доноса. Согласно Справке КГБ (см. Приложение), Ландау говорил одной из женщин (кто это был, конечно, не уточняется): «“Я считаю, что сейчас у нас, по-видимому, нет подходящих генералов совершить военный переворот. Это очень легкое дело” <... > а на вопрос, будет ли это хорошо, ответил: “По-видимому, да”».

Отличный ответ. Он искренен, так как дан человеку, которому Ландау полностью доверял (иначе не стал бы говорить о таких вещах, как военный переворот в СССР). При этом  {471}  Ландау даже не упомянул, что хотелось бы, чтобы генералы осуществили демократическую революцию для установления капиталистического строя. Пусть будет переворот хотя бы для замены партийно-бюрократического режима на более современный, динамичный и прагматичный социалистический строй. Может быть, типа марксистского режима маршала Тито, построившего процветающую интернациональную Югославию. Именно это, как я понимаю, было бы, по словам Ландау, «по-видимому, хорошо».

Я часто думаю — и, наверное, для многих это тоже было бы важно — как такие люди, как Ландау и Лифшиц, отнеслись бы к процессам, происходящим в новой России после 1991 г.? Посвятим же этому пару абзацев умозрительных экстраполяции.

Конечно, Ландау и Лифшиц приветствовали бы крушение тоталитарного строя в СССР в 1991 г. Все мы жаждали свободы слова, печати, общения с заграницей, свободы выезда из страны и возвращения в нее — ив общем это получили. Мы получили и значительное снижение риска новой мировой войны. Вместе с тем Ландау, братья Лифшицы, да и все другие ученые из их круга (и не только) ждали бурного роста производительных сил нового рыночного общества, его совокупного продукта за счет раскрепощения частной инициативы, прежде всего за счет малого и среднего производителя. Интересно, как бы расценили Ландау и Лифшиц тот факт, что в частные руки в мгновение ока — всего за несколько лет — перешли огромные куски страны, самые прибыльные, главным образом сырьевые отрасли ее промышленности. А ведь именно это произошло вследствие залоговых аукционов 1996 года, проведенных лощеными, образованными, интеллигентными и столь любимыми на Западе младореформаторами, совсем не похожими на неинтеллигентных, не умеющих выступать перед народом членов Политбюро, охранявших социалистическую собственность.

Что, например, ответили бы Ландау (в 1960 г.) или Лифшиц (скажем, в 1985 г.), если бы в беседе с ними кто-то стал опасаться, что развитие капитализма в России приведет уже через несколько лет к появлению нескольких десятков долларовых миллиардеров, по числу которых наша страна обгонит всех, кроме  {472}  Америки? Тогда как на всю математическую науку страны новое государство станет тратить в год средства, равные примерно стоимости одного танка (по данным академика В.И. Арнольда; очевидно, расходы на всю теоретическую физику еще меньше). Очень жалею, что не задал Е.М. Лифшицу такого вопроса, у меня для этого было много возможностей, но подобный «бред» просто не приходил в голову. Уверен, что Ландау или Лифшиц назвали бы такой вопрос именно бредом, чушью, отказавшись тратить время на серьезные возражения и продолжать беседу с дураком и демагогом, который только и мог такое спросить. Правда, может быть, все же несколько более терпеливый Лифшиц добавил бы, что, мол, было бы неплохо, если бы в России лет через 10—20 появились первые долларовые миллионеры, накопившие прибыль благодаря трудолюбию и талантливому ведению собственного производства. Реальность оказалась фантастичнее того, что мог предположить даже гениальный ум.

Однако вернемся от вольных экстраполяции к исторической реальности эпохи Ландау.

После тюрьмы Ландау был жестко связан поручительством Капицы и понимал, что, рискуя собой в открытых акциях и разговорах, он подставил бы под удар человека, спасшего ему жизнь. Но и теперь Ландау не раздваивался морально, не выслуживался путем публичных выступлений или высказываний в поддержку властей и компартии, хотя и понимал, что это было бы для него полезным и не было бы особенно зазорным — так поступали многие.

8.1.2. Реализации вектора рационализма-систематичности

Аналитик и классификатор

А

.Б. Мигдал так писал об особом месте Л.Д. Ландау в физике: «Не было области в теоретической физике, в которой он не знал бы конкретных явлений, деталей и не был бы специалистом. Его теоретическая техника по тому времени, наверно, была самой совершенной в мире» [Воспоминания..., 1988, С. 186].  {473} 

Это в науке. Всеобъемлющий диапазон в рамках избранной профессии, предельная компетентность и определенность, владение всем аппаратом, тщательность техники. А как в жизни? А.А. Абрикосов отмечает одну из характерных черт менталитета Л.Д. Ландау: «Мыслил он чрезвычайно конкретно, и ему было чуждо всякое философствование или туманные рассуждения о человеческой психике. Все это он называл “кислощенством” (от выражения “профессор кислых щей”). Я помню его рассказ о том, как в возрасте 12 лет он поинтересовался сочинениями Канта, стоявшими на полке его отца. “Я сразу же понял, что все это чушь собачья, и с тех пор не изменил своего мнения”» [Там же, С. 38].

«Систематический подход был характерен для него в любой жизненной проблеме», — пишет Р.Пайерлс [Там же, С. 188].

Поскольку Ландау стремился видеть во всем порядок, к сложнейшим явлениям жизни он подходил как системный аналитик, создавая всевозможные классификации людей по уму, красоте, вкладу в науку, манере одеваться, разговаривать и т.д. При этом почти в каждой классификации здравый смысл рационализатора сочетается с изрядной долей сарказма.

Приведу те классификации, которые мне удалось найти в различных литературных воспоминаниях о Ландау.

Классификация физиков-теоретиков (по уровню)

Самая известная из классификаций Ландау — это полуколичественная логарифмическая шкала классов физико-теоретиков XX века. Шкала Ландау проградуирована в десятичных логарифмах. (Десятичный логарифм — это показатель степени, в который надо возвести 10, чтобы получить заданное число.) Поэтому разница в один класс означает различие в десять раз или, как говорят при грубых оценках, — на порядок. Если классы увеличиваются, то ценность физика уменьшается (10” стоит в знаменателе). Высший класс 0,5 занимает один Эйнштейн. (Ландау добавлял, что если распространить классификацию на предыдущие пека, то в высшем классе 0,5  {474}  появится еще Ньютон.) Следующий класс 1-й был присвоен 13 физикам, «крупность» которых меньше в несколько раз, Это Н.Бор, Э.Ферми, В.Гейзенберг, В.Паули, Э.Шредингер, П.Дирак, М.Планк, Л.де Бройль (кого еще Ландау относил к этому классу, я не смог найти упоминаний в литературных источниках; возможно, М.Борна, Р.Фейнмана...).

Интересно, как В.Л. Гинзбург комментирует отношение Ландау к де Бройлю (хотя В.Л. и не называет последнее имя): «Так вот, к классу 1 был отнесен и физик, высказавший в 20-е годы блестящую мысль, догадку, но ничем более практически не прославившийся и даже вызывавший своей дальнейшей деятельностью раздражение Ландау, и не его одного. Но ничего не поделаешь, личность и намерения в расчет не принимались, оценивалось достижение» [Гинзбург, 1995. С. 373]. Этим достижением было, как знают все физики, введение Луи де Бройлем понятия длины волны для электрона и вообще для любой микрочастицы, она так и называется «де-бройлевская длина волны».

Что думал о своем положении на этой шкале сам Ландау? «Он самокритично заявлял, что ни одна отдельно взятая его работа не достигла уровня создания теории относительности или квантовой механики. Поэтому себя он не вписывал в 1-й класс,— так писал Я.Б.Зельдович [Воспоминания..., 1988. С. 130]. В.Л. Гинзбург уточняет, что к концу своей деятельности Ландау перевел себя из 2-го класса в полуторный (это раз в 10—20 меньше, чем высший класс, и раза в два-три-четыре меньше, чем 1-й класс). Таким образом, Ландау, как теперь видно, явно пропускал вперед себя примерно дюжину великих физиков XX века, а еще с парой дюжин других шел вровень (не так уж и скромно, хотя, вероятно, недалеко от истины.)

Кого из наших отечественных физиков-теоретиков особенно выделял Ландау, мы узнаём благодаря А.И. Ахиезеру; «К крупнейшим достижениям теоретической физики он относил работы А.А. Фридмана по теории гравитации, А.Н. Колмогорова по определению спектра турбулентности и Н.Н, Боголюбова по теории неидеального бозе-газа, Он очень высоко ценил замечательные работы В,А. Фока по квантовой  {475}  механике и М.П. Бронштейна по квантованию гравитационного поля. Он всегда говорил, что Л.И. Мандельштам, как никто другой (если не считать Н.Бора), понимает смысл и роль измерения в квантовой механике» [Воспоминания..., 1988. С. 66].

И.Е. Дзялошинский пишет: «В мире кличек и непрестанных дискуссий царила стройная иерархия интеллекта. У Учителя имелся список, куда он заносил теоретиков, заслуживших его внимание, и против каждого имени ставил число, оценку, Фактически Ландау измерял не достоинства интеллекта, а слабости, рассматривая последние как шум, мешающий научному успеху. Как и следует, уровень шума выражался в логарифмической шкале» [Там же, С. 120].

Л.М. Пятигорский также сообщает, что Ландау «составил список всех физиков нашей страны,.. Классифицировал он и физиков СССР» (см. выше в главе 2). По словам Пятигорского, в этом списке были графы «коммунисты» и «фашисты». Кто был в какой графе, он не уточняет, Но сообщает, что в день суда над Корецом, после показаний его, Пятигорского, ответившего как свидетель, что Корец боролся против оборонной тематики в УФТИ «по глупости, наверное», Ландау туг же вызвал его и, не спрашивая никаких объяснений, перенес из «списка коммунистов» в «список фашистов».

Другие классификации

Классификация мужчин — «по тому, что для них ценнее всего в женщинах: душисты, фигуристы, красивисты и т.п., к душистам он с осуждением причислял и меня»,— пишет В.И. Гольданский [Воспоминания.,., 1988. С. 96). В книге Бессараб есть уточнение: красивисты «подразделяются на фигуристов и мордистов, Себя Дау называл красивистом-мордистом» [Бессараб, 2004. С. 51]. Комментарий самого Ландау к этой классификации приведен у нас ниже, в подразделе «Дамы Ландау».

(Замечу, что сам В.И. Гольданский женился удачно, со всех точек зрения, на дочери академика Н.Н. Семенова, своего  {476}  директора; про это его друг А.С. Компанеец написал эпиграмму: «Гольданский В. посредством члена / продлил Семеново колено. / За это он почти без спора / добился звания член-корра». Говорят, что она нравилась и самому Гольданскому.)

Ландау «...неодобрительно относился к бородам, особенно у молодых людей, считал это пережитком XIX века» (Р.Пайерлс, там же, С. 188].

Классификация женщин.

«I класс. К нему принадлежала немецкая кинозвезда Анни Ондра, сероглазая блондинка типа Мерилин Монро. Посмотришь, невозможно оторваться.

II класс. Хорошенькие блондинки со слегка вздернутым носом.

III класс. Ничего особенного. Не то чтобы страшные, но можно и не смотреть.

IV класс. Лучше не смотреть. Не опасна для людей, но пугает лошадей.

V класс. Интересные. Смотреть не хочется. Выговор родителям» [Бессараб, 2004. С. 51].

Классификация женской одежды.

«Я давно разработал четыре принципа, как должна одеваться женщина: первое — одежда должна быть яркой; второе — одежда должна быть прозрачной; третье — одежда должна быть открытой; четвертое — одежда должна быть обтекаемой» (Там же, С. 68]

Классификация учреждений.

«А вот — по Ландау — пять классов “присутственных мест” в порядке убывания их качества: учреждение, заведение, лавочка, кабак, бардак. Собственный институт Дау ценил очень высоко — почти по высшему классу, нашу химфизику третировал как лавочку, главным образом, за излишне большую численность научных сотрудников, не всегда притом должного, с его точки зрения, качества» [Воспоминания..., 1988. С. 96].  {477} 

Классификация наук.

«Науки бывают естественные, неестественные и противоестественные. Музыковедение, искусствоведение, театроведение и литературоведение Дау считал лженауками и называл “обманом трудящихся”. <...> Что же касается научного коммунизма и тому подобных дисциплин, то они приводили Дау в ярость. Он в них видел особый вред и с величайшим презрением относился к людям, избравшим их своей специальностью» [Бессараб, 2004. С. 53]. (Что бы сказал Ландау о России 2000-х годов, в которой процветают так называемые ясновидцы и экстрасенсы, вычислители «неблагоприятных дней» и лозоходы¹, хилеры и технические мистификаторы «медицинских» приборов, якобы основанных на не известных физике биополях и так далее; причем реклама их «достижений» занимает целые полосы почти всех газет и журналов, в том числе официальных государственных изданий — об этом интересующимся можно посоветовать прочесть подробнее в книге В.Л. Гинзбурга [2003]).

Классификация работников умственного труда.

Известный голландский физик Х.Казимир вспоминает: «Для выполнения некоторой работы требовалось упорство и усидчивость — хорошие штаны, как говорил Ландау, но в большинстве случаев необходима была сообразительность. Теперь физиков можно было классифицировать с помощью простой диаграммы:

Δ — сообразительный и трудолюбивый

| — сообразительный, но ленивый

Ñ — ленивый тугодум

ð — трудолюбивый тугодум» [Там же, С. 153].

Классификация научных работ.

«Золотой фонд».  {478} 

«Тихая патология» (около 90%) — «автор чужих результатов не присваивает, своих не имеет, но лженаукой не занимается, а тихо и ненужно ковыряется в своей области» [Воспоминания..., С. 102].

«“Филология” и “эксгибиционизм” — “псевдоученые труды”, <...> агрессивная претензия на научный результат, самореклама» [Там же, С. 103].

«Бредятина» [Там же, С. 103].

Примечание. В устной лекции Е.М. Лифшица о Ландау есть следующее пояснение: «<Если> статья недостаточно обоснована, тогда она объявлялась “патологией”, т.е. чем-то ошибочным, или, что хуже, “филологией”, т.е. вовсе безосновательной болтовней. <...> “патологию” он ненавидел меньше, чем “филологию”. Каждый имеет право допустить ошибку. <...> “Переливать из пустого в порожнее” — подобное занятие Ландау терпеть не мог» (см. в Приложении).

Классификация разговоров.

«I класс — беседы. Они вызывают прилив мыслей, придают ценность общению людей. Это — творчество.

II класс — “пластинки”,¹ т.е. разговоры, не требующие души. Их можно прокручивать сколько угодно раз. Для них хороши вечные темы — о любви, ревности, жадности, лени, о взаимоотношении супругов. <...> Дау очень любил “разговоры-пластинки”: они удобны на отдыхе, в поезде, при знакомстве с девушками.

III класс — шум. Полное отсутствие живой мысли, искренности, а подчас еще и смысла. Дау уходил от таких разговоров. Они его раздражали» [Бессараб, 2004. С. 52].

Классификация зануд.

«I класс. Гнусы (скандалисты, драчуны, грубияны).

II класс. Моралинники (выделяют продукт морали — моралин).

III класс. Постники (отличаются недовольным, постным выражением лица).  {479} 

IV класс. Обидчивые (всегда на кого-нибудь в обиде)».

Не стоит думать, что все это было только полушутя. Ландау горячо проповедовал и применял указанные классификации.

Деньги

Н

екоторые считают, что именно на деньгах можно быстрее всего проверить качество личности (материалистический подход в духе Ландау). Избегать отношения к денежному вопросу в книге о Ландау было бы ханжеством. Приведу ряд эпизодов и констатации очевидцев, близких к Ландау. Э.Рындина пишет: «Дау не был жадным и всегда был рад доставить кому-то удовольствие, если это могли сделать деньги. Однако у него имелись выработанные правила и теории, которым он подчинялся и в отношении денег. Так, у него было расписано в процентах, как он собирается распределять свои доходы. Семьдесят процентов всех доходов (а не шестьдесят процентов, как пишет Кора) он отдавал жене на хозяйство, 30 процентов оставлял себе. Из них 10 процентов посылал маме» (своей сестре Софье, матери Эллы).

«Кора купила ковер, положила его в кабинет Дау. Это считалось “на разврат”. И она потребовала с него дополнительные деньги за ковер. Ковер полежал немного у Дау в кабинете, затем Кора сказала, что то ли у Гарика холодно, то ли что-то еще, и забрала ковер. Но тут Дау взбунтовался и потребовал вернуть деньги обратно. Должен быть порядок» [Рындина, 2004, №5].

Я.Б. Зельдович вспоминает, что как-то он попросил Ландау «прослушать и проконсультировать теоретическую группу Института химической физики... В последний день я повел его в бухгалтерию института. С изумлением я увидел Дау, пересчитывающего полученные деньги: “Дау, вы ведь учили нас, что считать надо только по порядку величины, но и так ясно, что вам дали не в 10 раз меньше положенного”. Дау смутился лишь на мгновение и тут же ответил: “Деньги стоят в экспоненте...”» (Пояснение для незнакомых с математикой: это значит,  {480}  что сумма денег стоит в показателе степени у десяти. Поэтому их значение с ростом суммы возрастает чрезвычайно быстро, вследствие того, что прирост суммы пропорционален самой сумме.) [Там же, С. 125].

А вот давние воспоминания З.И. Горобец-Лифшиц. Когда они втроем с Лифшицем и Ландау отправлялись в отпуск на автомобиле Лифшица (он был всегда за рулем), то Ландау скрупулезно записывал в книжечку все траты, высчитывал свою долю и передавал деньги Лифшицу, который вел общую кассу.

Но Ландау бывал и щедр. Достоверно известно, что «он систематически переводил деньги находившемуся в ссылке Ю.В. Румеру» [Там ж.. С. 96].

«Графофобия»

Э

та характернейшая черта Ландау, которую обычно считали странной врожденной чертой его индивида, на самом деле, по-моему, есть результат сложения двух его мощнейших характерологических векторов — рационализма и эгоцентризма. Рассмотрим это явление.

Многие друзья и коллеги Ландау не раз указывали на его графофобию, т.е. боязнь брать в руки перо, непреодолимое внутреннее сопротивление при необходимости что-либо написать. Вот что пишет по этому поводу Е.М. Лифшиц: «Ему было нелегко написать даже статью с изложением (без соавторов!) научной работы, и все такие статьи в течение многих лет писались для него другими. Непреодолимое стремление к лаконичности и четкости выражений заставляло его так долго подбирать каждую фразу, что в результате труд написания чего угодно — будь то статья или личное письмо — становился мучительным». Да и сам Ландау писал в одном из своих писем: «Извините за задержку, связанную с моей крайней антипатией к эпистолярному искусству» (см. лекцию Лифшица в Приложении).

Прочтя множество воспоминаний о Ландау, рискну высказал, свое общее впечатление о природе его графофобии. Мне представляется, что при констатации этого синдрома имело  {481}  место значительное его преувеличение (агракация) со смещением причины. В основном дело было, по-моему, в исключительном рационализме Ландау. Он просто считал неразумным, непродуктивным терять драгоценное (без иронии!) время на г от трудоемкий и долгий процесс, который ему был от природы малоприятен. Пусть, мол, это делает Лифшиц, который пишет быстро и замечательно («Женька — великий писатель!» — его слова). Самое рациональное, если каждый будет заниматься тем делом, при котором в сумме затрат реализуется вариационный принцип наименьшего действия (который Ландау поставил, как известно, во главу своей оригинальной системы изложения «Механики» и «Теории поля»). Это, действительно, экономило Ландау массу сил и времени на решение физических задач, что было ему интереснее, да и целесообразнее с цеховой точки зрения. Вспомним изречение Ландау: «Жизнь слишком коротка, чтобы решать уже решенные задачи» [Каганов, 2000].

Между тем, Ландау написал собственноручно немало писем жене, сестре, подругам. Писал он и ответные письма людям, обращавшимся к нему. Он сам, (а не Лифшиц) диктовал письма референту Нине Дмитриевне Лошкаревой. И написаны они неплохо, несмотря на «мучительность» этого труда. Писал, к несчастью, и другие тексты (см. Раздел 3). В этом случае его собственноручные документы рождались, действительно, крайне мучительно).

Ландау прекрасно читал лекции и, значит, мог в быстром темпе формулировать логическую последовательность фраз и формул. Правда, лекции его были предельно близки к тексту книг Курса, написанного рукой Лифшица. Хотя, с другой стороны, первые тома Курса были созданы на основе лекций Ландау. Кем были написаны эти лекции в 1930-е гг.? Прямого ответа на этот вопрос в литературных источниках я не нашел. Точно известно лишь то, что первые ученики Ландау вели аккуратные конспекты его лекций. Это были А.С. Компанеец, А.И. Ахиезер, Л.М. Пятигорский, и Е.М. Лифшиц. И все-таки интересно было бы узнать, как Ландау готовил самые первые свои лекции, когда учеников еще не было, как он преодолевал «графофобию»?  {482} 

Когда Ландау стал нетрудоспособным и в 1967 г. Лифшиц (с соавторами) закончил первый из трех недостающих и самых трудных книг Курса, это было крайне неожиданным для Ландау. У него, по-видимому возник психологический шок, который п породил непреодолимую враждебность к Лифшицу. Эта причина оказалась, как мне кажется, гораздо сильнее, чем наветы на Лифшица со стороны жены Ландау. Хотя сам Лифшиц объяснял враждебность больного Ландау исключительно злословием Коры.

Уверен, что сам Н.М. Лифшиц никогда не сомневался в том, что его великий друг страдает от графофобии как медицинского явления. Ландау был для него святым. За всю жизнь я не слышал от Е.М. Лифшица ни одного высказывания, хоть как-то критикующего Ландау. Это явление проницательный друг Ландау Э.Андроникашвнли назвал самогипнозом, царившим в школе Ландау. [Андроникашвили, 1980]. Внимательное прочтение сборника «Воспоминаний о Л.Д. Ландау», а также книг М.И. Каганова [1998] и A.M. Ливановой [1978], оставляет у меня именно такое впечатление об их отношении к своему герою.

Далее. Весьма любопытным представляется рациональность Ландау в выборе некоторых житейских контактов. Приведу пример, описанный В.Л. Гинзбургом, об отношении Ландау к одному известному физику-экспериментатору У (так его обозначит Гинзбург, не назвавший фамилию): <«...> как-то в разговоре со мной (году, так, в 1960-м) <...> Ландау ответил: “Y вообще не физик”. Я даже опешил и задал довольно глупый вопрос типа: “А почему ты тогда с ним имеешь дело?” Но на это последовал ответ: “Y — умный человек, я с ним советуюсь по житейским вопросам”» [Гинзбург, 1995. С. 372].

Как видим, работает все тот же вектор рационализма, выражающийся в данном случае в использовании для собственных нужд полезных качеств тех людей, которых Ландау либо не ценил как профессионалов, либо оценивал посредственно. Но стрелка вектора рационализма иногда указывала направление с ошибкой. Ярким примером переоценки полезных качеств своих помощников служит подробно описанный выше Моисей Корец, который «как физик ценности не  {483}  представлял» (см. в Главе 2), но был, с точки зрения Ландау, прекрасным организатором и умным по жизни человеком (из-за его ума Ландау и попал сначала под колпак НКВД, а затем и в тюрьму). Примером же недооценки со стороны Ландау служит Е.М. Лифшиц. Напомним слова В.Л. Гинзбурга: «Женя был ему по-настоящему предан, действительно его любил. Дау же его не уважал, как-то отзывался презрительно» [Гинзбург, 1999, рукопись]. Ландау был вменяем и искренен, когда многократно высказывался резко отрицательно о Е.М. Лифшице в годы после автокатастрофы. А причина — в нетрудоспособности и страшной подавленности Ландау, наступившем у него комплексе неполноценности. Писать книги, в смысле создавать их совместно с Лифшицем он уже не мог, сознавал это, и потому Лифшиц ему стал не нужен и даже ненавистен.

8.1.3. Реализации вектора Эго

А

.Б. Мигдал дает следующее важное положение при характеристике Ландау: «Он очень не любил, когда с ним не соглашались даже в несущественных вещах, и часто говорил: “Люблю, когда меня гладят но шерстке”» [Воспоминания..., 1988. С. 185]. Е.Л. Фейнберг, как уже упоминалось выше, сообщает: «Одного я не замечал ни разу <...> — чтобы он четкими словами сказал: “Да, я был неправ”. <...> в конце концов следовало признание: “Да, да, конечно, верно”. Но эго было проявлением некоторых ребяческих черт его личности, которое вызывало только улыбку» [Там же, С. 258].

И письме ко мне от 2000 г. М.И. Каганов в ответ на присланный ему журнал «ИФ» с моей большой статьей о Е.М. Лифшице (№ 15, 1999) сделал любопытное замечание, констатирующее еще одно неожиданное проявление характера Ландау. Моисей Исаакович попросил меня пояснить следующий абзац (на стр.51): «Е.М. Лифшиц был принципиальным противником самовыдвижений, никогда не зондировал возможности выставления своей кандидатуры в член-корры и академики. Он ни разу не обращался по этому вопросу к своему  {484}  учителю, ближайшему другу и соавтору Л.Д. Ландау. Сам Л.Д. Ландау также никогда не поднимал этого вопроса ни в разговорах с Е.М., ни в академических кругах, хотя в других случаях он активно помогал одним или противодействовал в отношении других кандидатов в Академию». М.И. Каганов пишет. «Я что-то не помню, чтобы Ландау кому-то активно помогал выдвигаться в Академию. <...> Я спросил у Питаевского, может быть, он помнит о таких случаях. Но Питаевский мне ответил, что и он не помнит ни одного такого случая».

В ответном письме М.И. Каганову мне пришлось признать, что и я не слышал о таких фактах от Е.М., а конец приведенного абзаца написал просто по инерции, как общее место, полагая его самоочевидным. В свете же полученного мною разъяснения можно констатировать, что сообщенный в письме факт, хоть и неожидан, но, по-видимому, показателен для характера Ландау.

По-видимому, по своей генетике Ландау был экстравертом (тогда как для сравнения Е.М. Лифшиц был, бесспорно, интравертом). Из людей, входивших в окружение Ландау, как мне кажется (по собственному впечатлению, но главным образом по описаниям в литературе), ближе к экстравертному типу находятся В.Л. Гинзбург, А.Б. Мигдал, Я.Б. Зельдович, И.М. Халатников, М.И. Каганов, Я.А. Смородинский, К.П. Станюкович, В.И. Гольданский, быть может, А.С. Компанеец. Но крайние проявления у них экстравертности — экзальтированности почти не наблюдались, возможно, лишь за исключением К.П. Станюковича и А.Б. Мигдала. Хотя, как обычно бывает в природе, резкой границы между группами нет, все же в большей степени к интравертам в окружении Ландау, как мне кажется, относятся: И.М. Лифшиц, А.А. Абрикосов, Л.П. Питаевский, И.Е. Дзялошинский, Л.П. Горькое. Будучи крайне экзальтированным экстравертом, Ландау постоянно старался быть на виду, нуждался в общении, в возможности самовыражения.

В следующих проявлениях присутствует сумма векторов Э+И, когда к вектору Эго добавляется вектор искренности-истинности Ландау.  {485} 

Е.Л. Фейнберг пишет: «<...> он создал себе образ, маску и вжился в нее так, что она стала для него естественной. К сожалению, эта маска не была пассивной, она управляла его поступками, его высказываниями. Она-то и диктовала ему резкость поведения, иногда вызывавшую недоумение (<...> дополнительная причина несдержанности Ландау в высказываниях...)» [Воспоминания..., 1988. С. 264].

Естественно, что в большей степени это проявлялось в молодости. А.И. Ахиезер вспоминает, как он познакомился с Ландау в 1934 г.: «В кабинете Ландау <...> я заметил лишь подвешенного к лампе большого зеленого резинового крокодила и восседавшего на диване хорошо одетого, с красным галстуком, Ландау, ноги которого находились на письменном столе» [Там же, С. 49].

Приехав в Европу в начале 1930-х гг., Ландау носил ярко-красный пиджак, который должен был подчеркивать его искреннюю приверженность марксистской идеологии своего государства. Когда датские друзья сказали ему о том, что красные пиджаки в Дании это униформа официантов, то Ландау сменил пиджак, но стал ходить в красной рубашке. Причем делал это вовсе не из угодничества перед Советской властью. Он мог легко остаться на Западе, как Георгий Гамов, но тогда не захотел этого делать. Он считал, что его миссия — создать в своей родной стране самую современную в мире физическую науку, перестроить для этого систему школьной и вузовской подготовки, создать сеть научно-исследовательских физических институтов. Ландау был убежден в своем мессианстве, и это — тоже крайнее проявление вектора Эго.

В литературных источниках есть, например, такие сведения о манере Ландау разговаривать с коллегами.

«— Дау, я хотел спросить вас...

— Чушь! Кричал Дау, не дослушав вопроса...

Конечно, репертуар его выкриков был богаче: “ахинея”, “галиматья”, “глупости”, “ерунда”, “позор говорить такие вещи” — необычайно разнообразили реакцию Дау на задаваемые ему вопросы» [Бессараб, 2004. С. 16].

Показателен и следующий более поздний эпизод. Жарким  {486}  летом 1961 г. Ландау собирался на прием в Кремль. Он зашел в редакцию ЖЭТФ в ковбойке с короткими рукавами и в сандалиях на босу ногу. Сообщил, что сейчас отправится на встречу руководства Партии и Правительства с деятелями науки и искусства. Присутствующие спросили, как он собирается одеться. «Да вот так прямо и пойду!» — ответил Ландау. В ужасе Е.М. Лифшиц умолял его хотя бы сменить сандалии на летние полуботинки. «Ну, пожалуй, сандалии сменю. А в рубашке пойду в этой, иначе очень жарко». Одевать костюм да еще с галстуком категорически отказался. И ничего, прошло. В один из следующих дней я своими глазами видел кадры кинохроники: несколько секунд — Ландау о чем-то говорит с Хрущевым, на Хрущеве светлый костюм, Ландау — в ковбойке с короткими рукавами. Лифшиц спросил, о чем Ландау разговаривал с Хрущевым. Ландау ответил: «Я ему сказал, что мне очень понравился его доклад на XX съезде, я читал его дважды».

Поразительный факт сообщает Элла Рындина. Когда в мае 1941 г. в Ленинграде умерла от инсульта мать Ландау Любовь Вениаминовна, то «Дау приезжал на похороны. После похорон он пошел в кино, что очень шокировало маму <Софью Давидовну, сестру Ландау>: «Наверное, он совсем не был привязан к матери», — огорчалась она. Много лет спустя я говорила об этом с близким другом Дау Еленой Феликсовной Пуриц. Она сказала мне: “Что вы, это совсем не так. Он сам в этот день признался мне, что никогда в жизни ему еще не было так грустно”» [Рындина, 2004, № 5 ].

Возможно, в этом месте следовало бы воздержаться от комментариев. Ландау — не обычный человек, а гений. Аршином общим его не измеришь. Но книги пишутся не для гениев, а для обычных людей. И что это за книги об исторических личностях, если в них автор сознательно воздерживается от комментариев таких, мягко говоря, необычных фактов? «Гению позволено все?» — задает вопрос профессор П.П. Федоров из Института кристаллографии в своем отклике на мою статью о Ландау в приложении к «Независимой газете» (2000). В этом отклике Федорова речь идет в широком смысле  {487}  о принципах, которые Ландау проповедовал и которым открыто следовал в отношениях мужчины и женщины <...>». И профессор сам отвечает на свой вопрос: «Извините, с него только спрос выше» (статья Б.Г. — в номере от 19 июля 2000; отклик — 21 марта 2001). Разумеется, можно было бы в унисон с Е.Ф. Пуриц прощебетать что-то о необходимости отвлечься после похорон, защитить себя от нервного срыва и т. п. Но, безусловно, по нравственным нормам цивилизованною общества такой поступок сына по отношению к матери, о котором сообщила Э.Рындина, предосудителен. В применении к гениальной личности Ландау это — крайнее проявление его эгоцентризма в сложении с неприкрытым, искренним небрежением к общепринятым нормам морали.

А вот, как Э.Рындина объясняет некую теорию Ландау, частным проявлением которой был этот поступок. Уже писалось, что, когда Ландау находился в тюрьме, Кора, «боясь за свою шкуру», стала партийным пропагандистом. Далее шли такие слова: «Не знаю, узнал ли Дау, чем занималась Кора, пока он был в тюрьме. Думаю, что если и знал, то не осуждал ее и относился к этому спокойно. Согласно его теориям каждый должен делать то, что ему хочется, и не обязан страдать, если даже страдает близкий ему человек» [Рындина, 2005, № 5].

Дальнейший комментарий того же автора, но из другой статьи: «Мама считала, что любовь (всякая, не только между мужчиной и женщиной) измеряется жертвой, которую ты можешь принести ради человека, которого любишь. “Чушь, чушь, чушь!” — кричал Дау. Он не признавал никаких жертв. Мама переходила на бытовые примеры. “Ну, например, — говорила она, обращаясь ко мне, — ты заболела, а у меня билеты в театр, куда я давно мечтала пойти. Я же не пойду, а останусь возле тебя”. “Раз останешься — значит, тебе этого больше хочется, а если больше хочется в театр — значит, надо идти в театр. Глупости все это”. Последнее слово опять осталось за ним, мама только рукой махнула, относясь к этим его высказываниям как к очередному чудачеству. Действительно, он не признавал жертвенность в принципе и поступал в жизни согласно своим принципам» [Рындина, 2003].  {488} 

Взглянем на еще одно довольно необычное проявление вектора Эго. Обратимся к собственноручной записке Ландау с отчетом теоргруппы УФТИ в 1935 году (текст см. в Гл.2). На фотокопии записки (см. во вклейке) видно зачеркнутое имя Женька перед Лифшицем, не зачеркнуто Шурка перед Ахиезером, зачеркнуто Лева перед Розенкевичем, Корец первоначально назван Корицей (по его прозвищу), зато написано полностью Шура Компанеец. Не знаю, можно ли действительно определять характер по почерку, но по стилю, в частности, по исправлениям написанного, наверное, можно. Очень важно подчеркнуть, что, как указано в примечании редакции, Ландау потребовал, чтобы вся записка была напечатана в подлиннике. Значит, Ландау требовал вынести на публику и эти уничижительные его обращения к нескольким ближайшим товарищам по работе. Учитывая, что Е.М. Лифшиц был человеком, абсолютно благовоспитанным и корректным, можно себе представить, как на него действовало указанное обращение на публике (правда, на этот раз Ландау его пощадил). При том, что Ландау обожал свое собственное неофициальное имя Дау, не содержащее уничижительного суффикса (подаренное ему на всю жизнь другом до 1935 г. и врагом с конца 1930-х гг. Д.Д. Иваненко). Ну, а если бы кто-нибудь публично обратился к нему: «Левка!» — какая была бы реакция? Кто-то из адептов Ландау, наверное, скажет: «Ну, что особенного, зачем автор цепляется к таким мелочам?!» Да, согласен, не стоит цепляться, если рассуждать по принципу: «Гению позволено все».

Исследователю интересно дойти до истины — узнать, как Ландау на самом деле относился к людям из своего окружения — не только как к специалистам, но и как к личностям? Из приведенной записки видно, что к Компанейцу как к человеку он относился, пожалуй, уважительнее, чем к Ахиезеру и Лифшицу... Попробуйте вспомнить, часто ли вы встречали в коридорах и отделах своих институтов взаимные обращения типа «Васька!» на уровне кандидатов и докторов наук. Да еще в письменном виде! Да еще предназначенные для широкой публики — читателей стенгазеты института. (Вряд ли в 1930-е годы нравы в НИИ были в среднем грубее, чем сейчас.)  {489}  Для контраста сообщу, что Л.С. Компанеец, близкий к Ландау человек, по словам его сына, всю жизнь обращался почти ко леем своим коллегам, в том числе и более молодым друзьям (например, к В.И. Гольданскому) только на Вы; исключением были всего двое-трое харьковских друзей юности: Е. и И. Лифшицы, Л.Пятигорский. Было ли отмеченное свойство Ландау недостатком его воспитания? Конечно, нет, так как его родители относились к тонкому интеллигентскому слою старой России, и, как мы знаем, Ландау получил великолепное воспитание, даже с участием иностранных домашних учителей. Его родная сестра Софья была совершенно благовоспитанным человеком. Следовательно, указанный признак есть крутая производная имманентных характерологических доминант Льва Давидовича как индивида. Крайняя эгоцентричность была обусловлена осознанием исключительности своей личности. Этот вектор действовал в сумме с вектором истинности-искренности — который «не желал» подавлять проявления этой эгоцентричности.

Еще немного о других проявлениях того же. Взгляните на поразительный фотоснимок. Ландау и Лифшиц на пляже, на Рижском взморье (см. во вклейке). День, видимо, не жаркий, но и не холодный. Лифшиц держит в руках снятый пиджак. На Ландау пиджак одет, на лацкане звезда Героя. Вы часто видели на пляжах людей со звездами Героя (гражданских лиц)? Что это, «эксгибиционизм» (любимый термин Ландау)? Известно, что у Я.Б. Зельдовича имелся «пиджак-таран» с его геройскими Звездами. Как пишут очевидцы, Я.Б. одевал его по торжественным событиям, а также в тех редких случаях, когда отправлялся к крупным чиновникам «пробивать» какой-нибудь трудный вопрос [Знакомый..., 1993. С. 294]. Но дело не в этом. Ландау тоже иногда одевал Звезду, когда надо было, например, получить хорошее место в гостинице или достать билет в горячее время. Но что нужно «пробивать» на пляже? Значит, Золотая Звезда надета только, чтобы обратить внимание окружающих, вероятно, в первую очередь прекрасного пола. Однако мне представляется, что в этом случае Ландау поступал правильно! Ведь он внес достойный вклад в то,  {490}  что купальщицы могли мирно резвиться у моря. Вот только не мог он им об этом рассказать, но обратить на себя внимание имел полное моральное право. Остается, правда, трудноразрешимый парадокс: уметь одновременно ненавидеть эту свою работу и открыто гордиться наградой за нее.

8.2. Литературные, художественные и прочие вкусы

В

советское время ежегодно проводились «Дни поэзии». В сборнике «День поэзии» 1960 г. помещен ответ Ландау под заголовком «Трудный вопрос»- Вот полный текст ею ответа: «Зачем нужна поэзия? На этот вопрос так же трудно ответить, как на вопрос — зачем нужна любовь? Человеку, любящему поэзию, она освещает и украшает жизнь. Мне лично без любимых стихов, которые я мог бы все время повторять про себя, стало бы как-то не по себе. Мой любимый поэт — Лермонтов. Как пишутся хорошие стихи, конечно, нельзя объяснить теоретически, иначе всякий мог бы написать чудесные стихи. Добиться волнения у читателя может только настоящий поэт» [Воспоминания..., 1988. С. 252].

Из Лермонтова Ландау особенно часто цитировал стихотворение «Свидание». К любимым поэтам Ландау относились также Николай Гумилев и Алексей Апухтин. Что необычно — Ландау восхищался Николаем Огаревым, о котором он говорил: «Прекрасный поэт, и так основательно забыт». Любимой его цитатой было огаревское четверостишие:

Это Ландау, наверное, относил и к себе. Как пишет М.Бессараб, в 1950-е годы Ландау любил цитировать из Огарева следующие строки:  {491} 

Профессор В.Л. Покровский так вспоминает о поэтических пристрастиях Ландау: «...он не раз читал наизусть любимые им стихи, среди которых, к моему удивлению, были длиннейшие поэмы Максима Горького вместе с “Гамлетом”» [Там же, С. 201]. Профессор И.С. Шапиро уточняет: «Шекспировского “Гамлета” Л.Д. одно время считал скучной пьесой. Но после гастролей в Москве английской труппы во главе с режиссером Бруком он изменил свое мнение. <...> Гамлет в нем выглядел не “философствующим занудой” (слова Л.Д.), а живым, энергичным, хотя и страдающим действующим лицом. <...> Кстати, несколько неожиданной для меня оказалась приверженность Л.Д. к драматургии Островского (которую я тоже люблю). Ландау ценил Островского за ясность и органичность сюжета, яркость образов и правду чувств» [Там же, С. 2871.

Из современных поэтов Ландау особенно выделял Н.Евтушенко и Б.Слуцкого. Как вспоминает И.М. Халатников, после сольного вечера поэзии Евтушенко в Институте физпроблем Ландау сказал: «У него есть очень хорошие стихи. Читает он их бесподобно, ну а гражданское мужество Евтушенко вызывает глубочайшее уважение».

Что не очень характерно для интеллигенции, Ландау любил «простых» поэтов, в частности, Константина Симонова, который, по мнению столичных снобов, был в те времена популярен в основном у мещан и «пишбарышень».

Вспоминает голландский друг юности Ландау Хендрик Казимир (президент Европейского физического общества в 1970-е гг.): «Он довольно хорошо знал поэзию, но его вкус к ней был простым: простая рифма и мерный ритм были основными его требованиями» [Там же. С. 152].  {492} 

Отсюда можно попытаться экстраполировать: Ландау вряд ли принял бы верлибр, основную форму современной поэзии на Западе. Маловероятно, что ему нравились и японские хокку. Но вот классическую поэзию Ближнего и Среднего Востока Ландау ценил, особенно Саади.

Из прозаиков Драйзера предпочитал Хемингуэю. Восторгался Ремарком.

Ландау любил повторять слова Оскара Уайльда: «В России все возможно, кроме реформ». При этом удивлялся, откуда писатель так точно узнал характернейшую черту России» [Бессараб, 2004. С. 65].

О вкусах Ландау в искусстве пишут его ученики. А.А. Абрикосов замечает: «...он интересовался театром, кино, литературой, живописью. Правда, в последней он не пошел дальше Ренуара, остальное была “мазня”» [Воспоминания..., 1988. С. 38].

И.М. Халатников пишет: «Ландау принимал только реалистическое искусство. Этому не противоречит то, что ему нравились художники-импрессионисты. Он очень любил Клода Монэ. Однако считал очень слабым художником Матисса. Он мне часто говорил: Матисс — это маляр, ему бы только красить заборы... Ландау очень хвалил фильм Чухрая “Баллада о солдате”. Ландау очень любил театр, в особенности МХАТ. <...> Ландау совершенно не воспринимал оперного искусства. Опера всегда была предметом его шуток <...> Такое резкое отношение логически следовало из требований реализма, как его понимал Ландау, не признававший никаких условностей. С его точки зрения, когда артист поет: “Я ее убил”, — это может в трагической ситуации вызвать только улыбку» [Воспоминания..., 1988. С. 278].

Снова отрывок из статьи В.Л. Покровского: «...среди его учеников было несколько истинных меломанов, но тогда это тщательно скрывалось. <...> Дау как раз вернулся с общею заседания Академии наук, где выступал Шостакович. Дау выразился не слишком почтительно о его выступлении и личных качествах. <...> “А вам действительно нравится его музыка?” — спросил Дау. <...> Я ответил Дау уклончиво.  {493}  Я сказал, что мне его музыка не очень нравится, но, несомненно, он — поразительный новатор. Немедленно длинный указательный палец Дау устремился по направлению к моей груди. <...> “Вы проповедуете науку кислых щей об искусстве. А никакой такой науки нет вообще. Не бывает новаторов и консерваторов в искусстве. Есть люди, которым есть, что сказать, и люди, которым сказать нечего”» [Там же. С. 201].

«Дау совершенно не выносил музыки, он говорил, что это шум, который ему мешает» [Н.Е. Алексеевский; там же, С. 41]. Э.Л. Андроникашвили пишет так: «<...> Дау излагал свои взгляды на искусство, в том числе на оперу и балет (которые он презирал), на мюзик-холл (который он обожал), <...>.» (Там же, С. 44].

Ландау был веселым человеком и народный юмор был ему не чужд. Так, он любил частушки, говорил, что “они не могут быть неприличными, это же фольклор”. И далее следовало что-нибудь на грани приличия: “В нашем саде, в самом заде вся трава примятая. Не подумайте плохого, все любовь проклятая!”» [Бессараб, 2004. С. 68].

Вспоминает О.И. Мартынова, жена академика М.А. Стыриковича: «Меня очень поражало, что Дау, так любя поэзию, совершенно не признавал ни оперы, ни балета, ни любой музыки, любил он только романсы в исполнении Надежды Андреевны Обуховой. Оперу Ландау принимал как нечто полностью противоречащее логике, здравому смыслу и вообще страшно неестественное. Он говорил: “Почему нужно петь слова, которые каждый нормальный человек может просто говорить?” <...> Киноискусство Дау любил — в особенности картины с красивыми актрисами определенного типа, <...> я всегда страдала от его привычки во время сеанса громко комментировать происходящее, в особенности эпизоды, которые ему не нравились. <...> (он-то совершенно не смущался), уже нарочито меня дразнил — вплоть до того, что я убегала из зала. <...>, а он смеялся и говорил, что, мол, пусть не показывают такую занудную дрянь<...>.» [Воспоминания..., 1988. С. 183].

Известно, что Ландау совершенно не пил алкогольных напитков. Так что в этой части писать почти нечего. Разве  {494}  что две зарисовки с его участием в компаниях с пьющими людьми.

(1) При праздновании своего 50-летия Ландау держал бокал с шампанским, чокался с поздравлявшим и передавал бокал двум «выпивалам», которые отпивали глоток.

(2) Рассказ А.Б. Мигдала, переданный С.А. Хейфецом: «...на каком-то званом обеде А.Б. оказался рядом с А.Вертинским. После долгих совместных возлияний артист наклонился к Мигдалу и сказал: “Как приятно выпить с по-настоящему понимающим человеком. А то, знаете, меня недавно посадили с каким-то захудалым еврейчиком, который не умел пить и испортил мне все удовольствие”. “— Как оказалось, не без ехидства добавлял Мигдал,— его соседом был Ландау!”» [Воспоминания..., 2003. С. 148]. Тот же эпизод комментирует И.И. Гольдман: «Вертинский отозвался с похвалой «об этом русском парне», имея в виду Мигдала. А.Б. был на седьмом небе» [Там же, С. 162].

И, наконец, еще пара мелких наблюдений очевидцев по поводу особенностей житейских вкусов Ландау.

«Ландау в шахматы не играл, хотя знал правила. Считал игру в шахматы пустой тратой времени. В этом он расходился с П.Л. Капицей, который до конца своей долгой жизни увлекался игрой в шахматы и рассматривал эту игру серьезно, как форму самоутверждения» [Там же. С. 278]. В то же время Ландау обожал раскладывать карточные пасьянсы (этим объясняется, почему Е.М. Лифшиц подарил ему на юбилей колоду карт с шаржами на его учеников). О.И. Мартынова вспоминает об их совместной поездке на Кавказ: «Дау решил, <...> что он будет всех обучать высокой науке раскладывания пасьянса. Он за это дело взялся очень серьезно; особенно он любил некий, как он его называл “интеллектуальный пасьянс” <.. > Устраивались соревнования, на которых все участники начинали с совершенно одинакового первоначального расклада карт. Предавались этому занятию страшно увлеченно, и своим победам Дау радовался шумно и искренне» [Там же, С. 182].

Точно известно, что Ландау не любил рукопожатий. Кстати, Е.М. Лифшиц тоже. Вероятно, у них этот признак был взаимно скоррелирован.

8.3. Афоризмы и высказывания Л.Д. Ландау

Н

иже приводится подборка афористичных образцов речи Ландау, отобранная в основном из статей его учеников, друзей и коллег, помещенных в книге «воспоминания о Л.Д.Ландау» [2003], а также в книгах М.Бессараб [1971 2004] и др. В некоторых случаях в скобках, в кавычках даны пояснения авторов статей. В других случаях даются наши пояснения без кавычек.

Я — физик-теоретик. По-настоящему меня интересуют только неразгаданные явления. В этом и состоит моя работа. (Из 2-й книги М.Бессараб).

Человек в процессе познания природы может оторваться от своего воображения, он может открыть и осознать то, что ему не под силу представить!.. (из книги «Воспоминания о Л.Д. Ландау»).

Ввиду краткости жизни мы не можем позволить себе роскошь решать уже решенные задачи. (Там же).

Некоторые считают, что учитель обкрадывает учеников, другие считают, что ученики обкрадывают учителя. Я считаю, что правы и те и другие, и это взаимное обкрадывание прекрасно. (Там же).

Эта теория так красива, что вряд ли может оказаться неверной. (Там же).

Кто это? Откуда? Сколько ему лет?.. Как, такой молодой и уже такой неизвестный?! (Там же).

Ваше вранье представляет интерес только для вашей биографии. (Из статьи А.А. Абрикосова).

Писать статьи это искусство, которому надо учить. (Там же).

Если бы на меня возложили хоть 1/3 забот, которые есть у обычной женщины, я бы не смог вообще думать о теоретической физике. («Ландау, хотя и любил женщин, но считал, что теоретической физикой они заниматься не могут». — Там же).

Женщины любят учиться. (Там же).  {496} 

Нет такой глупости, в которую бы не поверил интеллигентный человек. (О телепатии и телекинезе. — Там же).

Математика безгранична. И ею овладеть так же «просто», как теоретической физикой, невозможно. (Из статьи А.И. Ахиезера в кн.: «Воспоминания...», 1998).

Астрономы часто ошибаются, но никогда не сомневаются. (Из книги В.Л.Гинзбурга [2003]).

Ха, ха, рыболов! На одном конце червяк, на другом конце — дурак, как сказал Вольтер (?) (Авторство Вольтера — под сомнением. — Из статьи В.Л.Гинзбурга в кн.:» Воспоминания...»).

Из добавки «впервые» так и торчат уши бесцеремонного «приоритетчика» (Ландау, как и Гинзбург, обычно не употребляют слова «впервые», излагая свои или ссылаясь на чужие новые результаты. — Там же).

Кот ученый — это понятно, а ученый муж — смешно! (Там же).

Один из учеников Дау пожаловался, что ему удалось вывести уравнение Шредингера (еще до публикации Шредингера), но он не стал публиковать эту работу, считая ее недостаточно серьезной. Дау помрачнел: «Никогда никому в этом не признавайтесь! Если вы не вывели этого уравнения, то на нет и суда нет, а вот вывести столь замечательный результат и не понять его значения — такое действительно позорно! (Там же).

Просто так думать — очень трудно, а все время думать — невозможно. Работать надо! (Так Ландау обращается к теоретикам, работать у него значит считать и писать. — Из статьи Л.П.Горькова)

Классики марксизма давно доказали, что только труд создал человека. Вы же видите — он вот-вот опять залезет на дерево. (Имеется в виду недавно избранный в академики ученый, переставший работать. — Там же).

С ума сошел, домой пошел. (Ландау о себе, когда ему надоедали разговорами. — Там же.)

Наглость это нахальство, не имеющее серьезных оснований. («Просто нахальства, особенно в науке, Ландау не осуждал». — Из статьи К.Тер-Мартиросяна).  {497} 

Быть предельно честными. Не быть ворюгами! (Так Ландау учил своих сотрудников. — Там же).

Простое — значит с минимальным математическим аппаратом. Эффективное — значит с ясным физическим результатом. (Из статьи Я.А.Смородинского).

Надо ценить сделанное, а не сокрушаться по поводу проплывшего мимо. (Там же).

Как вы можете решать задачу, если заранее не знаете ответа? (Ландау не брался за решение задач, ответ в которых он не мог предвидеть. «Это была и его сильная и слабая сторона». — Из статьи Я.Б. Зельдовича).

Прежде всего, рассмотрите простейшее объяснение, что это все вранье! (Когда Ландау рассказывали о каком-либо необычном явлении, например, телепатии, лозоходах, снежном человеке. — Там же).

Нельзя делать научную карьеру на одной порядочности. Это неминуемо приведет к тому, что не будет ни науки, ни порядочности. (О людях порядочных, пишущих статьи, диссертации и т.д., в которых нет новых научных результатов. — Там же).

Почему певцы глупые? Отбор происходит по другому признаку. (Там же).

Глупостей много, а разумного мало. (Там же)

Хороший треп — это, безусловно, искусство. (Из статьи М.А. Стыриковича)

Истребление зануд есть долг каждого порядочного человека. Если зануда не находится в разъяренном состоянии, это позор для окружающих. (Там же).

Все, что в химии научного, это физика, а остальное — кухня. (Из статьи О.И. Мартыновой).

Автор обычно бывает прав. (При обсуждении сложных и не вполне ясных вопросов на семинаре. — Из статьи М.И. Каганова).

Суеверие интеллигента в тысячу раз отвратительней суеверия невежественной бабки. (О телепатии, летающих тарелках, снежном человеке и т.п. — Там же).

Счастье — слишком личная категория, не допускающая обобщенного, безличного подхода. (Там же).  {498} 

Тривиализовать проблему! (Суть требования та же, что и в появившемся позже принципе «бритвы Оккама»: не вводить лишних сущностей! Так, механику и теорию поля Ландау излагал, исходя из принципа наименьшего действия, из которого уже выводились законы сохранения и все остальное)

Брак это кооператив, основанный на деловых обязанностях, к которым влюбленность не имеет отношения. (Из статьи А.Б. Мигдала).

Работать надо легко, как птица поет. (Из статьи Р.Пайерлса).

Ленина они не боялись, а меня боятся. (О правительстве Швейцарии, которое в 1930-х годах не хотело выдать долгосрочную визу советскому гражданину Ландау. — Там же).

У меня не телосложение, а теловычитание. (У Ландау был рост 182 см, а вес 59 кг. — Там же.)

Смогулия — это грузинская фамилия. (Из статьи В.Л. Покровского).

«Кислощенство»! (От профессора кислых щей) Не бывает новаторов и консерваторов в искусстве. Есть люди, которым есть, что сказать, и есть — которым сказать нечего. (В ответ на слова, защищающие новаторское направление в музыке Шостаковича. — Там же.)

Кто кого обучает — ты меня или я тебя? Не мое дело искать ошибки в твоих рассуждениях. Лучше укажи мне ошибки в моих. (Это — принципиальная позиция Ландау в спорах по вновь обсуждаемому результату, когда докладчик, считающий себя правым, предлагал Ландау найти ошибку в его рассуждениях или расчетах. Из статьи Ю.Б. Румера).

Сделать ничего нельзя, если хочешь сделать великую работу. (Из статьи И.Е. Дзялошинского).

Иностранные языки, увы, необходимы. Не забывайте, что для усвоения их, несомненно, не нужно особых способностей, поскольку английским языком неплохо владеют и очень тупые англичане. (Из письма Ландау рабочему Л.)

Теоретическая физика — сложная наука. Не каждому дано ее понять. (Так сказал Ландау о своем директор А.Ф. Иоффе ему лично. — Из 1-й книги М.Бессараб).  {499} 

Бог создал дураков и гусей, чтобы было кого дразнить. (Там же)

Всем известно, что я — язва здешних мест. (Там же).

Я не гений. Вот Бор гений. И Эйнштейн гений. А я не гений... Но я очень талантливый. (Из книги A.M. Ливановой).

Ученым бывает пудель. Человек может стать ученым, если его как следует проучат. А мы — научные работники. (Там же).

Есть люди, на которых поглядишь, и сразу видно, что они — «жрецы науки». Они жрут за счет науки. Никакого другого отношения к науке они не имеют. (Там же).

Тот, кто сдает ради отметки, не любит экзаменоваться, а тот, кто ради знаний, — любит. (Там же).

Когда фильм скучен, его для меня не спасут никакие режиссерские «находки». Я не выношу уже самого этого термина. (Там же).

Первое, к чему стремится девушка — обезобразить себя прической. (Там же).

Три признака, по которым выбирают подарок: большой, дорогой, ненужный. (З.И.Горобец-Лифшиц, устное сообщение).

Талантливые рукописи рано или поздно издаются. (Из 2-й книги М.Бессараб. Приводя это высказывание Ландау, М. Бессараб прямо признается, что имеет в виду свою книгу о Ландау.)

Ученые должны разговаривать, а не скрываться друг от друга. (Там же).

Науки бывают естественные, неестественные и противоестественные. (Из ответа студентам. — Там же).

Бойтесь странностей. Все хорошее просто и понятно, а где странности, там всегда какая-нибудь муть. И вообще приучите себя к тому, чтобы у вас во всем была ясность. (Там же).

Если в нашей семье есть жид, то это ты! (Ландау жене при обсуждении одного из денежных вопросов. — Там же).

Красивые мужчины — плохие любовники. Они полагают,  {500}  что женщина будет вполне удовлетворена, созерцая их красоту. (Там же).

Наша система воспитания такова, что нормой считается не жизнерадостное настроение, а сосредоточенно-унылое. (Там же).

Не надо его ругать. Откуда ты знаешь, может быть, он решил не работать, а быть профессиональным паразитом. (Ландау жене, ругавшей сына за двойку. — Там же).

Частушки не могут быть неприличными. Это же фольклор. («И дальше следовало что-нибудь на грани приличия»... — Там же).

Анекдоты полезны, потому что полезно смеяться. (Там же).

Каждый имеет достаточно сил, чтобы достойно прожить жизнь. А все эти разговоры о том, какое сейчас трудное время, это хитроумный способ оправдывать свое бездействие, лень и разные унылости. Работать надо, а там, глядишь, и времена изменятся. (Там же).

Именно от каждого человека и зависит его счастье. За редким исключением. (Там же).

Лучше притворяться счастливым, чем быть несчастным. (Там же).

Муж не может быть счастлив, если у него несчастная жена. (Там же).

Стыдно быть несчастной. (Там же).

Скромность украшает только девушку, и то лишь до 12 лет. (Из книги А.Рухадзе).

Я за свою жизнь не опоздал никуда ни на одну минуту. (Из книги Ландау-Дробанцевой).

До тех пор пока я буду испытывать влечение к молодежи, я не посчитаю себя старым. С того дня, как мой интерес к ней иссякнет, наступит старость. (К.Симонян).

Обман трудящихся! (реплика, часто используемая Ландау.)

Не всегда важно, над чем работать, но всегда важно, с кем работать. (Со слов З.И. Горобец.)

Знаете, кто будет заниматься физикой в антимире? — Антисемиты. (Записано со слов М.А. Пекелиса.)  {501} 

Если ты чего-то не понял, прочти еще раз. Если не понял после пяти раз, значит, ты — дурак (Из книги [Капица. Тамм. Семенов]).

8.4. Дамы Ландау

— Лев Давидович, а ваше хобби!

— Женщины, — не думая ответил Дау.¹

Л

юбовь или эротика, женский вопрос или дон-жуанский комплекс — сказать можно, как угодно — играли чрезвычайно большую роль в жизни Ландау. Естественно, что этой теме посвящено много страниц в книге его жены [Ландау-Дробанцева, 2000], на которую я здесь часто буду ссылаться. Однако в качестве введения в данную тему позволю себе поместить обширную цитату из, по-моему, гораздо более серьезных и заслуживающих доверия воспоминаний другого свидетеля личной жизни Ландау, его племянницы Эллы Рындиной.

«Он много говорил о женщинах, классифицировал их по внешности (как же Дау и без классификации?). У Дау привлекательные женщины делились на красивых, хорошеньких и интересных (1-й, 2-й и 3-й класс). У хорошеньких нос слегка вздернут, у красивых нос прямой, а у интересных носы всех прочих форм. Для некрасивых женщин, кажется, это были 4-й и 5-й классы, он придумал такие названия: 4-й класс — “Выговор родителям” и 5-й класс — “За повторение — расстрел”. Идя по улице, он мог вдруг выбросить вверх 2 или 4 пальца — этим он сообщал собеседнику класс идущей навстречу женщины. В общем, шуму по поводу окружающих женщин и их внешних данных всегда было чрезвычайно много.

У него даже был разработан целый план, как отделаться от пристающей незнакомой девицы. А именно, следует задать вопрос: “Замужем ли вы?” Если ответ “нет”, то следующий вопрос — “Есть ли у вас дети?” Предполагается, что  {502}  девица тут же ретируется. Если окажется, что девица замужем, то следует тот же вопрос: “Есть ли дети?” Если есть, то надо спросить: “А от кого?” — и девица отстанет. А если детей нет, то следующий вопрос — “Как вам это удается?”...

Вслед за классификацией следовали теории, эти теории следовало осуществлять на практике. Основной тезис заключался в том, что человек во что бы то ни стало должен быть счастлив и сохранять личную свободу. Более всего он боялся потерять свою независимость и часто дразнил преданных мужей “подкаблучниками”. На всех углах всем знакомым и ученикам он объяснял, что измены в браке необходимы, так как от этого, как он полагал, брак становится только прочнее. Мне он сообщил, что любил Кору 14 лет, что мало кто может похвастаться таким большим сроком, а все потому, что он следовал своим теориям...»

«В юности Дау был очень застенчив и катастрофически боялся женщин. Кора была первой женщиной, которая, по выражению моего папы, “изнасиловала” его (ему было 27 лет, и в науке он уже достиг очень многого). Довольно долго Кора оставалась его единственной женщиной, но уже тогда, не имея никакой другой женщины, он говорил ей: “Фундаментом нашего брака будет личная свобода”. Он страшно боялся потерять свою свободу. Разговоров о женщинах и любви было чрезвычайно много, но в действительности, я думаю, хватило бы пальцев обеих рук, чтобы пересчитать всех его любовниц. В основном это не были случайные связи, они длились по несколько, а иногда и по много лет.

Могу привести несколько примеров его разговоров и поведения. Так, он заявил одному диссертанту, что приедет в Ленинград оппонировать его докторскую диссертацию, только если для знакомства с ним будет найдена подходящая дама. Бедный диссертант, чрезвычайно скромный и уже не молодой человек, носился по городу и обзванивал знакомых, пытаясь выполнить заказ. Наконец, нашли какую-то даму по имени Муза, но Дау, едва взглянув на нее, скривил физиономию, так что знакомство не состоялось. Тем не менее, защита диссертации прошла успешно. Он любил повторять, что завидует  {503}  физику Марку Корнфельду, который якобы имеет большой успех у всех официанток.

Как-то придя к нам и обнаружив у меня в гостях моего поклонника, тоже студента, стал очень настойчиво уговаривать моих родителей идти в кино с ним тотчас же, недвусмысленно намекая, что нас надо оставить одних...» [Рындина, 2004. №7].

Лично мне довелось быть знакомым с тремя из дам Ландау. Все они упоминаются в книжке Коры. Это москвички Ирина Рыбакова (журналист), Гера Юнисова (кажется, связанная с историей или филологией, точно не помню) и рижанка Вера Грибач (актриса). Все трое были, несомненно, яркими и красивыми женщинами. Любопытно, что первые двое были темненькими, а Гера даже почти брюнеткой в очках, т.е. они совсем не укладывались в стандартный сексотип, которому был привержен Ландау и соответствовала его жена Кора — красавица блондинка арийского типа. К ней по типу внешности ближе была Верочка Грибач, актриса Латвийского национального театра в Риге. Но она была грациозной и тоненькой, в отличие от пышнотелой Коры.

Что интересного для “ландауведения” можно было бы сообщить о них? Во-первых, констатирую совершенно определенно: Ира и Верочка по-настоящему сильно и долго, не менее нескольких лет, любили Ландау. Исключительно высоко отзывались о нем как о личности, очень тяжело, неподдельно переживали автокатастрофу и болезнь Ландау. В этот период Ира Р. не раз бывала у нас дома, в первые дни после аварии звонила каждые полчаса. Дважды к нам приезжала из Риги и останавливалась Верочка Грибач. Она также оставила впечатление предельно искреннего и доброго человека. Совсем другого типа была Гера. Несомненно, умная, целеустремленная, очень по-женски привлекательная, знающая себе цену, это была практичная великосветская дама. В больнице у Ландау она побывала один или два раза.

О Гере неожиданно с уважением пишет даже Кора: «...я с опозданием оценила достоинства Геры. Гера не пользовалась ванной <посещая Ландау в его квартире>, вела себя тихо.  {504}  Она без скандалов хотела женить Дау. Не получилось. И она с достоинством вышла замуж» [Ландау-Дробанцева, 2000. С. 181].

Очень жаль, что своей цели Гера не достигла. Ландау получил бы в ее лице не только достойного спутника — красивую, высокообразованную, умную и остроумную супругу, которую мог бы с гордостью демонстрировать в любом обществе — но и просто значительно более порядочного человека у себя в доме. Между тем предполагаю, что Гера не была особенно влюблена в Ландау. Поняв, что невозможно реализовать свой план замужества с Ландау, она приступила к осуществлению аналогичных планов по другим объектам. Покоренные ею последовательно три высоты (законные браки) были и вправду высокого уровня, хотя и пониже уровня Ландау. После автокатастрофы 1962 года Гера почти не звонила Е.М. и З.И., судьба Ландау отошла для нее на задний план.

О других «дамах сердца» Ландау я знаю ровно столько, сколько о них написано в книге Коры и немного — из статьи Эллы Рындиной. Кавычки употреблены потому, что, наверное, сам Ландау стал бы протестовать против такого словосочетания. Если бы я писал не о такой исключительной личности, как Ландау, то выразился бы просто: «о бабах». То, как выражается о них сам Ландау, мы увидим чуть дальше из цитат, взятых из его писем Коре.

Далее, из книги Коры мы узнаем, что Ландау не стеснялся поддерживать интимную связь с женами своих аспирантов. Так, с Верочкой Судаковой их отношения продолжались около пяти лет. А вот, как наш герой, европейски воспитанный джентльмен, выразился в беседе со своей постоянной «леди» о другой леди, его любовнице: «Была очень красива, а сейчас уже подурнела, и потом она досковата. <...> Верочку я разлюбил, а она продолжает меня любить» [Ландау-Дробанцева, 2000. С. 163, 167].

Приведу еще ряд цитат из книги Коры.

«Свою теорию “как надо правильно строить мужчине свою личную жизнь” Дау считал выдающейся теорией. <...>  {505}  он ее тщательно разработал и как результат появился “Брачный пакт о ненападении”» [Ландау-Дробанцева, 2000. С 31].

«Покупать любовь — смертельный грех, так что на девушек пойдет самая малость: цветы, шоколад, театр» [Там же, С 32].

«Был <заходил на работу> один из благороднейших академиков, сам Лев Андреевич Арцимович! Меня привело в восторг, что этот закабаленный подкаблучник вылез из-под каблука жены и едет на курорт с любовницей. Я из своего фонда одолжил ему две тысячи: он так просил» [Там же, С. 33).

«Многие пытались меня женить, но у них не хватало красоты. Я могу облизываться только на красивую девушку. Когда я был в Германии, как я облизывался на Ани Ондру! С какой жадностью я смотрел на нее. Она была так красива и так кокетлива» [Там же, С. 66].

Далее приведу несколько характерных цитат из писем Ландау (находившегося в отпуске) к жене в 1939—41 гг., опубликованных в книге Коры.

«В кооперативное твое счастье при моем развратном стиле я тоже не верю» [Там же, С. 107].

«Дела мои в смысле любовниц в довольно жалком состоянии» [Там же, С. 109].

«Единственным утешением была одна ленинградка, которую я слегка осваивал в Теберде и которая мило держала себя» [Там же, С. 113].

«В моих делах с другими девушками ничего нового. Килечка в Ленинграде, пишет мне милые письма, но, чтобы освоить ее дальше, надо ехать в Ленинград, что сейчас весьма сложно» [Там же, С. 114].

«<...> что касается Кирки, то освоить ее было бы в общем нетрудно, но, к сожалению, она все-таки недостаточно красива, и делать ее своей постоянной любовницей мне не хочется» [Там же, С. 115].

Ну, и какое впечатление? Откровенно говоря, мне было нелегко воздержаться от хотя бы сдержанных комментариев по поводу опубликованных Корой писем с вышеприведенными и другими пассажами. Но я понял, что не скажу ничего  {506}  необычного. Любой средне-нормальный человек, принадлежащий к современной цивилизации европейского типа, сказал бы на моем месте примерно одно и то же (с точностью до некоторого синонимического рассеяния). Поэтому приведу лишь одну фразу, в общем-то штампованную, но здесь, по-моему, уместную — тот же заголовок из письма в «Независимую газету», присланного в 2000 г. осудившим меня профессором П.П. Федоровым: «Гению позволено все?» И пусть сами читатели отвечают на этот вопрос или же оценивают количественно меру дозволенности.

И последнее, подводящее баланс по теме. Он сам так говорил о себе:

«Я — чистый красивист. Я обожаю и преклоняюсь перед женской красотой в целом... Есть еще мужчины, которые обожают женские фигуры. Эти мужчины называются фигуристами. Есть еще такие странные мужчины, которые обожают женские души. Еще Леонардо да Винчи установил, что для души просто нет места в теле человека, а есть еще эклектики — это мужчины, которым к красоте женщины нужна особая женская душа. Я думаю, что эти душисты и эклектики просто разводят замурение, оправдывая свою лень. Красивую девушку очень трудно найти. А осваивать еще труднее» [Там же, С. 68].

P.S. Недавно в еженедельнике «Аргументы и факты» (2005, №6) были опубликованы материалы о личной жизни академика С.П. Королева, генерального конструктора первых советских межконтинентальных ракет. Письмо его дочери в газету редакция «АиФ» сопроводила следующим обобщающим заключением, которое, на мой взгляд, можно распространить и на личную судьбу Ландау. «По прихоти Создателя мир устроен так, что даже гении, к которым, безусловно, следует причислить С.П. Королева, могут быть несчастны в личной жизни. Или делать несчастными своих близких. Или еще как-нибудь отличаться от наших лубочно-сусальных представлений о великих людях. Такое знание, конечно, спускает гениев с пьедестала, но одновременно делает их ближе нам, простым смертным».

Глава 9. Катастрофическая

Воскресенье 7 января 1962

З

а более чем сорок лет, прошедших с этой даты, многократно были описаны и опубликованы события первых дней и недель, когда велась борьба за жизнь Ландау. Естественно, что в книге о нем необходимо привести хронику важнейших моментов этого процесса, необычайного со многих точек зрения: предельные усилия врачей, полная мобилизация всей школы Ландау с участием и других физиков, участие высоких советских должностных лиц и международной общественности, его жены и сына. Постараюсь дать описание главных событий, используя, естественно, в первую очередь опубликованные материалы. Но какие-то детали буду сообщать и от себя по памяти, которая цепко держит слышанное в те дни от Е.М. Лифшица, З.И. Горобец и из их бесчисленных телефонных разговоров.

Утро того дня застало Ландау в машине на Дмитровском шоссе по пути в Дубну. Был гололед. В «Волге» за рулем сидел Владимир Судаков, ученик Ландау. Водитель не слишком опытный и собранный. На заднем сиденье — Ландау и Верочка Судакова (жена Ландау пишет о близких отношениях между ними, которые вроде бы к данному моменту прекратились). Цель поездки Ландау — серьезный разговор со своей племянницей Эллой и ее мужем Семеном Соломоновичем Герштейном (тогда — молодым доктором наук, ныне — академиком, избранным в РАН в 2004 г.). Элла в те дни ушла от мужа к другому мужчине, забрав маленького ребенка (об этом можно  {508}  прочесть в книге Коры, не избегающей интимных подробностей [Ландау-Дробанцева, 2000. С. 13]). С.Герштейн очень переживал из-за ухода жены, звонил Ландау в Москву, советовался. Накануне Ландау предупредил Е.М. Лифшица, что поедет в Дубну с Судаковыми, которые недавно купили новую машину. Лифшиц как опытный водитель советовал ехать электричкой: погода плохая, на шоссе гололед, ехать долго. В конце концов, предложил отвезти Ландау до Савеловского вокзала.

Но Ландау было скучно ехать одному в поезде. Гораздо приятнее в компании Верочки Судаковой, которая, по словам, Коры, продолжала его обожать. Этот день мне тоже хорошо запомнился, потому что около 16 часов раздался телефонный звонок, и я взял трубку. «Борис, можно маму?», — звонил Евгений Михайлович. (Мы тогда жили в доме Института химфизики на Воробьевском шоссе с мамой, братом Евгением и бабушкой. Е.М. очень часто звонил, заходил примерно раз в неделю, а с З.И. они виделись ежедневно в редакции ЖЭТФ.) Голос Е.М. был ровным, но каким-то тусклым, лишенным обычной энергии. К телефону подошла Зинаида Ивановна. Оказалось, что Е.М. звонил нам домой из больницы, куда только что привезли Ландау после автокатастрофы.

Позже выяснилось, что примерно в 10 ч. 30 мин. Судаков врезался во встречный грузовик во время обгона автобуса, который подходил к остановке. Говорили, что опытный водитель, заметив грузовик, не стал бы жать на тормоз — это было наихудшим решением. Надо было ускорить обгон автобуса и успеть вывернуть вправо. Вероятно, Судаков растерялся и, не анализируя ситуации, стал резко тормозить. Грузовик тоже стал тормозить, и его немного занесло. Машину же Судакова буквально закрутило по льду и поставило под удар грузовика как раз тем правым задним углом, в котором находился Ландау. А он, за несколько минут до этого, снял шубу и меховую шапку, так как внутри машины было жарко. Они могли бы хоть немного смягчить удар. Приведу слова Веры Судаковой о страшном моменте: «Когда кончилось это безумное скольжение, я подумала: слава богу, обошлось, и в эту секунду на меня упал Дау» [Бессараб, 2004. С. 90].  {509} 

Народ на шоссе был, вызвали «Скорую помощь», которая прибыла минут через двадцать. До этого момента пострадавший лежал на льду. На правом виске была видна кровь. Судаков, находившийся в шоковом состоянии, прикладывал к нему снег. «Скорая» доставила Ландау, находившегося без сознания, в ближайшую больницу № 50. Он поступил туда в 11 часов 10 минут. Запись в журнале: «Множественные ушибы мозга, ушиблено-рваная рана в лобно-височной области, перелом свода и основания черепа, сдавлена грудная клетка, повреждено легкое, сломано семь ребер, перелом таза. Шок». [Там же, С. 91].

Первую помощь оказали дежурные врачи Лидия Ивановна Панченко и Владимир Лучков. «Доктор Лучков стал обрабатывать кровоточащую ранку на виске. Физики уже успели доставить в больницу № 50 одного из “акамедиков” (так Дау называл академиков медицины). Заложив руки за спину, он подошел к врачу Лучкову <...> и сказал: “А не слишком ли вы храбры, молодой человек, что осмелились притронуться к этому больному без указаний консилиума? Или не знаете, кто пострадавший?” — “Знаю, это больной, поступивший в мое дежурство в мою палату”, — ответил Лучков» [Ландау-Дробанцева, 2000, С. 8].

В качестве необходимого пояснения сделаю следующее небольшое отступление. Здесь и ниже будут не раз встречаться цитаты из указанной книги жены Ландау Коры. Ей сообщили о катастрофе в 13 часов по телефону из больницы № 50 [Там же, С. 11]. Но в больницу она не поехала. Ни разу вплоть до 28 февраля 1962 г., что сообщается ею самой на С. 229. Поэтому описываемые Корой сцены и высказывания врачей и других лиц, присутствовавших около Ландау, транслированы ею с чужих слов. Они неизбежно содержат искажения и используются Корой, как я понимаю, чтобы усилить впечатление достоверности. Как там было на самом деле — точно уже не разобраться. Я цитирую Кору из соображений удобства, рассматривая ее книгу как реально существующий печатный продукт на заданную тему. Часть сообщаемых в нем фактов подтверждается другими источниками. Кроме того, описания Коры как минимум характеризуют ее саму, и это тоже немаловажно для книги о реальном  {510}  Ландау. Приведу для примера слова Коры, не поехавшей в больницу, но обращенные к Лифшицу, пришедшему к ней вечером в тот трагический день: «Женя, вы вчера при мне дали слово Дау отвезти его лишь на вокзал. Как вы посмели доверить Судаку везти Дау в гололед в Дубну? Его старый “Москвич” весь изранен от его “умения” водить машину. Вы, Женя, прекрасный водитель, я всегда спокойна, если вы везли Дау. Вы предали Дау! Вы, вы — убийца, хладнокровный убийца! Это вы разрешили Судаку убить Дау» [Там же, С. 16]. Такой вот показательный уровень интеллекта и морали. Но вернемся к фактологии.

«Позвонил академик Александр Васильевич Топчиев <Гпавный Ученый секретарь АН СССР>. Он сообщил: “Собраны все медицинские силы Москвы, состояние у мужа тяжелое” <...> в 17.00 того же дня Би-би-си оповестила мир о несчастье, случившемся в Советском Союзе» [Там же, С. 9].

Писатель Даниил Данин так описывает события сразу после катастрофы: «К счастью, в тот воскресный день 7 января руководитель клиники травматологии профессор Валентин Александрович Поляков навещал больную, которую оперировал накануне. Он тотчас прибыл по вызову дежурного врача. И начались первые необходимые действия <...>: противошоковые мероприятия и введение профилактических сывороток <...>. известный невропатолог Николай Иванович Гращенков¹ был поставлен во главе тех, кому предстояло спасти Ландау. В четыре часа дня состоялся первый консилиум триумвирата специалистов, ставший с этой минуты бессменным: к Гращенкову и Полякову присоединился опытнейший нейрохирург профессор Григорий Павлович Корнянский. Консилиум поставил жесточайший <...> диагноз. Это были 12 пунктов. <...>. Довольно сказать, что в шести пунктах перечислялись 11 переломов и среди них — перелом основания черепа и семи ребер. Недаром один терапевт дал заключение: “Травмы несовместимы с жизнью”» [Воспоминания..., 1988. С. 112].

По решению консилиума провели диагностическую трепанации черепа, гематомы не обнаружили и продолжили консервативное лечение.  {511} 

«Но для того чтобы вытащить больного с того света, нужен был врач, наделенный особым талантом <...>. Именно таким был нейрохирург Сергей Николаевич Федоров. Первые дни он вообще не отходил от Ландау ни днем, ни ночью, и в том, что раненый не умер в эти часы, заслуга Сергея Николаевича <...>. “Такие больные только с переломами ребер погибают в 90% случаев от того, что им невыносимо больно дышать, они не могут дышать”, — сказал Федоров» [Бессараб, 2004. С. 91].

О том, кто дал идею пригласить Федорова из института нейрохирургии имени Бурденко к Ландау, я, к сожалению, не нашел точных сведений. Жена Ландау пишет: «Вдруг поздний звонок в дверь. Входит незнакомый человек <...>.”— Я сяду и не уйду до тех пор, пока вы не добьетесь, чтобы врач Сергей Николаевич Федоров, на этом листке записаны его координаты, заступил на ночное дежурство у постели вашего мужа. Иначе Ландау до утра не доживет. Идите в институт и действуйте. Говорят, Капица вернулся с дачи, несмотря на гололед”» [Ландау-Дробанцева, 2000. С. 18]. (Получается, что Кора, впустив в дом незнакомца, даже не спросила, кто это (?!) Кстати, по-моему, эта чисто нейтральная деталь из ее книги дает представление об уровне достоверности огромной массы других «фактов», описанных в ней.

О С.Н. Федорове было известно, что он — смелый и решительный врач с большим опытом спасания пострадавших с тяжелыми черепно-мозговыми травмами. Но допустить его к Ландау было очень непросто. Этот вопрос был решен А.В. Топчиевым через тогдашнего министра здравоохранения СССР Курашова, отдавшего устное распоряжение о включении С.Н. Федорова в консилиум врачей.

Первые полтора месяца

В

споминает Э.Рындина: «Назавтра <после автокатастрофы> первым поездом из Дубны я была в Москве, в 50-й больнице. Дау лежал распластанный на высоком столе, почти голый, с трубкой во рту, лицо синюшно-фиолетовое, он дышал шумно, с трудом, вокруг стояли врачи. Поговорить с ними не удалось, они просто  {512}  не заметили меня, я постояла молча, сдерживая ком в горле, поняла, что надежды мало. Когда я спустилась вниз, меня окружили физики, знакомые и незнакомые, с расспросами и выражением сочувствия. Кора не пришла, она сидела у телефона дома в ожидании печальных известий» [Рындина, Интернет]. Элла Рындина приводит текст письма своей матери Софьи, родной сестры Ландау, который та послала из Ленинграда пару недель спустя С.Н. Федорову. В письме сестра предлагает свое присутствие у больного и помощь, а также дает психологическую характеристику брату, которая может в будущем помочь врачам.

«23.02.1962 г. Дорогой Сергей Николаевич!

Вам пишет сестра Льва Давидовича Ландау. Зная Ваше более чем хорошее отношение к моему брату, я хочу поделиться некоторыми мыслями и выяснить Ваше мнение. Не бойтесь, я Ваших прогнозов спрашивать не буду. Более или менее я в курсе дел, так как ежедневно звоню в Москву. Знаю, что его собираются 27-го перевозить в Ваш институт. Понимаю, что он без сознания, хотя легенды о его улыбках и отдельных рефлексах носятся в воздухе. Кроме того, с детских воспоминаний мне известно, что он «мальчик наоборот».

Мои личные дела складываются так, что я могу приехать в Москву примерно на неделю, и мне бы хотелось, чтобы это была та неделя, при которой я могла бы принести ему больше пользы. Мне всё время кажется, может быть только кажется, что если бы я сидела около него, то ему было бы легче прийти в сознание, так как думаю, что, несмотря на то, что мы живем в разных городах, лучше меня его никто не знает, и, пожалуй, я в некоторых отношениях ближе ему, чем его друзья и близкие, так как он принадлежит к людям внутренне очень замкнутым, хотя и внешне очень общительным. Несмотря на всю его знаменитость и чудачества, которыми он славится, он очень стеснительный человек. Кроме того, он очень не любит, чтобы им командовали и ему бы указывали, несмотря на то, что он принадлежит к людям очень непрактичным и пассивным. Он любит ясность во всех вопросах, не склонен к сентиментальности, презирает ее и не любит, когда  {513}  его жалеют. По-моему, Вы принадлежите к людям, которые понимают, что в печении важна не только физическая сторона, но и психическая. Мне кажется, что если ему упорно разъяснить, несмотря на то, что он без сознания, как важно ему прийти в себя, внушить ему уверенность, что он будет говорить, объяснить положение с трубкой и т.д. и т.д., и каждый раз при требованиях объяснить, зачем это, мне кажется, что многое можно будет достигнуть. Кроме того, для его особой индивидуальности слово “без сознания” может иметь разные значения. Что касается моего приезда, то Вы, верно, уже убедились, что я умею собой владеть и что в комнате Левы у меня даже голос ни разу не сорвался, поэтому возможно, что некоторую, очень маленькую помощь в лечении Левы я смогу Вам оказать, хотя бы в том, что он увидит близкое лицо около себя (не обижайтесь на меня за эти дерзкие слова), тем более что я очень послушная и буду слушаться Вас во всем и ничего не буду делать без Вашего разрешения (в чем Вы могли убедиться в тот мой приезд).

Я сохранила о Вас самые хорошие воспоминания и считаю, что Вы не принадлежите к людям с мелким самолюбием, которые могут обидеться на мое мнение. Теперь моя большая просьба к Вам — напишите мне, когда Вы считаете мой приезд наиболее рациональным, т.е. когда для Левы желательно увидеть около себя лицо близкого ему человека. Напишите хотя бы несколько строк или пошлите телеграмму. К сожалению, у меня сейчас нет телефона (я живу в новом доме), но если Вы мне напишете, когда и куда Вам позвонить — я позвоню.

Буду ждать с нетерпением Вашего письма. Мой адрес: Ленинград М-70, Новоизмайловский пр. 35, кв. 51, Софье Давидовне Ландау.

Если Вы хотите, то о Вашем письме никто знать не будет.

Уважающая Вас С. Ландау». [Рындина, Интернет]

Здесь наряду с содержательной стороной производит впечатление контраст между реакцией сестры и племянницы Ландау и реакцией формально еще более близких родственников — его жены и сына.  {514} 

О первом этапе лечения Ландау Е.Л. Фейнберг пишет: «Началась потрясающая эпопея его спасения. Десятки (сотня?) его и не его учеников слетелись, чтобы помочь. Правительственные органы проявили небывалую активность <...>. Физики принимали свои меры. Главную роль в этой группе играл, конечно, необычайно деловой, четкий, глубоко переживавший трагедию Е.М. Лифшиц. Узнали, что в одной клинике работает талантливый нетитулованный молодой врач, Сергей Николаевич Федоров, который «вытягивал» людей из безнадежного состояния. Добились того, что его пригласили. Он практически переселился в палату Ландау, выбрал себе помощников. Его роль оказалась очень велика <...>. Физики организовали четкую систему помощи. В больнице выделили комнату, где круглосуточно, сменяясь по графику, у телефона дежурил кто-либо из них, на кого можно было положиться. У него были списки 223 телефонов — отдельно телефоны врачей-специалистов, учреждений, которые могут понадобиться, телефоны тех, у кого есть своя машина, чтобы послать за специалистом в аэропорт привести присланное из-за границы рейсовым самолетом редкое лекарство и т. д.<...> Многие приходили “на всякий случай”. Но Ландау оставался без сознания» [Фейнберг, 1999. С. 299].

Писатель Д.Данин постоянно приезжал в больницу к Ландау. Он пишет: «...день за днем — стали набрасываться осложнения: расстройство дыхания, нарушение сердечнососудистой деятельности, почечная недостаточность, травматическое воспаление легких, перешедшее в двустороннюю бронхопневмонию, парез кишечника <...> “Я многое видел за двадцать лет моей практики, но такого осложненного случая травм еще не встречал. То, что Дау живет три недели, — уже само по себе чудо!” — сказал Николай Иванович Гращенков 1 февраля» [Воспоминания..., 1988. С. 112].

Вот что впоследствии говорили Данину дежурные физики: «Было бы несправедливостью, если бы вы не сказали ни слова о нейрохирурге И.М. Иргере, который вместе с Корнянским делал в один из самых тяжких дней операцию Дау, и о чешском профессоре Зденеке Кунце, прилетевшем тогда  {515}  из Праги. Вспомните о консультациях нейрохирурга Б.Г. Егорова и невропатолога М.Ю. Раппопорта. А глава респираторного центра Института неврологии Л.М. Попова! А знаток антибиотиков З.В.Ермольева! А кардиолог В.Г.Попов! <...> 87 теоретиков и экспериментаторов стали участниками этого добровольного спасательного содружества <...>. В самые трагические дни, когда казалось, что “Дау умирает”, а таких дней было по меньшей мере четыре, у входа в семиэтажный корпус больницы дежурило 8—10 машин <...> “Если с Дау все будет в порядке, тут половина заслуг ваша, — говорил Гращенков физикам <...> — За всю свою долгую практику такого товарищества я никогда не видел!”» [Воспоминания..., 1988. С. 115].

Еще одна обширная цитата из статьи Данина, рассказывающая о том, какие цепочки из всемирно известных физиков мгновенно возникали для добычи и переправки лекарств, требовавшихся для спасения Ландау.

«День несчастья. Первый консилиум. Угроза отека мозга. Применяются все обычные меры. Но возникает идея — испробовать специальный препарат, который можно достать в Чехословакии и Англии. Капица немедленно посылает три телеграммы старым друзьям-ученым: известному физику Блеккету— в Лондон; ассистенту знаменитого Ланжевена французу Бикару — в Париж; семье Нильса Бора — в Копенгаген. Капица не адресовался к самому Бору, чтобы не огорчать 77-летнего старика — учителя Ландау. Но на следующий день пришла от него короткая телеграмма с сообщением о высылке лекарства. <...> А Бикар позвонил в Прагу своему знакомому <...> Немецу. Немец связался с академиком Шормом, и Шорм послал необходимый препарат. Но еще раньше помощь пришла из Англии. Правда, телеграмма не застала Блеккета в Лондоне. Однако ее тотчас переслали Джону Кокрофту, выдающемуся атомщику Англии, и тот без промедления стал предпринимать все, что нужно. А тем временем Евгений Лифшиц позвонил оксфордскому научному издателю Максвеллу — нашему другу, издавшему в Англии всю многотомную “Теоретическую физику” Ландау и Лифшица. Усилия Кокрофта и Максвелла соединились, и на следующий  {516}  день ТУ-104 был задержан на час в аэропорту Лондона, дабы успеть захватить посылки для Москвы с коротким адресом — “мистеру Ландау” <...>. Однако в действительности спасла Ландау от смертельно опасного отека в первый день ампула препарата, которую разыскал академик Владимир Александрович Энгельгардт. Он и академик Николай Николаевич Семенов решили еще в воскресенье 7 января предпринять попытки немедленно синтезировать препарат и стерилизовать его, но, к счастью, выход был найден более простой: ученики Энгельгардта нашли готовую ампулу в Ленинграде. Она попала в руки врачей раньше максвелловской» [Там же].

О двух таких посылках с лекарствами рассказал Я.А. Смородинский: «Одна из посылок представляла собой большой картонный ящик. В нем было банок сорок мочевины для внутривенного вливания. На ящике были добрые пожелания от фирмы и надпись “GRATIS” (“бесплатно”). Больному нужно было значительно меньше, но в больнице мочевины не было, и дар фирмы помог многим больным. В те же дни мочевина была заказана в нашем посольстве в Берлине. Одна банка пришла через 2 месяца (уже весной) <...> в ней была техническая мочевина» [Воспоминания..., 1988. С. 220].

В журнале «Здоровье» (1963, № 1) профессор И.А. Кассирский писал: «Отек мозга был предотвращен инъекцией мочевины <...>. Но от избытка введенной мочевины возникло тяжелейшее осложнение — почки не справлялись с ее выведением, возникло отравление — уремия. Остаточный азот катастрофически нарастал». Решительно вмешался чешский нейрохирург Зденек Кунц, он порекомендовал снять капельницу и резко увеличить подачу воды и жидкого питания больному через нос. После этого заработали почки, пошла моча. Вместе с тем Кунц определил: «Травмы несовместимы с жизнью, больной обречен, он протянет скорее всего лишь около суток». Кунц сразу улетел на родину, не его визит, возможно, спас Ландау от смерти вследствие уремии. Можно добавить: и через 10 месяцев сделал его Нобелевским лауреатом.

А сейчас ненадолго забежим на три года вперед и представим хирурга, который сыграл огромную роль на последующей  {517}  длительной стадии лечения Ландау, начиная с середины 1965 г. Этот, врач Кирилл Семенович Симонян (1918—1977), оставил после себя заметки о Ландау периода 1964—68 гг. — о его лечении как в «свой», так и в предыдущий период. Симонян был привлечен к лечению Ландау по рекомендации М.Бессараб. Он проанализировал и установил многочисленные ошибки, допущенные ранее консилиумом, выяснил, что нерешительная стратегия прописанного лечения неверна, пытался ее выправить. Заметки Симоняна не были первоначально предназначены для печати. Они были найдены в его столе после смерти и переданы его другом Валерием Целинским для публикации в израильский русскоязычный еженедельник «Окна» [Симонян, 1998].

Серия публикаций К.С. Симоняна попала ко мне через В.Л. Гинзбурга, который отмечает в своей неопубликованной записке: «...эти воспоминания производят очень хорошее впечатление в том смысле, что я им верю, и облик их автора тоже вполне достойный» [1999]. И у меня такое же впечатление. Чувствуется, что писал умный профессионал, глубокий и неравнодушный человек. Конечно, важно, чтобы эти записки прокомментировали опытные хирурги и терапевты. Но пока о таких комментариях ничего не известно. Скорее всего, эти статьи остаются практически недоступными читателю в России. В данной главе мы будем часто прибегать к заметкам Симоняна. А сейчас поместим тот отрывок из них, в котором врач рассказывает, как «вытягивали» Ландау в первый острый период, когда он был без сознания.

«9 января терапевт A.M. Дамир настоял на подключении к больному вспомогательного аппаратного дыхания, которое приняло бы на себя заботу по автоматизации дыхания. Следующие два дня Ландау находился, как и прежде, между жизнью и смертью, но 11 января артериальное давление стало падать и сердечные сокращения перестали прослушиваться. <...> почти тотчас же было налажено внутриартериальное нагнетание крови <...>, и сердце Ландау снова забилось. <...> 14 января у Ландау развилась гипостатическая пневмония. <...> эта атака была крайне опасной, но и с ней справились. <...> Спустя несколько дней вновь стали выявляться признаки  {518}  отека мозга. Они были устранены. Наконец, день за днем, усилия врачей привели к тому, что в организме пострадавшего установилось равновесие. Теперь все опасения за жизнь Ландау сосредоточились на его мозге, который не обнаруживал ни проблеска сознания. Физики настаивали на международном консилиуме, и П.Л. Капица пригласил канадского нейрохирурга Пенфилда <...>. Его консультация состоялась <...> 27 февраля. Осмотрев пострадавшего, Пенфилд высказал предположение, что во время травмы было кровоизлияние — гематома, которая давит на вещество мозга и может повести к фатальному исходу <...>. В то время как советская группа специалистов придерживалась выжидательной тактики, Пенфилд настаивал на операции <...>. Основным аргументом Пенфилда было отсутствие сознания у Ландау». В эти самые дни появились признаки, что сознание медленно возвращается к Ландау, «<...> спор об оперативном вмешательстве был решен в пользу мнения русских специалистов» [Симонян, 1998].

«Мое положение жалкое, и я с этим не могу примириться»

К

.С. Симонян продолжает: «Через три месяца, 8 апреля 1962 года к Ландау вернулся дар речи <...>. Потом стала возвращаться память. Он узнавал друзей, сотрудников. Знание языков сохранилось. Затем появились движения в левой руке и позже — ноге. Дау поправлялся. В январе 1964 года Ландау был выписан домой для амбулаторного лечения».

Элла Рындина сообщает: «В академической больнице Дау пролежал больше девяти месяцев... Мама <сестра Ландау Софья> хотела взять его к себе в Ленинград, но как? Квартира маленькая — хрущевка, деньги — мамина пенсия и папина зарплата. Кора вцепится в деньги, принадлежащие Дау, на них рассчитывать нечего. Но главное, что он не сможет общаться с физиками. Мама считала, что это общение очень важно для его выздоровления. Решили, что если Кора не берет, то родители <Эппы> готовы это сделать.

В конце концов, после того как на Кору надавили из  {519}  Управления делами Академии Наук, и президент АН отказал ей в приеме — ей пришлось взять мужа домой. Дома она была с ним ласковой, хорошо кормила, но отвадила физиков и всех, кого только можно. Танечку Близнец дали Коре в помощь, и она дежурила возле Дау почти ежедневно. Я продолжала приезжать к нему из Дубны, сидела у него час-два и уезжала обратно. Перемен не было» [Рындина, 2004, № 7].

Болезненный процесс перешел в шестилетний более или менее стационарный режим течения, почти до самой смерти. Основными проблемными факторами в этот период были интеллект больного и мучившие его боли в животе и ноге. Обе эти проблемы очень трудны для описательного анализа. Так, у врачей были совсем разные представления о причинах постоянных болей у Ландау, которые отрицательно влияли не только на его самочувствие и мешали интеллектуальной концентрации больного, но и лишали его даже умеренных радостей жизни, приводя к мысли о суициде. У докторов и окружающих различны были также оценки уровня восстановления мозга Ландау, в частности, клеток «ближней памяти» и как следствие — возможности возвращения Ландау к научной работе.

Очевидно, что для всеобъемлющего освещения хотя бы главной проблемы — оценки уровня восстановления интеллекта — нужно было бы ознакомиться с историей болезни Ландау, собрать как можно больше письменных и устных свидетельств участников событий почти полувековой давности. Для такой работы следовало бы привлечь нескольких врачей (хирурга, невропатолога, терапевта, психолога), историка (для работы в архивах), журналиста или писателя, возможно, даже физика (для бесед с физиками). Ясно, что это не под силу одному человеку. Между тем, указанной работы не было проведено за истекшие десятилетия, и не факт, что соберется такой «коллектив» и проделает это в близком будущем. Предпринимая попытку изложить историю больного Ландау после обретения им сознания, я предположил, что оптимальным рабочим решением является опора в основном на свидетельства доктора К.С. Симоняна. И нет в общем-то других более или менее доступных источников с подробными сведениями.  {520} 

Замечу еще, что насчет указанного периода болезни Ландау давно уже сложился своего рода канонический стереотип, авторами которого стали, как мне кажется, физики-теоретики из школы Ландау, как раз те, кто участвовал в коллективном гражданском подвиге, спасая Ландау. Через несколько месяце поняв, что «прежнего Дау» больше нет, подавляющее большинство их отдалились от Ландау. Он для них ушел в историю. Некоторые объясняли, что больно видеть Учителя в его новом состоянии, и хочется сохранить его прежний образ (как вспоминает В.Л. Гинзбург, примерно так ему ответил Л.П. Горьков на упрек, что он не посещает Ландау [Гинзбург, рукопись, 1999]). В воспоминаниях о Ландау большинство его учеников предпочитают вообще не касаться темы его болезни [Воспоминания..., 1987]. Позицию полного умолчания заняла и биограф Ландау А.М. Ливанова. В ее «полубиографической» книге вообще нет ничего о последнем периоде жизни Ландау. Тем самым было оставлено большое пространство для выдумок. К счастью, оставил свои записки К.С. Симонян, а из их текста чувствуется, что их писал умный и честный человек, опытный и решительный профессионал. Итак, предупредив о предстоящих трудностях, предпримем попытку разобраться с помощью доктора Симоняна в основной названной им проблеме больного Ландау — восстановлении интеллекта.

Во время первого обстоятельного разговора с Ландау в середине 1964 г. он жаловался Симоняну на боль в животе и правой ноге. Прямо заявил о своем недоверии лечащим врачам: «Я вообще не люблю иметь дело с дураками, особенно когда они меня лечат», и уточнил, что имеет в виду своего председателя консилиума [Симонян, 1998].

Наблюдения привели К.С. Симоняна к выводу, что, несмотря на констатацию лечащих врачей об отсутствии у Ландау ближней памяти, она у Ландау существовала, но в своеобразном выражении. Это был принципиально новый вывод. Остальные лечащие врачи, а также посетители Ландау замечали у него только восстановление дальней памяти (помнил иностранные языки — мог читать на память английские баллады, в том числе в русском переводе, многие физические  {521}  формулы — «Женя, я сегодня вспомнил уравнение Дирака», — сообщил он как-то Е.Л. Фейнбергу [Фейнберг, 1999. С. 300].

Симонян так объясняет, в чем состояла своеобразность ближней памяти у Ландау: «Я стал замечать, что он запоминает только то, что его сильно интересует, а в случаях, когда его особенно сильно беспокоили боли, он отказывался отвечать на вопросы, отделываясь односложными “не знаю”, “не помню”». Ландау просматривал газеты; «Однажды, когда я к нему приехал, он встретил меня вместо приветствия словами: “Вы читали во вчерашней газете сообщение о том, что сняли Хрущева?”». Но он читал и серьезные книги. Однажды поделился с Симоняном тем, что в санатории, в Чехословакии прочел книгу о биологе-генетике Менделе: «...она меня очень заинтересовала, но читал я ее с перерывами, когда не так сильно болел живот» (к этому времени боли в ноге прошли).

Приведу еще один важный фрагмент из записок К.С. Симоняна.

«С каждым месяцем “ближняя память” восстанавливалась, теперь уже, несмотря на наличие боли. Однажды, месяца за четыре до смерти, он мне сказал: “Я понимаю, что медицина не всесильна, но я хотел бы знать, можно ли вообще устранить боль в моем животе <...>. Теперь это уже не праздный вопрос. Как только я узнаю, что моя боль неизлечима, я покончу с собой. Поверьте, я всегда относился спокойно к мысли о смерти, хотя очень люблю жизнь. Но мое нынешнее положение — это не жизнь Мое положение жалкое, и я с этим не могу примириться”. С такими же словами он обратился ко мне в день своего 60-летнего юбилея, когда гости отхлынули от него <...>. Если сопоставить все описанное с анамнезом жизни больного, то возникают серьезные опасения, что гипотеза о гибели у Дау так называемых клеток ближней памяти явилась поводом к ошибочным толкованиям и его болезни, и прогноза <...>. Гипотеза о гибели клеток ближней памяти покоилась на всеобщем мнении, которое поначалу разделял и я, согласно которому у Дау трижды была клиническая смерть, из которой его выводили героические усилия врачей. Изучив историю болезни, я удивился тому несоответствию,  {522}  которое было в действительности, с тем, что публиковалось в печати. На самом деле у Дау клинической смерти не было ни разу <...>. Однажды было падение пульса и сердечной деятельности, и дежурившие около него реаниматоры тут же вывели его из этого состояния. Также и аппарат искусственного дыхания ему подключили не потому, что остановилось дыхание, а по настоянию проф. A.M. Дамира в превентивных целях. Таким образом, мозг Дау не был лишен питания, и, следовательно, о гибели мозговых клеток по этой причине не могло быть и речи. Этим я не хочу обвинить покойного Гращенкова ни в трактовке его интервью, ни в истинности дела. Но Гращенков был клиницистом и по этой причине мог заблуждаться» [Симонян, 1998].

Наконец, К.С. Симонян выяснил и причину многолетних болей Ландау в области живота. «Дау постоянно твердил, что пока он чувствует боль, он не в силах заниматься чем-либо вообще, кроме как распрямлять деформированные пальцы руки, чтобы отвлечь ощущение боли в животе. <...> Я полагал, что анамнез болезни согласуется с образованием спаек при травме большой забрюшинной гематомы, которая, просочившись в брюшную полость, дала начало реактивному воспалению с последующим образованием спаек». Далее Симонян перечисляет симптомы, подтверждающие его заключение, и принятые им меры энергичного соматического лечения Ландау, при том, что ранее, «кроме валериановых капель, он не получал ничего». Врач отмечает также, что и П.Л. Капица заметил значительное улучшение состояния больного «по тому, что Дау значительно дольше сидел на “средах”, чем до этого».

Для окончательного диагноза причины болей в животе К.С. Симонян предложил спинномозговую пункцию, а затем — операцию спаек в кишечнике. Однако его план был отклонен. Как пишет Симонян: «К сожалению, ни одно решение такого рода не могло быть принято без консилиума. Вспоминается замечание Мондора, что любой подзаборный пьяница имеет больше шансов быть вылеченным, чем человек, известный в обществе. А.А. Вишневский решительно воспротивился этой процедуре. Он ссылался на то, что  {523}  однажды проведенная спинномозговая пункция привела Дау к коллапсу. Я возразил на это, что в то время никто не предупредил больного и ухаживающую за ним Таню <медсестру>, что после пункции нельзя его поднимать, и коллапс был ортостатическим. “Все равно, — настаивал Вишневский, — если мы его потеряем, нам не снести головы”» (Симонян, 1998].

Поэт о трагедии физика

В

начале 1970-х годов, читая в оригинале сборник стихов польского поэта Виславы Шимборской (р. 1923), я наткнулся на стихотворение под названием «Прогулка воскрешенного», написанное в 1967 году (Szymborska, 1972]. Содержание этого написанного верлибром стихотворения позволяло предположить, что оно ассоциировано с трагедией Л.Д. Ландау. Я перевел стихотворение на русский язык, и оно долгое время «лежало в столе». Прошло четверть века. В 1996 г. Вислава Шимборская стала лауреатом Нобелевской премии по литературе. Она была признана одним из самых крупных и оригинальных поэтов второй половины XX столетия, ее стихи переведены на все европейские языки и на полдюжины языков Востока. В 2000 г. указанный перевод стихотворения был опубликован. Причем выяснилось, что имеется еще одна версия перевода. Тогда мне пришла в голову мысль попробовать узнать у самого поэта, правильна ли моя догадка об образе Ландау. Но сначала приведу переводы стихотворения.

Прогулка воскрешенного

О том, что прообразом трагического героя этого, несомненно, мастерского стихотворения был, действительно, Ландау, мне письменно подтвердила сама Вислава Шимборская. Я послал ей несколько своих обзоров и исследований о ее творчестве вместе с переведенными стихами (напечатанными в России в конце 1990-х гг.). И в письме задал два интересовавших меня вопроса, в их числе вопрос о Ландау. Привожу в качестве документа полный текст ответного письма В.Шимборской.

Уважаемый Пан Борис,

Спасибо за присланные мне переводы. На вопросы отвечу кратко, ибо время, к сожалению, не дает мне возможности писать длинные письма.

1. Прообразом героя Прогулки воскрешенного был действительно проф. Ландау, хотя я хотела охватить в стихотворении проблему шире; вообще говоря, это стихотворение о бессмысленном удержании при жизни людей, которые уже перестали быть собой.

2. В стихотворении Уверенность речь идет об ошибках, которые всем нам случается совершать.

Сердечно желаю Пану здоровья и шлю наилучшие пожелания.

Вислава Шимборская Краков,

2 августа 2000 г.

(В п.2 письма имеются в виду географические ошибки Шекспира — это ответ на вопрос, не относящийся к теме о Ландау. — Прим. Б.Г.)

Так документально разрешилась загадка. Один великий творец увидел на расстоянии и дал свою образную оценку конечной фазе трагической судьбы другой великой личности. Как мы теперь понимаем, В.Шимборская не могла знать истинной картины, описанной доктором К.С. Симоняном, а получала информацию только по сенсационным сведениям из прессы. Но эти сведения, как мы помним, были  {526}  преимущественно поверхностными или просто лживо-оптимистическими. Советские журналисты писали о том, что после клинической смерти (иногда даже сообщалось о трех таких смертях) Ландау якобы почти выздоровел и вновь готов решать новейшие проблемы физики.

Интуиция Шимборской позволила ей разглядеть издалека совсем другую — печальную, и в общем-то недалекую от истины картину. Согласно экстраполяции автора больной профессор предпочел бы попасть в объятия «неигривой, нерумяной», той, которая терпеливо ждет его в конце аллеи. Теперь мы знаем, что больному Ландау временами приходили в голову подобные мысли. Хотя в то время об этом, разумеется, нигде ничего не сообщалось.

В принципе спорен и нуждается в отдельном обсуждении тезис, высказанный в письме Шимборской, о «бессмысленности удержания при жизни людей, которые уже перестали быть собой». По поводу этой тяжелой проблемы (эвтаназии) существует, как известно, широкий спектр противоречивых аргументов — от медицинско-этических до социально-экономических, которые было бы неуместным здесь рассматривать. Давайте просто примем к сведению позицию поэта-Нобелеата по проблеме чрезвычайной сложности, которая человечеством пока не решена (возможно, к счастью),

Еще отметим, что в рассматриваемом стихотворении Шимборская опирается на сообщения в печати о трех клинических смертях, якобы перенесенных Ландау (что затем решительно опроверг доктор Симонян). Исходя из этого, она формулирует свою первую строку как окончательный приговор: «Пан профессор уже умер. Трижды». Значит, все дальнейшие усилия бесполезны, их результаты останутся на уровне «дважды два есть два». Любопытно также обратить внимание на тонкость перевода. В варианте С.Свяцкого говорится вроде бы то же самое: «Профессор умирал три раза». Но на самом деле несовершенный вид глагола в этом случае лишь констатирует то, что были три крайне тяжелые ситуации в истории болезни. В этой версии перевода отсутствует момент необратимости, сформулированный в оригинале. Именно вследствие такой необратимости, связанной с окончательным  {527}  разрушением интеллекта, а тем самым и личности, польский поэт-современник пожелала силой воображения отсечь или хотя бы укоротить последний, агонический отрезок пути гениального физика по аллее жизни.

Как было с интеллектом на самом деле

В

от, как описывает доктор К.С. Симонян «тест на интеллект», проведенный им с помощью Е.М. Лифшица дома у Ландау в 1965 г.: «Лифшиц начал задавать ему вопросы относительно математического выражения тех или иных вопросов, сущность которых для меня осталась непонятной. Первоначально Дау быстро и легко отвечал, но потом вопросы усложнялись, и Дау сдался. Он сказал с некоторым раздражением: “Не помню. Я не помню”».

Примерно того же рода информация содержится и в рассказе В.И. Гольданского о посещении им Ландау в больнице: «Дау совсем перестал говорить о физике, был почти безучастен к окружающему, постоянно жаловался на боли в ноге, на потерю памяти. Память его сохранилась как-то избирательно, например, он по-прежнему свободно говорил по-английски, но многое совсем улетучилось. Совершенно потеряна им была способность воспринимать новое. К примеру, Я.А. Смородинский и я несколько раз рассказывали ему новость о двух типах нейтрино — электронном и мюонном, и каждый раз он воспринимал это как услышанное только что, впервые. Вместе с тем подчас он высказывал очень меткие характеристики, тогда перед собеседником мелькал проблеск прежнего Дау» [Воспоминания..., 1988. С. 100].

Элла Рындина вспоминает, что Ландау ей как-то сказал: «Я, наверное, теперь теорфизикой заниматься не смогу, я буду заниматься математикой для начала» [Рындина, Интернет, 2003] К.С. Симонян продолжает; «Физики положили много трудов, чтобы спасти товарища, не жалели ни сил, ни эмоций. Потом всеобщий энтузиазм сменился усталостью. Они поняли это так, что прежнего Дау уже нет и не будет <...>. Физики от самопожертвования перешли к сожалению о нем, а потом к равнодушию.  {528}  За три года, особенно за последние два с половиной, ни один из них не только не пытался навестить его, но и избегал встреч, на которые их приглашала по моему настоянию Кора. Были только два человека, которые искренне грустили о нем и пытались ему помочь: Капица и Данин. <...> Мне было ясно, что если Дау вернется к работе, ученикам своим он уже будет не нужен. Вакуум заполнился. Почти пять лет жизни института без Дау сделали свое дело. Все эти мысли я ему однажды выложил. Выслушав меня внимательно, он спокойно сказал: “Видите ли, Кирилл Семенович, мои ученики выросли, и они мне не больше нужны, чем я им. Хотя в последнем я сомневаюсь”».

Здесь В.Л. Гинзбург решительно возражает Симоняну: «Симонян совершенно не прав. <...> Конечно, вначале, когда Дау пришел в себя (это было, если правильно помню, в институте неврологии), его многие старались посещать. Затем в академической больнице и дома Дау тоже посещали, ну, если не все и не часто, то и не редко, причем не все не приходили из-за отсутствия сочувствия, нежелания помочь и т.п. Скажу о себе. Разумеется, я дежурил, как и многие, в 50-й больнице, посещал его <Ландау> в институте неврологии, в акад. больнице и дома. Очень ему сочувствовал, но не видел никакой пользы от своих визитов. Дау жаловался на боли, и посещению не радовался, ему это скорее было в тягость. <...> Запомнил один случай. Я позвонил Дау (он был уже дома) и он ответил “старым голосом”, не могу объяснить точнее. Я очень обрадовался и сказал, что сейчас приеду. Он согласился, но уже без энтузиазма, а когда я приехал, все было, как обычно, т.е. какой-то полезной или интересной беседы не получилось. Знаю, что Дау и в больнице, и дома посещал Е.Л. Фейнберг. Многие, правда, не заходили. Помню, я упрекнул Л.П. Горькова в том, что он не заходит к Дау. Он ответил, что хочет сохранить прежний образ Дау, не очень-то я понял, в чем дело. Илья Михайлович Лифшиц тоже не заходил, и в этом случае я не знаю, в чем дело, и отношусь скорее отрицательно.¹ Дау  {529}  к нему относился хорошо. Не стоит мусолить эту тему. Я убежден в том, что сотрудники и друзья Дау отрицательной роли не сыграли. Отрицательную роль сыграли медицинские ошибки, возможно, также административные <...> и, наконец, “устранение” Жени Лифшица» [Гинзбург, рукопись, 1999].

Приведу, со слов Е.М. Лифшица, по памяти пересказ одного из посещений Ландау Ученого совета ИФП АН СССР. После долгих месяцев мучительной болезни Ландау должен был быть переведен Врачебно-трудовой экспертной комиссией на инвалидность — естественно, с потерей должности и зарплаты. Но тогдашний Президент Академии наук М.В.Келдыш посоветовал директору Института физических проблем П.Л. Капице сделать так, чтобы Ландау хотя бы посещал заседания Ученого совета института, что фиксировалось бы по протоколам. Это формально обосновало бы возможность ставить ему в табеле рабочие дни и сохранять занимаемую должность заведующего теоретическим отделом института. И вот впервые после долгого перерыва Ландау появляется в зале заседания, поддерживаемый санитаркой Татьяной Близнец, и садится на свое привычное третье справа место в первом ряду. Время 10.00. Рядом с Ландау сидит И.М. Халатников. Он замечает, что академик зафиксировал взгляд в одном направлении — на часах, висящих напротив. Проходит какое-то время, и Исаак Маркович спрашивает: «Дау, почему ты все время смотришь на часы?» Ландау отвечает: «Мне Кора сказала сидеть здесь, пока большая стрелка не встанет на 6». Как только стрелка дошла до 10.30, Ландау встал, тут же появилась няня и помогла ему выйти из зала.

В книге [Воспоминания..., 1988. С. 282] сам И.М. Халатников делает следующее замечание об этом или, возможно, другом посещении Ландау Ученого совета в 1967 г.: «Зрелище было не из очень приятных». Однако далее Халатников вспоминает с оптимизмом, что Ландау подал реплику о прослушанном докладе: «Обман трудящихся!» Это было любимое выражение, часто употреблявшееся Ландау раньше. Мне кажется, что среди печальных воспоминаний о болезни учителя И.М. Халатников нашел светлую деталь, которую и захотел зафиксировать в мемориальном сборнике.  {530} 

Наконец, доктор Симонян сделал следующее важное и тонкое заключение психосоматического характера, в принципе объясняющее, почему Ландау даже не пробовал приступать к знакомству с новейшими результатами физики, достигнутыми в мире в годы его болезни (см. выше цитируемый фрагмент из воспоминаний В.И. Гольданского): «В отличие от большинства творческих натур, Дау работал легко, и решение физических проблем воспринималось им как некий процесс наслаждения. Когда задача не давалась ему сразу, он отбрасывал ее и принимался за другую. Поэтому нет ничего удивительного в том, что боли, пусть даже незначительные, мешали ему взять в руки газету, сосредоточиться на чтении».

Кора и Дау против Лифшица

К

райне неожиданным в истории больного Ландау стало его неприятие Е.М. Лифшица, которое вскоре перешло в яростную враждебность. Это еще одна болезненная тема, которую в обществе физиков-теоретиков все знали, но стеснялись обсуждать публично, хотя между собой постоянно ее затрагивали. Некоторые даже пытались как-то возражать Ландау (Н.Н. Мейман, В.Л. Гинзбург, З.И. Горобец-Лифшиц и, наверное, еще кто-то), но он с яростью отвергал подобные попытки и грубо выгонял миротворцев. Отсутствие попыток открытого и многостороннего анализа «реакции отторжения Лифшица у Ландау» привело к тому, что в «желтой» литературе о Ландау стала постепенно закрепляться версия его жены, которая наделила Е.М. Лифшица чертами корыстолюбца, бездарного карьериста и предателя.

Вот, что написал по этому поводу профессор М.И. Каганов в одном из электронных писем, направленных мне из США: «О книге Коры, конечно, идут разговоры. Многие считают, что совсем ничего не надо предпринимать. В этом есть логика (не следует привлекать к ней внимание), но очень уж противно будет на душе, если все смолчат. К сожалению, уверен, СМИ не смолчат. Кажется, уже есть рецензии, основанные на “как интересно!”»  {531} 

М.И. Каганов оказался прав. Вслед за книгой Коры стали появляться основанные на ней публикации некоторых журналистов, жаждущих сенсаций (О. Бакушинская из «КП», М.Золотоносов из «МН» и др.). Но, с другой стороны, откуда же заинтересованным читателям, не имеющим прямых контактов с физиками из ландауского круга, получить достоверную и подробную информацию о последнем отрезке жизни и взаимоотношений двух классиков советской теоретической физики?

В своей «Заметке» В.Л. Гинзбург так пишет об отношении Е.М. Лифшица к Л.Д. Ландау: «Женя был ему по-настоящему предан, действительно его любил. Дау же его не уважал, как-то отзывался презрительно. Конечно, Дау оказался после аварии во власти Коры, она его настраивала <...>, но все равно у меня чувство, что Дау в какой-то мере предал Женю. Вероятно, Женя в чем-то и сам был виноват. Так, я слышал упрек (от Наума Меймана) в том, что Женя позволил или даже инициировал сбор денег, поскольку из Коры извлечь их не удалось <...>. К сожалению, Кора своего добилась — Дау, начиная с какого-то времени и слышать о Жене не хотел, приходил в какую-то неприятную ярость (чуть ли не с пеной у рта) при попытке защитить Женю. В этой связи он прогнал Наума, и я тоже испытал это на себе <...>. Все это еще одна трагедия, трагедия Жени. Он любил Дау и был предан, а в награду получил злобную ругань. Пусть и от больного человека, уже неполноценного, и этим, думаю, Женя себя утешал. Мне приходит в голову даже мысль, что Женя не видел и не оценил интеллектуального восстановления Дау именно в результате защитной реакции — несправедливость по отношению к себе легче было приписать болезни. Но, конечно, это только гипотеза».

И у К.С. Симоняна возникало из разговоров с Ландау и Корой отрицательное впечатление о незнакомом ему Е.М. Лифшице. Однажды врач настоял в медицинских целях на визите Лифшица к Ландау и получил на это разрешение Коры. Вот как он говорит о Лифшице: «<...> был приглашен физик Е.М. Лифшиц, соавтор Ландау по книгам. Между прочим, Дау характеризовал мне его как посредственного ученого, но  {532}  очень удобного для Дау, поскольку последний не любил писать, а Лифшиц легко схватывал то, что хотелось Дау развить в той или иной форме. Этим и объяснялось их соавторство» [Симонян, 1998].

Посвященные лица могут, конечно, игнорировать примерно такие же оценки, даваемые от лица Ландау в адрес Лифшица в книге Коры. Но мнение высокопрофессионального врача, много месяцев находившегося рядом с больным, игнорировать нельзя. Более того, как человек, прочитавший о Ландау почти все о нем написанное, я тоже убежден — к сожалению, отношение Ландау к Лифшицу в их союзе было в глубине его, ландауской души несколько пренебрежительным. Что и вышло наружу у больного Ландау. Это было отношение господина к работнику — ценному, интересному как компаньон, но полностью ему подчиненному. Очевидно, по мнению Ландау, вознаграждение им труда этого работника было очень высоким, оно заключалось в самом факте вхождения в ближний круг властелина и в различных частных производных — творческом общении, продуктом которого были научные идеи и выводы, статьи и книги, положение в научном сообществе, наслаждение от близкого общения с гением и т.п. Полезнейшему работнику господин обеспечивал и рост в смысле чинов и званий, который был, однако, ограничен верхней планкой. В данном случае эта планка находилась на уровне доктора наук, профессора. Есть точные сведения, что Ландау был против выбора Е.М. Лифшица в член-корры АН СССР. Причем это не относится к выдумкам Коры, которая просто с удовольствием приводит в своей книге слова мужа, сказанные на данную тему; есть и другие свидетели соответствующих высказываний Ландау (но у меня нет разрешения их назвать). Тем не менее все это называлось дружбой как самими Ландау и Лифшицем, так и их окружением. Она и была, условно говоря, дружбой, только очень асимметричной. Бывает, наверное, так, что для одной стороны дружба — понятие в основном рациональное (от разума), когда на первом месте — польза и удовольствие, а для другой стороны — понятие иррациональное (от души), когда на первом месте — восхищение личностью друга и другие романтические чувства.  {533} 

Взаимно дружелюбное отношение двух совсем разных личностей, существовавшее на протяжении 30 лет в их мирной и здоровой жизни, основанное на постоянном «полезно-приятном» обмене интеллектуально-духовными ценностями, вдруг претерпело скачок в резко изменившихся условиях инвалидности Ландау (производная наткнулась на разрыв функции — дельта-функция проткнула мирно паривший дирижабль дружбы!).

Любопытную версию самоощущения и поведения больного Ландау выдвинули физики-теоретики из ИОФАН (на встрече со мной). Предполагается, что Л.Д. Ландау отреагировал на Е.М. Лифшица по той же психологической схеме, что и ранее на А.А. Власова. Это — негативная реакция на успех без его участия в его деле, в том, в котором Ландау является лидером, но то ли допускает невосполнимый просмотр, то ли оказывается бессильным из-за форс-мажора. Ведь Лифшиц продолжал писать Курс Ландау—Лифшица, а Ландау уже не в силах был даже понять новый текст. Отсюда — страшная досада и озлобленность на источник раздражения.

Историк физики, профессор из МПГУ В.А. Ильин однажды мне показал листок с синими чернилами, собственноручно написанный Ландау (несмотря на его «графофобию»!), находившимся в Академической больнице. Это — черновик докладной записки директору ИФП академику П.Л. Капице от заведующего теоротделом института академика Л.Д. Ландау. По-видимому, — один из черновиков. Его попросила у Ландау в качестве автографа врач-физиотерапевт, теща В.А. Ильина, и Ландау отдал ей этот листок. Даты на записке не стоит. Я намеренно не буду приводить дословный текст записки, так как он содержит клеветническую ругань в адрес Е.М. Лифшица, на основании которой Ландау просит уволить этого сотрудника из его отдела.

В.Л. Гинзбург не мог знать об этой конкретной записке, но он видел другие подобные проявления больного Ландау по отношению к Лифшицу. Как мудрый человек он правильно написал о «защитной реакции» Е.М. Лифшица, которому психологически было комфортнее объяснять подобные  {534}  проявления ненависти Ландау исключительно его болезнью. Болезнью — да, но до какой степени? И почему такое отношение проявилось избирательно только к Е.М. Лифшицу? Самый простой, доминирующий в окружении Лифшица ответ на этот вопрос такой — настроила Кора. То, что такое влияние имело место, это — правда. Но, как мне представляется, правда далеко не вся.

А сейчас приведем некоторые подробности поведения Коры сразу после автокатастрофы с мужем. Вот цитата из записок Я.К. Голованова.

«Кора Ландау после катастрофы примерно в течение месяца ни разу не была в больнице, т.к. считала, что Ландау все равно умрет. Не приезжал в больницу и его сын Игорь. Дау вместе с врачами выхаживали физики. Каган был одним из постоянных дежурных в больнице. Более всех лечением Дау занимался Лифшиц, которого Кора ненавидела, считала, что он обкрадывает Дау, и понимала, что если Ландау придет в сознание, то Лифшиц на правах старого друга откроет ему глаза на Кору» [Голованов, 2000: Заметки..., год 1979].

О том, как Кора «страдала», ожидая звонков из больницы, можно прочесть в книжке самой Коры, например, на С. 28—29. Нормальному человеку вообще непонятно: зачем страдать у телефона, почему немедленно не поехать в больницу самой? Из-за этого у Коры произошел конфликт с П.Л. Капицей. Он на следующий день после катастрофы прислал к ней сотрудника аппарата ИФП Е.В. Смоляницкую с институтской машиной, чтобы сопровождать Кору в больницу. Рассказывают, что Кора отказалась, сказав, что у нее нет для этого подходящей одежды — черного платья. Это возмутило Капицу. В последующем он старался с ней общаться как можно меньше, что в свою очередь возмутило Кору. Она даже позволила себе крайне грубо обозвать великого ученого и спасителя ее мужа (цитировать не стану, кому интересно, — пусть смотрит в книге [Ландау-Дробанцева, 2000. С. 94]).

Кора выдвинула следующую версию, которая объясняла ее отсутствие в больнице. Цитирую вопрос к ней жены Е.М. Лифшица — врача Е.К. Березовской — и ответ Коры:  {535}  «— А вы ездили? — Ездила вчера утром, но меня просто взашей вытолкали вон!» [Там же, С. 30].

В.Л. Гинзбург так говорит об этом: «На С. 30 книги она явно врет: якобы кто-то неизвестный (?) ее не пустил к Дау в больнице, вытолкнул из лифта и т.д. Из книги мы знаем, каким огромным пробивным потенциалом обладала Кора, а тут ее в больницу к мужу, якобы, не пустили» [Гинзбург, 1999, рукопись].

Вот после этого оправдания пусть желающие верят всем сладкоречивым потокам любви Коры к Ландау в орнаменте ее постоянного сюсюканья: «Даунька, Даулечка, Заинька».

Правда, ее сын выдвигает сейчас иную версию: якобы в те дни в больнице постоянно находилась другая женщина, которая выдавала себя за жену Ландау. Это тоже более чем наполовину ложь. На самом деле в больницу приходили десятки, даже сотни людей. Неоднократно там бывали и женщины, с которыми ранее Ландау был близок. Всех их Кора видела и раньше. Кажется, чаще других бывала Ирина Р. (которую Кора красочно описывает в своей книге). Но она совершенно точно не выдавала себя за жену Ландау. Один или два раза, кажется, к ней даже обратились с таким вопросом. Естественно, что ответ был отрицательным. Очевидно, что медперсоналу трудно было себе представить, что истинная жена Ландау в эти дни «страдает» у телефона дома.

Уже писалось, что дней через десять после катастрофы Кора упросила врача И.Е. Беляеву положить ее в Академическую больницу, так как ей стало плохо с сердцем. Лежа в больнице, она узнавала о том, что Ландау все еще остается жив...

После того как Ландау пришел в сознание, Кора тут же вышла из своей больницы и изменила линию поведения на противоположную: от полного неучастия — к захвату ключевой роли в делах, происходивших с Ландау. (А ее робость из-за присутствия, по словам сына, «другой женщины», выдававшей себя за жену Ландау, выходит, прошла?) Кора стала в полной мере пользоваться юридическим правом жены принимать многие решения по режиму лечения и содержания больного. Составила список лиц, которых не следовало пускать  {536}  к Ландау без ее ведома. В этом списке на первом месте был Е.М. Лифшиц.

Был ли у Коры, действительно, сильный страх разоблачения Лифшицем ее неучастия в судьбе умирающего мужа, тот страх, о котором пишет Я.К. Голованов, ссылаясь на Ю.М. Кагана как дежурного от физиков в больнице? Мне представляется, что сильного страха не было. Акцент именно на Лифшица, «который откроет ему глаза на Кору», явно преувеличен и несколько наивен. Во-первых, о неучастии Коры Ландау мог узнать (и, наверное, узнал-таки) от множества людей, помимо Лифшица. И как отреагировал? По-видимому, никак, раз об этом никто не пишет. Во-вторых, Голованов и Каган рассуждают с точки зрения нормальных людей. А Ландау был гением, т.е. крайним отклонением от нормы. Вспомним, что сразу после похорон матери он в тот же день пошел в кино (см. ранее, в Гл. 8). Так ли уж сильно он был в претензии к Коре за ее физическое отсутствие? Он знал ей цену. И к тому же это было бы против его, Ландау, теории счастья, по которой каждый имеет право сам выбирать себе варианты поведения (см. в Гл.8 ответ Ландау на вопрос, можно ли пойти в театр, если тяжело заболеет самый близкий человек? Ландау горячо убеждает, что можно).

Правда, узнав, что Кора не дала денег для его лечения, Ландау скорее всего негодовал бы. Ведь в первые дни после аварии к ней пришла тогдашняя жена Лифшица Елена Константиновна. Ответ ей Коры цитирую по книжке самой Коры: «У меня есть только тысяча рублей. Это все, что осталось после покупки новой “Волги”». Кроме того, я сам помню, как Е.М. Лифшиц рассказывал, что Кора заявила ему, будто у них с Гариком скоро нечего будет есть.

Н.П. Данилова мне рассказала, что Ольга Григорьевна Шальникова, жена академика А.И. Шальникова, близкого друга и соседа Ландау, после этого порвала отношения с Корой — перестала к ней заходить, звонить и принимать у себя в доме.

...В черном списке, составленном Корой, не было З.И. Горобец. Зинаида Ивановна несколько раз навещала Ландау. Первый раз, когда он еще не пришел в сознание. Затем пришла, когда  {537}  Ландау уже пришел в себя. Этот визит был коротким. Ландау встретил З.И. приветливо. На вопрос о самочувствии ответил: «Схватили кота поперек живота» (это была одна из его обиходных фраз). «Надо было сигануть в окно» (в предыдущей больнице). З.И. сообщила Ландау, что Женя передает ему привет. Услышав это, Ландау внезапно стал выкрикивать оскорбления в адрес Лифшица («Вор!»). Она спросила: «Дау, кто тебе сказал такую нелепость о Жене?» Ландау в ответ закричал: «Убирайся к чертовой матери!». Последний раз З.И. встретила Ландау, когда он сидел на скамейке во дворе Института физпроблем. Поздоровались. Ландау вяло сказал: «Ты заходи, заходи...».

Суммирование сведений из литературы о болезни Ландау и устных свидетельств многих людей, его навещавших, позволяют прийти к следующему выводу. Больной Ландау, несомненно, был вменяем. И в основном он был способен рассуждать вполне разумно, причем даже о сложных категориях (см. выше его высказывания на различные темы). В то же время Ландау, несомненно, оставался тяжело больным человеком, страдал от соматических болей. По-видимому, где-то начиная с середины 1964 г., у него все сильнее стал развиваться комплекс неполноценности, связанный с ясным пониманием необратимости того, что он больше никогда не станет непререкаемым лидером в мире теоретической физики — единственного, что ему по-настоящему было дорого. В первый период после прихода в сознание он еще этого не осознавал. Тогда он еще иногда принимал Лифшица. Вспомним, что даже во второй половине 1964 г. Лифшиц пришел к Ландау — по приглашению Симоняна и с дозволения Коры. Он задавал ему тестовые профессиональные вопросы, а Ландау на них отвечал (см. ранее). Лифшиц ушел разочарованный. Ландау тоже понял, что ему не удается восстановить свой профессиональный уровень физика-теоретика. Отсюда и его мысли о суициде и раздраженная реакция на попытки посетителей-физиков вести с ним профессиональные разговоры. Однако именно на Лифшица у Ландау все время обострялась избирательная отрицательная реакция.  {538} 

Ведь Ландау ранее не слишком ценил Лифшица как ученого. Различие их с Лифшицем ученых «рейтингов» было слишком велико. А тут все стало быстро и необратимо меняться. На этом фоне любые сообщения о продвижении Лифшица вперед, происходящем без Ландау, без его согласия, вопреки его предыдущему и нынешнему мнению воспринималось им особенно болезненно: ИФП выдвинул Е.М. Лифшица в член-корры, а Академия — избрала с первого раза (при Ландау Е.М. Лифшица не выдвигали — этого не желал сам Ландау); подготовлен новый том Курса (об этом уже говорилось); Курс выходит во всем мире на все большем числе языков, вот и в ГДР перевели на немецкий, Лифшиц получил за это какой-то гонорар и «не поделился», так сказала ему Кора.

...В последний год жизни Е.М. Лифшица его жена Зинаида Ивановна задала ему вопрос, не считает ли он, что Ландау был когда-нибудь в чем-то к нему несправедлив. И вообще, были ли какие-то теневые стороны в их взаимоотношениях, включая период болезни Ландау. Ответ был категоричен: «Я считаю величайшим счастьем, что судьба подарила мне встречу с Дау, возможность работать с ним, быть его другом. Остальное для меня не имеет значения». Нужно принять как данность эту однозначную позицию, сформулированную Е.М. Лифшицем. Но это не означает отказа от критического ее рассмотрения. Лично мне представляется, что это — декларация, а не расшифровка внутренних размышлений Евгения Михайловича. Он не сказал, что не было ничего сомнительного в их взаимоотношениях с Ландау. Он сказал, что остальное не имеет значения. Он подвел окончательный баланс, в итоге — счастье. И отказался пускать кого бы то ни было в эту свою запретную зону.

«Вот и все. Смежили очи гении...»

С

трока в подзаголовке взята из любимого Ландау и Лифшицем стихотворения Давида Самойлова. Она означает, что мы подходим к трагическому финалу шестилетнего промежутка, начавшегося после автокатастрофы, покалечившей Л.Д. Ландау.  {539} 

...Хирург К.С.Симонян, изучивший историю болезни Ландау во время наблюдений над ним в течение трех лет (1965-68), пришел к следующим двум главным выводам:

1) У Ландау не было ни одной из трех клинических смертей (о которых говорили некоторые доктора и писали журналисты). Клетки мозга, ответственные за память и интеллект не погибли, интеллект все время восстанавливался и мог подойти к неплохому уровню (в вольном переводе из контекста можно заключить, что если бы интеллект и не восстановился до уровня прежнего Ландау, то вполне мог дойти до уровня обычного 70—80-летнего академика);

2) Главной помехой этому была боль — в ноге (потом она прошла) и особенно в животе. Причиной последней боли были спайки в кишечнике, возникшие вследствие гематомы в забрюшинной области. Но главное, что эти боли не были фантомными, т.е. они не были связаны с поражением головного мозга. Поэтому полостная операция вполне могла их устранить.

Однако принять решение об операции мог только консилиум, возглавляемый Н.И. Гращенковым. Последний же вместе с основными участниками консилиума был категорически против операции. Таким образом, операцию не планировали, несмотря на то, что сам больной настаивал на ней. Более того, ее соглашался провести лично К.С. Симонян вместе со своими ассистентами и анестезиологами. Даже после скоропостижной смерти Н.И. Гращенкова члены консилиума продолжали настаивать на консервативном лечении. Это подтвердилось, в частности, на консилиуме 5 марта 1968 г., т.е. менее чем за месяц до смерти пациента. Так высказались профессора Паленко (лечащий врач Ландау из больницы АН СССР), Б.Е. Вотчал и Васильев. Они сказали Коре: «Больной в блестящей форме. Если ничего не делать, а просто ждать, через несколько месяцев боли уйдут сами по себе» [Ландау-Дробанцева, 2000. С. 471]. На этом консилиуме за операцию был по-прежнему один лишь К.С. Симонян. Против операции была и Кора. «Ее можно понять», — писал об этом Симонян. (Я ее тоже понимаю, но считаю мотивы более материальными.)  {540} 

До 25 марта 1968 г. состояние больного было стабильным. Надежды на поправку у него были, но не прекращались боли в животе, которые иногда провоцировали высказывания Ландау о желательности самоубийства. Кора пишет:

«23 марта Вотчал и Кирилл Семенович решили Дау назначить яблочную диету. Достав хорошую семиренку <так в тексте>, тщательно очистив, удалила сердцевину и давала Дау мякоть нежного яблочного пюре. Но 25 марта в 4 часа утра началась рвота <...>. Я тогда не знала, что непроходимость кишечника начинается со рвоты. К 8 часам утра рвота увеличилась» [Там же, 2000. С. 472].

В отрывке из дневника доктора Симоняна, помещенном в книге Коры,— другая дата. «24 марта 1968 года. Воскресенье. 10 часов утра. Звонок по телефону. Кора Ландау сообщает, что Дау с утра стало хуже — вздут живот <...> [Там же, С. 474]. <...> Атака у Дау началась с утра, а оперировали мы его глубокой ночью (в 3 часа ночи)» [Там же, С. 478].¹ Итак, в воскресенье утром началась, как выяснилось позже, спаечная атака, возможно, спровоцированная избытком яблочного пюре. Потребовалась срочная госпитализация Ландау. Операция, которой долго противился консилиум, стала экстренной неизбежностью.

«Чтобы приступить к операции по срочным показаниям, потребовалось много часов, пока этот вопрос был согласован» [Симонян, 1998]. Дело в том, что опять-таки вопрос надо было решать на высоком уровне. На госпитализацию требовалось разрешение Управления делами Президиума АН СССР, которое дал его начальник Чахмахчев. Симонян продолжает:

«Когда мы приехали в больницу, потребовалось созвать консилиум. Дело было в воскресенье. С трудом удалось добыть Арапова и Бочарова. Дело застряло на анестезиологе. Больница Академии не имеет своих дежурных анестезиологов, и вообще операции производятся гастролерами — как хирургами, так и анестезиологами. Много времени ушло на обзванивание ведущих анестезиологов. Как назло, никого не оказалось дома, и мне пришлось вызвать Ю.А. Кринского, за которым  {541}  послали машину. Машина провалилась в яму и застряла. Выслали другую, та не сразу нашла адрес, и прошло еще два часа, пока Кринский приехал. Еще какое-то время ушло, чтобы подлатать наркозный мешок (весь в дырах) и найти интубационную трубку необходимой длины. Пока Ю.А. Кринский в недоумении <по-видимому, от организационной и материальной запущенности, царившей в Академической больнице. — Прим. Б.Г.> готовился к наркозу (к его чести, он провел наркоз блестяще), состоялся консилиум. Хотя от министра здравоохранения СССР Б.В. Петровского было получено согласие на то, чтобы больного оперировал я, мне казалось, что этот вопрос надо решить собравшимся. Никто не хотел оперировать Дау — Бочаров чувствовал себя неважно, Арапов еще не владел пальцем после перелома, а заведующий отделением больницы Академии B.C. Романенко просто сказал, что участвовать в операции не будет. Никто не выразил согласия и на ассистенцию, и поэтому мне пришлось оперировать больного с дежурными хирургами. К счастью, это были опытные врачи, а одна из них — Олимпиада Федоровна Афанасьева — много лет до этого работала со мной в Институте им. Склифосовского».

О состоянии больного Симонян пишет: «Его состояние было обычным для непроходимости обтурационного плана. Живот был вздут и тверд, как бочка, но общих симптомов интоксикации не было. Атака у Дау началась к вечеру, а оперировали мы его глубокой ночью.¹ Причиной непроходимости был подозреваемый мной обширный спаечный процесс <...>. Тонкая кишка была свободна от спаек, но множественные сращения брюшины со слепой, восходящей и нисходящей петлями толстой кишки ограничивали ее функцию и были причиной постоянно поддерживаемого пареза. Поперечная кишка, напротив, была предельно раздута и как бы сжата восходящей и нисходящей петлями. Операция состояла в том, чтобы освободить кишечные петли от сращений и наложить цекостому <...>. Я сделал то, что было нужно, и больной был снят со стола с хорошим давлением и пульсом» [Симонян, 1998].  {542} 

В следующие дни, как пишет Симонян, «в состоянии больного наблюдалась волнообразность течения». Началась пневмония. Все время держался очень частый и недостаточно полный пульс, до 130 ударов в минуту. Это могло указывать на тромбоз, тем более, что ранее больной перенес тромбофлебит, начавшийся после отморожения большого пальца больной ноги во время одной из прогулок в холодную погоду 10 февраля 1964 г. Вместе с тем Ландау оставался в сознании и даже иногда шутил. Так, «при просьбе повернуться на правый бок он спрашивал: “А вы знаете, что понятие «правый» и «левый» относительны? Поэтому я не знаю, какой бок вы имеете в виду”».

«На восьмой день после операции, с утра Дау был задумчив, но в его состоянии не было ничего нового, что могло бы вызвать тревогу <...>.. Аденозинтрифосфат, гентамил, кокарбоксилаза, и препараты урацилового ряда — все было использовано, но пульс частил, не поддаваясь действию даже новокаинамида. Вечером Дау сказал только одну фразу, как-то улыбнувшись в себя: “Все же я хорошо прожил жизнь. Мне всегда все удавалось!” Эта фраза ввергла нас в уныние, потому что, когда больной приходит к таким мыслям, <...> это всегда прогностически плохой признак. И действительно, он вдруг потерял сознание, и несколько последних часов длилась агония, о которой он уже ничего не знал и которой не чувствовал. Где-то около 11 часов вечера наступила смерть. Секция была произведена на следующий день. Вскрывал труп профессор Раппопорт¹. Перитонита не оказалось. Причиной смерти явился тромбоз легочной артерии, исходящий из хронического тромбофлебита, кажется, правой голени <...>. Дау умер от спаечной болезни при полном возврате умственной деятельности, верней, даже не от спаечной болезни, а от тромбоза легочной артерии в связи с наличием старого тромбофлебита» [Симонян, 1998].

Приведу еще один фрагмент воспоминания о последнем дне Ландау. Вот, что сообщает И.М. Халатников.

«Последний раз я видел Ландау 31 марта 1968 г. после  {543}  сделанной ему накануне¹ операции по поводу паралича кишечника. Положение его резко ухудшилось. Меня и Е.Лифшица врачи вызвали в академическую больницу и сообщили, что начался некроз, и шансов спасти Ландау нет. Когда я вошел в палату, Ландау лежал на боку, повернувшись к стене. Он услышал, повернул голову и сказал: “Спасите меня, Халат”. Это были последние слова Ландау, услышанные мною. Ночью он умер» [Воспоминания..., 1988. С. 283].

Прощание, Памятник

Потом была панихида в здании Президиума Академии наук СССР в Нескучном саду. Я был на прощании, но за давностью лет запомнил только несколько деталей. В зале Президиума выступали академики: М.В. Келдыш, Б.П. Константинов, М.А. Марков и Н.Н. Боголюбов. Последним от имени учеников Ландау выступал Е.М. Лифшиц.

Слова Н.Н. Боголюбова я воспринимал с особым вниманием. Все присутствовавшие знали о крайне натянутой атмосфере царившей в течение многих лет в отношениях между ним и Ландау, между их школами (эту атмосферу можно было назвать даже враждебной — см. высказывание Ландау, приводимое в книге М.И. Каганова [1998, С. 323] и цитируемое у нас в Главе 5). Некоторые выступали по должности: Президент АН СССР М.В. Келдыш (математик), вице-президент АН Б.П. Константинов (физик, участвовавший вместе с Ландау в Атомном проекте), М.А. Марков — академик-секретарь Отделения ядерной физики АН. Уверен, что Н.Н. Боголюбов выступил по своей личной инициативе. Он произнес прощальное слово неформально и в высшей степени достойно. Не сухо, не безразлично, тепло. Закончил совсем нестандартно: низко поклонился усопшему.²  {544} 

Из прощального слова Евгения Михайловича навсегда врезалась в память его последняя фраза о Ландау: «Прощаясь с ним, мы прощаемся с лучшей частью своей жизни».

Л.Д. Ландау похоронили на Новодевичьем кладбище. Подробностей этой части прощания я не запомнил.

...Через какое-то время встал вопрос о памятнике Л.Д. Ландау. Идею обратиться к Эрнсту Неизвестному, знаменитому скульптору, не признаваемому тогдашними советскими властями, подали А.Б. Мигдал и И.М. Халатников. Ранее Э.Неизвестный уже выставлял свои работы в холле Института физпроблем. Он был высоко ценим П.Л. Капицей и многими другими физиками. А.Б. Мигдал, И.М. Халатников и Е.М. Лифшиц полагали, что скульптурное надгробие Ландау, исполненное Э.Неизвестным, будет оригинальным произведением искусства, выделяясь среди окружающих, в основном традиционных надгробий. Это соответствовало бы необычности облика самого Ландау. Подробности, связанные с установкой этого памятника, не лишены интереса. Они мне известны от Е.М. Лифшица.

Группа физиков во главе с П.Л. Капицей и его женой Анной Алексеевной посетила мастерскую Эрнста Неизвестного. Они осмотрели многочисленные непроданные работы мастера, хранившиеся в мастерской. Петру Леонидовичу очень понравился Э.Неизвестный и его скульптуры, так как они отличались новой манерой от привычных стилей классицизма и соцреализма. Он сразу же заказал Неизвестному памятник для могилы Ландау. Через несколько лет памятник был готов и установлен метрах в тридцати от другого замечательного памятника работы Э.Неизвестного — на могиле Н.С. Хрущева.

Кора пожелала, чтобы бюст Ландау был установлен на высоком столбе так, чтобы он возвышался над соседними памятниками. Э.Неизвестный решил подарить сам бюст Институту физпроблем. Но титановый столб, на котором укреплен бюст, пришлось заказывать на одном из заводов. Вместе с установкой его изготовление вылилось в довольно крупную сумму. Президиум АН СССР, получив счет, направил его жене Ландау.  {545}  Ей следовало оплатить часть суммы сверх лимита, установленного правилами Академии по оплате такого рода мемориальных работ для академиков. Но Кора отказалась оплачивать счет, сказав, что у них с сыном не хватает денег. В это время И.Л. Ландау, уже окончивший МГУ, работал в Институте физпроблем. Рассерженный П.Л. Капица как директор Института вызвал его к себе. Он предъявил сыну Ландау счет и напомнил ему, что в 1962 году Лев Давидович получил Нобелевскую премию, на деньги которой Игорь Львович купил себе роскошный серебристый автомобиль. Сыну Ландау пришлось оплатить сверхлимитную часть суммы за памятник своему великому отцу.

Памятник Л.Д. Ландау стоит на правой стороне главной аллеи Новодевичьего кладбища, метрах в ста от входа.

Послесловие: игра Нобеля со смертью

И

так, в начале 1962 г. врачи и физики вытянули Ландау, сохранили ему жизнь, хотя и неполноценную, такую, что сам Ландау не раз выражал мысли о самоубийстве. О бессмысленности удержания при жизни в этом состоянии выразилась и польская поэтесса, коллега Ландау по Нобелевским лаврам. Не входя в тяжелые и вместе с тем тонкие аспекты проблемы, что было бы лучше — умереть сразу или остаться жить больным — отмечу всего один момент, до сих пор никем не обсуждавшийся.

Л.Д. Ландау вошел в историю как, несомненно, великий физик. Но столь же несомненно, что сияние его ореола как великого ученого было заметно усилено в глазах современников присуждением ему Нобелевской премии, столь редкой награды, особенно для советских ученых. Премия эта была присуждена Ландау в октябре 1962 г., т.е.10 месяцев спустя после катастрофы. Как известно, первичные номинации на Нобелевскую премию происходят в течение года, предшествующего объявлению результатов. Точнее, даже в первом полугодии, так как далее члены Комитета изучают в течение лета дела (труды) представленных кандидатов и осенью  {546}  проводят окончательный отбор претендентов. Значит, номинации Ландау были направлены именитыми физиками в Нобелевский Комитет в период, начиная с января и до лета 1962 г.

Позволю себе «наивный» вопрос: теория сверхтекучей жидкости, за которую Ландау наградили Нобелевской премией, была создана им в 1940—41 гг. Были ли номинации его на эту премию в последующие 20 лет, сколько, когда и от кого? Интересно, конечно, будет узнать об этом после 2012 г., т.е. после истечения 50-летнего моратория на публикации всех документов по «Нобелевским делам».

Но и сейчас можно высказать некоторые соображения. Наверняка номинации (т.е. представления) Ландау были и до катастрофы с ним. Ведь все это время жил и работал необычайно авторитетный Нильс Бор, учитель, старший друг и покровитель Ландау. А он ежегодно получал от Шведской Академии приглашения выступить с номинациями по физике. Лично знали и ценили Ландау и такие гиганты физики, как В.Гейзенберг и В.Паули. Были у него и другие очень авторитетные на Западе друзья-физики, знавшие его лично довольно близко: В.Вайскопф, Г.Гамов, Р.Пайерлс, Э.Теллер, Г.Плачек, Л.Тисса и другие. Они также участвовали в номинациях и почти наверняка представляли Ландау на Нобелевскую премию, причем, вероятно, не только за выдающуюся по всем меркам теорию квантовых жидкостей, но и за такие крупные работы, как диамагнетизм Ландау, затухание Ландау в плазме, теория фазовых переходов, теория ферми-жидкости, матрица плотности).

Почему же тогда Нобелевский комитет «не пропускал» Ландау до 1962 г., но присудил ему Нобелевскую премию немедленно после автокатастрофы, в тот же самый год? Случайное совпадение? Вряд ли. Подчеркнем еще раз: вопрос не в объективной заслуженности работы Ландау — премия более чем заслуженна им, — а в степени объективности номинаций и отбора номинантов Нобелевским Комитетом, личностной беспристрастности всех тех людей, которые осуществляют отбор, отрешенность их от всего, кроме значимости самой представленной работы и устава Нобелевских премий (завещания А.Нобеля).  {547} 

Сопоставив хронологию нобелевских процедур в отношении Ландау и его научных открытий, приходим к выводу, что абсолютно заслуженная Ландау Нобелевская премия буквально висела на волоске. Не хочется выглядеть циничным, но хочется видеть вещи реальными. Будь удар грузовика чуть-чуть сильнее — и премии не было бы на сто процентов — согласно завещанию Нобеля премию не положено присуждать после смерти. Будь удар грузовика чуть-чуть слабее — возможно, премии опять не было бы, так как травмы Ландау были бы меньшими, не было бы таких героических и известных всему миру усилий по спасению Ландау. Значит, не было бы такого резонансного звучания имени Ландау, как это случилось после января 1962 г.

Конечно, Нобелевская премия — высшая мировая награда для физика. Высшая же награда СССР, родной страны Ландау — Ленинская премия — значительно менее престижна в мире. Но хочется сказать пару слов «в защиту» большей объективности последней в случае с Ландау. Они с Е.М. Лифшицем были представлены на Ленинскую премию за «Курс теоретической физики» в 1961 году, т.е. до автокатастрофы (а вручали эти премии весной, к дню рождения В.И. Ленина, а не во второй половине года, как Нобелевские). Даже если бы Ландау, не дай бог, умер в январе 1962 г., Ленинская премия все равно была бы ему присуждена посмертно (и Коре с сыном не пришлось бы голодать).

Об огромных сроках «запаздывания» Нобелевских премий 84-летний П.Л. Капица сказал, что ему труднее было дожить до этой премии (1978), чем сделать открытие сверхтекучести гелия сорока годами раньше. Примерно то же самое высказал 87-летний В.Л. Гинзбург, получивший Нобелевскую премию в 1993 г., спустя почти 50 лет после создания им макроскопической теории сверхпроводимости.

Считается, что именно из-за того, что они рано умерли, «лишились» Нобелевских премий, практически гарантированных за особо выдающиеся открытия, следующие наши соотечественники: П.Н. Лебедев (за открытие давления света), А.С. Попов (за создание радио, в отличие от дожившего до  {548}  этой премии итальянца Г.Маркони, с которым по справедливости они должны были ее разделить), А.А. Фридман (за открытие расширения Вселенной), Г.А. Гамов (за теорию горячей Вселенной — он не дожил до экспериментального ее подтверждения открытием реликтового излучения, за которое стали Нобелевскими лауреатами Пензиас и Вильямс). Фигурально можно сказать: необходимым условием получения Нобелевской премии является победа ученого в схватке с тайнами природы — открытие, которое он делает; но ученый обязан выполнить как минимум еще одно необходимое условие в схватке с той же природой — не умереть до присуждения Нобелевской премии. Причем второе условие — подчас более тяжелое и меньше зависит от ученого. Так что у долгожителей — огромное преимущество.

Бесполезно спорить, был ли прав основатель Нобелевских премий Альфред Нобель, включивший в завещание пункт об их неприсуждении умершим ученым. Это было его безусловным личным правом. Что есть, то — есть. И можно порадоваться хотя бы тому, что, несмотря на все свои муки, начиная с 1962 года, Лев Давидович Ландау, наш великий соотечественник, успел получить Нобелевскую премию и тем самым закрепиться на первом месте в огромном ряду физиков советской эпохи.

Итог

Ж

изнь Л.Д. Ландау — удивительнейший сплав взлетов до небес и падений в пропасти, воистину шекспировская трагедия нашего времени. Молодой человек, не нравившийся девушкам, — стал мужем первой красавицы в украинской столице. Гениальный ученый — узник тюрьмы НКВД, условно освобожденный под личное поручительство другого великого ученого, — стал одним из создателей советской водородной бомбы, несмотря на то, что ненавидел процесс и результат этой своей работы. Создатель и лидер научной школы, он был окружен восторженными учениками и почитателями. Ему  {549}  повезло, среди них оказался самый преданный друг, который заботился об Учителе всю жизнь, с которым вместе они создали полный Курс своей науки, ставший «Священным писанием» для всех физиков-теоретиков планеты. Но этот друг был оклеветан и предан больным Учителем анафеме. А оставшиеся в его окружении ученики потеряли интерес к Учителю, когда он тяжко заболел. Открытый противник сталинского социализма, он шел по жизни рядом с истовой приверженицей этой системы, красивой женщиной, с которой имел мало общего по духу, но выбранной им вовсе не случайно, в полном соответствии со своей теорией любви и брака. Его апофеоз научных свершений и вершина славы совпали с глотком полусвободы, «оттепелью» конца 1950-х, и почти тут же — нелепейшая автокатастрофа на 54-м году жизни. В результате которой даже не смерть, а еще худшее — шесть лет сплошной боли, неповиновения мозга, невозможности творить, оставаться кумиром, центром притяжения и непререкаемым лидером. И полное осознание этого своего бессилия. И финишная прямая судьбы, по которой гений идет, опираясь на палочку и на своего единственного оставшегося спутника. Он еще не знает, что через много лет этот спутник, страдая от одиночества и любви к себе, решит вбросить на потребу жадной толпе его «альковные» тайны, пачки писем и кучу простынь. Впрочем, вероятно, ему уже все равно. Поверженный гений подходит к концу аллеи...

Список цитированной литературы

Александров А.Ф., Рухадзе А.А. К истории основополагающих работ по кинетической теории плазмы. — Физика плазмы. 1997. — Т. 23. №5. С. 474-480.

Александров П.А. Академик Анатолий Петрович Александров. Прямая речь: 2-е изд. — М.: Наука, 2002, 248 с.

Андроникашвили Элевтер. Воспоминания о жидком гелии. — Тбилиси; Ганат Леба, 1980, 327 с.

Атомный проект СССР: Документы и материалы. 1998: В 3 т. /Под общ. ред. Л.Д. Рябева. Т. I. 1938-1945: В 2 ч. Часть I/ М-во РФ по атом. энергии; Отв. Сост. Л.И. Кудинова. — М.: Наука. Физматлит, 1998. 432 с.

Бакушинская Ольга. Когда к академику Ландау приходила любовница, жена стелила ей постель. Комс. Правда, 3 сентября 1999.

Берия Серго. Мой отец — Лаврентий Берия. — М.: Современник, 1994. 431 с.

Бессараб Майя. Страницы жизни Ландау. — М: Московский рабочий, 1971, — 136 с.; то же назв., дополн. и испр.- Там же, изд. 4-е, 1990.

Бессараб М.Я. Так говорил Ландау. — М.: Физматлит, 2004. 128 с.

Блох A.M. Советский Союз в интерьере Нобелевских премий. — С-Пб: Гуманистика, 2001, 608 с.

Воробьев В.В. На границе жизни и смерти, или Л.Д. Ландау и «антисоветская» забастовка физиков. — Газета Харьмвский университет №№ 22, 24, 25, 26, 1993; № 2,1994.

Воспоминания об академике А.Б.Мигдале./ Редколлегия: Н.О.Агасян и др./ М.: Физматлит, 2003 — 256 с.

Воспоминания об И.Е.Тамме. — М.: Наука, 1981, 110 с; 2-е изд. 1986, 115 с.

Воспоминания о Евгении Михайловиче Лифшице. — Природа. 1995, №11. С. 86-103 (Гинзбург В.Л., Горобец-Лифшиц З.И., Рубинин П.Е., Зельдович Я.Б. и Каганов М.И.).

Воспоминания о Л.Д.Ландау. /Отв. ред. акад. И.М.Халатников/ — М.: Наука, 1988, 352 с.

Гинзбург В.Л. О физике и астрофизике. — М.: Бюро Квантум, 1995, — 512 с.

Гинзбург В.Л. О некоторых горе-историках физики. — ВИЕТ, 2000. — №4. С. 5-14.

Гинзбург В.Л. О науке, о себе и о других. — М.: Изд-во физ-мат. лит-ры, 2003. 544 с.

Гинзбург В.Л. Еще раз о Льве Давидовиче Ландау и еще кое- о чем. 1999 (рукопись, 20 маш. пис.стр.).

Гинзбург В., Ландау Л., Леонтович М., Фок В. О несостоятельности работ А.А.Власова по обобщенной теории плазмы и теории твердого тела. — ЖЭТФ, 1946. Т. 16. С. 246-252.

Голованов Ярослав. Заметки вашего современника (год 1979). — Комс. правда, 2 марта 2000.

Горелик Г.Е. «Моя антисоветская деятельность...» Один год из жизни Л.Д. Ландау. — Природа, 1991, №11. С. 93-104.

Горелик Геннадий. Ландау+Лифшиц =...Ландафшиц. — Знание — сила. Февраль 2002. С. 119-126.

Горелик Геннадий. Тамм и Ландау. Теоретики в советской практике. — Знание и сила, 1997. №2. С. 142-148.

Горелик Г.Е. Физики и социализм в архиве КГБ./Свободная мысль. 1992. № I. С. 45-53. Интернет: <http://www.ihst.ru/projects/sohist/papers/gor92sm.htm>  {551} 

Горелик Г.Е. Андрей Сахаров: Наука и свобода. — Ижевск: НИЦ «Регулярная и хаотич. динамика». 2000. 512 с.

Горелик Г. История «скособоченного мира» Иосифа Шапиро (мифы, легенды и документы из жизни Льва Ландау). Интернет, 2005 <http://ggorelik.narod.ru/Dau/Shapiro-Dau-Yerozolimski-web/Shapiro-Dau-Web.htm>.

Горелик Г.Е., Ранюк Ю.Н. Харьковский снимок; в кадре четыре физика. — Природа, 1998, №7. С. 126-128.

Горелик Г.Е., Френкель В.Я. Матвей Петрович Бронштейн. (1906-1938). — М. Наука: 1990. 272 с.

Горобец Борис. Секретный сотрудник рядом с академиком Ландау. — Независимая газета, прилож. Наука. 19 июля 2000.

Горобец Борис. Прогулка воскрешенного. — Независимая газета, прилож. Наука, 22 ноября 2000.

Горобец Б.С. Игра Ландау в номера. — Наука и жизнь, 2000, №1, С. 15.

Горобец Б.С. Игра Ландау — новые общие решения. Наука и жизнь, 2001. №12, С. 129.

Горобец Борис. Обратная сторона Ландау. Вести, еженед. прилож. Окна, 15, 22, 27 мая 2003, Израиль.

Горобец Борис. Блокада со смертельным исходом. — Алфавит (еженед. газета), Москва, №50, декабрь 2002.

Есаков В.Д., Рубинин П.Е. Капица, Кремль и наука. В 2 т.. Т. I. Создание Института физических проблем. 1934-1938. — М.: Наука, 2003. — 655 с.

Зельдович Я.Б. Космологические исследования Е.М.Лифшица (пер. с англ.) Земля и Вселенная. 2001, №2, С. 62-67.

Знакомый незнакомый Зельдович (в воспоминаниях друзей, коллег, учеников)//Под ред. С.С.Герштейна и Р.А.Сюняева. — М.: Наука, 1993. — 352 с.

Золотоносов Михаил. Гений глазами жены. Московские новости, 5 августа 2002.

Игра Ландау в номера продолжается. Наука и жизнь, 2001, №6, С. 109 (ред. статья).

Иоффе Б.Л. Без ретуши. Портреты физиков на фоне эпохи. — М..- Фазис, 2004. 160 с.

Каганов М.И. Школа Ландау: что я о ней думаю. — Троицк, 1998. 368 с.

Каганов Моисей. Компанеец — №1 в списке Ландау (отрывок из воспоминаний). — ARCA, №2(6), 2004, г. Бостон, США.

Капица А.А. О нашей жизни в Кембридже. Москве и на Николиной горе /Петр Леонидович Капица. Воспоминания. Письма. Документы. — М.: Наука, 1994. С. 64-89.

Капица П.Л. О науке и власти. М.: Б-ка Огонек, №137, 1990. 48 с.

Капица. Тамм. Семенов. В очерках и письмах. /Под общей ред. ак. А.Ф. Андреева. — М. Вагриус. Природа. 1998. 579 с.

Климонтович Ю.Л. Штрихи к портретам ученых. Дискуссионные вопросы статистической физики. М.: Янус. К, 2005. 204 с.

Компанеец Е.С. Биографическая рукопись, 1982 (семейный архив наход. у Д.А.Компанейца).

Кора Ландау-Дробанцева. Академик Ландау. Как мы жили. Воспоминания. — М.: Издатель Захаров. 1999. 494 с.

Ландау Игорь. Что еще пишут про Ландау? — Журнал «Самиздат». 2005. Интернет <http://zhurnal.lib.ru/l/landau_i_/gorobets.shtml> Лев Ландау, год в тюрьме — Известия ЦК КПСС, 1991, №3, С. 134.157. Ливанова Анна. Л.Д.Ландау. — М.: Знание, 1978, 192 с.  {552} 

Лифшиц Е.М. Лекция: Л.Д.Ландау — ученый, учитель, человек. — Препод. физики в высшей школе. Науч.-метод.журнал. — М.:, МПГУ, 1998, №14, 50.66.; в сокращ. в газете «Поиск» от 15 июня 2001.

Медведев Марк. «Я низведен до уровня «ученого раба». — Независимая газета, прилож. Наука, №5, 6 мая 1998.

Павленко В.Ю., Ранюк Ю.Н.. Храмов Ю.А. Дело УФТИ. — Киев: Феникс, 1998. Интернет: <http://www.ihst/ru/projects/sohist/biblio/ufti.htm> «По данным агентуры и оперативной техники...». Справка КГБ СССР об академике Л.Д.Ландау. — Исторический архив. 1993, №3, С. 15-61.

Пестов Станислав. Бомба. Тайны и страсти атомной преисподней. — СП-б.: Шанс, 1995,426 с.

Преподавание физики в высшей школе (науч.-метод. журнал). №18. — М.: Мосгоспед. ун-т. С. 74-83: Еще раз о Л.Д.Ландау: Ответ академика В.Л.Гинзбурга на вопрос главного редактора журнала...; Л.Д.Ландау и Е.М.Лифшиц — как это было на самом деле (беседа с проф.Б.С.Горобцом...)

Преподавание физики в высшей школе (науч.-метод, журнал.) 1999, №15, 96 с; 2002. №24, 193 с. — М.: МПГУ. (спец.выпуски, посвящ. акад. Е.М.Лифшицу) / Сост. Б.С.Горобец).

Прудникова Е.А. Берия. Последний рыцарь Сталина. — СПб: Изд.Дом «Нева», 2005. 628 с.

Пуриц Елена. О Дау. — Журнал Вестник Online. 3 марта 2004. Номер 5 (342). (Интернет).

Ранюк Юрий. «Дело УФТИ». Исторический комментарий к книге Александра Вайсберга «Обвиняемый». — Интернет <http://www.Sunround.com/club/22/ufii.htm>.

Ранюк Ю.Н. М.А.Корец и Л.Д.Ландау в кольце харьковских спецслужб. — Природа, 1995, №12, С. 86-92.

Ранюк Ю.Н.. «Л.Д.Ландау и Л.М.Пятигорский». — Вопросы истории естествознания и техники, 1999, № 4.

Румер Ю.Б. Необходимая предистория. — Интернет.

Рухадзе А.А. События и люди (1948-1991 годы). Продолжение: 12 лет спустя. 3-изд. — М.: 2003, 202 с. То же (испр. изд.), 2005, 223 с.

Рындина Элла. — Отрывок Время «МН». 30.01.2003 — Интернет: http://www.sem40.ru/famous2/ml261.shtml>

Рындина Элла (С-Пб). Лев Ландау: штрихи к портрету. — Журнал Вестник Online, 3,17 и 31 марта 2004, №№
5 (342) <http://www.Vestnik.com/issues/2004/0303/win/ryndina.htm>;
6 (343) <http://www.Vestnik.com/issues/2004/0317/koi/ryndina.htm>:
7(344) <http://www.Vestnik.com/issues/2004/0331/koi/ryndina.htm>.

Рындина Э. Штрихи к биографии Л.Д.Ландау. — Природа 1998, № 12. С. 114-116.

Симонян Кирилл. Тайна Ландау. — газета «Вести», еженед. прилож. «Окна», 2, 9, 15 апреля 1998, Израиль.

Создание первой советской ядерной бомбы. /Под ред. В.Н.Михайлова и др. — М.: Энергоатомиздат, 1995, 448 с.

Сонин А.С. Физический идеализм: История одной идеологической кампании. — М.: Физматлит, 1994, 224 с.

Терлецкий Я., Андреев А., Кожевников A. Операция «Допрос Нильса Бора». — ВИЕТ, 1994, №2, С. 21-44.

Труды Е.М.Лифшица/Под ред. Л.П.Питаевского, Ю.Г.Рудого. — М.: ФИЗМАТЛИТ, 2004, 648 с. Предисл. Л.Питаевский.

Федин С. Снова об игре Ландау в номера. — Наука и жизнь, 2000, №4, С. 133.  {553} 

Фейнберг Е.Л. Кибернетика, логика, искусство. -М.: Радио и связь, 1981,144 с.

Фейнберг Е.Л. Эпоха и личность. Физики. Очерки и воспоминания. — М.: Наука, 1999, 302 с.

Фейнберг Евгений. Протест: Не согласен. (Не книга, а клевета и поношение). — Московские новости, 20 августа 2002.

Физики продолжают шутить./Сост.-переводчики: Ю.Конобеев, В.Павлинчук, Н.Работнов, В.Турчин. — М.. Мир, 1968. 320 c.

Фок В.А. Отзыв о научных трудах Л.Д. Ландау, в кн.: Физики о себе. /Отв. ред. В.Я.Френкель.- Л: Наука, 1990. С. 415-417.

Френкель В.Я. Профессор Фридрих Хоутерманс: Работы, жизнь, судьба. — СПб.: ПИЯФ РАН, 1997. (См. также в Интернете статью В.Я. Френкеля: Новое о Фридрихе Хоутермансе.)

Халатников И.М. Интервью Г.Е.Горелику 17. 03. 1993. — Интернет http://berkovich_zametki.com/Noverl9/Gorelik.htm; То же в кн.: «Капица. Тамм. Семенов», 1998.

Храмов Ю.А. Физики: Биографический справочник. 2-е изд. — М.: Наука, 1983. 400 с.

Хриплович И.Б. Звезды и тернии Фридриха Хоутерманса — Природа. 1991. — №7. С. 86-91.

Ширков Д.В. Воспоминания о Н.Н. Боголюбове // Николай Николаевич Боголюбов: математик, механик, физик. — Дубна: изд-во ОИЯИ, 1994, С. 180-197.

Юлий Борисович Харитон: путь длиною в век /Ин-т хим.-физики. 2-е изд. — М.: Наука. 2005. 557 с.

Юнг Р. Ярче тысячи солнц. Повествование об ученых-атомниках. Пер. с англ. — М.: Госиздат лит-ры в обл. атомной науки и техники. 1960.280 с.

Яноух Ф. Ответ Е.М. Лифшицу, 1979 (письмо из архива Е.М. Лифшица). Опубл. Г.Гореликом, см. выше ссылку: Г.Горелик, — Интернет, 2005.

«Frontiers of physics» (Proceedings of the Landau Memorial Conference, Tel Aviv, Israel, June 6-10, 1988). Edited by E.Gotsman, Y.Neeman, A.Voronel. Pergamon Press.

Gennady Gorelik. The Тор-Secret Life of Lev Landau. — Scientific American. August, 1997, V 277, No. 2.

F.Janouch. Lev Landau: his life and work — Preprint CERN. 79-03, Geneva, 1979.

Sakharov A. Memoirs. Transl. R.Lourie. — N-Y.: Knopf, 1990, P. 125.

Perspectives in theoretical Physics. The Collected Papers of E.M.Lifshits./Ed. by L.P.Pitaevski. — Pergamon Press: Oxford, N-Y, Seoul, Tokyo, 1992.

Szymborska W. Wszelki wypadek. — Warszawa: SW Czytelik, 1972, 45 S. (2-е изд. 1975).

Zeidovitch Ya.B. and Kaganov M.I. Evgeni M.Lifshits. Biographical Memoirs of Fellows of the Royal Society. — London, 1990, V. 36.

Список сокращенных названий институтов и организаций,
встречающихся в тексте

АН СССР — Академия наук СССР, ныне РАН — Российская Академия наук.

ЛФТИ — Ленинградский физико-технический институт имени А.Ф.Иоффе.

УФТИ — Украинский физико-технический институт, позже преобразованный в Харьковский физико-технический институт. Отдел низких температур выделился в Физико-технический институт низких температур (ФТИНТ), г. Харьков.

ИФП АН СССР (ныне РАН) — Институт физических проблем имени П.Л.Капицы (часто неофициально называемый Институтом физпроблем), Москва.

ИХФ АН СССР (ныне РАН) — Институт химической физики имени Н.Н.Семенова (часто неофициально называемый Институтом химфизики), Москва.

ФИАН — Физический институт имени П.А.Лебедева АН СССР (РАН), Москва. В 1982 г. был разделен на собственно ФИАН во главе с Н.Г.Басовым и ИОФАН во главе с А.М.Прохоровым.

ИОФАН — Институт общей физики имени А.М.Прохорова АН СССР (РАН), Москва. Выделился из ФИАНа в 1982 г.

ИАЭ — Институт атомной энергии имени И.В.Курчатова, Москва. Создан под наименованием Лаборатория №2 в 1945 г., переименованной в ЛИПАН — Лабораторию измерительных приборов в 1949 г. и в ИАЭ в 1956 г.

ИТЭФ — Институт теоретической и экспериментальной физики АН СССР (РАН), Москва. Создан для участия в Атомном проекте под наименованием Лаборатория №3, в дальнейшем секретная ТТЛ — Теплотехническая лаборатория АН СССР.

ИТФ — Институт теоретической физики имени Л.Д.Ландау АН СССР (РАН), пос. Черноголовка, Ногинский район Московской области.

МГУ — Московский государственный университет имени М.В.Ломоносова.

ЛГУ — Ленинградский (ныне Санкт-Петербургский) государственный университет.

ХГУ — Харьковский государственный университет.

МИФИ — Московский инженерно-физический институт (до 1952 г. — Московский механический институт) — вуз, готовивший кадры для атомной промышленности.

МФТИ — Московский физико-технический институт (вуз).

МПГУ (до 1992 г. Московский государственный педагогический институт (МГПИ) имени В.И.Ленина) — Московский педагогический государственный университет.

Список научных трудов Л Д. Ландау¹

1. К теории спектров двухатомных молекул//Ztschr. Phys. 1926. Bd. 40. S. 621.

2. Проблема затухания в волновой механике // Ztschr. Phys-1927. Bd. 45. S. 430.

3. Квантовая электродинамика в конфигурационном пространстве // Ztschr. Phys. 1930. Bd. 62. S. 188. (Совм. с Р. Пайерлсом).

4. Диамагнетизм металлов // Ztschr. Phys. 1930. Bd. 64. S. 629.

5. Распространение принципа неопределенности на релятивистскую квантовую теорию // Ztschr. Phys. 1931. Bd. 69. S. 56. (Совм. с Р. Пайерлсом.)

6. К теории передачи энергии при столкновениях. III Phys. Ztschr. Sow.1932. Bd. 1. S. 88.

7. К теории передачи энергии при столкновениях. II // Phys. Ztschr. Sow.1932. Bd. 2. S. 46.

8. К теории звезд // Phys. Ztschr. Sow. 1932. Bd. 1. S. 285.

9. О движении электронов в кристаллической решетке // Phys. Ztschr. S.1933. Bd. 3. S. 664.

10. Второй закон термодинамики и Вселенная // Phys. Ztschr. Sow. 1933-Bd. 4. S. 114. (Совм. с M. Бронштейном.)

11. Возможное объяснение зависимости восприимчивости от поля при низких температурах// Phys. Ztschr. Sow. 1933. Bd. 4. S. 675.

12. Внутренняя температура звезд // Nature. 1933. Vol. 132. P. 567. (Совм. с Г. Гамовым.)

13. Структура несмещенной линии рассеяния // Phys. Ztschr. Sow. 1934-Bd. 5. 5. 172. (Совм. с Г. Плачеком.)

14. К теории торможения быстрых электронов излучением // Phys. Ztschr.Sow. 1934. Bd. 5.S. 761;ЖЭТФ. 1935.Т. 5. С. 255.

15. Об образовании электронов и позитронов при столкновении двух частиц // Phys. Ztschr. Sow. 1934. Bd. 6. S. 244. (Совм. с Е.М. Лифшицем.)

16. К теории аномалий теплоемкости // Phys. Ztschr. Sow. 1935. Bd. 8. S. 113.

17. К теории дисперсии магнитной проницаемости ферромагнитных тел //Phys. Ztschr. Sow. 1935. Bd. 8.S. 153. (Совм. с Е.М. Лифшицем.)

18. О релятивистских поправках к уравнению Шрёдингера в задаче многих тел // Phys. Ztschr. Sow. 1935. Bd. 8. S. 487.

19. К теории коэффициента аккомодации // Phys. Ztschr. Sow. 1935. Bd. 8. S. 489.

20. К теории фотоэлектродвижущей силы в полупроводниках // Phys. Ztschr.Sow. 1936. Bd. 9. S. 477. (Совм. с Е.М. Лифшицем.)

21. К теории дисперсии звука // Phys. Ztschr. Sow. 1936. Bd. 10. S. 34. (совм. с Э. Теллером.)

22. К теории мономолекулярных реакций // Phys. Ztschr. Sow. 1936. Bd. 10. S. 67.  {556} 

23. Кинетическое уравнение в случае кулоновского взаимодействия // ЖЭТФ.1937. Т. 7. С. 203; Phys. Ztschr, Sow. 1936. Bd. 10. S. 154.

24. О свойствах металлов при очень низких температурах // ЖЭТФ. 1937.Т. 7. С. 379; Phys. Ztschr. Sow. 1936. Bd. 10. S. 649. (Совм. с И.Я. Померанчуком.)

25. Рассеяние света на свете//Nature. 1936. Vol. 138. P. 206. (Совм. с А.И. Ахиезером и И.Я. Померанчуком.)

26. Об источниках звездной энергии// ДАН СССР. 1937. Т. 17. С. 301; Nature. 1938. Vol. 141. P. 333.

27. О поглощении звука в твердых телах // Phys, Ztschr. Sow. 1937. Bd. U.S. 18. (Совм. с Ю. Б. Румером.)

28. К теории фазовых переходов. I // ЖЭТФ. 1937. Т. 7. С. 19; Phys. Ztschr.Sow. 1937. Bd. 7. S. 19.

29. К теории фазовых переходов. II // ЖЭТФ. 1937. 'Г. 7. С. 627; Phys. Ztschr.Sow. 1937. Bd. U.S. 545.

30. К теории сверхпроводимости // ЖЭТФ. 1937. Т. 7. С. 371; Phys. Ztschr.Sow. 1937. Bd. 7. S. 371.

31. К статистической теории ядер // ЖЭТФ. 1937. Т. 7. С. 819; Phys. Ztschr.Sow. 1937. Bd. U.S. 556.

32. Рассеяние рентгеновых лучей кристаллами вблизи точки Кюри // ЖЭТФ.1937. Т. 7. С. 1232; Phys. Ztschr. Sow. 1937. Bd. 12. S. 123.

33. Рассеяние рентгеновых лучей кристаллами с переменной структурой // ЖЭТФ. 1937. Т. 7. С. 1227; Phys. Ztschr. Sow. 1937. Bd. 12. S. 579.

34. Образование ливней тяжелыми частицами//Nature. 1937. Vol. 140. P. 682. (Совм. с Ю.Б. Румером.)

35. Стабильность неона и углерода по отношению к α-распаду // Phys. Rev.1937. Vol. 52. P. 1251.

36. Каскадная теория электронных ливней // Proc. Roy. Soc. 1938. Vol. A166. P. 213. (Совм. с Ю.Б. Румером.)

37. Об эффекте де Гааза-ван Альфена // Proc. Roy. Soc. 1939. Vol. A170. P. 363. Приложение к статье Д. Шенберга.

38. О поляризации электронов при рассеянии // ДАН СССР. 1940. Т. 26.С. 436; Phys. Rev. 1940. Vol. 57. P. 548.

39. О «радиусе» элементарных частиц // ЖЭТФ. 1940. Т. 10. С. 718; J. Phys.USSR. 1940. Vol. 2. P. 485.

40. О рассеянии мезотронов «ядерными силами» // ЖЭТФ. 1940. Т. 10.С. 721; J. Phys. USSR. 1940. Vol. 2. P. 483.

41. Угловое распределение частиц в ливнях // ЖЭТФ. 1940. Т. 10. С. 1007; J. Phys. USSR. 1940. Vol. 3. P. 237.

42. К теории вторичных ливней // ЖЭТФ. 1941. Т. 11. С. 32; J. Phys. USSR. 1941. Vol. 4. P. 375.

43. О рассеянии света мезотронами // ЖЭТФ. 1941. Т. 11. С. 35; J. Phys. USSR. 1941. Vol. 4. P. 455. (Совм. с Я.А. Смородинским.)

44. Теория сверхтекучести гелия I! // ЖЭТФ. 1941. Т. 11. С. 592; J. Phys.USSR. 1941. Vol. 5. P. 71.

45. Теория устойчивости сильно заряженных лиофобных золей и слипания сильно заряженных частиц в растворах электролитов // ЖЭТФ. 1941.Т. 11. С. 802; ЖЭТФ. 1945. Т. 15. С. 663; Acta phys-chim. USSR. 1941. Vol. 14. P. 633. (Совм. с Б.В. Дерягиным.)

46. Увлечение жидкости движущейся пластинкой // Acta phys.-chim. USSR. 1942. Vol. 17. P. 12. (Совм. с В.Г. Левичем.)  {557} 

47. К теории промежуточного состояния сверхпроводников//ЖЭТФ. 1943. Т. 13. С. 377: J. Phys. USSR. 1943. Vol. 7-P. 99.

48. О соотношении между жидким и газообразным состоянием у металлов // Ada. phys.-chim. USSR. 1943. Vol. 18. P. 194. (Совм с Я.Б. Зельдовичем.)

49. Об одном новом точном решении уравнений Навье-Стокса // ДАН СССР. 1944. Т. 43. С. 299.

50. К проблеме турбулентности // ДАН СССР. 1944. Т. 44. С. 339.

51. К гидродинамике гелия II // ЖЭТФ. 1944. Т. 14. С. 112; J. Phys. USSR. 1944. Vol. «. P 1

52. К теории медленного горения // ЖЭТФ. 1944. Т. 14. С. 240; Acta phys.-chim. USSR. 1944. Vol. 19. P. 77.

53. Рассеяние протонов протонами // ЖЭТФ. 1944. Т. 14. С. 269; J. Phys.USSR. 1944. Vol. 8. P. 154. (Совм. с Я.А. Смородинским.)

54. О потерях энергии быстрыми частицами на ионизацию // J. Phys. USSR. 1944. Vol. 8 P. 201.

55. Об изучении детонации конденсированных, взрывчатых веществ. // ДАН СССР. 1945. Т. 46. С. 399. совм. с К.П. Станюковичем.)

56. Определение скорости истечения продуктов детонации некоторых газовых смесей //ДАН СССР. 1945. Т. 47. С. 205. (Совм. с К.П. Станюковичем.)

57. Определение скорости истечения продуктов детонации конденсированных взрывчатых веществ // ДАН СССР. 1945. Т. 47. С. 273. (Совм. с К.П. Станюковичем.)

58. Об ударных волнах на далеких расстояниях от места их возникновения // Прикл. математика и механика. 1945. Т. 9. С. 286; Phys. USSR. 1945. Vol. 9. P. 496.

59. О колебаниях электронной плазмы // ЖЭТФ. 1946. Т. 16. С. 574; J. Phys. USSR. 1946. Vol. 10. P. 27.

60. О термодинамике фотолюминесценции // J. Phys. USSR. 1946, Vol. 10. 503.

61. К теории сверхтекучести гелия II // J. Phys. USSR. 1946. Vol. 11. P. 91.

62. О движении посторонних частиц в гелии II // ДАН СССР. 1948. Т. 59. С. 669. (Совм. с И.Я. Померанчуком.)

63. О моменте системы из двух фотонов // ДАН СССР. 1948. Т. 60. С. 207.

64. К теории сверхтекучести // ДАН СССР. 1948. Т. 61. С. 253; Phys. Rev. 1949. Vol. 75. P. 884.

65. Эффективная масса полярона//ЖЭТФ. 1948. Т. 18. С. 419. (Совм. с С.И. Пекаром.)

66. Расщепление дейтрона при столкновениях с тяжелыми ядрами // ЖЭТФ. 1948. Т. 18. С. 750. (Совм. с Е.М.Лифшицем.)

67. Теория вязкости гелия II 1. Столкновения элементарных возбуждений в гелии II //ЖЭТФ. 1949. Т. 19. С. 637. (Совм. с И.М. Халатниковым.)

68. Теория вязкости гелия II. 2. Вычисление коэффициента вязкости. // ЖЭТФ. 1949. Т. 19. С. 709. (Совм. с И.М. Халатниковым.)

69. О взаимодействии между электроном и позитроном // ЖЭТФ. 1949. Т. 19. С. 673. (Совм. с В.Б. Берестецким.)

70. О равновесной форме кристаллов // Сборник, посвященный семидесятилетию академика А.Ф. Иоффе. М. Изд-во АН СССР. 1950. С. 44.

71. К теории сверхпроводимости // ЖЭТФ. 1950. Т. 20. С. 1064. (Совм. с В.Л. Гинзбургом.)

72. О множественном образовании частиц при столкновениях быстрых частиц // Изв. АН СССР. Сер. физ. 1953. Т. 17. С, 51.

73. Пределы применимости теории тормозного излучения электронов и образования пар при больших энергиях // ДАН СССР. 1953. Т. 92. С. 535. (Совм. с И.Я. Померанчуком.)  {558} 

74. Электронно-лавинные процессы при сверхвысоких энергиях // ДАН СССР.1953.Т. 92. С. 735. (Совм. с И.Я. Померанчуком.)

75. Излучение гамма-квантов при столкновении быстрых пи-мезонов с нуклонами // ЖЭТФ. 1953. Т. 24. С. 505. (Совм. с И.Я. Померанчуком.)

76. Об устранении бесконечностей в квантовой электродинамике // ДАН СССР. Т. 95. С. 497. (Совм. с А.А. Абрикосовым и И.М. Халатниковым)

77. Асимптотическое выражение для гриновской функции электрона в квантовой электродинамике // ДАН СССР. 1954. Т. 95. С. 773. (Совм. с А.А. Абрикосовым и И.М. Халатниковым.)

78. Асимптотическое выражение для гриновской функции фотона в квантовой электродинамике // ДАН СССР. 1954. Т. 95. С. 1177. (Совм. с А. А. Абрикосовым и И.М. Халатниковым.)

79. Масса электрона в квантовой электродинамике // ДАН СССР. 1954. Т. 96. С. 261. (Совм. с А.А. Абрикосовым и И.М. Халатниковым.)

80. Об аномальном поглощении звука вблизи точек фазового перехода второго рода // ДАН СССР. 1954. Т. 96. С. 469. (Совм. с И.М. Халатниковым.)

81. Исследование особенностей течения при помощи уравнения Эйлера-Трикоми // ДАН СССР. 1954. Т. 96. С. 725. (Совм. с Е.М. Лифшицем.)

82. О квантовой теории поля // Нильс Бор и развитие физики. М.: Изд-во иностр. лит., 1955.

83. О точечном взаимодействии в квантовой электродинамике // ДАН СССР.1955. Т. 102. С. 489. (Совм. с И.Я. Померанчуком.)

84. Градиентные преобразования функций Грина заряженных частиц // ЖЭТФ. 1955. Т. 29. С. 89. (Совм. с И.М. Халатниковым.)

85. Гидродинамическая теория множественного образования частиц // УФН.1955. Т. 56. С. 309. (Совм. с С.З. Беленьким.)

86. О квантовой теории поля //Nuovo Cimento. Suppl. 1956. Vol. 3. P. 80.(Совм. с А.А. Абрикосовым и И.М. Халатниковым.)

87. Теория ферми-жидкости // ЖЭТФ. 1956. Т. 30. С. 1058.

88. Колебания ферми-жидкости // ЖЭТФ. 1957. Т. 32. С. 59.

89. О законах сохранения при слабых взаимодействиях // ЖЭТФ. 1957. Т. 32.С. 405.

90. Об одной возможности для поляризационных свойств нейтрино // ЖЭТФ. 1957. Т. 32. С. 407.

91. О гидродинамических флуктуациях // ЖЭТФ. 1957. Т. 32. С. 618. (Совм. с Е.М. Лифшицем.)

92. Свойства гриновской функции частиц в статистике // ЖЭТФ. 1958. Т. 34.С. 262.

93. К теории ферми-жидкости // ЖЭТФ. 1958. Т. 35. С. 97.

94. О возможности формулировки теории сильно взаимодействующих фермионов// Phys. Rev. 1958. Vol. 111. P. 321. (Совм. с А.А. Абрикосовым, А.Д. Галаниным, Л.П. Горьковым, И.Я. Померанчуком и К.А. Тер-Мартиросяном.)

95. Численные методы интегрирования уравнений в частных производных методом сеток // Тр. III Всесоюз. мат. съезда (Москва, июнь—июль 1956 г.). М.: Изд-во АН СССР, 1958. Т. З.С. 92. (Совм. с Н.Н. Мейманом и И.М. Халатниковым.)

96. Об аналитических свойствах вершинных частей в квантовой теории поля // ЖЭТФ. 1959. Т. 37. С. 62.

97. Малые энергии связи в квантовой теории поля // ЖЭТФ. 1960. Т. 39.С. 1856.

98. О фундаментальных проблемах //Theoretical physics in the 20th century: A memorial volume to W. Pauli. N. У.; L: Interscience, 1960

Е.М.Лифшиц
Лекция: «Л.Д. Ландау — ученый, учитель, человек»
(перевод с английского Г.М. Рубинчик)

Предварительное пояснение

Примерно за полтора года до своей кончины академик Евгений Михайлович Лифшиц был приглашен в Японию, Чехословакию и Швейцарию, где прочитал лекции о Льве Давидовиче Ландау. Текста лекции не сохранилось в архиве Лифшица, но удалось разыскать магнитную пленку с ее записью. Друг Е.М. Лифшица профессор Хумитако Сато из университета г. Киото обратился к слушателям, присутствовавшим на лекции 13 апреля 1984 года в Токийском университете, с просьбой найти ее запись. Один из студентов принес кассету, на которую он записал лекцию. Хумитако Сато подарил пленку вдове Е.М. Лифшица Зинаиде Ивановне Горобец, которая попросила преподавательницу английского языка Г.М. Рубинчик перевести лекцию со слуха на русский язык. В 1990 году Г.М. Рубинчик сделала нижеследующий перевод, который впервые был опубликован в журнале «Преподавание физики в высшей школе», 1998, №14. Текст лекции снабжен следующим примечанием переводчика.

«Лекция была записана на магнитофон в аудитории, что обусловило ее плохое качество. Запись сопровождается шумами, так что иногда невозможно разобрать слово, часть предложения, целое предложение или даже абзац. Иногда голос почти пропадает. Поэтому расшифровывать лекцию было очень трудно, и в переводе встречаются пропуски слов и предложений. Попытки перевести часть лекции, посвященную научным достижениям Ландау (примерно 15 минут из общего времени звучания, составляющего 1 час 20 минут), вообще не предпринимались. Над этой ее частью должен, по-видимому, поработать профессионал».

От себя добавим, что как раз эта научная часть лекции практически идентична изложению основных научных достижений  {560}  Ландау, которое содержится в статье Е.М. Лифшица в книге «Воспоминания о Л.Д. Ландау», вышедшей в издательстве «Наука» в 1988 году. По остальному материалу такой идентичности нет, хотя, конечно, описание многих эпизодов, наблюдений, характеристик повторяется в указанной статье и в лекции. В то же время по стилю статья, естественно, гораздо более академична, Стиль же лекции — живая речь с шуткам и отступлениями, которые весело воспринимаются залом. Например, из лекции мы, по-видимом,у впервые узнаем напрямую, из первых рук, как был задуман, создавался и писался (это не одно и то же) «Курс теоретической физики», как и кем писались научные труды Ландау (в том числе и без соавторов). Физики знают широко распространенную легенду о том, что Ландау сам ничего не написал. Как мы увидим в дальнейшем, легенда на сей раз оказалась правдой.

В лекции присутствует дух уже далекой от нас эпохи 1930-х — 1950-х годов — эпохи, когда в рамках могучего коммунистического государства возникла советская школа теоретической физики мирового класса. Надо учитывать, что в 1984 году, когда читалась эта лекция, ее автор не мог быть полностью откровенным с аудиторией, особенно с иностранной. Во всяком случае, он не мог высказывать свое истинное отношение к реалиям нашего строя, не мог даже намекать на участие Ландау в атомном проекте, на его пребывание в тюрьме.

Поездки за границу ученых, не связанных с аппаратом Академии наук СССР или других мощных ведомств, были тогда нечастыми, разрешения выдавались с трудом, сопровождались инструктажами, требованиями подробных отчетов. Это касалось даже тех командировок, которые, как в случае ЕМ.Лифшица, почти всегда оплачивались приглашающей стороной. Несмотря на ограничения подобного рода, интонация лектора жизнерадостная, язык образный и вместе с тем простой. В лекции нет занудливой официальности, никакого заискивания перед советскими властями, нет дежурных восхваление советского строя. Лектор держится легко и раскованно, свободно говорит по-английски, обеспечивая полный контакт с аудиторией.

Б.Горобец

Текст лекции

Я

начну, пожалуй, с того, что расскажу об отдельных вехах биографии Льва Давидовича Ландау. Он родился в 1908 году в одном из южных городов нашей страны, центре нефтяной промышленности — Баку. Его отец был инженером-нефтяником, а мать — врачом.

Способности Ландау ярко проявились в очень раннем возрасте. В 14 лет он поступил в университет. Между прочим, рассказывая о себе, Лев Давидович всегда шутил, что не может припомнить возраста, в котором он не мог бы выполнять квантование и интегрирование (смех в зале). Так он говорил о самом себе. В 19 лет Ландау окончил Ленинградский университет. Позднее он много раз говорил мне о том, как много занимался, когда был студентом. Он работал так интенсивно, что по ночам ему начинали сниться формулы.

Очень важным моментом в биографии Льва Давидовича явилась возможность поехать за границу в Институт теоретической физики в Копенгагене, к Нильсу Бору. Там он работал в течение полутора лет и потом всегда считал себя учеником Бора. Я много раз слышал от Л.Д. Ландау рассказ о том, как он был взволнован, когда впервые прочитал работы Э.Шредингера и В.Гейзенберга, которые провозгласили новый век — век квантовой механики.

Кстати, говоря о квантовой механике, принципе неопределенности и общей теории относительности (т.е. о кривизне пространства-времени), Ландау обычно повторял, что по его мнению, быть может, самое великое достижение человеческого гения заключается в том, что человек может попять то, что он уже не в состоянии себе представить. Когда мы думаем о физике XIX столетия и о связанных с ней великих людях, то знаем, что все, что тогда рассматривала физика, было вполне представимым. Это касается и многих аспектов современной физики. Но когда речь идет о принципе неопределенности или кривизне пространства-времени, то это такие вещи, которые понять можно, а представить нельзя. Кстати, и предложенная им  {562}  формулировка принципов сверхпроводимости или сверхтекучести, согласно которой одно и то же вещество жидкости может одновременно быть вязким и невязким, также является чем-то таким, что можно осознать, но нельзя образно себе представить.

Вернувшись из-за границы, Ландау переехал в Харьков. Там он оставался с 1932 по первую половину 1937 года. С конца 1930-х гг. последовал период, который был для него наиболее продуктивным. Именно тогда он начал создавать почти все то, что в конечном счете стало теориями Ландау. Начиная с 1937 года и до конца жизни, он работал в Институте физических проблем.

А теперь я, пожалуй, еще расскажу о его молодых годах. В юности он был очень застенчив, и поэтому ему было трудно общаться с другими людьми. Тогда это была для него одна из самых больших проблем. Дело доходило до того, что временами он находился в состоянии крайнего отчаяния и был близок к самоубийству.

Для Льва Давидовича была характерна крайняя самодисциплина, чувство ответственности перед собой. В конце концов, это помогло ему превратиться в человека, который полностью владел собой в любых обстоятельствах, да и просто в веселого человека. Он всегда думал о том, как быть деятельным, нужным людям.

А сейчас я покажу вам несколько фотографий, чтобы вы увидели, как он выглядел (Е.М.Лифшиц демонстрирует залу фотографии Л.Д.Ландау.) Вот первые две — совершенно разные: одна в фас, другая в профиль. Я их сделал в 1958 году, когда Ландау было 50 лет. Несчастный случай произошел, когда ему было всего пятьдесят четыре года. Он был в расцвете сил и творческих возможностей. Это, конечно, усугубляет трагедию.

Следующие три фотографии показывают Ландау за работой (полулежа на диване). Вы видите, как он работал. Такая поза очень характерна для него. У него никогда не было письменного стола. Он никогда не работал, сидя за столом. Во время работы он всегда находился в позе, в которой вы его видите сейчас. Снимок сделан профессиональным  {563}  фотографом дома в его комнате. Обычно он не пользовался кабинетом. Следующая фотография (смех в зале). Он вовсе не позирует для фотографии, он действительно работает. И всегда в таком положении (смех). Следующая (смех), следующая (снова смех). Хочу подчеркнуть, что такое положение было для него вполне естественным.

В институте у Ландау не было кабинета. Имелось несколько комнат, которые занимали работники теоретического отдела, а специальной комнаты для него не было. Существовало, правда, кресло, которое он любил. Дау приходил сюда из своей квартиры, которая находилась на территории института. Вот он сидит в кресле, улыбаясь. Знаете, я не могу представить его не улыбающимся во время работы. К тому же он всегда был готов обсудить любую проблему обыденной жизни, любые повседневные дела.

Следующая фотография. На ней мы оба гораздо моложе, чем сейчас (оживление в зале). Я точно не помню, но фотография, вероятно, сделана в 1946 году. Ландау находится за работой все в том же положении, в котором вы его уже видели.

Следующая фотография. На ней вы видите Ландау и Бора осенью 1961 года за несколько месяцев до несчастного случая. Это был последний приезд Бора в Москву. Бор и Ландау были очень дружны. На этой фотографии Бор выступает перед зданием физического факультета МГУ на специальном фестивале — празднике Архимеда. Фестиваль этот проводится каждый год. Вы видите, как Нильс Бор выступает перед студентами, Лев Ландау переводит его выступление.

Следующий снимок. Здесь Ландау снят на заседании семинара. Выступает один из самых талантливых и любимых его учеников — И.Я. Померанчук. Я полагаю, его фамилия известна многим из вас. Он не брит, но это его характерная черта (смех).

На следующей фотографии Ландау беседует с молодым М.Гелл-Манном, в 1956 году. Это была первая после войны международная встреча в области физики, проходившая в Москве.  {564} 

Теперь вы видите нас в Сванетии, очень высоко в горах Кавказского хребта. Ландау очень нравилось путешествовать в горах. Но он не был альпинистом в прямом смысле этого слова, считая, что на горы взбираться трудно и опасно. Поэтому он предпочитал, так сказать, более комфортабельные способы путешествия. Вы видите его в моем автомобиле (оживление). Однако он вполне умел путешествовать и пешком. Интересно, что, однажды, едучи в автомобиле, мы случайно заметили того человека, который стоит на фотографии рядом с машиной. Он только что спустился с высочайших гор. Он — настоящий альпинист очень высокого класса. Имя этого человека — академик И.Е. Тамм.

Академик Тамм также был выдающейся личностью. Одним из его увлечений был альпинизм. Обычно я о нем много рассказываю, но сейчас у меня нет возможности. А встретили мы его на Кавказе действительно совершенно случайно.

Сейчас невозможно рассказать обо всем, что сделал Ландау в науке. Но все же я попытаюсь сделать хоть что-то. Его вклад в физику охватывает всю ее, начиная с гидродинамики и кончая квантовой теорией. Я полагаю, что нет ни одного раздела теоретической физики, в который бы он не внес крупный вклад. В наш век все более и более прогрессирующей узкой специализации даже основная масса его учеников разошлась но разным направлениям. Но Ландау был человеком, который объединял всех, потому что он обладал поистине невероятным интересом ко всему, что рождалось в физике. Он был готов обсудить любую проблему, между прочим, как теоретическую, так и экспериментальную.

Сейчас издается собрание трудов Льва Давидовича. Есть русское издание трудов. Ему предшествовало английское издание — однотомник, выпущенный издательством «Pergamon Press». В него вошло около ста статей, с современной точки зрения, может быть, и не слишком много. Но Ландау очень тщательно относился к отбору того, что, по его мнению, следовало публиковать. И, конечно, к опубликованным работам необходимо добавить многое из того, что было опубликовано его учениками.  {565} 

Теперь я приведу цитату из одной статьи. Хочу подчеркнуть, что она написана не кем-нибудь из нас, я имею в виду его сотрудников, а посторонним человеком. Это американский физик, который никогда не был знаком с Ландау лично, профессор Мермин. Он хорошо известен в теоретической физике как специалист по сверхтекучести и сверхпроводимости. Статья была опубликована в 1971 году в журнале «Physics Today». Я процитирую ту ее часть, в которой он говорит, что том трудов Ландау можно сравнить с собранием пьес Шекспира или собранием сочинений Моцарта. Вы знаете, вероятно, что существует Кехелевский каталог сочинений Моцарта. В него занесено все, что было им создано. Читаю. «Этот солидный том «Собрание трудов Л.Д.Ландау» возбуждает чувства, подобные тем, которые вызывает полное собрание пьес Вильяма Шекспира или Кехелевский каталог сочинений Моцарта. Безмерность совершенного одним человеком всегда представляется невероятной».

(Далее пропущено 15 минут звучания пленки, где Е.М.Лифшиц рассказывает о достижениях Л.Д. Ландау в различных областях физики. Рассказ примерно соответствует тексту его статьи в сборнике «Воспоминания о Л.Д. Ландау, 1988).

Теперь вернемся снова к рассказу о личности Ландау. Я не буду больше говорить о его научных достижениях, потому что все равно их все охватить невозможно. Сейчас я хочу рассказать кое-что о стиле его работы, поскольку он сильно отличался от обычного. Так, например, источником знаний для него были постоянные, очень тесные контакты со своими учениками, коллегами, с каждым, кто стремился обсудить с ним свою собственную работу.

Дело в том, что ум Ландау был исключительно критическим, и именно это делало таким интересным обсуждение с ним любой проблемы. Обычно разговаривать с ним было непросто, так как он всегда стремился вникнуть в суть проблемы, все понять и высказать свое мнение. Он никогда ничего не говорил просто из вежливости. Если Лев Давидович соглашался кого-нибудь выслушать, это означало, что он хочет знать точно, что сделано, верно ли сделано, и составить свое собственное мнение. Убедить его в чем-то было сложно,  {566}  но если это удавалось, то затем он первый признавал результаты, полученные кем-либо, особенно его учениками, первый их пропагандировал.

Я впервые встретился с Ландау в 1932 году и могу с уверенностью сказать, что сам он не прочитал ни одной статьи, ни одного журнала, ни одной книги. Научных статей он сам никогда не читал. Все его знания черпались, как я уже говорил, из обсуждений с другими людьми и из семинаров, которые проводились систематически один раз в неделю. Он очень серьезно относился к семинарам. На каждом из них кто-нибудь либо докладывал о своей собственной работе, либо, что случалось чаще, делал обзор журнальных статей других авторов. Ландау сам подбирал для этого статьи. И уж если он просил своих учеников сделать обзор той или иной статьи, все они считали своим святым долгом выполнить подобную просьбу.

Сделать это было совсем не легко, потому что Ландау хотел знать все до конца. Бывали случаи, когда он находил, что статья недостаточно обоснована. Тогда она объявлялась «патологией» (так он это называл), то есть чем-то ошибочным, или, что хуже, «филологией», т.е. вовсе безосновательной болтовней. Понимаете, «патологию» он ненавидел меньше, чем «филологию». Каждый имеет право допустить ошибку. Не знаю, как вам наиболее точно объяснить, что подразумевал Ландау под «филологией». Есть русское выражение, которое можно перевести на английский язык следующим образом: «to pour from empty to hollow». Оба слова «empty»H «hollow» означают одно и то же: «пустой», «порожний». В пустом нет ничего и в порожнем нет ничего. По-русски это звучит «Переливать из пустого в порожнее». Подобное занятие Ландау терпеть не мог.

Это, между прочим, он ненавидел больше всего и в физической литературе. Он всегда считал, что наибольшей опасностью для физической литературы была засоренность. А она уже тогда была чрезвычайно большой. О нашем времени я и не говорю. В науке слишком много печатается материалов такого сорта (оживление в зале).

Такой подход был характерен для Ландау и когда он в течение нескольких лет был членом редколлегии ЖЭТФ. Я  {567}  являюсь одним из редакторов журнала уже почти тридцать лет и знаю все доподлинно. И здесь он ненавидел «филологию». В том случае, когда он видел, что статья, возможно, ошибочна (но не наверняка) он мог написать положительный отзыв. Приведу в качестве примера статью Я.Б. Зельдовича (вы, наверное, знаете это имя). В отзыве Ландау писал, что он совершенно не верит тому, что в ней написано (оживление). Но доказать, что она неверна нелегко. И он считает, что многие читатели получат удовольствие от чтения этой статьи. Поэтому ее надо опубликовать. Такой подход был характерен для Ландау. Между прочим, эта проблема, поставленная Зельдовичем, была последней, которую Лев Давидович обсуждал за день до трагической катастрофы 7 января 1962 года. Она произошла в воскресенье, а накануне, в субботу утром мы с Зельдовичем были у него дома, обсуждали уже вышедшую статью. Ландау высказал убеждение, что она неверна и что он, по-видимому, знает, как это доказать. Но теперь уже никто не знает, как он собирался это сделать, потому что на следующий день произошла трагедия.

Я говорил, что подбор статей для обзора на семинарах Ландау делал сам. К этому он относился чрезвычайно серьезно. Семинары начали проводиться в середине тридцатых годов. Ландау просматривал почти все журналы, существовавшие в то время. Тогда это было легко сделать, т.к. ряд журналов не пользовался авторитетом. Между прочим, большинство журналов печатались на немецком языке. Поэтому надо было знать два языка. Сейчас достаточно знать только английский, а тогда необходим был еще и немецкий язык, поскольку самыми важными журналами были: «Naturphysik», «Zeitschrift fur Physik», «Physikalische Zeitschrift», «Annalen der Physik», a вовсе не «Physical Review» (веселый смех).

Вплоть до момента роковой катастрофы, т.е. до 1962 года, после чего количество журналов и томов неизмеримо возросло, Ландау все подбирал сам. У него никогда не было того, что называют в науке «архивом». Он никогда не хранил статьи, когда они уже были не нужны. И все же, благодаря какому-то чуду, некоторые из его тетрадей, относящихся к  {568}  середине тридцатых годов, сохранились. Я хочу показать вам несколько копий страниц его записной книжки.

Л.Д.Ландау был очень организованным человеком. Все, что он делал, он делал чрезвычайно систематично. Он мог полностью восстановить в памяти, какие журналы он просматривал и где. Как я уже говорил, он не читал научных статей. Лев Давидович лишь проглядывал их, для того чтобы удостовериться, стоит ли делать их обзор. Затем на семинаре делался обзор, и они объявлялись «патологией» или «филологией», или же считались «интересными». Тогда Ландау помещал их в особый список, который он называл «золотым списком». «Золотую статью» он запоминал навсегда.

Обычно ему было труднее проследить за ходом вычислений, чем проделать их самому. Как правило, после обзора результата, Дау проверял его сам, часто гораздо более простым и прямым путем. Подобная способность превращать сложные вещи в простые встречается нечасто. Она была предметом его особой личной гордости. Он гордился своим умением сделать сложное простым. Я хочу продемонстрировать это. Извините, у него был очень плохой почерк (оживление).

Пожалуйста, покажите страницу номер шестнадцать. Она посвящена журналу «Zeitschrift fur Physik». Здесь отражены все номера журналов. Зачеркнутое означает, что в данном номере нет ничего интересного (смех в зале), кроме некоторых статей, которые он считал нужными, таких, например, как статья Шоттки.

Следующая страница посвящается журналу «Physical Review». Здесь также, если номер зачеркнут, это значит, что после просмотра Ландау счел его совершенно неинтересным (смех).

Следующая страница: «Proceedings of Royal Society». Показывая все это, я хочу продемонстрировать то, как систематически велась эта работа. Такие тетради велись Ландау вплоть до трагической катастрофы.

Наконец, пример из «золотого списка» («the golden list»). Вот «золотой список» за 1937 год. Вы видите здесь «Physikalische Zeitschrrift der Soviet Union», русский журнал, который издавался на немецком языке, очень хороший журнал;  {569}  «Zeitschrift fur Physik» и т.д. Даже здесь некоторые статьи вычеркнуты; это означает, что уже после того, как они были внесены в список, Ландау (после длительного размышления) обнаруживал, что эти статьи не годятся.

Я уже упоминал, что Ландау как физик-теоретик обладал великолепной техникой. Это была, что называется, виртуозность. В качестве примера мне бы хотелось показать одну страницу из статьи, написанной Ландау и мной. Пожалуйста, извините меня, но я показываю ее только потому, что то, о чем я собираюсь сказать сейчас, является целиком заслугой Ландау, а не моей. Возможно, это будет трудно представить тем, кто здесь сидит. Но если бы некоторые физики попытались прочитать статью Клейна и Нишины или более позднюю знаменитую статью Бете и Хайтлера о так называемом зонном излучении, я полагаю, что для них эти статьи были бы совершенно непостижимы. В настоящее время каждый теоретик знает, как писать конечные диаграммы и получать непосредственно выражение, которое называют амплитудой вероятности. В то время ничего подобного не существовало. Все вычисления были настолько сложными, что за ними было трудно проследить. Я покажу страницу, которая содержит исходную формулу, основную формулу, с которой начинается наша статья. Я показываю и думаю, а как бы сейчас физики написали ее? Не надо писать? Это очень простая формула (смех). А это — конечная диаграмма второй формулы. В ней содержится функция Грина.

В то время техника Ландау была настолько виртуозной, что, как я уже говорил, он всегда находил самый простой, самый прямолинейный метод, такой метод, который стал повсеместно применяться в настоящее время. Это не означает, что он претендовал хоть в какой-то степени на первенство введения того, что сейчас называют конечными диаграммами. Как раз наоборот, он восхищался достижениями Р.Фейнмана. Между прочим, Ландау никогда не читал статьи Фейнмана о его диаграммах, но когда кто-то из учеников рассказал ему о ней, он изложил ее суть гораздо проще, чем это сделано в самой статье. То же самое было позднее и со статьей Пайерлса.  {570} 

Для научной работы Ландау характерно также то, что он не мог ничего написать сам, начиная с писем, даже личных, и кончая научными статьями. Все статьи, которые он писал сам, каждое предложение, были написаны, я должен признать, ужасно. Понять их было невозможно. Причина, насколько я могу судить сейчас, заключается в его стремлении излагать мысли четко, лаконично. Он думал над каждым предложением. Это и создавало трудности. Эта деятельность превращалась для него в мучение. Поэтому все статьи, начиная с середины тридцатых годов, которые писались им вместе с соавторами, всегда принадлежат перу его соавторов (смех в зале).

Это не означает, что Ландау полностью полагался на то, что они напишут. Сначала он давал точные указания, затем читал статью и, если необходимо, вносил изменения сам, или говорил, что должно быть внесено. А все статьи, которые он писал сам, т.е. без соавторов, были написаны мной (смех). Конечно, в этом случае, я имел от него точные указания. Сначала он объяснял мне свою работу. Затем я писал ее и, если нужно, вносил изменения или он сам изменял ее. А сам он почти не мог писать. То же относилось и к письмам. Почти не существует личных писем Ландау, за исключением нескольких любовных записок (веселый смех). И я смею утверждать, что даже их он писал с большим трудом.

Особенно характерно, что, имея такую антипатию к написанию писем, Ландау, когда он получал письма от молодежи, а он получал их много, всегда отвечал на них. Москвичам было легко обратиться непосредственно к Ландау. Он был доступным, совершенно демократичным и в повседневной жизни, и в науке. Он был доступен каждому, начиная с выпускников и студентов высших учебных заведений и, кончая коллегами, а также всеми, кто хотел к нему обратиться. Если кто-то жил в другом городе, естественно, он писал Ландау письмо. И Ландау всегда считал своим долгом ответить на письмо, диктуя машинистке. Ему это было нелегко. Он отвечал не сразу. Например, он писал: «Извините за задержку, связанную с моей крайней антипатией к эпистолярному искусству».  {571} 

Также характерно, между прочим, то, что с Ландау было легко встретиться

«... Позвоните мне по телефону (лучше всего от 9.30 до 10.30 утра, когда я почти всегда дома, но можно и в любое другое время) и приходите ко мне».

Ландау был не только великим ученым, но также великим учителем, как говорят по-английски: «teacher by vocation»-учителем по призванию. Это очень редкое сочетание. И может быть в этом отношении уместно сравнить Льва Давидовича с его собственным учителем — великим Нильсом Бором, который тоже, как вы знаете, был не только гениальным ученым, но и непревзойденным учителем. Эйнштейн, например, был более велик как ученый. Он, возможно, был вообще величайшим ученым, когда-либо жившим на Земле. Но он не был великим учителем (смех). Поэтому у него не было прямых учеников, которые сотрудничали бы с ним непосредственно. Ландау был одновременно и великим ученым и великим педагогом. Эти качества притягивали к нему множество людей.

Сейчас я перехожу к другой части лекции. Я хочу рассказать кое-что о том, как Ландау представлял себе обучение физике, особенно теоретической. Что должен знать физик-теоретик, как он должен заниматься. Но сначала приведу пример его письма. Ландау считал своим долгом отвечать любому молодому человеку, который обращался к нему за помощью.

Рабочий пишет Льву Давидовичу. Между прочим, никто не называл его Лев Давидович, никто не называл его Ландау. Практически все коллеги и друзья звали его по прозвищу Дау. Для тех, кто знает французский язык и даже для тех, кто не знает его, я могу объяснить, как сам Ландау объяснял происхождение своего имени. Оно происходит, он полагал, из написания его фамилии по-французски Landau = L'ane Dau. Для тех, кто не знает французского языка: L'ane означает «Осел» (смех).

В письме говорится: «Через неделю я уезжаю из Москвы и буду бесконечно благодарен Вам, если Вы найдете время дать мне несколько советов о том, что и как я должен изучить для того, чтобы стать физиком-теоретиком, и о том, стоит ли мне к  {572}  этому стремиться... Знания мои соответствуют примерно трем курсам мехмата МГУ, но мне уже 25 лет, и я рабочий». Автор письма упоминает также, что трудно усваивает иностранные языки. Затем продолжает: «Очень прошу Вас. Лев Давидович, напишите мне, пожалуйста, есть ли у меня надежда стать физиком. А если есть, то, кроме Вашей знаменитой программы и тех советов, которые Вы пожелаете мне дать, я прошу Вас сообщить мне, в какие сроки Ваша программа обычно выполняется, чтобы я мог еще раз оценить свои возможности. Лев Давидович! Я знаю, как дорого стоит Ваше время, и буду считать высокой честью для себя, если Вы мне ответите».

Судя по письму, было мало надежды, что из его автора в действительности что-нибудь получится. Тем не менее Ландау ответил. Я не стану читать письмо целиком, а лишь отдельные отрывки из него. Поскольку он не мог сам писать письма, то он их сам диктовал секретарше, переделывая их несколько раз. Итак он пишет:

«Уважаемый тов. Л.!»

Постараюсь ответить на Ваши вопросы. Конечно, трудно сказать заранее, сколь велики Ваши способности в области теоретической физики. Однако, «It is not the God that fires pottery (pots)». Это английский перевод русской пословицы, суть которой состоит в том, что, для того чтобы достичь совершенства, не нужно быть исключительной личностью, не нужно быть богом. Каждый, кто достаточно упорно трудится, может добиться его. (Для тех, кто заинтересуется пословицей, по-русски она звучит: «Не боги горшки обжигают».). «Я думаю, что Вы сможете успешно работать в области теоретической физики, если по-настоящему захотите этого.

Очень важно, чтобы эта работа представляла для Вас непосредственный интерес. Соображения тщеславия никак не могут заменить реального интереса. Ясно, что прежде всего Вы должны овладеть как следует техникой теоретической физики. Само по себе это не слишком трудно, тем более, что у Вас есть часть математического образования. 25 лет не слишком много (мне вдвое больше, а я не собираюсь бросать),а труд рабочего, во всяком случае, не мог Вас испортить.  {573}  Трудное экономическое положение может, конечно, мешать, поскольку работать на голодный желудок или очень усталым нелегко, иностранные языки, увы, необходимы. Не забывайте, что для усвоения их, несомненно, не нужно особых способностей, поскольку английским языком неплохо владеют и очень тупые англичане (смех,).

Суммируя, могу сказать, что теоретиком Вы станете, если у Вас есть настоящий интерес и умение работать. Программу вкладываю в это письмо. Что касается сроков, то они будут очень зависеть от того, в какой степени Вы будете загружены другими вещами, и от того, что Вы в данный момент реально знаете. На практике они варьировали от двух с половиной месяцев у Померанчука, который почти все знал раньше, до нескольких лет в других, тоже хороших случаях ».

Вы видите, как дружелюбно отвечал Ландау даже на такой наивный вопрос. Обратите внимание, он упоминает о том, что надо заниматься тем, что Вас действительно интересует в науке, а не исходить из соображений тщеславия. Это он подчеркивал всегда. Вот что Ландау писал группе студентов, которые спрашивали его мнение о том, какие разделы теоретической физики наиболее важны.

«Вы спрашиваете, чем заниматься в смысле того, какие разделы теоретической физики наиболее важны. Должен сказать, что я считаю такую постановку вопроса нелепой. Надо обладать довольно анекдотической нескромностью, для того чтобы считать достойными для себя только «самые важные» вопросы науки. По-моему, всякий физик должен заниматься тем, что его больше всего интересует, а не исходить в своей научной работе из соображений тщеславия».

Итак, уже дважды упоминалась знаменитая программа. Ландау начал интересоваться программой обучения физике еще в очень юном возрасте (немногим более двадцати лет), когда он работал в Харькове. Именно тогда он разработал и составил программу, которая называется программой теоретического минимума. Она состояла из девяти экзаменов. Семь из них включали все разделы теоретической физики. Но  {574}  это не означает, что надо знать все, что содержится, например, в наших книгах. Всех книг даже и не было в то время. Но если они существовали, тогда программа становилась короче в том смысле, что в ней давалось указание, что можно из этих книг опустить. Таким образом, программа практически включала все то, что Ландау считал самым необходимым, самым важным, основой всего. Она включала ту часть физики, которую должен знать каждый, кто хочет в своей профессиональной работе заниматься теоретической физикой.

В программу включались также два экзамена по математике, так как Ландау считал, что знать досконально математику чрезвычайно важно. А после того как человек начинает заниматься самостоятельной исследовательской работой, ему обычно становится слишком «скучно» изучать математику. Под математикой он никогда не подразумевал математические теории. Это он как раз ненавидел. Он страстно боролся с тем, как в нашей стране (не знаю, как в вашей) поставлено университетское математическое образование. Ландау считал, что оно поставлено совершенно неправильно. Например, он пишет одному из студентов, который его спрашивал о том, как изучать математику: «Как Вы поняли сами, теоретику в первую голову необходимо знание математики. При этом нужны не всякие теоремы существования, на которые так щедры математики, а математическая техника, т.е. умение решать конкретные математические задачи».

В ответ на просьбу кафедры математики одного из вузов сообщить свое мнение о разработанной программе по математике он писал (я зачитаю не целиком, а лишь одно предложение); к сожалению, Ваши программы страдают тем же недостатком, каким обычно страдают программы но математике, превращающие изучение математики физиками наполовину в утомительную трату времени» (“смех в зале”).

Я говорил, что идея Ландау заключалась в том, что каждый физик-теоретик должен знать все разделы физики. Это находит отражение в некоторых из его писем. Сейчас я зачитаю отрывки из его писем молодым людям, которые задавали ему вопросы по поводу изучения теоретической физики: «На  {575}  Ваши вопросы по поводу изучения теоретической физики могу сказать только, что изучить надо ВСЕ ее основные разделы, причем порядок их изучения дается их взаимной связью. В качестве метода изучения могу только подчеркнуть, что необходимо самому производить все вычисления, а не предоставлять их авторам читаемых Вами книг».

Он всегда подчеркивал, что, когда Вы читаете книгу, вы должны самостоятельно производить все вычисления. Таков путь к самостоятельному овладению проблемой.

Экзамены были совершенно неформальными. Отметки за них не выставлялись. Экзамены Ландау проводил очень четко. Каждый раз он записывал в свою книжечку, кто экзаменовался и каков результат. Результат мог быть либо положительным, либо отрицательным, без промежуточных оценок. Они не имели ничего общего с экзаменами в университете. Ландау считал, что если Вы хотите стать физиком-теоретиком, Вам будет полезно пройти сквозь все эти экзамены. Обычно, после того как человек имел достаточно терпения, чтобы суметь сдать теоретический минимум, Ландау считал своим долгом сделать все, что было в его силах, чтобы подыскать ему хорошую работу, и считал его одним из своих учеников.

Программа начала действовать в 1933 году и действовала до 1961 года, до самого его конца. Как раз за несколько недель до того, как случилась трагическая катастрофа, Ландау составил сам список всех тех, кто сдал теоретический минимум. На этот раз он писал очень аккуратным почерком. Я хочу вам показать копию этого списка. Он составлен по-русски. Но я зачитаю вам ряд фамилий. Вы их, конечно, знаете. Сначала идет номер по порядку, фамилия. Затем идет год, когда теоретический минимум был сдан, затем идет ученая степень, полученная к 1961 году. А в следующей строчке, написанной чернилами, я указываю ученую степень на 1984 год, и вы увидите, кто и какой имеет сейчас официальный статус. Перед вами почерк Ландау.

Я назову некоторые фамилии: А.С. Компанеец, И.Я. Померанчук; Тисса — хорошо известный Ласло Тисса. Он провел несколько лет в Харькове. Он также сдал теоретический  {576}  минимум. И в этом смысле Ландау считал его своим учеником, В.Б. Берестецкий; хорошо известный И.М. Халатников; К.А. Тер-Мартиросян (в области квантовой теории); Ю.М. Каган (в области физики твердого тела); Л.П. Горьков, И.Е. Дзялошинский; Л.П. Питаевский; все знают этих физиков, Р.З. Сагдеев, который сейчас является директором Института космических исследований в Москве, и т.д.

Вы видите некоторые сокращения, обозначающие научную степень. В нашей стране имеется две научные степени: одна — кандидат наук, что точно соответствует вашей докторской степени PhD, и другая, гораздо более высокая — доктор наук. «с» здесь обозначает кандидат наук, «d» — доктор наук. Я объясню. Прежде всего, вы видите, кто из кандидатов уже стал доктором наук, «а» означает академик (academician), член академии. Действительный член академии — высшее отличие для ученого в нашей стране. «cm» означает «член-корреспондент». По-русски «чк» — член-корреспондент (corresponding member). А в скобках вы видите, что, помимо Академии Наук Советского Союза, у нас имеются также Академии Наук в каждой союзной республике. Например, А.И. Ахиезер является действительным членом Украинской Академии Наук, Хуцишвили — член Академии Наук Грузинской республики. Из 43 человек 14 являются действительными членами Академий Наук, Надо сказать, что общее число действительных членов Академии Наук СССР во всех областях науки составляет у нас лишь 252 человека, а число членов-корреспондентов составляет примерно 500 человек. Это может служить иллюстрацией данному вопросу,

В оставшееся время я хотел бы рассказать немного о книгах Курса теоретической физики. Они существуют также на японском языке, К настоящему времени книги переведены на восемнадцать языков. Конечно, «Курс...» был задуман Ландау, Он был инициатором, вдохновителем. Ему принадлежит идея создания полного «Курса теоретической физики», У него всегда была мечта написать учебники по физике на всех уровнях, начиная со студентов высших учебных заведений и кончая профессиональными физиками-теоретиками. Я буду  {577}  говорить о полном Курсе для профессиональных физиков. В настоящее время он состоит из десяти томов. Все они были задуманы вместе с Ландау. Но семь из них были написаны вместе с ним, а три тома, к сожалению, уже без него. Мне посчастливилось встретиться с Питаевским — более молодым учеником Ландау, человеком близким мне по духу и отношению к науке. Одному мне это было бы невозможно сделать.

Я буду говорить о том, в чем я принимал непосредственное участие. А извинением может послужить тот факт, что то, о чем я собираюсь сказать сейчас, является целиком заслугой Ландау, т.к. идеи принадлежат ему. Я думаю, что современным физикам трудно понять, до какой степени книги Ландау в то время были новшеством, чем-то совершенно необычным и до какой степени они поражали многих людей. Например, теперь каждый знает, что основой статистической физики является теория Гиббса, распределение Гиббса. Тогда этого не понимали. Между прочим, первое русское издание «Статистической физики» было опубликовано в 1938 году. Оно было подписано к печати в 1937 году. В то время существовали книги по статистической физике, но они не давали достаточно сведений. Так, например, в своей хорошо известной, очень толстой книге «Статистическая механика» Р.Фаулер отвел теории Гиббса лишь часть последней главы, и она не составляла основу книги. Наша книга «Статистическая физика» была практически первой книгой, где распределение Гиббса было представлено как основа всего. Кстати говоря, вся термодинамика была выведена из него.

То же самое можно сказать и о таких книгах, как «Механика» и «Электродинамика сплошных сред». Сейчас никто не удивляется тому, что «Механика» начинается с принципа наименьшего действия. В то время это поражало, потому что каждый считал, что необходимо начинать с уравнений Ньютона. Более того, раньше не формулировалось и то, что сейчас всем известно: закон сохранения энергии — это однородность времени, закон сохранения количества движения — это однородность пространства, закон сохранения  {578}  момента количества движения — это изотропность пространства.

Ландау был очень резким человеком. Когда он обсуждал что-либо, он всегда говорил то, что думал. Он был очень резким, но это не означает, что он был грубым или мог оскорбить собеседника. С годами характер Ландау стал несколько мягче. Но все равно он был критическим. Он не допускал никаких компромиссов в науке. Он был непоколебим. В науке он никогда не изменял своим принципам.

Говоря о Ландау вне науки, следует отметить, что он был очень разносторонним человеком, многим интересовался. Очень любил историю. Прекрасно знал ее. Знал историю всех времен. Он очень любил литературу, увлекался поэзией, а также живописью. Что он не любил, или точнее не мог заставить себя полюбить, так это музыку (смех). Но он очень старался. Я помню, как мы слушали произведение Бетховена, величайшего из когда-либо живших композиторов. И уж если так случилось, что Ландау не смог получить удовольствие от музыки Бетховена, он отказался от музыки вообще. Значит, она не для него. Ландау вполне понимал, что он тем самым что-то утрачивал в жизни.

Ландау был очень веселым человеком. С ним никогда не было скучно. Он ушел от нас очень рано, в расцвете своего таланта. Ландау был выдающейся личностью. Это делает утрату еще более трагической.

Я полагаю, пора заканчивать. Я говорю уже полтора часа (голоса с мест: «Продолжайте!»). Я буду рад, если у вас возникнут вопросы о Ландау, о его убеждениях. Я буду рад ответить на них (аплодисменты).

Еще один момент. В этом году Ландау исполнилось бы 76 лет. В прошлом году отмечалось 75 лет со дня его рождения. В связи с этим наше Министерство связи выпустило специальный конверт. Он цветной. Я покажу черно-белый вариант. Вот портрет, даты рождения и смерти (портрет не очень хороший) и марка. Марка посвящается 75-летию Ландау. На  {579}  ней изображен знаменитый энергетический спектр жидкого гелия. Мне она очень нравится. Все¹.

Статья из еженедельника «Studenten», 12 марта 1931
(пер. с нем.)

(приведена в статье X Казимира в кн.: «Воспоминания о Л.Д.Ландау», 1988.
Слова, вставленные Казимиром, выделены прямыми скобками)

«Мы редко имеем возможность из первых рук получить сведения об условиях жизни в Советском Союзе, особенно редко, когда речь заходит о положении интеллигенции в новой России. Считается — источником этого мнения в основном являются эмигранты, не бывшие в России со времени революции, — что подавляющее большинство интеллигенции этой могущественной империи было повешено, а немногие оставшиеся в живых подвергаются систематическим гонениям, что делает невозможным для них получение какой-либо работы. Говорят также, что не только снизился уровень общего образования, но и что те, кто у власти, ведут систематическую войну против интеллигенции, наука погибает из-за плохих условий работы, интеллектуальная жизнь чахнет и увядает из-за недостатка средств... Многие рассказы эмигрантов содержат конкретные примеры того, как плохо приходится тому или иному ученому. Примеры, без сомнения, имеют под собой жестокую действительность, но они ничего не говорят нам о теперешнем положении ученых и интеллигенции в Советской России.

“Studentersamfund” в следующем месяце организует встречу, которая поможет пролить свет на теперешние обстоятельства жизни интеллигенции в Советском Союзе. Администрация клуба смогла уговорить молодого русского ученого — физика доктора Льва Ландау, который в настоящее время находится в гостях в Копенгагене, выступить и рассказать о положении выпускников университетов в Советской России. Доктор Ландау молод, ему лишь 22 года, но после получения диплома об окончании Ленинградского университета он был назначен советским правительством на работу в Институт теоретической физики в Ленинграде для проведения научных исследований. В течение последних полутора лет Ландау  {581}  работал и учился в Германии и Швейцарии частично на стипендию, выплачиваемую ему Русским комиссариатом народного образования, и частично на субсидию американского Рокфеллеровского фонда, а сейчас вместе с другими русскими и немецкими физиками [насколько я помню, из русских там был лишь Гамов, но были и представители других наций] принимает участие в небольших неофициальных конференциях но физике, устраиваемых нашим знаменитым соотечественником профессором Нильсом Бором в Институте теоретической физики университета. Здесь мы встретились с Ландау. Это оказался высокий человек, довольно хрупкого сложения с любопытно длинными темными волосами [едва ли это может быть любопытным теперь] и умными темными глазами. Наш разговор велся на немецком языке с вкраплением нескольких фраз на датском языке, который доктор Ландау осваивает во время своего пребывания в Копенгагене.

“Все ли в Советской России могут стать студентами?” — спросили мы доктора Ландау

“Да, могут все, но на практике обстоятельства таковы, что недостаток помещений и подобные причины делают необходимым отбор с помощью вступительных экзаменов из тех учеников, которые по окончании средней школы подают заявления о поступлении в университет или технический институт. Создавать новые учебные заведения очень дорого, и, конечно, в настоящее время основные усилия должны быть направлены на создание здоровой системы социалистического производства. Если принять это во внимание, удивительно то, что тем не менее были найдены средства для расширения системы университетов и научных институтов, произошедшего за последние годы, и значительные суммы, каждый год распределяемые государством в виде стипендий для студентов”.

“Не делается ли это по причине того, что сейчас испытывается недостаток в кадрах с академическим образованием?”

“Да. Но во всяком случае в нашей стране нет безработицы среди выпускников учебных заведений, что, как мне говорили, имеется в Дании. Конечно, в настоящее время есть огромная нужда  {582}  в способных людях с техническим образованием для создания новой системы производства и в хорошо подготовленных преподавателях для расширения системы начальных школ и народного образования в целом. То, что интеллигенты благодаря лучшей образованности получают более высокую заработную плату, — это правда”.

“Не приводит ли это автоматически к классовой структуре общества?”

“Да, можно так сказать, но эта структура в корне отличается от разделения на владельцев средств производства и рабочих и рабочих в капиталистическом мире. Директора, управляющие и высшие технические кадры на советской социалистической фабрике, как и рабочие этой фабрики, оплату своего труда получают от государства, поэтому администрация, как это бывает при капитализме, не может быть заинтересована в эксплуатации рабочей силы с целью получения наибольшей прибыли для владельцев средств производства. Частично владельцами средств производства являются сами рабочие, которые поэтому разделяют интересы администрации. Но для того, чтобы администрация тем не менее не предпринимала шагов, неприемлемых для рабочих, они организованы в своего рода трудовые союзы, которые ведут переговоры с администрацией и защищают интересы рабочего человека. В Советской России нет эксплуатации большинства меньшинством, каждый человек работает во имя благосостояния всей страны и не существует непримиримого противоречия между рабочими и администрацией, они солидарны. Это подтверждается тем, что большинство интеллигентов, инженеров, учителей, юристов, врачей и т. д., — выходцы из рабочих семей, и тем не менее при всеобщем равенстве во многих местах им отдается предпочтение перед выходцами из буржуазии. Такое сравнение, к примеру, проводится среди сдавших вступительные экзамены в университет или институт”.

“Есть ли правда в утверждении, что власти отдают предпочтение тем интеллигентам, которые являются членами коммунистической партии, и преследуют тех, кто придерживается другого мнения?  {583} 

“Ясно, что государство должно противостоять попыткам подорвать работу по социальному строительству, которые время от времени предпринимаются некоторыми эмигрантами, возвращающимися в страну только с целью саботировать пятилетний план. Но абсолютная нелепица, что для получения хорошей работы надо обязательно быть коммунистом. Мы, конечно, страшно не одобряем тенденции военного диктата. Ты будешь работать здесь, в это будешь верить!) Ничего подобного нет в нашей стране. Я сам не коммунист, и многие из моих коллег-ученых и других работников умственного труда не интересуются политикой, тем не менее они мирно работают”.

“Так же ли обстоит дело с гуманитарными науками и теми теоретическими дисциплинами, которые не имеют прямой связи с работами по, социальному строительству?”

“Да, конечно, следует сказать, что в годы сразу после революции на гуманитарные науки не обращали должного внимания, отдавая предпочтение техническим наукам. Это было абсолютно необходимо, но теперь — другое дело. Лично я считаю, что сейчас слишком много средств тратится на псевдонауки, как, например, историю литературы, историю искусства, философию и др. Но что же делать? Разве не главное то, что мы имеем возможность наслаждаться хорошей литературой и искусством? Литературные, историко-искусствоведческие и метафизические безделушки ни для кого не представляют ценности, кроме идиотов, занимающихся ими. Кто поверит, что науку можно построить только на словах. Как я уже сказал, это только мое личное, субъективное мнение. Но, к сожалению, у нас в России есть несколько институтов с достаточно большим количеством людей, занимающихся этими 'науками'”.

Доктор Ландау оживился и стал жестикулировать узкими длинными руками. Когда я сказал ему, что у нас в Дании есть обязательный курс по философии, экзамен по которому необходимо сдать, чтобы быть допущенным к экзамену на диплом по любому предмету, его темные глаза весело засверкали: “Это не лучше, чем в нашей части мира”».

Документы из «Дела УФТИ» [Павленко и др., 1998]

Личные показания Л.В.Шубникова

8.08.1937 года

В дополнение к поданному мною заявлению о моём участии во вредительской троцкистской организации ниже даю исчерпывающие и подробные показания.

История контрреволюционной деятельности в УФТИ делится на два периода, гак называемый «тихий» период с 1932 по 1934 it, и период активного организационного оформления с 1934 г, по сегодняшний день,

1) Образование троцкистской организации УФТИ произошло в результате появления в аппарате и среди научных работников института лиц с антисоветскими настроениями. На почве этих настроений сложились определённые политические убеждения и определённые вредные взгляды на цели и задачи физики в нашей стране.

2) Состав отечественной троцкистской группы: Шубников. Лейпунский, Обреимов. Корец. Ландау, Розенкевич. Горский, Бриллиантов. Усов. Кроме того, двурушническую позицию занимал Гарбер (инженер Обреимова), Местная троцкистская группа возглавлялась Лейпунским и Корецом, которые идеологически являлись руководителями группы. Активными проводниками идей группы являлись я. Шубников, и Ландау.

Параллельно с местной троцкистской группой существовала другая контрреволюционная группа преимущественно из иностранцев, возглавляемая Вайсбергом, инженером ОСГО,

Во вторую контрреволюционную группу, возглавляемую Вайсбергом, как мне известно, входили М, и В.Руэманны, Ф, и Ш.Хоутермансы и Тисса.

В важные для страны и института моменты приходит изменение во взглядах и практической деятельности группы (подробные показания об объединении этих групп и проводимой ими сообща подрывной работе мною будут даны особо). Тесная связь между этими группами осуществлялась Лейпунским и Вайсбергом, которые держат между собой тесный контакт в политической деятельности,

3) Основные вехи нашей подрывной деятельности:

участники обеих контрреволюционных групп ставили своей целью, что в значительной мере осуществлено:

а) Развитие в институте теоретических работ за счёт работ технических и оборонного характера.

б) Нежелание вести работы технического и оборонного характера.

в) Нерациональное развитие института проводилось Лейпунским, определявшееся в том, что вкладывались колоссальные средства в высоковольтные установки, которые не могли дать практического эффекта,

г) Неправильная постановка вопроса о подготовке молодых сотрудников и аспирантов.

д) Грандиозное строительство ОСГО, масштабы которого таковы, что помещение и оборудование не могут быть полностью использованы в ближайшие годы.  {585} 

е) Медленные темпы строительства ВВК и ОСГО, проводимые Лейпунским и Вайсбергом.

Развернутые показания по существу вышеизложенного, а также по вопросу, поставленному мне следствием, обязуюсь дать дополнительно.

8.VIII.37

подпись

Дополнительные показания Л.В.Шубникова

В дополнение к моим сообщениям от 7/VIII.37 заявляю, что я был вовлечён в шпионскую деятельность И.Десслером после организованною побега за границу лиц во главе с организатором побега Мережковским при следующих обстоятельствах.

Не имея средств к существованию, я занялся изобретательством при материальной поддержке Десслера, Мои изобретения провалились. Тогда я предложил продолжить мою работу по получению прозрачного кварца из песка, которую я делал в Ленинграде, в Оптическом институте. Добиться каких-либо результатов мне не удалось, но мое предложение и сообщение Десслера о том, что он работает в качестве немецкого шпиона явились предметом желания для последнего. Когда я уезжал из Германии в Советский Союз, он потребовал от меня, чтобы я информировал его о физических работах, которые могут иметь прикладное значение. Это было мною осуществлено при моей поездке в Голландию осенью 26 года. Тогда я сообщил ему о способе получения больших кристаллов солей из расплавленных состояний для получения тонких эмульсий, 6 Голландии я был до конца 1930 г. Приехав в Советский Союз, я поступил на работу в УФТИ с целью организовать там лабораторию низких температур. Однако бывший директор Обреимов всячески противился тому, чтобы я принялся за это дело, и фактически до осени 1931 года я был в институте без работы, Я начал хлопотать о получении заграничной командировки с целью остаться за границей, 6 этом мне было отказано. Летом 1931 года институт поручил мне взяться за создание лаборатории низких температур, к чему я приступил после отпуска. Какой-либо связи с Десслером я тогда не поддерживал, В 1934 г, Вайсберг сообщил мне, что ему известно о моей прежней связи, предложил сделать отсюда вывод и с тех пор получал от меня информацию. Кроме того, в 1936 г, он предложил мне занять место директора или научного руководителя ОСГО, весьма сильно настаивая на этом, и обещал в случае моего согласия провести приказом свыше.

Квалифицированный немецкий персонал ОСГО должен был гарантировать, что полученные результаты не будут применены в СССР и будут являться предметом информации для немецкой промышленности.

11/VIII 1937 года

Обвинительное заключение

Шубников Лев Васильевич, 1901 г. рожд., уроженец г. Ленинграда, русский, гражд. СССР, беспартийный. Арестован 5 августа 1937 года. До ареста работал научным руководителем лаборатории низких температур в УФТИ, Отнести к 1 категории.  {586} 

Шубников будучи враждебно настроенным к соввласти в 1921 году совместно с другими лицами бежал на яхте из Ленинграда по Ладожскому озеру в Финляндию и оттуда перебрался в Германию, В 1923 году, проживая в Берлине, был завербован для шпионской работы агентом германской разведки Десслером и со шпионским заданием направлен в том же году в СССР,

В последующие годы Шубников при поездках в заграничные командировки систематически информировал Десслера о важнейших открытиях в области физики в СССР, имеющих практическое применение в промышленности и обороне страны,

В 1932 году был вторично завербован для шпионажа и диверсии агентом германской разведки Вайсбергом (арестован), которому Шубников продолжал передавать шпионские сведения. Одновременно Шубников был завербован Вайсбергом в контрреволюционную троцкистскую вредительскую организацию существовавшую в УФТИ. Шубников лично завербовал в троцкистскую организацию специалистов УФТИ Горского (арестован), Ландау и Бриллиантова (не арестованы).

Травил путём провокаций и склок специалистов УФТИ, занятых оборонной тематикой. Проводил вредительскую работу в лаборатории низких температур, им руководимой и имеющей чрезвычайно важное значение для промышленности и обороны страны.

Как шпион и диверсант изобличается собственными признаниями, показаниями Розенкевича (арестован) и свидетельскими показаниями Гея, Шавло.

Сознался; шпион, диверсант, вредитель.

Зам. нач. ХОУ НКВД капитан ГБ

Рейхман

Врид. облпрокурора

Леонов

Верно:

Резников

Выписка

из протокола № 13 решения Наркома внутренних дел СССР, Генерального комиссара госбезопасности тов. Ежова и прокурора Союза тов, Вышинского от 28 октября 1937 года.

Слушали: Материалы на обвиняемых, представленные управлением НКВД УССР по Харьковской области в порядке приказа НКВД СССР за № 00439 от 25.07.1937 г.

Постановили: Шубникова Льва Васильевича

расстрелять

Нарком внутренних дел СССР

Генеральный комиссар Госбезопасности Ежов

Прокурор СССР Вышинский

Верно: оперуполн. III отд. УГБ

лейтенант госбезопасности Решетнев

Другие документы “Дела УФТИ”

Источник: Ю.В.Павленко, Ю.Н.Ранюк, Ю.А.Храмов. “Дело” УФТИ, 1935-1938, Киев: “Феникс”, 1998, с.272.

Письмо УКГБ УССР О.Н.Трапезниковой

4 июля 1991 года

Уважаемая Ольга Николаевна!

На Ваше обращение в Политбюро ЦК КПСС от 13 июня 1991 года сообщаем, что Шубников Лев Васильевич, рождения 29 сентября 1901 года, уроженец г. Ленинграда, русский, беспартийный, зав. лабораторией Украинского физико-технического института был арестован 6 августа 1937 года по необоснованному обвинению в причастности к контрреволюционной троцкистской группе, проводившей подрывную работу в Украинском физико-техническом институте.

По решению наркома внутренних дел СССР и Прокурора СССР от 28 октября 1937 года Шубников Л.В. был расстрелян 10 ноября 1937 года. Сведений о месте расстрела и захоронения в архивных материалах, хранящихся в Управлении КГБ, не имеется. Не исключено, что это было в Москве,

Свидетельство о смерти Шубникова Л.В. Вам будет выслано отделом ЗАГС Киевского райисполкома г.Харькова,

Начальник подразделения УКГБ УССР

по Харьковской области

Л.В.Фомин

Источник: Ю.В Павленко, Ю.Н.Ранюк, Ю.А. Храмов. “Дело” УФТИ. 1935-1938. Киев: “Феникс”, 1998. с.212.

Совершенно секретно

Справка

Решение комиссии НКВД и прокурора

СССР от 28 октября 1937 года в отношении

Шубникова Льва Васильевича

приведено в исполнение 10 ноября 1937 года.

Начальник 2 отд. 3 сектора отдела «А» МГБ СССР

Каменский

Справка написана 26.11.1953 года

Секретно экз. № 1

В Военную коллегию Верховного суда СССР

ПРОТЕСТ

в порядке надзора

Постановлением НКВД СССР и Прокурора СССР 28 октября 1937 года осуждены к расстрелу:

1. Шубников Лев Васильевич, 1901 года рождения, русский, гражданин СССР, беспартийный, бывший научный руководитель лаборатории низких температур Украинского физико-технического института, арестованный 5 августа 1937 года

2. Розенкевич Лев Викторович, 1905 года рождения, русский, гражданин СССР, беспартийный, бывший научный руководитель лаборатории радиоактивных измерений Украинского физико-технического института, арестованный 5 августа 1937 года,

3. Горский Вадим Сергеевич, 1905 г, рождения, русский, гражданин СССР, беспартийный, бывший научный руководитель рентгенлаборатории Украинского физико-технического института, арестован 21 сентября 1937 года.

Органами следствия Шубников. Горский И Розенкевич обвинялись в том, что они состояли в контрреволюционной организации, якобы существовавшей в УФТИ, и проводили в этом институте вредительскую деятельность. Шубников, кроме того, обвинялся в принадлежности к германской разведке, Розенкевич — в принадлежности к антисоветской группе, якобы входившей в контрреволюционную организацию при ленинградском госуниверситете. Горский в предъявленном ему обвинении виновным себя не признал, а Шубников и Розенкевич виновными себя признали. Основанием для осуждения Шубникова, Горского и Розенкевича послужили, главным образом, личные признания двух последних и их показания о причастности к контрреволюционной организации Горскою. Произведенным по делу дополнительным расследованием установлено, что Шубников, Розенкевич и Горский осуждены необоснованно, а именно.

Шубников и Розенкевич на следствии своими соучастниками по контрреволюционной организации, помимо Горского, назвали Вайсберга, Бриллиантова,  {589}  Обреимова, Ландау, Лейлунского, Руэманна М., Руэманн В., Хоутерманса, Иваненко, Румера. Шубников, наряду с этим, объяснил, что он являлся агентом германский разведки, в пользу которой работал по заданию упомянутого выше Вайсберга. В процессе проверки дела показания Шубникова, Розенкевича подтверждения не нашли. Бриллиантов, Руэманн М., Руэманн В., Лейпунский по сведениям первого спецотдела МВД СССР арестованными и осуждёнными не значатся. Дело в отношении Ландау прекращено в 1939 году, а в 1941 году прекращено дело по обвинению Обреимова. В 1954 году после проверки, прекращено дело в отношении Румера, Вайсберга и Хоутерманса, первоначально изобличавших Шубникова, Розенкевича, Ландау и других в антисоветской деятельности в УФТИ, которые впоследствии от этих показаний отказались как от вымышленных в результате незаконных методов следствия. Вайсберг в 1939 году, а Хоутерманс в 1940 году как нежелательные иностранцы были выдворены за пределы СССР. Иваненко же, будучи осуждён в 1935 году к 3 годам ИТЛ как социально опасный элемент, утверждал, что он честно работал над развитием советской физики. В антисоветской деятельности Иваненко никого не изобличал.

Объективных доказательств о проведении осуждёнными по настоящему делу в УФТИ контрреволюционной деятельности, за исключением голословных показаний самих Шубникова и Розенкевича и показаний допрошенных на следствии свидетелей Шавло и Гея, в деле не имеется.

Между тем, свидетели Шавло и Гей (умер в 19S5 году) аналогичные показания давали в отношении Бриллиантова, Трапезниковой Ольги, Ландау, Руэманна М. и Руэманн В. и других, которые аресту не подвергались либо дела о них прекращены.

Шавло, будучи передопрошен, объяснил, что Горский по его мнению, был настроен антисоветски, не любил коммунистов, травил и гонял кадры, в частности, Стрельникова. Однако Стрельников, как видно из материалов проверки, об антисоветских проявлениях со стороны Горского ничего не показал.

В настоящее время в своих показаниях и объяснениях бывшие научные работники УФТИ академик Ландау, Герой Социалистического Труда, Бриллиантов, Трутень, Копалёв и др. охарактеризовали Шубникова. Розенкевича и Горского положительно как крупнейших специалисток в области физики.

В ходе проверки дела каких-либо компрометирующих материалов в отношении Шубникова, Розенкевича и Горского не добыто.

Одновременно установлено, что Рейхман, принимавший участие в следствии по настоящему делу, осуждён за необоснованные аресты советских граждан.

На основании изложенного следует признать, что предъявленные на следствии Шубникову, Розенкевичу и Горскому обвинения являются несостоятельными, а поэтому, руководствуясь статьей 16-й закона о судоустройстве в СССР, союзных и автономных республиках

ПРОШУ

Постановление НКВД СССР и Прокурора СССР от 28 октября 1937 года в отношении Шубникова Льва Васильевича, Розенкевича Льва Викторовича и Горского Вадима Сергеевича отменить и дело о них за отсутствием состава преступления прекратить.

Приложение: дело X» 766025 в одном томе.

Зам. генерального прокурора СССР полковник юстиции

Варской

13 октября 1956 года

Протоколы допросов Л.Д.Ландау
и другие документы из его дела из Архива КГБ СССР

(из статьи «Лев Ландау: год в тюрьме», Известия ЦК КПСС, 1991, №3)

№1

СССР

НАРОДНЫЙ КОМИССАРИАТ ВНУТРЕННИХ ДЕЛ

ГЛАВНОЕ УПРАВЛЕНИЕ ГОСУДАРСТВЕННОЙ БЕЗОПАСНОСТИ

ОРДЕР N 2622

Апреля 28 дня 1938 г.

Выдан___________________________

Главного Управления Государственной безопасности НКВД тов. Масленников на производство ареста и обыска

Ландау

Льва Давыдовича

адрес Калужское шоссе д. №32 кв. 8.

Место

для печати

Зам. Народного Комиссара Внутренних Дел СССР

М. Фриновский

Начальник Второго Отдела ГУГБ (подпись неразборчива)

Справка: 72

№2
АНКЕТА АРЕСТОВАННОГО

1. Фамилия Ландау¹

2. Имя и отчество Лев Давидович

3. Год рождения 1908

4. Место рождения г. Баку

5. Местожительство (адрес) Москва, Калужское шоссе 32 кв. 8

6. Специальность физик

7. Место последней работы, занимаемая должность, звание Институт физических проблем Акад. Наук СССР ст, научный сотрудник

8. К какой общественной группе принадлежит к моменту ареста (к группе рабочих, служащих, колхозников, единоличников, кустарей, людей свободных профессий, служителей культа) служащий

9. Паспорт Харьк. милицией

10. Партийность (в прошлом и настоящая) б/п

11. Национальность еврей  {591} 

12. Гражданство (подданство) СССР

13. Каким репрессиям подвергался при Соввласти: судимость, арест и другие (когда, каким органом и за что) нет

14. Состав семьи (близкие родственники, их имена, фамилии, адреса и род занятий)

Подпись арестованного Л. Ландау

27/IV 1938 г.

Автограф.

№3

П.Л. КАПИЦА — И. В. СТАЛИНУ¹

28 апреля 1938 г.

Товарищ Сталин,

Сегодня утром арестовали научного сотрудника Института Л. Д. Ландау. Несмотря на свои 29 лет, он вместе с Фоком — самые крупные физики-теоретики у нас в Союзе. Его работы по магнетизму и по квантовой теории часто цитируются как в нашей, так и в заграничной научной литературе. Только в прошлом году он опубликовал одну замечательную работу, где первый указал на новый источник энергии звездного лучеиспускания. Этой работой дается возможное решение: «почему энергия солнца и звезд не уменьшается заметно со временем и до сих пор не истощилась». Большое будущее этих идей Ландау признают Бор и другие ведущие ученые.

Нет сомнения, что утрата Ландау как ученого для нашего Института, как и для советской, так и для мировой науки, не пройдет незаметно и будет сильно чувствоваться. Конечно, ученость и талантливость, как бы велики они ни были, не дают право человеку нарушать законы своей страны, и, если Ландау виноват, он должен ответить. Но я очень прошу Вас, ввиду его исключительной талантливости, дать соответствующие указания, чтобы к его делу отнеслись очень внимательно. Также, мне кажется, следует учесть характер Ландау, который, попросту говоря, скверный. Он задира и забияка, любит искать у других ошибки и, когда  {592}  находит их, в особенности у важных старцев, вроде наших академиков, то начинает непочтительно дразнить. Этим он нажил много врагов.

У нас в институте с ним было нелегко, хотя он поддавался уговорам и становился лучше. Я прощал ему его выходки ввиду его исключительной даровитости. Но при всех своих недостатках в характере, мне очень трудно поверить, что Ландау был способен на что-то нечестное.

Ландау молод, ему представляется еще многое сделать в науке. Никто, как другой ученый, обо всем этом написать не может, поэтому я и пишу Вам.

П. Капица

№4

ПРОТОКОЛ ДОПРОСА

ЛАНДАУ Льва Давидовича,

от «3» августа 1938 года.

ЛАНДАУ, Л. Д., 1908 г. рожд., уроженец г. Баку, сын инженера, служащий, беспартийный, еврей, rp-н СССР; до ареста профессор физики, ст. научный сотрудник ин-та физических проблем Академии Наук СССР.

Вопрос: Вы обвиняетесь в антисоветской деятельности. За что вас арестовали?

Ответ: Это какое-то недоразумение. Ни с какими контрреволюционными организациями я не связывался и антисоветской работы не вел.

Вопрос: ЛАНДАУ, ваше запирательство бесполезно. Мы вас предупреждаем, что при дальнейших с вашей стороны попытках стать на путь ложных или не до конца искренних показаний мы вас изобличим очными ставками с вашими единомышленниками.

Ответ: Меня не в чем изобличать, антисоветской работы я не вел и никаких единомышленников в этом смысле у меня не было.

Вопрос: Мы еще раз предлагаем вам дать правдивые показания относительно вашей антисоветской деятельности.

Ответ: Мне нечего показывать.

Вопрос: Предъявляем вам документ — текст антисоветской листовки за подписью “Московский комитет антифашистской рабочей партии». Вам знаком этот почерк? Чьей рукой написана листовка?

Ответ: Да, знаком. Это почерк физика М. А. КОРЕЦА, которого я хорошо знаю.

Вопрос: КОРЕЦ показывает, что контрреволюционная листовка написана им, и утверждает, что вы являетесь одним из авторов этого антисоветского документа. Вы и теперь будете отрицать предъявленное вам обвинение?

Ответ: Я вижу бессмысленность дальнейшего отрицания своей причастности к составлению предъявленного мне контрреволюционного документа. Пытался я отрицать свою вину, будучи уверенным, что следствию этот документ неизвестен.

Предъявленная мне антисоветская листовка действительно была составлена мною и КОРЕЦ М. А. — участником контрреволюционной организации, к которой принадлежал и я.  {593} 

Эту листовку мы намеревались размножить и распространить в дни первомайских торжеств в Москве среди демонстрантов.

Вопрос: К вопросу о подготовке контрреволюционной листовки мы вернемся впоследствии. Сейчас расскажите, когда впервые вы стали на путь борьбы против советской власти?.

Ответ: Мне трудно прямо ответить на этот вопрос. Прошу разрешить мне рассказать подробно, как я постепенно, начав с антимарксистских позиций в области науки, дошел до контрреволюционной подпольной деятельности.

В 1929 году я закончил высшее образование и, как способный физик, был командирован Наркомпросом за границу для научного усовершенствования. За границей я работал главным образом у известного физика БОРА (Дания) и у ряда физиков его школы в Берлине, Цюрихе, Лейпциге и Кембридже.

Вопрос: Что это за школа БОРА?

¹Ответ: Я имею в виду так называемую «Копенгагенскую школу» физиков во главе с БОРОМ. Это — ведущая школа современной физики капиталистического мира.

«Копенгагенская школа» — не материалистическая, отрицающая диалектический материализм, не признающая научный марксистский метод. В частности, резкой критике и отрицанию подвергались в этой школе положения, выдвинутые Энгельсом в его «Диалектике природы».

Должен сказать, что за границу я поехал уже с известной идеалистической настроенностью. В результате пребывания за границей и тесною сближения с школой БОРА и лично с ним (моя командировка субсидировалась первые 6 месяцев Наркомпросом, а остальное время получал рокфеллеровскую стипендию, устроенную мне БОРОМ), мои воззрения окончательно сформировались. Я вернулся в СССР убежденным сторонником буржуазных позиций «Копенгагенской школы» и открыто выступал против материалистической философии, против «допущения» марксизма в науку. Я заявлял, что наука сама по себе, без марксовой философии, которую мы считали псевдонаучной, разрешит свои проблемы.

Вопрос: Вы говорите: «Мы считали»... Кто это «мы»?

Ответ. На почве антимарксистских взглядов я в 1931 году, работая в Ленинграде, тесно сошелся с группой антисоветски настроенных физиков-теоретиков. Это были: ГАМОВ Г. А. (в 1934 году уехал в командировку в Данию и не вернулся в СССР), ИВАНЕНКО Д. Д. (в 1935 г. осужден за антисоветскую деятельность), БРОНШТЕЙН М. П., ФРЕНКЕЛЬ Я. И. Известную роль тут сыграло и мое личное настроение недовольства и озлобленности, вызванное арестом моего отца Д.Л. ЛАНДАУ.

До революции отец служил инженером у одной из нефтяных компаний в Баку. В 1930 г., когда я находился за границей, отец был арестован и вскоре осужден за вредительство в нефтяной промышленности к 10 годам концлагеря. Это обстоятельство также толкало меня на сближение с антисоветской группой физиков.

Вопрос: Расскажите, в чем практически выражалась антисоветская деятельность этой группы?

Ответ: Это была группа единомышленников с общей антисоветской позицией сначала в области науки (отрицание марксизма). Но, борясь против марксистского метода в науке, считая марксистскую философию ненаучной, мы боролись  {594}  и против мероприятий советской власти в этой области, считая гибельным для науки стремление советской власти подвести под науку марксистский фундамент.

Всячески охаивая марксизм, защищая буржуазные концепции, мы эти взгляды пропагандировали как в своем окружении, так и в докладах и лекциях в вузах Ленинграда.

Мы открыто объявляли материалистическую философию лженаукой и насаждали буржуазную науку в советских вузах, в научных институтах и в популярной литературе по физике.

Наши выступления, естественно, наталкивались на отпор со стороны советской научной общественности и расценивались как антисоветские (так, в частности, было после одною публичного выступления ФРЕНКЕЛЯ против марксизма).

В связи с этим мы переносили нашу критику и недовольство на отношение советской власти к науке вообще и клеветнически утверждали, что советская власть не обеспечивает ученым соответствующих условии работы.

В результате моего общения и совместной с ГАМОВЫМ, ИВАНЕНКО, ФРЕНКЕЛЬ и БРОНШТЕЙНОМ по существу антисоветской деятельности я к середине 1932 г., когда переехал из Ленинграда в Харьков, был уже не только антимарксистом в вопросах науки, но и антисоветски настроенным человеком

В Харькове я работал в качестве руководителя теоретического отдела Украинского Физико-технического института. Здесь мои антисоветские настроения активизировались, я стал искать в своем новом окружении единомышленников.

Вопрос: Какие антисоветские связи вы установили в институте?

Ответ: Вскоре я близко сошелся с научными работниками института РОЗЕНКЕВИЧ Л. В. и КОРЕЦ М.А., которых я знал до Харькова. Впоследствии на почве общности антисоветских взглядов мы близко сошлись с руководящими работниками института ШУБНИКОВЫМ Л.В. и ВАЙСБЕРГОМ А. С. Антисоветская деятельность этой нашей группы первое время сводилась, как и в Ленинграде, к борьбе против марксистских принципов в науке, против диалектическою материализма, к пропаганде в лекциях буржуазных идей и положении и воспитанию в этом духе будущих научных кадров.

Новым моментом был вопрос о взаимоотношениях «чистой» и прикладной науки.

Вопрос этот очень остро встал в 1934 т. в связи с определением планов и направления работ института — крупнейшего d стране научно-исследовательскою учреждения в области физики. Мы выступали решительными противниками слияния, органической взаимосвязи теории и практики, чистой и прикладном физики, отстаивая полную независимость «чистой» науки. И в дальнейшем, когда наша группа перешла к активным, контрреволюционным, вредительским действиям, эти действия прикрывались флагом борьбы за «чистую науку».

Прикрываясь борьбой за «чистую науку», наша антисоветская группа всячески добивалась отрыва теории от практики, что не только тормозило развитие советской науки, но и влекло за собой, учитывая огромное прикладное значение физики, задержку развития производительных сил СССР.

Пропагандируя под флагом «чистой науки» буржуазные антисоветские взгляды среди студенческой молодежи, мы считали, что наша пропаганда вызовет непосредственное стремление учащейся молодежи к активной антисоветской деятельности.

Вопрос: Когда произошел этот переход группы к активным контрреволюционным действиям?  {595} 

Ответ: В 1935 году. К этому времени в институте уже вполне сформировалась антисоветская группа физиков в составе меня — ЛАНДАУ Л.Д., РО3ЕНКЕВИЧА Льва Викторовича — сына личного дворянина, КОРЕЦА Моисея Абрамовича — дважды исключавшегося из рядов ВЛКСМ, ВАЙСБЕРГА Александра Семеновича — иностранного специалиста, ШУБНИКОВА Льва Васильевича — профессора Украинского физико-технического института и ОБРЕИМОВА Ивана Васильевича (последний был вовлечен в группу ШУБНИКОВЫМ).

Собираясь периодически друг у друга на квартире, а также в институте в моем кабинете, мы обсуждали с контрреволюционных позиций положение в стране, политику советской власти.

Последовавшие вскоре после убийства С. М. КИРОВА аресты и расстрелы вызвали в нашей среде озлобление и стремления более активно бороться против советской власти.

Обсуждая положение в стране, мы клеветнически утверждали, что ВКП(б) переродилась, что советская власть действует в интересах узкой правящей группы (мы называли «клики») И что нашей задачей — задачей высшей научной интеллигенции — является активное включение в борьбу за свержение советской системы и установление государства буржуазно-демократического типа.

Эти выводы мы делали, в частности, из тою, что советская власть, как я доказывал на совещаниях группы, «репрессирует невинных людей, не имеющих никакого отношения к убийству КИРОВА”.

Вопрос: Следствие интересует не злопыхательская клевета участников вашей группы, а их практическая подрывная деятельность.

Ответ: Я ничего не намерен скрыть от следствия. В борьбе против советской власти мы использовали все доступные нам возможности, начиная от антисоветской пропаганды в лекциях, докладах, научных трудах и кончая вредительским срывом важнейших научных работ, имеющих народнохозяйственное и оборонное значение.

Вопрос: Вот о конкретных фактах этой вашей преступной деятельности вам и придется рассказать.

Ответ Вся наша вредительская деятельность была направлена на то, чтобы подорвать, свести на нет огромное практическое, прикладное значение теоретических работ, проводимых в институте. Прикрывалось это, как я уже говорил, борьбой за «чистую» науку.

Наша линия дезорганизовывала, разваливала институт, являющийся крупнейшим центром экспериментальной физики, срывала его наиболее актуальные для промышленности и обороны работы.

Участники нашей группы душили инициативу тех сотрудников института, которые пытались ставить на практические рельсы технические и оборонные работы. Научные сотрудники, отстаивавшие необходимость заниматься не только абстрактной теорией, но и практическими проблемами, всяческими путями выживались нами из института.

В этих целях талантливых советских научных работников, разрабатывающих актуальные для хозяйства и обороны темы, мы травили, как якобы бездарных, неработоспособных работников, создавая им таким образом невозможную обстановку для работы.

Так мы поступили с научным работником института РЯБИНИНЫМ, который успешно вел многообещающую работу по применению жидкого метана как горючего для авиационного двигателя.

Я, ШУБНИКОВ, ВАЙСБЕРГ и РОЗЕНКЕВИЧ организовали вокруг РЯБИНИНА  {596}  склоку и довели его до такого отчаяния, что он избил меня. Воспользовавшись этим, мы до бились его ухода — сначала из лаборатории, а затем и из института.

Таким же образом из института был выжит инженер СТРЕЛЬНИКОВ, разработавший конструкцию рентгеновской трубки, мощность которой примерно в 10 раз превышала существующие в СССР. Эта трубка могла быть использована в промышленности и для устранения дефектов в металлах и рентгеновского исследования структур. СТРЕЛЬНИКОВ был нами удален из института под предлогом несоответствия узко-прикладных работ задачам института.

Подобными же путями мы добились ухода из института научных работников ЖЕЛЕХОВСКОГО, ПОМАЗАНОВА и др.

Противодействие, которое наша вредительная линия встречала со стороны партийной организации института, мы старались сломить, привлекая к себе рядовых сотрудников института, воздействуя на них своим научным авторитетом.

Некоторых научных сотрудников — РУЭМАНА Мартына Зигфридовича (иноспециалист), ЛИФШИЦА, ПОМЕРАНЧУКА и АХИЕЗЕРА нам удалось привлечь на свою сторону, не посвящая их в существование нашей антисоветской группы.

Вопрос: Говоря об антисоветской деятельности ваших соучастников, вы умалчиваете о вашей роли в этой вражеской деятельности.

Ответ: Я физик-теоретик, и от экспериментальной работы но прикладным темам стоял дальше других участников организации.

Мое вредительство заключалось в том, что, являясь руководителем теоретического отдела института, я из этого отдела изгнал всякую возможность содействия актуальным техническим, а, следовательно, и оборонным темам.

В своих работах по вопросам, могущим иметь техническое приложение, я всегда вытравлял ту основу, за которую можно было бы ухватиться для технической реализации.

Так я поступил при разработке вопроса о свойствах ионного и электронного газа в плазме проблема, практическое направление которой могло бы содействовать развитию техники ультракоротких волн, имеющих оборонное значение.

Вопрос: Вы не раскрыли полностью всю вредительскую деятельность, которую вы и ваши единомышленники развернули и Харьковском Физико-техническом институте.

Расскажите обстоятельно: какие именно области научной работы являлись объектами ваших вражеских действий?

Ответ: ШУБНИКОВ, ВАЙСБЕРГ, РОЗЕНКЕВИЧ, КОРЕЦ имели прямое отношение к лабораториям института. Мне известно, что в результате их вредительской деятельности работа лаборатории атомного ядра была совершенно оторвана от разрешения каких-либо задач, имеющих практическое, прикладное значение. Возможности разрешения ряда технических проблем огромного значения не реализовывались: например, темы, связанные с высокими напряжениями, с измерительной аппаратурой. Лаборатория, расходуя миллионные средства, работала без какой-либо ориентации на технические и оборонного характера выводы.

Лаборатория низких температур, руководимая ШУБНИКОВЫМ. имела все возможности для разработки очень важной для промышленности и обороны страны проблемы рационального использования газов коксовых печей (выделение гелия) путем применения глубокого охлаждения газовой смеси. ШУБНИКОВ,  {597}  прикрываясь нашим излюбленным флагом борьбы за «чистую науку», не допускал работы лаборатории в этом направлении.

Лаборатория ионных преобразований была доведена участниками нашей группы до окончательного развала, а способные научные сотрудники ЖЕЛЕХОВСКИЙ, ПОМАЗАНОВ и др. уволены из института.

До такого же состояния была доведена и лаборатория фотоэффекта. Это — то, что успела провести наша антисоветская группа в 1935-36 годах. Вскоре после этого я и КОРЕЦ переехали в Москву.

Вопрос: Ваш переезд в Москву был вызван начавшимся разоблачением ваших вредительских действий в институте?

Ответ: Да. К концу 1935 года наша вредительская линия стала настолько очевидной для окружающих, что партийная организация и советская общественность института поставила более решительно вопрос о вражеской работе в институте.

В этих условиях оставаться мне дальше в Харькове было небезопасно.

Первый удар был нанесен нам арестом КОРЕЦА М. А. в ноябре 1935 г.

Правда, в тот момент обстановка вокруг нас еще не была настолько обострена, а научный авторитет наш был достаточно высок. Так что мы даже смогли принять ряд мер к освобождению КОРЕЦА, точнее, к отмене приговора суда по его делу.

Я в числе прочих был также допрошен следствием по делу КОРЕЦА. Скрыв, понятно, нашу антисоветскую деятельность, я дал следствию ложные показания о КОРЕЦЕ как о честном советском гражданине. Апеллируя этой же характеристикой «советского» ученого, мы организовали ходатайство перед соответствующими советскими органами (я послал письмо о КОРЕЦЕ БАЛИЦКОМУ, и в результате добились отмены приговора суда (заключение в концлагерь) и освобождения из-под стражи КОРЕЦА.

Однако положение нашей группы все более осложнялось. Начавшееся в 1936 г. решительное вскрытие контрреволюционного подполья в стране грозило и нам провалом. КОРЕЦА уволили из института. Меняв конце 1936 г. уволили из университета за протаскивание буржуазных установок в лекциях.

По решению участников группы был организован протест против моего увольнения. Ряд научных сотрудников: ЛИФШИЦ, АХИЕЗЕР, ПОМЕРАНЧУК, БРИЛЛИАНТОВ — подали коллективное заявление, в котором, угрожая уходом из института, потребовали моего восстановления на кафедре. Однако, несмотря на формальное мое восстановление, я и КОРЕЦ политически были серьезно скомпрометированы.

Это обстоятельство заставило нас принять решение, в интересах сохранения наших кадров, да и личного благополучия, мне и КОРЕЦУ немедленно уехать с Украины.

Первым уехал я (в начале 1937 года). Устроившись на работу, я вызвал в Москву и обеспечил устройство на работу КОРЕЦА, а затем ЛИФШИЦА и ПОМЕРАНЧУКА (участников организованного протеста против моего увольнения в Харькове). Последних я устроил на кафедру физики Кожевенного института, которой руководил мой близкий знакомый профессор физики РУМЕР Ю. Б.

Вопрос: А вы сами где стали работать в Москве?

Ответ: В институте физических проблем Академии наук. С директором этого института профессором КАПИЦЕЙ я был знаком раньше. Я приехал к нему, рассказал о тяжелой обстановке, создавшейся для меня на Украине, и просил принять меня на работу в возглавляемый им институт. КАПИЦА это устроил.  {598} 

Вопрос Какие антисоветские связи вы установили в Москве?

Ответ; Хотя мы, в частности я, и были дезорганизованы начавшимися в Харькове арестами наших людей (вскоре после нашего отъезда были арестованы ШУБНИКОВ, ВАЙСБЕРГ и РОЗЕНКЕВИЧ), однако это же обстоятельство одновременно нас озлобляло и толкало на поиски и новых антисоветских связей, и более активных форм борьбы с ненавистным нам советским строем. Поэтому вскоре же после приезда в Москву я и КОРЕЦ приступили к вербовке новых единомышленников. Первым был мною привлечен к антисоветской деятельности РУМЕР.

Вопрос: Кто такой РУМЕР?

Ответ: Юрий Борисович РУМЕР, профессор физики. Познакомился я с ним в 1935 г. на менделеевском съезде. Встречался я с ним в Москве и в 1936 г.

После моего переезда в Москву я сошелся с ним ближе. Обработку его в антисоветском направлении я вел постепенно, убеждая его сперва в неправильности линии советской власти по отношению к науке, говорил, что аресты научных работников ничем не оправдываются и наносят вред науке, что такое положение мы, люди науки, терпеть не можем.

В дальнейших разговорах я более откровенно изложил ему свою точку зрения на положение в стране, на необходимость действовать всеми путями для изменения режима в стране. Я сообщил РУМЕРУ, что это не только моя точка зрения, а многих связанных со мной лиц.

В результате РУМЕР согласился с моими доводами о необходимости организованной борьбы с советским режимом. В дальнейшем он был связан и со мною, и с КОРЕЦОМ.

Следующими лицами, на которых я рассчитывал как на антисоветский актив, были профессор КАПИЦА П. Л. и академик СЕМЕНОВ Н. Н., которые не скрывали от меня своих антисоветских настроений. Главной темой их бесед со мной являлись аресты научных работников. И КАПИЦА, и СЕМЕНОВ рассматривали эти аресты как произвол и расправу с невинными людьми, как результат гибельной политики советских верхов. КАПИЦА и СЕМЕНОВ утверждали, что политика партии ведет не к прогрессу науки, а к упадку и гибели ее.

Вопрос: Вы сообщили КАПИЦЕ и СЕМЕНОВУ о существовании вашей антисоветской группы физиков, о ее деятельности в Харькове и Москве?

Ответ: Нет, этого я им не говорил. На такую откровенность я не решался, т. к. КАПИЦА и СЕМЕНОВ не были еще мною достаточно изучены, а отношения зависимости моей от КАПИЦЫ не позволяли рисковать.

Вопрос: Кто еще, кроме РУМЕРА, был привлечен вами в контрреволюционную организацию?

Ответ: Мною никто больше. Со слов КОРЕЦА мне известно, что им окончательно была подготовлена к активным контрреволюционным действиям его давнишняя знакомая, проживающая в Москве, журналистка МАРГОЛИС Л. С, отчим и мать которой осуждены и высланы. На квартире МАРГОЛИС часто собирались журналисты и научные работники, среди которых КОРЕЦ вел антисоветскую пропаганду. КОРЕЦ познакомил меня с МАРГОЛИС, и я сам убедился, что она полностью разделяет наши контрреволюционные позиции.

Вторым лицом, обработанным КОРЕЦ для вовлечения в контрреволюционную организацию, был упоминавшийся мною ленинградский профессор физики БРОНШТЕЙН Матвей Петрович (в конце 1937 года арестован в Ленинграде). КОРЕЦ встретился и установил связь с БРОНШТЕЙНОМ на квартире уже завербованного мною РУМЕРА Ю. Б.  {599} 

Подготавливали мы к активной антисоветской деятельности и упомянутых мною выше прибывших из Харькова ЛИФШИЦА и ПОМЕРАНЧУКА, моих учеников.

Вопрос: ЛИФШИЦ и ПОМЕРАНЧУК были завербованы вами в организацию?

Ответ: О наличии организованной группы ЛИФШИЦ и ПОМЕРАНЧУК не были осведомлены. Я, так же как и КОРЕЦ, настойчиво и небезуспешно прививал им еще в харьковский период антисоветские взгляды, разжигал в них злобу против советской власти.

В их обществе мы открыто высказывали свои антисоветские взгляды, в частности в отношении прошедших политических процессов, которые мы рассматривали как инсценировку — расправу правящих верхов над неугодными им лицами.

Вопрос: Вернемся к вопросу подготовки антисоветской листовки. Как возник план выпуска листовки?

Ответ: Я уже говорил, что соображения крайней озлобленности в связи с все более острыми ударами, наносимыми но антисоветским силам, толкали нас на поиски какого-нибудь более прямого, более эффективного контрреволюционного действия,

Было бы слишком наивным ограничиваться в антисоветской деятельности только насаждением буржуазных теорий в науке, вредительством и разжиганием антисоветских настроений у десятка-другого окружавших нас людей.

Результатом этих наших стремлений активно действовать и явилась попытка выпустить контрреволюционную листовку, попытка, пресеченная нашим арестам.

Вопрос: Расскажите все обстоятельства, при которых была составлена контрреволюционная листовка?

Ответ: В одну из встреч с КОРЕЦОМ у меня на квартире, это было в середине апреля 1938 года, мы вновь толковали о возможных путях активных действий против советской власти. КОРЕЦ сказал, что большой политический резонанс дало бы открытое выступление с призывом к населению против «режима террора, проводимого властью», и что такое выступление в форме листовки удобно было бы приурочить к Первомайским дням.

Я сперва отрицательно отнесся к этому предложению и высказал опасение, что такая форма антисоветской деятельности чересчур рискована. Однако при этом я согласился с КОРЕЦОМ, что подобная политическая диверсия произвела бы большое впечатление и могла бы дай, немалый практический результат.

КОРЕЦ защищал свое предложение, мотивируя ею целесообразность тем, что выпуск листовки помог бы объединению антисоветских сил, ибо показал бы, что, несмотря на массовые репрессии, существует и действует организованная сила, готовящая свержение Советской власти.

Договорившись принципиально о том, что листовку будем выпускать, мы приступили к выполнению этого замысла...

Вопрос: Кто еще, кроме вас и КОРЕЦА, был посвящен в план выпуска листовки?

Ответ: Я никого не посвящал. КОРЕЦ должен был подобрать технических исполнителей для размножения и распространения листовки, но кого именно он подбирал — мне неизвестно. Вопрос: Когда, где, в какой обстановке был написан текст листовки?

Ответ: Составляли текст листовки КОРЕЦ и я, 23 апреля, у меня на квартире.

Когда мы приступили к составлению текста, перед нами встал вопрос: из каких  {600}  политических позиций исходить, от имени какого политического направления обращаться к населению?

КОРЕЦ развил следующую точку зрения, с которой я согласился: выступать с открыто контрреволюционных позиций, ратовать прямо за капиталистический строй было бы глупо и бессмысленно. Такая агитация не может рассчитывать хотя бы на малейший успех в стране.

Нет также смысла писать листовку от имени правой или троцкистской организации: и правые, и троцкисты разоблачены и вконец дискредитированы в народе как агенты фашизма, как шпионы.

Однако совершенно необходимо, чтобы листовка вышла от имени какой-то организованной силы, противопоставляющей себя «слева» советскому режиму. Выгоднее всего придать листовке внешне антифашистский тон, расценивая события, происходящие в стране, — разгром контрреволюционного подполья,- как фашистские методы управления, как результат фашистского перерождения советских верхов. Отсюда лозунг свержения советской власти мог выглядеть как лозунг спасения страны от фашистской опасности.

Исходя из этих предпосылок, КОРЕЦ и составил текст листовки, а я ее отредактировал. Из тех же соображений, изложенных выше, мы решили выпустить эту листовку от имени «Московского комитета антифашистской рабочей партии».

КОРЕЦ объявил мне, что он берет на себя и сумеет обеспечить технику размножения и распространения листовки среди демонстрантов Первого мая- КОРЕЦ спросил, нужно ли мне знать имена технических исполнителей этого дела? Я ответил, что в целях конспирации лучше будет, если я не буду знать имен исполнителей. КОРЕЦ согласился с этим и никаких имен мне не называл. Таким образом, я никого из других участников этой политической диверсии не знал.

Вопрос: А членам вашей организации — РУМЕРУ, БРОНШТЕЙНУ было известно о подготовке этой листовки?

Ответ: Я никого не информировал об этом и от КОРЕЦА не слышал, чтобы он сообщал о нашем замысле РУМЕРУ или БРОНШТЕЙНУ. 28 апреля я был арестован и здесь уже узнал, что размножить листовку КОРЕЦ не сумел, или, точнее, не успел, т. к. тоже был арестован.

Вопрос: Вы умалчиваете о ряде существенных обстоятельств, связанных с выпуском антисоветской листовки, и скрываете лиц, по поручению которых КОРЕЦ внес предложение о выпуске листовки. Требуем от вас полной откровенности.

Ответ: Таких людей я не знал. КОРЕЦ говорил со мной о листовке, как об его личной идее, никаких других соучастников этого дела он не называл.

Вопрос: Установлено, что поручение выпустить листовку и содержание ее, включая внешне антифашистскую направленность и подпись, были даны КОРЕЦУ представителем немецкой разведки, агентом которой являлся КОРЕЦ. Вы об этом не могли не знать.

Ответ: Этого я не знал и даже не предполагал. Никогда КОРЕЦ не только не говорил мне, но и не намекал на возможность какой-то связи с немецкой разведкой. Я согласился с выпуском листовки, руководствуясь контрреволюционными намерениями — организовать всех недовольных в стране для активной борьбы против ВКП(б) и советской власти.

Я признаю, что объективно наша листовка могла быть на руку фашистской Германии, но, повторяю, ни о каком задании со стороны германской разведки КОРЕЦ мне не говорил.  {601} 

Записано с моих слов правильно и мной прочитано.

Л. Ландау

ДОПРОСИЛ: ОПЕР. УПОЛНОМ. 6 ОТД. 4 ОТДЕЛА

СЕРЖАНТ ГОСУДАРСТВ. БЕЗОПАСНОСТИ: (Г. ЕФИМЕНКО)

ПРИЛОЖЕНИЕ К ПРОТОКОЛУ ДОПРОСА Л. Д. ЛАНДАУ

от 3 августа 1938 г.

Листовка, составленная при участии Л, Д. Ландау.

Копия

Пролетарии всех стран, соединяйтесь!

Товарищи!

Великое дело Октябрьской революции подло предано. Страна затоплена потоками крови и грязи. Миллионы невинных людей брошены в тюрьмы, и никто не может знать, когда придет его очередь. Хозяйство разваливается. Надвигается голод.

Разве вы не видите, товарищи, что сталинская клика совершила фашистский переворот. Социализм остался только на страницах окончательно изолгавшихся газет. В своей бешеной ненависти к настоящему социализму Сталин сравнился с Гитлером и Муссолини. Разрушая ради сохранения своей власти страну, Сталин превращает ее в легкую добычу озверелого немецкого фашизма.

Единственный выход для рабочего класса и всех трудящихся нашей страны — это решительная борьба против сталинского и гитлеровского фашизма, борьба за социализм.

Товарищи, организуйтесь! Не бойтесь палачей из НКВД. Они способны избивать только беззащитных заключенных, ловить ни о чем не подозревающих невинных людей, разворовывать народное имущество и выдумывать нелепые судебные процессы о несуществующих заговорах. Товарищи, вступайте в Антифашистскую Рабочую Партию. Налаживайте связь с ее Московским Комитетом. Организуйте на предприятиях группы АРП. Налаживайте подпольную технику. Агитацией и пропагандой подготавливайте массовое движение за социализм. Сталинский фашизм держится только на нашей неорганизованности. Пролетариат нашей страны, сбросивший власть царя и капиталистов, сумеет сбросить фашистского диктатора и его клику. Да здравствует 1 Мая — день борьбы за социализм!

МОСКОВСКИЙ КОМИТЕТ АНТИФАШИСТСКОЙ РАБОЧЕЙ ПАРТИИ

Верно: оперуполномоченный

6-го отделения 4-го отд. 1-го упр.

(Емелин)

ЛИЧНЫЕ ПОКАЗАНИЯ ЛАНДАУ Л. Д.

Моя антисоветская деятельность ведет свое начало с 1931 г. Являясь научным работником, физиком-теоретиком, враждебно отнесся к пропагандируемому в то время партией внедрению в науку диалектического материализма, который я рассматривал как вредное для науки схоластическое учение. Это мнение разделялось научной средой, в которой я в это время вращался — ведущими  {602}  физиками-теоретиками Ленинграда. Сюда относятся Г. А. Гамов, М. П. Бронштейн, Я. И. Френкель, Д. Д. Иваненко. Гамов вообще придавал главное значение удобствам своей личной жизни и считал, что советская власть не обеспечивает своим ученым таких жизненных удобств, как капиталистические страны (в дальнейшем он стал невозвращенцем).

В наших разговорах мы всячески осмеивали диалектический материализм. Это мнение мы, хотя и более осторожно, проявили и вовне; в частности, те из нас, которые занимались преподавательской деятельностью, в своих лекциях заявляли о никчемности диалектического материализма. В своей научной работе мы полностью следовали концепции буржуазных ученых. В своей антидиалектической деятельности в науке, защищая буржуазную науку, мы действовали сообща и были уверены Во взаимной поддержке.

В середине 1932 г. я, считая предложенные мне в Харькове условия более благоприятными, переезжаю в Харьков. Там я занимался и преподавательской деятельностью, где пропагандировал антидиалектические взгляды. В своих лекциях я выхолащивал диалектическое содержание физики, стараясь таким образом воспитывать советских студентов в духе буржуазной науки.

К этим взглядам я в дальнейшем привлек и знакомого мне еще ранее Л. В. Розенкевича, который не имел до этою четко выраженных взглядов, но под влиянием разговоров со мной перешел на мои позиции.

В дальнейшем я сошелся с другим физиком Л. В. Шубниковым. Обмен мнений показал, что наши взгляды на диалектический материализм совпадают. Таким образом, к началу 1935 г. в Харькове оказалась группа единомышленников в составе Шубникова, Розенкевича и меня.

В начале 1935 г. в Харьков приехал М. А. Корец, с которым я и Шубников вскоре подружились и который тоже разделял наши взгляды на диалектический материализм. Начиная с середины 1935 г., наша деятельность переходит в следующий этап. Наряду с линией партии в вопросе о диалектическом материализме мы начинаем вести борьбу с линией партии в вопросе об организации науки. Мы считаем, что проводимое в СССР слияние чистой и прикладной науки вредит научной работе и необходимо обособить одну от другой.

Исходя из этой точки зрения. Шубников (а за ним и другие) поставил вопрос о необходимости разделения института и уменьшения технической работы в научных отделах института. Эта постановка вопроса

более или менее открыто и проводилась в институте. Так, мы требовали от сотрудников института прежде всего научной, а не технической квалификации; в частности, этот вопрос ставился нами при присуждении ученых степеней. К этой нашей борьбе Шубников привлек еще Обреимова и иноспециалиста Вайсберга. В результате в институте создалась для ряда сотрудников, работавших над техническими вопросами (Стрельников, Рябинин) и не разделявших наших установок, тяжелая обстановка, которая в конце концов привела к их уходу из Института и таким образом нанесла ущерб технической (в части оборонной) работе института.

Партийная организация института вела с нашими установками борьбу, и нам не удалось добиться желаемого нами разделения. Это нас озлобило, и мои разговоры с Корецом и Шубниковым (от Розенкевича я к этому времени отошел) получили более резкий характер. Мы стали высказывать возмущение тем, что в научных институтах научные руководители не являются, хозяевами, и противопоставляли это положение организации науки в буржуазно-демократических странах. В дальнейших беседах (на квартирах у Шубникова и моей) как я, так и  {603}  Корец, и Шубников переходят к общему недовольству советской властью. Уже по поводу арестов в связи с убийством т. Кирова мы высказывали недовольство массовостью арестов, считая, что арестовывают ни в чем не повинных людей. Еще в большей степени нас озлобили аресты большого количества специалистов, начиная со второй половины 1936 г. Резко отрицательно мы отнеслись к закону о запрещении абортов, считая, что он принят против воли большинства страны.

Таким образом, к началу 1937 г. мы пришли к выводу, что партия переродилась, что советская власть действует не в интересах трудящихся, а в интересах узкой правящей группы, что в интересах страны свержение существующего правительства и создание в СССР государства, сохраняющего колхозы и государственную собственность на предприятиях, но построенного по типу буржуазно-демократических государств.

Обострение борьбы с парторганизацией создало для меня в Харькове путаную обстановку, которая привела к тому, что в начале 1937 г, я, а потом и Корец, переехал в Москву. При этом мы не изменили своих антисоветских установок, так что наши, оставшиеся в Харькове единомышленники, могли считать, что мы будем в Москве продолжать свою антисоветскую деятельность.

В Москве я распропагандировал Ю.Б. Румера, с которым я и Корец вели антисоветские разговоры, хотя и не высказывали наших установок до конца. В период конца 1937 г.-начала 1938 г. со мной вели разговоры на политические темы физик П.Л. Капица и акад, Н.Н. Семенов. В этих разговорах они высказывали возмущение происходящими в стране арестами специалистов, в частности, физиков, и говорили, что научная работа в СССР из-за этого гибнет. Эти взгляды, разумеется, встретили с моей стороны полную поддержку и одобрение.

В конце апреля 1937 г. Корец поставил передо мной вопрос о желательности перехода к агитации масс в форме выпуска антисоветских листовок. Вначале я отнесся к этой идее отрицательно, с одной стороны, будучи занят своей личной жизнью и не стремясь к более активной политической деятельности; с другой — не веря в успех дела и опасаясь ареста. Однако Корец сумел убедить меня. Причем я поставил ему условие, что я ничем, кроме самого текста листовок, не занимаюсь, что он не знакомит меня ни с какими данными о людях, связанных с распространением этих листовок (о существовании которых он мне сообщил), и вообще ничего больше не рассказывает мне об этой деятельности. Дальше Корец написал листовку к 1-му Мая, которую я в общем одобрил, сделав отдельные замечания. Листовка, по мысли Кореца, как бы для усиления, написана от имени комитета А.Р.П. — несуществующей «Антифашистской Рабочей Партии». Она призывала к организации масс для борьбы с советским правительством, которое объявлялось переродившимся, «фашистским».

8/VII¹-38 Л. Ландау

№5 В. П. ПОТЕМКИН — А. Н. ПОСКРЕБЫШЕВУ¹

10 ноября 1938 г.

СЕКРЕТНО

ТОВ. ПОСКРЕБЫШЕВУ.

Препровождаю перевод письма датского ученого Нильса Вора, адресованного тов. Сталину и пересланного нам через наше Полпредство в Дании. К письму прилагаю краткую справку об авторе письма.

ЗАМ. НАРКОМА
(В. Потемкин)

СПРАВКА.

Датский ученый Нильс Бор родился в Копенгагене в 1885 году. Состоит профессором физики в Копенгагенском университете с 1916 года и является основателем Института теоретической физики при том же университете, учрежденного в 1920 году. Под руководством Бора в этом Институте проводятся научно-экспериментальные исследования по расщеплению атомного ядра. Нильс Бор имеет ученые степени доктора философии, физико-математических и технических наук. В 1922 году за свои научные открытия он получил Нобелевскую премию. Бор пользуется мировой известностью как создатель теории об электронах, и состоит действительным и почетным членом многочисленных научных учреждений разных стран,- в том числе и членом-корреспондентом Академии Наук СССР с 1925 года.

В СССР Нильс Бор бывал несколько раз. По сведениям, полученным от нашего Полпредства в Дании, он никогда не выступал против СССР, о советской же науке и культуре всегда отзывался весьма положительно.

Н.БОР И.В.СТАЛИНУ

(23 сентября 1938 г.)

Перевод с немецкого

Институт Теоретической Физики при Копенгагенском Университете.

23 сентября 1938 года.

И. Сталину.

Секретарю Коммунистической Партии

Советского Союза.

Москва.

Только чувство благодарности за деятельное и плодотворное сотрудничество, в котором мне посчастливилось состоять в течение многих лег с учеными Советского Союза, и глубокое впечатление, полученное мною при неоднократных посещениях СССР от того, с каким воодушевлением и успехами ведется и  {605}  поощряется там научно-исследовательская работа,- побуждает меня обратить Ваше внимание на дело одного из значительнейших физиков молодого поколения, а именно на дело профессора Л.Д. Ландау из Института по изучению физических проблем при советской Академии Наук.

Профессор Ландау, в сущности, завоевал себе признание научного мира не только за ряд весьма значительных вкладов в атомную физику. Благодаря своему плодотворному влиянию на молодых ученых, он решающим образом способствовал также основанию в СССР школы теоретической физики, откуда вышли незаменимые работники для грандиозных научно-экспериментальных исследований, производящихся теперь в новых, великолепно оборудованных лабораториях во всех частях СССР.

В течение многих лет я имел огромное удовольствие поддерживать с профессором Ландау весьма близкую связь и регулярно вести переписку по научным проблемам, глубоко интересовавших нас обоих. Однако, к моему глубокому огорчению, я не получил ответа на мои последние письма, и, насколько мне известно, никто из других многочисленных иностранных физиков, с особым интересом следящих за его работой, не получал от него известий. Я пытался также наладить с профессором Ландау связь, сделав запрос через советскую Академию Наук, членом которой я имею честь состоять; однако недавно полученный мною от Президента Академии Наук ответ не содержал никаких сведений относительно местопребывания или судьбы профессора Ландау.

Я этим глубоко огорчен, в особенности в связи с тем, что до меня недавно дошли слухи об аресте профессора Ландау. Я все же продолжаю надеяться, что эти слухи не имеют основания; если же профессор Ландау действительно арестован, то я убежден в том, что здесь идет речь о прискорбном недоразумении; ибо я не могу себе представить, чтобы профессор Ландау, который целиком посвятил себя научно-исследовательской работе и искренность которого я высоко ценю, мог совершить нечто такое, что оправдывало бы арест.

Ввиду огромного значения этого обстоятельства как для науки в СССР, так и для международного научного сотрудничества, я обращаюсь к Вам с настоятельной просьбой о назначении расследования об участи проф. Ландау с тем, чтобы, в случае, если здесь действительно имеет место недоразумение, этот необычайно одаренный и успешно работающий ученый снова имел бы возможность принимать участие в весьма важной для прогресса человечества научно-исследовательской работе.

Н.Бор. Профессор Копенгагенского Университета.

№6

ПОСТАНОВЛЕНИЕ

об избрании меры пресечения и предъявления обвинения

Город Москва, 1938 г. ноября «13» дня.

Я, опер. уполномоченный 6 отд-ния 2 отдела Главного Управления Гос. Безоп. Ефименко, рассмотрев следственный материал по делу № 18746 и приняв во внимание, что гр. Ландау Лев Давидович, 1908 г. рожд., урож. гор. Баку, еврей, беспарт., гражд. СССР, до ареста — ст. научный сотрудник Ин-та физических проблем Академии Наук, достаточно изобличается в том, что является активным участником антисоветской вредительской организации. Как участник  {606}  этой организации вел вербовочную работу, проводил подрывную вредительскую деятельность в науке и принимал участие в изготовлении контрреволюционной листовки.

ПОСТАНОВИЛ:

гр. Ландау Льва Давидовича привлечь в качестве обвиняемого по ст.ст. 58 п.п. 7, 10 и 11 УК, мерой пресечения способов уклонения от следствия и суда избрать содержание под стражей во внутренней тюрьме

Уполномоченный 6 отд. 2 отд. ГУГБ Ефименко

«СОГЛАСЕН» Нач. 6 Отд-ния 2 отд. ГУГБ (подпись неразборчива)

Настоящее постановление мне объявлено «21» XI1938 г.

Подпись обвиняемого Л. Ландау

№7 ПРОТОКОЛ

(предъявление материалов следствия)

Гор. Москва, 1938 года, декабря 16 дня.

Я, следователь 2 отдела ГУГБ НКВД млад, лейтенант гос. безопасности Ефименко, руководствуясь ст. 206 УПК, предъявил обвиняемому Ландау Л. Д. материалы следственного дела №18746 по обвинению Ландау Льва Давидовича в преступлениях, предусмотренных ст. 58 п.п. 7,10 и 11 УК РСФСР и объявил ему об окончании следствия по его делу.

На вопрос, что может добавить к своим показаниям, обвиняемый Ландау ответил: «Предыдущие свои показания подтверждаю, добавить к ним больше ничего не имею. С материалами след. дела №18746 ознакомился, об окончании следствия по моему делу мне объявлено».

16 декабря 1938 г.

Обвиняемый Л. Ландау

Протокол следствия предъявил:

следователь 2 отдела ГУГБ НКВД

мл-лейт. гос. безоп. (Ефименко)

№8

П. Л. КАПИЦА — В. М. МОЛОТОВУ

6 апреля 1939 г.

Товарищ Молотов,

За последнее время, работая над жидким гелием вблизи абсолютного нуля, мне удалось найти ряд новых явлений, которые, возможно, прояснят одну из наиболее загадочных областей современной физики. В ближайшие месяцы я думаю опубликовать часть этих работ. Но для этою мне нужна помощь теоретика. У нас в Союзе той областью теории, которая мне нужна, владел в полном совершенстве Ландау, но беда в том, что он уже год как арестован.

Я все надеялся, что его отпустят, так как я должен прямо сказать, что не могу поверить, что Ландау государственный преступник. Я не верю этому потому, что такой блестящий и талантливый молодой ученый, как Ландау, который, несмотря на свои 30 лет, завоевал европейское имя, к тому же человек очень честолюбивый, настолько полный своими научными победами, что у него не могло быть свободной энергии, стимулов и времени для другого рода деятельности. Правда, у Ландау очень резкий язык и, злоупотребляя им, при своем уме, он нажил много врагов, которые всегда рады ему сделать неприятность. Но, при весьма его плохом характере, с которым и мне приходилось считаться, я никогда не замечал за ним каких-либо нечестных поступков.

Конечно, говоря все это, я вмешиваюсь не в свое дело, так как это область компетенции НКВД. Но все же я думаю, что я должен отметить следующее как ненормальное:

1. Ландау год как сидит, а следствие еще не закончено, срок для следствия ненормально длинный.

2. Мне, как директору учреждения, где он работает, ничего не известно, в чем его обвиняют.

3. Главное, вот уже год по неизвестной причине наука, как советская, так и вся мировая, лишена головы Ландау.

4. Ландау дохлого здоровья, и если его зря заморят, то это будет очень стыдно для нас, советских людей.

Поэтому обращаюсь к Вам с просьбами:

1. Нельзя ли обратить особое внимание НКВД на ускорение дела Ландау.

2. Если это нельзя, то, может быть, можно использовать голову Ландау для научной работы, пока он сидит в Бутырках. Говорят, с инженерами так поступают.

П. Капица

№9

СПРАВКА

28-го апреля прошлого года НКВД СССР был арестован ЛАНДАУ Лев Давыдович, 1908 г. рождения, уроженец г. Баку, беспартийный, профессор физики, работавший с 1932 по 1937 гг. в Харькове заведующим теоретическим отделом Украинского Физико-технического института, а в последнее время — в Москве старшим научным сотрудником Института физических проблем проф. КАПИЦЫ.

Причиной ареста ЛАНДАУ послужили показания б. научных работников Украинского Физико-технического института ШУБНИКОВА Льва Васильевича  {608}  и РОЗЕНКЕВИЧА Льва Викторовича, арестованных в 1937 году Управлением НКВД по Харьковской области.

ШУБНИКОВ и РОЗЕНКЕВИЧ показали о том, что с 1932 года они вместе с ЛАНДАУ являлись участниками антисоветской группы и вели вредительскую работу в Украинском Физико-техническом институте.

ЛАНДАУ, допрашивавшийся следователями — опер. работниками секретно-политического отдела ГУГБ НКВД МАСЛЕННИКОВЫМ (арестован в 1939 г.), ВАЛЬДБЕРГОМ, ЛИТКЕНСОМ и ЕФИМЕНКО, в июле начал давать показания, а 3 августа 1938 года подписал протокол допроса.

21 ноября ЛАНДАУ объявили об окончании следствия, 15 декабря 1938 года предъявили дело, 24 января этого года объявили о передаче дела прокуратуре, а 25 марта объявили о передаче дела в Московский Военный трибунал.

ЛАНДАУ признался в том, что будучи озлобленным арестом своего отца Давыда Львовича ЛАНДАУ — инженера, осужденного в 1930 году за вредительство в нефтяной промышленности на 10 лет заключения в лагерях (впоследствии был освобожден), в отместку за отца примкнул к антисоветской группе, существовавшей в Харьковском физико-техническом институте.

ЛАНДАУ показал о том, что на формировании в нем антисоветских настроений сказалось также длительное пребывание за границей.

По получении высшего образования ЛАНДАУ в 1929 г. был командирован за границу для научного усовершенствования, и работал по 1932 год у известного физика БОРА в Дании и у ряда физиков его школы в Берлине, Цюрихе, Лейпциге и Кембридже. Первые 6 месяцев командировка субсидировалась Наркомпросом, а в остальное время ЛАНДАУ получал рокфеллеровскую стипендию, устроенную ему БОРОМ.

Работая в Харькове, в 1932 г. ЛАНДАУ, по его словам, сблизился с антисоветски настроенными научными работниками по физике РОЗЕНКЕВИЧЕМ, ШУБНИКОВЫМ, КОРЕЦ и ВАЙСБЕРГОМ, которые вскоре оформились как контрреволюционная группа, устраивали нелегальные сборища, вели клеветнические разговоры и осуществляли вредительские установки в работе Физико-технического института.

ЛАНДАУ признался в том, что во вредительских целях вместе с РОЗЕНКЕВИЧЕМ и другими участниками группы срывал важнейшие научные работы института, предназначенные для нужд обороны страны, травил молодых талантливых специалистов РЯБИНИНА, СТРЕЛЬНИКОВА, ЖЕЛЕХОВСКОГО, ПОМАЗАНОВА и других.

В 1936 году ЛАНДАУ и другой участник группы КОРЕЦ переехали па работу в Москву, где продолжали вражескую деятельность.

По показаниям ЛАНДАУ в Москве им был завербован в антисоветскую организацию профессор физики РУМЕР Юрий Борисович.

В протоколе допроса ЛАНДАУ вербовка РУМЕРА изложена следующим образом: «В дальнейших разговорах я более откровенно изложил ему свою точку зрения па положение в стране, на необходимость действовать всеми путями для изменения режима в стране. Я сообщил РУМЕРУ, что это не только моя точка зрения, а многих связанных со мной лиц.

В результате РУМЕР согласился с моими доводами о необходимости организованной борьбы с советским режимом».

ЛАНДАУ на допросе назвал также профессора КАПИЦУ П Л. и академика СЕМЕНОВА Н. Н. в качестве участников антисоветской организации, руководивших его вражеской работой, но в протоколе допроса внес «уточнения» в свои  {609}  показания, согласно которым ЛАНДАУ лишь рассчитывал на КАПИЦУ и СЕМЕНОВА, как на антисоветский актив, но не решался на полную откровенность, не будучи с ними достаточно близок, а кроме того «отношения зависимости моей от КАПИЦЫ не позволяли рисковать».

ЛАНДАУ показал о том, что в середине апреля 1938 г. участник группы КОРЕЦ предложил ему выпустить антисоветскую листовку. Сперва ЛАНДАУ, по его словам, отнесся к этому предложению отрицательно, но затем согласился, и 23 апреля прошлого года принял участие в редактировании текста листовки, составленной КОРЕЦОМ и подписанной «Московский комитет Антифашистской рабочей партии». Ввиду ареста, последовавшего через пять дней, ЛАНДАУ о дальнейшей судьбе листовки ничего неизвестно.

ЛАНДАУ, допрошенный мною 8 апреля этого года¹, от всех своих показаний как от вымышленных отказался, заявив однако, что во время следствия мер физического воздействия к нему не применяли.

На мой вопрос почему он почти целый год подтверждал свои показания, а сейчас от них отказался,- ЛАНДАУ не мог дать какого-либо вразумительного ответа.

28-го апреля прошлого года были арестованы также два других участника антисоветской группы: б. доцент физики Московского педагогического института КОРЕЦ Моисей Абрамович и б. профессор Института физических проблем Академии Наук СССР РУМЕР Юрий Борисович.

КОРЕЦ показал о том, что в бытность свою в Харькове в 1931 году примкнул к антисоветской группе физиков и осуществлял вредительские установки в работе Украинского Физико-технического института. Работая в Москве, в апреле 1938 года КОРЕЦ предложил ЛАНДАУ принять участие в выпуске контрреволюционной листовки к первомайским дням, проект которой набросал в присутствии ЛАНДАУ.

РУМЕР признал себя виновным во вредительской работе и участии в антисоветской группе физиков.

Кроме того, КОРЕЦ признался в том, что в 1935 г. был привлечен для шпионской работы в пользу Германии научным сотрудником Харьковского Физико-технического института ФОМИНЫМ, а РУМЕР показал, что в 1929 году в Берлине был завербован для шпионской работы немецким профессором ЭРЕНФЕСТОМ.

ПРИМЕЧАНИЕ: АРЕСТОВАННЫЙ КОРЕЦ М. А. содержится в БУТЫРСКОЙ ТЮРЬМЕ НКВД СССР; арестованный РУМЕР Ю. Б. выполняет специальные работы на заводе № 82 в Москве.

НАЧАЛЬНИК СЛЕДСТВЕННОЙ ЧАСТИ НКВД СССР

КОМИССАР ГОСБЕЗОПАСНОСТИ 3 РАНГА

КОБУЛОВ

«» апреля 1939 года²

№10

П. Л. КАПИЦА — Л. П. БЕРИЯ

26 апреля 1939 г.

Прошу освободить из-под стражи арестованного профессора физики Льва Давидовича ЛАНДАУ под мое личное поручительство.

Ручаюсь перед НКВД в том, что Ландау не будет вести какой-либо контрреволюционной деятельности против Советской власти в моем институте, и я приму все зависящие от меня меры к тому, чтобы он к вне института никакой контрреволюционной работы не вел. В случае, если я замечу со стороны Ландау какие-либо высказывания, направленные во вред Советской власти, то немедленно сообщу об этом органам НКВД.

П. Капица.

№11

«УТВЕРЖДАЮ»

НАЧ. СЛЕДСТВЕННОЙ ЧАСТИ НКВД СССР

КОМИССАР ГОСУД. БЕЗОПАСНОСТИ 3 РАНГА

КОБУЛОВ

«28» АПРЕЛЯ 1939 ГОДА.

ПОСТАНОВЛЕНИЕ,

Москва, 1939 года апреля 28 дня, я, начальник 6 Отделения 2 Отдела ГУГБ НКВД СССР, капитан государственной безопасности — ВИЗЕЛЬ, рассмотрев материалы следственного дела №18747¹ по обвинению ЛАНДАУ Льва Давыдовича в преступлениях, предусмотренных ст. ст. 58-7,10 и 11 УК РСФСР,

НАШЕЛ:

Арестованные в 1937 году Управлением НКВД по Харьковской области быв. научные работники Украинского Физико-технического ин-та ШУБНИКОВ Л. В. и РОЗЕНКЕВИЧ Л. В. показали, что ЛАНДАУ Л. Д. с 1932 года вместе с ними входил в антисоветскую группу и вел вредительскую работу в Украинском Физико-техническом ин-те.

В апреле 1938 года в НКВД СССР поступили данные о том, что ЛАНДАУ Л. Д. совместно с б. доцентом физики Московского педагогического ин-та КОРЕЦ М. А. составили контрреволюционную листовку, в которой призывали население СССР к активной борьбе против Советской власти.

Проверкой этих данных было установлено, что ЛАНДАУ Л. Д. и КОРЕЦ М. А. пытались размножить эту листовку и распространить ее 1 мая 1938 года во время демонстрации.

На основании этих данных 28 апреля 1938 года ЛАНДАУ Л. Д. был арестован.

На следствии ЛАНДАУ Л. Д. признался в том, что, будучи озлобленным арестом своего отца — Давида Львовича ЛАНДАУ, инженера, осужденного в 1930 году к 10 годам концлагеря за вредительство в нефтяной промышленности, примкнул  {611}  в 1932 году к антисоветской группе, существовавшей в Харьковском Физико-техническом ин-те.

ЛАНДАУ признал также, что совместно с другими участниками антисоветской группы во вредительских целях срывал важнейшие научные работы института, предназначенные для нужд обороны страны. Переехав и 1936 году из Харькова в Москву, ЛАНДАУ не прекратил своей враждебной деятельности против Советской власти.

В Москве ЛАНДАУ Л. Д., как он показал, привлек к антисоветской работе профессора физики РУМЕРА Ю. Б., и в апреле 1938 года по предложению КОРЕЦА А. М.¹ принял участие в редактировании текста составленной КОРЕЦОМ контрреволюционной листовки, подписанной “Московский комитет Антифашистской рабочей партии», которую они намеревались распространить к 1 мая.

На основании изложенного:

ЛАНДАУ Лев Давидович, 1908 года рождения, уроженец гор. Баку, до ареста профессор физики, б/п, тр-н СССР, достаточно изобличен в участии в антисоветской группе, вредительской деятельности и попытке выпустить и распространить антисоветскую листовку.

Однако, принимая во внимание, что;

1. ЛАНДАУ Л. Д. является крупнейшим специалистом в области теоретической физики и в дальнейшем может быть полезен советской науке;

2. академик КАПИЦА П. Л. изъявил согласие взять ЛАНДАУ Л. Д. на поруки;

3. руководствуясь приказанием Народного Комиссара Внутренних Дел Союза ССР, комиссара Государственной Безопасности 1 ранта тов. Л. П. БЕРИЯ об освобождении ЛАНДАУ на поруки академика КАПИЦЫ, -

ПОСТАНОВИЛ:

Арестованного ЛАНДАУ Л. Д. из-под стражи освободить, следствие в отношении его прекратить и дело сдать в архив.

НАЧАЛЬНИК 6 ОТД-НИЯ 2 ОТДЕЛА ГУГБ НКВД СССР

КАПИТАН ГОСУДАРСТВЕННОЙ БЕЗОПАСНОСТИ:

ВИЗЕЛЬ

№ 12

«Утверждаю»

Старший помощник

Генерального прокурора СССР

государственный советник

юстиции 3 класса

В.И. Илюхин

«23» июля 1990 года

ПОСТАНОВЛЕНИЕ

Старший прокурор Управления по надзору за исполнением законов о государственной безопасности младший советник юстиции Шоркин М. Г., рассмотрев материалы архивного уголовного дела № Р-18609 в отношении Ландау Л. Д.,  {612} 

УСТАНОВИЛ:

Органами НКВД СССР 27 апреля 1938 года без возбуждения уголовного дела арестован Ландау Лев Давыдович, 1908 года рождения, уроженец г. Баку, еврей, беспартийный, старший научный сотрудник Института физических проблем Академии наук СССР.

21 ноября 1938 года Ландау предъявлено обвинение но ст. ст. 58-7, 58-10 и 58-11 УК РСФСР в том, что он являлся активным участником антисоветской вредительской организации, вел вербовочную работу, проводил подрывную вредительскую деятельность в науке и принимал участие в изготовлении контрреволюционной листовки (л. д. 7).

Постановлением от 28 апреля 1939 года НКВД СССР по нереабилитирующим основаниям дело в отношении Ландау прекращено, и он из-под стражи освобожден.

В постановлении отмечалось, что Ландау достаточно изобличается в антисоветской деятельности. Однако, принимая во внимание, что Ландау является крупнейшим специалистом в области теоретической физики и может быть полезен советской науке, академик Капица П. Л. изъявил согласие взять Ландау на поруки, а также, руководствуясь приказом НКВД СССР, принято решение о прекращении дела (л. д. 71-73).

Из материалов уголовного дела следует, что Ландау привлекался к уголовной ответственности за совершение контрреволюционных преступлений необоснованно.

Из обвинительного заключения видно, что в основу обвинения Ландау были положены его показания, данные на предварительном следствии, в которых он признал себя виновным и сообщил об антисоветской организации, действовавшей среди научных сотрудников.

Объективность этих показаний вызывает сомнение, т. к. они не конкретны, противоречивы и не соответствуют материалам дела.

Кроме того, из справки начальника следственной части НКВД Кобулова следует, что допрошенный 8 апреля 1939 года (протокол в деле отсутствует) Ландау отказался от всех своих показаний как от вымышленных (л. д. 61-65)...

В деле имеется листовка, в изготовлении которой принимал участие Ландау (л. д. 59-60).

Этот документ по своему содержанию направлен против допускавшихся искажений марксистско-ленинских принципов построения в СССР социалистического общества, непосредственно связанных с культом личности Сталина И. В., и не содержит призывов к свержению, подрыву или ослаблению Советской власти или совершению контрреволюционных преступлений.

Таким образом, оснований привлечения Ландау к уголовной ответственности в материалах дела не имеется.

На основании изложенного, руководствуясь ст. ст. 211 УПК РСФСР

ПОСТАНОВИЛ:

1. Постановление НКВД СССР от 28 апреля 1939 года о прекращении дела в отношении Ландау Льва Давидовича с передачей его на поруки — отменить.

2. Уголовное дело в отношении Ландау Льва Давидовича прекратить на основании ст. 5 п. 2 УПК РСФСР — за отсутствием в деянии состава преступления.

Справка КГБ СССР на академика Л, Д. Ландау¹

Совершенно секретно

Ландау Л.Д., 1908 года рождения, уроженец гор. Баку, еврей, беспартийный, заведующий теоретическим отделом Института физических проблем Академии наук СССР.

Ландау родился в семье инженера. Отец его в 1930 году арестовывался за вредительство, о чем Ландау скрывает.

В 1939 году² Ландау Л.Д. арестовывался НКВД СССР за участие в антисоветской группе, но был освобожден как видный ученый в области теоретической физики.

Ландау является весьма крупным ученым в области теоретической физики с мировым именем, способным, по мнению многих специалистов, к новым открытиям в науке. Однако его научная и особенно практическая работа сводится главным образом к выполнению конкретных заданий, которые он выполняет добросовестно.

По своим политическим взглядам на протяжении многих лет он представляет из себя определенно антисоветски настроенного человека, враждебно относящегося ко всей советской действительности и пребывающего, по его заявлению, на положении «ученого раба».

В этом отношении Комитет госбезопасности располагает сообщениями многих агентов из его окружения и данными оперативной техники.

Так, положение советской науки Ландау в 1947 году определял следующим образом:

«У нас наука окончательно проституирована и в большей степени чем за границей, там все-таки есть какая-то свобода у ученых.

Подлость — преимущество не только ученых, но и критиков, литераторов, корреспондентов газет и журналов, это проститутки, ничтожества. Им платят и они поэтому делают, что прикажут свыше».

В другой беседе он говорил:

«...Науку у нас не понимают и не любят, что впрочем и неудивительно, так как ею руководят слесари, плотники, столяры. Нет простора научной индивидуальности. Направления в работе диктуются сверху...

...патриотическая линия принесет нашей науке вред. Мы еще более отгораживаемся от ученых Запада и отрываемся от передовых ученых и техников».

В 1948 году один из агентов по поводу разговора с Ландау сообщил следующее:  {614} 

«...Ландау считает, что США самая благотворительная страна. Как-то он прочел в газетах, что какой-то американский ученый, по национальности, кажется, чех, высказал желание уехать в СССР: “Ну дурак! — сказал Ландау, — Как бы я хотел с ним поменяться”».

Ландау систематически отрицает приоритет русской и советской науки во многих областях, о чем неоднократно высказывался среди своего окружения. Его отношение к отечественной науке характеризуется следующим заявлением:

«Я интернационалист, но меня называют космополитом. Я не разделяю науки на советскую и зарубежную. Мне совершенно безразлично, кто сделал то или иное открытие. Поэтому я не могу принять участие в том утрированном подчеркивании приоритета советской и русской науки, которое сейчас проводится».

Ландау группирует вокруг себя ряд физиков-теоретиков из числа антисоветски националистически настроенных ученых еврейской национальности. К этой группе лиц относятся ученики так называемой «новой школы Ландау»: Лифшиц Е.М., Мейман Н.С., и другие. Ландау организовал и возглавил семинар физиков-теоретиков при Институте физических проблем, который посещают главным образом лица еврейской национальности, тесно связанные с Ландау. Было время (1951, 1952 гг.), когда на этот семинар научные работники не из его окружения туда просто не допускались.

В июле-сентябре 1953 года, по донесениям агентуры, Ландау допускал клеветнические высказывания в адрес руководителей партии и правительства по поводу разоблачения вражеской деятельности Берия. Впоследствии Ландау в беседе с другим агентом сказал, что его мнение по этому вопросу было неправильным.

С октября 1953 года агентурой отмечались положительные высказывания Ландау о политике КПСС и Советского правительства внутри страны и за границей. Однако и в этих случаях он утверждает, что такую политику Советское правительство якобы было вынуждено проводить, иначе Запад не поверил бы нашим мирным намерениям.

Оценивая происходившие события, Ландау резко осуждал англо-французскую агрессию в Египте и политику государства Израиль в атом вопросе. Он заявил:

«Насколько египтяне вызывают восхищение, настолько израильтяне являются гнусными, подлыми холуями. Все мое сочувствие на стороне египтян полностью...

...Израильтяне меня возмущают. Я, как безродный космополит, питаю к ним полнейшее отвращение».

Оценки нашей внешней политики в этом вопросе он не давал.

Однако не все из его окружения придерживаются такой точки зрения. Ландау известны не только отдельные лица, высказывающие ему националистические настроения, но и, видимо, группа лиц. Об этом свидетельствует его разговор 3 ноября 1956 года с профессором Мейманом Н.С., когда в ответ на националистические высказывания последнего Ландау ему заявил:

«...Ты выступаешь в защиту империализма ... ты попал в ужасную компанию, в ужасную компанию попал ... ты до такой степени ослеп от национализма, что не понимаешь таких вещей.., ты находишься в компании непорядочных людей, как тебя это не ужасает...».

Тем не менее сам Ландау продолжает систематически встречаться с Мейманом и делиться с ним своими антисоветскими настроениями.

Совершенно иначе Ландау высказывался о событиях в Венгрии. Отождествляя  {615}  мятежников с венгерским народом и рабочим классом, происходящие события в Венгрии он характеризовал как «венгерскую революцию», как «очень хорошее, отраднейшее событие», где «народ-богатырь» сражается за свободу...

«...Венгерская революция — это значит практически весь венгерский народ, восставший против своих поработителей, т.е. против небольшой венгерской клики, а в основном против нашей.

...Настоящие потомки великих революционеров всех времен... То, что они сейчас проявили, это заслуживает позаимствования. Вот перед Венгрией я готов встать на колени».

В разговоре 1 ноября 1956 года у себя дома с неизвестным, на вопрос последнего, что и Каутецкий¹ болтал, что сейчас будет такая же заварушка в Чехословакии, Ландау ответил; «...Это очень хорошо, по-моему».

Говоря о политике Советского правительства в этом вопросе, он заявляет:

«...Наши решили забрызгать себя кровью. ...У нас это преступники, управляющие страной. ...Кадар — некий соц.-предатель... Он вообще как марионетка сейчас. Наши поручили и он сидит».

12 ноября 1956 года в разговоре у себя на квартире о наших действиях в Венгрии и на вопрос собеседника, что «если бы Ленин встал, у него волосы встали», Ландау ответил:

«Но с другой стороны, у Ленина тоже было рыльце в пуху. Вспомни кронштадтское восстание. Грязная история. Тоже рабочий класс Петрограда и моряки из Кронштадта восстали. У них были самые демократические требования и они получили пули... фашистская система.

...Первое, что было сделано еще в октябре 1917 года, в течение нескольких месяцев произошла передача власти. Она была полностью передана в руки партийного аппарата. Была немедленно дана установка партии: грабь награбленное и бери себе. Ими все было сделано по науке.

...Это не ошибка, в этом была идея. На этом была сделана революция».

На вопрос: «Значит, эта вся идея порочна?» — Ландау ответил; «Конечно».

Ранее Ландау привлекался к выполнению очень важных работ по заданию Министерства среднего машиностроения. Вместе с этим еще в 1952 году он был занят мыслью сделать как можно меньше. Об этом Ландау тогда заявлял:

«Разумный человек должен стараться держаться как можно дальше от практической деятельности такого рода. Надо употребить все силы, чтобы не войти в гущу атомных дел. В то же время всякий отказ и самоотстранение от таких дел должно делаться очень осторожно.

...Ландау считает, что целью умного человека, желающего, елико возможно, счастливо прожить свою жизнь, является максимальное самоотстранение от задач, которые ставит перед собой государство, тем более советское государство, которое построено на угнетении».

Подобного рода рассуждения неоднократно фиксировались несколькими агентами. Они имели место и в январе 1953 года, когда Ландау одному из своих близких людей, ученому, сказал:

«Если бы не 5-й пункт (национальность), я не занимался бы спецработой, а только наукой, от которой я сейчас отстаю. Спецработа, которую я веду, дает мне в руки какую-то силу...

...Но отсюда далеко до того, чтобы я трудился “на благо Родины” и пр., что  {616}  сквозило в твоих письмах ко мне. Такие письма ты можешь писать в ЦК, а меня избавь от этого. Ты знаешь, что мне все равно, на каком месте стоит советская физика: на первом или десятом. Я низведен до уровня «ученого раба» и это все определяет...

...Ты призван поставить советскую физику на первое место в мире. Я тебе здесь не помощник».¹

Такого же мнения он придерживался и в последующие годы. По этому вопросу один из агентов 9 апреля 1955 года сообщил:

«В конце марта Ландау был вызван вместе с Гинзбургом к Завенягину по поводу спецдеятельности. В разговоре с источником Ландау высказывался очень резко по адресу Зельдовича, “от которого идут всякие пакости”. Ландау сказал источнику, что он ни за что не согласится опять заниматься спецделами И что ему неприятно вести об этом разговор. По дороге в министерство Ландау предупредил Гинзбурга, чтобы он не вздумал заявлять о том, что Ландау ему нужен для предстоящей работы.

Ландау рассказывал источнику после, что министр принял его весьма вежливо и любезно и держался очень хорошо. Ландау быстро убедил присутствующих в том, что ему не следует заниматься спецработой, но, как он сам выразился, не мог отказаться от предложения изредка разговаривать по этим вопросам. “На самом же деле, конечно, никаких разговоров и не будет” — сказал Ландау».

Намерение Ландау отойти от участия в работах по спецтематике, в частности, связано с его стремлением, особенно в последнее время, получить возможность выехать за границу.

Так, в мае месяце с.г. на конференцию по физике частиц высоких энергий в гор. Москву приезжал американский физик Вайскопф, который специально обсуждал с окружением Ландау меры, которые следовало бы предпринять за границей, чтобы Ландау мог поехать в Америку.

В одну из личных встреч с Вайскопфом Ландау, не будучи никем на это уполномочен, передал Вайскопфу список советских ученых, которых, по его мнению, следует приглашать в Америку. В этот список он включил себя, Лифшица Е.М., Тамма И.Е., Гинзбурга В.Л. и др., непосредственно участвовавших в особо секретных работах по линии Министерства среднего машиностроения.

При этом Ландау, давая на них характеристики и рассказывая, кто чем занимается, заявил Вайскопфу, что Тамм И.Е. занимался расчетами по атомной и водородной бомбам, принимал участие в этих работах и он, но в меньшей степени.

Такое поведение Ландау дало возможность американцам пытаться навязывать Академии наук свое мнение при подборе советских ученых для участия в международных конференциях. В настоящее время американские и различные научные учреждения других капиталистических стран присылают массу персональных приглашений Ландау и другим лицам из числа главным образом его окружения.

Намерение Ландау выехать за границу, по данным агентуры и оперативной техники, усиленно подогревается его окружением, в частности, профессором Лифшицем Е.М.  {617} 

Так, 30 сентября 1956 года между Ландау и Лифшицем состоялся разговор о поездке за границу (записан по техническим причинам неполностью), во время которого Лифшиц уговаривал Ландау написать письмо тов. Хрущеву, заявляя: «И тем не менее, я считаю, что нам там жилось бы лучше... но в материальном отношении тоже лучше будет...»

7 октября 1956 года Лифшиц Ландау заявил: «...Вот не пускают тебя и меня, по-видимому, потому, что боятся, что останутся. Я не думаю, чтобы в отношении меня такое было... Они считают, что я плохой физик... Я, между прочим, думаю, честно говоря, что если бы я уехал и остался, были бы рады, что вот можно было бы какой шум поднять из этого. С одной стороны не жалко, а с другой — какой шум».

Ландау и Лифшиц неоднократно и в последующем вели разговоры на эту тему. Так, 8 марта 1957 года между ними состоялся следующий разговор:

Лифшиц: — Они боятся, что ты останешься... Ведь так ясно, что ты можешь устроиться, что называется, с легкостью необычайной в любом месте земного шара, ясно.

Ландау: — Я бы мог устроиться, конечно.

Лифшиц: — Я убежден, что ты бы мог устроиться в любой стране.

Ландау: — Во многих странах, но не в любой... Конечно, ты был прав, сказав, что устроенный сейчас шум мешает мне ехать, потому что увеличит мою рекламу, увеличит опасность в том, что я останусь.

13 марта с.г. в разговоре с ним на эту же тему Лифшиц заявил: «...А тебя, конечно, [не пускают] не только потому, что ты хочешь остаться, [но и] потому, что никто из них не думает, что ты хочешь остаться. То, что ты думаешь, им даже в голову не приходит».

Один из наиболее близких лиц к Ландау по вопросу его поездки за границу в 1957 году сообщил:

«...было бы неосторожным разрешить Ландау выехать за границу, поскольку нельзя быть уверенным, что он вернется.

Он, безусловно, не привязан к семье, а привязанность к сыну не производит впечатления глубокой привязанности отца. Он мало с ним общается и больше думает о своих любовницах, чем о сыне.

...Обстоятельства, в которых он жил последние двадцать лет, и окружение, которое он себе создал, укрепили и развили в нем характерные для него всегда черты индивидуализма и сознание своей непогрешимости.

Поэтому в случае выезда за границу он будет вести себя и выступать только с точки зрения своих личных интересов, вкусов и ощущений».

4 февраля 1957 года в разговоре о том, что они, по-видимому, на конференцию в Англию не поедут, а поедет кто-то другой, Лифшиц советовал Ландау сообщить об этом англичанам и спросить их, хотели ли они этого.

12 февраля с. г. Ландау написал в Англию письмо, в котором указал:

«...Я сомневаюсь, смогут ли многие из упомянутых Вами лиц, особенно теоретики, приехать... Я думаю, что Вы или профессор Монд¹ непосредственно свяжетесь с академией».

— Ландау подавляющее время находится дома, регулярно слушает передачи заграничного радио и, принимая у себя многочисленных посетителей, передает их антисоветское содержание. Основная масса разговоров его сводится к  {618}  пересказам антисоветских передач и циничному обсуждению интимных отношений с различными женщинами.

— Так, 11 ноября 1956 года Ландау посетила неизвестная и на вопрос о зверствах мятежников в Венгрии Ландау ей рассказал:

«...Еще не было случая в революции, чтобы революционеры творили зверства. Кого убивали, так это эмгебешников. Они даже в плен сдавались, чтобы сохранить себе жизнь. У нас писали, что вытащили из дома какого-то раненого офицера и убили. Оказывается, что дело было так: в одном доме засели четыре эмгебешника и стали стрелять из автоматов по выступавшим, убили 60 человек. Вот до них и добрались... Потом на какой-то площади наши танки обстреляли толпу и убили 600 человек.

...Революция — это благородное дело, масса детишек борется на баррикадах, от 13 до 16 лет. Студенты выступают.

...Героизм венгерский заслуживает преклонения».

Через агентуру и технику установлено, что Ландау считает себя «свободомыслящим» человеком, имеющим свои взгляды по вопросам внешней и внутренней политики нашего правительства.

Так, например, 1 декабря 1956 года, сравнивая себя с другими учеными, Ландау заявил:

«Я свободомыслящий человек, а они жалкие холуи... и прежде всего чувствую свое превосходство».

Давая антисоветскую оценку действий Советского государства, Ландау выступает с резкой клеветой в адрес руководителей партии и правительства.

30 ноября 1956 года Ландау, касаясь членов правительства, говорил:

«Ну, как можно верить этому? Кому, палачам верить? Вообще это позорно... Палачи же, гнусные палачи».

В другом разговоре он сказал:

«Наши в крови буквально по пояс. То. что сделали венгры, это считаю величайшим достижением. Они первые разбили, по-настоящему нанесли потрясающий удар по иезуитской идее в наше время. Потрясающий удар!»

Ландау считает, что со времени Октябрьской революции в СССР постепенно формировалось фашистское государство. Так, 20 ноября 1956 года Ландау в разговоре с харьковским ученым И.М. Лифшицем говорил:

«И вот тут-то большевистская партия пошла на оформление... В какой-то степени это неизбежно было. Это была идея создания фашистского государства, то есть люди, которые делают революцию, чтобы они получили за это в качестве оплаты управление государством. Это был лозунг, который был реальным и который имел грандиознейший успех. Причем, он имел социалистическую часть — сбросить буржуазию и строить социализм. Но он имел и фашистскую часть, этот лозунг: взять государство в свои руки».

Позднее, 30 ноября 1956 года, по этому вопросу Ландау высказался так:

«Идея, которая лежит в основе компартии, — иезуитская идея. Это идея послушания начальству. Типичная, как и вся история иезуитского ордена».

12 января с. г. в разговоре с членом-корреспондентом АН СССР Шальниковым Ландау заявил:

«Я должен тебе сказать, что я считаю, что наша система, как я ее знаю с 1937 года, совершенно определенно есть фашистская система и она такой осталась и измениться так просто не может. Поэтому вопрос стоит о двух вещах. Во-первых, о том, в какой мере внутри этой фашистской системы могут быть улучшения... Во-вторых, я считаю, что эта система будет все время расшатываться.  {619}  Я считаю, что пока эта система существует, питать надежды на то, что она приведет к чему-то приличному, никогда нельзя было, вообще это даже смешно. Я на это не рассчитываю».

В разговоре на эту тему с профессором Мейманом Ландау сказал:

«То, что Ленин был первым фашистом — это ясно».

Отрицая наличие у нас социалистической системы, он в мае с. г. говорил.

«Наша система — это диктатура класса чиновников, класса бюрократов. Я отвергаю, что наша система является социалистической, потому что средства производства принадлежат никак не народу, а бюрократам».

По сообщению одного из агентов, являющегося приближенным для него лицом, Ландау считает, что успех демократии будет одержан лишь тогда, когда класс бюрократии (класс Дроздовых) будет низвергнут. В разговоре об этом он достал и читал с драматической дрожью в голосе текст выступления писателя Паустовского на собрании писателей, посвященном обсуждению романа Дудинцева:¹

Ландау восхищался силой и храбростью его выступления и сказал: «Мы с вами трусливы и не нашли бы в себе духа влепить «дроздовым» такую звонкую пощечину».

26 января с. г. в разговоре с тем же агентом Ландау заявил:

«...Подумайте сами. Сейчас вообще открылась возможность, которой я вообще не представлял себе, — возможность революции в стране, как возможность. Еще год назад казалось, что думать у нас о революции смехотворно, но это не смехотворно. Она произойдет, это не абсурд».

Ландау считает, что в Советском Союзе «создавшееся положение» долго продолжаться не может и в связи с этим высказывает несколько предположений о том, какими путями может пойти ликвидация советской системы. В частности, 1 декабря 1956 года Ландау заявил:

«Сейчас ясно, что совершится военный переворот. Эго вполне реальное дело сейчас при такой малой популярности правительства и ненависти народа к правящему классу».

Тогда же он говорил:

«Если наша система мирным способом не может рухнуть, то третья мировая война неизбежна со всеми ужасами, которые при этом предстоят. Так что вопрос о мирной ликвидации нашей системы есть вопрос судьбы человечества по существу».

Как зафиксировано оперативной техникой, в разговорах с учеными, которые его ежедневно посещают, Ландау неоднократно высказывался в разных вариантах о своих домыслах относительно неизбежности ликвидации советской системы.

Так, 4 декабря 1956 года в беседе с членом-корреспондентом АН СССР тальниковым Ландау говорил:

«Я считаю так: если наша система ликвидируется без войны, — неважно, революцией или эволюцией, это безразлично, — то войны вообще не будет. Без фашизма нет войны».  {620} 

23 января с. г. в разговоре с одной из приближенных к нему женщин Ландау заявил:

«Наши есть фашисты с головы до ног. Они могут быть более либеральными, менее либеральными, но фашистские идеи у них. Но что я считаю чудесно, это что вот иезуитский миф гибнет».

И далее:

«— Женщина:

Я не вижу пути свержения власти.

— Ландау: Очень трудно дать пример. Я считаю, что сейчас у нас, по-видимому, нет подходящих генералов совершить военный переворот. Это очень легкое дело, абсолютно, сравнительно легкое.

— Женщина: Но будет ли это хорошо?

— Ландау: По-моему, да...».

В личной жизни Ландау нечистоплотен, проявляет себя как человек, чуждый советской морали и нормальным условиям жизни советской семьи. Имея семью, он сожительствует со многими женщинами, периодически меняя их. Одновременно он поощрительно относится к аналогичному поведению своей жены; читает ей письма от своих любовниц и обсуждает ее интимные связи, называет ей новых лиц, могущих быть ее любовниками.

Начальник I спецотдела Комитета госбезопасности при Совете Министров

Союза ССР

Иванов

ЦХСД. Ф. 89. Оп. 18. Д. 24. Л. 170-186. Копия.

Записка 3. И. Горобец-Лифшиц
в редакцию «Независимой газеты — Наука» [19 июля 2000]

«В мае 1952 года, на седьмом году моей работы заведующей библиотекой Института Физических проблем (ИФП) АН СССР, внезапно мне была вручена повестка явиться в Отдел кадров АН СССР. Сначала я была просто удивлена: зачем бы я там понадобилась, но потом встревожилась. Разные слухи холили среди знакомых об этом учреждении. Мое предчувствие оправдалось. Зав. Отделом кадров (запомнила его фамилию — Яковенко) любезно встретил меня в своем кабинете и мгновенно исчез. Одновременно из двух различных дверей вышли два незнакомых мне человека, как я догадалась, сотрудники МГБ, уселись за стол, меня посадили напротив и стали задавать вопросы. Спросили, ездила ли я в начале лета 1951 года на Рижское взморье на машине вместе с Е.М. Лифшицем (Е.М.). Я ответила, что да, вместе с Е.М. и А.И. Шальниковым на две недели на дачу, которую снимала семья Шальникова. На вопрос, зачем Е.М. Лифшиц ездил с нами, я ответила то, что и было: он поехал, чтобы снять дачу для своей семьи, пробыл там четыре дня и уехал в Москву. Поясню, что, начиная с 1948 года, мы действительно проводили ежегодно отпуск вместе с моим будущим вторым мужем Е.М. Лифшицем. При этом и мой тогдашний муж С.Б. Ратнер, и жена Е.М. Лифшица — Е.К. Березовская об этом знали и воспринимали сложившуюся ситуацию спокойно. (Не хочу сейчас останавливаться на подробностях личной жизни ни нашей, ни наших тогдашних супругов. Это уводило бы от основной темы рассказа. Так уж сложилась наша жизнь в те годы.) Важно отметить, что летом 1952 года вместе с нами и Е.М. на юг ездил и Ландау. Итак, продолжу пересказ эпизода.

На вопрос, знал ли мой муж об этой поездке, я ответила, что, конечно, знал. После этого начались неясные вопросы с намеками, что им нужна какая-то моя помощь. Я сразу поняла, что это за «помощь», и приняла твердое решение ни за что не соглашаться. Но сделала вид, что у меня не хватает сообразительности и спросила, о какой помощи идет речь. Они ни за что не хотели сказать мне прямо, в чем должна заключаться моя «помощь». Наконец, я устала от этой словесной дуэли и прямо им сказала, что на меня нашло озарение — я догадалась. Тут же они «мертвой хваткой» впились в меня, чтобы я сказала, о чем же я догадалась. Но я ответила, что если они не хотят сказать мне прямо, чего от меня ждут, то и я имею право им не сообщать о своей догадке.

Начались угрозы, говорили, что будет плохо мне, моему мужу и детям, если я не соглашусь им помогать. Но я не сдавалась. Наконец им тоже надоело «толочь воду в ступе» и передо мной положили страницу напечатанного текста о моем отказе, о том, что я никогда никому не расскажу, где я была и о чем шел разговор.

Слава богу, полуторачасовой «разговор» подошел к концу, и я обещала никому, кроме своего мужа, об этом не рассказывать. Я нарочно сказала им, что посоветуюсь с мужем (и, кстати, сделала это в тот же день, а потом рассказала об этом также и Е.М., от которого впоследствии об этой попытке вербовки узнал и Ландау). Мне захотелось хоть как-то «отплатить» за их провокационный вопрос о муже, заданный в начале разговора, дать понять, что здесь их шантаж не срабатывает. Когда я произнесла эти слова, один из сотрудников МГБ снопа стал угрожать мне и всей моей семье. Но я стояла на своем: якобы не понимаю, почему о таком существенном событии я не могу посоветоваться с мужем, от которого в принципе у меня нет такого, чего не могла бы с ним обсудить. В конце  {622}  концов я подписала предложенную бумагу об отказе от разглашения содержания этой беседы.

Кара за отказ сотрудничества последовала быстро. Когда после летнего отпуска в институт вернулся академик А.П. Александров (директор ИФП в ту пору, когда П.Л. Капица был опале) он вызвал меня к себе. Очень мягко и сочувственно он сообщил, что вынужден меня уволить, так как по не известным ему причинам мне не могут дать «секретную форму», которая теперь требуется для лав. библиотекой (?!) И даже обещал помочь в поисках новой работы. Осенью 1952 г. я была уволена из Института физпроблем. Это было как раз в разгар «дела врачей», и работу было найти нелегко. Но здесь мне повезло, без работы я оставалась недолго. Мне предложила новую работу секретарь партбюро Центральной библиотеки АН СССР (ее фамилия Орлова, а инициалов я не помню), она была известна как очень отзывчивый человек. Орлова предложила мне должность зав. библиотекой Института этнографии АН СССР. На мой вопрос о том, требуется ли и там засекречивание, она махнула рукой и сказала, что не требуется. С января 1953 г. я приступила к работе в Институте этнографии.

З.И. Горобец-Лифшиц. 30 мая 2000».

Дополнение по теме. Из рассказа З.И. в начале 2000-х гг.

Когда в 1955 т. академик П.Л.Капица вновь был назначен директором Института физпроблем, то он сразу же выступил на общем собрании сотрудников института. Всех приветствовал, особенно старых сотрудников, которых быт вынужден покинуть в 1946 г. В частности, Капица обратился ко всем со следующей нестандартной просьбой. Он просил сотрудников не обижаться на него за то, что он не будет отвечать на приветствия при встрече в коридорах института. Сотрудников стало много, он не может отягощать свое внимание, замечая всех и помня, с кем уже здоровался, а с кем нет. При этом он просит сотрудников гоже не здороваться с ним при случайных встречах в институте: он будет это считать нормальным. Так оно и было потом.

В 1956 г. З.И. приступила к работе в редакции ЖЭТФ, которая помещалась на территории ИФП. Когда Капица случайно встречал З.И. в коридорах или во дворе ИФП, то всегда ее замечал, подходил и жал руку. Сначала она не понимала, почему он сделал для нее исключение. Потом предположила, что Капица узнал каким-то образом (наверное, это было нетрудно), что бывшая заведующая библиотекой была вынуждена уволиться в 1952 г. из ИФП. Возможно, он догадался об истинной причине увольнения, но вполне вероятно, что у него были и свои каналы для получения более точной информации. Понятно, что, здороваясь за руку персонально, он хотел выразить как свое уважение, так и сочувствие за происшедшее при прежнем, «временном» директоре ею, каницынского института.

Докладная записка в ЦК КПСС (1956)

(Цитируется по книге A.M. Блоха «Советский Союз в интерьере
Нобелевских премий» [2001. С. 343-345)]

Заведующий отделом науки, вузов и школ ЦК КПСС В.А. Кириллин,
заместитель заведующего Н.И. Глаголев, инструктор А. С. Монин
В ЦК КПСС, от 16.1.1956,

30 ноября—1 декабря 1955—г. Отделение физико-математических наук Академии наук СССР проводило научную сессию, посвященную 50-летию теории относительности. В подготовке и проведении сессии имелись серьезные недостатки.

Программа сессии, подготовленная оргкомитетом, в который входили академики Тамм и Ландау, член-корреспондент АН СССР Гинзбург и проф. Лифшиц, была неудовлетворительной, так как в нее были включены доклады академика Ландау, члена-коореспондента АН СССР Гинзбурга и профессора Лифшица, не работающих в области теории относительности и известных своим нигилистическим отношением к выработке методологических вопросов этой теории, и предусматривалось лишь одно сообщение специалиста, непосредственно занимающегося исследованиями по теории относительности (члена-корреспондента АН СССР Михайлова). Не были предусмотрены доклад крупнейшего специалиста по теории относительности академика Фока, доклады по методологическим вопросам и доклады специалистов Московского государственного университета, много занимавшихся вопросами теории относительности.

Отдел науки и вузов ЦК КПСС указал на эти недостатки президенту АН СССР т. Несмеянову. Программа сессии была расширена: на первое заседание были намечены доклады академика Ландау и членов-корреспондентов АН СССР Гинзбурга, Михайлова и Александрова, на второе заседание — доклады академика Фока, члена-корреспондента АН СССР Субботина и профессоров Лифшица и Широкова. Однако намеченный порядок сессии не был соблюден, так как т. Александров, предполагавший выступить на сессии с методологическим докладом, был извещен о сроке и теме доклада по своему ленинградскому адресу лишь вечером накануне доклада и не смог своевременно прибыть на сессию. В результате этого по предложению председательствовавшего на сессии академика Тамма на первом заседании вместо доклада т. Александрова был заслушан доклад т. Лифшица, так что первое заседание состоялось по программе, предварительно намечавшейся оргкомитетом для всей сессии. На второе заседание значительная часть ученых, в том числе академик Ландау и многие его ученики, уже не явилась.

Запросив у некоторых участников сессии тезисы их докладов, оргкомитет не запросил тезисов у т. Лифшица. Стенограммы на заседании сессии не велись. Эти упущения оказались серьезными, так как в докладе т. Лифшица имелись серьезные идеологические ошибки. Указанный доклад, посвященный обзору исследований по релятивистской космологии, явился существенной пропагандой идеалистической «теории расширяющейся вселенной». Эта «теория», являющаяся незаконным распространением на вселенную в целом нестационарных решений уравнений тяготения Эйнштейна, была построена аббатом Лемэтром по прямому заказу римского папы. Согласно этой «теории» вселенная имеет конечный возраст; в момент своего образования она занимала ничтожно малый объем, а затем стала расширяться; такое расширение имеет место и в настоящее время.

Не упомянув ни слова о многочисленных исследованиях советских ученых, посвященных критике «теории расширяющейся вселенной» и правильному толкованию проблем космологии (работы т.т. Фесенкова, Богородского, Зельманова, Огородникова, Фока и других авторов), т. Лифшиц преподнес указанную теорию  {624}  как разумное научное построение, якобы подтверждающееся всеми экспериментальными данными. Игнорируя работы по иерархической структуре распределения материи во вселенной, в частности, по структуре метагалактики, т. Лифшиц утверждал, что материя распределена во вселенной с постоянной в среднем плотностью, как это допускается в «теории расширяющейся вселенной», и заявил, что по значению этой плотности можно определить, имеет ли «расширяющаяся вселенная» конечный или бесконечный объем. Приведенная т. Лифшицем оценка оказалась как раз на грани между этими возможностями.

Далее т. Лифшиц подсчитал возраст вселенной (называя его «характерным временем»). Совпадение полученного «возраста» (несколько миллиардов лег) с определенным радиоактивным методом возрастом геологических пород Земли, указывающее на бессмысленность такой оценки не только для метагалактики, но и для отдельных галактик, т. Лифшиц объявил неслучайным и утверждал, что это совпадение якобы подтверждает «теорию расширяющейся вселенной». Это заявление было поддержано выступившим членом-корреспондентом АН СССР Зельдовичем, по данным которого тот же возраст имеют не только геологические породы Земли, но и химические элементы вообще. При этом было использовано выражение «время с момента, когда был спущен курок». При изложении перечисленных вопросов т. Лифшиц не делал никаких оговорок об ограниченной применимости рассматриваемых «моделей» и об их идеологическом смысле.

Хотя прений на сессии не предусматривалось, академик Фок счел необходимым выступить с замечанием по докладу т. Лифшица, указав, что изложенные в докладе «модели» не следует понимать буквально, и что они могут быть использованы лишь для попыток описания «фона» поля тяготения в отдельных конечных частях вселенной. Оценку доклада т. Лифшица как идеалистической вылазки подтвердили присутствовавшие на сессии специалисты — астроном член-корреспондент АН СССР Паренаго и философ проф. Кузнецов.

Недостатки имелись также в докладах т.т. Ландау и Гинзбурга. Характеризуя научное творчество А. Эйнштейна, т. Ландау преподнес свое личное отрицательное мнение о критике Эйнштейном логических основ квантовой механики и об исследованиях Эйнштейна по единой теории поля как бесспорное положение. Доклад т. Гинзбурга по экспериментальной проверке теории относительности был сделан поверхностно, на невысоком научном уровне, что стало очевидным после конкретных докладов на ту же тему тт. Михайлова и Субботина. Следует также отметить, что после доклада т. Фока т. Гинзбург вступил с ним в дискуссию, критикуя положения т. Фока, позволяющие сделать вывод о преимуществах системы Коперника перед системой Птоломея.

Президиум АН СССР уже не впервые проявляет недостаточное внимание к подготовке и проведению совещаний при Отделении физико-математических наук АН СССР. Так, серьезные недостатки имелись при проведении весной 1955 года всесоюзного совещания по квантовой электродинамике и теории элементарных частиц. Эти недостатки были обсуждены бюро Отделения физико-математических наук, но президиум АН СССР не сделал никаких выводов из указанного обсуждения и не принял мер против повторения подобных недостатков в будущем.

Считали бы необходимым указать президиуму АН СССР на недостаточное внимание к подготовке и проведению совещаний при Отделении физико-математических наук, а также предложить президиуму АН СССР организовать в месячный срок обсуждение идеологических ошибок, допущенных в докладе т. Лифшица, в бюро Отделения физико-математических наук. Просим Вашего согласия.

В левой части первого листа запись: «Согласиться. Поручить т. Кириллину сделать это в какой-либо форме... (далее неразборчиво). Д. Шепилов. 26.1.56». Ниже — подписи П. Поспелова, М. Суслова, А. Аристова, Н. Мухитдинова. ЦХСД, фонд 5, опись 35, ед. хр. 19, л. 70-73.

Письмо академика Е.Л. Фейнберга в газету
«Московские новости»

НЕ СОГЛАСЕН

(Опубликовано с купюрами в газете «Московские Новости» №32, 20-26 августа 2002 г.

Ниже полужирным выделены места, вырезанные бывшими руководителями редакции этой газеты)

Главному Редактору газеты «Московские новости» г-ну Виктору Лошаку

Непостижимым образом в уважаемой газете МН от 5 августа с.г. появилась пошлая, наполненная ложью статья о книге жены академика Ландау (1908-1968). Разбираться в ней подробно не стоит и неприятно, ограничусь тремя замечаниями.

1. Все физики, знавшие Ландау, относятся к этой книге крайне отрицательно, многие с отвращением. Конечно, если очистить ее от лжи, она может представить интерес для психолога и психиатра.

2. Один пример клеветы — перенесенное из этой книги без колебаний и малейшего понимания вопроса поношение выдающегося ученого, академика АН СССР Е.М. Лифшица (не «Лившица», как беззаботно пишет ничего не знающий о мире физиков рецензент¹). Это ближайший друг, ученик, соавтор Ландау по созданию уникального 10-томного курса теоретической физики, многократно переиздававшегося и у нас, и во многих странах (Лифшиц продолжил его после катастрофы 1962 г., сделавшей Ландау неработоспособным). Трудно представить себе, как без его организованности, широты знаний, полного взаимопонимания с Ландау, научной честности этот труд-подвиг был бы совершен. Как и то, что без его любви к Ландау, без четкого руководства деятельностью физиков по помощи врачам удалось бы вернуть Ландау к жизни.

3. Изливается клевета и на автора ценной книги о Ландау — Анну Михайловну Ливанову, физика, автора не только этой книги (которую рецензент неизвестно почему назвал «курьезной книжонкой», хотя она переиздана в Англии в Пергамон-пресс и во многих других странах), но и ряда книг о физиках и физике. В «курьезной книжонке» о Ландау ценно не только то, что написано о нем самом, но и интересные, компетентные рассказы о его ближайших учениках, об атмосфере знаменитого общемосковского семинара Ландау. Всех этих людей она лично знала. Беззаботно рецензент пишет, что у Ливановой «ничего не говорится о катастрофе 1962 г. не приведена дата смерти!». Это ложь самого рецензента, видимо, даже не читавшего книгу Ливановой (в издании 1983 г. мог бы посмотреть стр. 15 и 57).

Как все это могло произойти?

Академик РАН Е.Фейнберг

Популярная математическая «Игра Ландау»

Ниже приводится цикл заметок из журнала Наука и жизнь об «игре Ландау в номера». Первые заметки об этой игре и ее правилах были опубликованы М.И. Кагановым в журнале «Природа» (1975, №8) и книгах: «Воспоминания о Л.Д. Ландау» [1988] и [Каганов, 1988]. В юности я слышал об этой игре от матери, а позже прочел о ней в упомянутых книгах. На меня произвели особенное впечатление номера, не решенные Ландау («неподдающиеся случаи», по словам М.И. Каганова), а также следующие слова из диалога Каганова с Ландау:

«Всегда ли можно “сделать” равенство из автомобильного номера?» — спросил я у Ландау. — «Нет», — ответил он весьма определенно. — Вы доказали теорему о несуществовании решения?» — удивился я. — «Нет», — убежденно сказал Лев Давидиович, — но не все номера у меня получались».

Несмотря на это один из харьковских математиков нашел формулу общего решения этой игровой задачи Ландау. В своих заметках М.И. Каганов не указал его имени, но в ответе на мое письмо к нему вспомнил, что «это был Юра Палант». Математик нашел довольно громоздкую формулу, представляющую собой суперпозицию нескольких тригонометрических функций, в т.ч. аркфункций. «Работает» она медленно, шаг за шагом уменьшая одну из цифр в номере на единицу, до тех пор пока обе пары цифр не сравняются. «Я привел доказательство Ландау. Оно ему очень понравилось...,— пишет Каганов — и мы полушутя, полусерьезно обсуждали, не опубликовать ли его в каком-нибудь научном журнале».

Мне показалось, что игра Ландау заслуживает дальнейшей популяризации. Она дает огромный набор примеров любого уровня сложности, от простейших тестов для школьников до весьма сложных частных или даже общих решений, достигающих «олимпиадного уровня». Мне также удалось найти простое новое общее решение задачи Ландау, которое мгновенно, в отличие от решения Юрия Паланта, обеспечивает равенство любых пар цифр. Оно достигается, если потребовать равенства синусов от факториального аргумента, выраженного в градусах, что приводит к равенству нулей (во всех сложных случаях). Я написал заметку на эту тему в журнал Наука и жизнь. После публикации редакция получила массу писем с весьма остроумными частными решениями конкретных трудных случаев. Был получен также один новый вариант общего решения (в письме кандидата физ.-мат. наук С. Федина из Московской области, Щелково-3), помещенный ниже.

Б.Горобец

Б.С.Горобец

ИГРА ЛАНДАУ В НОМЕРА

(Наука и жизнь, №1,2000. Текст дается в варианте, поступившем в
редакцию)

Друзья знаменитого физика, Нобелевского лауреата Льва Давидовича Ландау (1908—1968) вспоминают, что путешествуя в автомобиле, он часто предлагал своим спутникам поиграть в номера автомашин. Игру он сам и придумал (см. статьи М.И. Каганова и З.И. Горобец-Лифшиц в книге «Воспоминания о Л.Д.  {627}  Ландау», Москва, 1988). В то время номера машин состояли из двух букв и еще двух пар цифр. Нужно было найти такие математические действия, которые позволили бы приравнять обе пары цифр. Для этого нужно подобрать и вставить в каждую пару цифр подходящие знаки действий и символы элементарных функций: +, –, :, ×, √   , log, lg, sin, cos, tg, ctg, sec, cosec, факториал (!) (Напомним, что факториал — знак произведения последовательности натуральных чисел 1 · 2 · 3 · ... · n = n! Его раньше изучали в школьной программе в разделе «Комбинаторика».) Между обеими парами цифр необходимо вставить знак равенства.

Например, вас обгоняет автомобиль с номером 71 — 15. Вы тут же сообщаете спутникам: ⁷√1 = 1⁵. Это очень легкий номер. А вот номер посложнее: 53 — 41. Приравнять его можно с помощью факториала: — (5 – 3!) = √4 – 1. Еще пример: 75—33; равенство из него: 7 – 5 = log_√33. Обратите внимание, здесь применен способ получить 2 с помощью логарифма; этот прием можно использовать для любой пары одинаковых цифр, начиная с 22.

Конечно, сегодняшний школьник может предложить продифференцировать числа в номере, стоящие по обе стороны черточки — производная от постоянной величины равна нулю. Однако это запрещено правилами игры Ландау: дифференцирование — действие из высшей математики. К тому же такой тривиальный способ решения лишил бы игру всякого интереса, соревновательного или тренировочного.

Навык находить равенство приобретается довольно быстро. И возникает неизбежный вопрос: все ли номера можно решить? Такой вопрос и задал М.И. Каганов академику Ландау. И получил ответ: «Нет, не все». «Вы доказали теорему не существования решения?» — спросил Каганов. «Нет, но не все номера у меня получаются, — ответил Ландау. — Например, номер 75 — 65.»

Далее М.И. Каганов рассказывает, что он заинтересовал игрой харьковских физиков и математиков. Один из математиков, имя которого, к сожалению, не сообщается, отнесся к игре серьезно. Он вывел формулу универсального решения задачи. Вот она: √N + 1 = sec arctg√N, Суть формулы: любое натуральное число можно выразить через число, на единицу меньшее, используя только знаки элементарных функций, не содержащие цифр. Формулу можно применять неоднократно, вплоть до получения равенства.

Для вывода этой формулы необходимо знать, что: 1) tg arctgx = x;

2) 1/cos²x = tg²x + 1. Проделаем следующие тождественные преобразования. N+1 = (√N)² + 1 = tg²arctg√N + 1 = 1/cos²arctg√N = sec²arctg√N. Извлекая корень из N+1 слева и из секанса в квадрате справа, получаем окончательную формулу.

Заметим, что вот уже более 20 лет, как из школьной тригонометрии исключили секанс и косеканс. Нынешние школьники не знают, что sec х – 1/cosx, cosecх = 1/sinх и обходятся без них. В игре Ландау нельзя, однако, обойтись без секанса, так как выражение его через косинус содержит 1 в числителе, что запрещено правилами игры.

Разумеется, полученная формула не может рассматриваться как практическое средство ведения игры, поскольку ока как раз наносит смертельный удар по игре как таковой. Строго говоря, нужно ввести в правила игры пункт, запрещающий применение универсальных формул. Поиск же последних можно рассматривать как самостоятельную математическую игру более высокого уровня сложности.

В заключение приводим еще несколько примеров «неподдающихся» номеров: 59 — 58; 47 — 73; 47 — 97; 27 — 37.

В наши дни номера машин стали непригодными для игры. (И слава Богу — не будут отвлекать внимание водителя. Рассказывают, что академик Е.М. Лифшиц,  {628}  друг и соавтор Ландау по знаменитому курсу теоретической физики, играл с ним сидя за рулем, и нередко выигрывал

Если под рукой нет случайных чисел, берите две последние пары цифр из телефонных номеров своих знакомых. Или придумайте другой источник номеров. Может быть, кто-то выведет новую формулу универсального решения игры Ландау

С.Н.Федин
СНОВА ОБ ИГРЕ ЛАНДАУ В НОМЕРА

(Наука и жизнь, №4, 2000)

Ни одна пристойная игра не лишена какой-то поучительности.
Николай Кузовский. «Игра в шар»

С удовольствием прочитал заметку профессора Б. Горобца (см. Наука и жизнь N» 1,2000 г.) о занимательной игре-головоломке, придуманной в свое время академиком Л.Д. Ландау. Напомню вкратце суть игры: требуется с помощью знаков арифметических действий и символов элементарных функций (т. е. +, –, ·, :, √   , sin, cos, arcsin, arctg, lg и т.д.) привести к одному и тому же значению два произвольных двузначных числа. При этом допускается использование факториала (n! = 1 · 2 · ... · n), но не допускается использование секанса, косеканса и дифференцирования.

Например, если наудачу выбрана пара чисел 32 — 88 (во времена Ландау в качестве случайного датчика таких пар чисел выступали четырехзначные номера проносящихся мимо машин), то искомое равенство достигается следующим образом:

√3 – 2 = log₈8 (или менее вычурно: 3 – 2 = 8 : 8).

Однако не все номера «решаются» так просто. В процитированной заметке автор указывает даже несколько и вовсе «неподдающихся» номеров: 59 — 58, 47 — 73, 17 — 97, 27 — 37 и 75 — 65 (этот номер якобы не удавалось «решить» и самому Ландау). Попутно предлагается найти какой-либо универсальный подход, единую формулу, позволяющую «решать» любую пару номеров. В заметке даже приводилась одна такая формула:

√N + 1 = sec arctg√N, позволяющая в результате неоднократного применения выразить любую цифру через любую меньшую. Однако в этой формуле используется «запрещенный» секанс (он не входит в школьную программу), а посему ее нельзя считать удовлетворительной.

Мне удалось найти общий метод «решения» любого номера, не выходя за рамки, очерченные в начале этой заметки. Для этого воспользуемся тождествами:

tg(arcctgx) = 1/x · cos(arctgx) = 1/√1 + δ²;

Они получаются из равенств:

tg (arcctgx) = 1/ctg(arcctgx) = 1/x.

sin(arctgx)/cos(arctgx) = x.

sin²(arctgx) + cos²(arctgx) = 1.

Решая систему из двух последних уравнений, получим искомое тождество.  {629}  Обозначив левые части этих равенств соответственно через f₁(x) и f₂(x), а композицию этих функций f₁(f₂(x)), через f(x), получим: f(N) = (1 + N²)^1/2, откуда окончательно

f(√N) = √1 + N²

(или tg arcctg cos arctg√N = √1 + N).

Полученная формула (опять-таки при необходимости ее надо применять несколько раз) позволяет выразить любую цифру через любую большую цифру, не применяя других цифр, что, очевидно, исчерпывает задачу Ландау—Горобца. Возьмем, к примеру, один из «неподдающихся» номеров: 59—58. Тогда решение будет таким:

5 + √9 = 5 + f(√8), где f(√8) = √9 = 3.

Разумеется, приведенный универсальный метод — не единственный, можно было бы придумать еще несколько подобных. Однако все они так или иначе используют тригонометрические тождества. Поэтому интересно, усложняя задачу, попытаться найти общее «решение» игры, не используя тригонометрию.

Предлагаю одну из возможностей. Коль скоро разрешается пользоваться факториалом, то почему бы не воспользоваться знаками [] и {} соответственно целой и дробной части числа (как и факториал, они не входят в программу обычных школ, но широко применяются в элементарной математике и, как правило, их проходят в «продвинутых» классах и школах). Напомню, что [х] — это наибольшее целое число, не превосходящее х (например, [4,32] = 4, [–2,8] = –3 и т. д.), {х} = х – [х] (так, {1,2} = 0,2, {–0.6} = 0,4).

Введение только этих функций сразу дает несколько тривиальных решений нашей задачи. Например, достаточно взять дробную часть от обоих двузначных чисел и в результате получить в обоих случаях ноль.

А ведь можно еще использовать известные со школьной скамьи знаки модуля, длины вектора (скажем, |√2; √7| = √2 + 7 = 3) и так далее.

ИГРА ЛАНДАУ В НОМЕРА ПРОДОЛЖАЕТСЯ

(Редакционная статья в журнале Наука и жизнь №6, 2001.
Ее автор — зав. физико-математическим
отделом журнала С.Д. Транковский)

Заметка доктора геолого-минералогических наук Бориса Соломоновича Горобца «Игра Ландау в номера» (см. Наука и жизнь № 1, 2000 г.) вызвала у читателей журнала огромный интерес. Напомним, в чем состояла суть игры.

Предлагалось из цифр двух пар случайных чисел составить равенство, используя только знаки арифметических действий и тригонометрических функций. Академик Л. Д. Ландау придумал эту игру, чтобы скоротать время при поездках в машине, и использовал в ней номера попутных автомобилей. Он признался, что некоторые номера решению не поддаются. В статье был приведен их перечень.

Редакция получила несколько десятков писем с различными вариантами решений «неподдающихся» номеров: часть их была опубликована (см. Наука и жизнь № 10. 2000 г.; № 1, 2001 г.). Общий метод решения любого номера, отличающийся от приведенного Б. Горобцом, дал математик С, Федин, давний автор  {630}  журнала (см. Наука и жизнь № 4. 2000 г.). Сегодня мы продолжаем обзор новых читательских писем.

Наименьшее затруднение по-прежнему вызывает пара 58 — 59: решение 5 · 8 = 5!/√9 прислали С. Медведев (г. Егорьевск), В. Идпатулин (г. Ижевск), Е. Аникин (г. Мийск). С. Масилевич (г. Солигорск) и В. Донченко (г. Ростов-на-Дону); решение 5!/8 = 5√9 — К. Кузнецов (Москва), А. Залесов (Москва), семья Актовых (пришло по электронной почте без адреса), А. Пикалов (г. Новокуйбышевск). А доцент Днепропетровского университета А. Дышлис отметил, что эти решения симметричны: первое при умножении обеих частей равенства на √9/8 превращается во второе.

Е. Головин (г. Сыктывкар) прислал сразу несколько решений, часть из которых, к сожалению, некорректна — цифры в них идут не в том порядке. Верных решений было три:

27 — 37: 2⁷ = (sin arcctg √3)⁷, так как arcctg√3 = π/6, sin π/6 = ¹/₂;

59 — 58; –lg–(5 – 9) = lg sin arcctg√–(5 – 8);

47 — 97: lg sin arcctg√–(4 – 7) = –lg(9 – 7).

He менее интересные решения прислали и уже упомянутые выше авторы. К. Кузнецов, студент факультета вычислительной математики и кибернетики МГУ, дал самые простые варианты из всех присланных.

47 — 73: √4 ln√7 = ln(7!/((3!)!);

47 — 97: √4 ln√7 = –ln(((√9)!)!/7!);